РОССИЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ МО­ДЕЛИ в XVII веке

ДВЕ ТЕНДЕНЦИИ В ЭВОЛЮЦИИ

В XVII веке после успешного преодоления последствий Смутного времени Рос­сия интенсивно развивалась. В ней наблюдался значительный рост хозяйства и усиле­ние его связи с рынком. Появление новых отраслей производства обусловило расши­рение деятельности мануфактур. Дальнейший рост феодальной земельной собственно­сти и появление торгового капитала способствовали формированию общероссийского национального рынка. Наличие этих новых явлений позволяет говорить о том, что в XVII веке в России шло активное становление предпосылок капитализма. В случае продолжения естественного хода этого процесса, это могло привести к тому, чтокапитализм в России сложился бы к концу XVII, а не к концу XIX века. Однако этот процесс был значительно осложнен и замедлен оформлением крепостнических отно­шений. В 1649 г. состоялся Земский Собор. На нем было принято Соборное Уложение, по которому крестьянин был юридически прикреплен к личности помещика, что фак­тически прекратило формирование свободного рынка наемной рабочей силы.

В политической и административной областях также шло постепенное ужесточе­ние режима: сословно-представительные учреждения и местное самоуправление были заменены бюрократическими институтами; непомерно разрослись приказы, осуществ­лялась их структурная перестройка и изменены функции – однако это не приносило желаемого эффекта, что явилось причиной так называемой «злокозненной московской волокиты», т.е. ситуации, когда важнейшие социальные, экономические и государст­венные вопросы по несколько лет не находили разрешения, из-за громоздкости раз­бухшего бюрократического аппарата, дававшего почву для роста коррупции, в то время как раньше аналогичные дела можно было решить выборными органами мест­ного самоуправления. С этими же факторами (сворачивание деятельности местного самоуправления и бюрократизация власти) связано упразднение Земских соборов. По­следний Земский Собор в полном составе был созван в 1653 г., когда решался вопрос о присоединении Украины и объявлении войны Польше. С этого времени можно гово­рить о ликвидации монархии с сословным представительством (самодержавия) и по­явлении абсолютизма, опиравшегося на жесткую, но далеко не всегда эффективную бюрократическую систему.

Таким образом, самодержавие при Алексее Михайловиче было заменено абсолю­тизмом, в основе которого лежали два компонента:

1) Цезарепапизм – отличие цезарепапизма от самодержавия состоит в том, что при са­модержавии Церковь хотя и занимает подчиненное положение по отношению к госу­дарству, но все же обладает достаточно высокой степенью самостоятельности и ак­тивно влияет на государственные дела, деятельно участвует в политической жизни страны и самодержавие обычно всегда если и не принимает, то все же учитывает, или, по крайней мере, прислушивается к мнению Церкви по многим вопросам. При цезаре­папизме церковь также является необходимейшим, обязательнейшим, но все же лишь атрибутом государства. Благочестие здесь есть некая государственная добродетель, нужная лишь в меру государственной потребности в благочестивых людях. Такого рода цезарепапизм сложился в годы опричнины. Иван IV тогда не признавал ни эле­ментов «клирократии», ни властного паритета полномочии монарха и высшего духо­венства, полагая, что задача священнослужителей должна быть ограничена их забо­тами о спасении человеческих душ.

2) Второй компонент абсолютизма – жесткая бюрократическая система, основан­ная на крепостнических методах управления. Эти крепостнические методы были, оче­видно, заимствованы царем Алексеем из Польши. Польская шляхетская аристократия практиковала невиданные по степени жестокости формы порабощения и эксплуатации крестьян (особенно украинских и белорусских). Эти формы крепостного рабства оче­видно и были заимствованы царем во время военных походов и затем перенесены в Россию, наряду с другими приобретениями. (При царе Алексее существовала мода на все польское, как при Петре I – на все немецкое).

Таким образом, российский абсолютизм, обусловивший «своеобразие дальней­шего исторического пути России» был образован наложением друг на друга двух ком­понентов: византийского цезарепапизма и бюрократии, основанной на крепостниче­ских (раннеевропейских в своей основе) методах закабаления и управления.

