Часть I. Мир капитализма 3 страница

никто не сможет мобилизовать народные массы и породить всемирное движение солидарности. Последний шанс предоставляется сегодня самой идеологии антисистемных движений, словно мы все попали в чистилище в ожидании окончательного приговора истории.

Я не знаю, что случится в Южной Африке в ближайшие десять-пятнадцать лет. Да и кто может это знать? Но я полагаю, что ни южноафриканцам, ни кому-либо другому не следует возлагать на свои плечи все бремя мира. Бремя мира принадлежит всем. Южноафриканцам достаточно их собственного бремени вкупе с причитающейся им частью бремени мира. Вот почему я посвящаю заключительные слова этому всемирному бремени.

В практическом и теоретическом аспектах антисистемные движения суть естественный продукт трансформаций миро-системной геокультуры, начавшихся в 1789 году. Они не могли не быть продуктом этих трансформаций. И сколь бы критическую итоговую картину мы сегодня ни нарисовали (боюсь, что и я представил здесь нечто подобное), я не вижу никакой исторической альтернативы, которая в середине XIX века была бы лучше избранного пути. Не существовало никаких иных сил, способных освободить людей. И даже если антисистемные движения не обеспечили такого освобождения, то они, по крайней мере, уменьшили людские страдания и

*.

громко заявили об альтернативном взгляде на мир. Кто из разумных людей не поверит, что сегодня Южная Африка стала лучше, чем она была десять лет назад? И кому следует воздать за это должное, если не национально-освободительному движению?

Главная проблема движений заключалась в их стратегии. Самой историей они были поставлены в безвыходное положение. Начиная с 1848 года существовала лишь одна цель, которая выглядела политически достижимой и давала надежду на быстрое улучшение ситуации. Этой целью было установление контроля над структурами государства, выступавшего основным регулирующим инструментом в миро-системе эпохи модернити. Но обретение власти в рамках миро-системы неизбежно вело к выхолащиванию антисистемных движений и утрате ими способности преобразовывать мир. Они оказа-42

лись между Сциллой и Харибдой: выбор мог быть сделан лишь между немедленным пересмотром целей и неизбежным поражением в будущем. В надежде на то, что поражения удастся избежать, был выбран второй вариант. Могли ли люди поступить иначе?

Я рискну утверждать, что сегодня, как это ни парадоксально, общее поражение антисистемных движений, включающее в себя и неспособность национально-освободительных движений стать подлинно и в полной мере освободительными, порождает самую сильную надежду на позитивный характер тенденций, способных проявиться в ближайшие 25-50 лет. Чтобы всесторонне оценить это предположение, необходимо понять суть нынешней ситуации. Ибо то, что мы наблюдаем сегодня, представляется не окончательным триумфом мирового капитализма, а его первым и единственным подлинным кризисом .

Я хочу указать на четыре долгосрочные тенденции, каждая из которых приближается к своему пределу и каждая из которых крайне опасна для капиталистов, занятых бесконечным накоплением капитала. Первой из них, причем чаще всего выпадающей из поля зрения, является повсеместное разрушение сельского уклада жизни. Еще двести лет назад от 80 до 90 процентов населения - как мира в целом, так и практически каждой отдельной страны - было сельским. Сейчас эта доля сократилась до менее чем 50 процентов и продолжает падать. В ряде регионов сельские жители составляют не более 20 процентов населения, а в некоторых - около 5 процентов. Ну и что? -можете спросить вы. Разве урбанизация и модернити не являются почти синонимами? И разве не это должно было стать следствием так называемой промышленной революции? Конечно, это прописная истина социологии, с которой все мы хорошо знакомы.

