Контакты языков

  1. «Соприкосновение языков, — пишет Ж. Вандриес, — является исторической необходимостью, и соприкосновение это неизбежно влечет за собой их взаимопроникновение»10. Какие бы формы ни принимало соприкосновение языков (их контакты), на результаты их «общения» оказывают влияние не только сами формы контактов и структура языков, но и факты неязыкового характера: экономические, политические, военные условия соприкосновения языков, культурный престиж вступивших в контакт языков, многочисленность говорящих на них народов и т. д. Разумеется, нет никакой возможности предусмотреть все многообразие этих внеязыковых факторов и расклассифицировать их по каким-либо общим категориям. Здесь оказывается возможным сделать только один общий вывод: изучение контактов конкретных языков необходимо всегда проводить с обязательным учетом исторических (в самом широком смысле<204> этого слова) условий, в которых возникают эти контакты.
  2. В науке о языке в настоящее время принято выделять следующие типы контактов языков (или результатов контактов):
  3. адстрат — сосуществование и соприкосновение языков (обычно в пограничных районах) с их взаимовлиянием;
  4. суперстрат — этим термином определяют язык, наслаивающийся на язык коренного населения и растворяющийся с течением времени в этом последнем;
  5. субстрат — под этим термином понимают язык-подоснову, который растворяется в наслоившемся на нем языке. Иными словами, явление, обратное суперстрату.
  6. Все эти формы контактов могут привести к скрещению языков. О каких бы типах контактов ни шла речь, очевидно, что в действительности соприкасаются (т. е. вступают в контакт) не сами языки, как таковые. Контакты языков осуществляются через людей, говорящих на данных языках. Это обстоятельство и дает основание для разграничения контактов языков и их результатов. Человеческое общество и психика человека являются той средой, где осуществляются контакты языков, но результаты этих контактов находят свое отражение в структурах языков. У. Вайнрайх, посвятивший контакту языков специальную монографию, следующим образом осуществляет это разграничение: «...два или больше языков находятся в контакте, если они попеременно используются одним и тем же лицом. Местом осуществления контакта является, таким образом, человек, говорящий на языках. Процесс попеременного использования языков называется билингвизмом, а человек, использующий их, — билингвом. Явления отклонения от нормы языков (используемых билингвом), которые возникают в результате его знакомства с более чем одним языком, т. е. в результате контакта языков, называются взаимопроникновением языков»11. Это определение и разграничение нуждается, однако, в одной существенной поправке. До тех пор пока такие контакты языков происходят в<205> индивидуальной сфере, т. е. до тех пор пока возникающие в результате этих контактов явления ограничиваются индивидуальными языковыми навыками, они не являются еще фактами языка как такового. Такие частные случаи представляют психологический, а не лингвистический интерес. Поскольку язык обслуживает все общество в целом, постольку указанные контакты языков и порождаемые ими явления становятся собственно языковыми только тогда, когда они приобретают закономерный и нормативный характер, т. е. когда они распространяются на все общество в целом или во всяком случае на значительные его части. Но для того чтобы частные случаи контактов языков переросли в общественные, необходимы соответствующие исторические условия. Это обстоятельство еще раз указывает на историческую подоснову всех типов контактов языков.
  7. Термин адстрат введен одним из основателей неолингвистического направления — М. Бартоли12, но то явление, которое покрывается ныне этим термином, давно привлекало к себе внимание лингвистов. Особое значение оно получило после выхода в 80-е годы прошлого столетия работы И. Шмидта, посвященной взаимоотношениям индоевропейских языков13. Выдвинутая в этой работе «теория волн» была направлена против схематичности и прямолинейности теории «родословного дерева» А. Шлейхера, представлявшего развитие индоевропейских языков в виде распадения общей основы на ряд групп, или ветвей, с дальнейшей дифференциацией их на отдельные языки. «В соответствии с концепцией Шлейхера, — пишет в этой связи Дж. Бонфанте, — языки (например, индоевропейские языки), «вырастают» из общей праосновы, т. е. из индоевропейского языка наподобие ветвей из ствола дерева. Как только они отрастают. от общего ствола, они полностью изолируются друг от друга и навсегда теряют взаимный контакт. Каждый из них живет и умирает в одиночку, в абсолютной пустоте, без всякой связи с земной реальностью. Говорили ли<206> на славянских языках в России, Индии или Испании, находятся ли они к западу, востоку или к северу от балтийских, германских или иранских языков, — все подобные обстоятельства совершенно не интересуют Шлейхера и его рабских последователей — младограмматиков. Для них имеет значение только тот факт, что славянские языки «произошли» из индоевропейского посредством установленных, священных, абсолютных фонетических законов. Как хорошо известно, новая теория, которая, напротив того, кладет географическое местоположение языков в основу их классификации, была выдвинута Иоганном Шмидтом и позднее развита, видоизменена и улучшена Жильероном и неолингвистами»14.
