Доклад: Коммунистическая правящая элита и политические лидеры советской эпохи

1. Коммунистическая правящая элита.

Радикальное обновление всех сторон жизни российского общества актуализировало научный интерес к историческому прошлому. Глубинные реформы предполагают формирование новой парадигмы развития, учитывающей опыт мировой цивилизации и уроки десятилетий советского развития. Это обусловливает необходимость активизации научного поиска исторической истины, создания устойчивой деидеологизированной концепции освещения истории России и СССР.

Новый этап изучения истории означает коренное переосмысление накопленного исторического опыта с учетом реальных итогов социалистического эксперимента и в связи с проблемами социально-политического развития бывшего советского общества в границах СНГ, имея в виду введение в научный оборот корпуса новых источников из ранее закрытых архивов.

Перед исследователями стоит задача заново проанализировать содержание пройденного страной пути, объяснить достижения и провалы, успехи и поражения в их диалектическом единстве, не выпячивая отдельные события в угоду примитивной политической конъюнктуре. С такой постановкой вопроса в теории согласны все историки, однако при реализации на практике происходит заметная поляризация авторов исторических работ в зависимости от политической ориентации и интерпретации принципиальных социально-политических явлений прошлого. К числу таких проблем относится теория и практика большевизма, 90-летие которого исполнилось в июле 1993 года.

Наследие большевизма, выраженное в его организационно-централизаторских традициях, радикализме и утопизме, отнюдь не исчезло с роспуском ЦК КПСС. С одной стороны, возрождение необольшевизма заметно в стане ультраоппозиционных сил, пытающихся пропагандировать устаревшие идеологические догмы, с другой стороны, традиции большевизма, прежде всего стиль руководства, были вложены в душу и разум части правящих политиков вместе с образованием и всем укладом прошлой жизни. Придя в новые структуры власти и заявляя о своем демократизме, они зачастую реализуют необольшевистские методы проведения радикальных преобразований.

История большевизма — это прошлое, которое непосредственно связано с сегодняшним днем, определяет исходные пункты в ходе разработки политиками, теоретиками и рядовыми гражданами их позиций, в целом влияет на мироощущение, настроение, общественное мнение, оценку действительности.

Большевизм является сложным социально-политическим феноменом, в структуру которого входили идеологические, политические, социально-психологические, организационные компоненты, находившиеся в переплетении друг с другом. Как течение политической мысли и как партия, большевизм представлял собой многоуровневую систему со своей внутренней организационной иерархией. Одним из важнейших элементов его структуры являлась специфическая политическая и интеллектуальная элита большевизма: так называемые «вожди», «верхи», «старая партийная гвардия», «номенклатура», «руководящие кадры» и т. д. Косвенно признаваемое существование элитного слоя функционеров в эпоху правления КПСС после событий 1991 г. стало аксиомой, не подлежащей сомнению. Это нашло юридическое подтверждение в решении Конституционного Суда по делу о законности Указа Президента о роспуске КПСС. В заключении Суда подчеркивалась обоснованность ликвидации верхушечных структур партии и в то же время признавалась конституционность функционирования компартии как массовой политической организации. Постановление констатировало противоречивый характер КПСС, наличие в ней высшего эшелона бюрократии и широких партийных масс, не имевших доступа к политической кухне и влияния на принимаемые элитой решения. Это разделение партии категорически осуждалось в прессе и в общественном мнении, однако с политологической точки зрения оно в известной мере отвечало сложившимся в мировой практике властеотношениям.

Каждому обществу в истории мировой цивилизации, независимо от его мировоззренческих и политических характеристик, были присущи элитарные группы в качестве необходимого элемента организации и управления общественными процессами перераспределения власти в обществе. Функционирование в различных странах элитарных структур, формирующих политическую администрацию меняющихся правящих режимов, стало предметом исследования специальных направлений политологии и социологии. В этой связи становится очевидным, что происходящая в современной России реформация призвана не ликвидировать элитарность правящих кругов, а создать новую, доступную контролю, профессиональную политическую элиту на всех уровнях властвования. В новую политическую элиту, сформировавшуюся в России после августа 1991 г., вошли представители прежней коммунистической элиты и ряд деятелей демократических групп. К ним примыкает многочисленный аппарат чиновников, высококвалифицированных технократов, также усвоивших многие черты предшествующего партийно-государственного аппарата.

Взаимодействие демократического, коммунистического и технократического компонентов новой элиты характеризуется двумя состояниями: консолидацией и противоборством. Новые лидеры из числа бывших диссидентов и молодых научных кадров стремятся утвердить праволиберальные мировоззренческие ценности. В этом с ними солидаризируется та группа бывшей коммунистической номенклатуры, которая добивается юридического оформления права на часть государственного имущества, находившегося ранее в их распоряжении. Однако, несмотря на единодушное признание частнособственнической идеологии доминантой общественного развития, внутри возникшей политической элиты развиваются противоречия, приведшие к внутриусобной борьбе по вопросам вариантов реформ, темпов преобразований и личного лидерства. Процессы, происходящие в современной политической элите, по форме удивительно напоминают эволюцию бывших большевистских и коммунистических верхушек. Если учесть, что наряду с правящими кругами в современном обществе функционируют оппозиционные контрэлиты коммунистического, а также национал-патриотического направления, то становится очевидным, что изучение большевистской политической элиты является актуальной задачей. В России чрезвычайно популярно использование исторической аргументации для утверждения истинности курса партий или движений. Однако в отношении проблемы большевистской элиты, изучения опыта ее функционирования в общественно-политической литературе проявляется недопонимание и замалчивание. По мнению целого ряда политологов, элита в советском обществе сложилась только в послесталинскую эпоху, когда властвующая группа стала практически самостоятельной величиной и могла реально ограничивать власть первых лиц в государстве. Отрицание существования предшествующих коммунистических элит, прежде всего большевистской, во-первых, не дает возможности выявить генетические связи и преемственность советских партийно-государственных верхушек на различных этапах, во-вторых, не позволяет в полном объеме выявить причины победы и поражения ленинской когорты вождей большевизма, в-третьих, лишает перспективы полноценного элитологического анализа высшего эшелона власти.

Становление коммунистической элиты началось задолго до ее прихода к власти и превращения в политическую господствующую страту нового общества. Процесс зарождения этой специфической общности пришелся на конец XIX в., когда в ходе становления российской социал-демократии выявилась группа лидеров, относивших себя к так называемым профессиональным революционерам. В ее состав входили революционеры-интеллигенты, рабочие-«передовики» и маргинальные люмпен-интеллигенты, примкнувшие к рабочему движению по конъюнктурным соображениям, национальным или по другим причинам. После поражения первой русской революции 1905—1907 гг. партийная верхушка расслоилась на революционеров-эмигрантов и революционеров-«почвенников», местных комитетчиков. Несмотря на острую внутрипартийную борьбу и межличностные разногласия, партийная верхушка сохранила относительное единство, так как условия революционной нелегальной борьбы диктовали совершенно определенные правила и нормы. Именно это обусловило усиление централизаторских тенденций и нивелирование различий между группами на основе заявленной принадлежности к пролетарским революционерам.

Во время Октябрьской революции большевистская верхушка превратилась из контрэлиты в правящую политическую элиту, сосредоточившую в своих руках все рычаги власти от имени пролетариата. Встав во главе государства, большевистская элита сразу же обнаружила неоднородность своего состава и внутреннюю противоречивость.

Интеллигентская часть руководящих кадров большевизма, особенно из числа эмигрантов, учитывала неготовность страны к социалистическим преобразованиям и выдвигала различные варианты решения проблем о сроках переворота, о возможности создания однородного социалистического правительства без Ленина и Троцкого, о возможности сохранения в системе Советской власти Учредительного собрания. Эти взгляды В. И. Ленин оценил как «правый большевизм», который противостоит интересам рабочих и крестьян. Сам В. И. Ленин поддержал партийцев-практиков, стоявших на более радикальных позициях в этих вопросах, и категорически настоял на отказе от любых компромиссов с поверженными противниками из других партий.

Элита большевизма, исходя из представления о том, что она обладает нравственным правом осуществлять от имени пролетариата его диктатуру, возглавила государственный аппарат снизу доверху. Формально и логически это было обосновано тем, что не каждый рабочий может управлять обществом и рабочий класс должен делегировать свои полномочия лучшим представителям своей партии. Однако на практике отношения между рабочим классом и новой политической элитой сложились более противоречивыми, чем это ожидали теоретики марксизма. Большевистская верхушка обрела относительную самостоятельность и стала функционировать как самостоятельный политический организм, претерпев различные метаморфозы. К правящей партии, как всегда, примкнула большая группа карьеристов и проходимцев, которая стала прямо или косвенно дискредитировать новое государство. Известный теоретик марксизма, разошедшийся с Лениным, А. Богданов писал в письме Н. Бухарину, что к революции прилипло больше грязи и крови, чем требовалось ее сущностью, но винить здесь некого: виновата историческая отсталость и неподготовленность страны к социалистическим преобразованиям.

