Шиллер перемещает внимание историка с прошлого на настоя­щее.

С одной стороны, Шиллер считает необходимым располагать исторические факты последовательно, выстраивать их в причинно-следственные цепочки, что делали историки и до него, поскольку категория причинно-следственности вообще свойственна человеческому разуму.

С другой стороны, у Шиллера мы обнаруживаем истоки и иного подхода к историческому времени, когда события прошлых времен рассматриваются как включенные в актуальное состояние общества.

«Даже в повседневных отправлениях нашей гражданской жизни, — пишет Шиллер, — мы неизбежно являемся должниками прошлых веков. Наша культура получает проценты с самых различных перио­дов человеческой истории, как наша роскошь питается дарами самых отдаленных частей земного шара»21.

Конечно, в этой образности чувствуется перо поэта, но поэтич­ность не лишает образ его абсолютной точности. Совершенно очевид­но, что Шиллер, рассматривая некоторые факты истории как акту­ально существующие, не отходит от «пространственного» восприятия времени, однозначно сопоставляя временную и пространственную отдаленность продуктов культуры, включенных в жизнь современного Шиллеру европейца.

Таким образом, мы видим, что сформировавшееся в конце XVIIIв. отношение к историческому времени как к «четвертому измерению», родственному пространственным, получает свое развитие в веке XX.

 

Более определенную нацеленность исторического познания на настоящее мы обнаруживаем у Гегеля:

«...так как мы имеем дело лишь с идеей духа и рассматриваем во всемирной истории все лишь как его проявление, мы, обозревая про­шедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоя­щим...; наличествующая настоящая форма духа заключает в себе все прежние ступени... Те моменты, которые дух, по-видимому, ос­тавил позади себя, он содержит в себе и в своей настоящей глуби­не»22.

Обратясь к российской историософии, мы обнаружим выявлен­ную оппозицию в споре А.С. Лаппо-Данилевского и Л.П. Карсавина.

Одним из системообразующих понятий в концепции Лаппо-Данилев­ского было понятие «эволюционного целого».

Лаппо-Данилевский различает естественно-научные факты как факты, повторяющиеся во времени (например, факт «прохождения данной кометой данной точки небесного меридиана»), от исторических фактов. Лаппо-Данилевский рассуждает следующим образом:

историк «...имеет в виду, главным образом, построение эволюцион­ного целого: факт, постоянно повторяющийся во времени... не мо­жет быть помещен в эволюционную серию, в которой факты следуют один за другим именно во времени же (а не в пространстве)»23. 23 Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. СПб., 1910—1913. Вып. 1—2.С. 298.

 

Карсавин в присущей ему ироничной манере оспаривал это поло­жение концепции Лаппо-Данилевского и рассматривал исторический процесс не через понятие «изменение», а через понятие «развитие», понимаемое как

«разворачивание, раскрытие чего-то уже потенциально, но только потенциально данного, т.е. актуализацию ранее актуально не быв­шего...»24.

На мой взгляд, эта полемика также может быть интерпретирована с точки зрения восприятия исторического времени. Позиция Лаппо-Данилевского предполагает последовательное разворачивание исто­рии во времени. Позиция Карсавина, на мой взгляд, ближе к идее Гегеля, и не случайно Карсавин, определяя предмет истории, пишет:

«Неоднократно историческая наука определялась как наука о про­шлом. Нам подобное определение представляется не вполне точ­ным. История есть наука о развитии человечества в целом. Она изу­чает настоящее и прошлое, и притом так, что ни то ни другое в от­дельности своей изучению ее не подлежит. История "строит" осуществленное уже и осуществляющееся еще, исходя из момента настоящего, постигает прошлое чрез настоящее и настоящее чрез прошлое, и не как разъединенные моменты, а как непрерывный про­цесс. Познавать прошлое вне настоящего, в отрыве от настоящего столь же невозможно, сколь невозможно познавать мир объектив­ный без самопознания и без познания в нем себя, его познающего»25.

В середине XX в. позицию, согласно которой цель исторического знания — настоящее, поддержал один из основоположников экзис­тенциализма Карл Ясперс. Размышляя о смысле изучения истории, он пишет:

«Цель моей книги — содействовать углублению нашего сознания со­временности»26. 26 Ясперс К. Истоки истории и ее цель//Ясперс К. Смысл и назначение исто­рии. М., 1991. С. 28

 

Ясперс, как и многие его мыслящие предшественники, видит в изучении истории и морально-этический смысл. Причем, по его мне­нию, этот смысл история обретает именно при всеобъемлющем взгляде на исторический процесс:

«Что мы понимаем под всемирно-исторической точкой зрения? Мы стремимся понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История является для нас воспоминанием, о котором мы не только знаем, но в котором корни нашей жизни. История — основа, однажды заложенная, связь с которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой вклад в бытие человека»27.