  8. Изучая отношения балтийско-славянской группы языков с германскими и индоиранскими, греческого с латинским и индоиранскими языками, И. Шмидт обнаружил, что географическое положение этих языков, сам факт «соседства» и соприкосновения одной группы языков с другой, оказывает прямое влияние на наличие у них общих элементов в лексике и грамматике. Соседние языки обнаруживают свойственные только им черты, и таким образом один язык как бы смыкается с другим, постепенно, без резких границ переходит в другой. В соответствии с этим И. Шмидт по-иному представляет и родственные отношения индоевропейских языков: считая, что «родословное дерево» Шлейхера есть абстрактная фикция, он вводит в обращение образ волны, которая распространяется концентрическими кругами от центра. Подобным же образом происходит и распространение языковых явлений, наиболее определенных и ясных в «центре» языкового круга и постепенно затухающих на «крайней периферии», где они сливаются с периферийными волнами соседнего языкового круга.
  9. Возникновение лингвистической географии позволило проверить наблюдения и выводы И. Шмидта с помощью изоглосс, т. е. линий географического распространения отдельных языковых явлений — фонетических, лексических, грамматических. Метод изоглосс, позволяющий наглядно проследить взаимопроникновение языков в месте их контактов (явление адстрата) и последующее их<207> проникновение в глубь территориального распространения соседних языков, получает дальнейшее теоретическое и даже методологическое осмысление в неолингвистике, которая в силу всяческого подчеркивания значения географического фактора иногда именуется также пространственной или ареальной лингвистикой. Бартоли разработал «нормы ареалов», которые составляют основу неолингвистического метода изучения языков. Близко примыкающий к концепции неолингвистики итальянский языковед В. Пизани (сам он себя, впрочем, считает последователем И. Шмидта и П. Кречмера) следующим образом излагает сущность нового метода: «Согласно Бартоли, всякое новообразование возникает в языке в результате контаминации (скрещивания) двух ранее раздельно существовавших языковых фактов, и, следовательно, каждое языковое изменение коренится, вообще говоря, в языковом смешении; новообразование может распространяться за счет ранее существовавших в языке фактов, когда оно обладает достаточным «престижем» у говорящих. Для того чтобы разрешить вопрос, где и в силу каких причин возникло новообразование, необходимо прежде всего охарактеризовать «новое» в сопоставлении с тем, что существовало вместо него. Из этого следует, что, когда мы рассматриваем два языковых факта, из которых один сменил другой на данной территории, вопрос заключается в том, какой из двух фактов старше. С этой целью Бартоли, выбрав несколько сот пар слов из романских языков, формулирует свои нормы ареалов, служащие признаком хронологического соотношения этих двух родственных языковых фактов (например, equus — caballus и т. п.). Бартоли не выдвигал этого признака в качестве абсолютного критерия; он постоянно подчеркивал это, хотя на практике он сам часто приписывал своим нормам большую доказательную силу, чем им могло принадлежать по праву. Обычно бывает так, что языковые факты, распространенные на большем ареале, старше фактов, распространенных на меньшем ареале; что факты, распространенные на боковых (латеральных, маргинальных) ареалах, старше фактов, распространенных на центральном ареале. Все эти нормы перекрываются нормой «изолированного» ареала, который, будучи наименее подвержен воздействиям со стороны других языков или<208> диалектов, обычно в наименьшей степени захватывается и новообразованиями»15.
