Если мы живем самобытно, то мы не должны тотально зависеть от внешних обстоятельств, потому что внутренняя необходимость диктует нам при любых обстоятельствах жить, не нарушая своей самобытности, своей идеи, своих принципов. Причем, сами эти принципы выстраиваются нами под влиянием нашей воли. Это не догматизм и не фанатизм, поскольку при этом не исключается развитие своих идей и уточнение принципов, исключается лишь возможность отказаться от них без должных на то оснований, под влиянием лишь внешних обстоятельств или внутренних подсознательных влечений. Человек с внутренней мотивацией жизни, действительно, непредопределяется внешними событиями и довольно стоек относительно внутренних соблазнов. В философии существует понятие «собранный человек». Это тот, кто в каждом своем деле присутствует весь, со всеми своими принципами и идеями, однако при этом ни к какому одному делу весь целиком он не сводится.

Систему взглядов и идей философский словарь также называет идеологией. Широчайший спектр индивидуальных, групповых и общечеловеческих идеологий представляют своей аудитории средства массовой информации. Если эта работа выполняется журналистами для достижения широкой гуманитарной, а не узкополитической цели, то СМИ оказывают человечеству серьезную услугу, помогая формированию его сущностных качеств.

4. Необходимо особо подчеркнуть, что наличие свободной воли позволяет личности представляться своеобразной, неповторимой при всей своей общей видовой сущности. Ученые отмечают видоспецифичность животного и, в отличие от него, неспецифичность человека. А.С.Арсеньев в подтверждение этой мысли приводит простейший, но весьма убедительный пример. Если животное родилось тигром, тигр непременно будет охотиться за добычей, когда вырастет. Если оно родилось козленком, то будет щипать траву. И никто не сможет убедить или заставить эти разные особи поменяться ролями. Человек же от рождения, подчеркивает Арсеньев, «не предназначен ни к какой определенной ограниченной форме деятельности и жизни. Но именно благодаря этой свободе, заранее непредназначенности к конечному, он в принципе может освоить все, что угодно, любую форму жизни и деятельности. Список его способностей и возможностей оказывается неисчерпаемым».[21] Аналогично неисчерпаемыми по своему разнообразию окажутся и само содержание, и формы его жизнедеятельности.

Широко и грамотно реализуемая культурно-просветительская функция СМИ позволяет развернуть перед аудиторией, по выражению Е.П.Прохорова, «панораму текущей жизни общества, образ современности».[22] И эта панорама, в совокупности с идеологическим плюрализмом способна убедить человека в его широких потенциальных возможностях, а также многообразии способов самореализации, проявления содержательной человеческой сущности.

5. Своеобразие и неповторимость личности обеспечивают ее незаменимость. Незаменимость выражается в том, что каждый человек должен найти свое дело, ради которого он пришел в мир и которое кроме него никто другой не сделает. Вбивать гвоздь, писал Г. Торо, надо так прочно, чтобы, и, проснувшись среди ночи, можно было думать о своей работе с удовольствием, чтобы не стыдно было за работой взывать к Музе. Тогда и только тогда Бог тебе поможет. Каждый вбитый гвоздь должен быть заклепкой в машине Вселенной, и в этом должна быть и твоя доля.[23] Данное высказывание коррелируется с представлениями о «собранном человеке», описанном выше, который каждое свое дело делает всей своей сутью на основе полного комплекса своих принципов. И тогда, естественно, продукт его труда, а, значит, и место в общественном процессе будет особенным.

Отсюда ясно, что каждый человек уникален и неповторим. Но только тут, отмечают Губин и Некрасова, мы встречаемся с интересным парадоксом: чем более оригинален и неповторим человек, тем он нам ближе и понятнее. Ведь в глубине своей сущности мы все одинаковы. И там, где человек в своих творениях достиг глубины общечеловеческого, прорвался сквозь национальную или социальную ограниченность – там он всем живущим понятен и близок. Чем более неповторим, тем более и близок, тем более похож на нас, какие мы есть или мечтаем стать. Этот парадокс лишь подтверждает вывод о том, что отличительность непременно базируется на общности и образует вместе с ней органическое единство, онтологически обусловленный сплав.[24]

6. Своеобразие, неповторимость и незаменимость как сущностные черты человека ближе всего подводят нас к пониманию его универсальности. Об универсальности человека говорит такая его характеристика как несводимость человека к чему бы то ни было или какому-либо одному его унифицированному свойству. Губин и Некрасова не только формулируют эту фундаментальную характеристику индивида, но и выделяют характерные для людей типы игнорирования собственной природной данности. Такой подход позволяет обозначить точку зрения и произвести ее научную верификацию реальной человеческой практикой.