Большевистская верхушка стала проявлять в своей повседневной деятельности и быту определенные слабости, стремление к привилегиям, оправдывая их необходимость особой занятостью и политической ответственностью. Лидер меньшевиков Ю. Мартов проницательно отметил это новое явление в публичной полемике со Сталиным и обратил внимание общественности на его опасность.

С развертыванием широкомасштабной гражданской войны противоборство демократической и авторитарно-бюрократической тенденций завершилось в пользу второго направления. Во многом это было обусловлено жесткой необходимостью мобилизации всех сил большевизма и их сосредоточения на решающих участках военно-организаторской работы. Централизм и дисциплина стали главными принципами кадровой работы. Кадры большевистской элиты распределялись на основе метода совмещения партийных, советских и военных постов в одних руках. В. И. Ленин по этому поводу говорил, что «как правящая партия мы не могли не сливать с «верхами» партийными «верхи» советские, — они у нас слиты и будут таковыми». Персональная ответственность за судьбу дела было главным принципом функционирования политической системы в этот период. В деятельности большевистской политической элиты во главе с В. И. Лениным, пользовавшимся непререкаемым авторитетом в ее среде, воплотилась диктатура Коммунистической партии, выступавшей от имени рабочего класса в качестве его авангарда.

В. И. Ленин не скрывал, что именно тончайший слой старой партийной гвардии является главной организующей силой становления нового государства, а следовательно, фактической политической элитой советского общества. Естественно, он не позволял себе таких определений или даже намеков об ее избранности и элитарности, так как это противоречило принципиальнейшим основам коммунистической идеологии. В то же время В. И. Ленин понимал, что независимо от желания привлечь всех трудящихся к управлению государством, на данном конкретном этапе это практически неосуществимо.

Использование старых, воспитанных в дореволюционное время кадров партии не решало кадровую проблему в целом. Централизованная военно-политическая система нуждалась в значительно большем количестве чиновников не только высшего, но среднего и низшего эшелонов. 5—6 тысяч бывших подпольных комитетчиков и несколько сотен эмигрантов не могли покрыть потребности руководства. Кроме того, старая партийная гвардия состояла из людей, прошедших тюрьмы, каторги, ссылки, знавших нищету эмиграции, годы нелегального существования. Их здоровье было серьезно подорвано, что ограничивало их возможности как ответственных работников. В силу этого государственный и партийный аппарат активно комплектовался из новых кадров партии, вступивших в нее в 1917 г. и позднее. Полностью полагаться на новых работников, в числе которых были выходцы из меньшевистской и эсеровской партий, примкнувшие, сочувствующие и просто карьеристы, для которых членство в правящей единственной партии было единственно возможным путем обеспечить безбедное существование, большевикам было невозможно. Поэтому, начиная с 1918 г. началось формирование новой системы руководства, партийного и государственного строительства. До VIII съезда РКП (б) доминировал принцип элитности руководства на основе персональной ответственности каждого из членов элиты. Как говорил Осинский на VIII съезде РКП (б), ЦК не руководил всесторонне разработанной политической линией и не обеспечивал единство советской, партийной работы как системы «в смысле цельной, сознательной постановки вопроса».

VIII съезд партии принял решение об упорядочении взаимоотношений между партийными и советскими органами, о кадровой политике, о внутренней структуре Центрального Комитета партии. Было официально закреплено функционирование Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК РКП (б) и началось формирование в рамках партийно-государственных структур новой коммунистической иерархии. В. И. Ленин ультимативно требовал, чтобы весь аппарат состоял из коммунистов, а высшие посты занимали проверенные представители большевистской элиты. Поскольку эта система развивалась в ходе гражданской войны, она обретала милитаристский характер, но с выраженными чертами самостоятельности и инициативы местных органов и кадров. Авторитарно-бюрократические тенденции развивались постепенно и укреплялись по мере духовной трансформации элиты. Вся большевистская элита в целом стала заметно эволюционировать в сторону ужесточения отношения к демократии, к непролетарским слоям населения: к интеллигенции, к казачеству и к крестьянству, не говоря уже о буржуазии. Видные представители элиты с готовностью стали проводить тактику красного террора, часто не считаясь с местными конкретно-историческими условиями. Г. Зиновьев в Петрограде, И. Сталин в Царицыне, Бела Куна и Р. Землячка в Крыму, А. Бе-лобородов на Урале, С. Сырцов на Дону проявили эту тенденцию радикализации элиты. Причем С.Сырцов в октябре 1917 г. проявлял правобольшевистскую тенденцию в вопросе создания Военно-Революционного Комитета Объединенной Демократии, а в 1919 г. стал проводить террористическое расказачивание на Дону. Его конкретная работа отразила растущее недоверие большевиков к непролетарским слоям населения и особенно к казачеству как военному старорежимному сословию. Исходя из прагматических задач удержания власти, а также в целом доктрины мировой революции, ЦК РКП(б) и Донбюро санкционировали террористические формы расказачивания на грани геноцида. Сопротивление казачества, выразившееся в победоносном восстании на Верхнем Дону, заставило лидеров большевизма перейти к тактике дифференционного отношения к казачеству, но стратегический подход остался прежним — решительностью и жестокостью достичь победы в гражданской войне. Военно-коммунистический прагматизм был значительно слабее выражен среди интеллигентской части элиты, занявших умеренные позиции, в том числе в решении казачьего вопроса: у Г. Сокольникова, В. Ф. Ковалева, братьев Трифоновых. Но в целом произошла общая экстремизация политического сознания большевистской элиты. Прежние правые большевики стали радикалами, а радикалы превратились в подлинных экстремистов, способных во имя своей победы перешагнуть любой нравственный порог. Принцип нравственной саморегуляции личности, распространенный среди российской интеллигенции в XIX в., у большевиков-интеллигентов отошел на второй или третий план. Это обусловило принятие С. И. Сырцовым, И. Рейнгольдом, А. Г. Белобородовым, А Френкелем и другими донскими лидерами безнравственных решений о массовых расстрелах, конфискации имущества казачьих масс на основе примитивно понятого классового подхода. (Как показал анализ документальных источников, эта тактика носила осознанный характер и преследовала цель ускорения ассимиляции казачества среди крестьянства и его полной ликвидации как сословия.)

Известный историк М. Покровский писал, что гражданская война внесла в психологию и даже в идеологию большевиков определенные новые черты, чуждые ей в 1917—1918 гг. Молодые коммунисты-просвещенцы вернулись с фронта «бравыми молодыми людьми», настоящими «военными коммунистами». Они «вернулись с уверенностью, что все то, что дало такие блестящие результаты по отношению к колчаковщине и деникинщине, поможет справиться со всеми остатками старого в любой области». Как следствие начался угар милитаризации и элитизации.

На исходе гражданской войны в Советской России деформация основных принципов социализма, и прежде всего коллективизма в управлении народным государством, стало состоявшимся фактом. В большевистском руководстве нормой стали абсолютизм правления, строгое единоначалие в партии и иерархия власти, низведение коллективов до роли статистов. В партийной верхушке утвердилась власть большевистских вождей, которые возглавили иерархические структуры по праву неформального лидерства, но рано или поздно они должны будут уступить место уже легитимным высокопоставленным чиновникам.

В партии в это время насчитывалось около 400 тысяч членов, из них 10 тысяч «ответственных работников», несколько сотен представителей «старой партийной гвардии», регулярно участвующих в съездах партии, пленумах Центрального Комитета, и десяток высших лидеров. Начиная с 1921 г. В. И. Ленин начинает отходить от политического руководства ввиду ослабления здоровья, дав тем самым большую свободу апологетам «военного коммунизма». Все бразды власти были сосредоточены в руках фракционной официальной группировки в составе заместителя председателя СНК и СТО Л. Б. Каменева, председателя исполкома Коминтерна, Г. Е. Зиновьева, а также избранного в 1922 г. генсеком ЦК И. В. Сталина. Тройка вождей стремилась отстранить от руководства своего главного соперника — Л. Д. Троцкого и одновременно сократить влияние на высшие органы власти со стороны сформировавшейся политической элиты. Для политической элиты 20-х годов, и прежде всего большевистской партийной интеллигенции как ее составной части, был характерен фейерверк личностей, ярких индивидуальностей, имевших самый разнообразный жизненный опыт и общую выучку революционной борьбы. Пропустив через свой опыт и интеллект информацию о положении дел в стране, они представляли в распоряжение руководства партии множество концепций решения принципиальных проблем. В ходе дискуссий под руководством В. И. Ленина вырабатывались и принимались необходимые решения. Благодаря силе своего интеллекта, гигантскому авторитету и политической воле В. И. Ленин обеспечивал сотрудничество и взаимодействие различных групп и поколений членов партии, их лидеров.

