Статья: Н. Ф. Кошанский: жизнь и творчество

Макарова Л. Е.

Первая половина XIX века - это расцвет русской риторики, когда сложился классический состав курса теории словесности с разделением на общую и частную риторики. Учение Н. Ф. Кошанского, пожалуй, самого крупного и влиятельного ритора и педагога рассматриваемого периода, сыграло в этом решающую роль. Его теория речи охватывает все филологические дисциплины, включая в понятие “словесных наук” все науки, относящиеся к человеку как обладателю “силы ума” и “дара слова” [Аннушкин, с. 410, 417]. У Кошанского окончательно оформляется предмет частной риторики - классификация родов и видов словесности [Зарифьян, с.15]. Сами термины “частная риторика”, “роды”, “виды” и “формы” словесности получают в теории словесности то значение, в котором они даны у Кошанского [там же, с. 17]. Его риторики суммируют наиболее ценные достижения русской традиции XVIII и начала XIX века. Учебники Кошанского воспитали не одно поколение образованной российской интеллигенции.

Современные исследователи давно оценили значение Кошанского и истории русской теории словесности. Он широко цитируется в учебниках и является одним из самых авторитетных наших авторов (см., например, “Русский Сократ” А. К. Михальской (1996), “Основы русской риторики” А. А. Волкова (1996), “Риторика: Учебное пособие для слушателей курсов риторики” В. И. Аннушкина (1994)). Научных исследований, посвященных исключительно Кошанскому и его трудам, нет. Как нет и его современной научной биографии; единственной такой попыткой до сих пор является работа почти столетней давности – монография А. И. Малеина 1901 года. Однако есть серьезные труды по истории русской риторики, в которых Кошанскому уделяется достаточное внимание. Это прежде всего «История русской риторики» проф. В. И. Аннушкина (2002).

Биография Н.Ф. Кошанского

Дата рождения Николая Федоровича Кошанского в различных источниках указывается по-разному. В полной и обстоятельной биографии А.Г.Малеина стоит 1787 г., хотя тут же называется другая дата - 1785г., которая кажется более вероятной, так как опирается на формулярный список 1827 г. “Русский биографический словарь” [т.9, Спб., 1903 г.] указывает 1781 г.; безусловной опечаткой следует считать 1731 г. “Энциклопедического словаря” Брокгауза и Эфрона [т.XVI, 1895 г.].

Кошанский учился в Московском университетском благородном пансионе, а с 1798(99) г. (в 1798 г. поступил, а в 1799 г. произведен в студенты [Малеин, с. 3]) по 1802г. - в Московском Императорском университете сразу на двух факультетах - юридическом и философском. Согласно формуляру, он изучал русский, древнегреческий, латинский, французский, немецкий и английский языки. Успехи и способности Кошанского были настолько выдающимися, что еще студентом ему поручили преподавать риторику в университетском благородном пансионе. В студенческие же годы Кошанский начал публиковаться: это были переводы с французского - “Зефир и Флора”, либретто балета Дюкло(1800), “Фелиция Вильмар” Бланшара (1801-1802), “Путешествие Пифагора”(1803-1804) - и стихотворения “На смерть ее сиятельства княгини А.Д.Касаткиной-Ростовской”(1802) и подражание Вергилию, эклога“Амарилла”(1803).

По окончании университета в 1802 г. (30 июня), он получил золотую медаль от философского факультета за отличные успехи в науках, а 30 августа того же года – степень кандидата и место учителя древнегреческого и латинского языков в синтаксических классах Академической гимназии. 30 июня 1805 г. Кошанский был утвержден в степени магистра философии и свободных искусств. Именно тогда на него обратил внимание крупный меценат, попечитель Московского университета и товарищ министра народного просвещения Михаил Никитич Муравьев, талантливый и хорошо известный тогда писатель, фигура очень значительная в истории нашей культуры. “Одной из главных задач Муравьева было поднятие национальной науки в России, в силу чего он стремился занять университетские кафедры русскими людьми”[Малеин, с.4].

Кошанский “предназначен был им для кафедры археологии и изящных искусств”[там же], что предполагало поездку в Италию, тем более что Муравьев поручил ему перевод “Руководства к познанию древностей” (т.н. “Археологии”) О.Л.Милленя. Однако ей не суждено было сбыться - помешала война 1805 г. Вместо поездки заграницу Николая Федоровича отправили на год в Санкт-Петербург – изучать древности Эрмитажа и пройти курс в Академии художеств. Кошанский работал очень плодотворно, так как результатом его деятельности стала докторская диссертация “Illustratio Mythi de Pandora et antiquae artis operum ad eum spectantium”, напечатанная в 1806 г.

Возвратясь в начале 1807 г. в Москву, Кошанский выдержал экзамен и 10 февраля этого же года был утвержден в степени доктора философских наук. Но кафедру он так и не занял. Во-первых, ей тогда заведовал Иоган-Теофил Буле, человек достойный, обладавший поразительной творческой энергией и жаждой деятельности, но к сожалению не владевший русским языком, что затрудняло его преподавательскую и просветительскую деятельность. (Надо сказать, что Кошанский и Буле активно сотрудничали, в частности, Николай Федорович переводил работы Буле, а Буле написал весьма лестную рецензию на его докторскую диссертацию). А во-вторых, и главным образом потому, что 29 июля 1807 г. скончался Н.М.Муравьев. Поэтому Кошанскому пришлось ограничиться преподаванием в высших классах гимназии Московского воспитательного дома. Помимо этого, он в 1809 г. занял должность секретаря при цензурном комитете московского округа, а в следующем году был избран секретарем при комиссии испытаний для получения чинов. Одновременно Николай Федорович преподавал русскую словесность в высших классах Екатерининского московского института и давал уроки в пансионах и частных домах.

С уверенностью можно сказать, что все это время он продолжал преподавать в Университетском благородном пансионе: Малеин приводит программу за 1810 г. [с.10-11], из которой следует, что Кошанский проходил со своими учениками русскую просодию, риторику и логику, историю российской литературы, русский и латинский синтаксис, мифологию и древности. Работа в пансионе была его основной научной деятельностью, так как именно “в пользу благородных воспитанников Университетского пансиона” он издал свои учебники: “Таблицу латинской грамматики” (1805), “Правила, отборные мысли и примеры латинского языка” (1807), “Руководство к познанию древностей” Милленя (1807), “Начальные правила русской грамматики” (1807), “Учебную книжку на латинском и французском языках” (1809) и “Латинскую грамматику” (по Бредеру) (1811).

Так нназываемая “Археология” Милленя и “Латинская грамматика” – гораздо более значительные издания, чем остальные, являвшиеся повторительными курсами к урокам Кошанского (и даже вышедшие без имени автора). Особенно замечателен последний учебник, выдержавший одиннадцать изданий. Другая часть его научной деятельности была связана с “Журналом изящных искусств” Буле, в котором он опубликовал два отрывка из “Истории искусства древности” Винкельмана в собственном переводе (“Аполлон Бельведерский” и “Лаокоон”), а также две свои статьи: “Памятник Минину и Пожарскому, назначенный в Москве” и “Каков должен быть истинный художник?”. Журнал этот, правда, прекратил выходить со смертью Муравьева – были изданы лишь три номера в 1807 г.

Вся эта деятельность, особенно многочисленные уроки в разных местах, которые давались в основном ради заработка, мешала Кошанскому сосредоточиться на научной работе и, несомненно, утомляла его. Поэтому, узнав об учреждении Царскосельского Императорского лицея, он, 6 декабря 1811 года, подал просьбу министру просвещения графу А.К.Разумовскому о предоставлении ему места, и в том же году Николая Федоровича перевели на службу в лицей в должности профессора русской и латинской словесности. Так закончился московский период. От него не сохранилось никаких известий, воспоминаний относительно педагогической деятельности Кошанского (за исключением офицальных документов).

В Императорском Александровском Царскосельском лицее Николай Федорович преподавал с 1811 по 1828 год, а после открытия в 1814 году Благородного пансиона при Царскосельском лицее вел аналогичные классы и в нем. Кошанский хотел стать директором лицея, однако в этом ему было отказано. По словам Малеина, это, пожалуй, было единственной его служебной неудачей [с.24]. Параллельно Кошанский состоял членом Императорского человеколюбивого общества (с какого года - точно неизвестно); в 1824 году он был назначен директором Санкт-Петербургского Института слепых при этом обществе. Его заслугой было введение в 1826 году нового, более удобного шрифта для печатания книг для слепых, а также проект устава для института, который, однако, успеха не имел (текст не найден). Помимо этого, Кошанский состоял: с 1823 по 1826 год (до закрытия) - в комитете для рассмотрения учебных книг, употребляемых в пажеских и кадетских корпусах; с 1827 года и до самой смерти - в комитете при министерстве народного просвещения для рассмотрения пособий, употребляемых в учебных заведениях России. Николай Федорович был также избран членом двух научных обществ: Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (в 1818 г. ?) и Московского общества любителей российского слова (в 1819 г.).

В Царскосельском лицее Кошанский преподавал церковнославянский язык, латинскую и русскую словесность, историю искусства, в круг его обязанностей входило и обучение стихотворству. Как и в московский период, он писал в основном учебники для своих подопечных. Это издание басен Федра, с примечаниями и словарем (1814; 2-е изд. 1832 г.), второе и все последующие издания “Латинской грамматики” (1815; последнее 1844), дополненные словарем, “Корнелий Непот, о жизни славнейших полководцев”, с примечаниями и словарем, “Ручная книга древней классической словесности…, собранная Эшенбургом, умноженная Крамером и дополненная Н. Кошанским” в двух томах (1816-1817) и “Сокращение Священной истории (Epitome Historiae Sacrae)” по Ломону, с замечаниями, правилами и словарем (1818; ? 1824).

Единственным не учебным изданием являются вышедшие в 1811 году, еще в Москве, но уже после отъезда автора, “Цветы греческой поэзии”, идиллии Биона и Мосха с переводами и комментариями самого Кошанского. Эта книга, не будучи учебником, органична в кругу классической словесности, а также мифологии и древностей, наиболее любимых из преподаваемых им предметов. Она – существенное и необходимое звено в цепочке “Руководство к познанию древностей” - “Цветы греческой поэзии” - “Ручная книга древней классической словесности” - [“История искусства древности” Винкельмана], не говоря о том, что древняя словесность - греческая и латинская (цепочку можно продолжить оставшимися учебниками по латыни) - и шире. Древняя культура, а именно так понимал словесность Кошанский, составляет в его курсе единое целое с русской словесностью, они формируют единую образовательную программу, которую Николай Федорович начал воплощать в Университетском пансионе и активно продолжил в лицее. И в этом смысле совершенно логично, что он стремился перевести и издать книгу Винкельмана, уже будучи профессором в Царскосельском лицее: она была необходимостью (вспомним, что Кошанский переводил отрывки из нее еще в 1807 г.). Невозможность осуществления этого намерения прервала начатое в московский период поступательное движение. Его последним отголоском явилась статья 1821 года “Взгляд на историю искусств”, заключающая в себе биографии греческих художников, последнее, что напечатано из “Истории искусств” Винкельмана. Помимо нее, Кошанский написал в этот период только одну статью - “О русском синтаксисе” (1819), представленную первоначально в Общество любителей российской словесности в форме письма к его председателю А. А. Прокоповичу и являющуюся критическим разбором академического синтаксиса, а также произнес речь “О преимуществах российского слова” (1811) на торжественном открытии Царскосельского лицея. Николай Федорович напечатал за это время только одно стихотворение – “На смерть графини Ожаровской” (1814). 15 марта 1828 года он ушел в отставку.