Сведение человека к чему-либо закрывает путь к пониманию человеческой природы, к устойчивому личностному и общественному развитию. Антропологи выделяют три типа отождествления: «отождествление человека с общественным положением, профессией, социальной ролью; отождествление со своими потребностями, часто искусственными и излишними; отождествление себя с самим собой, со своим психологическим образом, сложившимся в результате приспособления к каким-либо жизненным обстоятельствам».[25]

Чаще всего подобное сведение себя к какому-либо делу или профессии человек оправдывает, называя такое поведение страстью, энтузиазмом, воодушевлением, а иногда даже долгом. Он считает, что ту или иную работу можно выполнить, только отдаваясь ей целиком. Но на самом деле он просто теряет свой универсализм, что в конечном итоге отрицательно сказывается и на самой работе, которой он так преданно служил. Дело не в том, чтобы стать кем-то, а в том, чтобы в любой профессии оставаться самим собой – человеком. Часть, то есть профессия как часть жизни, сколь угодно значительная, это все же не целое, не вся жизнь.

Вторая проблема, закрывающая человеку путь к познанию своей природы, формулируется как идентификация себя со своими потребностями, причем, чаще всего с материальными. Но быть или иметь – это не одно и то же. Человек часто стремится не приспособиться к условиям жизни, а слиться с ними. Такое явление называется «мимесис». Он был характерен для примитивных человеческих обществ, а теперь наблюдается в развитых индустриальных странах с высоким уровнем жизни и наукообразной деятельностью управляющей бюрократии. В этом случае человек отказывается от самобытного бытия, потому что ему гораздо легче удовлетворять свои потребности, уподобившись среде. А удовлетворение потребностей волнует его больше, чем полное проявление своей человеческой сущности. Потребности начинают играть телеологическую роль, и уже не целостное, а только материальное начало человека формируют его бытие.

Аналогично обедняет человека и добровольное сведение самого себя к одним лишь духовным потребностям, ибо тогда продолжение рода человеческого вообще становится сомнительной перспективой. В этом случае часто происходит и существенный отрыв личности от обыденного, земного существования, что порождает для нее проблемы взаимодействия с окружающим миром. Человек начинает жить в неком узком кругу себе подобных или вообще создает для себя некий виртуальный мир. В результате практика как единственно неоспоримый критерий истины не используется им для верификации его теорий.

Есть и еще одна весьма распространенная форма сведения человека – это сведение его к своему идеальному образу, которому он, как правило, не соответствует. Человек создает собственное представление о себе, чаще всего положительное, и глубоко проникнутый самоуважением, становится обидчивым и ревнивым. Ему кажется, что весь мир его недооценивает, а фактически он сам постоянно лжет себе. И, конечно, это закрывает пути к его развитию. Чтобы такого не происходило, Г. Гурджиев, например, предлагал «смотреть на себя как на полное ничтожество, и только тогда начинается «просыпание», нужно перестать быть интересным человеком, нужно перестать лгать. Интересным считается тот, кто хорошо лжет. А когда человек «просыпается» - ему становится стыдно лгать. Он начинает понимать, что существует нечто, чего он не знает и не понимает, он начинает постигать, что собственная мысль, собственная идея никогда не приходит просто так, а всегда есть результат неимоверно тяжелого труда. И еще не известно, способен ли он на такой труд».[26]

Попытка сведения человека к чему-либо – нередкое явление в нашей жизни. Иногда оно представляется людям полезным для развития их личности, в то время как на самом деле закрывает разноплановые пути развития, сужает горизонты. Обсуждение этих проблем с помощью журналистики - самой оперативной и массовой информационной системы, активно формирующей сознание личности, позволяет держать руку на пульсе современной жизни в информационном обществе, стимулируя полнокровное биение этого пульса.