  10. Введение локального фактора в исследование отношений индоевропейских языков в древнейшие периоды их развития (что действительно приближает их к более реальным условиям существования), как и использование «норм ареалов» для установления относительной хронологии языковых новообразований (если только не придавать им абсолютного характера и не рассматривать как решающий критерий), имеет, разумеется, положительное значение для уточнения методики лингвистического исследования. Но истолкование адстратных явлений, свойственное неолингвистике, сопровождалось крайностями, которые не могут вызвать одобрительного к себе отношения. Опора на изоглоссы как на основной критерий при лингвистических исследованиях привела к своеобразному атомизму, в котором неолингвисты так яростно обвиняли младограмматиков. Разложение языка на изоглоссы приводит к разрушению его структуры и к пренебрежению теми закономерностями развития языка, которые обусловливаются структурной его организацией. Этот изоглоссный атомизм привел к весьма спорным выводам относительно многих основных вопросов языкознания. Поскольку структурные особенности языков перестали учитываться, постольку стерлись и границы между языками. Этому способствует и то, что отдельные изоглоссы иногда переходят границу не только соседнего родственного языка, но даже и не родственного. Отсюда был сделан вывод о том, что все языки носят смешанный характер и собственно процессы смешения являются причиной языковых изменений. Если влияние одного языка на другой при такой форме контакта оказывалось достаточно сильным, то языкам даже приписывалась способность изменять свою «вассальную зависимость» и, накопив определенное количество новых признаков, переходить из одного семейства в другое. В соответствии с такой трактовкой возникло и новое разграничение между родством языков, т. е. их общим происхождением от одного языка-предка, и сродством языков (Affinitдt), под которым разумеются<209> общие черты, возникшие в результате сближения языков.
  11. На понятии сродства языков строится теория возникновения языковых объединений в результате взаимовлияния длительно сосуществующих языков и постепенного их схождения. Таким построенным на сродстве языковым объединениям было присвоено название языковых союзов (Sprachbund). Одним из первых этому вопросу посвятил работу Н. С. Трубецкой16. Выделив в структуре индоевропейских языков шесть основных фонетических, морфонологических и морфологических черт, он стремится установить наличие или отсутствие их также и в неиндоевропейских языках, имея в виду возможность выхода отдельных «структурных» изоглосс за пределы одного языкового семейства. Н. С. Трубецкой устанавливает, что выделенные им основные черты индоевропейских языков по отдельности встречаются и в неиндоевропейских языках, но все шесть — только в индоевропейских. Однако такое положение, по его мнению, не является стабильным и, приобретя все шесть выделенных структурных признаков, неиндоевропейский язык может стать индоевропейским. По тому составу структурных признаков, который Н. С. Трубецкой обнаруживает в неиндоевропейских языках, он заключает, что область образования индоевропейских языков должна была располагаться между областями образования, с одной стороны, финноугорских языков, а с другой — семитских. Именно так располагаются, по его мнению, постепенные переходы одного семейства языков в другое, подобные тем волнообразным переходам, которые И. Шмидт обнаружил в отношениях внутри индоевропейских языков.
  12. Теорию языковых союзов взяли себе на вооружение неолингвисты, так как она полностью соответствует их общей концепции. «Так же как нет реальных границ или барьеров между языками одной группы (например,<210> французским, провансальским, итальянским и т.д.), — пишет представитель крайнего крыла неолингвистов Дж. Бонфанте,—так нет их и между языками одного семейства (например, французским и немецким или между немецким и чешским) или даже между языками различных семейств (например, русским и финским). В этом случае неолингвисты в их борьбе против младограмматической концепции монолитности языков предвосхитили один из наиболее важных принципов пражской школы — принцип языковых союзов... Совершенно очевидно, что если чешский единственный среди других славянских языков имеет ударение на корне, то это в силу германского влияния, а немецкое ein Hund, der Hund, ich habe gesehen, man sagt — нельзя отделить от французских un chien, le chien, j’ai vu, on dit вне зависимости от того, где подобные образования (отсутствующие в латинском и «прагерманском») впервые возникли»17. Все подобные соображения, однако, остаются чисто теоретическими предположениями и не получили еще сколько-нибудь обоснованного подтверждения соответствующими