Маяковский в зеркале мифов

ДООКТЯБРЬСКОЕ ТВОРЧЕСТВО ПОЭТА

Истории русской литературы известна одна любопытная закономерность: чем экстравагантнее поэт, получивший известность среди миллионов, тем более непредсказуема посмертная судьба его творчества. Так, в начале ХХI века наблюдается резкая поляризация мнений о поэзии Сергея Есенина и Владимира Высоцкого: кто-то считает их великими, кто-то относит их имена к литературной периферии... Пожалуй, одним из самых крупных «потерянных гениев» в наше время оказался Владимир Маяковский, статус которого за несколько последних десятилетий изменился от «солнца советской литературы» до «озоновой дыры отечественной словесности».

На наш взгляд, невольным недостатком посвященных Маяковскому исследований, опубликованных со времен «перестройки» и до нынешних дней (весьма ценных в научном отношении, потому что они, как правило, рассматривают биографию и творчество поэта, а не символа определенных идеологических ценности), является их односторонность. Старательное стирание с Маяковского «советского клейма» приводит к уменьшению масштаба его таланта. На возможные возражения по поводу «нового насаждения «певца революции» ответим вопросом: хорошо ли, что учебные программы с нарастающей ущербностью представляют великое имя, по праву принадлежащее отечественной литературе, культуре и истории? Маяковский политически неактуален? — Гомер, кстати, тоже, но оба они — проницательные свидетели своего времени и выдающиеся художники слова.

На наших глазах совершается несправедливость. Досадно, когда активно канонизируется один круг литераторов (Анна Ахматова, Борис Пастернак, Марина Цветаева, Осип Мандельштам) и замалчивается, а порой даже шельмуется другой, в котором часто фигурирует имя Владимира Маяковского. Вряд ли правомерно также упрекать поэта в художественной неполноценности на том основании, что огромная часть его произведений относится к социалистическому реализму. И уж совершенно ложный путь — давать «усеченного» Маяковского: немного футуриста, немного сатирика и т. д.

Камнем преткновения в отношении к личности и творчеству поэта явилось его активное сотрудничество с советской властью. Признавая невозможность чисто эстетического подхода к оценке литературных явлений, зададимся вопросом: о ком мы говорим — о политике, «партократе» или о художнике? Если о первом, то наш разговор не следовало начинать, а если о втором, то возникает многоаспектная проблема «Маяковский и его место в литературе».

Разумеется, политическая ангажированность поэта нуждается в разъяснениях, однако и здесь не все просто. Перед нами сложнейшая индивидуальность, чей путь к большевизму был уникальным и не определялся исключительно узкоидеологическими соображениями. Как женщиной в ее отношениях с миром движет женский интерес, так поэтом — поэтический. Кто в этом удосужился разобраться? — чуть ли не в искателя выгоды и конъюнктурщика превращают сегодня искреннейшего из художников, о котором Пастернак в начале 1920-х справедливо сказал: «Я знаю: ваш путь неподделен».

Не все однозначно и с декадентскими мотивами у Маяковского, связанными, на наш взгляд, с его экзистенциальными и эстетическими установками. Безусловно, гуманистическая направленность, также присущая его творчеству, вызывают одобрение и сочувствие, тогда как антигуманистические тенденции необходимо объяснить не только с позиции его реального и возможного воздействия на чье-то мировоззрение, но и с точки зрения причин их возникновения и форм проявления, что позволит определить степень органичности антигуманизма внутреннему миру поэта.

Подчеркнем особо: при рассмотрении биографии и творчества Владимира Маяковского для нас важен не идеологически монолитный образ поэта, а человек и художник со всеми его противоречиями.

Советская эпоха, исходившая из собственных пропагандистских нужд, изображала Маяковского «певцом революции» (подразумевалась Октябрьская, хотя первой, воспетой им, была Февральская), «поэтом пролетариата» (не менее справедливым было бы назвать его поэтом одиночества). Как следствие, «неудобные» эпизоды биографии и дооктябрьское творчество Маяковского, его художественное мастерство, влияние на русский стих и т. п. были «достояньем доцента», в средней же школе советского образца об этом говорилось скороговоркой, как о чем-то второстепенном.

О Маяковском не молчали — о нем недоговаривали.

Советским «маяковедам» было известно, что его родословная по отдаленным линиям пересекается с родословными Пушкина, Гоголя и Толстого, но до сведения широкой публики эта информация не доводилась: выгоднее было считать, что «поэт пролетариата» рожден Октябрьской революцией, нежели признать наличие генетической составляющей его дара.

Украинские корни его фамилии также не афишировались: все подлинно советское представлялось русским либо лишенным национального признака, а со времен Сталина — еще и немного грузинским, поэтому место рождения Маяковского, село Багдади Кутаисской губернии, приобрело довольно широкую известность.

