Начало ХХ века

Общеизвестно, что в последней четверти XIX столетия Россия, преодолев негативные последствия Великих реформ, входит в полосу экономического подъема, сменившегося в начале следующего века хозяйственным бумом. На этом фоне мы наблюдаем и грандиозный культурный расцвет, в основном, в стилистических формах модерна.

Однако не менее заметны и негативные элементы в сложной картине эпохи. Нужно только помнить, что эти элементы не порождены последним периодом в истории дореволюционной России, а имеют долгую предысторию в продолжение XIX, а частью и XVIII века. Уже более двух веков длилась жизнь русского западничества, раскалывавшего, как мы видели, культурное пространство страны. С начала XIX века русские пребывают в фазе этнического надлома, способствующей снижению внутренней солидарности каждого народа. Наконец, по крайней мере, с середины XIX века можно с сожалением констатировать действие антисистемы или группы антисистем. Все это объективно приводило к наличию деструктивных тенденций, осложненных уже рассмотренными нами ошибками в проведении Великих реформ.

Таким образом, блистательный расцвет, который мог бы иметь весьма длительные последствия, не более закономерен, чем начало Русской революции, обычно именуемое Первой русской революцией. Каковы же основные социальные тенденции в этот странный период выбора между процветанием и деструкцией? Крупных две: думская реформа императора Николая II и аграрная реформа П. А. Столыпина.

Созыв Государственной думы, несомненно, представлял собой прямое продолжение реформ середины XIX века, однако, подготовлявшийся на фоне революционных событий, впитал политическую обстановку момента. По никому не известным причинам были гарантированы места рабочим депутатам, которые представляли слои общества, не имевшие опыта земской деятельности. Правительство небезуспешно боролось с революцией, но широким жестом допускало участие в выборах революционных партий и политических групп, прямо не осуждавших террор. Русская традиция знала только опыт беспартийной демократии, и следовало максимально затруднить партийный способ выдвижения кандидатов, тем более что единственными партиями, обладавшими некоторым опытом организационной работы, были партии социалистические. Тем не менее, серьезных попыток провести избрание Думы на земской основе предпринято не было. В то время как в западноевропейской политической практике партии складывались через десятилетия, а иногда и века после начала парламентаризма, наши партии формировались как печально памятные партии французского революционного Конвента. Отмечавшийся современниками «яд партийности» разлагал не только Первую и Вторую Думы, но и сделал беспомощной Четвертую в дни февральских событий 1917 года.

Что же касается Столыпинской реформы, то она и была задумана, и проводилась в высшей степени успешно. Здесь нас интересуют лишь ее социальные следствия, а они таковы: в ходе реформы значительно увеличивались средние слои — необходимая опора гражданского общества. Но рассчитанная примерно на 20 лет аграрная реформа должна была завершиться в середине 20-х годов. Деструктивные силы еще раз опередили, как и в 1881 году…

Русская революция, особенно ее большевистский этап, была частью осознанно, частью невольно ориентирована на разрушение русской культуры. Поэтому ее социальная практика полностью лежит вне русской традиции. Впрочем, эта практика лежит за пределами любых правильных форм, оставаясь в пределах аристотелевых искажений. Но, как показывает история, стереотипы социальной жизни России, имеющие под собой прочную культурную базу, устойчиво воспроизводятся и, весьма возможно, будут воспроизведены еще раз — по случаю окончания Русской революции, т. е. на наших глазах.

Пока же уровень бюрократизация превосходит все когда бы то ни было достигнутое в этом направлении на Русской земле — не только петровский, но даже советский уровень. Это не значит, что подобное развитие государства устраивает общество. И общество в самое ближайшее время наверняка заставит государство ощутить, что оно — государство — есть, прежде всего, обслуживающий общество персонал. До этого наше общество уже дозрело.