Описание фактов

Приведем три примера характеристи­ки одних и тех же событий, где в первом случае дается «чистое описание», а в двух других — прямо противо­положные сущностные оценки, включенные в описание.

1. Три недели люди в городе собирались на площади, где одни выступали, а другие слушали. Потом все гром­ко кричали. По улицам ходили группы мужчин с вин­товками. На базарной площади повесили большой тран­спарант красного цвета, призывающий к смене власти.

2. Прошло три недели с того дня, как бунтовщики начали свои провокационные митинги, которые завер­шались ревом возбужденной толпы. По улицам рыскали вооруженные банды. Базарная площадь была обезоб­ражена кумачом с призывами расправиться с законной властью.

3. Уже три недели восставшие рабочие вели на ба­зарной площади агитацию, которая находила отклик а в сердце народа и отзывалась сотнями сочувствующих голосов. Передовые отряды революционных бойцов мар­шировали по городу, готовясь к решительному сраже­нию. Алое полотнище на базарной площади звало тру­дящихся освбодить собратьев от гнета и эксплуатации.

Первый пункт — чисто описательный — является безэмоциональным и безоценочным. Он просто фикси­рует ситуацию: люди ходили, говорили, слушали, кри­чали, несли оружие и т. д. Вопросы о том, хорошо это или плохо, кто прав и кто виноват, каково значение ре­чей и лозунгов, остается в данном случае за кадром. Призывали к смене власти — ну и что? Может, и надо ее убрать, а может, и не надо.

Во втором пункте события описываются как бунт, дело противоправное и скверное, разбой и безобразие.

В третьем пункте представлена прямо противопо­ложная позиция, воссоздающая ситуацию как герои­ческую попытку восставших масс установить справед­ливость путем смены изжившей себя жестокой власти.

Подчеркиваю, что во всех случаях речь идет об од­ном и том же. Надо честно признать, что исторических описаний типа первого варианта — как если бы писал объективный марсианин, не включенный в земные про­блемы — бывает очень мало. Современники непосред­ственно участвуют в событиях и излагают их, как пра­вило, с собственной «заинтересованной» точки зрения. Даже исследователи, отъединенные от событий десят­ками, а то и сотнями, лет, нередко симпатизируют в силу разных конкретных причин одной какой-то сторо­не и как бы отстаивают ее интересы. Интерпретация сразу же закладывается в речь через употребляемые термины, через слова, окрашенные позитивным или не­гативным чувством: разведчик — шпион, демократия — анархия, твердая власть — тирания, вооруженный на­род — банды уголовников, забота о повседневной жиз­ни — обывательщина, жизнелюбие — разнузданность нравов и т. д.

Нет «квалификации» исторических событий без их интерпретации, которая выражена уже в самом называ­нии события; «битва» или «бойня», «восстание» или «мятеж», «цивилизаторские усилия» или «измена наци­ональным интересам». Самое интересное, что при по­пытке хотя бы на мгновенье стать на «объективистскую позицию, нередко в какой-то мере справедливым ока­зывается и то, и другое из противоположных суждений. Весь вопрос в том, какое посчитать ведущим в оценке событий.

Интерпретативный характер исторических описаний-оценок связан с целым рядом причин, из которых на­зовем хотя бы три, наиболее очевидные.

Во-первых, человек смотрит на любое событие с точ­ки зрения собственной личной судьбы, своего жизнен­ного благополучия и благополучия своих близких. Его позиция — неизбежно частная, односторонняя. Она яв­ляется односторонней и в прямом смысле слова, просто потому, что, наблюдая, к примеру, поле битвы, я вижу только один его небольшой фрагмент, тот, что непосред­ственно находится передо мной. Этот прием, кстати, ча­сто используется кинематографистами и писателями, желающими показать, как из частных, индивидуальных, единственных в своем роде точек зрения складывается полотно исторических событий.

Во-вторых, кроме личных интересов, всегда связан­ных с родственными отношениями и отношениями изби­рательной личной приязни, есть социальная и этниче­ская канва поведения, представления об интересах груп­пы. Мы — дворяне, мы — крестьяне, мы — русские, мы — татары и т. д. Все события видятся через призму потребностей и стремлений таких коллективностеи, и то, что противоречит их интересам, автоматически получа­ет негативную оценку даже тогда, когда автор стара­ется показать себя нейтральным наблюдателем».

В-третьих, кроме непосредственных групповых инте­ресов, свойственных социальным и этническим образо­ваниям, существует еще собственно идейная точка зре­ния, которая может быть светской или религиозной, но всегда включает представление о путях истории, целях и идеалах человечества. Поэтому историк может ин­терпретировать события и давать им оценку не с точки зрения внутренних проблем конкретного народа или об­щественного класса, а с позиций того, «возобладал ли в мире христианский идеал» или «продвинулись ли на­роды по пути пролетарской революции». Там, где «не возобладал» и «не продвинулись», историк будет да­вать критическое описание в терминах «застой», «рег­ресс», «прозябание», «историческая отсталость», «лож­ный путь», «вырождение», «упадок», «засилье дьявола» и все в этом духе.

Итак мы всегда имеем дело не с историей как она есть, а с той или иной интерпретацией событий.