Но такая трактовка искажает капиталистические реалии. Прибавочная стоимость всегда делится между владельцами капитала и трудящимися. Условия этого дележа имеют в конечном счете политическую природу, определяются силой и возможностями сторон. Капиталисты не могут избежать основного противоречия. Если в мировом масштабе вознаграж-43 дение за труд окажется слишком низким, это сузит рынок, а согласно еще Адаму Смиту, степень разделения труда определяется развитостью рынка. Но если вознаграждение за труд станет излишне высоким, сократятся прибыли. Рабочие, и это вполне естественно, стремятся к увеличению своей доли, прибегая для этого к политической борьбе. С течением времени и по мере консолидации их сил трудящимся удается продемонстрировать свои коллективные возможности и понизить масштабы прибылей, что неоднократно уже имело место в истории капиталистического миро-хозяйства. Капиталисты же могут бороться с требованиями рабочих лишь до известных пределов, ибо затем чрезмерное снижение реальной заработной платы начнет угрожать эффективному спросу на производимые ими товары. Наиболее удобным решением может стать сохранение за высокооплачиваемыми работниками возможности находить себе применение, а также вовлечение в совокупную мировую рабочую силу новых групп людей, не обладающих политическим влиянием и по ряду причин согласных получать крайне низкую заработную плату, что приводит к снижению средних издержек производства. На протяжении пяти столетий капиталисты постоянно рекрутировали этих людей в сельской местности и превращали их в городских пролетариев; при этом последние оставались низкооплачиваемыми работниками лишь некоторое время, в течение которого в рабочую силу вовлекались новые массы. Разрушение сельского уклада угрожает этому основополагающему процессу, подрывая способность капиталистов сохранять прежние масштабы прибыли.

Вторая долгосрочная тенденция - это то, что называют экологическим кризисом. Для капиталистов он несет опасность сокращения возможностей экстернализации издержек. И здесь мы вновь сталкиваемся с весьма симптоматичным процессом. Величина прибыли всегда отчасти

*.

определялась тем, что капиталисты не возмещали полных издержек производства того или иного товара. Часть таковых «экстернализировалась», то есть пропорционально перекладывалась на широкие массы населения, а в конечном итоге и на все человечество. Когда химический завод сбрасывает отходы в реку, 44

очистные мероприятия (если они вообще осуществляются) обычно оплачиваются налогоплательщиками. Экологи все чаще отмечают сокращение территорий, которые еще можно загрязнить, массы деревьев, которые можно срубить, и т. д. Мир стоит сегодня перед выбором между экологической катастрофой или интернализацией издержек. Между тем увеличение издержек производства на сумму соответствующих затрат серьезно угрожает возможностям накопления капитала.

Третьей опасной для капиталистов тенденцией является демократизация мира. Мы уже упоминали о той инициированной в Европе в XIX веке программе уступок, которую теперь называют государством благосостояния. Она предполагает расходы на социальные нужды: ассигнования на нужды детей и престарелых, образование и медицинское обслуживание. Подобные программы могли реализовываться на протяжении долгого времени по двум причинам: требования получателей соответствующих благ были поначалу весьма скромными, а сама такая система была ограничена пределами Европы. Сегодня же аналогичных благ ожидают рабочие в самых разных регионах, а уровень их требований значительно повысился даже по сравнению с тем, каким он был пятьдесят лет назад. Естественно, деньги могут быть получены лишь за счет меньшего накопления капиталов. Ни раньше, ни сегодня демократизация не соответствовала и не соответствует интересам капиталистов.

Четвертым фактором становится смена прежних тенденций развития государственной власти прямо противоположными. На протяжении четырех столетий государства, игравшие роль инструмента, способного корректировать развитие миро-системы, обретали все большую власть как во внутренних, так и в международных делах. Это имело особое значение для капитала, несмотря на его антигосударственную риторику. Государства гарантировали порядок, но, что не менее важно, они гарантировали и существование монополий, являющихся важнейшим средством масштабного накопления капитала³.

Но государства уже не могут выполнять свою регулирующую функцию. Демократизация мира и экологические про-45

блемы породили исключительно высокие требования к государственным структурам, поставив большинство из них на грань фискального кризиса. Но, начав сокращать расходы ради достижения сбалансированного бюджета, государства ограничат свои регулирующие возможности. Это порочный круг, в котором каждая неудача государства вызывает снижение доверия к нему и подпитывает всеобщее нежелание платить налоги. Однако по мере снижения своей платежеспособности государство все менее способно выполнять свои задачи. Мы уже попали в этот заколдованный круг.