О дворянском происхождении поэта не велела распространяться советская «теория», согласно которой творцами истории и культуры являются люди из простонародья. Зато всячески рекламировалсябольшевизм Маяковского. При этом оставалось без комментариев очевидное: этическая сомнительность положения устава РСДРП (б), допускавшего пополнение партийных рядов за счет подростков, падких на политическую левизну и экстремизм (у будущего поэта хранился пистолет — воплощение заветной мечты многих мальчишек, его тянуло к тайнам и риску, что естественно для человека юного возраста, однако все это выдавалось за приметы «идейной зрелости»; нет бы сказать, что подросток рано потерял отца и некому было усмирить глупое и опасное рвение незрелой натуры), а также кратковременность партийного стажа Маяковского. Он перестал быть большевиком до начала регулярного поэтического творчества, однако для характеристики его по лирической позиции применялся оксюморон «беспартийный коммунист», правомерность которого обрела подтверждение лишь в произведениях и выступлениях поэта советского периода.

Не получили должного истолкования обилие религиозной символики у Владимира Маяковского, быстрое принятие им Октябрьской революции, а также феномен «наступания» «на горло собственной песне». Исследователь Ю. Карабчиевский пишет о творчестве Маяковского 1912 – 1917 гг.: «Никакого марксизма, никаких социальных аспектов, насыщавших журналы и книги десятых годов, мы не встретим в тогдашних его произведениях. Даже слово «пролетарий» или хотя бы «рабочий» тщетно искать…» От себя добавим, что и слово «революция» возникает в творчестве поэта до 1917 г. лишь однажды, да и то не в специфически большевистском, а в абстрактно-политическом значении: «… в терновом венце революций // грядет шестнадцатый год» («Облако в штанах», 1915 г.) – любимая «дооктябрьская» цитата советских «маяковедов».

Затушевывались слабые стороны творчества «классика советской литературы», хотя такой гигант, как Маяковский, в состоянии выдержать спрос по самому строгому счету. И, наконец, главная проблема: глубокий анализ поэтики и художественного мира «лучшего и талантливейшего» в большинстве советских исследований утопал в ритуальных фразах идеологического содержания. Маяковский-художник был заслонен Маяковским — символом коммунистической эпохи. И по сей день заслонен: побывав в роли «больше чем поэта», он не открыт в полной мере как поэт.

Так в СССР создавали миф о Маяковском — мало что утаивая (оглядка на Запад, откуда неслись возгласы, что даже ведущего своего литератора Советы окружили цензурными умолчаниями), но основную часть информации о нем сообщая петитом, в сносках, в комментариях, в малотиражных и малодоступных научных изданиях, а в системе образования и пропаганды громогласно выдавая и слегка варьируя один и тот же набор идеологизированных штампов.Что это, как не удушение в объятиях?

Мифологизация Маяковского обернулась для него всенародной славой (заслуженной, однако гипертрофированной, достигнутой за счет слияния его могучего голоса с державной мощью), оказавшейся в итоге той наживкой, при помощи которой советский режим, уходя в небытие, потащил за собой поэта.

Критике советского мифа о «певце революции» была посвящена книга Юрия Карабчиевского «Воскресение Маяковского» (1983 г.). Она как бы предваряла последующее, «перестроечное» и «постсоветское» представление о поэте и, несмотря на ряд справедливых и проницательных высказываний о биографии, личности и поэтике «горлана-главаря», немалой частью своего пафоса была направлена против него. Как результат — популярность «Воскресения» и премирование его создателя на Западе, а также триумф этой книги в конце 80-х — начале 90-х гг. ХХ века на родине автора.

Зарубежное (исключая, разумеется, социалистические страны) «маяковедение» в основном развивалось в полемике с советскими апологетами идеологических догм. Западная славистика создавала свой миф, в котором Владимир Маяковский был представлен футуристом и одним из лидеров русского авангарда, наряду с Велимиром Хлебниковым, например, нередко шедшим номером первым в футуристической табели о рангах. Советский период творчества Маяковского по ту сторону «железного занавеса» оценивался как провал, хотя внятного объяснения причин столь внезапной и стремительной деградации поэта не следовало.

Как и их советские коллеги-оппоненты, западные литературоведы и критики не стремились выработать целостную концепцию творчества Маяковского: помехой для тех и других были разнонаправленные идеологические пристрастия. Поэт трактовался «по частям», столь сильно отличавшимся друг от друга, что читателю статей и монографий о нем может показаться, будто речь идет о разных людях, один из которых писал до, а другой после Октябрьской революции.

Существенным недостатком западного «маяковедения» явилось также настойчивое преувеличение роли Бриков в биографии и творческой эволюции поэта, что отчасти было обусловлено замалчиванием их имен в советских исследованиях. Порой Маяковский бывал представлен едва ли не марионеткой в руках Бриков: то писал политически злободневные стихи под мудрым присмотром Осипа, то не мог ни строчки написать без «ценных указаний» Лили.

Как-то упускалось из виду явное: не будь Маяковского, о Бриках никто бы, кроме близких им людей да, может быть, дотошных исследователей футуризма и деятельности постфутуристических группировок, не вспоминал.

Итак, нерешенных проблем и поводов сосредоточиться на них в «маяковедении» собралось предостаточно. Не претендуя на их исчерпывающее решение, сосредоточим свое внимание на раннем периоде творчества поэта.