7. Несводимый к чему бы то ни было одному человек неизбежно будет обладать такой фундаментальной характеристикой как невыразимость. Объяснить нечто можно лишь через другое, именно так и поступают словари. Но как объяснить, что такое человек, если он ни к чему одному не сводится? Человека можно понять и описать только косвенно по продуктам его творчества. Таким образом, познание и выражение самих себя и составляет основное содержание человеческой истории. Каждый человек, как мы уже говорили, потенциально универсален, и поэтому его самовыражение может быть столь бесконечным, сколь бесконечным окажется путь к совершенству. Вера в свою потенциальную универсальность может выступать для личности ее вечным внутренним двигателем, ее телеологической (смыслообразующей) детерминацией. Журналистика с ее историческим принципом и динамическим подходом к анализу происходящего, с ее художественно-публицистическим потенциалом может и должна выступать отражением процесса формирования целеполагания человека и процесса реализации его универсальной сущности.

Естественно, при этом всегда будет возникать вопрос: откуда же берутся неограниченные способности и возможности человека? В психологии существует два основных направления, два взгляда на истоки их формирования. Первый утверждает, что врожденных способностей у индивида нет, все они формируются в процессе его жизнедеятельности. Человек, как выражались французские материалисты ХVIII века, это tabula rasa – чистая доска, на которой жизнь будет записывать некое содержание в виде знаний, способностей, навыков. Представителями этого направления были большинство советских психологов, в частности А.Н. Леонтьев.

Такая точка зрения исключала изначальную индивидуальную предназначенность человека и даже, напротив, провозглашала равенство индивидов. Получается, что любого человека можно вписать в существующую систему общественных отношений, сформировать под нее и для нее. Именно так и создавался так называемый новый тип – советский человек. Своеобразие личности и ее неповторимость как сущностные характеристики индивида, таким образом, существенно ограничивались внешними рамками, размеры которых были отнюдь не бесконечными и определялись потребностями данной общественной системы.

Другая позиция психологов была представлена С.Л.Рубинштейном. Она берет свое начало еще от Платона, который считал, что все способности и все знания у человека есть с рождения, но они не проявлены. Общение с внешним миром дает человеку толчки, благодаря которым он вспоминает свои знания и обращается к заложенным в него возможностям. Основание этой теории воспоминания Платон приписывал своему учителю – Сократу.

Эта идея постоянно звучала в истории. К. Маркс, например, говорил, что «человек извлекает из себя» свои родовые силы и способности. Н.А.Бердяев писал об «общей гениальности» человека, имея в виду, что практически в каждом индивиде есть некие задатки, способности к творчеству как таковому просто потому, что он Человек. Идея потенциальной универсальности личности нашла свое обоснование и в космической, и в органической философии.

Однако, признавая генетическую природную и родовую данность личности, не стоит полностью игнорировать влияние внешнего мира на формирование ее способностей. Внутренние и внешние процессы неизбежно взаимодействуют между собой, составляя единое целое. При этом, как мы уже говорили, целое влияет на содержание частей, но не уничтожает их характерные особенности. Поэтому, отдавая дань неизбежному влиянию внешней среды на формирование личности, ее общественной сущности, мы вместе с тем вправе говорить и об индивидуально-личностном самовыражении, а также о невыразимости, которую следует понимать не как принципиальную невозможность выразить разнообразные способности человека, а как бесконечность этого процесса.

Постоянное самовыражение требует от человека не только желания, но и мужества, поскольку при этом личность неизбежно подвергается внешнему давлению, далеко не всегда благостному для нее. У Чехова есть рассказ, который можно было бы привести здесь как иллюстрацию к прозвучавшему тезису. Некий чиновник, сидя на работе, задумался и машинально стал что-то чертить карандашом на листе бумаги. И вдруг неожиданно у него получился портрет девушки, которую он когда-то любил. Еще попробовал рисовать своих знакомых - и вскоре убедился, что в нем живет прирожденный художник. Он испугался, что загубил в себе талант. Стал думать об этом и испугался еще больше. Зачем ему этот талант? У него благополучно сложилась жизнь: удачная карьера, хорошая семья, высокий общественный статус, всеобщее признание… Словом, очень хорошо, что он не знал о своих способностях раньше.

