Рекомендовано до друку 26 страница

Глава 2

Плетнев со временем понял, наконец, в чем заключалась его главная ошибка. И ошибка эта заключалась в том, что он пытался жить не той жизнью, которой жить был он должен.

То есть, не сказать, конечно, что совсем уж не той. Он вроде как все время выравнивал ситуацию. Но по сути, это было до сих пор еще не так, как то было на самом деле необходимо. И как раз тут Плетнев вспомнил Карла Юнга, который считал, что для наибольшего внутреннего психологического спокойствия необходимо чтобы как минимум три поколения жили одной жизнью, были вместе, имели одну и ту же профессию. То есть, уже получается, дед-отец-сын.

Дед Плетнева был политработник во время Второй Мировой войны, после стал вторым секретарем горкома партии, а еще позже -- был переведен (из-за пьянства) на менее ответственную работу, и фактически уже руководящие должности не занимал. Отец Плетнева - был главным инженером на военном заводе. После тоже спился, и был переведен сначала на должность завскладом, а после его подвели под статью о хищении, и отправили в ссылку, из которой он уже не вернулся, погибнув при невыясненных обстоятельствах. Сам же Евгений стал преподавателем социологии. Но и это, по большому счету, его не радовало. Вернее, не давало того внутреннего единства, которого, наверное, хотелось. Потому как мечтал он о большем.

Другими словами, можно говорить, что как таковой преемственности поколений не было. И при этом Евгений Плетнев как раз сейчас стал находить в этом серьезную ошибку. Как и стал догадываться, что, по сути, он все время раньше ходил вокруг да около, в то время как необходимо было попросту...

--Стоп,--сказал себе Плетнев. Он понял, что как раз раньше не мог нащупать эту нить, потому что к тому времени еще не подошло время к подобным разгадкам. Тогда как сейчас, когда начало у него внезапно что-то прощупываться (в понимании вопроса), как раз видимо и было именно тем, чему он, собственно, уже так или иначе мог быть благодарен. И все потому, что он действительно понял, что наступило время, когда он должен был ("не должен, а обязан",--сказал себе Плетнев) скорректировать жизнь. Только в этом случае можно было рассчитывать на то, что наступит ("наконец-то наступит",--повторил он вновь) то единение, к которому он, собственно, все время стремился. В то время как может так случиться, что он сейчас всего лишь на одном из путей. То есть продолжает находиться в своеобразном поиске. А значит, в такой ситуации сложно будет говорить о том, что он действительно нащупал Ариандову нить.

Плетнев задумался. Так выходило, что он не сразу вдруг понял, что, по сути, находится сейчас действительно у цели. Причем даже то, что цель в какой-то мере расползалась - это не смущало Плетнева. Потому что знал он, что тогда, когда он действительно окажется у цели, уже ничто не сможет сдерживать его. А значит появится вероятность, что до этой самой цели он дойдет.

В чем заключалась цель, Евгений Георгиевич должным образом не смог бы ответить до сих пор. Но он предполагал, что стремится, по сути, к единству. К внутренней гармонии. Что уже означало, что если предположить, что этой цели может быть подчинено и все остальное, то в этом случае он действительно окажется у цели. Потому что его уже как бы пропустят к ней. А когда наступит эта самая внутренняя гармония (которая будет проецироваться на все), то в этом случае уже можно будет говорить и о победе. Победе над собой, в первую очередь. Ну а победа над собой, это,--как знал Плетнев,--как бы гарантия осуществления и победы над другими. Победить себя всегда тяжелее.

Плетнев часто задумывался над подобными вопросами. Можно сказать, что он думал о многом, а тут как бы выходило так, что со временем определенным образом шлифовались получаемые им выводы. После чего ему хотелось предположить, что совершит он немного меньше ошибок в будущем. К чему, собственно, и стремился.

Глава 3

Любопытно, но чем больше Плетнев в своем анализе жизни доходил до какой-то завершенности, тем больше он понимал, что, собственно, еще на самом деле ничего не сделано. А та жизненная система, которую он выстраивал,-- на самом деле была еще достаточно сырая, имела более чем схематичный план, да и вообще, если разобраться, все было не так просто.

То, что это все было непросто, Евгений Георгиевич понял сразу. Хотя и еще какое-то время пребывал в легкой прострации, потому как не считал, что на самом деле сможет "достучаться до небес" (как он называл вмешательство в процесс мышления, в результате которого в его сознании должны были закладываться новые паттерны поведения, и, собственно, характер последующего совершения поступков должен стать иной, и в какой-то мере предсказуем). При этом несколько раздражала Плетнева необходимость оградить себя от общества. С одной стороны, он не мог так просто взять и стать на крайне маргинальные позиции. Но с другой, люди на самом деле так "достали" Евгения Георгиевича, что он решил до минимума снизить контакт с последними. То есть - без особой надобности не общаться.

Однако, подобное оказалось сделать намного сложнее, чем он, было, предположил с самого начала. И основная трудность здесь заключалась в том, что при всей общей отсталости масс, Плетнев угадывал в массах то, ради чего, собственно, он и вынужден был все время пребывать среди народа, среди представителей масс, каждый из которых быть может еще не представлял из себя ничего, но вместе эти люди складывались в общий порок, именуемый обществом. Причем так выходило, что Плетнев угадывал в этом обществе все те черты, свойственные отдельным индивидам, с которыми он всегда вынужден был бороться. Теперь же, когда такие индивиды заключались в массы, Плетнев понимал, что какая-либо борьба против них весьма бессмысленна. С массами вообще трудно бороться,--решил он. Понимая, что массы легче возглавить, переориентируя их на какой-либо (видимый, например, ему одному) позитив, чем пытаться противопоставлять их общему заблуждению какую-то свою мудрость.