О педагогической деятельности Кошанского во второй, петербургский период сохранились и официальные документы, и воспоминания бывших лицеистов (включая работы, написанные другими авторами на их основе). К первым относятся, прежде всего, формулярный список Н. Ф. Кошанского за 1827 год [см. Малеина, с.2], на основе которого и устанавливаются все даты, места службы и произведения, “Памятная книжка Императорского Александровского лицея на 1856- 1857 год” (1856), где помещена, по-видимому, первая биография Кошанского И. Я. Селезнева, его же “Исторический очерк Императорского Александровского Лицея с 1811 по 1861 год” (1861). Сюда можно отнести статьи в словарях – Брокгауза и Эфрона (т.XVI, 1895) и Русском биографическом (т. IX, 1903) – и сведения из “Сочиненений Пушкина” издания Императорской Академии Наук (т. I, 1899). Об участии Кошанского в Обществе любителей российской словесности сообщается в одноименной статье М. Лонгинова в “Русском Вестнике” за 1858 год (т.XV, кн.2). Ко вторым относятся, прежде всего, отзыв о Кошанском в книге его бывшего ученика акад. Я. К. Грота “Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. Статьи и материалы” (1899), “Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым” (т.III, 1896), книга безымянного ученика Кошанского “Благородный пансион Царскосельского Лицея” [см. Малеина, с.33], одна страничка в “Сочинениях Батюшкова”, изданных под редакцией Л. Н. Майкова. Кошанский и Батюшков познакомились в Санкт-Петербурге в 1805 или 1806 году; возможно, что Н. Ф. давал Батюшкову уроки древнегреческого последнему. Упоминается Кошанский в работе В. П. Гаевского “Пушкин в лицее и лицейские его стихотворения” в “Современнике” за 1863 год (т. XCVII), в воспоминаниях графа М. А. Корфа [приводятся у Грота на с.226]; В работе А. Г. Малеина “Николай Федорович Кошанский” (1901), широко используются все возможные документы эпохи (большинство из них указано выше).

До Малеина, да даже и после, фигура Кошанского интересовала большинство историков литературы в основном в связи с проблемой его возможного влияния на А. С. Пушкина (Л. Н. Майкова - на Батюшкова). Откроем “Русский биографический словарь” - первая строчка гласит: “Кошанский, Николай Федорович, профессор Царскосельского лицея, учитель А. С. Пушкина…” Малеин начинает свою книгу словами, что в течение всего XIX века Кошанским не интересовались как самостоятельной фигурой, крупным ученым (надо отдать должное, в словаре Брокгауза и Эфрона Кошанский назван автором известной риторики). В его биографии суммируются бытовавшие мнения: “Как полагают, “Цветы греческой поэзии” вдохновили Батюшкова и Пушкина на создание своих произведений” [Малеин, с. 14]; “В нашей литературе неоднократно говорилось, что Кошанский преследовал стихотворческую деятельность Пушкина и даже завидовал ему, так как сам кропал вирши” [Малеин, с.26] и т.д. Споры и велись вокруг этих двух пунктов (сейчас мы пока не касаемся риторик).

Несмотря на то, что Николай Федорович пришел в лицей хорошо подготовленным педагогом с десятилетним опытом преподавания за плечами, с первым выпуском отношения у него не сложились. Все отрицательные отзывы относятся именно к этому периоду. Наиболее резким является мнение графа Корфа: между Кошанским и наиболее талантливыми его учениками были неприязненные отношения из-за зависти первого к их стихотворным талантам; профессор в его глазах не только старомодный педант, но и жеманный человек, претендующий на светскость [Грот, с. 226]. Не так категоричен, но не менее суров Гаевский в оценке преподавания Кошанским стихотворства: проанализировав отметки и поправки Николая Федоровича к неизданной оде А. Д. Илличевского “Освобождение Белграда”, Гаевский заключает, что “вкус педагога далеко не равнялся его усердию” и что им, “сообразно с духом времени, поощрялась напыщенность и ходульность и порицалась простота, считавшаяся низкой” (в приводимой автором строфе Кошанский заменил некоторые стилистически нейтральные выражения на высокие церковнославянские) [цит. по Маленину, с.31]. Цитируя эти слова Гаевского, “Русский биографический словарь” тоже делает вывод, что Кошанский “к несчастью не обладал большим художественным вкусом”.

Таким образом, учитель и его талантливые ученики и, прежде всего Пушкин, расходились во взглядах на необходимость изучения, а главное – безусловного соблюдения правил риторики и поэтики, требуемого Кошанским в их классных сочинениях. Тем более, что Николай Федорович соблюдал строгую постепенность в процессе обучения: поначалу запрещал лицеистам сочинять, полагая, что прежде надо научиться мыслить и чувствовать; писать они начали с периодов. Пушкину, полагает Малеин, “нечего было заимствовать у Кошанского даже относительно техники стиха” [с. 30]. Думается, данную ситуацию хорошо характеризуют слова из “Общей риторики” самого Николая Федоровича: “Скажут: гению правил не нужно. Не спорю… Но сочтите гениев…” Другая сторона проблемы влияния Кошанского на Пушкина (в данном случае – и на Батюшкова) состоит в ответе на вопрос, пользовались ли они переводами из ”Цветов греческой поэзии” при создании своих переложений соответствующих стихотворений. Если и пользовались, заключает Малеин, то кроме книги Кошанского у них под рукой были и другие, скорее всего франкоязычные (во всяком случае, у Пушкина) переводы.

Как известно, свое нерасположение к Кошанскому и неприятие его правил Пушкин выразил в стихотворении “Моему Аристарху”, а Дельвиг написал пародию на его элегию “На смерть графини Ожаровской” – “На смерть кучера Агафона”. Таким образом, влияние Кошанского либо было незначительным (как считает Малеин), либо проявилось в отталкивании Пушкина от существующей риторической традиции, либо не выражено имплицитно. Вопрос требует дополнительного, более тщательного изучения.

Закрывая тему взаимоотношений Кошанского и Пушкина, отметим, что Николай Федорович был хорошо знаком со всеми его стихотворениями и поэмами. Об этом свидетельствуют не только воспоминания Я. К. Грота и М. А. Белухи-Кохановского [Русская старина, с. 841-42] (Кошанский часто читал произведения Пушкина в классе), но и обе риторики. В “Общей риторике” разбирается построчно надпись к портрету Жуковского (“Его стихов пленительная сладость…”), в разделе о слоге из “Руслана и Людмилы” взят пример на фигуру умедления; в “Частной риторике” “Бахчисарайский фонтан” и “Руслан и Людмила” приводятся как образцы поэтической повести, а “Евгений Онегин” - поэтического романа. Малеин даже предполагает, что Кошанский “едва ли не первый и в той же “Риторике” произвел Пушкина в гении” [с.28], восхищаясь его надписью к портрету Жуковского (“…а пятый [стих] так пленителен своею плавностью и так ярко освещен прелестью идей и правдой, что нельзя не назвать его “стихом гения”).

Но натянутые отношения сложились у Николая Федоровича только с первым выпуском лицеистов. Во все последующее время его авторитет среди воспитанников был очень высок: “Всех их [преподавателей] превосходил Кошанский, бывший в свое время в лицее и пансионе едва ли не тем же, чем профессор Мерзляков был в свое же время в Московском Университете. С многостороннею классической образованностию и большой опытностию в преподавании он соединял необыкновенно тонкий и изящный вкус, восторженное поэтическое настроение и особенный дар передавать то и другое своим слушателям… Он старался поддерживать и развивать в слушателях своих установившуюся еще со времен Пушкина и Дельвига любовь к литературным упражнениям, прозаическим и стихотворным” (“Благородный пансион Царскосельского Лицея” [цит. по Малеину, с.33]). Грот также подчеркивает наличие у Кошанского таланта лектора; в одном из писем Плетневу он сообщает, что у Николая Федоровича были “все качества прекрасного преподавателя”.

Итак, пятнадцатого марта 1828 года Кошанский вышел в отставку. Но педагогическая деятельность его продолжалась – вместе с такими известными филологами как А. Х. Востоков, Я. В. Толмачев, М. И. Талызин он продолжал работать в комитете для рассмотрения пособий, употребляемых в учебных заведениях России при министерстве народного просвещения. Именно в третий период Кошанский написал свои знаменитые “Риторики”. Конечно, история их создания началась задолго до этого, когда он, будучи студентом, преподавал риторику в Благородном Университетском пансионе и, вполне вероятно, пользовался учебниками Ломоносова и Рижского. В основе “Риторик”Кошанского и опыт его лицейского преподавания, и лекции второго периода: “в них входило многое из того, что впоследствии явилось в названных книжках” [Грот “Пушкин”, с. 42]. Это видно из самого текста: пример “винословного” периода взят из “Постановления о Лицее”, в качестве практических упражнений в «искусственных рассуждениях» предлагается написать приветственную речь перед началом испытаний и благодарственную речь после них при выходе из училища (по примеру Торжественных Актов в лицее); в “Частной Реторике” приведен ранее нигде не печатавшийся анекдот об Александре I и лебедях, живших в царскосельском пруду. Безусловно, при написании книг материал лекций был тщательно переработан - основными принципами были краткость, лаконичность, простота и доступность стиля изложения - а примеры пополнены из современной русской литературы, которую Кошанский знал в совершенстве. С “Частной Реторикой” он работал, по-видимому, до самой смерти.

“Общая Реторика” стала учебником для гимназий со второго издания (1830). О том, как и почему это произошло, вкратце сообщает Малеин, и достаточно подробно описывает современный иследователь Н. Михайлова в монографии “Судьба “Реторик” Кошанского” (1984). Как следует из этих материалов, около 1827 года в комитете возник вопрос о необходимости реформирования преподавания словесности, для чего было решено разработать программу курса. Ее составление было поручено академику П. И. Кеппену и членам комитета Я. В. Толмачеву и Н. Ф. Кошанскому. Первоначально задача написания учебника “Риторики с присовокуплением самых кратких правил стихосложения и родов поэзии” [А. А. Перовский, председатель комитета, 1827] была возложена на Я. В. Толмачева; одновременно такое же предложение послали А. Ф. Мерзлякову, предложив “избрать в руководство лучшего по методике иностранного по сей части писателя” [А. А. Перовский, 1827]. Я. В. Толмачев, профессор Санкт-Петербургского университета, к тому времени уже был автором “Военного красноречия” (1825); у А. Ф. Мерзлякова, профессора Московского Университета, преподававшего по кафедре красноречия и поэзии, вышло три издания “Краткой риторики” (1809; 1817; 1821; последнее вышло в 1828). Почему Толмачев не стал писать учебника, не известно, а Мерзляков в 1829 году прислал в адрес комитета сначала рукопись “Риторики”, потом и “Пиитики”. “Риторика” оказалась почти буквальным переводом известной “Der Redner und Dichter” Гейнзия и, по мнению А. А. Перовского, переводом очень неудачным, “с прибавлением авторов древних и европейских из Эшенбурга и с присовокуплением русских, весьма недостаточных” [А. А. Перовский министру народного просвещения К. А. Ливену, 14 января 1830 г.]. Одним из главных недостатков “Риторики” Мерзлякова были литературные примеры - “почти все обветшалые”. Особенно разительно это заметно на фоне “Общей Реторики” Кошанского, рассматривавшей прозаические и стихотворные произведения XIX века, в том числе Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского, К. Батюшкова и А. С. Пушкина. Когда комитет отверг учебник Мерзлякова, Кошанский предложил свой, недавно вышедший (1829), и “комитет, рассмотрев помянутую Риторику, нашел, что она, основана будучи на нынешнем состоянии нашей словесности, более прочих подобных книг применена к потребностям гимназий и потому, по мнению Комитета, с пользою употребляема может быть в учебных наших заведениях” [А. А. Перовский К. Л. Ливену, 14 января 1830 г.].

Первое издание “Частной Реторики” Кошанского вышло после его смерти, в 1832 году, подготовленное к печати А. Х. Востоковым. В делах комитета сохранились отзывы на нее Я. В. Толмачева, М. И. Талызина (профессора Санкт-Петербургского педагогического института) и А. Х. Востокова. В качестве достоинств отмечается, что “Частная Реторика” приспособлена “по методе и образу изложения к понятию учеников” (Толмачев), “гораздо приступнее и занимательнее для начинающих учиться красноречию” (чем, например, “Учебная книга российской словесности” Н. И. Греча, с которой ее сравнивает Талызин), все понятия изложены “ясно, просто, даже привлекательно” и почти каждое снабжено примерами “из лучших наших писателей” (Талызин) [Михайлова, с. 20]. Подробнее и обстоятельнее характеристика Востокова, содержащая и критические указания на “педагогические” ошибки, например: “о хитростях и неопределенности, допускаемых в дипломатических бумагах, юношеству говорить не должно. Этому научаются люди сами собою…” или “грамматику Российской Академии нельзя назвать лучшей учебной книгою языка. Словарь Академии, другое дело…”[там же].

И Малеин, и Н. Михайлова отмечают, что “Общая Реторика” подверглась весьма резкой критике уже в 30-31 годы. При этом для большинства журнальных рецензий выход учебника Кошанского – лишь повод объявить риторику либо бесполезной, либо даже несуществующей наукой. Самая мягкая характеристика – “Общая Реторика, сочиненная почтеннейшим Н. Ф. Кошанским, не может принести большой пользы учащимся” – в “Сыне Отечества” за 1830 год (№8, с.120), еще находящем некоторые достоинства, как-то тонкий литературный вкус автора. ”Московский Телеграф” за 1831 год (№5, с.86) уже обвиняет вообще всю риторику – как “варварское, схоластическое знание”. “Библиотека для чтения” (1836, т. 17, отд. 6, с. 37) прямо называет риторику несуществующей наукой и далее иронично замечает: “Мерзляков создал Кошанского, а Кошанский создал А. С. Пушкина. Следовательно, А. С. Пушкин учился по риторике г. Кошанского, следовательно, учась по риторике г.Кошанского, можно выучиться прекрасно писать”. Апофеозом критики обеих “Реторик” стали статьи В. Г. Белинского 40-х годов в “Отечественных записках” и “Литературных прибавлениях” к “Русскому инвалиду”, в которых он ратовал за создание новой теории словесности, свободной от пережитков классицизма. Так, в №1 “Отечественных записок” за 1845 год (т.38, отд.6, с.34) он писал: “Всякая реторика есть наука вздорная, пустая, вредная, педантская, остаток варварских схоластических времен, все реторики, сколько мы знаем их на русском языке, нелепы и пошлы; но реторика г.Кошанского перещеголяла их всех. И эта книга выходит уже девятым изданием! Сколько же невинного народа губила она собою!” Думается, прав Малеин, говоря, что Белинский “в своем стремлении уронить достоинство учебника, переходил, кажется, меру”.

Тем не менее, “Реторики” Кошанского держались до 1851 года. Министерство народного просвещения, не решаясь сразу отменить учебники, поручило отзыв о них академику П. А. Плетневу. П. А. Плетнев в письме к Я. К. Гроту от 28 февраля 1848 года обосновал свое мнение о риторике Кошанского так: “Я расхваливаю ее, находя, что ежели уж нужно учится риторике, то, конечно, лучше по дельной, умной, хотя и очень педантской книге Кошанского, нежели по глупой, бестолковой и обличающей прямое невежество, как у всех других” [“Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым”, с.195]. В своей книге, защищая память учителя от нападок, Грот подчеркивал, что критикуя “Риторики”, надо иметь в виду - “обе они имеют одно редкое для того времени достоинство - историческую основу, знакомят в правильной системе с историей древней и новой литератур, в особенности русской, и, во-вторых, что они заключают в себе только нить или канву, по которой дальнейшее развитие и оживление предмета предоставляется знанию и искусству хорошего преподавателя”[Грот, “Пушкин”, с. 42].

В 1851 году, сообщает Малеин [с.70], “Риторики” Кошанского были заменены “Теорией русской словесности” К. П. Зеленецкого, переделанной председателем комитета для рассмотрения пособий, употребляемых в учебных заведениях России И. И. Давыдовым. По-видимому, он имеет в виду анонимный четырехтомный учебник, созданный, как показало разыскание В. И. Аннушкина [Кто же составитель анонимной “Теории словесности” 1851-60 годов?//Риторика.Специализированный проблемный журнал. - 1996. - №1(3) - с.107-123], не только по четырем курсам К. П. Зеленецкого, но и по Кошанскому. В учебник Давыдова вошли шесть глав из “Общей Реторики”. Об авторитетности Кошанского у последующих поколений свидетельствует и Малеин. Так, он отмечает, что “весьма многие части обеих риторик и теперь [в 1899 году!] проходятся в наших среднеучебных заведениях… особенно замечательна в этом отношении “Частная риторика”; и далее: ” в “Учебнике Теории Словесности” М. Г. Павловича (1899) из риторик Кошанского взято девять примеров на фигуры речи” [c.63].

В последний период своей жизни Николай Федорович занимался, если можно так сказать, теорией педагогики. В бумагах Комитета устройства учебных заведений сообщается о его работе под названием “Наставление учителям” (1829), содержащей общие правила “в отношении к самим себе”, “в отношении к учащимся” и “в отношении к искусству преподавания” [Малеин, с.86]. Комитет утвердил ее под названием “Руководство для учителей”, обязав Кошанского написать к нему введение об обязанностях учителей “от побуждений Веры” [там же], но о дальнейшей судьбе этой книги ничего не известно – вероятно, она не была издана. Кроме того, в 30-м году он занимался составлением “Книги чтения в уездных училищах” (в бумагах Комитета отмечено, что Кошанский составил список статей для нее), окончить которую не успел [Малеин, с86].

Николай Федорович Кошанский умер 22 декабря 1831 года в Санкт-Петербурге от холеры и был похоронен на Смоленском кладбище; его некролог помещен в 293 номере “Северной Пчелы” [Русский биографический словарь, т.9].

I период: московский (1800-1811)

Как видим, в первом периоде выделяются три группы: учебники латинского языка; книжечка русской грамматики; работы по искусству - античному и современному(“археологии” и “древностям”, в терминологии Кошанского). Из них первые две группы, за исключением “Латинской грамматики”, можно объеденить - все эти учебники являются повторительными курсами к урокам автора в Благородном Университетском Пансионе. Реальную ценность представляет “Латинская грамматика” - вместе с изданиями Федра, Корнелия Непота и Священной историей она составляет курс латинской словесности и, таким образом служит связующим звеном между первым и вторым периодами.

Как, впрочем, и “Цветы греческой поэзии”. Они могут быть соотнесены как с латинскими учебниками, так и с “древностями”. С последними постольку, поскольку далее последует перевод Эшенбурга и неосуществленный - Винкельмана.

Из работ этого периода нам были доступны: из учебников - латинский и русский; из работ по искусству - т. н. “Археология” и статья “Каков должен быть истинный художник?”; издание идиллий Биона и Мосха. Остальные приведены по Малеину и словарям - Брокгауза и Эфрона и биографическому.

“Начальные правила русской грамматики” (М., 1807) Представляют собой первую часть грамматики, а именно - “словопроизведение”,т. е. начатки морфологии, предваряемые кратким сообщением о звуках и буквах русского языка, о том, что такое слоги, слова, “речь”, т. е. предложение, и какие существуют части речи. Далее идут определения категорий имени, числа, падежа и рода; краткие характеристики каждой части речи. Так же как и в любых инотранных грамматиках даются полные таблицы именного и адъективного склонения (во всех родах и числах) и спряжения глагола (во всех залогах, временах, наклонениях). Завершается эта книжечка примером разбора части речи и аналогичным заданием для самостоятельного выполнения. Как можно видеть, она является лишь кратким справочником самых необходимых грамматических правил, без какого-либо оригинального материала. Однако, именно это оказалось тем, что нужно - нами обнаружено шестое(!) ее издание, в то время как у Малеина только три.

“Латинская грамматика” (по Брэдеру) (изд. 3-е, Спб., 1823) Состоит из трех больших частей: теоретической, включающей “Объяснение слов порознь. Etimologia”, т. е. морфологию, и “Соединение слов. Syntaxis” - правила согласования и глагольного управления; текстов, разбитых на четыре книги: “Натуральную историю для детей” (“Устроение Вселенной”, “О животных”, “О человеке”), “Разговоры” (“О Боге”, “Любовь к родителям”, разные), “Повести” (моралистические и исторические) и “Басни”; латинско-русского словаря. Судя по правилам, манере их объяснения и коротеньким нравоучительным рассказам (по одному маленькому абзацу), “Латинская грамматика” представляла собой учебник первой ступени обучения, “Басни Федра” и “Корнелий Непот” - последующие, более сложные ступени. К переводу и адаптированию этого издания Кошанский подошел творчески - большинство примеров взято из современной жизни, например: правило на использование буквы “k” - Rasumovsky, Kutusov или такие любопытные предложения: Qui furti in Anglia convietus est, in Sinum Botanicum deportatur; Cerevisiae sapor vel dulcis est, vel amarus. О самостоятельном подборе примеров свидетельствуют также lapsus calami (на них указывает Малеин, с.12), например, Plures in Turcia et India mulieres uno (вм. uni) viro nubunt. Таким образом, латинский язык вовсе не рассматривался им как мертвый.

“Каков должен быть истинный художник?” (“Образование художника” 1818)

Статья написана в 1807 году, одновременно с переводами из Винкельмана и “Руководства” Милленя, том году, когда Кошанский стал доктором философии. Поскольку общеэстетические работы компактно группируются, можно заключить о повышенном интересе автора к теоретическим проблемам искусства. Влияние Винкельмана здесь несомненно, и обращение к нему Кошанского - очень важный, формирующий момент научной карьеры.

История искусства “в некотором смысле есть история образов человечества”, а Винкельман, этот “гений, постигший тайны искусства” [“Взгляд на историю искусств”, с.4], описал смену эпох как смену стилей, показав их формирование и преемственность. Кошанский, как в свое время Ломоносов, является создателем нового стиля - стиля эпохи Александра I. Переводы Винкельмана, Милленя, Эшенбурга, оригинальные статьи - все это общеэстетические поиски стиля, закономерно увенчавшиеся теорией словесности. Разбираемая статья и “Реторики” предстают как начальная и конечная точки пути; параллель “образ художника” - “образ ритора” представляется очевидной. Перепечатав статью в 1818 году в “Сыне Отечества”, Кошанский переименовал ее в “Образование художника” [здесь используется именно это издание].

Какими же качествами должен обладать истинный художник и какие отправные пункты можно наметить в работе?

В начале статьи определение художника дано узко - это человек, посвятивший себя изящным искусствам, но не Поэт и Музыкант, а только тот, кто употребляет ручную работу [с.241]. Потому и способностями он должен обладать прежде всего специфическими: быстрым и точным зрением, верной рукой, крепким и желательно красивым телосложением. Но постепенно понятие расширяется: художнику необходимы и душевные качества - во-первых, для практического успеха. Это “прямой ум и его живость” [с.244]; особенная, артистическая память - багаж видов и предметов, на которые опирается художник, когда при помощи воображения, в соответствии с разумными правилами, он воспроизводит эти виды в особом, только ему присущем порядке. И расширяется понятие до понимания художника вообще. Постепенно идет “возвышение” способностей - от практических навыков до высоких нравственных качеств: вольности духа в сочетании с твердостью характера и терпеливостью, благоразумной страсти к славе, чувствительности, поскольку каждое творение “должно пленять нас и трогать” [с.248] и, наконец, “страсти к добру, к любви и дружбе”[там же] (как тут не вспомнить Карамзина?). “В красноречии живописном, так как в словесном и музыкальном, тот только трогает, кто сам душевно тронут” [с.там же] (Гораций, цитируемый потом и в риториках). Итак, первое обобщение. Кошанский приводит нас к карамзинской мысли, что художник должен быть не только квалифицированным, но настоящим человеком [у Карамзина: хороший писатель - хороший человек]. Одновременно намечается общность истинного красноречия в основных видах искусства. Поэтому вполне логичным является следующий шаг, к новому обобщению: художник должен овладеть искусством писать. И, таким образом, мы приходим к мысли, что истинный художник - это, как принято говорить сейчас, Художник с большой буквы. Не узкий специалист, но всесторонне образованный и эрудированный человек (ни к этому ли близок сам Кошанский и впоследствии - языковая личность, им формируемая?). Далее четко формулируется идеал - главная мысль статьи: “Таким образом приближается он [художник] к славным Художникам Греции, кои тогда только допускаемы были к таинствам Живописи и Ваяния, когда были образованы, и совеншенно свободны от всех рабских впечатлений и духа торговли” [с.250]. Каково призвание истинного художника? “Посвятить творения свои Религии, Героям и Отечеству”. Так впервые в работах Кошанского проявляется “общественно-идеологический стиль” эпохи - “возвышенного красноречия” [Аннушкин, с.392], полностью отразившийся в его теории словесности как нормативном учении.

”Руководство к познанию древностей г. Ал. Милленя”(1807)

Перевод т.н. “Археологии” Милленя был поручен Кошанскому еще М. Н. Муравьевым, и работал над ним Николай Федорович в основном в Санкт-Петербурге, практически одновременно со своей докторской диссертацией. Книга вышла в 1807 году уже после смерти Муравьева и посвящена министру народного просвещения графу П. В. Завадовскому, в лице которого Кошанский попытался найти себе нового покровителя.

“Руководство” - это тот минимум необходимых теоретических знаний, который лежит в основе археологии; даже точнее - вводный курс в древности, очерчивающий сам предмет, его необходимость и задачи, и указывающий, в каком направлении продолжать изучение. Поэтому не случайно, что Кошанскому было поручено переводить его в период подготовки докторской диссертации по истории искусств. С другой стороны, как книга, знакомящая с современным состоянием науки, с самыми значителными учеными в области древностей и их трудами, “Археология” Милленя - это и введение к неосуществленному переводу “Истории искусства древности” Винкельмана, в котором - кто знает? - Кошанскому удалось бы сделать более обширные дополнения о российских музеях.

“Руководство” носит методический характер. В нем не только подробно обосновывается польза археологии для всех гуманитарных наук (приводятся аргументы, почему она необходима для художника, писателя и поэта, историка), но и даются рекомендации, как изучать древности, какими книгами пользоваться, а какими нет, и даже - развернутый авторский план учебного курса этого предмета, а также мнение автора, каким должно быть сочинение (еще не написанное), которое систематизировало бы сведения о всех существующих памятниках.

Большая часть “Руководства” посвящена критическому разбору литературы по археологии - с древности до момента написания книги: отдельных сочинений, словарей, энциклопедий, т. н. библиотек. С особым, я бы даже сказала, благоговейным вниманием анализируется деятельность “бессмертного” Винкельмана и его знаменитая “История искусства древности”; научная биография этого авторитетнейшего ученого самая подробная из всех. В наиболее интересной для нас главе, “Описании музеумов”, - краткая история возникновения музеев и частных коллекций (кабинетов), которую автор ведет от греческих храмов; характеристики четырех наиболее крупных российских собраний и написал Кошанский. Это Эрмитаж - “один из первых кабинетов в Европе”, основанный Екатериной Великой и усовершенсвованный Александром I; его коллекция состоит из трех частей: резных камней (“уступает только итальянской”), древних медалей и новейших медалей. “Желательно иметь описание сих древностей,” - замечает Кошанский. Во-вторых, это Кабинет Академии Наук - Кунсткамера - которая, правда, имеет немногие древности. В-третьих, Кабинет древностей Московского Императорского Университета, главнейшим собранием которого являются медали, в основном новейшие. И, в-четвертых, это Семятичевский Кабинет. “Подробное описание сих заведений в России ожидать еще должно…”

“Цветы греческой поэзии” (1811)

В 1811 году Н.Ф.Кошанский выпустил, по словам Малеина, “обширный труд, делающий честь не только его составителю, но и вообще филологическому образованию того времени”[с.14]. Книга распадается на две части: большая состоит из греческих оригиналов, “напечатанных великолепным шрифтом, напоминающим шрифт в изданиях Firmin Didot XVIII столетия”[Малеин, с.15] и комментариев к ним; вторая - из переводов самого Кошанского:

Текстам предшествуют стихотворное посвящение Александру I и предисловие к читателям. Сами греческие оригиналы сводные: в предисловии Кошанский пишет, что пользовался шестью различными изданиями, в частности, в комментариях упоминается “Florilogio” Стобея в изданиях Геснера и Гроция, а также Фалькенарий и Брунк, откуда, по большей части, заимствованы и комментарии. В “Цветах” предпринят “опыт замечаний исторических, критических и эстетических”, которые, на наш взгляд, едва ли не наиболее любопытны в этой книге: Кошанский сообщает не только сведения историко-мифологического характера, не только разбирает стиль стихотворений, оценивает их с точки зрения эмоционального воздействия на читателя, он еще подыскивает везде, где только возможно, параллели к данной теме или выражению, фразе, а также “прекрасные места из других славнейших древних писателей, кои перевели их или весьма счастливо им подражали”. Среди цитируемых авторов - Гомер, Гелиодор, Феокрит, Геродиан, Овидий, Сенека. Замечательно то, что Кошанский приводит и современных писателей, не только немецких, французских, английских и даже испанских и итальянских классиков, но и отечественных: Богдановича, Державина, Капниста. Так, отрывок из “Душеньки” соседствует с “Метаморфозами” Овидия. Приведем некоторые примеры. О стиле и достоинствах первой идиллии Кошанский говорит: “чувствия пленительны, страсти сильны и разительны; в слоге выражения весьма удачны и счастливы, слова плавны и звучны, стихи подобны музыке с приятнейшими повторами и остановками”; “при всем блистательном достоинстве показывает век слишком утонченный, образованный”. Идиллии Биона настолько прелестны, восклицает автор, “что жаль душевно всех тех, коих лишило нас завистливое время”. Или вот пример на “цепочку” писателей к одному из мест третьей идиллии (третий стих): “так говорится о тех, кои от стыда или раскаяния потупляют глаза в землю, также и о тех, кои заняты глубоким размышлением.

Таким образом, комментарии весьма обстоятельны и достигают иногда большого объема (например, к первой идиллии - 28 страниц), хотя они не строго научны: Кошанский не приводит всех вариантов разночтений в спорных местах, а выбирает то или иное слово, руководствуясь собственной интуицией. Но строгая научность и не являлась его целью, о чем автор и сообщает в предисловии. Посмотрим на обращение “К читателям”, предваряющее греческие тексты. Сначала идет стихотворная часть, в которой Кошанский объясняет, почему он выбрал именно греческих поэтов: ”Ищу себе цветов и благовонных трав/ Не всеми виданных, не всем еще известных,/ Притом не повсеместных…” Можно сравнить труд Кошанского с современными двуязычными популяризаторскими изданиями классических английских, например, или испанских поэтов (Шекспира, Бэкона, Хименеса), в которых даны параллельно оригинал и перевод. В стихотворном обращении у Кошанского как будто вырывается тайная надежда и намерение, касающееся греческих стихов, “Ах, как бы посадить на Русской их земли!” И хотя автор и боится - они “в руках моих завянут” и “любители на них не взглянут”, все же благородная просветительская цель и просто человеческое желание поделиться эстетическим наслаждением от любимых стихотворений поддерживает его в данном намерении:

Scire tuum nihil est, nifi, quod fcis, hoc fciat alter

*Все знание твое ничто,

когда не разделил с тобой его никто.

Своей книгой Кошанский расчитывает привлечь внимание широкой аудитории: в следующей за стихотворным обращением прозаической части, призывая не пугаться оригинального греческого текста, он выказывает надежду, что не только читатели, но, может быть, и читательницы откроют эту книгу. Несомненно также, что “Цветы…”, как и все остальные работы Кошанского, преследовали обучающую, просветительскую цель. Недаром в заключение автор высказал пожелание, “чтобы русские любимцы Муз обратили внимание на словесность греков, и, если можно, соединяли бы ученость со вкусом”. Понятно некоторое недоумение Малеина по поводу цели этого издания [с.16]; если его и нельзя назвать ни учебным, ни хрестоматией по истории древнегреческого языка или литературы, то вполне правомерно считать “Цветы…” своего рода научно-популярным изданием, включающим древнегреческую словесность в круг образованности, как себе его представлял Кошанский, в авторскую теорию словесности.

II период : царскосельский (1811 - 1828)

Во втором периоде тоже три тематические группы: речь и статья о русском языке; комментированные латинские тексты; две работы по истории искусств древности (в статье из Винкельмана - биографии греческих художников). Из всех изданий, к сожалению, был недоступен первый том “Ручной книги древней классической словесности”.

”О преимуществах российского слова” (1811)

Речь “О преимуществах российского слова” была произнесена Кошанским на торжественном открытии Царскосельского лицея девятнадцатого октября 1811 года и представляет собой классический пример академической речи, небольшой по объему, с прозрачной и четкой зеркальной структурой, в высоком периодическом стиле. В содержательном отношении она имеет вполне угадываемый литературный источник - статью Н. М. Карамзина “О народном патриотизме” (18 ).

Главную мысль можно выразить следующим образом: если предположить, что есть совершенный язык, то “слово Российское ближе и удобнее к совершенству, нежели все языки иноплеменных”, так как в полной мере обладает шестью свойствами; эти свойства суть:  

обилие, т. е. богатство слов и выражений, прежде всего потому,что “язык предков наших [“славянский”, которому мы наследуем] был зерцалом греческого”

свобода в расположении слов; “сей свободы ни один почти из новейших языков не имеет” - она была в древних языках и через “славянский” перешла в русский

благородство и важность в сочетании с “быстротой” (энергичностью, соразмерностью языка) - опять же как в древних языках, греческом и латыни

выразительность и гибкость слов; “сие свойство есть отличие Российского слова”

гармония и “подражание природе” (живопись в звуке) - “язык Российский есть самая музыка”, он способен передавать самые разные звуки природы, например, шум водопада: ”Грохочет эхо по горам,/ Как гром, гремящий по громам” (Державин)

Все эти причины подводят нас к мысли (последующему, т. е. предложению), что русский язык наиболее близок к совершенству из современных языков, да практически и есть этот совершенный язык - просто Кошанский выразил свою мысль в несколько завуалированном виде.

И, наконец, последняя, шестая причина:

великие творения словесности -как поэзия, так проза, в частности ораторская; и здесь у России есть преимущество: если другие народы формировали свою литературу “веками и продолжительною опытностию”, то Россия “единым столетием, как единым шагом их достигла”.

Этот последний довод завершается риторическим вопросом: “И сей живой, подражательной музыке дерзают предпочесть звук иноземный? Доколе не истребится предрассудок…” Далее следует рекапитуляция и заключение - выражение уверенности, что юные воспитанники лицея не будут подвластны предрассудку, но обратят “внимание к словесности Российской, к наукам, ко всему высокому, прекрасному и великому” и воспарят “в путь славы, по стопам предков”.

Таким образом, речь имеет зеркальное построение: первые одиннадцать периодов - силлогизм в прямом порядке следования посылок и вывода, остальные восемнадцать - в обратном (обращенная хрия).

Речь является программным произведением - в ней кратко сформулированы филологические взгляды Кошанского,и в этом смысле она предшествует “Реторикам”; речь содержит образовательную программу автора - он будет преподавать лицеистам русскую словесность, связывая ее с классической и западноевропейской, но при этом выделяя, ставя ее в центр данных связей.

”Басни Федра, с примечаниями и словарем” (1832)

“Учебное” и “очищенное” издание басен Федра вышло в 1814 и в 1832 годах; второй раз уже после смерти автора, но подготовленное им самим - об этом свидетельствует “Уведомление о первом издании” в начале книги. “Басни Федра” являются, по существу, хрестоматией к “Латинской грамматике (по Брэдеру)”: в предисловии учащимся сообщается, что знак параграфа в комментариях - ссылка на грамматические и синтаксические правила в указанном учебнике, здесь они не объясняются. В издании представлены восемдесят четыре басни из всех пяти книг, при этом девять басен опущено, по-видимому, из педагогических соображений.

После каждой басни, а зачастую и прерывая ее текст, идет комментарий, включающий в себя: во-первых, краткую справку историко-культурного или историко-географического характера (например: эта баснь написана в эпоху правления NN, когда происходило то-то; или: Афины - город в такой-то области Греции, etc.), возможно, и минимальные биографические сведения о лице, которое подразумевает басня; во-вторых, перевод и объяснение трудных или необычных, например, свойственных именно автору, грамматических форм (“Федр часто означает животных отличительными чертами, как-то: Конь Sanipes, Осел Auritulus”); в-третьих, толкование лексических единиц, обозначающих какие-либо греческие реалии (“Tyrannus, тот, кто захватил верховную власть в вольном городе…”). По необходимости в комментарий могут входить и мифологические сведения, например, родословная богов. На что особенно следует обратить внимание, так это на приводимые в конце почти каждой басни названия соответствующих “подражаний” И. А. Крылова (изредка - И. Дмитриева); иногда русский стих включен в сам текст комментария - например, в “Ranae Regem petens”: “Motu sonoque, движением и шумом. Крылов перевел: Так плотно треснулся на царство, что ходенем пошло трясинно государство”. Конечно, соотнесение этих басен напрашивается само собой, однако стоит подчеркнуть, что Кошанский не просто упомянул о Крылове как “подражателе”, “переводчике”, но настойчиво и на протяжении всей книги проводит параллель между ним и Федром, сближает русскую и латинскую литературы. Наконец, комментарий может заканчиваться толкованием иносказательного смысла всей басни, например: “Многие думают, что сия баснь заключает предсказание гибели Сеяновой…” или свойственной Кошанскому эмоциональной “литературоведческой” оценкой: “Вот малая, особого рода трагедия; она имеет свою завязку, развязку и производит ужас и сожаление” (“Lupus et Agnus”). Как видим, комментарий призван не только способствовать пониманию смысла басни во всей его полноте (вплоть до стилистических оттенков) в контексте того времени, но и живо заинтересовать учащегося и создать у него впечатление о непрерывности и преемственности литературного процесса.

”Корнелий Непот, о жизни славнейших полководцев” (1816)

К “Басням Федра” примыкает учебное же издание “De vita ecxellentium imperatorum (О жизни славнейших полководцев)” Корнелия Непота, с комментариями, хронологической таблицей и двумя словарями - географическим и латинско-русским. Оно также представляет из себя хрестоматию к “Латинской грамматике” - грамматические и синтаксические трудности помечены знаком параграфа, отсылающего к учебнику. Как и в баснях, в тексте с помощью надстрочных знаков указана долгота и краткость слогов, тяжелое и облеченное ударение (в омонимичных формах); все труднейшие места объяснены в комментариях, главнейшие происшествия - в хронологической таблице, а древние географические названия объяснены и сличены с новыми в географическом словаре; завершает книгу словарь всех слов, в ней встречающихся.

Федр и Корнелий Непот - это золотой век римской словесности; последний для Кошанского еще и эталон чистоты и изящества слога по-латински, а его жизнеописания - образец занимательной поучительной беллетристики: “если кто из вас, читая Аристида, Этаминонда, Ганнибала и проч.: будет примечать, как они думали и поступали, будет стараться сам также чувствовать и мыслить, будет искренно желать быть им подобным; тот в самом деле возвысится душою, приготовит для себя нравственный характер и, кто знает? - может быть столько же, как они, будет полезен своему отечеству.

“ Epitome Historiae Sacrae” (1818)

Завершает серию учебных текстов к “Латинской грамматике” комментированный перевод “Сокращения священной истории” Ломона (Lhomond Charles Francois), состоящий из двухста девяти параграфов, снабженных русскими названиями и лексико-грамматическими комментариями. История, таким образом, охватывает события Ветхого Завета от сотворения мира в шесть дней до рождения Мессии в 4000-м году от создания мира.

“Ручная книга древней классической словесности” (1816; 1817)

Издание является переводом книги Иоаганна Иоахима Эшенбурга, дополненной Крамером. Участие Кошанского, помимо первода, выразилось в расширении библиографии за счет русских изданий - в основном переводов немецких или французских трудов по “археологии”, например: “Путешествие юного Анахарсиса по Греции” Г. Аббата Бартелеми, Париж, 1788 - на русский [переведено] профессором П. Страховым (не полно) 5 ч. М., 1803 - И Членами Российской Академии Спб. 1804-809” [с. 128-129], а также в переводе греческих и римских денег на русское серебро [с.265, с.390].

“Взгляд на историю искусств” (1821)

Статья является переводом большого (269 страниц) отрывка из “Истории искусства древности” Винкельмана - последнего и самого большого из всех переведенных Кошанским. Она содержит сорок пять биографий греческих художников, неравнозначных по объему. Самая большая - биография Фидиаса (Фидия), художника второй эпохи греческого искусства, чертами которой, по определению Винкельмана, были величие и высокость [“Соревнователь Просвещения”, с.4]. Остальные художники принадлежали, по-видимому, первой эпохе, характеризовавшейся “сухостью, грубостью и несовершенством” [там же]. Можно предположить, что этот отрывок - начало неосуществленного перевода “Истории искусств”.

III период: петербургский (1828 – 1831/32)

Занимаясь столько лет классической и русской словесностями, историей русской литературы, поэтикой и риторикой - фактически - всеми разделами филологии - имея за плечами огромный педагогический опыт, Кошанский не мог не прийти к созданию обобщающего труда, который естественно совмещал бы в себе теорию в практическим руководством. Таким трудом стала риторика или теория словесности, поскольку именно она “среди филолологических наук первой половины XIX века… претендовала на первенствующую роль как теория речи” [Аннушкин, с.411].

Она состоит из двух частей: общей и частной риторики. Общая риторика формулирует правила построения любого прозаического текста. Частная риторика разделяет словесность на роды и виды и показывает употребление правил для каждого вида.

Общая риторика построена по классической для Нового времени трехчастной схеме - изобретение, расположение, выражение - где каждая часть состоит из двух отделений. В изобретении это “Источники изобретения” и “Первое соединение мыслей”. Основные понятия первой части: предмет, предложение, простой период, сложный период. Кошанский делит источники изобретения на три рода: первые распространяют отдельное предложение, с помощью вторых из одного предложения выводится другое, третий род служит для нахождения доказательств согласно цели высказывания и принадлежит уже частной риторике.

Первых источников десять: синонимы, эпитеты, антонимы (“противные”) и семь вопросов, соответствующих составу членов предложения. Они распространяют как предмет, так и предложение; в плане грамматики - слово (словосочетание) или нераспространенное предложение до распространенного, т.е. простого периода.

Источников второго рода двадцать четыре: причина, сравнение, подобие, пример, свидетельство, обстоятельства, уступление, условие, противное, время, место, признаки, качества, принадлежности, свойства лица, свойства бездушного предмета, действие и страдание, имя, целое, части, род, виды, определение, следствие. Последовательность первых пяти соответствует расположению по простой хрии (рассуждению); следующие семь представляют собой характеристику действия. В целом группировка общих мест повторяет Аристотеля [Античные риторики, с.19-20]. В плане грамматики простой период развертывается в сложный, виды которого и рассматриваются во втором отделении.

Сложный период - это содинение двух, трех или четырех предложений по правилам грамматики, логики и риторики (с упором на стиль). Как смысловое и ритмическое целое он делится на повышение и понижение. Классификация сложных периодов основана на логико-грамматических отношениях: причинный (“винословный”), сравнительный, уступительный, условный, противоположный, соединительный, разделительный, последовательный, постепенный, относительный, изъяснительный, заключительный - всего двенадцать периодов. От них Кошанский переходит к прозе, отметив четыре пограничных элемента: разнообразный и продолженный периоды, непрерывную и продолженную речь. По примеру античных риторик он противопоставляет стихи и периоды прозе - по степени свободности (ligata oratio и soluta oratio - pro soluta). С другой стороны, в современной автору действительности проза и стихи противопоставлены периодам - сфера употребления последних очень ограничена: духовные речи, похвальные и надгробные слова. Тем не менее, период - основная единица риторического изобретения Кошанского; речь у него строится как совокупность периодов. Проза - как “способ соединять мысли и способ выражать их” - занимает место между стихами и периодами. Изобретение завершается семью общими правилами прозаического слога, касающимися словоупотребления и порядка слов.

Таким образом, из классической схемы - нравы, аргументы, страсти - собственно в изобретении Кошанского присутствует часть аргументов, а именно внутренние общие места. Силлогизмы перенесены в расположение, т.е. рассматриваются преимущественно как формы, способы оформления высказывания. К внешним топосам можно было бы отнести свидетельство и пример, но сам автор их не выделяет. Система аргументации получается разорванной, рассосредоточенной по разным местам, и не только общей, но и частной риторики.

С чем связано отсутствие учения о нравах? Традиционно риторические нравы используются для установления контакта с аудиторией, утверждения ритором своего авторитета; к ним обычно относятся серьезность, скромность, доброжелательность и осторожность. Есть ли в “Общей реторике” понятие аудитории? Ее реакция не учитывается. По-видимому, теория Кошанского подразумевает некую абстрактную, идеальную, классически образованную, как сам автор, аудиторию - реальные потребности современного общества не учитываются. Одна из причин этого в том, что предметом риторики являются письменные тексты (определяя, что есть истинное красноречие, Кошанский употребляет выражение “истинный писатель”). Другая причина кроется в следующем. Учение о нравах в принципе не было свойственно нашей риторической традиции, в отличии, например, от французской, поскольку в русском обществе не существовало нравственного плюрализма. Этические нормы были едиными, так как формировались православной верой и поддерживались церковью. Именно так в “Частной реторике” трактуется проблема истинного и мнимого красноречия: целью истинного является “желание общего блага” [“Частная Реторика,с.II-III]; истинный оратор (писатель) обладает “добротой души, проникнутой верой” и “живым ощущением истины” [там же, с.15, 11], он не создает тот или иной “образ себя”, но всегда тождествен самому себе. Тем более, что “Общая реторика” - учебное издание, предназначенное для “душ неопытных”; Кошанский как педагог не мог позволить себе обучать приемам изображения нравов (вспомним критическое замечание Востокова о том, что не должно говорить юношеству о хитростях и неопределенности в дипломатических бумагах).

Поскольку отсутствует понятие аудитории и риторика опирается на письменные тексты, то и учение о страстях как об ответной эмоциональной реакции аудитории, редуцировано до набора фигур, “пленяющих сердце”, помещенных в третьей части - выражении. Это было характерным для нашей традиции: “учение о возбуждении страстей не получило после Ломоносова развернутого развития в русской риторике” [Аннушкин, с.353].

Какова цель изобретения? С одной стороны, оно “дает способы думать” и “соединять одну мысль с другой” [“Общая Реторика, с.2-3]: “хорошо писать, значит, хорошо думать” [там же, с.9]. Изобретать, по Кошанскому, - “находить другие приличные слова и выражения или находить новые мысли, или открывать доказательства и опровержения” [там же, с.5-6]. Источники изобретения указывают, откуда берутся “новые слова, мысли, доказательства”; они раскрывают все способности ума, указывают, “с какой точки зрения смотреть на предмет или на мысль” [там же, с3]. С другой стороны, проблема выбора цели не ставится, так же как и проблема темы, предполагающей отбор необходимых аргументов, т.е. сознательное следование определенной стратегии. Как не формулируются и задачи ритора - убедить аудиторию и добиться ее присоединения. “В этом смысле Кошанский воспроизводит мысли Квинтилиана, полемизировавшего с Аристотелем”, и боровшегося таким образом “с беспринципной судебной практикой своего времени” [Галиб Атика, с.114]. Думается, что основной упор делается все же на поиск лексико-грамматических средств: “предложение [как источник изобретения] заключается в немногих словах и требует приличного распространения” [“Общая Реторика, с.5]; заметим, что в определении изобретения на первом месте - нахождение слов и выражений. Вместо недостающих частей изобретения даются типы периодов и начальные правила прозы. Интересен смысл, вкладываемый в понятие “риторический” - “красота слов, соразмерность их в каждом предложении” [там же, с.23]

Является ли изобретение у Кошанского обнаружением способов убеждения? Поскольку ритором движет идея самовыражения, то и задачу свою он видит, прежде всего, в красивом и правильном изложении мыслей, создании стиля.

Налицо скрытое противоречие: с одной стороны, “Кошанский настойчиво призывает к размышлению” и его учение об источниках изобретения предстает наиболее разработанным среди риторик первой половины XIX века [Аннушкин, с.345-346]; а с другой стороны, поскольку понятие общей идеи высказывания не сформулировано, и изобретение не представлено с самого начала как разработка общего замысла, то справедливо предположить [см., например, Галиб Атика, с.116-117], что Кошанский развертывает процесс порождения мысли как постепенное восхождение от понятия к высказыванию, т. е. от частного к общему (индукцию). Но представление о возможности синтетического способа мышления ошибочно, несовместимо с законами логики. Индукция ”остается всего лишь техническим приемом аргументации, именно наведением на определенную мысль, а не способом построить умозаключение”; когда ее “принимают за способ мышления, возникают не только ошибки рассуждения, но ошибки понимания, которые еще более опасны” [Волков, с.78-79].

Расположение делится на два отделения в соответствии с двумя основными родами сочинений - описаниями и рассуждениями (хриями). Повествования Кошанский включает в описания: их предметом являются действия или происшествия, тогда как у описания - место, время и лица. Рассуждения и описания противопоставлены по двум разным источникам сочинений - предложению и предмету соответсвенно. С точки зрения расположения описания содержат начало (приступ в повествовании), середину (завязку) и конец (развязку); рассуждения (хрии) могут быть двух родов: простые (от трех до семи частей) и искусственные (три - пять частей), к последним примыкают силлогизмы. Искусственная хрия содержит те же части, что и простая, но в другом, более “хитром” порядке. Есть две ее разновидности - через предыдущее и последующее и через положение и приложение. Как уже отмечалось выше, изобретение в целом строится по хрии.

Наконец, рассуждения могут располагаться по силлогизмам. По форме их девять: простой, условный, разделительный, дилемма, энтимема, эпихерема, сорит, наведение, аналогия. При этом к собственно логическим понятиям относятся простой силлогизм, дилемма, энтимема и (?)сорит; все остальные - разновидности простого силлогизма, где одна или обе посылки распространены при помощи общих мест и могут строится по хрии.

Необычно прежде всего то, что описание выступает родовым понятием по отношению к повествованию. В классической риторической традиции описание по существу являлось развернутым определением и включалось в повествование как вспомогательный элемент. Изложение же - как представление фактов по отношению к главной мысли высказывания,т. е. одна из самых важных частей аргументации - строилось в форме повествования. “Представление описания у Кошанского в качестве основной формы изложения превращает риторику в совокупность упражнений для упражнений” [Галиб Атика, с.121]. Однако нужно подчеркнуть очень важный момент - наличие хрии как основной (квазилогической) схемы аргумента, противопоставленной логической - силлогизму. Понимание, что для убеждения недостаточно приемов формальной логики относится к достоинствам риторики Кошанского. С другой стороны, “противопоставление логической схемы рассуждения хрии представляется для автора XIX века неожиданным - развитие логики к этому времени вполне позволяло совместить два указанных ряда построения” [Галиб Атика, с.123] - ведь хрия имеет форму силлогизма, дополненную вспомогательными доводами с использованием тех или иных общих мест. Как считает тот же исследователь, такое предпочтение вызвано ее нормализаторским характером - хрия задает обязательный порядок не только рассуждения, но и мышления.

В целом расположение по Кошанскому - это искуссво “скрыть искусство”, показать, что “сама натура располагает вашим чувством и ходом вашего сочинения” [“Общая Реторика, с.42], т.е. одним из главных его правил является естественность. Другим - занимательность; она определяет расположение описаний и повествований; рассуждение труднее и требует силы убеждать, замечает Кошанский, но думается, что упомянутые правила отодвинули принцип убедительности на второй план.

Вместе с тем не нужно забывать, что Кошанский рассматривает описания и рассуждения как роды классных или учебных сочинений, практических упражнений, на расположении которых общая риторика учит составлять небольшое полное сочинение, чтобы впоследствии, соединяя описания с рассуждениями тем или иным образом, получать все виды прозы. Их “частное расположение” относится уже к частной риторике - так же как и проблема целесообразности высказывания: частная риторика, основываясь на вышеперечисленных правилах, “показывает удобнейший и легчайший путь к достижению предположенной цели” [там же, с.43]. Создается впечатление, что расположение важнее для Кошанского чем изобретение, так как оно дает “надлежащее направление рассудку и нравственному чувству”; “ничто так не важно для сочинения как расположение” [там же, с.41].

Выражение состоит из двух отделений: “Слог и его достоинства” и “Все роды украшений”. Основные понятия этой части: стиль (слог), троп, фигура. Стиль определяется как “способ выражать мысли - искусство писать” и отграничивается от понятия “язык” [там же, с.86]. С другой стороны, выделяются многочисленные индивидуально-авторские стили - “частные слоги” (например, стиль Карамзина), которые, в свою очередь, делятся на разновидности в зависимости от предмета, цели, etc. (стиль повестей Карамзина - стиль истории Карамзина).

Основное внимание сконцентрировано на двух классификациях стиля. Основание первой - лексическое по преимуществу, выявляющее соотношение письменной и устной речи (простой стиль наиболее близок к разговорной речи). Каждый стиль - простой, средний и возвышенный - разбирается по следующей схеме [приведена у Аннушкина, с.387]:

перевод термина на латинский язык

определение (“способ писать так, как говорят)

синонимические названия:

по самому слову (простой - низкий)

по жанрам (разговорный, так как им пишутся разговоры)

употреблением каких слов характеризуется

употреблением каких выражений, оборотов характеризуется

какие мысли “приличествуют” данному слогу

в каких родах сочинений употребляется

Конечно, жесткость античного канона - стиль -соответствующие жанры -определенный набор фигур (т.н. “колесо” Вергилия) - была уже нарушена, однако у Кошанского достаточно строгая иерархия соблюдается: простой стиль полностью охватывает разговоры и ученость и частично письма и повествования; средний - все письма и повествования; возвышенный - ораторство и некоторые описания. Наиболее четко очерчены простой и возвышенный стили; границы среднего “сверху” и “снизу” определяются ими - на основании предмета и наличия или отсутствия аффектации.