Именно здесь и проявляются все последствия поражения движений. Фактически именно они, причем даже в большей степени, чем любые другие факторы, политически поддерживали государство, особенно приходя к власти. Они обеспечивали нравственную основу для государственных структур. И по мере того как движения, не способные больше поддерживать в народе надежды и уверенность, теряли свою популярность, массы населения во все большей степени переходили на антиэтатистские позиции. Но государства не так нужны реформаторам и движениям, как капиталистам. Капиталистическая миро-система не может адекватно функционировать без сильных (разумеется, в неравной степени) государств, образующих устойчивую межгосударственную систему. Однако капиталисты не могут выдвигать этатистских требований по идеологическим соображениям, поскольку их легитимность зиждется на экономической эффективности и общем росте благосостояния, а не на порядке или гарантировании прибылей. В XX веке капиталисты еще более явно положились на движения, рассчитывая, что они способны от их имени осуществлять функции легитимизации государственных структур.

Сегодня движения не в силах исполнять эту роль. Даже если они и предпримут подобную попытку, народные массы не пойдут за ними. Потому мы и наблюдаем повсеместное возникновение негосударственных «групп», берущих на себя обеспечение самозащиты и заботу о собственном благосостоянии. Мы стоим на верном пути к глобальному хаосу. Налицо признаки

*.

*.

распада миро-системы модернити и капитализма как цивилизации. 46

Не следует сомневаться в том, что привилегированные группы попытаются сохранить свое особое положение. Но в силу названных причин столь же очевидно, что они могут достичь этого, лишь создав новый механизм регулирования системы. Мир находится на перепутье. Хаос сменится новым порядком, отличным от известного нам. Отличным, но не обязательно более совершенным. И в этой ситуации значение движений возрастает вновь. Привилегированные группы попытаются создать систему нового типа - отрицающую равенство, иерархическую, но устойчивую. На их стороне преимущества власти и денег, они располагают огромными интеллектуальными ресурсами. Они, безусловно, способны выступить с разумными и реализуемыми на практике предложениями. Могут ли движения, даже обновленные, соперничать с ними? Сегодня система находится в точке бифуркации. Ее разбалансированность очень сильна, а направление развития может быть определено самыми незначительными факторами. Задача освободительных движений, уже не обязательно являющихся национально-освободительными, состоит в том, чтобы серьезно проанализировать кризис системы, причины прежних неудач и оценить масштабы народного негодования, порождаемого прежде всего крахом старых движений. Пришло время утопистики (utopistics)* - интенсивного и беспристрастного анализа исторических альтернатив. Настал момент, когда социологи

* Утопистика - термин, предлагаемый И.Валлерстайном в противовес «утопии»: «Под утопистикой,
изобретенным мною альтернативным понятием, - пишет он, - я понимаю нечто совершенно отличное [от
утопии]. Утопистика представляет собой серьезное осмысление возможных альтернатив, предполагающее
признание за иными возможными историческими системами внутренней рациональности. Это
последовательная, рациональная и реалистичная оценка социальных систем, ограничений, с которыми они
сталкиваются, и сфер, открытых человеческому творчеству... Утопистика направлена на сведение в единое
целое того, как наука, нравственность и политика изображают наши цели, причем перспективные цели, а не
вторичные и малозначительные задачи, скорее выступающие средствами [прогресса], чем его ориентирами»
(Wallerstein, I. Utopistics. Or, Historical Choices of the Twenty-First Century. New York: New Press, 1998, pp. 1-2)
- Прим. ред.

могут сказать свое веское слово, если, конечно, они того пожелают. Но для этого они должны

забыть о прежних, порожденных реалиями XIX столетия концепциях, которые были воплощены в

стратегиях антисистемных движений.