В. И. Ленин оценивал разгоравшиеся дискуссии как проявление внутрипартийной борьбы, недопустимой в условиях общего кризиса в стране. Но при этом он призывал разбираться в сущности разногласий, выявлять конкретное развертывание и видоизменение их на разных этапах, критиковать группы инакомыслящих исходя не из факта образования таких групп, а из степени обострения фракционного противоборства. Он поддержал тезис Троцкого о том, что нужно выявлять в позициях сторон рациональные моменты, так как «идейная борьба в партии не значит взаимное отметание, а значит взаимное воздействие». В. И Ленин настоял на запрещении фракций и введении пункта о возможности исключения членов ЦК за фракционность, но одновременно писал о необходимости создания демократической атмосферы в партии, исключающей возникновение фракций. Для этого нужно было развертывать демократизм, самодеятельность, издание дискуссионных сборников. Он отмечал, что каждый коммунист вправе заниматься вопросами теории самостоятельно и иметь «уклон мысли» при условии сохранения организационного единства партии. Ленин обращал внимание на важность воспитания, умения работать с инакомыслящими, которые могут обеспечить поток новых идей и концепций.

Но Сталин и его единомышленники сознательно отказались осваивать эти ленинские подходы, изолировав Ленина от партии в ходе его болезни. Но и сам Ленин сформулировал в своих последних работах ряд положений, позволивших обосновать курс на бюрократизацию и централизацию партии-государства. Он писал в письме Молотову, что если не закрывать себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а только безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Он дал конкретные инструкции относительно того, как бюрократизировать процесс институализации элиты, контроля и распределения кадров, соблюдения единства рядов любой ценой.

Партия стала растворяться в госаппарате, трансформируясь из революционной в управленческую организацию со структурами массовой поддержки и подпитки. Процесс огосударствления партии в основном происходил в начальный период нэпа и завершился в ходе его слома. Это выражалось в том, что партийные органы принимали решения административного характера, превращаясь в официальную инстанцию с государственными функциями и все более отдаляясь от рядовых масс.

В начале 1921 г. некая «организация низов РКП (б)» в письме в ЦК указывала, что в партии «завелся страшный бюрократизм, доходящий до старорежимного жандармского покроя. Завелась страшная канцелярщина... личные счеты, подлизывание, сплетни, злоупотребления и заискивание и явное социальное неравенство».

Начался процесс отчуждения рядовых коммунистов от политического процесса, реальное участие в котором было закреплено за обладающими властными полномочиями партийными руководителями. Но в начале 20-х годов этот процесс не был еще широкомасштабным и официозным. Сохранялась практика выборности, определенного контроля за поведением руководителей, другие проявления демократизма, принимавшего постепенно все более нейтралистский характер. Когда в июле 1921 г. активизировалась разогнанная «рабочая оппозиция», ее Заявление «22-х» было резко осуждено всеми партийными инстанциями, в том числе XI съездом. Но при этом произошел казус — альтернативная резолюция Антонова-Овсеенко набрала 215 голосов против 227 на съезде, что свидетельствовало о том, что процесс перерождения партии еще был далек от завершения.

Накануне XII съезда партии распространялся документ «Современное положение и задачи пролетарского коммунистического авангарда», получивший известность под названием «анонимная платформа». В нем был поставлен давно дискутируемый вопрос об отмене пункта резолюции X съезда о запрете фракций, допуске беспартийных интеллигентов на все советские должности, выводе Советов из-под контроля партии, уничтожении монополии коммунистов. Подобные идеи были чрезвычайно похожи на мысли, развивавшиеся в статьях и речах Осинского и Сапронова, Красина и частично Троцкого.

XII съезд стал значительной вехой в становлении авторитарно-бюрократической системы диктатуры партии-элиты-вождей над обществом и государством. Здесь Сталин впервые открыто заявил, что демократизм не нужен, а инакомыслящие вредны. Внутрипартийная демократия мешала становлению нейтралистской системы, противоречащей демократической сущности Советов и Коммунистической партии как авангарда рабочего класса.

И. В. Сталин на словах отрицал идеи диктатуры вождей и диктатуры партии, но фактически он уже в это время организационно-политически подготовил условия для функционирования этого режима. Ему претил интеллигентский анархизм большевистской элиты, претендовавшей на обсуждение и разработку своих вариантов политики наравне с официальными партийно-советскими органами. По его мнению, члены партии с дооктябрьским стажем, как бы ценны и немногочисленны они ни были, должны быть включены в общую систему кадровой политики ЦК РКП(б), который держит все в руках и осуществляет руководство.

Резко осуждая фракции и оппозиционные течения в партии, носящие организованный и упорядоченный характер, Сталин поощрял межличностные конфликты, видя в них залог укрепления аппаратного ядра в партии.

С принципиальной критикой Сталина и его союзников в это время — Зиновьева и Каменева — выступили С. И. Косиор, Ю. Лутовинов, Н. Осинский. Они требовали прекращения группировщины в верхах партии, реальной демократии в партии, свободы критики и дискуссий.

Полемика на съезде закончилась компромиссом — выход из ситуации был увиден в укреплении позиций старой партийной гвардии, которая в силу исторических традиций обладала иммунитетом против нэповского бюрократического перерождения партии. Был официально утвержден курс «на старого партийца» в формировании кадрового корпуса партийной иерархии. В частности, было принято решение о необходимости для секретаря губкома иметь дооктябрьский стаж, секретаря низового укома — минимум 3 года. Это постановление институцианализировало старую партийную гвардию именно как особую политическую элиту. Вплоть до середины 20-х гг. в пропаганде культивировалось представление об ее исключительности, что нашло выражение в издании спецальбомов с фотографиями и биографиями, справках в энциклопедиях, в материалах учебных пособий и т. п. Сами большевики скромно именовали себя «духовной аристократией рабочего класса» (Луначарский).

Последовавшие после съезда события показали, что принятые решения не спасают от групповой борьбы в верхах, всевозможных разногласий и бюрократизации аппарата. Пользуясь неоднородностью элиты, сталинская группа успешно вербовала себе сторонников и заполняла ими важнейшие участки управленческого аппарата, изолируя сторонников Л. Д. Троцкого, А. Г. Шляпникова и других лидеров оппозиционного толка. Дискуссии вокруг событий в Германии 1923 г., выступления подпольных организаций «Рабочая правда» и «Рабочая группа», пытавшихся пропагандировать идеи политического плюрализма и свободы слова, продемонстрировали усиление всевластия аппарата, бюрократизацию режима и политической элиты.

Против устанавливавшейся системы активно выступил Л. Д. Троцкий и поддержавшая его «группа 46-ти». Они прямо указали на прогрессирующее разделение партии на «секретарскую иерархию» и «мирян» — рядовых партийцев. Л. Д. Троцкий в брошюре «Новый курс» подверг критике отношения старой гвардии-элиты и партийного молодняка и потребовал демократизации партийных отношений, но сам автор не порвал связей с элитой и не возглавил партийные массы в борьбе за обновление политического режима. Все вожди партии подчеркивали, что диктатура партии на самом деле есть диктатура большевистской элиты во главе с властным органом — ЦК. Оппозиции отрицали только последний компонент — чрезмерную роль ЦК и его генсека — Сталина. В этом был залог неминуемого поражения оппозиции, выглядевшей в глазах масс как группа интриганов. Этому в немалой степени способствовала политика сталинского ЦК, использовавшего средства массовой информации и органы госбезопасности в цепях обеспечения своей победы в схватке с Троцким. В то же время надо подчеркнуть, что в стратегических вопросах оппозиция придерживалась утопической концепции мировой революции, подрывавшей национальные интересы России-СССР в международных отношениях.

Острая борьба сыграла значительную роль в трасформации всей большевистской элиты. Во-первых, она была расколота на левых — во главе с Троцким, правых — во главе с Бухариным и аппаратный центр во главе со Сталиным. Наличие этих течений было осознано всеми членами руководства, правда, они по-разному обозначали свои позиции, считая свои исключительно ленинскими, а остальные — оппортунистическими. В середине 20-х гг. сталинский центр и бухаринцы совместными усилиями разгромили троцкистскую оппозицию, несмотря на присоединение к ней Зиновьева и Каменева. В ходе противоборства фактически оформилось расслоение политической элиты на интеллигентско-оппозиционную и аппаратно-бюрократическую часть, которая стремилась завершить бюрократизацию и институциализацию большевистской верхушки.