Но как же замечательно, что не все люди таковы. Иные способны, открыв в себе новые возможности, презреть любые блага во имя их развития. В том и проявляется истинная человеческая сущность, своеобразие и незаменимость личности. При этом такие люди вовсе не утрачивают свою связь с миром как чем-то целостным, напротив, они обретают внутреннее ощущение мира, что создает исключительно благоприятный фон для личностного развития, проявления всего спектра способностей.

Особенно ярким подтверждением того, что человек был и остается непроявленной сущностью, можно считать проявление у него паранормальных способностей, которые и сегодня представляются неразгаданными тайнами человеческой психики. Да и разгадывать их находится мало желающих. Значительное время посвятил изучению этих явлений А.С.Арсеньев. В своей книге «Философские основания понимания личности» он отмечает, что люди с новоевропейским здравым смыслом готовы изучать нечто неведомое в том случае, если его хоть как-то удается свести к чему-либо ранее известному. Но они не готовы изначально поверить в то, что никак не могут себе объяснить, хотя и видели сие собственными глазами. Они скорее поверят в невероятные объяснения, чем в очевидное невероятное. Поэтому большинству легче утверждать, что любые паранормальные способности – это какое-нибудь факирство или шарлатанство, но только не таинственная человеческая сущность. Даже наука, изучающая эти редкие проявления человеческой психики, получила уничижительное название парапсихологии (приставка «пара» означает «около») – около научные исследования.

Убедительным примером недоверчивого отношения к проявлению людьми необычных способностей может служить история некоего Ури Геллера, о которой рассказывает Арсеньев. В массовой печати прошла информация о способности Геллера гнуть и ломать металлические предметы взглядом. По телевидению продемонстрировали наглядно, как именно это происходит. После чего один физик высказал предположение, что Геллер мошенничает. Он, дескать, просто очень быстро и ловко преодолевает расстояние до предмета (несколько метров), ломает предмет и возвращается обратно. Никто даже не успевает заметить его манипуляций. По правилам механики легко можно было бы посчитать, какая сила и скорость в таком случае должна быть у человека. Грубые подсчеты показывали, что понадобится сила порядка нескольких тонн. Так вот физик (!) готов поверить, что человек может мгновенно развить такую силу, но не готов поверить, что он, действительно, взглядом ломает металлический прут.[27]

Думается, пишет далее Арсеньев, прежде чем безосновательно отрицать необъяснимое, стоит попытаться изучить его, понять природу таинственного явления? В 70-х годах в Институте общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР существовала лаборатория резервных возможностей человека, которую возглавлял В.Н.Пушкин. Фактически она занималась парапсихологией, но, поскольку это слово было ругательным, ее название формулировалось иначе. Лаборатория провела массу интереснейших экспериментов и наблюдений, доказывающих существование парапсихических явлений.

И вот, наконец, в 1978 году была создана специальная научная комиссия, возглавляемая академиком Ю.Б. Кобзаревым, из Института радиотехники и электроники Академии наук СССР, для проверки существования парапсихических феноменов. Комиссия работала долго и пришла к выводу, что такие явления существуют. Тогда Пушкин предложил Кобзареву заняться их совместным изучением. На что Кобзарев ответил: «Я думаю, что пока физическая и физиологическая основа этих и других явлений, описываемых «парапсихологией» не выяснены, их психологическими аспектами заниматься бесполезно».[28]

Письмо академика Кобзарева ярко демонстрирует материалистическое мировоззрение с механическим, а не органическим способом мышления. Любые исследования должны начинаться с каких-то частей, по возможности элементарных, чтобы потом из них строить некую конструкцию целого. Элементарными частицами занимается физика, она – наука фундаментальная, вот она и должна стать основанием всех других наук. Тогда психология может быть сведена к физиологии, а та – к биологии – биохимии – физике.

Философское же размышление, наоборот, начинает с всеобщего (человек как целое) и идет вниз, рассматривая низшие слои его жизни сквозь призму высших. «С самого начала антропогенеза, - пишет Арсеньев, - а также и в индивидуальном развитии человека это развитие состоит в том и предназначено к тому, чтобы подчинить все «низшие» этажи его существ, включая физиологию, высшим этажам, то есть духу и мысли, и эта его предназначенность заложена в него с самого начала как возможность, которую он должен реализовать, превратив в действительность в процессе своего онто- и филогенеза».[29]

Люди по сути дела потому и не верят в потенциальную универсальность человека, что в его изучении идут не от понимания личности в целом, а составляют ее по частям как из механического конструктора. Универсальность предстает как некая сумма качеств, а не их сплав, материальное и духовное начала личности не проникают друг в друга, не имеют общей основы в целом. Такая личность легко управляется, если не сказать манипулируется, со стороны путем воздействия на ее различные свойства.