Решение этой задачи не может быть получено за день или неделю, но и не должно растягиваться

на столетия. Ей следует посвятить ближайшие 25-50 лет, причем результаты в полной мере будут

определяться вкладом, какой сегодня мы можем и готовы внести в этот процесс.

Глава третья. Возвышение Восточной Азии, или Миро-система в

XXI веке*

С начала 70-х годов так называемое возвышение Восточной Азии стало важным предметом обсуждения среди исследователей эволюции миро-системы, независимо от того, интересовались ли они преимущественно миро-хозяйственными или геополитическими проблемами. При этом большинство из них обращали внимание, во-первых, на беспрецедентный (даже по сравнению с 60-ми годами) и фиксировавшийся всеми экономическими показателями рывок Японии; во-вторых, на последовавшее укрепление позиций так называемых «четырех драконов»; и, с недавнего времени, на непрекращающийся экономический рост в Юго-Восточной Азии и Китайской Народной Республике. Относящиеся ко всему этому эмпирические свидетельства вполне очевидны; обсуждается в основном значимость происходящего.

Принимающая всемирный масштаб дискуссия концентрируется вокруг двух вопросов: 1 ) Как следует объяснять этот рост, особенно учитывая, что он относится к периоду, когда в других частях мира его темпы оказываются намного меньшими, а то и отрицательными? 2) Чем чревато для миро-системы XXI века экономическое возвышение Восточно-Азиатского региона?

* Основной доклад на симпозиуме «Перспективы капиталистической миро-системы в начале XXI века»,
организованном Институтом международных исследований Университета Мейдзи Гакин в рамках программы
«Перспективы международных исследований», Токио, 23-24 января 1997 года.

Я хотел бы предложить обсудить эти вопросы в приведенной последовательности, так как они открывают пути к исследованию структуры и направлений эволюции современной миро-системы. Разумеется, ее структура и направления развития неразрывно связаны между собой. Поэтому, прежде чем оценивать эти направления, следует бегло рассмотреть некоторые общие посылки,

касающиеся структуры капиталистического миро-хозяйства. Мне хотелось бы вкратце повторить некоторые излагавшиеся уже мною ранее идеи в виде перечня тезисов, непосредственно относящихся к рассматриваемым вопросам:

• Миро-система модернити представляет собой капиталистическое миро-хозяйство, и это означает, что ею управляет стремление к безграничному накоплению капитала, которое иногда называют законом стоимости.

• Эта миро-система сформировалась на протяжении XVI века, и первоначально сложившееся в ней разделение труда вовлекло в ее состав большую часть Европы (за исключением Российской и Оттоманской империй), а также отдельные части [обеих] Америк.

• Эта миро-система территориально расширялась многие столетия, последовательно инкорпорируя в принятую в ней систему разделения труда все новые регионы.

• Восточная Азия стала последним большим регионом из тех, которые были таким образом
инкорпорированы, и это произошло лишь в середине XIX века, после чего миро-систему
модернити можно было счесть поистине всемирной, первой из миро-систем, которой удалось
охватить весь земной шар.

• Капиталистическая миро-система представляет собой [совокупность] миро-хозяйства,
определяемого отношениями центра и периферии, и политической структуры, состоящей из
входящих в международную систему суверенных государств.

• Фундаментальные противоречия капиталистической системы проявляются на уровне глубинных
процессов в череде циклических колебаний, служащих разрешению этих противоречий.
50

• Двумя наиболее важными циклическими колебаниями выступают 50-60-летние циклы
Кондратьева, на протяжении которых основные источники прибыли перемещались из
производственной сферу в финансовую и обратно, и 100-150-летние циклы гегемонии,
определявшиеся подъемом и упадком сменявших друг друга «гарантов» мирового порядка, с
присущими каждому из них особыми моделями доминирования.

• Эти циклические колебания приводили к постоянным, пусть медленным, но значительным, географическим сдвигам центров концентрации капиталов и власти, которые, однако, не отрицали существовавших внутри системы фундаментальных отношений неравенства.