исследованиями. Едва ли, впрочем, гипотеза Н. С. Трубецкого вообще когда-либо сможет найти свое подтверждение в том грандиозном масштабе, в каком он набросал ее в своей работе. Однако можно допустить, что длительное сосуществование и взаимодействие языков может привести к развитию у них некоторых общих черт, без того, однако, чтобы они при этом изменяли своей «вассальной зависимости». В качестве примера подобных языковых союзов можно привести языки Балканского полуострова (см. подробнее ниже). Вместе с тем надо иметь в виду, что язык, говоря словами Сепира, «наиболее самодовлеющий, наиболее устойчивый и способный к сопротивлению из всех социальных феноменов. Легче уничтожить его, нежели подвергнуть разложению его индивидуальную форму»18. Поэтому если и сохранять термин языкового союза, то предпочтительно разуметь при этом не благоприобретенное «семейное» родство, а ту совокупность общих черт, которые развиваются у длительно сосуществующих языков, не внося хаос в их генетические связи и отношения.<211>
  13. Термин суперстрат был впервые употреблен В. Вартбургом на конгрессе романистов в Риме в 1932 г. Он следующим образом обосновывал необходимость нового термина: «Он образует необходимое добавление к термину «субстрат». О суперстрате мы будем говорить тогда, когда позднее проникающий в страну народ (в большинстве случаев завоеватель и, следовательно, в военном отношении более сильный) постепенно принимает язык ранее бытовавшего в данной стране народа (чаще всего обладающего культурным превосходством), придавая одновременно этому языку определенные новые тенденции»19. В качестве примера суперстратных явлений Вартбург приводит влияние языка франков (в эпоху, следующую за падением Римской империи) на латынь. По его мнению, именно германоязычные франки «придали латыни севернее Луары те существенные черты, которые способствовали возникновению французского языка»20. В этой области «два языковых ритма, две артикуляционные системы» употреблялись одновременно в течение нескольких столетий, пока германский язык не начал постепенно исчезать, уже придав, однако, латинскому ту форму, которая известна нам по французскому языку.
  14. В качестве другого примера суперстрата можно привести норманнов (романизировавшихся на территории Франции, где им по лену были предоставлены земли), завоевавших в 1066 г. Англию и затем постепенно отказавшихся от своего языка в пользу языка коренного населения — английского. Фактически норманны даже дважды проделывали этот процесс: первый раз на территории Франции, где они приняли французский язык, отказавшись от родного скандинавского, и второй раз уже на территории Англии.
  15. Понятие суперстрата пока не получило в языкознании широкого применения, возможно, вследствие того, что оно имеет много общего с субстратом. Быть может, дальнейшее изучение суперстратных явлений приведет<212> и к выявлению в них значительных своеобразных черт. На данном же этапе их изучения можно отметить одну особенность: при суперстратных явлениях всегда известны оба участника разыгрывающейся борьбы языков — и язык-победитель и побежденный язык. Иное дело субстрат, который часто остается неизвестной величиной и нередко только предполагается.
  16. Возникновение понятия субстрата обычно связывают с именем выдающегося итальянского лингвиста прошлого века — Асколи. Но еще в 1821 г. В. Гумбольдт писал: «Смешение различных диалектов является одним из самых важных факторов в процессе образования (генезиса) языков. Иногда возникающий язык получает новые элементы большей или меньшей важности от других языков, которые слились с ним, иногда высокоразвитый язык портится и деградирует, беря очень немногое из чужого материала, но прерывая нормальное движение своего развития при употреблении своих более совершенных форм согласно чужеземным образцам и, таким образом, портя свои формы»21. Одновременно с Гумбольдтом этого вопроса касался также Я. Бредсдорф22.
  17. Но как методический прием для объяснения возникновения конкретных языковых явлений понятие субстрата впервые все же применил Асколи. Он указывал, что коренные языки Индии оказали несомненное влияние на развитие индийских языков, появившихся на этой территории позднее. Подобными же «подпочвенными» языковыми влияниями он объяснял и возникновение романских языков. «Я думаю, — писал он, — что было бы полезно в процессе развития романских языков сделать наибольший упор на этнические моменты. Я, в частности, имею в виду те преобразования латинского, которые следует возводить к влиянию кельтского на романский язык»23. В соответствии с подобной установкой Асколи объяснял переход латинского и в ь (durus>dur) кельтским влиянием, а возникновение испанского h из латин<213>ского f (ferrum>hierro) приписывал воздействию иберийского.