Бердяев называет злом разложение целостности личности, потому что разложившиеся части ведут автономное существование.[30] Целостность и целенаправленность как детерминанты развития утрачивают свою роль, а процесс эволюции универсальной личности начинает носить хаотичный, спонтанный, вероятностный характер. Целенаправленность все более формируется внешними факторами, а не внутренними свойствами и потенциями человека.

8. Именно механический способ анализа личности может привести к серьезной недооценке еще одной фундаментальной, сущностной характеристики человека, которая отличает его от остального биологического мира, - это наличие в структуре его мышления некоего сверхсознательного уровня. Телеологическая детерминация была бы невозможна для человека, если бы он не имел такой существенной особенности как присутствие в его сознании наряду с понятием «блага» понятия «ценности»: личные, групповые, общественные, абсолютные. В сочетании неповторимо личного и направленности на сверхличные и сверхобщественные ценности заключается парадоксальное строение личности. Личность и индивидуальна, и универсальна; она, по выражению Г.В. Лейбница, есть «индивидуальное зеркало вселенной».[31]

В строении личности принято выделять три иерархические соподчиненные сферы: подсознание, сознание и сверхсознание.

Подсознание содержит биоорганический инстинкт самосохранения, психоорганическое стремление к наслаждению, психическое стремление к самоутверждению. Эти влечения безличны и стихийны, они не владеют сознанием, но даны ему как материал.

Сознание – духовный центр человеческой личности. Оно стремится придать разумную целенаправленность подсознательным влечениям. Но подсознательные влечения также способны внушить сознанию рациональные доводы в свою пользу. Постоянная борьба сознания и подсознания – это борьба между цензурой сознания и хитростью подсознания.

Сверхсознание – источник моральных императивов и творческих вдохновений. Сознание может вытеснять как подсознание, так и сверхсознание, так как и то и другое обладают характером некой данности, в то время как сознание – собственно личностное образование.

Сознание, закрывающее пути сверхсознательному в силу сиюминутной неспособности его постичь, искусственно замедляет, а иногда и ограничивает формирование универсальной личности. А.С. Арсеньев считает, что «одно из исторических значений христианства… состоит в том, что оно попыталось освободить человека от йоговского пути, то есть медленного движения вверх через различные промежуточные слои бытия. С помощью своих принципов, и в частности, принципа христианской любви христианство пытается забросить человека сразу на самый верх, когда все промежуточные слои оказываются иерархически ниже его и тем самым у него в подчинении».[32]

Таким образом, сверхсознание открывает пути личностного развития. Бердяев писал: «Личность предполагает существование сверхличного. Личности нет, если нет ничего выше личности. Тогда личность лишается своего ценностного содержания, которое связано со сверхличным. Личность прежде всего смысловая категория, она есть обнаружение смысла существования».[33]

Рассуждая о сущности активной универсальной личности, мы до сих пор старались сконцентрировать свое внимание на внутренних качествах человека, присущих ему от рождения, отличающих его от окружающей среды, и проявляемых им по собственной воле (структурная информация). Однако человек живет не сам по себе, он взаимодействует с другими людьми, вступает в так называемые внешние связи, обретая при этом новые характеристики (относительная информация). Как мы уже отмечали, внешняя среда никогда не оставалась в стороне от формирования личности, а, значит, всегда вставал вопрос о сущности и масштабах ее влияния.

Бердяев – наиболее ярый защитник персоны писал: «Реализация личности всегда предполагает самоограничение,… выход из себя в другого… Эгоцентризм разрушает личность, он есть величайшее препятствие на путях реализации личности. Не быть поглощенным собой, быть обращенным к «ты» и к «мы» есть основное условие существования личности».[34] Выход к «ты» философ понимает как общение, основанное на духовной общности. Он считает, что духовно личность не одинока.