• Эти циклы никогда не были строго симметричными, и каждый новый из них приносил незначительные, но важные структурные изменения в направлениях, определяющих исторические тенденции развития системы.

• Миро-система модернити, подобно любой системе, не может развиваться вечно и придет к своему концу, когда исторические тенденции приведут ее в точку, где колебания системы станут настолько масштабными и хаотичными, что окажутся несовместимыми с обеспечением жизнеспособности ее институтов. В случае достижения этой точки случится бифуркация, и как результат эпохи перехода (хаотического) система будет заменена одной или несколькими другими системами.

Исходя из приведенных посылок, анализ так называемого возвышения Восточной Азии представляется достаточно простым. Оно пришлось на нисходящую фазу кондратьевского цикла, на период, который в то же время находился в рамках нисходящей фазы цикла американской гегемонии. Относительно того, можно ли считать этот период также и началом эпохи перехода, до сих пор идут жаркие споры¹. Такой подход позволяет нам более предметно рассмотреть две поставленные выше проблемы: объяснить как нынешнюю, так и ранее имевшую место ситуацию в Восточной Азии, а также оценить важность возвышения этого региона для будущего. 51 Чем характеризуются нисходящие фазы кондратьевских циклов? Если сравнивать их с восходящими фазами, особенно заметны несколько черт. Прибыли в сфере производства снижаются, и крупные предприниматели стремятся перенести свою активность в финансовую сферу, в область спекуляций. Повсюду в мире падает потребность в наемном труде. Снижение прибылей в сфере производства ведет к передислокации производственных процессов, а снижение трансакционных издержек оказывается менее значимым, чем сокращение заработной платы и повышение эффективности управления. Ограниченность спроса на труд порождает жесткую конкуренцию между странами, выступающими центрами накопления [капитала], которые стремятся перенести проблему безработицы на соседей в той степени, в которой это только возможно. Последнее, в свою очередь, влечет за собой неустойчивость валютных курсов. Нетрудно показать, что все эти явления отчетливо наблюдаются на протяжении периода,

*.

начавшегося в 1967-1973 годах и продолжающегося по сей день .

Для большинства регионов планеты такая нисходящая кондратьевская фаза выступает, если сравнивать ее с восходящей, как хозяйственный спад, как трудные времена. Однако подобный период никогда не бывает труден для всех. Во-первых, крупные капиталисты или, по меньшей мере, некоторые из них могут найти альтернативные возможности, использование которых способно повысить их индивидуальную норму накопления, И во-вторых, коль скоро одной из характеристик нисходящей фазы выступает передислокация производственной активности, вполне естественным оказывается то, что отдельные части миро-системы переживают явное улучшение общей хозяйственной ситуации и потому считают этот период благоприятным. Я говорю о «некоем регионе», так как только в редких случаях оказывается заранее известно, какой из них окажется в этой роли, и несколько регионов жестко конкурируют между собой за то, чтобы получить основные выгоды от передислокации. Однако совершенно естественно, что по-настоящему преуспеть может лишь один регион, поскольку масштабы перемещаемой производственной активности ограни-52

чены, а производители экономически заинтересованы сконцентрировать ее в одном регионе. Ситуация, таким образом, предполагает возможность извлечения выгоды различными регионами, но допускает масштабный успех только одного из них. Следует напомнить, что еще совсем недавно, в 70-е годы, когда появилось понятие «новые индустриальные страны», большинство экспертов называли в качестве их наиболее заметных примеров Мексику, Бразилию, Южную Корею и Тайвань. Но в 80-е годы Мексика и Бразилия уже редко фигурировали в этом списке, и в 90-е мы слышим лишь о «возвышении Восточной Азии». Ясно, что именно этот регион извлек наибольшие выгоды из передислокации производства в условиях нисходящей фазы кондратьевского цикла.