В свете сказанного, необходимо указать на следующее, важное обстоятель­ство. В XVII веке в России существовали и боролись между собой две противополож­ные тенденции. Первая тенденция – в основе своей социально-экономическая, разви­вающаяся «снизу» носила в большей степени объективный характер – рост торговли, промыслов и ремесел, формирование рыночных отношений, появление частных ману­фактур с использованием вольнонаемного труда и т.д. Главными носителями этой предкапиталистической тенденции выступали те люди, которых позднее назовут ста­рообрядцами (или иначе ошибочно «раскольниками»). Именно они впоследствии бу­дут существенно способствовать росту экономического могущества страны.

Об их значении в истории России хорошо написал прекрасно знавший эту среду русский пе­вец Ф.И. Шаляпин: «И ведь все эти русские мужики – Алексеевы, Мамонтовы, Сапож­никовы, Сабашниковы, Третьяковы, Морозовы, Щукины – какие все это козыри в игре нации» [1, с. 141].

Советские историки, зашоренные классовым подходом, как правило, не обращали внимания на принадлежность к старообрядчеству ведущих фамилий московских пред­принимателей. Западные исследователи, напротив, считали старообрядчество очень важным фактором формирования русского национального капитала, поскольку перед революцией 1917 г. 64% торгово-промышленного класса России было представлено старообрядцами. Например, американский историк Дж. Вест писал, что «взгляды П.П. Рябушин­ского и его соратников… были во многом определены их связью со старообрядцами». Называя П.П. Рябушинского и его сторонников «неостарообрядцами», он отмечал: «Победи в России капитализм под предводительством Рябушинских, он, скорее всего, облачился бы в религиозные одеяния раскольников»

Здесь может возникнуть закономерный вопрос: как же так? Как староверы, из­вестные своим упорным консерватизмом, нежеланием принимать «новины» могли вдруг являться носителями прогрессивных капиталистических тенденций? Однако, противоречие это кажущееся. Они были консерваторами в культурно-религиозной и семейно-бытовой жизни, но во всем, что касалось экономической сферы, они были но­ваторами. Тот же Домострой, устанавливавший строгие рамки религиозно-семейной жизни не только разрешал, но и настоятельно предписывал желательность и даже не­обходимость хозяйственной деятельности, призванной обеспечить «самостоятельность дома в целом при внутреннем разделении обязанностей и уважения к труду и частной инициативе всех его жителей».

Другое дело, что не все из технических новшеств могло быть воспринято старо­обрядцами. «Традиционное крестьянство отнюдь не было препятствием на пути мо­дернизации и индустриализации, заключая в себе предпосылки для их более органиче­ских вариантов. Но любая принимаемая новация не должна была разрушать мировоз­зренческое ядро, сердцевину отвоеванной в жестоких столкновениях XVII-XVIII вв. собственной культуры. Сутью этого мировоззрения была принципиальная космоцен­тричность, стремление любой новый порядок вещей и любое техническое нововведе­ние приводить в соответствие с моделью идеального равновесия вселенной. Нам нужно было дожить до эпохи глобальных нарушений экологического равновесия и озоновой бреши, да бы понять, что интуиция наших предков, подсказывавшая им идею такого равновесия, была безупречна».

Отрицательное же отношение староверов ко всему иностранному было вызвано не только страхом перед «новинами».По замечанию Г. В. Плеханова,оно явилось формой выражения протеста нарождавшейся буржуазии против конкуренции ино­странного капитала. «Русское старообрядческое купечество наиболее остро пережи­вало конкуренцию со стороны английских и голландских торговых компаний, почти беспошлинно продававших и покупавших товары по всей территории страны. Таким образом, выступая против «латинян» и «немцев», вожди старообрядчества отстаивали сложившийся порядок русской жизни, в которой начинали утверждаться принципы капиталистического развития. Русский аскетизм давал возможность накапливать пер­воначальный капитал, не прибегая к традиционному для Запада способу ограбления».