Одиночество начинается там, где общение переходит из области духа только в объективную реальность, где человек становится объектом среди множества других таких же объектов, все вместе которые представляют собой общество. Общество выступает как система, а человек в нем – маленький ее элемент, то есть, по выражению Бердяева, «общество есть большой круг… бесконечно большая сила, чем личность». На материальном уровне взаимодействия любое общение превращается в сообщение, не имеющее духовного родства. Это уже общение не «я» - «ты» или «мы», а «я» - «оно» (общество).

«Но количеством, числом и силой не решается вопрос о ценности, - продолжает свою мысль Бердяев. Изнутри, экзистенциально, из духа все переворачивается. Не личность есть часть общества, а общество есть часть личности, одно из ее качественных содержаний на путях ее реализации. Личность есть большой круг, а общество есть малый круг. Личность лишь частично принадлежит обществу. Винэ хорошо говорит, что общество есть не весь человек, а лишь все люди».[35]

Получается, что независимо от величины группы, в которой «сообщается» человек (семья, коллектив, класс, государство), неизбежно происходит тирания над личностью. «Противоречие и конфликт личности и общества не оказывается преодоленным ни в одной из ступеней социальных сообщений и группировок. Он принадлежит к вечному трагизму человеческой жизни. Противоречия и конфликты классов могут быть побеждены и преодолены, но не противоречия и конфликты личности и общества».[36]

Отсюда следует вывод: никто (ни семья, ни друзья, ни общество в целом) не должны устанавливать и регулировать отношения человека в области духа. Эти отношения личность определяет только по собственной воле! «Восхождение человека, освобождение его от подавленности миром объектов, есть замена родовых связей людей, связями по духу, то есть связями личными, – к такому выводу приходит философ. И вместе с тем он же провозглашает: - …Нужно принять историю, нужно принять культуру, принять и этот ужасный, мучительный, падший мир».[37]

Таким образом, противоречие частного и общественного, определяющее развитие личности, неизбежно в любом обществе. Разница лишь в том, сколь абсолютные формы принимает этот конфликт. Так, например, российская интеллигенция во второй половине ХIХ века (Белинский, Некрасов, Чернышевский, Писарев и др.) и первых десятилетиях ХХ века (официальная идеология советского государства) исповедовала служение установке на ускоренную революционную переделку общества и бытия в целом, своего рода «социальный титанизм». Это, разумеется, требовало полного подчинения частной жизни обществу.

А сегодня мы имеем полную противоположность этой идее – идею неслужения, то есть не только приоритет частной жизни над общественной, но и полный отказ от каких-либо личных действий в пользу последней. Обе крайности закрывают путь к формированию и реализации личности. Человек оказывается в клетке, выстроенной для него снаружи, или же им самим изнутри – невелика разница. Крайности всегда неонтологичны, нежизнеспособны. Российская ментальность колеблется между ними. И все больше следуя закону двойного отрицания-снятия, порождает и укореняет в себе синтезированную идею общественного служения. Но только путь этот чрезвычайно сложный, хотя и нельзя сказать, что новый, незнакомый.

Причину сложности, например, В.Ф. Шаповалов видит в «отрыве народной ментальности от самых высоких достижений отечественной культуры».[38] К сожалению, имелись в наличии, но не были восприняты в России даже интеллигенцией, не то, что народом идеи Пушкина, Достоевского, Бердяева, Соловьева, Франка, Солженицына. И это при всенародной-то любви к Пушкину! Его знали многие, но поверхностно. О его философских идеях в полный голос заговорили лишь в ХХ веке, да и то те, кому пришлось впоследствии жить и работать за границей: Мережковский, Розанов, Шестов, Гершензон, Булгаков, Ильин, Федотов, Франк и др.

От современного Пушкину мировоззрения либерализма поэта отличает особый акцент на свободе и достоинстве личности. Либералы требовали допустить всех граждан к активному участию в управлении государством и обществом, то есть сделать буквальной власть народа. Пушкин же считал, что это приведет к катастрофе, полному разрушению государства. Он разрабатывал идею необходимости духовно-культурной элиты.