3. Цель исторического познания будущее. Ив этом случае мы можем выявить два подхода — Огюста Конта и Карла Маркса. Суть их различий может быть выявлена при сопоставлении двух лозунгов. Кре­до позитивизма: (знать, чтобы предвидеть, предвидеть, чтобы предотвратить). И из тезисов Маркса о Фейербахе:

«Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заклю­чается в том, чтобы изменить его»28.

Очевидно, что попытаться предсказать будущее возможно, лишь открыв законы развития общества. Неоднократные попытки сделать это в течение последних двух веков не привели к существенным ре­зультатам. По крайней мере на сей момент очевидно, что средствами исторической науки это сделать вообще невозможно, а средствами философско-умозрительными отчасти можно, но избежать грубых ошибок при этом не удалось даже такому крупному мыслителю, как К. Маркс, в чем мы сможем убедиться при рассмотрении его теории.

 

Именно такую задачу — открыть законы развития общества — поставил перед собой О. Конт, когда проявились результаты Великой французской революции и выяснилось, что общество не подчиняется полностью воле человека и его разуму и, по-видимому, имеет свои законы развития, столь же неотвратимые, как «законы падения кам­ня».

 

Не будем обсуждать здесь, насколько выполнима грандиозная за­дача, поставленная Контом. Отметим лишь, что, поскольку закон толь­ко тогда закон, когда действует единообразно и постоянно в про­шлом, настоящем и будущем, он не позволяет дифференцировать эти составляющие исторического времени. Можно возразить, что если обратить­ся к концепции Маркса, то у него исторический процесс разворачи­вается во времени и устремлен к коммунистической (социалистичес­кой в терминологии Маркса — Энгельса) общественно-экономичес­кой формации.

 

С точки зрения этики (понимания ее как «практический разум» и не забывая при этом, что этика — составляющая философии) убежден­ность в существовании законов истории психологически комфортна, поскольку фатальная неизбежность закона снимает значительную долю социальной ответственности с личности. Убежденность, что задача ис­торического знания — достичь понимания настоящего как момента це­лостного исторического процесса, ведет к необходимости индивиду­ального выбора социального поведения на основе понимания.

 

Вспомним хрестоматийный для многих поколений советских людей и малоизвест­ный современной молодежи пример. В 1920 г. на третьем съезде комсо­мола Владимир Ильич Ленин произнес речь «Задачи союзов молоде­жи», в которой были слова, приобретшие характер лозунга:

«Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою па­мять знанием всех тех богатств, которые выработало человечество»30.

Возможно, Ленин, при всей своей начитанности, не знал, что почти за два с половиной века до его выступления Шиллер, размыш­ляя в неоднократно уже нами упоминавшейся вступительной лекции к курсу всеобщей истории в Йенском университете о проблемах нрав­ственности в связи с задачами исторического познания, разделил всех ученых на две категории: ученых, работающих «для хлеба», и ученых с философским складом ума — и охарактеризовал представителей пер­вой группы следующим образом:

«Самое важное для него... — это выставлять напоказ сокровища и заботиться о том, чтобы они не падали в цене»3'.

Совпадение — даже на уровне терминологии — удивительное. Глав­ный порок такого подхода Шиллер видел в том, что все, что делает такой ученый

«...представляется ему какими-то обрывками; он не видит цели сво­ей работы... Он чувствует свою оторванность и разобщенность от совокупной связи вещей, потому что не постарался включиться в великое целое мира». Напротив, «философский ум соединяет то, что разъе­диняет ученый для хлеба. Он рано убеждается в том, что в умствен­ной области, так же как и в чувственном мире, все находится во внутренней связи, и его мощное стремление к единству не может мириться с отдельными кусками и обрывками целого. Все его стрем­ления направлены к совершенству и полноте его знания»32.

Интерпретируя приведенные высказывания с точки зрения рас­сматриваемой нами проблемы, мы можем высказать предположение, что «обогащение памяти» по сути возвращает нас к вневременному восприятию исторических феноменов, т.е. к тому времени, когда функ­ция исторического знания была исключительно нравоучительной. В контексте XX в. она превращается в идеологическую. Восприятие «философским умом» исторического целого предполагает в первую очередь временную компоненту в качестве интегрирующего начала.

Шиллер предлагает и способ решения спора — говоря современ­ным языком — между макро- и микроисторией. Точнее он, в отличие от некоторых современных сторонников того или иного подхода, не видит сложностей в их сочетании, правда только для историка «философского ума», в «творческих руках» которого «...малое становится великим, потому что перед его глазами всегда стоит то великое, которому он служит... Где бы он ни находился и что бы он ни делал, он всегда находится в центре целого»33.

Именно в этом Шиллер видел нравственную задачу истории как науки. Вполне очевидно, что здесь заявлена не только теоретико-позна­вательная, но и этическая позиция ученого. Но сможет решить эту нрав­ственную задачу лишь тот, кто сможет увидеть это целое, а не историю «в осколках», а тем более «в мелкий горошек», потому что «осколки» хотя бы предполагают некоторую ценность, а «горошек» — нет.