Разумеется, следует объяснить и то, почему в привилегированном положении оказалась именно Восточная Азия, а не, скажем, Бразилия или Южная Азия. Некоторые исследователи связывают нынешние успехи региона с последними пятью столетиями его истории; говорится о значении революции Мейдзи, порожденной, в свою очередь, коммерциализацией хозяйства в эпоху Эдо (Кавакацу Хита), или же о китайской системе повинностей (Такеши Хамашита). Однако можно уверенно утверждать, что по состоянию на 1945 год экономическая ситуация в Бразилии или в странах Южной Азии не слишком отличалась от восточноазиатской, и вполне можно было ожидать резкого роста влияния и этих регионов в послевоенном мире. Значительным отличием Восточной Азии от Бразилии и Южной Азии явилось ее позиционирование относительно «фронтов» холодной войны. Восточная Азия оказалась как бы на передовой, а два других региона - нет. Поэтому позиция Соединенных Штатов в отношении них была совершенно разной. Япония извлекла огромную экономическую выгоду из корейской войны, а также стала получателем прямой американской помощи. Южная Корея и Тайвань также поддерживались и прощались американцами в экономическом, политическом и военном отношениях по причинам, обусловленным холодной войной. Это различие, характерное для 1945-1970 годов, обернулось в 1970-1995 годах важнейшим преимуществом. 53

Экономические последствия успехов Восточной Азии изменили хозяйственную географию послевоенного мира. В 50-е годы Соединенные Штаты были единственным крупным центром накопления капитала. К 60-м годам еще одним таким центром вновь стала Западная Европа. В 70-е годы Япония (и в целом Восточная Азия) оказалась третьим подобным центром. Тем самым сформировалась так называемая триада. Успехи Западной Европы и Восточной Азии, разумеется, оставляли все меньшее место американским хозяйственным структурам; в той же мере ухудшалось и финансовое положение Соединенных Штатов. За 80-е годы США накопили гигантский внешний долг, вызванный их кейнсианской милитаристской политикой, и в 90-е им пришлось сокращать государственные расходы. В свою очередь, это заметно отразилось на их способности проводить военные операции. В частности, военный успех Соединенных Штатов в Персидском заливе был обусловлен финансированием их вооруженных сил четырьмя другими странами: Саудовской Аравией, Кувейтом, Германией и Японией.

Если взглянуть на более продолжительный период, на два столетия, прошедшие с 1789 по 1989 год, можно отметить еще одну важную черту миро-системы модернити, и в данном случае Восточная Азия также имеет важное значение. Мы имеем в виду историю политической стабилизации миро-системы. Начинается она с Французской революции . Последняя наложила на

*.

капиталистическую миро-систему свой культурный отпечаток. Важнейшим и наиболее долгосрочным результатом революционных потрясений и последовавшего за ними наполеоновского периода стало широкое и впервые проявившееся признание двух основных вызванных ими к жизни положений: о естественности политических перемен и вытекающей отсюда их легитимизации, а также о происхождении суверенитета государств не из личностей правителя или законодателей, а из «народа», и вытекающее отсюда отрицание нравственной легитимности недемократических режимов.

Эти идеи были поистине революционными и опасными, угрожая любой существующей власти. Отныне все, кто обладал привилегиями в рамках сложившейся системы, вынужде-54 ны были принимать эти идеи в расчет и стремиться нейтрализовать их воздействие. Основным средством на этом пути стало создание и распространение идеологий, представляющих собой, по сути, политические стратегии противодействия широкому распространению подобных ценностей. Исторически сформировались три основных идеологии, три стратегии защиты. Первой из них, наиболее прямолинейной и четкой, был консерватизм, выросший из стремлений попросту отвергнуть эти популистские ценности как еретические. Либерализм возник как противостоящая консерватизму идеология, приверженцы которой считали его примитивной реакцией на брошенный вызов, обреченной на саморазрушение. Либералы говорили о необходимости структурировать популистские ценности, на словах признавая их легитимность, а на практике препятствуя их претворению в жизнь. Они шли к этому, утверждая, что осмысленная реализация таких ценностей требовала усилий специалистов и экспертов. Радикализм, или социализм, стал третьей идеологией, выделившейся из либерализма. Радикалов возмущала нерешительность либералов и не убеждали заверения специалистов об их мотивах и намерениях. Поэтому они подчеркивали значение общественного контроля за осуществляемыми переменами. Они также утверждали, что лишь резкая трансформация способна охладить дестабилизирующее общество народное возмущение и открыть путь к воссозданию гармоничной социальной реальности. Борьба между сторонниками этих трех идеологий была основным политическим сюжетом XIX и XX веков. Оценивая их противоборство с ретроспективных позиций, следует отметить две их характерные черты. Во-первых, ни одна из этих идеологий не была на деле антигосударственнической, хотя использовавшаяся всеми тремя риторика свидетельствовала, казалось бы, об обратном. Движения, создававшиеся во имя любой из этих идеологий, во всех случаях стремились к обретению политической власти и, если им удавалось таковую достичь, использовали ее для достижения политических целей. Результатом стал непрекращающийся и весьма существенный рост государственной бюрократии, [сопровождав-55 шийся] как расширением возможностей контроля государства над гражданами, так и появлением у правительств новых возможностей регулирования законодательства. Для обоснования такой практики использовался тезис о претворении в жизнь ценностей, популяризированных Французской революцией.

Во-вторых, нельзя не отметить, что в течение долгого периода - если быть более точным, между 1848 и 1968 годами -либерализм оставался доминирующим среди этих трех идеологий, определяя геокультуру миро-системы. Это подтверждается и тем, что с 1848 года (и до 1968-го) и консерваторы, и радикалы перестраивали практические и даже теоретические программы с целью представить свои идеологии как всего-навсего варианты политических программ либерального центра. Их отличия от либералов, первоначально фундаментальные и принципиальные, во все большей мере сводились к вопросу о темпах перемен: консерваторы ратовали за более медленные, радикалы - за быстрые, а либералы - за «оптимальные». Подобное сведение спора к обсуждению скорее темпа перемен, а не их содержания породило усиливавшееся с течением времени недовольство минимальным характером изменений, сопровождавших в среднесрочной перспективе смену правительств, особенно заметным, если эти изменения объявлялись «революционными».

Конечно, это не исчерпывает политической истории XIX и XX веков. Следует объяснить и то, почему реализация идей, обретших в эпоху Французской революции значительное влияние (столь значительное, что все основные политические силы вынуждены были в конце концов признать их в своей риторике), так успешно блокировалась на практике. Вряд ли этого легко было достичь. Тот период 1848-1968 годов, который я назвал эпохой успехов либерализма в миро-системной геокультуре (и, следовательно, периодом превалирования программы весьма умеренных

*.

политических перемен, проводимых под контролем элит), был в то же время и периодом зарождения, подъема и даже триумфа так называемых «старых левых». Последние заявляли, что стремятся к разрушению системы, к продолжению начатой Французской револю-56 цией борьбы за достижение, на этот раз подлинных, свободы, равенства и братства. Несмотря на то что в начале XIX века идеалы Французской революции обрели значительное влияние, масштабное и постоянно растущее социальное неравенство делало политическую организацию народных масс исключительно сложной задачей. Они не имели ни влияния, ни денег, ни опытных кадров. Создание структур, способных впоследствии развиться в глобальную сеть массовых радикальных движений, требовало долгой, напряженной и трудной борьбы. Во второй половине XIX столетия началось медленное формирование бюрократических структур -профсоюзов, социалистических, рабочих и националистических партий -в основном в Европе и Северной Америке, хотя и в то время примеры такого рода встречались также в неевропейском мире*. На этом этапе проведение в парламент хотя бы одного представителя или успех хотя бы одной важной стачки казались достижением. Противостоявшие системе организации направляли свои усилия на создание групп профессиональных революционеров, мобилизацию широких масс на коллективные действия и подготовку их к политической борьбе.