  18. В дальнейшем теория субстрата нередко использовалась в качестве универсального средства для объяснения всех тех новообразований и отклонений от «правильного» развития языка, которые не удавалось объяснить иным образом. Г. Хирт объяснял, например, неиндоевропейским субстратом диалектальное дробление индоевропейского языка: «Большие диалектальные группы индоевропейского языка находят свое объяснение главным образом в переносе языка индоевропейских завоевателей на чужеязычное завоеванное население и во влиянии языка этого последнего на детей»24. «Неиндоевропейские» черты германских языков Карстен стремился объяснить финским субстратом, А. Мейе — неизвестным неиндоевропейским субстратом, Файст — иллирийским, Дечев и Гюнтерт — этрусским, а Браун, идя вслед за Марром, — яфетическим (кавказским) субстратом. Неиндоевропейский субстрат устанавливает в древнеирландском Циммер. Покорный же отождествляет его с языками берберийской структуры. По мнению В. Брёндаля, субстрат даже может сообщить языку постоянную инерцию, которая проявляется на всех последующих стадиях развития языка. Так, якобы кельтский субстрат способствовал превращению латинского языка в старофранцузский, старофранцузского во французский классического периода, а этого последнего — в современный французский25.
  19. Под понятие субстрата ныне подводится не только воздействие языка иного семейства, но также и результат влияния исчезнувших языков того же самого семейства. Следы кельтского субстрата многократно устанавливались во французском и германских языках (Г. Хирт). Воздействием минойского субстрата объясняет некоторые особенности греческого языка болгарский языковед В. Георгиев26.
  20. Как показывает даже этот краткий обзор, понятие субстрата уже в силу своего широкого и, по-видимому,<214> не всегда достаточно оправданного использования нуждается в освобождении от всех тех качеств, которые не могут быть ему свойственны, а также в известном ограничении и уточнении. Причем, все, что в этой связи может быть сказано в отношении субстрата, в большей или меньшей степени применимо и к суперстрату, так как многое и в условиях протекания и в конечных своих результатах является у них общим.
  21. В этой связи прежде всего следует отметить, что не всегда ясна граница между заимствованием и субстратом (или суперстратом), особенно когда речь идет о лексических элементах. Например, в современном английском языке по меньшей мере свыше 50% романской лексики, но следует ли это явление рассматривать как простое заимствование или оно уже перерастает рамки такого заимствования? Стремясь провести здесь разграничение. В. А. Абаев в докладе, сделанном на сессии Института языкознания АН СССР, специально посвященной проблеме субстрата27, пишет: «...субстрат и заимствование представляют проникновение элементов одной системы в другую. Но при субстрате это проникновение несравненно глубже, интимнее, значительнее. Оно может пронизать все структурные стороны языка, тогда как заимствование, как правило, распространяется только на некоторые разряды лексики. Интимность и глубина сближают субстратные связи со связями, основанными на родстве. И субстрат, и родство предполагают этногенетические связи. В отличие от них заимствование ни в коей мере не связано с этногенезом.
  22. Когда мы пытаемся уяснить, в чем причина своеобразия языковых последствий субстрата, уяснить, почему эти последствия оказываются интимнее и глубже, чем при заимствовании, даже самом интенсивном, мы приходим к проблеме двуязычия. Субстрат связан с переходом с одного языка на другой — процессом... сложным и трудным. Этот процесс предполагает, как переходный этап, более или менее продолжительный период двуязычия. А длительное двуязычие создает предпосылки для далеко идущего смешения и взаимопроникновения двух<215> языковых систем. Лингвистическую специфику субстрата можно объяснить только на почве двуязычия»28.
