Объективизация
Второй механизм превращения незнакомого знания в будто бы знакомое сводится к преобразованию абстрактного в «нечто почти конкретное», т. e. к перенесению того, что мы держим «в уме», на какой-либо объект во внешнем физическом мире [Moscovici 1984b: 29]. М. Биллиг лаконично передал его суть: «перевод эзотерической научной теории в обыденную речь» [Billig 1988: 7]. Этот процесс обычно активнее, чем анкоринг [ср.: Баранов, Сергеев 1988а].
По С. Московичи, процесс объективизации осуществляется в следующем порядке: сначала «извне» поступает иконическая сущность неясной идеи или предмета, и концепт переходит в образ; затем они соотносятся со структурой «фигуративного ядра» (a pattern of figurative nucleus) — комплексом образов, символизирующим комплекс идей [Moscovici 1984b: 38], или «прототипом».
Центральными компонентами процесса объективизации являются отбор и деконтекстуализация элементов теории, формирование фигуративного ядра и натурализация его компонентов, что имеет два главных следствия. Во-первых, абстрактное низводится до конкретного, и «то, что воспринимается, замещает то, что мыслится» [«what is perceived replaces what is conceived» — Moscovici 1984b: 40]. Во-вторых, как только фигуративное ядро входит в сферу нашего повседневного знания, мы вольно или невольно стремимся подтвердить его, стараемся приладить эту схему к новым действиям и восприятиям, опыту, впечатлениям. Так происходит социальное конструирование феномена.
Социальные представления суть результат интеракции. Именно в интерактивных процессах социальные представления рождаются, модифицируются, обмениваются и распространяются по социальным группам: они конституируют социальные группы и определяют их границы [Flick 1995b: 83]. С. Московичи утверждает, что социальные представления отличаются от других форм репрезентаций двояко. Во-первых, это явление более социальное, чем когнитивное. Во-вторых, данная категория рассматривается не как панкультурная, а как конкретно-историческая, отражающая специфику ряда
современных обществ: именно в этом смысле С. Московичи говорит об «эре социальных представлений». С другой стороны, М. Биллиг отмечает универсальность анкоринга: «Какой бы культурный контекст мы ни взяли, в нем всегда будут стереотипы и когнитивные схемы. Поэтому анкоринг не ограничивается рамками определенных обществ» [Billig 1988:6]. Теория социальных представлений «исключают саму идею мышления или восприятия без анкоринга» [Moscovici 1984b: 36].
Процесс объективизации всегда остается чувствительным к широкому контексту, поскольку невозможен без присутствия прототипов, используемых для преобразования незнакомого абстрактного знания в «знакомое» и «конкретное». Для М. Биллига объективизация — это безоговорочно специфический, особенный, конкретный процесс, «в котором абстрактное переносится в мир объектов» [Billig 1988: 7], чем вся теория социальных представлений кардинально отличается от социально-когнитивных рассуждений, оперирующих универсальными категориями типа «обработка информации» или «выработка схем» [information processing; schema development — см.: Fiske, Taylor 1991].
2.4.4 Конструирование представлений: мимезис
По мере того как методы ретроспективного нарративного анализа [Flick 1995b: 85; 1994] получали распространение в теории социальных представлений, рос интерес к проблеме соотношения коллективной репрезентации и того фрагмента реальности, который она представляет. В социальных науках, в той или иной форме использующих дискурс-анализ, возобновилась дискуссия по вопросу о природе репрезентативности [ср.: Eco е. а. 1988; Brandom 1994 и др.].
Метафора отражения мира все чаще уступает место конструированию. Отметим, что теория социальных представлений фактически с самого момента своего возникновения приняла идею социального конструкционизма (см. 2.3). Необходимо избавиться от мысли о том, что представления способны заключаться в имитации средствами мысли и языка фактов и предметов, обладающих собственными значениями вне дискурса, вне коммуникации, где о них идет речь, поскольку «социальной или психологической реальности как таковой нет, ясного образа событий или личностей просто не существует независимо от человека, создающего этот образ» [Moscovici 1988: 230].
Большой интерес по-прежнему вызывает вопрос о том, что же все-таки происходит между репрезентацией и тем фрагментом реальности, который она представляет, каким образом объясняется процесс конструирования действительности в социальном представлении.
Поскольку многие исследования социальных представлений в качестве эмпирического материала используют тексты, в частности, интервью, анкеты, транскрипты речи, документы, тексты СМИ [см.: Lahlou 1996], Уве Флик [Flick 1995b: 90] предлагает позаимствовать у литературоведов понятие мимезис,призванное заполнить некоторый концептуальный вакуум в той части теории социальных представлений, которая смыкается с теорией социального конструкционизма. Переосмысление схоластического термина предложил Поль Рикёр [1990; Ricoeur 1981], понимающий мимезис как метафору действительности, отсылающую к миру реальности не для того, чтобы копировать его, а для того, чтобы предписать новое прочтение: мы создаем собственные версии реальности, объединяющие метафорические аспекты освоения действительности с интерпретацией ее содержания [см.: Рикёр 1990; Лакофф, Джонсон 1990; Абрамов 1996; Murphy 1996].
Мимезис, таким образом, подчеркивает обоюдонаправленный характер конструирования «реальности»: как с точки зрения создания индивидом собственных версий, так и с точки зрения их интерпретации и понимания. У П. Рикёра мимезис имеет три аспекта: мимезис, — предварительное понимание того, чем является человеческое действие с его семантикой, символизмом и темпоральностью; мимезис2 заключается между истоком и исходом текста, на этом уровне мимезис может быть определен как конфигурация действия; мимезис3 знаменует собой пересечение мира текста и мира слушателя или читателя [Ricoeur 1981: 20—26]. Опыт действования сначала преобразуется в репрезентативную конструкцию, и лишь затем она подлежит интерпретации.