Невольно приходит мысль, если бы правительство XVII века дало спокойно раз­виваться России, то, скорее всего, староверы развили бы капитализм и промышлен­ность в интенсивном направлении. И не было бы тогда ни церковной реформы XVII века, ни расколов, ни петровского крепостнического абсолютизма и просвещения с его политикой, основанной на принудительном труде и экстенсивном пути развития. То­гда и капитализм в России имел бы плавный, постепенный, естественно-эволюцион­ный, а не спонтанно-взрывной, искусственный и хаотичный характер. И возможно сейчас Россия была бы наиболее экономически развитой страной в мире. «Пример других государств показывает – вовсе не обязательно ломать национальные традиции для успешного соревнования с Западом. Напротив, наибольших успехов в этом сорев­новании добились там, где не отказались от своих корней, от национальной психоло­гии, от национального отношения к труду и к жизни. Наблюдаемое уже в новейшей истории японское, да и китайское чудо можно охарактеризовать именно как модерни­зацию б е з вестернизации, во всяком случае, без изменения коренных чувств, верова­ний и мировоззрения людей Востока»[6, с.187].

Очевидно, называть экономическую систему, которая могла установиться в Рос­сии в ходе реализации данной тенденции – капиталистической – не вполне корректно. Все таки – это западноевропейский термин, который в большей степени применим для характеристики именно европейско-американской цивилизационной модели. С другой стороны, по­скольку нечего более адекватного для обозначения возможного альтернативного пути развития России пока не придумано, автор решил не отвергать этот термин полностью, но употребить его с некоторыми уточняющими формулировками, а именно – «об­щинно-экологический капитализм с человеческим ли­цом», основными чертами которого явились бы постепенность, гуманность осуществ­ления и преемственность исторического развития, с сохранением основных элементов прежней культуры, образа жизни и т.д.

Люди, способные создать такую систему, представляли собой ту коренную, низовую Россию, в которой были сохранены трудовые традиции, освященные духом древлего православия. Это была народная, старообрядческая Россия.

Однако, после раскола возникла и стала развиваться и другая Россия – романов­ская, дворянско-европеизированная. Она не хранила древние домостроевские тради­ции, но дала начало новому, петербургско-имперскому периоду нашей истории, густо замешанному на космополитизме и прочих европейских «ценностях». Эта верхняя «лакированная» Россия несла в себе другую тенденцию, в основе своей политическую и административно-полицейскую, имевшую по большей мере субъективный характер, поскольку эта тенденция исходила сверху, от власти. Она была направлена на ужесто­чение политической системы и стремилась поставить население страны под жесткий административно-бюрократический и военно-полицейский контроль абсолютистско-крепостнического государства-монстра.

Эта другая тенденция, в конце концов, возобладала. Подтверждением этого вы­вода является, например, то, что к концу XVII и особенно в XVIII веке значительно сокращается число частных мануфактур, использующих вольнонаемный труд, и уве­личивается количество государственных (посессионных), использующих дешевый ма­лопроизводительный и менее качественный принудительный труд крепостных кре­стьян, насильно приписанных к заводам. Эта тенденция подавила в зародыше наме­тившиеся ростки капитализма, появившиеся в результате развития первой тенденции «старообрядческой» и обрекла Россию на все более увеличивающееся хроническое от­ставание от передовых стран Европы, где капитализм строился едва ли не в опреде­ляющей мере во многом за счет средств и ресурсов, поставляемых из той же России.

В дальнейшем, при Петре I, эта практика была еще больше расширена.

Как писал И. Л. Солоневич: «Заграничные банки на шкуре, содранной с русского мужика, строили мировой капитализм. Если только один Меньшиков уворовал сумму, рав­ную государственному бюджету, то мы вправе предполагать, что остальные вольные и невольные воры и укрыватели только в меншиковское время перевели за границу сумму, равную по меньшей мере, еще двум государственным бюджетам. А это по до­военным – до 1914 года – масштабам должно было равняться миллиардам десяти до­военных золотых рублей. На такую сумму можно было «построить капитализм». И русский мужик был, по существу, ограблен во имя европейских капиталистов»

С этого времени – т.е. с эпохи Петра I – «модернизация» страны оконча­тельно пошла не по капиталистическому пути, пусть и со всеми его местными качественными характеристиками и национальными особенностями (1 – я тенденция), а по крепостническому, дворянско-европеизированному (2 – я тенденция). Это и обусло­вило своеобразие исторического развития России, послужив в дальнейшем основой для различного рода потрясений и катастроф, ибо каждый раз следствием реформ, проводившихся в рамках петровской квазимодернизаторской, еврокрепостнической, абсолютистской модели, оказывалось еще большая архаизация системы общественных отношений. Именно она и приводила Россию в страну догоняющего развития.

Тема № 7