Прежде всего, Пушкин постоянно подчеркивал значение принципа духовной независимости личности, недопустимость вмешательства государства в личную жизнь, в духовный мир личности. Ведь именно личность есть творческий элемент общественной жизни, и в этом ее основная общественная роль. В глубинах души отдельной личности, а не в массе рождаются творческие замыслы, идеи, проекты. «Пушкин хорошо понимал, - пишет Шаповалов, - что власть нуждается в идеях, которые она не в состоянии выработать самостоятельно, сколь бы ни была уверенна в обратном. Кроме того, в структурах власти всегда бывает немало людей случайных, для которых национальные интересы России значат меньше, чем собственные карьерные, корыстные соображения. Такие люди рассматривают эту страну в качестве плацдарма для достижения личных целей или полигона для рискованных экспериментов».[39]

Но едва ли не более диктата власти Пушкин опасался диктата толпы, массы, навязывающей автору низкопробные вкусы. Мотив противопоставления поэта, мыслителя, художника «черни» - один из сквозных мотивов поэзии Пушкина. Он понимал, что господство усредненных представлений и ценностей могут низвести и личность, и целую страну до крайне низкого и жалкого существования. Заботясь о благе народа, надо иметь мужество не приноравливать свое творчество к количественно преобладающим воззрениям. Авторы сборника «Вехи» (1909 г.) отмечали, что из правильного тезиса защиты интересов народа, из сочувствия к «униженным и оскорбленным» немалая часть русской интеллигенции сделала вывод о совершенной правоте народа во всех вопросах, в том числе и тех, которые требуют для своего разрешения соответствующей подготовки, высокого уровня культуры. Такой взгляд был охарактеризован в сборнике как «народопоклонство».

В ком же видел духовно-культурную элиту Пушкин? Желая видеть Россию в тесной духовной связи ее прошлого, настоящего и будущего, роль элиты он отводил родовому дворянству. В отрывке «О дворянстве» он писал: «Нужно ли для дворянства приуготовительное воспитание? – Нужно. – Чему и как учиться дворянству? – Независимости, храбрости, благородству, чести вообще. – Не суть ли сии качества природные? – Так, но образ жизни может их развить, усилить или задушить. – Нужны ли они в народе, так же как, например, трудолюбие? Нужны, и дворянство – la sauvegard (защита – авт.) трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества».[40]

Однако главным критерием для Пушкина была не принадлежность к дворянству от роду, а наличие ценностных установок личности. И в этом мысль Пушкина совпадает с размышлениями Ортеги-и-Гассета и Г. Федотова о духовно-культурной элите.

«Всякий, кто не утратил мужества сохранять нормальные человеческие понятия, такие как честь, дружба, верность данному слову, родина, семья, домашний очаг, почитание старших, родителей и предков, кто готов служить истине, а не пресмыкаться перед «сильными мира сего», кто верит в добро, красоту, милосердие, сострадание и другие «вечные» ценности, может отнести себя к духовно-культурной элите, – обобщает Шаповалов. - Не по приобретенным научным знаниям, не по числу выпущенных книг, не по образованности, а по чистоте устремлений, по душевной самоотверженности во имя правды выделяется духовно-культурная элита. Важно отчетливо осознавать, что таким людям суждено оставаться в меньшинстве, в мире количественного преобладания пошлости, развязности, утраты смысложизненных ориентиров. Однако для общественной жизни, как и для ряда природных процессов, важна «закваска». Задача духовно-культурной элиты отнюдь не в борьбе, а в том, чтобы честно делать свое дело, сохраняя в обществе островки здравого смысла и трезвости духа в противовес наступающему со всех сторон океану духовного оскудения».[41]

Такое понимание роли элиты вовсе не создает какой-либо исключительности для нее и вокруг нее. Бердяев предупреждал, что это совершенно необоснованно, заботиться о том, чтобы лишь какая-то часть людей могла выдвинуться из общей массы и реализовать в обществе свои сущностные человеческие черты. Такую возможность должен иметь любой человек. Это подчеркивает и Солженицын: «государственное устройство второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве - допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве - невыносима и самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности – то это проявляется при любом строе».[42]

Духовно-культурная элита может помочь всем желающим в их личностном становлении, выполняя роль руководящего меньшинства. П.Б.Струве писал: «Значение того, как думает интеллигенция, чрезвычайно велико… Замечательный исторический и социологический урок русской революции заключается именно в том, что она показала, с какой легкостью закрылась эта пресловутая «пропасть» (между интеллигенцией и народом – авт.): идеи интеллигенции поразительно быстро проникли в народные массы и действительно заразили их. В силу этого ответственность интеллигенции за свое «умоначертание» чрезвычайно велика. Оно перестало быть просто интеллигентским делом».[43]