Основанием для второй классификации является способ построения речи - точкой отсчета является период; выделяются стили периодический, отрывистый (лаконический) и прозаический. Она как бы накладывается на первую : периодическому стилю “приличен” средний и возвышенный, а прозаическому - только средний стиль. С другой стороны, это все то же, но более развернутое противопоставление периодов и прозы, тем более, что круг жанров для отрывистого стиля не определен.

Далее выделяются общие и частные свойства стиля. Общие обязательны и диктуются правилами риторики, частные зависят от вкусов аудитории. Общих свойств или достоинств шесть и они представляются автором в паре со своими недостатками; получаются антиномии: ясность - темнота, приличие (соответствие предмету, аудитории, месту и времени) - несоответствие, чистота (отбор слов и грамматических конструкций) - небрежность, плавность (ораторское число) - принужденность, гармония (эвфония и звукоподражание) - неблагозвучие и украшение (внутреннее - искусство изобретения и расположения и наружное - употребление тропов и фигур). Частные свойства стиля Кошанский не разбирает, но многие качества представлены в исходном разделении слога на простой, средний и возвышенный.

В соответствии с традицией рассматривается два рода украшений - тропы и фигуры. Видимо, уже наметилась тенденция ограничения их использования, стремление к более “естественному” языку, так как Кошанский оговаривает, что тропы и фигуры только тогда составляют красоту, когда непринужденны, невыисканы. Он даже как будто оправдывает их необходимость в своей риторике: тропы и фигуры нужно привести “в виде полного систематического словаря не для заучивания, а для сведения, для справок”, на случай возникновения спора или недоразумения [там же, с.107].

Троп - перенос слова (мысли) от собственного значения к несобственному, продукт воображения; фигура - оборот слова (мысли), отступающий от обыкновенной речи; форма выражения страстей. По четырем способам переноса значения выделяются четыре главных тропа: по подобию - метафора, по качеству - метонимия, по количеству - синекдоха и по противоположению - ирония. Остальные пять - гиперболу, аллегорию, эмфазис, металепсис и катахрезис - Кошанский считает их разновидностями.

Фигуры делятся на фигуры слов и фигуры мыслей. Фигуры слов бывают: от недостатка (умолчание и бессоюзие), от изобилия (изобилование, многосоюзие и единозначение), от повторения (усугубление, возвращение, превращение, единоначатие, единоокончание, совокупление, восхождение и окружение) и от сходства слов (наклонение, отличение и соответствие). Нужно заметить, что Кошанский не включил в свою классификацию ни фигур дикции, ни фигур конструкции.

Фигуры мыслей подразделяются на три большие группы: убеждающие разум (предупреждение, ответствование, уступление, разделение, перемещение, остроумие, отступление, возвращение, наращение и поправление), действующие на воображение (изображение, одушевление, заимословие, противоположение, сравнение, определение, напряжение, превышение, умаление и невозможность) и пленяющие сердце (сообщение, сомнение, умедление, обращение, прехождение, удержание, заклинание, желание, вопрошение и восклицание). Классификация фигур в целом структурно-семантическая.

В античной риторике элокуция была наименее разработанной областью; в Новое время она обычно включала в себя: разбор грамматических форм и конструкций, классификацию риторических фигур, определение стиля и его разновидностей, учение о “формах” речи. Первая часть отнесена Кошанским к инвенции, последняя - к области частной риторики (то,что касается прозы; автор намеревался написать и поэтику, но не успел).

В целом представления Кошанского о простом, среднем и возвышенном стиле очень близки к представлениям Ломоносова, рассматривавшего стили с функционально-жанровой точки зрения.

Выше говорилось о том, что в “Общей реторике” не сформулировано понятие аудитории; но в характеристике общих свойств стиля оно в определенной мере присутствует. Так, в понятие приличия включается соответствие стиля лицам, месту и времени, жанровому типу произведения, а также ритору. Однако под приличием у Кошанского фактически подразумевается стилистическое единство произведения.

Что касается тропов, то они рассматриваются только как приемы украшения речи; “в реальности троп, в первую очередь, - инструмент развития смысла” [Галиб Атика, с.125]. Теория фигур и в классической риторике, и в риториках Нового времени была несовершенна. В основании классификаций обычно лежат два принципа: “фигуры классифицируются на конструктивной основе (добавления, перемещения, …) и по дидактическим и прагматическим основаниям (убеждающие, пленяющие сердце, действующие на воображение)” [Галиб Атика, с.126]. Этими же принципами руководствуется и Кошанский. Отсюда произвольность (зависимость от личного вкуса автора) его классификации, особенно фигур мысли.

Расположение и выражение - наиболее полные - с точки зрения установившейся традиции - части его риторики, несмотря на то, что сам он подчеркивал: истинное красноречие во “внутреннем украшении”, т.е. в ”искусстве изобретения и расположения” и что “наружное украшение”, “роскошь слога”, часто скрывает бедность мыслей и “пленяет один век, одно поколение” [“Общая Реторика, с.106].

Обратимся к частной риторике. Именно у Кошанского она получает свой собственный предмет - ее содержением становится классификация родов и идов прозаической словесности.

Частная риторика состоит из шести отделетий. I-ое - “Словестость” - общего характера, остальные называются по родам: “Письма”, “Разговоры”, “Повествование”, “Ораторство” и “Ученость”. Каждый род делится на виды и каждый вид описывается по схеме, приведенной самим Кошанским в “Прибавлениях”:

--дефиниция

--предмет (содержание)

--цель

--расположение или форма

--достоинства и недостатки

--лучшие сочинения в данном виде и главнейшие писатели у древних (греков и римлян), в Новое время и в России.

Заметим, что журнальная литература не считается самостоятельным родом словесности, и система Кошанского не охватывает устную разговорную речь и фольклор. Тем не менее его частная риторика содержит наиболее полную классификацию родов и видов словесности среди учебных пособий своего времени.

Для каждого класса словесности определяются свои нормы построения текста. Роды и виды словесности оказываются противопоставленными формам словесности, под которыми подразумевается прежде всего композиция текста, его внутреннее строение в зависимости от цели и темы, т.е. применение правил общей риторики на конкретном материале. Здесь мы видим, как соотносятся категории обеих риторик. Однако предметом частной риторики является описание самих родов и видов словесности, а не просто дифференциация общих правил расположения и выражения по каждому из них.

Глядя на оглавление “Частной реторики”, мы видим, что она представляет собой четко разработанную программу школьного курса теории литературы: тридцать шесть отдельных тем сгруппированы в шесть глав, по шесть разделов каждая, которые делятся на две части - теоретическую и примеры из древних и новых писателей. Система словесности предстает в историческом порядке. Приведем краткие характеристики каждого рода словесности.

Вершиной эпистолярного искусства являются деловые письма и бумаги; литературные письма - его обобщением. Образцами служат, прежде всего, послания пастырей церкви; начало светскому письменному слогу положил Петр I. На каждый исторический период Кошанский приводит наилучшие примеры; отдельную эпоху составляют “Письма русского путешественника” Н. М. Карамзина.

Классификация диалогов или разговоров в русской риторической традиции, в том числе у Кошанского, содержится в кандидатской диссертации К. В. Муратовой “Семантика диалога - спора” (1991). Автор отмечает, что основаниями такой классификации служат характер тематики и проблематики, и наиболее подробна она в “Частной реторике” Кошанского. Подчеркнем, что диалог (разговор) здесь - литературная форма, правил ведения реального диалога нет. Однако любопытно,что “всякий письменный разговор тем совершеннее, чем ближе к изустному, натуральному” [“Частная реторика”, с.37]. Подробно анализируя каждый из видов диалога, Муратова приходит к выводу, что “фактически в концепции Кошанского просматривается коммуникативно-прагматический подход к речевому объекту, получивший теоретическое обоснование в современной лингвистике”. Для нашей работы особенно важен еще один момент - связанный с проблемой этоса: с семантической точки зрения выделяется два типа разговоров-споров - диалектический (поиск истины) и эристический (защита своей позиции, независимо от ее истинности); русская риторика не пошла по пути изучения второго вида диалога, так как проблема этики речи для нее всегда была одной из самых первостепенных. Более того, на эристические приемы налагаются запреты. Таким образом, письма и разговоры у Кошанского становятся выражением системы ценностей: первые - в сфере личных отношений; диалоги же устанавливают систему нравственных оценок идей и фактов прошлого. Самые значительные русские авторы разговоров - митрополит Филарет, Карамзин, М. Н. Муравьев (разговоры в царстве мертвых).

Последовательность подачи материала в главе о повествовании такова, что дает представление о технике судительной аргументации, соответствующей учению Квинтилиана о статусах: сначала через описание вводится факт, далее, простейшие факты излагаются в виде простейших форм - характеров, некрологов и анекдотов - летописи и жизнеописания представляют собой не только их связь, но и определение; повести и романы уже предполагают оценку фактов, и, наконец, история придает ей научную и критическую форму [Галиб Атика, с.133]. Примеры на характеры приведены из Карамзина, Батюшкова и М. Н. Муравьева; некрологи - из “Истории” Карамзина; рядом с древними житиями - патериком, житиями, Четьями-Минеями - “современные” - из Карамзина же (например, “Рыцарь нашего времени”); образцы посвестей опять таки из Карамзина и, как уже отмечалось, Пушкина. И, конечно, в истории Карамзин представляет целую эпоху.

Глава об ораторской прозе, на наш взгляд, особенно важна. Она восполняет недостающие в “Общей реторике” сведения - прежде всего, четко формулирует необходимость выбора ритором не только темы высказывания, но и цели, а также их соотнесения: оратор “соображает тему с целью” [“Частная реторика”, с.79]. Кроме того, характеризуя три основные части речи, Кошанский обращается к понятиям этоса, логоса и пафоса: приступ - это “искание благосклонности, приготовление слушателей к делу”[с.82]; рассуждение содержит “доказательства и опровержения” [там же], убеждает; заключение “состоит в желаниях и обращениях” [с.83]. Таким образом, начало характеризуется эпидейктическим состоянием, середина речи - судительным и завершение - совещательным состоянием. Последовательность частей речи ориентируется на совещательную аргументацию [Галиб Атика, с.133].

Насколько “Общая” и “Частная” риторики связаны между собой?

Существует точка зрения, что “отчетливой формулировки соотношения между “Частной” и “Общей” риториками нет” [Галиб Атика, с.134]. Сам Кошанский определил ее так: “Частная Реторика основывается на правилах Общей Реторики и обнимает словесность одного или многих народов” [“Частная Реторика”, с.2]. Однако, как уже было выяснено Зарифьян [и изложено выше], именно с Кошанского частная риторика получила свой определенный предмет - она ни в коей мере не является сборником иллюстративного материала к общей риторике, но формулирует наиболее существенные правила порождения всех видов словесности. Поэтому “Частная Реторика” гораздо более самостоятельна и обособлена, чем это следует из определения Кошанского. Не вдаваясь далее в этот вопрос, сделаем в данной работе общие выводы здесь, без предварительных выводов из каждой риторики по отдельности. Тем более что, как выяснилось, “Частная Реторика” во многом восполняет пробелы “Общей”. Так, она формулирует понятие о целенаправленном высказывании; на примере ораторской речи дает представление и о правильном построении аргументации (“последовательное развертывание эпидейктических, судительных и совещательных высказываний” [Волков, с.43]), и о зачатках ораторских нравов (“приступ требует скромности, приличия и благоразумия” [“Частная Реторика”, с.82]), и о том, что есть истинное красноречие [там же, с.164-165]. Наконец, именно “Частная Реторика” знакомит оратора (писателя) с историческими прецедентами, на примере которых он может освоить практические приемы аргументации.

Итак, какие общие выводы можно сделать, проанализировав риторическое учение Кошанского?

Состав риторики практически полон, но система аргументации разрознена, нет единой, четко сформулированной и последовательно проводимой идеи о постростроении целенаправленного аргументативного высказывания - во многом потому, что топос не представлен как основа построения аргумента, между общими местами и схемой аргумента нет очевидной связи. В результате “затрудняется рефлексия, выступающая со времен “Риторики” Аристотеля как один из самых ценных элементов риторического образования” [Галиб Атика, с.134]. И несмотря на то, что “Частная реторика” предоставляет богатый материал для освоения техники аргументации, “это освоение происходит незаметно для ученика, а может быть, и для самого автора” [там же, с.133].

С другой стороны, Кошанский подробно рассмотрел понятие хрии в обеих ее разновидностях (унаследованное русской риторической традицией от греко-византийской), отдавая ей предпочтение перед силлогизмом. Это явное преимущество его риторики - на фоне отрицательного отношения к хрии Мерзлякова, Давыдова и, наконец, Зеленецкого [см.: Аннушкин, с.377] - поскольку логическая аргументация еще не означает убедительной. “Даже в схоластическом виде, как она представлена у Кошанского, техника построения хрии представляется продуктивной и реалистичной, так как позволяет самостоятельно и полно развертывать мысль” [Галиб Атика, с.129].

В риторике Кошанского слабо представлен этос и пафос, в частности - учения о нравах и страстях, что во многом связано с традицией русской риторики и шире - русской культуры. Что касается проблемы страстей, то ее замалчивание, очевидно, связано с идей “естественности”, “безыскусственности” речи и изображения человеческой жизни: “учение об изобретении… вместе с входящим туда разделом о возбуждении страстей все более считается искусственным…Внимание теоретиков риторики сместилось в сторону речевой стилистики, разработки учения о слоге. Неслучайно, что и сами страсти рассмотрены среди фигур речи” [Аннушкин, с.359].

Риторика Кошанского классицистична, стиль, который он создает, основан на воспроизведении классических образцов, отобранных им в качестве примеров. Таким образом, учение Кошанского оказывается преимущественно анализом уже существующих текстов, описанием культуры языка - тогда как риторика как искусство всегда ориентирована на создание текстов,т. е. на будущее. Эти особенности в целом связаны с концепцией классического образования.

Обращенное в прошлое, риторическое учение Кошанского не соответствовало реальным требованиям своего времени, поскольку “техника мышления и тесным образом с ней связанная техника аргументации в XIX веке действительно вышли за пределы риторических предписаний, предлагавшихся античной, византийской и даже риторикой классицизма XVIII века” [Галиб Атика, с113.

Риторическое учение Кошанского является обобщением, итогом всей его предыдущей деятельности также в плане осмысления места и роли русского языка и литературы, их соотношения, с одной стороны, с классической, греческой и латинской словесностью, а с другой - с западно-европейскими: немецкой, французской, английской, итальянской. В-третьих, - с церковно-славянским языком и древнерусской словесностью. Из сопоставления следует, что произведение русской словесности, являясь центром этих связей, концентрирует в себе достижения всех перечисленных культур.

Список литературы

I.Сочинения Н.Ф.Кошанского.

1. Перевод “Зефира и Флоры” (либретто балета Дюкло).-М., 1800г.

2. Перевод “Фелиции Вильмар” Бланшарда.-М., 1801-1802гг.

3. На смерть ея сиятельства княгини А.Д.Касаткиной-Ростовской// Новости Русской Литературы,4 ч.-М.,1802г.

4. Эклога Амарилла (подражание Виргилию)//Новости Русской Литературы, 8 ч.-М., 1803г.

5. Перевод “Путешествия Пифагора”, 3 тт.-М., 1803-1804гг.

6. Перевод (?) “Журнала Новостей”-М., 1804г.

7. Illustratio Mythi de Pandora et antiquae artis operum ad eum spectantium, quam amplissimi Philosophorum ordini ad consequendum Doctoris Philosophiae gradum instituit Nicolaus Koschansky A.A.L.L. Magister.-Mosquae, 1806г.

8. Перевод речи И.-Т.Буле “О лучшем способе, как можно писать историю тех народов, кои, по общему мнению, прежде девятого века населяли, или переходили Российские, особенно южные земли”.-М., 1806г.

9. Правила, отборные мысли и примеры Латинского языка с кратким словарем.-М., 1806г.

10. Журнал Изящных Искусств, издаваемый на 1807 год И.-Т.Буле, Надворным Советником и Проф. Публичным Ординарным при Имп. Моск. Ун-те. Перевод Ник.Кошанского. Ч.1-М., 1806г.

11. Некролог М.Н.Муравьева// Вестник Европы, №19-М., 1807г.

12. Руководство к познанию древностей г.Ал.Милленя, изданное с прибавлениями и замечаниями в пользу учащихся в Имп .Моск. Ун-те Ник.Кошанским, Изящных наук Магистром и Философии Доктором.-М., 1807г.

13. Начальные правила Русской Грамматики. В пользу воспитанников Унив. Благородного Пансиона.-М., (1806г. ?)1807г. и 1809г.; 2-е изд.-18014г.; 6-ое изд.-М., 1822г.

14. Перевод. Рыцари Лебедя или Двор Карла Великого. Соч. г-жи Жанлис, изд. Кошанским.-М., 1807-1808гг.

15. Таблица Латинской Грамматики с примерами.-М., (1805г. ?)1809г.; 2-е изд.-1810г.(?) Перепечатана в 1817г. в Спб. под названием “Таблица Латинской Грамматики, изд. для воспитанников Имп. Царско-Сельского Лицея и его Пансиона, проф.Кошанским”.

16. Учебная книжка на латинском и французском языках. В пользу благородных воспитанников Унив. Пансиона.-М., 1809г.

17. Латинская Грамматика.-М., 1811г.; 2-е изд.-Спб., 1815г.; 3-е изд.-Спб., 1823г.; 4-е изд.-Спб., 1834г.; 5-е изд.-Спб., 18? г.; 6-е изд.-Спб., 1835г.; 7-е изд.-Спб., 1836г.; 8-е изд.-Спб., 1837г.; 9-е изд.-Спб., 1839г.; 10-е изд.-Спб., 1842г.; 11-е изд.-Спб., 1844г.

18. Цветы греческой поэзии, изд. Николаем Кошанским, Доктором Философии, Надворным Советником и Проф. Российской и Латинской Словесности при Имп. Царско-Сельском Лицее.-М., 1811г.

19. Басни Федра, изд. Кошанским, Проф. Имп. Царско-Сельского Лицея.-Спб., 1814г.; 2-е изд.-1832г.

20. Корнелий Непот, о жизни славнейших полководцев.Изд-е учебное, очищенное Н.Кошанского-Спб., 1816г.; 2-е изд.-1832г.

21. Ручная книга Древней Классической Словесности, содержащая: I.Археологию, II. Обозрение классических авторов, III. Мифологию, IV-V. Древности греческие и римские, собранная Эшенбургом, умноженная Кремером и дополненная Н.Кошанским.В 2-х тт.-Спб., 1816-1817гг.

22. Сокращение священной истории. С замечаниями, показанием правил и словарем. Изд. учебное Н.Кошанского, Доктора Философии …(текст на латинском языке).-Спб., 1818г.; 2-е изд.-1824(?)г.

23. “О русском синтаксисе”// Труды Общества любителей российской словесности, ч.XIV, с.86-118.-Спб., 1819г.

24. Взгляд на историю искусств// Соревнователь Просвещения, №№4, 5, 6.-Спб., 1821г.

25. Стихотворение на смерть графини Е.И.Ожаровской.-?

26. Общая риторика Н.Кошанского.-Спб., 1829г.; 2-е изд.-1830г.; 3-е изд.-1834г.; 4-е изд.-1836г.; 5-е изд.-1838г.; 6-е изд.-1839г.; 7-е изд.-1840г.; 8-е изд.-1842г.; 9-е изд.-1844г.; 10-е изд.-1849г.

27. Частная Риторика Н.Кошанского.-Спб., 1832г.; 2-е изд.-1835г.; 3-е изд.-1836г.; 4-е изд.-1837г.; 5-е изд.-1840г.; 6-е изд.-1845г.; 7-е изд.-1849г.

28. О преимуществах российского слова. Речь, произнесенная Н.Кошанским, Доктором Философии … и Проф. Российской и латинской словесности.-Спб., 1811 г.

II.Научная литература.

Аннушкин В. И. Эволюция предмета риторики в истории русской филологии (XI-середина XIXвв.): Диссертация… докт. фил. наук. - М., 1997г.

Атика Галиб. Развитие концепции риторики в русской и французской филологии XIX в.: Диссертация… канд. фил. наук. - М., 1994г.

Безменова Н. А. Очерки по теории и истории риторики. - М., 1991г.

Белинский В. Г. “Общая риторика Н. Ф. Кошанского// Полное собрание сочинений. - М., 1955г., т.8, с.503 - 514

Библиотека для чтения, 1836г., т.17, отд.6, с.37

Волков А. А. Основы русской риторики. М., 1996г.

Грот Я. К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. - Спб., 1899г.

Зарифьян И. А. Теория словесности: Библиография и комментарий. - М., 1990г.

Майков Л. Н. Сочинения Батюшкова. - Спб., 18 г., т.3

Малеин А. И. Николай Федорович Кошанский. - Спб., 1901г.

Михайлова Н. И. Судьба “Риторик” Н. Ф. Кошанского// Альманах библиофила, вып.XVI. - М., 1984г., с.211 - 224

Московский Телеграф, 1831г., с.86

Муратова К. В. Семантика диалога - спора: Диссертация… канд. фил. наук. - М., 1991г.

Переписка Я. К. Грота в П. А. Плетневым. - Спб., 1896г., т.3

Русский биографический словарь. - Спб., 1903г., т.9

Русская старина, Спб., 1890г., т.65, с.841 -842

Сын Отечества, 1830г., №8, с.120

Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. - Спб., 1895г., т.16