Еще при Ленине в 1922 г. был официально создан институт номенклатуры, который предполагал строгий учет руководящих должностей и подбор лиц на их замещение сообразно принципу иерархии партийных комитетов. Специально созданный учетно-распределительный отдел занимался регулированием этого процесса и обеспечением материальными благами личного состава элиты. Первоначально Сырцов и другие руководители отдела пытались вести научно обоснованную кадровую политику, не зависящую от политической конъюнктуры. Но принцип профессионализма плохо состыковывался с принципами сталинского режима и был заменен требованиями политической надежности и личной преданности. Новый завотделом Л. Каганович обеспечил превращение института номенклатуры в средство контроля над кадрами и в целом партии и государства. Были введены специальные шифры, секретное делопроизводство, теневая закрытая информационная система, дублирующие ЦКК органы номенклатурного контроля. Большую роль в бюрократической трансформации элиты сыграл искусно использованный вождями принцип «орабочивания партии». Бесспорно демократический лозунг стал основой для размывания партии малоподготовленными, почти безграмотными массами, желавшими ясности в партийной политике, простого и прочного единства, наличия признанного лидера, которому было бы можно доверить свою судьбу. Новые партийные призывники стали истинной и политической, и социальной базой становления культа Сталина и постепенного отстранения большевистской элиты от власти.

У элиты объективно был выбор двух путей или возможностей развития: либо она отстоит право на коллективное руководство и сформирует механизм своей будущей ротации и периодического обновления за счет усиления обратной связи с массами, либо в погоне за призрачными утопическими идеалами подчиниться единоличному лидеру, включиться в систему тоталитарного контроля и превратиться в подобие правящего сословия, построенного по иерархическому принципу. Развитие пошло по второму пути.

К концу 20-х гг. резко усилилось беспрецедентное давление со стороны сталинской субэлиты на противостоящую субэлиту — интеллигенцию оппозицонного характера. Все коммунистические вузы и партшколы, призванные готовить кадры партийной интеллигенции, были переформированы в кадровом и содержательном плане. Все газеты и другие печатные издания потеряли свой облик информационного средства и были превращены в пропагандистские органы. Важной вехой в развитии преследования стала пропагандистская кампания вокруг итогов судебного процесса 1928 г. над так называемыми шахтинскими вредителями. Партийная интеллигенция, симпатизировавшая старой технической интеллигенции, была поставлена в условия конфронтации с ней и выполнила функцию теоретического обеспечения этой задачи. Это связано с тем, что большевистская интеллигенция была одновременно интеллектуальным центром элиты и частью ее властно-бюрократической группы. Это порождало внутреннее противоречие — как интеллигенция она критиковала власть, но как ее составная часть она до конца поддерживала режим, который сама же и создала. Это во многом объясняет тот факт, что троцкистская оппозиция в полном составе, за исключением Троцкого, спустя три-четыре года после разгрома раскаялась и вернулась в политическую элиту, правда, уже во второй ее эшелон.

Партийно-интеллигентская часть элиты во главе с Н. И. Бухариным попыталась в самом конце 20-х гг. скорректировать политическую линию правящего режима, который к этому времени взял курс на форсированную индустриализацию и сплошную принудительно-добровольную коллективизацию. Поскольку эта линия очень напоминала программу Троцкого, Бухарин обвинил группу Сталина в сползании к троцкизму и предложил вернуться к ленинскому нэпу. Новая экономическая политика к этому времени переживала глубокий кризис и нуждалась в теоретическом и практическом обновлении. Кроме того, нэп сопровождался обуржуазиванием части элиты, ее перерождением и моральным разложением. Среди части партийной элиты началась социальная дифференциация и прочие «болезненные явления». Влияние частного капитала на политическую жизнь привело к росту взяточничества, бесконтрольности, бюрократизму, что подрывало основы режима и смысл всех социалистических преобразований. В этих условиях Сталин, давно не веривший в перспективу нэпа, принял решения пойти другим путем — революции сверху. Попытки Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова и М. П. Томского привлечь на свою сторону часть большевистской элиты не удались, так как они не смогли предложить четко обоснованной реалистичной альтернативы и, самое главное, не смогли решительно противостоять аппаратному центру Сталина. Для генсека стало ясным, что отсечение «путаников-умников» и «интеллигентов-хлюпиков» является условием для успешного осуществления его радикальных планов переустройства советского общества. С помощью органов госбезопасности, средств массовой информации и с учетом опыта борьбы с троцкизмом сталинская группа блестяще провела операцию по разгрому «правого уклона» в ВКП(б). На волне этой кампании была развернута еще более широкая борьба с так называемой «правооппортунистической практикой», предусматривавшей вычищение из партии и госаппарата несогласных или ошибающихся в проведении сталинского курса. В высшем эшелоне власти были устранены со своих постов, помимо самих бухаринцев, А. И. Луначарский, Д. Б. Рязанов, Н. И. Угланов, В. В. Шмидт, И. А. Теодорович, В. В. Осинский и многие другие колеблющиеся большевики-технократы. На политический Олимп советской власти вырвалось новое молодое поколение партийных лидеров, не испытывавших колебаний и не сомневающихся в методах достижения цели.

Станин осуществил в начале 30-х гг. реорганизацию партийного аппарата, полностью подчинив его деятельность задачам формирования авторитарно-бюрократического режима. Бюрократизация внутрипартийных отношений, наряду со сломом нэпа в экономике и началом насильственной кампании по раскулачиванию зажиточного и части среднего крестьянства, вызвали новую волну сопротивления интеллигентской части партийной верхушки. Ее особенностью была стихийная попытка объединения всех правых и левых, оппозиционно настроенных большевиков. Не случайно Сталин назвал одну из таких групп «право-левацким блоком Сырцова—Ломинадзе». Помимо этой группы, возглавляемой предсовнаркома России Сырцовым, с критикой сталинского режима власти и его политики выступила группа наркомов, состоящая из А. П. Смирнова, Н. Б. Эйсмонта и В. Н. Толмачева. Известна также группа — так называемая «школа молодых профессоров» — учеников Бухарина, украинская группа Н. А. Скрыпиника и другие. Но самой знаменитой стала группа М. Рютина. Известность последней группы заключалась не в особенном составе — здесь были в основном рядовые члены элиты, а в том, что ей удалось подготовить уникальный теоретический документ, в котором впервые с марксистских позиций доказывалась необходимость ликвидации сталинской диктатуры как противоречащей идеалам социализма и задачам коммунистического движения в целом. Как справедливо заметил Б. Старков, эта группа спасла Честь партии. (Наличие антисталинского сопротивления внутри партии и сам факт разоблачения культа Сталина на XX съезде КПСС однозначно снимает вопрос о тождестве сталинизма и социализма.)

Разгромив эти и многие другие известные и неизвестные общественности группы в местных партийных организациях, сталинский режим начал генеральную чистку партии и, прежде всего, большевистской элиты. В ходе этой чистки было исключено из партии полтора десятка тысяч большевиков, как правило, замешанных в прошлых и настоящих уклонах, проявлявших слишком большую самостоятельность в политике. Публичное идейное линчевание показало, что демократические нормы партийной жизни ушли в далекое прошлое.

К середине 30-х гг. в СССР сложился уже законченный тоталитарный политический режим личной власти Сталина. Большевистская элита потеряла свою самостоятельность и попала целиком и полностью в зависимость от воли вождя. Но этого лидеру режима было мало. Ход XVII съезда ВКП (б) показал, что часть партийной верхушки лелеет надежды на обновление режима и смену Сталина на посту генсека. Находившийся в эмиграции Троцкий постоянно призывал своих бывших сторонников, а также высших армейских руководителей опомниться и выступить против режима, невольно провоцируя репрессии. Сталин обоснованно боялся разрастания оппозиционных взглядов и их преобразования в перспективе в инакодействие. Кроме того, приближалась вторая мировая война, а недавний опыт войны в Испании показал особую опасность для власти наличия «пятой колонны» внутри страны. Наконец, определенная часть большевистской элиты подверглась моральному разложению, погрязла в привилегиях и подрывала тем самым нравственные устои власти. Советскому обществу, как и всякому иному, важно было обеспечить периодическую легитимную ротацию элиты, но демократический механизм такого обновления верхушки не был отработан. Все эти соображения в сочетании с развивающейся психопатологической подозрительностью Сталина обусловили начало массовых репрессий. Современные политологи выделяют важную объективную причину кадрового террора, заключающуюся в необходимости для режима поддерживать в обществе определенный уровень напряжения, позволяющий обеспечить готовность нации к самопожертвованию, трудовому и воинскому энтузиазму в борьбе с многочисленными внешними и внутренними врагами и оправдать очевидные ограничения народовластия, не состыкующиеся с идеалами социализма.

Тотальные репрессии привели к практическому уничтожению старой партийной гвардии с одной стороны, и с другой — к изменению облика всей правящей партии в цепом. За период с 1933 по 1936 гг., то есть до пика террора, было исключено из партии свыше 37 %. Из имевшихся к 1937 г. 2,8 млн членов партии было арестовано свыше миллиона и две трети из них было расстреляно. К 1940 г. из ближайшего окружения Ленина в живых оставался один Сталин. В составе партии по данным Ю. В. Дербинова было: «тех, кто вступил в партию до 1929 г., а с дореволюционным стажем осталось полпроцента». Таким образом, можно согласиться с Р. Медведевым — это был настоящий политический геноцид. Даже если допустить, что какая-то часть репрессированных заслуживала казни, масштабы террора значительно перекрывали потребности режима. Раскрутив карательный механизм ротации элиты, Сталин не смог или не захотел его остановить и уничтожил бесспорно лучшую часть не только партии, но общества, в том числе ведущие военные кадры накануне великой войны. Сталин и его окружение также принадлежали к большевистской элите, которую они столь жестоко изничтожали. Это самоедство элиты также является результатом деградации большевистской верхушки. Ведущим и главным доказательством ее трансформации является поведение представителей старых революционеров на допросах и на расстрелах. Они не только не смогли противостоять террору, но в ряде случаев приветствовали его и шли на смерть со здравицами в честь Сталина. Капитуляция большинства деятелей элиты и их неспособность к решительной и последовательной борьбе со сталинизмом свидетельствует о том, что «стальная когорта» в целом потерпела политический и моральный крах. Гибель элиты была закономерным финалом эволюции старой партийной гвардии, зазнавшейся и не удержавшейся на достигнутых высотах, закосневшей в своих привилегиях и в комчванстве, оторвавшейся от трудящихся масс и тем самым обрекшей себя на страшный конец.

Главным результатом репрессий было уничтожение практически полностью партийной интеллигенции, характерными чертами которой являлись способность к политическому творчеству, критическое мышление, активное инакомыслие, гибкость в понимании господствующей идеологии, достаточно высокий образовательный уровень, интеллектуальный характер профессиональной деятельности, определенная преемственность с ментальностью революционно-демократической интеллигенции XIX в.

 Большие потери понесла партэлитная технократия — специфическая аморфная промежуточная группа между сталинской бюрократией и партийной оппозиционной интеллигенцией. Для нее, с одной стороны, было характерно эпигонство, конформизм, двойное сознание, абсолютизация организационно-технократической деятельности, отказ от самостоятельной политической инициативы, но с другой стороны — по многим своим качествам она была близка к интеллигенции, отличалась определенными творческими возможностями, была способна при определенных обстоятельствах поддержать оппозиционные кадры и Сталин это понимал. Были жертвы террора и среди партаппаратной бюрократии — рьяных сталинских сторонников. Хотя это были, как правило, добросовестные чиновники, доходящие в своем рвении до фанатизма, догматики и лично преданные вождю, они попадали под огонь органов безопасности либо в порядке правила «лес рубят — щепки летят», либо в результате интриг наиболее карьерной и властолюбивой и жестокой части бюрократии, не брезговавшей сознательным физическим уничтожением своих соперников. Именно эта группа осталась в конце концов рядом со Сталиным и в послевоенное время начала внутриусобную борьбу за перехват власти из рук дряхлеющего диктатора.

Следует отметить, что в период Великой Отечественной войны внутриэлитные противоречия отошли на второй план. Военные действия потребовали, как в годы гражданской войны, консолидации элиты и всей партии, повышения ответственности и инициативности каждого деятеля. Военно-политическая элита в целом успешно выполнила свои функции, внеся свой вклад в победу народа.

Выросшие в годы войны политические кадры обрели уверенность и опыт и претендовали на внимание к своему мнению со стороны высшего руководства. Но И. В. Сталин не желал поступаться ни на йоту своими полномочиями и по-прежнему оставался диктатором. Он перестал доверять своему ближайшему окружению, тем более, что часть его проявила себя в годы войны не с самой лучшей стороны (Каганович, Ворошилов, Молотов). Сталин пытался править, натравливая одну группу на другую по принципу «разделяй и властвуй». Так в результате кремлевской междоусобицы возникло «Ленинградское дело», в результате которого погибла группа талантливых политиков: Вознесенский, Кузнецов, Родионов — всего более 1000 человек. Параллельно начали осуществляться новые политические судебные процессы и новые уголовные дела. Сталин готовил новый виток массовых репрессий в среде военного поколения коммунистической элиты. Среди них уже не было оппозиционно настроенных интеллигентов. Это были технократы и бюрократы, преданные режиму и желавшие только одного — сокращения масштабов применения чрезвычайно-административных репрессивных методов управления. В принципе сформировавшаяся элита жаждала нормальной жизни, как и весь народ.

5 марта 1953 г. умер И. В. Сталин при невыясненных до конца обстоятельствах. Существует версия, что его смерти посодействовала группа деятелей во главе с Берия, вокруг которого начали сгущаться политические тучи. Практически весь год шло междоусобное противоборство групп Маленкова, Хрущева и Берия, пытавшихся обрести полноту власти. Все они разыгрывали антисталинскую карту, так как было очевидно, что сталинский режим себя изжил. Наиболее радикальный антисталинский вариант предложил Берия, пытавшийся тем самым отмыться от тех потоков крови, которые он пролил лично и возглавляемые им ведомства. Наиболее умеренный вариант предлагал Маленков, также замешанный в ряде репрессивных дел. Но победу одержал Н. С. Хрущев, имевший личные мотивы ненавидеть Сталина, но не обладавший законченным представлением о политике десталинизации и ее пределах. Он проводил ее достаточно импульсивно в течение десяти лет, крайне непоследовательно и зигзагообразно. Будучи сам плоть от плоти сталинской клики, он был замешан во всех акциях сталинизма без исключения и, естественно, впитал в себя сталинский стиль управления. Помимо своей воли он реализовывал его ежечасно на практике, что впоследствии было названо волюнтаризмом. Первоначально Хрущев заступался за аппаратных работников в пику Маленкову, но впоследствии подверг их резкой критике и сокращению. Такая позиция была связана с тем, что часть высшей номенклатуры приветствовала разоблачение культа личности Сталина только в определенных пределах, так как нуждалась в личной безопасности. Попытки Хрущева углубить десталинизацию и реформировать общество натолкнулись на сопротивление старых кадров. Дело усугублялось тем, что многие экономические реформы Хрущева были не продуманы и зачастую просто авантюристичны. Особое раздражение коммунистической номенклатурной элиты вызвала реформа управления, сначала создание совнархозов, затем разделение обкомов на промышленные и сельские. Происходило нарушение привычной схемы взаимодействия высшего/среднего и местного уровней власти. Заметной стала технократизация аппарата и его деидеологизация, что сказывалось на социальном качестве управленческих решений. Одновременно стали пропагандироваться совершенно утопические прожекты строительства коммунизма к 1980 г., закрепленные XXII съездом КПСС. На этом же съезде Хрущев нанес удар по номенклатуре — в устав КПСС было внесено положение о регулярном обновлении кадров аппарата. Однако демократические преобразования Хрущева не вызвали энтузиазма в обществе, так как сопровождались ухудшением экономической ситуации и кровавым подавлением ряда забастовок (Новочеркасск, 1962г.). Учитывая весь комплекс названных факторов, номенклатурная элита добилась смещения Хрущева с занимаемых постов, действуя в рамках существовавшей законности. Новым генсеком стал один из наиболее типичных представителей элиты — Л. И. Брежнев. На первых порах он продолжил реформы, задуманные предшествующим лидером, однако вскоре отказался от них. Правящая элита была чрезмерно уверена в потенциале советского строя и не собиралась более его либерализировать, ограничившись частичной десталинизацией. Более того, реформы 60-х гг. по повышению самостоятельности предприятий и усилению рыночных механизмов были дезавуированы, несмотря на то, что восьмая пятилетка (1966—1970) оказалась одной из лучших в истории страны.

Л. И. Брежнев и номенклатурная элита действовали в рамках системы достаточно эффективно приблизительно до середины 70-х гг., когда стали проявляться заметные симптомы приближающегося застоя в развитии экономики, особенно в сельском хозяйстве. Ситуация требовала радикального обновления всех сторон жизни общества, но деградирующая номенклатурная элита во главе с заболевшим лидером оказалась не в состоянии обеспечить качественное руководство страной. Технократическое крыло элиты во главе с А. Н. Косыгиным было оттеснено от власти, и Л. И. Брежнев сосредоточил в своих руках партийную и советскую власть. Конституция 1977 г. официально закрепила руководящую роль КПСС, а следовательно, и роль сложившейся элиты при полном отсутствии механизма ротации стареющей геронтократии. Удерживая деградирующего Брежнева на посту генсека, элита решала собственные личные и корпоративные проблемы, сохраняя непродуктивный курс конфронтационной внешней и консервативной внутренней политики.

Протекционизм и кумовство проникли в самые высокие инстанции. Брежнев назначал на высокие посты своих друзей, лично преданных клевретов и родственников. Эта порочная практика дублировалась на местах, многократно разрастаясь и усиливаясь. Кунаев в Казахстане, Алиев в Азербайджане, Рашидов в Узбекистане, Мжаванадзе в Грузии, Шакиров в Башкирии, Бодюл в Молдавии, Медунов в Краснодарском крае, и другие допустили значительные извращения кадровой политики и личные злоупотребления властью. (Справедливости ради следует заметить, что масштабы тех злоупотреблений не идут ни в какое сравнение с коррупцией современной демэлиты, называемой в народе ворократией.) Представители здоровых сил в партии П. Машеров в Белоруссии, А. Снечкус в Литве, братья Стародубцевы в Тульской области и многие другие не смогли противостоять напору бюрократического консерватизма, но в обществе нарастало понимание необходимости обновления политической элиты.

В 70-х гг. массовое пополнение номенклатурной элиты снизу, как это было во время ленинского призыва и после сталинских репрессий, фактически прекратилось. В партийно-элитном строительстве утвердилась практика индивидуального отбора молодых коммунистов, не связанных с социально-клановыми группировками, не запятнанных каким-либо образом и продемонстрировавших свою надежность и дисциплинированность. Будучи всем обязанные местной административно-политической группе руководителей, в круг которых они были допущены, новобранцы стремились любой ценой делать карьеру, воспроизводя дух и букву существующих партийно-элитных отношений. Именно так росли по иерархической лестнице М. С. Горбачев и Б, Н. Ельцин, Э. А. Шеварнадзе, А. Н. Яковлев и другие партчиновники, известные своим славословием вождям и бюрократическими прожектами и инициативами. (Например, А. Н. Яковлев по своей инициативе подготовил проект постановления ЦК КПСС о повышении политической бдительности, запрещавший историкам работать в спецфондах архивов, использовать «фальсификаторскую» зарубежную научную литературу, а Б. Н. Ельцин уничтожил дом Ипатьевых — место расстрела царской семьи и построил самое высокое в стране здание обкома КПСС.)

Значительную роль в таком воспроизводстве элиты играла система высших партийных школ и Академия общественных наук при ЦК КПСС. Если в 20-х гг. эта система была необходима в условиях острого кадрового дефицита и малочисленности партийной интеллигенции, то при наличии разветвленной системы высшего образования, считавшегося одним из лучших в мире, партийные вузы стали анахронистическим элементом, усиливающим отчуждение властной элиты от народа. Выпускники этих школ просто натаскивались на управленческую работу и прямо направлялись в эту систему, практически независимо от своих личностных качеств, ощущая свою избранность. Культивирование привилегированной системы подготовки партийно-государственных служащих как якобы настоящей элиты общества закономерно вызывало недовольство вузовской интеллигенции и в конечном счете опосредованно подрывало политический режим. Настоящая элита — лучшие и наиболее подготовленные кадры, обладающие личными, в том числе харизматическими способностями — формируется стихийно. Чем более формализуется этот процесс, тем меньше в нем действительно лучших и интеллектуально развитых людей. Толпа партчиновников, рыщущих в поисках теплых местечек и покровителей, своей псевдодеятельностью могла привести только к краху советской системы, превратившуюся, как говорил Ленин, в «поганое стойло карьеристов», разменявших власть на собственность.

Усиливающееся отчуждение псевдокоммунистической элиты от народа объективно создавало предпосылки для формирования демократической оппозиционной контрэлиты. Эти функции выполнило так называемое диссидентское движение, к которому примкнули, с одной стороны, часть сторонников демократического социализма, требовавшие решительной десталинизации общества, с другой стороны, — сторонники либерально-демократической ориентации буржуазного типа. При всей своей разнородности и аморфности, это движение подготовило кадры и, самое главное, сформировало комплекс идей и аргументов в пользу демократических преобразований. Несмотря на аресты практически всех участников движения и его фактическую ликвидацию в организационном плане, это движение заложило основу для развития антисоветских, антисоциалистических партий и организаций. Такой результат деятельности диссидентов был вполне прогнозируем как органами госбезопасности СССР, осуществлявших целенаправленное преследование диссидентских организаций, так и зарубежными спецслужбами, осуществлявшими финансирование движения, его популяризацию на радиостанциях «Свобода» и «Голос Америки». Следует признать, что деятельность США в этом направлении оказалась не в пример эффективнее деятельности госорганов СССР, финансировавших коммунистические и национально-освободительные контрэлиты во всем мире.

Негативно оценивая политику и деятельность политической элиты СССР, не сумевшей реализовать наличный потенциал социализма, следует отметить, что особую роль в этом сыграла целенаправленная и систематическая политика политической элиты США и всей западной цивилизации. П. Швейцер с гордостью пишет в своей книге «Победа»: «Советский Союз развалился не в результате стечения обстоятельств, не благодаря тому, что нам благоприятствовало время. Советский Союз не был организмом, способным на самопожирание ни в какой международной ситуации. Это именно американская политика смогла изменить и изменила ход истории.... неспособный прибегнуть к внутренним лекарствам, которые могли бы оживить или по крайней мере устранить симптомы болезни, этот организм наблюдал атаку на свои основные органы». П. Швейцер подробно перечисляет объекты этих атак, тактику действий США и с обидой заключает, что современная историография приписала Горбачеву все заслуги за такое окончание холодной войны — «Это воистину курьезный подход, все заслуги приписывать побежденному, а не победителю».

Начало перестройки, провозглашенной М. С. Горбачевым, воодушевило всю страну. Все помнили кратковременное правление Ю. В. Андропова, приведшее к улучшению экономической ситуации, и надеялись на повторение эффекта при новом молодом красноречивом руководителе. Сам Горбачев был представителем новой волны политической элиты, приведенной к власти Андроповым — человеком незаурядным, хитрым, властным и в то же время по-своему преданным идеалам социализма.

Хотя симптомы кризиса были налицо (тотальный дефицит, снижение темпов производства), тем не менее самого кризиса не было, как не было признаков политических потрясений. Лозунг «обновления социализма», его демократизации был с радостью воспринят населением, предполагавшим, что речь идет о конвергенции социализма и общечеловеческих ценностей. Политическая элита раскололась на ряд субэлит по критерию оценки степени допуска в политическую и экономическую жизнь несоциалистических элементов. Консервативное крыло (И. К. Полозков) выступало за ограничение масштабов перестройки и сохранение политических основ социалистической государственности по типу китайских реформ. Демократическая субэлита в КПСС (А. Н. Яковлев, Ю. Н. Афанасьев, Г. X. Попов), вдохновляемая созданными на базе возродившегося диссидентского движения либерально-демократическими антисоветскими движениями и организациями, требовала доведения перестройки до полного крушения социализма и роспуска советской «империи». М. С. Горбачев и его окружение пытались проводить центристскую политику и в конечном счете попали в настоящее болото. Не доведя экономической реформы до логического конца — создания многоукладной экономики и резко ухудшив экономическую ситуацию, горбачевская субэлита отпустила политические вожжи и антисоветская контрэлита получила отличный шанс реализовать свои далеко идущие замыслы. Отданные в распоряжение оппозиции средства телевизионной информации повели кампанию обработки населения в антисоветском духе, что предопределило выжидательную реакцию народа на попытку консервативного крыла политической элиты воспрепятствовать развалу СССР в августе 1991 г. Крах ГКЧП был концом всей коммунистической элиты, еще раз показавшей свою неспособность решить актуальную задачу сохранения Советского Союза как великой сверхдержавы.

В конце августа 1991 г. Президент России подписал серию указов о запрете КПСС и ликвидации ее имущества, которые поставили крест на формальном функционировании коммунистической элиты. Решения Конституционного Суда, отменившего ряд положений указов как неконституционных, создали предпосылки для формирования новых партийных структур и новой коммунистической элиты. Большая часть бывших высших партийных чиновников заявила о своем разрыве с коммунистической идеологией. Значительная часть партии — 9/10 ее состава — покинула ряды комдвижения. Оставшаяся верной коммунистическим идеалам часть партии сформировала новое руководство из числа бывшего консервативного крыла КПСС. Лишенное привилегий и собственности, подвергающееся административным гонениям и диффамации в средствах массовой информации, новое руководство воссозданной КПРФ во главе с Г. А. Зюгановым фактически образовало коммунистическую контрэлиту, ведущую борьбу за власть. Как и 90 лет назад, эта неформальная группа коммунистов вновь встала на путь борьбы за построение в России общества социальной справедливости. В какой мере коммунистическая контрэлита учтет чрезвычайно противоречивый исторический опыт функционирования и деятельности большевистской и номенклатурной элиты советского времени покажет будущее.