Дело, которое поручалось духовно-культурной элите, получило название «формирование независимого общественного мнения». Оно независимо от внешних обстоятельств, оно суть выражение внутренней, личностной убежденности человека, продиктованное его собственной волей, проявляющей и развивающей его личные способности. Появление такого мнения Пушкин связывал, прежде всего, с деятельностью прессы. Именно поэтому он так стремился основать свой собственный печатный орган («Литературная газета», «Современник»). Он мыслил свой журнал в качестве связующего звена между обществом и государственной властью. В этом положении было гуманистическое содержание его общественной жизни, ее гражданский смысл.

Средства массовой информации не только во времена Пушкина, но и сегодня нуждаются в гражданских смыслах деятельности. По своей онтологической природе они способны осуществлять огромное влияние на формирование и проявление сущностных качеств человека, на его духовную и материальную жизнь. И если о содержании понятий сущностные качества человека и духовная сторона его общественной жизни мы уже вели разговор выше, то о материальной – речь еще впереди.

Человек проживает свою жизнь среди людей на конкретной территории в конкретное время, то есть имеет не только духовные, но и так называемые материальные взаимоотношения с другими членами общества и обществом в целом. Что же лежит в основе этих отношений, какова их онтологическая суть? Не ответив на этот вопрос, мы не можем составить себе полного представления об активной универсальной личности как элементе общественной системы, ибо, как мы уже говорили, личность есть органический синтез духовного и материального бытия. Она не только есть бесконечная в своей потенциальности совокупность свойств, знаний и представлений, она есть такая же потенциальная бесконечная совокупность навыков. Она, в конце концов, может не только знать и уметь, но и иметь, то есть обладать собственностью.

Последнее выступает как результат реализации гносеологических усилий человека с одной стороны, и как условие для них же с другой стороны. Собственность характеризует материальные отношения человека с обществом, являя собой их результат. Но и сама собственность как материальная характеристика жизни человека формируется под влиянием общества как целостности. Таким образом, очень важно попытаться определить, что есть идея собственности и институт собственности, порождены ли они природной сущностью человека или суть искусственные его построения в процессе общественной жизни?

Спор об этом уходит в глубь веков и формулируется как две противоположные философские идеи. Одна из них гласит, что собственность есть естественное право человека, вырастающее из его естественной потребности к самоидентификации, выделению себя в окружающем мире, как в духовном, так и в материальном плане. Другая идея, напротив, считает собственность искусственным изобретением человека, и уже потому вызывающем сомнения в его необходимости как таковой.

Интересно и то, что само понимание собственности также рассматривается мыслителями с разной степенью расширения сути понятия. Этимологически «property» восходит к латинскому «proprius» в значении: свойственный данному человеку, лично ему присущий. На этой основе вязантийская юриспуденция выработала термин «proprietas», или «собственность». То же по-русски: «собственность» идет от древнерусского, церковнославянского собъство «свойство, своеобразие, сущность».[44]

Наиболее типичным определением понятия можно считать следующее толкование:«Собственность (property) означает формально признанное государственной властью право собственника или собственников как на исключительное, без чьего-либо участия, пользование своим имуществом, так и на любой способ распоряжения им, включая продажу».[45] Но в более широком смысле «собственность» с конца средних веков стала охватывать все лично присущее человеку, включая его жизнь и свободу. В современном мире понятие «собственность» еще больше стало относиться к невещественным видам имущества, таким как кредиты, патенты, авторские права. Более того, это понятие стало распространяться на все, что человек считает своим, включая все свои права человека. Вот здесь и проявляется органическая взаимосвязь духовной и материальной сущности человека. И эта взаимосвязь буквально сплавляет между собой сущностное качество человека - свободу действия и результат ее реализации в материальном мире - собственность. Это видно уже из определений этих понятий. В определении собственности мы нашли следы свободы. То же найдем, если попытаемся определить известные значения понятия «свобода». У того же исследователя этой проблемы, Ричарда Пайпса, свобода понимается в четырех значениях: