Гаджиев К.С. 22 страница

К тому же с исчезновением Советского Союза исчез и альтер­нативный источник получения помощи. Нужно учитывать и то, что в глазах политиков развивающихся стран развал Советско­го Союза стал отождествляться с поражением самой системы социализма, а Запад выглядел победителем в холодной войне.

Важно также отказаться от соблазна оценивать демократию в развивающихся странах по западным меркам. Даже в тех из этих стран, где более или менее устойчивые демократические ре­жимы формировались одновременно с завоеванием независимо­сти (Индия, Малайзия, Шри-Ланка и др.), демократические структуры обладают большой спецификой по сравнению с клас­сическими евроамериканскими образцами. Для них характерны политическкая нестабильность, этнический и профессиональ­ный корпоративизм, высокая степень персонализации в полити­ке, установки на авторитаризм и клиентелизм, значительная роль традиционных ценностей в политической культуре. Нужно учесть и то, что во многих этих странах демократические режи­мы, как правило, основываются на доминантной партии, кото­рая неизменно находится у власти, постоянно обеспечивая себе превосходство на выборах.

Все это свидетельствует, во-первых, о том, что для большин­ства развитых стран и стран, обладающих потенциальными воз­можностями для вхождения в их число, рыночная экономика и по­литическая демократия являются или становятся главной формой самоорганизации общества. Но это отнюдь не есть признак ка­кой-то унификации или упрощения жизнеустройства в масшта­бах континентов, регионов или всего земного шара. Дело в том, каждая страна, каждый народ выбирает и реализует собствен­ный национальный тип демократии, учитывающий собствен­ные национально-исторические традиции, обычаи, политико-культурные корни и т.д.

Какова бы ни была судьба процесса демократизации, оказы­вается, что несравнимо легче импортировать институциональные формы либеральной демократии, чем импортировать культурные и эпистомологические значения либерализма и демократии. По-видимому, ряд стран, в том числе обладающих большим весом и влиянием на международной арене, во всяком случае в обозри­мой перспективе сохранят полудемократические или даже откро­венно авторитарные формы политического устройства. Этот мо­мент нельзя не учитывать, если иметь в виду перспективу ужесточения правовых и репрессивных мер перед лицом роста терроризма, наркобизнеса, других форм преступности. Поэтому интернационализация и глобализация важнейших сфер общест­венной жизни, при всех возможных здесь оговорках, не может означать политическую унификацию в масштабах всего мирово­го сообщества на основе рыночной экономики и политической де­мократии.

Контрольные вопросы

1. Что вы понимаете под экспансией демократии?

2. Как соотносится демократия с капитализмом и рыночной эконо­микой?

3. Дайте характеристику демократии как форме народовластия.

4. Существуют ли в незапядных культурах элементы, совместимые с демократией?

5. Можно ли считать распространение демократии на Востоке про­стым перенесением западных институтов в чистом виде?

6. Каковы, на ваш взгляд, перспективы выживаемости демократии в незападном мире?

Глава 11 ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ ДИКТАТОРСКОГО ТИПА

Суть политической системы диктаторского типа выражается уже са­мим термином «диктатура», который происходит от латинского слова «dictatur», означающего «неограниченная власть». Под ней понимается фор­ма правления, при которой власть сконцентрирована в руках одного человека, группы лиц, клики или партии, монополизирующих ее, и отсут­ствует всякий контроль со стороны управляемых. Диктатура — это монократия, которая в важнейших аспектах политической самоорганизации общества является антиподом демократии. Диктаторские режимы при всех существующих между ними различиях едины в неприятии конститу­ционных и плюралистических принципов демократии. Не допуская или существенно ограничивая оппозицию, они отвергают честные выборы, основанные на принципе конкуренции различных политических сил, либо заменяют их выборами плебисцитарного характера с одним безальтерна­тивным кандидатом, где результаты заранее известны. Для них характер­но отсутствие гарантий политических свобод, разделения властей, ре­альных правовых начал.

Типологизация диктаторские систем

Диктатура, равно как и демократия, воплощается в жизнь в раз­личных формах, ее можно обнаружить во всех цивилизациях и ис­торических эпохах. Уже в древнейшие периоды истории как на Востоке, так и на Западе существовало множество форм тирании, деспотии, олигархии, которые являлись различными формами диктатуры.

В наши дни политические системы диктаторского типа суще­ствуют в двух формах: авторитаризма и тоталитаризма. Под по­следним, как правило, подразумеваются те политические ре­жимы, которые существовали до конца Второй мировой войны в гитлеровской Германии и Италии, а также вплоть до послед­него времени в СССР и странах Восточной Европы, Китае и ря­де других стран третьего мира. Что касается авторитарных ре­жимов, то диапазон их распространения весьма широк, а число их в настоящее время, особенно в третьем мире, весьма велико.

Обладая важнейшими характеристиками диктатуры, авторитаризм и тоталитаризм в ряде аспектов существенно отличают­ся друг от друга. Так, для тоталитаризма, как будет показано ни­же, характерны полное слияние в единое целое общества и го­сударства; общества, государства и партии; их вместе и единой идеологии; экономики, политики и идеологии и т.д.

Авторитаризму также присущи доминирование государства над обществом; примат исполнительной власти над законодатель­ной и судебной ветвями. Но здесь такое доминирование не при­обретает ту жесткость и всеохватность, которые характерны для тоталитаризма. Авторитаризм использует слабость и неразвитость гражданского общества, но в отличие от тоталитаризма не унич­тожает его. Экономика сохраняет значительную степень самосто­ятельности. Сохраняется плюрализм социальных сил. Автори­таризм может уживаться и сочетаться как с государственной, так и с рыночной экономикой. Допускается разграничение между свет­ской и религиозной, личной и публичной сферами жизни. В ряде случаев формально функционируют парламент и политические партии, но их деятельность ограничена. Допускается «дозированное инакомыслие». Сохраняются классовые, сословные, клановые, племенные различия. Если средоточием власти при тоталитариз­ме является партия, поглощающая государство, то в авторита-ризме таким средоточием является государство. Поэтому пере­ход от авторитаризма к демократии нередко означает смену политического режима без радикального переустройства эконо­мического строя. Переход же от тоталитаризма на рельсы демо­кратизации предполагает коренное изменение всей общественной системы.

Существует множество типов авторитарных режимов. В ос­новном эти режимы распространены в развивающихся странах Азии, Африки и Латинской Америке и реже в капиталистичес­ких странах (Испания, Португалия, Греция до антидиктаторских революций середины 70-х годов), но отстающих в своем разви­тии от главных индустриальных стран. Здесь, как правило, вы­деляют традиционные авторитарные режимы олигархического ти­па и гегемонистский авторитаризм новой олигархии. В первом случае власть сосредоточена в руках нескольких богатейших семейств, которые контролируют экономическую и политичес­кую жизнь страны. Смена лидеров обычно происходит в резуль­тате переворотов, закулисных договоренностей или манипуляций с выборами. Такие режимы характерны прежде всего для Латин­ской Америки, где господствующая олигархия тесно связана с католической церковью и военной верхушкой. Авторитаризм новой олигархии вырастает в результате выдвижения на господ­ствующие позиции национальной компрадорской буржуазии, которая устанавливает тесные связи с военными. Типичными при­мерами этого типа являются режимы Камеруна, Туниса. Алжи­ра и др. В развивающихся странах большое распространение получил режим военной диктатуры, который, как правило, за­хватывает власть путем военных переворотов. В большинстве слу­чаев армия служит главной опорой государства. Этот тип пред­ставлен военной диктатурой А.Пиночета в Чили, установленной в сентябре 1971 г., и режимом «черных полковников» в Греции в середине 60-х годов, существовавшим до 70-х годов.

В современном мире существуют также режимы, которые яв­ляются монархическими по форме, но авторитарными по содер­жанию. Они основаны на принципе наследования власти. Но в от­личие от европейских монархий, которые, по сути дела, превратились в демократические парламентские режимы, восточ­ные монархии в большинстве своем придерживаются основных принципов авторитаризма. Различаются монархии теократиче­ские, такие как Саудовская Аравия, где король является одно­временно светским и религиозным главой государства, и светские монархии типа хашимитского королевства Иордания, где фор­мально глава государства не ведает вопросами веры.

В авторитаризме можно отличать также режимы с большей или меньшей жесткостью или «либеральностью» в организа­ции властной вертикали. Например, военно-политическая дик­татура А.Пиночета в Чили отличалась от авторитарного режи­ма Чон ду Хвана в Южной Корее более откровенной опорой на репрессивный аппарат, большей интенсивностью террора и по­давления и др.

Следует отметить также то, что во многих странах развива­ющегося мира политическая организация не достигла системной целостности и поэтому не имеет четко выраженной дифференци­ации между различными режимами. Преобладают смешанные или промежуточные режимы, вроде тех, которые В.Г.Хорос и М.А.Чешков называют демократическим авторитаризмом или авторитарной демократией.

В данном случае речь идет прежде всего о так называемом «ав­торитаризме развития» в странах Азии, Африки и Латинской Аме­рики, где процесс разграничения гражданского общества и под­системы политического отнюдь нельзя считать завершенным. Политическая модернизация с уклоном на профессионализа­цию. демократизацию, разделение властей и т.д. идет очень медленно и с большими трудностями. Здесь «авторитаризм раз­вития», который проявляется как закономерное национальное и региональное явление, постепенно эволюционирует в сторону демократии. Для него характерны тенденция к диктатуре и ис­пользование силовых методов и другие особенности политичес­кого авторитаризма. Вместе с тем, как отмечают В.Г.Хорос и М.А.Чешков, «он поддерживает институт частной собст­венности, опирается на определенные слои, нуждается в их под­держке и поэтому в известной степени готов их "выслушивать"». Таким образом, «авторитаризм развития» совместим с элемен­тами либерализма: политическими партиями, правовыми норма­ми и даже относительно «вольной прессой». В то же время «эко­номическая политика, ориентированная на развитие, создает предпосылки для расширения этих тенденций: развиваются ры­ночные отношения, предпринимательские структуры, элемен­ты гражданского общества и др.». Иначе говоря, «авторитаризм развития» содержит в себе потенции демократии, которые полу­чают все более заметный импульс по мере экономической модер­низации.

Выделяются также некие гибридные режимы, в которых ор­ганически сочетаются элементы как тоталитаризма, так и авто­ритаризма. К ним, как правило, относят франкистский режим в Ис­пании и салазаровский в Португалии, просуществовавшие с 30-х годов до демократических революций середины 70-х годов.

Португальский режим, хотя не принимал парламентаризма, но тем не менее претендовал на обеспечение независимости раз­личных групп общества, их представительство иными, нежели парламенскими, методами. Провозглашалось, что, не допуская соперничества партий за власть, правительство вместе с тем действует в рамках закона, нравственности и религии. Более то­го, этот режим стремился (во всяком случае на словах) избежать отождествления общества с государством. Здесь отсутствовала го­сударственная партия. Признавались различия на уровне се­мей, профессиональных групп, регионов и т.д. Единство обеспе­чивалось сильным, но не безграничным в своих прерогативах государством.

Франкистский режим занимает промежуточное положение меж­ду португальским и чисто фашистским режимом в Германии и Ита­лии. Подобно первому он опирался на традиционалистскую фи­лософию и поддержку церкви. В то же время ему присущи некоторые элементы фашизма, такие, например, как фалангистское движение, сходное с фашистским движением в Италии. Помимо фаланги режим Франко подчинил себе такие организа­ционные группы, как церковь, армию, профсоюзы. Но ни одна из них не рассматривалась в качестве исключительной опоры го­сударства. Поэтому М.Дюверже совершенно справедливо назы­вал португальский и испанский режимы псевдофашистскими.

Все это убедительно свидетельствует о том, что в XX в. важ­нейшие признаки политической системы диктаторского типа проявились в чисто тоталитарных режимах. Учитывая это, ни­же анализируются важнейшие компоненты и сущностные харак­теристики политической системы тоталитаризма.

Тоталитарные режимы

Термин «тоталитаризм» происходит от позднелатинского слова «totalitas», означающего «цельность», «полнота». Он воз­ник и получил распространение в 20—30-е годы и использовал­ся для обозначения политических систем в фашистской Италии, нацистской Германии и большевистском СССР. Одним из первых этот термин использовал итальянский автор левой ориентации Дж.Амендола, который в своей речи 20 марта 1924 г. заявил, что фашизм, как и коммунизм, представляет собой «тоталитарную реакцию на либерализм и демократию». А в либеральном жур­нале «Ринашита либерале» от 5 января 1925 г. выборы, состо­явшиеся в Италии в апреле 1924 г., были охарактеризованы как «totalitare e liberticide» (тоталитарные и губительные для свобо­ды). Чуть позже в том же году официальный фашистский тео­ретик Дж.Джентиле говорил о фашизме как о «тотальной кон­цепции жизни». Часто использовал этот термин Б.Муссолини, который называл свой режим не иначе как «lo stato totalitario» (тоталитарное государство). Что касается А.Гитлера и его при­спешников, то они, во всяком случае первоначально, при харак­теристике своего режима предпочитали использовать термин «авторитарный».

Тем не менее в «Энциклопедии социальных наук» (1933) этого термина нет. Дополнительный том «Оксфордского слова­ря английского языка» (1933) впервые использует слово «тота­литарный» из апрельского номера журнала «Контемпорари ревью» (1928), где, в частности, говорилось: «фашизм отрицает, что он выполняет свои функции как тоталитарный режим и вступа­ет в избирательную сферу на равных со своими противниками». Постепенно в демократических странах Запада этот термин по­лучает все более широкое применение для обозначения сначала фашистских режимов в Италии и Германии, а затем и больше­вистского режима в Советском Союзе.

Впервые этот термин был применен в отношении к СССР, по-видимому, в ноябре 1929 г. английской газетой «Тайме», кото­рая в одной из своих передовых статей писала о «реакции про­тив парламентаризма в пользу "тоталитарного" или унитарного государства как фашистского, так и коммунистического». Напа­дение же гитлеровской Германии на СССР и вступление послед­него во Вторую мировую войну заставили западных авторов не­сколько смягчить свои оценки советского режима и направить острие своей критики главным образом против фашизма и на­цизма. Во время войны «тоталитаризм» служил для них в ка­честве обобщающего понятия для характеристики фашистского и национал-социалистического режимов и их разграничения от советского социализма. После войны, особенно с началом холод­ной войны на Западе коммунизм снова стали рассматривать как разновидность тотальной идеологии, а советское государство — как тоталитарный режим.

Ныне в серьезной научной литературе большинство авторов придерживается тезиса, согласно которому в политической си­стеме тоталитарного типа выделяются фашистский и национал-социалистический режимы в Италии и Германии на правом фланге идейно-политического спектра и большевистский в СССР — на его левом фланге. При этом необходимо отметить, что тоталитаризм отнюдь не является неким монолитом, меж­ду его отдельными режимами имелись существенные различия.

Такие различия прослеживаются как между большевизмом и фашизмом, так и внутри последнего. Так, фашистский режим в Италии руководствовался теорией верховенства государства, а на­ционал-социалистический — теорией верховенства нации или на­ции-государства. Итальянский режим отличался стремлением со­хранить традиционные структуры, показателем чего служат, например, так называемые Латеранские соглашения (1929), за­ключенные между Б.Муссолини и Ватиканом и регулировавшие отношения между католической церковью и фашистским режи­мом. Для режима Муссолини были характерны меньшая концен­трация и абсолютизация власти. Наряду с фашистской партией значительным влиянием в стране продолжали пользоваться во­енные, аристократия, церковь, государственная бюрократия. Продолжал функционировать, правда, чисто формально сенат. Парадокс состоит в том, что Италия оставалась монархией. Мус­солини время от времени направлял отчеты королю Виктору Эм­мануилу III. Итальянский фашизм отличался также меньшей, чем в Германии, интенсивностью террора и репрессий.

Учитывая эти факторы, можно утверждать, что сущностные характеристики правой разновидности тоталитаризма в наибо­лее завершенной форме воплотились в германском национал-соци­ализме. Для нас, россиян, более актуален и в то же время болез­нен вопрос о соотношении большевизма и национал-социализма. Но тем не менее этот вопрос существует, и его нельзя игнориро­вать, ибо историю своей родины со всеми ее достижениями, не­удачами и зигзагами нужно знать, чтобы извлечь из нее соответ­ствующие уроки.

Многие авторы уже в 20—30-е годы отмечали определенные черты сходства в методах политической борьбы, захвата и реа­лизации власти фашистов и большевиков. При всей сложности и спорности этой проблемы приходится констатировать, что фа­шизм и большевизм имеют точки как соприкосновения кон­цептуального и типологического характера, так и расхождения.

При традиционной типологизации фашизм и марксизм-лени­низм располагаются по двум крайним полюсам идейно-полити­ческого спектра. Не случайно они вели между собой борьбу не на жизнь, а на смерть. В этом контексте бросается в глаза из­начальная несовместимость их идеологий. И здесь достаточно упо­мянуть такие дихотомические пары, как интернационализм-на­ционализм, теория классовой борьбы — национально-расовая идея, материализм-идеализм, с помощью которых определяется про­тивостояние марксизма-ленинизма и фашизма. Если в марк­сизме-ленинизме в качестве главного теоретического и аналити­ческого инструмента трактовки мировой истории брался класс, то в фашизме в качестве такового служила нация. Первый от­давал моральный и теоретический приоритет концепции клас­са, а второй — концепции нации и даже расы. В результате ме­сто марксистских понятий «прибавочная стоимость» и «классовая борьба» в национал-социализме заняли понятия «кровь» и «раса». Если марксизм-ленинизм придерживался материалистической (а за­частую экономико-детерминистской) интерпретации истории, то для фашизма с этой точки зрения характерны антиматериа­лизм, иррационализм, мистицизм и убеждение в том, что духов­ные начала, честь, слава и престиж составляют могущественные цели и мотивы человеческого поведения.

Фашисты и национал-социалисты, как в теории, так и на прак­тике, придавая решающую роль политике и идеологии, сохра­нили частную собственность на средства производства и рыноч­ные механизмы функционирования экономики. Большевики же, которые в теории определяющую роль отводили базису или экономике, пошли по пути полного обобществления средств про­изводства. Если большевики уничтожили рынок, то национал-социалисты его оседлали, приручили. Если Гитлер считал более важным социализировать прежде всего человека, то большеви­ки пошли по пути социализации сначала экономики, а потом уже человека.

Если национал-социализм начисто отвергал саму идею демо­кратии и либерализма, советский режим декларировал намере­ние воплотить в жизнь истинно демократические принципы (разумеется, по-своему понимаемые), устранив партийное сопер­ничество. Не случайно, его руководители и приверженцы опериро­вали понятиями «демократический централизм», «социалисти­ческая демократия», «народная демократия», «демократические принципы» и т.д.

Марксизм-ленинизм в теории руководствовался благород­нейшими из устремлений человечества — коммунистическим иде­алом построения совершенного и справедливого общественного строя. С этой точки зрения советский режим вдохновлялся воз­вышенной гуманистической целью, составляющей вековую меч­ту многих поколений людей. Нельзя забывать и то, что в тече­ние определенного, хотя по историческим меркам краткого периода коммунистический идеал стал руководством к жизни для почти 40% современного человечества. Однако немаловажная про­блема состоит в том, что для реализации поставленной цели на вооружение были взяты безжалостные, антигуманные средства. В этом контексте смертный грех большевиков состоит в том, что они дискредитировали великий коммунистический идеал.

При всем том неоспорим факт близости и определенного род­ства фашизма и большевизма по целому ряду параметров. Преж­де всего не может не обратить на себя внимание почти полная синхронность их появления на исторической арене. Своими ис­токами они восходят к самому началу нынешнего столетия, а в полный голос заявили о себе во втором и начале третьего десятилетия, т.е. в период так называемой великой трансформа­ции капитализма из свободно-предпринимательского в корпора­тивный (или, как его у нас до недавнего времени именовали, го­сударственно-монополистический) капитализм. Не вдаваясь в подробности, отметим, что большевизм и фашизм выступили в качестве соответственно левой и правой альтернатив цент­ристскому реформаторскому пути развития капитализма в соци­ально-экономической сфере и либеральной демократии в поли­тической сфере. Причем за короткий период из незначительных групп они превратились во влиятельные общественно-политиче­ские движения, которые сумели подчинить своему господству сот­ни миллионов людей многих стран и народов.

Важным объединяющим эти альтернативы началом было то, что они постулировали цель реализации социалистических прин­ципов, разумеется, в собственном понимании: интернациональ­ного и националистического. Особенно в начальный период представители фашизма и большевизма склонны были открыто признавать эту близость. Так, Н.Бухарин на XII съезде РКП(б) в 1923 г. отмечал: «...характерным для методов фашистской борь­бы является то, что они больше, чем какая бы то ни было дру­гая партия, усвоили и применяют на практике опыт русской революции. Если их рассматривать с формальной точки зрения, то есть с точки зрения техники их политических приемов, то это полное применение большевистской практики и специального русского большевизма: в смысле быстрого собирания сил, энер­гичного действия определенной системы бросания своих сил, "учраспредов", мобилизации и т.д. и беспощадного уничтожения про­тивника, когда это нужно и когда это вызывается обстоятельствами».

А. Гитлер же в беседах с Г.Раушнингом настойчиво подчер­кивал, что он научился методам политической борьбы у марк­сизма и марксистов. Более того, он утверждал: «национал-соци­ализм — это то, чем мог бы стать марксизм, если бы освободился от своей абсурдной искусственной связи с демокра­тическим устройством».

И действительно, фашизм и большевизм имели ряд близких друг другу или общих по своему функциональному системооб-разующему, методологическому назначению элементов. Это, в частности, единая всеохватывающая цель (хотя у каждого из них она существенно различается по своему содержанию); гос­подство одной единственной революционной партии нового ти­па; моноидеология, отвергающая другие идеологии; сходные средства и методы достижения идеальных целей; слияние в еди­ное целое партии, государства и общества; политизация всех без исключения сфер жизни; физический и моральный террор и т.д. Именно эти характеристики, которые более или менее подроб­но будут проанализированы ниже, позволяют оценивать фа­шизм в разных его вариантах и марксизм-ленинизм в его боль­шевистской интерпретации как два противоположных проявления или два альтернативных (правый и левый) варианта особого об­щественно-исторического феномена — тоталитаризма.

При этом необходимо подчеркнуть, что выделяемые ниже признаки и характеристики тоталитаризма надо понимать в иде­ально-типическом смысле, а не как точное отражение реальной си­туации в обществе, поскольку в общем и целом как в гитлеровской Германии, так и в сталинском Советском Союзе даже в самом апогее тоталитаризма вряд ли можно говорить о всеобщей тотализации сознания. В реальной жизни все было значительно сложнее.

Естественно, если люди поставлены перед выбором — свобо­да или хлеб, что по сути зачастую означает выбор между свобо­дой и голодной смертью, то большинство из них выберут хлеб. Но это при жестком, императивном выборе. Однако все же, как сказано в Святом Писании, «не хлебом единым жив человек». Если бы это было не так, то человек до сих пор не вышел бы из пещер каменного века или же царство самого Великого инкви­зитора было бы вечным. Спору нет, хлеб нужен человеку как воз­дух, и он приговорен к тому, чтобы в поте лица зарабатывать свой хлеб насущный. Но тем не менее опыт нашей страны убедитель­но показывает, что зло само по себе, в каких бы обличиях оно не выступало, неспособно окончательно ликвидировать божест­венного образа в человеке, возвратить его в тварное состояние, что неистребимо его стремление к свободе и утверждению истин­но человеческого начала. Поэтому неудивительно, что в самые мрачные времена тоталитаризма при всех искажениях сознания, приоритетов, миропонимания и т.д. были миллионы и десятки миллионов людей, которые честно и зачастую самоотверженно тянули свою лямку, служили своей родине, людей, значимость которых всегда остается величиной постоянной, инвариантной. Поэтому было бы неправильно и непредусмотрительно вынести огульный приговор всей семидесятилетней истории страны и всем тем, кому выпала незавидная доля быть героями, персонажами и просто участниками этой истории.

К тому же нельзя забывать, что сами тоталитарные режимы были подвержены определенным изменениям. В Советском Со­юзе о более или менее чисто тоталитарном режиме, по-видимо­му, корректно говорить применительно к сталинскому периоду, охватывающему конец 20-х—первую половину 50-х годов. В по­следующие же годы имела место постепенная «либерализация» режима в плане отказа от наиболее одиозных форм контроля над умами людей и террора.

Перейдем теперь к анализу важнейших элементов и харак­теристик тоталитаризма.

Аннигиляция традиции

Существует популярное мнение, согласно которому больше­вистский режим в СССР и нацистский рейх в Германии корени­лись в национально-исторических традициях двух стран и в сущ­ности представляли собой продолжение их истории в новых условиях. Такое мнение, верное в принципе, нуждается в суще­ственных оговорках. Разумеется, объективно ни один народ не может убежать от своей истории, и в этом смысле на обоих ре­жимах лежала родовая печать национально-исторических тра­диций немецкого и российского народов, их культуры, самосо­знания, религии и т.д. К тому же у руководителей и идеологов обоих вариантов тоталитаризма не было недостатка в заверени­ях о своей приверженности историческому началу. Более того, именно себя они выдавали за истинных наследников и продол­жателей дела наиболее достойных, на их взгляд, предков и ра­детелей национальной культуры, величия и традиций. Гитлер и его приспешники любили выставлять свои идеи и планы как возврат к истории, как восстановление прерванной цепи времен. Так, рас­сматривая в качестве исходного рубежа период, когда германцы оттеснили славян к Востоку, Гитлер утверждал: «Таким образом, мы, национал-социалисты... начинаем там, где закончили бит­ву шесть веков назад. Мы приостановили бесконечную мигра­цию немцев на юг и запад и обратили наш взор на земли, рас­положенные на востоке». Что касается руководителей большевизма, то они претендовали на реализацию всего лучше­го и прогрессивного в историческом наследии не только народов России, но и всего человечества.

При всем том общеизвестно, что оба варианта тоталитариз­ма, во всяком случае в идеологии и пропаганде, отстаивали пре­тензии на разрушение старого мира «до основания» и построе­ние на его обломках нового мира в соответствии со своими, по сути искусственно сконструированными моделями.

Сущностной характеристикой тоталитарной системы являет­ся ориентация на слитность, тотальное единство всех без исклю­чения сфер жизни в обществе. Это, в частности, проявилось в отрицании тоталитаризмом важнейшего, можно сказать, цен­трального элемента современной западной цивилизации — граж­данского общества и его институтов, составляющих фундамен­тальные аспекты человеческого бытия. Как выше говорилось, гражданское общество является средоточением множества раз­нообразных конкурирующих друг с другом центров и источни­ков власти и влияния, обеспечивающих свободу реализации возможностей каждого отдельно взятого индивида, прежде все­го свободу экономического выбора. Как показал исторический опыт демократических и тоталитарных систем, не может быть личной свободы там, где нет разнообразия источников жизнеобеспечения и свободы экономического выбора.

Очевидно, что контроль над важнейшими ресурсами общества, как материальными, так и нематериальными, будет находиться у тех, в чьих руках сосретоточен контроль над экономической вла­стью. Как подчеркивал Ф. фон Хайек, «идея централизованного планирования заключается в том, что не человек, но общество решает экономические проблемы, и, следовательно, общество (точнее, его представители) судит об относительной ценности тех или иных целей». Там, где нет свободы экономического вы­бора, а единственный работодатель — государство (или в случае с национал-социализмом — всецело преданные режиму или пол­ностью контролируемые им частные предприятия), не может быть и речи о свободном политическом, интеллектуальном я ка­ком-либо ином волеизъявлении людей. Собственность, принадле­жащая государству или жестко им контролируемая, неизбежно по-литизирустся, поскольку она порождает монополию власти, подчиняющей себе все рычаги политики и экономики, сливающих­ся в единое целое. Что касается самой собственности, тоона ста­новится обезличенной, надындивидуальной, отчужденной. Более того, и собственность, и экономика оказываются не просто политизированными, а политизированными при существенной мили­таризации их важнейших компонентов и характеристик.