2. Политические лидеры советской эпохи

Одним из древнейших политических феноменов в истории человечества является лидерство, связанное со стремлением людей сообразовывать свое социальное поведение с определенными образцами или руководствоваться едиными для данной общности интересами, мотивами, целеполаганиями. В разных обществах вырабатывается соответствующий условиям тип лидерства: в античности — учитель, западных демократиях — высший чиновник или менеджер, в тоталитарных режимах — вождь и другие варианты. Ролевые функции лидеров сводятся к выдвижению целей, программ, идеалов, определению средств их осуществления, координации деятельности групп, регуляции отношений внутри групп, представительству групп во внешних сношениях. Р. Таккер особо выделяет мобилизующую функцию лидера, которая заключается в деятельности по достижению массовой поддержки группой или подавляющей ее части в оценке ситуации и намеченного им плана действий. Политическое лидерство может быть формальным, связанным с выполнением функциональных обязанностей в системе управления, и неформальным, построенным на личных, психологических связях, харизматическом (по Веберу) факторе. При совпадении этих типов эффективность управленческого воздействия политического лидера значительно возрастает. Историки и политологи выявили закономерность — чем ниже уровень политической культуры населения данной страны или региона, тем больше возможности для манипуляции общественным мнением со стороны властвующих групп и их лидеров и тем выше вероятность формирования вождизма, абсолютного лидерства — диктатуры харизматического вождя.

Вожди советской страны — Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко были лидерами тоталитарного общества — общества, все сферы жизни которого жестко контролировались партией и государством. Все они базировали свою деятельность на строжайшей централизации, на харизматизации вождя, канонизации его идей, на господствующих в советском обществе архаичных формах сознания. Вместе с тем формы и глубина проявления этих черт, интеллектуальный и нравственный облик самих вождей, характер и трактовка ими многих положений теориисском народе. Но разве можно упрекнуть в антипатриотизме Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Пушкина, других русских писателей, которые писали о пороках старой России с не меньшей болью и силой, чем Ленин? «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей». В этих строках Некрасова лейтмотив творчества гениальных художников прошлого и начала XX веков. Истинными радетелями о судьбах России в этом отношении были великие писатели, а не показушные ура-патриоты, не равнодушные к нуждам и бедам народа чиновники.

В 1914 г. Ленин писал: «Мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции, сказал: «...жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах. А, по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения».

В-четвертых, ссылаются на сказанные будто бы Лениным в частной беседе слова: «А на Россию мне наплевать». Но невозможно проверить, было ли это действительно сказано.

Что приемлемо в ленинском понимании патриотизма?

Во-первых, искреннее стремление сделать Россию великой, могучей, обильной.

Во-вторых, в великорусском патриотизме Ленина не было и тени неуважительного, пренебрежительного отношения к другим народам, к их правам. Более того, мало найдешь в мире людей, которые бы так горячо ненавидели шовинизм вообще и великорусский шовинизм в частности, так глубоко сочувствовали страданиям и бесправию угнетенных народов, так гневно обличали произвол сильного, наступающего на горло слабому, как это делал Ленин. Известно, что Ленин как-то, не будучи в состоянии присутствовать на заседании политбюро, где обсуждали национальные проблемы (у него был флюс), написал Л. Б. Каменеву записку: «Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами».

Борьбу с великодержавным шовинизмом Ленин считал средством действительного возвеличения русского народа, избавления его от того, что «...деморализует, унижает, обесчещивает, проституирует его, приучая к угнетению чужих народов, приучая прикрывать свой позор лицемерными якобы патриотическими фразами».

В-третьих, отсутствие какой бы то ни было идеализации своей нации, своей страны. Об этом уже говорилось выше.

В-четвертых, Ленин высоко ценил в русской нации в лице ее лучших представителей революционные традиции, дух сопротивления всему отжившему, реакционному, вредному. Известны его полные восхищения оценки Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев, героев 1905 г.

Но было в ленинском понимании патриотизма и то, что не может быть принято.

Во-первых, классовая узость, классовая ограниченность. По мнению Ленина, «угнетенные классы» всегда в истории оказывались выше эксплуататоров по способности на героизм, на самопожертвование... Вообще говоря, известное основание для такой позиции у Ленина имеется. И все же Ленин чересчур категоричен. Войны России, в особенности война 1812 года, дали множество дворян-героев. В период гражданской войны Ленин совершенно не признавал права на любовь к родине за теми, кто был на другой стороне баррикады; считая, что они воюют лишь во имя своих эгоистических классовых интересов. Но белые тоже по-своему любили Россию, любили ничуть не меньше, красных, любили самозабвенно, горячо, готовы были во имя сохранения ее величия (как они его понимали) переносить неслыханные лишения и страдания. Много их отдало за святую Русь самое дорогое — свою жизнь.

Во-вторых, Ленин ошибочно полагал, что важнейшим средством преобразить Россию должна быть мировая социалистическая революция. Таким образом, интернационализм Ленина нередко вступал В противоречие с его патриотизмом, ибо выходил за пределы разумного, реалистичного, становился безоглядным, беспредельным, утопичным и развратник, сифилитик. Ленина даже охарактеризовали как никчемного организатора! Пишут, что он был беспомощным в подборе кадров. Ленина объявили дилетантом в экономике, в военном деле, дипломатии. Удивляет односторонность ряда критиков Ленина, их крайнее упрощенство, их нежелание понять ленинские позиции, приверженность примитивному методу простой смены плюсов на минусы.

Отметим, прежде всего, некоторые явные нелепости. Как мог Ленин, столько воевавший с Бундом, быть участником мифического мирового заговора «жидо-масонов»? Как мог «агент Вильгельма» страстно стремиться к революции в Германии и поддерживать ее всем, чем было можно, посылать маршруты с мукой, сухарями из бедствующей России для восставших рабочих в Германии в ноябре 1918 г.?. Удалось ли бы никудышнему организатору еще до октября 1917 г. выпестовать, сплотить сильную, дисциплинированную, массовую партию? Мог ли неуч в экономике уже в конце XIX века создать капитальный труд «Развитие капитализма в России», а в 1918 г. разработать проблему широкого использования в России государственного капитализма?

Как получилось, что «идеолог люмпенов», якобы считавший, что все трудности разрешит лозунг «грабь награбленное», уже весной 1918 г. в работе «Очередные задачи Советской власти» требовал осуществить всенародный учет и контроль, повышать производительность труда, ввести стройную организацию, железной рукой искоренять преступления, хулиганство, подкуп, спекуляцию, безобразия всякого рода, «научиться соединять вместе бурный, бьющий весенним половодьем, выходящий из всех берегов, митинговый демократизм трудящихся масс с железной дисциплиной во время труда...»?

Такие дикости, как объявление Ленина фашистом, сифилитиком и психически больным, даже не заслуживают того, чтобы их опровергать.

Сложнее вопрос о патриотизме Ленина. Был ли Ленин патриотом? Да, бесспорно. С громадной силой выражена любовь Ленина к России в работе «О национальной гордости великороссов» (1914 г.). Он пишет в ней о любви к своей прекрасной Родине и ее языку, о боли за нее, подвергаемую насилию, гнету и издевательствам, о желании поднять девять десятых ее населения до сознательной жизни демократов и социалистов.

Те, кто не признает за Лениным права любить свою Родину, ссылаются на следующее.

Во-первых, утверждают некоторые авторы, Ленин говорил вслед за Марксом и Энгельсом, что пролетарии не имеют отечества. Но это передержка, Ленин сам объяснял свое понимание мысли Маркса и Энгельса так: это значит, что экономическое положение рабочего класса не национально, а интернационально, его классовый враг интернационален; условия его освобождения тоже; интернациональное единство рабочих важнее национального. Можно спорить с этим пониманием, но оно, однако, на деле означает, что Ленин вовсе не отрицал значения Отечества.

Во-вторых, ссылаются на ленинский лозунг поражения в годы первой мировой войны. Может быть, лозунг и не был лучшим выражением правильного отношения к войне. Главное, однако, в том, что большевики считали, что социал-демократы не только России, но и всех воюющих стран должны выдвинуть этот лозунг по отношению к своим правительствам.

В-третьих, приводят резкие отрицательные характеристики Лениным многих негативных явлений в России и русском народе. Но разве можно упрекнуть в антипатриотизме Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Пушкина, других русских писателей, которые писали о пороках старой России с не меньшей болью и силой, чем Ленин? «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей». В этих строках Некрасова лейтмотив творчества гениальных художников прошлого и начала XX веков. Истинными радетелями о судьбах России в этом отношении были великие писатели, а не показушные ура-патриоты, не равнодушные к нуждам и бедам народа чиновники.