  23. Явление двуязычия, создающее условия для влияния не только субстрата, но и суперстрата и адстрата, нередкое, и его существование отнюдь не ограничивается далекими эпохами. Оно есть следствие различных форм контактов и общения народов и, бытуя в нетождественных социальных обстоятельствах, имеет в наши дни такое же широкое распространение, как и в минувшие эпохи. Двуязычной является значительная часть населения Бельгии, говорящего и на французском и на фламандском языках, двуязычно население Эльзаса, попеременно входившего в состав Франции и Германии и поэтому вынужденного ориентироваться на два государственных языка; как правило, двуязычны обитатели Швейцарии, в разных комбинациях владеющие так называемым швейцарско-немецким, собственно немецким, французским, ретороманским и итальянским; подавляющее большинство бретонцев, живущих во Франции компактными поселениями, наряду с французским сохранили для «внутреннего» употребления также и родной бретонский язык. В Советском Союзе также широко развито двуязычие, где оно тоже носит многообразные формы: кроме многочисленных случаев владения русским языком наряду с родным грузинским, армянским, украинским, латышским и т. д. можно встретить случаи двуязычия, подобного тому, какое, например, имеет место в Бухаре, где все население говорит на узбекском и таджикском языках (а значительная часть населения прибавляет к этому еще и русский)29.<216>
  24. Процесс влияния одного языка на другой в условиях двуязычия стремится детально проследить в своей работе Б. Террачини30. «Он исходит из новообразований, — рассказывает об этой работе в своем обозрении В. Пизани — которые возникают тогда, когда говорящий индивид, употребляя в процессе речи для выражения того или иного содержания известные ему элементы, пользуется не теми из них, какие являются употребительными для окружающей его среды, а иными, необщеупотребительными; в дальнейшем эти неупотребительные элементы речи распространяются в данной языковой среде; таким образом происходит слияние и смешение двух различных языковых традиций или же двух течений внутри одной и той же традиции. Сюда же относится и тот случай субстрата, когда побежденный язык ставится в такие же отношения к языку-победителю, в каких находится говор, растворяющийся в общенародном языке. В этом случае мы имеем дело с результатом максимального смешения, которое может возникнуть из соприкосновения двух языков; говорящий переходит здесь от одного языка к другому так же, как переходит от низшей формы к высшей в пределах одной и той же языковой традиции. Там, где мы можем проследить, как происходит наслоение одного языка на другой, мы видим, что один язык вливается в другой подобно иссякающему потоку. Мы имеем дело тогда не с отдельными случайными явлениями, а с общим воздействием одного языка на другой язык, которое бывает то ясно различимым, то скрытым и которое вдруг исчезает, смотря по тому, насколько отдельные серии грамматических фактов совпадают с сериями фактов, которыми они вытесняются»31.
  25. Сам механизм взаимодействия двух языков в условиях массового двуязычия приводит к тому, что влияние одного языка на другой приобретает закономерный характер. «Проникновение элементов субстратного языка в усваиваемый новый язык, — пишет в этой связи<217> Абаев, — неизбежно в особенности потому, что при двуязычии владение этим новым, вторым языком не бывает абсолютно полным и совершенным. В силу такого неполного знания говорящая среда допускает ряд неточностей, ошибок в произношении, формоупотреблении, словоупотреблении, синтаксисе. Эти ошибки носят не случайный, а закономерный характер, потому что они вытекают из особенностей родной речи говорящих. Стало быть, с этой точки зрения, языковой субстрат выявляется как совокупность закономерных ошибок, которые делают носители побежденного языка, переходящие на новый язык»32.

Как указывалось уже в самом начале настоящего раздела, массовое двуязычие, создающее условия для воздействия в масштабе всего языка (а не как некоторое количество частных случаев) и тем самым придающее ему закономерный характер, может быть обусловлено только этногенетическими процессами. Характер этих процессов, политические, экономические, культурные, религиозные условия, в которых осуществляется двуязычие, оказывают самое непосредственное влияние на результаты контактов языков. Тем самым мы в данном случае имеем дело с одним из аспектов тесного взаимодействия истории языка и истории народа. Чисто лингвистическое рассмотрение различных типов контактов языков не сможет в полной мере раскрыть и объяснить те конкретные следствия контактов языков, которые чрезвычайно варьируются от языка к языку, — для этого их в обязательном порядке надо включить в данный культурно-исторический контекст. Но, с другой стороны, нельзя все сводить к этому культурно-историческому фактору и оставлять вне учета структурные особенности языков, которые неизбежно проявляют себя во всех случаях взаимодействия языков. В этом случае мы уже имеем дело с новым аспектом большой проблемы связи языка и истории народа, рассмотрению которого посвящен следующий раздел.

  1. 10 Ж. Вандриес. Язык. Стр. 257.
  1. 11 U. Wеinreich. Languages in Contact. N. Y., 1953, p. 1. Историю вопроса см. в кн.: К.-H. Sсhonfeld. Probleme der Vцlker- und Sprachmischung. Halle (Saale), 1956.
  1. 12 Это понятие сам Бартоли определял как «два слоя сосущест­вующих языков, из которых ни один не господствует над другим». М. Bartoli. Substrato, superstrato, adstrato. «Raports au 5-me Congres international des linguistes». Bruges, 1939, pp. 59—65.
