Рекомендовано до друку 14 страница

............................................................................................

Жене Плетневу становилось порой невероятно трудно от того, что он вынужден был разрываться между прошлым, настоящим, и пока что эфемерным будущим.

А еще ему было невероятно трудно осознавать, что по настоящему о нем никто ничего не знает. Не знает, какая была у него жизнь. Люди мыслят штампами да стереотипами, знал социолог Плетнев. Поэтому, анализируя достигнутое им к моменту существующих лет, вполне было разумно, в их понимании, что это и так сравнительно много. При этом на первом месте в том, чтобы считать так, был как раз недостаток информации. И это в какой-то мере радовало Плетнева. Да он и предпочитал до поры до времени попросту не объясняться о том, что с ним происходило когда-то. Допуская, что если когда-либо и придется об этом сказать, то к тому моменту он будет уже совсем на других социальных и жизненных позициях. А значит, произошедшее окажется воспринято в контексте той жизни, которой он будет жить к тому времени. Потому как только уж очень ограниченный человек,--считал Плетнев,-- может судить о судьбе человека по жизни прошлой, совсем не считаясь с жизнью настоящей, то есть той, которая произошла в будущем после когда-то совершенного таким человеком. Есть, конечно, некоторые отступления, которые касаются совершения таких поступков, которые простить нельзя даже со временем. Но что до Плетнева, то таковых в его жизни не было. Что и позволяло ему стремиться забыть свое прошлое. Прошлое, когда он еще выбирал жизненный путь. И даже не то что выбирал, а, скорее, примеривал на себя ту или иную маску. И отчего-то стремился соответствовать ей.

Сейчас Плетнев находился в том возрасте, когда он с полным правом мог надеяться, что будут судить его по поступкам настоящим. А в настоящем он шел к цели семимильными шагами. В настоящем он четко (или как минимум бессознательно) осознавал, что он должен достигнуть; что обязан был сделать для этого; что вообще планировал совершить.

И пока все практически точно находилось в ключе уже совершаемого им в настоящем времени. Потому что не стремился Плетнев пока перепрыгнуть через себя. Он раньше, может, и пробовал сделать нечто подобное, да сейчас даже не думал о чем-то таком. Рассудив как бы раз и навсегда, что стремление идти вперед - и есть как раз то, что ему необходимо.

Глава 2

Плетнев понимал, что многое, что еще только намечалось в его жизни, вполне могло никогда и не произойти. И даже в какой-то мере он иногда желал этого. Словно бы допуская, что подобное, конечно же, возможно. И в тоже время, стремясь сделать максимально много, чтобы не допустить жизненных ошибок.

Хотя и переиначивать судьбу он тоже не хотел. Стремясь, иной раз, сделать все, чтобы жизнь продолжалась так, как она и должна была идти. Без потрясений, а если же случались они - с анализом произошедшего.

Порфирий Ремезов мучился от накатывавшего на него безумия. Внешне это был вполне обычный человек, среднего роста и комплекции, работал на государственной службе чиновником средней руки, жил один, было ему 35 лет, волосы носил средней длинны, аккуратно зачесывал их спереди, ходил всегда в костюме, в общем, почти не представлял собой ничего особенного, разве что иногда кричал как бешенный, хотя и разрешал себе это только оставаясь один, и когда рядом никого не было, чтобы, значит, себя не скомпрометировать.

Но вот совсем недавно с Ремезовым стали происходить метаморфозы. Из внешне совсем уж усредненного человека, стал постепенно превращаться он в этакое чудовище. За ним стали замечать грубость в отношении других. Теперь он мог наорать на кого-то в присутствии других. Мог начать вдруг проклинать кого-то, причем делал это столь убедительно, что каждый в прототипе виновника гнева Ремезова угадывал себя. И ведь не то, что столько вокруг Ремезова было мнительных людей. Хотя возможно, что на его пути как раз и попадались такие. Потому что вполне случается так, что притягиваются антиподы по характеру. И это значило, что вокруг Ремезова можно было заметить достаточно много откровенно ущербных людей. Которых чем-то Порфирий бессознательно притягивал. И при этом что наверняка, никто бы из них в том не признался.

Среди тех, кто в последнее время тесто сошелся с Ремезовым, стал Иван Мирбах.

Мирбах, казалось, еще больше округлился. Волосы он уже давно перестал стричь, и только подвязывал те в одну косичку. И только когда напивался (Мирбах пил), косичка расплеталась словно бы сама собой, и тогда мирбаховские патлы обволакивали лицо и плечи, покрывая также верхние части спины и груди.

И казалось, что перед вами не подобие человеческое, а какое-то чудовище из средних веков.

В школе Мирбах увлекался историей. Вообще же Мирбах читал много, и как бы иной раз казалось, что чтение это имело более беспорядочную основу, чем то вообще могло быть; учитывая, что Мирбах был, в общем-то, развитой личностью, имел высшее образование, регулярно посещал библиотеки, почти совсем не встречался с женщинами, не желая себя, видимо, сковывать какими-то отношениями. Хотя и соседи Мирбаха (он жил в коммунальной квартире на Васильевском острове) знали, что спускается к нему иной раз соседка с верхнего этажа, одинокая дама сорока с небольшим лет. И как только происходит так, Мирбах закрывается с соседкой в своей комнате, и какое-то время их не видно, потом соседка уходит, а Мирбах почти всегда после этого поет. Негромко так, в полголоса, скорее даже поскуливает, но соседи люди привыкшие, да и к тому же к Ивану все относятся хорошо, немного даже жалея его за какую-то особую русскую придурковатость.