  1. 13 Jоh. Sсhmidt. Die Verwandschaftsverhдltnisse der indogermanischen Sprachen. Weimar, 1872.
  1. 14 Дж. Бонфанте. Позиция неолингвистики. «Хрестоматия», стр. 307.
  1. 15 В. Пизани. Общее и индоевропейское языкознание.Сб.«Общее и индоевропейское языкознание». ИЛ, М., 1956, стр. 112-113.
  1. 16 N. S. Тroubetzkoу. Gedanken ьber das Indogermanenproblem. «Acta linguistica», 1939, vol. 1, SS. 81—89. Русский вариант этой статьи под названием «Мысли об индоевропейской проблеме» помещен в журнале «Вопросы языкознания», 1958, № 1. Весьма осно­вательным образом вопрос о языковых союзах трактуется в работе: Н. Веcker. Der Sprachbund. Berlin, 1948. См. также: R. Jakobson. Franz Boos Approach to Language. «International Journal of American Linguistics», 1944, vol. X, pp. 188—195.
  1. 17 Дж. Бонфанте. Ук. соч., стр. 306.
  1. 18 Э. Сепир. Язык. Соцэкгиз, М, 1934, стр. 162.
  1. 19 W. v. Wartburg. Die Ausgliederung der romanischen Sprachrдume. Bern, 1960, S. 155.
  1. 20 Там же, стр. 104. В статье, напечатанной в 1939 г. («Die frankische Siedlung in Nordfrankreich im Spiegel der Ortsnamen». ZRPh., Bd. 59, S. 285), В. Вартбург пишет, что «французский — это особая форма романского, созданного франками и возникшего в их устах».
  1. 21 W. Humboldt. Ueber das vergleichende Sprachstudium. Gesammelte Werke, Bd. III, 1843, S. 6.
  1. 22 Y. H. Вredsdorff. Om aarsagerne til sprogenes forandringer, 1821.
  1. 23 G. Y. Ascoli. Sprachwissenschaftliche Briefe. Leipzig, 1887, S. 16.
  1. 24 Hirt-Arntz. Indogermanica. Halle, 1940, S. 13.
  1. 25 V. Вrшnda1. Substrater og laan i romansk og germansk. Kшbenhavn, 1917.
  1. 26 В. Георгиев. Проблемы минейского языка. София, 1953.
  1. 27 Материалы сессии опубликованы в IX выпуске «Докладов и со­общений Института языкознания». Изд-во АН СССР, 1956.
  1. 28 В. И. Абаев. О языковом субстрате. «Докл. и сообщ. Ин-та языкознания АН СССР», вып. IX, стр. 59.
  1. 29 Проблема двуязычия в последние 60 лет стала одной из основ­ных, привлекая к себе все больше и больше внимания. Опубликованная в 1939 г. работа: G. Schliebе. Schriftumsschau zur Psychologie der Zweisprachigkeit. «Deutsches Archiv fьr Landes-und Volksforschung», SS. 475—488 дает библиографический список сравнительно небольшого количества работ по этой проблеме; монография U. Weinreich. Languages in Contact, 1953 — уже 660 названий, а книга: Е. Haugen. Bilingualism in the America, 1956 — 670 названий. Помимо указанных работ следует в данной связи назвать еще следую­щие: Е. В1осher. Zweisprachigkeit, Vorteile oder Nachteile. Langensalza, 1909; W. F. Leopold. Speech Development of a Bilin­gual Child, 4 vols. Evanston, 1939—1950; D. J. Saer, F. Smith, J. Hughes. The bilingual Problem. Wrexham, 1924; A. v. Weiss. Hauptprobleme der Zweisprachigkeit. Heidelberg, 1959.
  1. 30 В. Теrracini. Sostrato. Scritti in onore di A. Trombetti. Milano, 1936, pp. 321—364. См. также работу: Л. В. Щерба. Sur la notion de melange des langues. «Яфетический сборник», 1925, V, стр. 1—19. Перевод этой работы под названием «О понятии смешения языков» помещен в книге: Л. В.Щерба. Избранные работы по языкознанию и фонетике, т. I. Изд-во ЛГУ, 1958, стр. 40.
  1. 31 В.Пизани. Общее и индоевропейское языкознание. Стр. 115—116.
  1. 32 В. И. Абаев. О языковом субстрате. Стр. 60.