В 1914 г. Ленин писал: «Мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции, сказал: «...жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах. А, по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения».

В-четвертых, ссылаются на сказанные будто бы Лениным в частной беседе слова: «А на Россию мне наплевать». Но невозможно проверить, было ли это действительно сказано.

Что приемлемо в ленинском понимании патриотизма?

Во-первых, искреннее стремление сделать Россию великой, могучей, обильной.

Во-вторых, в великорусском патриотизме Ленина не было и тени неуважительного, пренебрежительного отношения к другим народам, к их правам. Более того, мало найдешь в мире людей, которые бы так горячо ненавидели шовинизм вообще и великорусский шовинизм в частности, так глубоко сочувствовали страданиям и бесправию угнетенных народов, так гневно обличали произвол сильного, наступающего на горло слабому, как это делал Ленин. Известно, что Ленин как-то, не будучи в состоянии присутствовать на заседании политбюро, где обсуждали национальные проблемы (у него был флюс), написал Л. Б. Каменеву записку: «Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами».

Борьбу с великодержавным шовинизмом Ленин считал средством действительного возвеличения русского народа, избавления его от того, что «...деморализует, унижает, обесчещивает, проституирует его, приучая к угнетению чужих народов, приучая прикрывать свой позор лицемерными якобы патриотическими фразами».

В-третьих, отсутствие какой бы то ни было идеализации своей нации, своей страны. Об этом уже говорилось выше.

В-четвертых, Ленин высоко ценил в русской нации в лице ее лучших представителей революционные традиции, дух сопротивления всему отжившему, реакционному, вредному. Известны его полные восхищения оценки Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев, героев 1905 г.

Но было в ленинском понимании патриотизма и то, что не может быть принято.

Во-первых, классовая узость, классовая ограниченность. По мнению Ленина, «угнетенные классы» всегда в истории оказывались выше эксплуататоров по способности на героизм, на самопожертвование... Вообще говоря, известное основание для такой позиции у Ленина имеется. И все же Ленин чересчур категоричен. Войны России, в особенности война 1812 года, дали множество дворян-героев. В период гражданской войны Ленин совершенно не признавал права на любовь к родине за теми, кто был на другой стороне баррикады; считая, что они воюют лишь во имя своих эгоистических классовых интересов. Но белые тоже по-своему любили Россию, любили ничуть не меньше, красных, любили самозабвенно, горячо, готовы были во имя сохранения ее величия (как они его понимали) переносить неслыханные лишения и страдания. Много их отдало за святую Русь самое дорогое — свою жизнь.

Во-вторых, Ленин ошибочно полагал, что важнейшим средством преобразить Россию должна быть мировая социалистическая революция. Таким образом, интернационализм Ленина нередко вступал В противоречие с его патриотизмом, ибо выходил за пределы разумного, реалистичного, становился безоглядным, беспредельным, утопичным и тем самым приносил ущерб интересам России. Страстное желание Ленина поскорее преобразить мир на началах социализма, поскорее зажить «единым человеческим общежитием» в мире без границ, побуждало его нередко на прямое подталкивание мировой революции, в частности, путем оказания огромной помощи зарубежным коммунистам за счет народов России.

В-третьих, Ленин во имя освобождения России от гнета, во имя победы социализма допускал возможность немалых жертв в самом российском народе и считал необходимым подавление инакомыслия интеллигенции. Он сказал как-то Горькому: «Вынужденная условиями, жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!» Да, немало должно быть понято и оправдано. Но с высоты времени, с позиций действительной необходимости и высоких нравственных критериев — далеко не все.

В-четвертых, Ленин в борьбе с великодержавным шовинизмом подчас допускал несправедливые, неоправданно резкие высказывания о русском народе. В 1922 г. в работе «К вопросу о национальностях или об «автономизации» он упомянул о так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик Держиморда)». Это противоречило всему, что говорил Ленин о русском народе ранее. Но здесь налицо — полемическое преувеличение, а не стойкое убеждение, как это пытался доказать Д. Волкогонов.

В-пятых, на заключительном этапе своей жизни Ленин стал несколько недооценивать опасность национализма в среде нерусских народов. В письме Ленина «К вопросу о национальностях» нет ни слова осуждения в адрес грузинских националистов. Более того, Ленин здесь провел различие между национализмом большой нации и национализмом нации маленькой и подчеркнул виновность русских националистов по отношению к национализму малых наций. Это объяснимо, ибо в 1922 г. великодержавный шовинизм был главным злом. Но все же Ленин в этом случае «перегнул палку», ему изменили диалектический, всесторонний подход, гибкость мышления, умение видеть все грани вопроса, тонкое чувство меры. Национализм и шовинизм — одинаково плохи. Каждый из них чудовищен и преступен, каждый ослепляет своего носителя.

Ленин, к сожалению, не смог предвидеть опасности открытого, глубинного роста националистических настроений. Он полагал, что подлинная интернационалистская политика, «пересол» в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам ликвидируют объективные причины существования национализма и приведут к его исчезновению. Отчасти это было верно, и нарушение ленинских принципов действительно явилось в конечном счете одним из источников распада Союза. Однако, как показал исторический опыт, подспудный рост национализма в СССР шел и по другим, сложным, многосторонним причинам.

Ряд исследователей (А. Авторханов, Д. Волкогонов, А. Латышев, Д. Штурман, А. Яковлев) считают, что между Лениным и Сталиным не было существенных различий. Сталин, по их мнению, лишь alter ego — второе Я — Ленина. Безусловно, между Лениным и Сталиным немало общего. И тот, и другой — вожди тоталитарного государства. Оба исповедовали идеи диктатуры пролетариата, монополии на власть одной партии, железной дисциплины и строжайшей централизации внутри партии, запрещения в ней фракционности, осуществления мировой социалистической революции. Оба были противниками политического и идейного плюрализма. И Ленин, и Сталин строили свою деятельность на использовании архаичных форм сознания, на двух элементах архетипа: а) мы (пролетарии) — они (буржуазия); б) преимущественное право на власть имеют лица пролетарского происхождения. Наконец, имела место харизматизация обоих вождей.

Однако считать, что Ленин и Сталин — «близнецы-братья», совершенно неверно. Ленин допускал известное инакомыслие в партии, свободу внутрипартийной критики, дискуссии по важнейшим принципиальным проблемам, в которых в рамках марксистских принципов можно было свободно выражать свои мнения, в том числе отличные от позиции политбюро ЦК. При Ленине в партии, включая ее верхи, сохранялась коллективность руководства. Громадный авторитет Ленина основывался в первую очередь на его могучем интеллекте. Использование элемента архетипа — «кто не с нами, тот против нас» — при Ленине даже в период гражданской войны имело место лишь частично, либо вообще исключалось (вспомним лозунг нейтрализации среднего крестьянства в 1919 г.)

Сталин же истреблял в основном не противников социализма, а всех марксистов-ленинцев, всех тех, кто отстаивал ленинские формы и методы строительства социализма. Сталин уничтожил ленинскую гвардию, тот тонкий интеллектуальный слой, который был надеждой и опорой Ленина. В партии был установлен режим гораздо хуже аракчеевского. Не только принципиальное расхождение со Сталиным, не только различие или оттенок различия с ним во мнении по сугубо конкретным текущим вопросам, а даже неточное цитирование сталинских работ рассматривалось как уголовное преступление. Хариз-матизация Сталина приобрела абсурдные, нелепые формы, превратилась в его обожествление.

Ленин был и «лидером интеллектуальным», «мозговым центром» ЦК, и «лидером общения», умело обеспечивавшим коммуникабельность и искусно снимавшим напряженность внутри ЦК. Воздействие же Сталина на ЦК и его Политбюро основывалось не только на силе его интеллекта (которой он, безусловно обладал, хотя и далеко не в такой мере, как Ленин), но в первую очередь на его неограниченной власти, на страхе перед его нетерпимостью и жестокостью.

Сравнивая Ленина со Сталиным, следует учитывать эволюцию ленинских взглядов. Ленин 1921—1923 гг. — это во многом иной политик и теоретик, чем Ленин 1894—1920 гг. Вследствие этого различия между установками позднего Ленина и тем, что исповедовал и осуществлял Сталин в 20—30-е годы, особенно велики. Обратимся в данной связи к политическому завещанию Ленина.

Во-первых, Ленин писал о необходимости проявления величайшей осторожности для сохранения рабочей власти, для удержания ее авторитета и руководства в отношении мелкого и мельчайшего крестьянства.

Во-вторых, Ленин ставил вопрос о коренной перемене «всей точки зрения нашей на социализм», подчеркивал необходимость перенесения центра тяжести с политической борьбы, революции, завоевания власти на мирную организационную культурную работу, на культурничество.

В-третьих, Ленин по сути дела поставил задачу создания в стране кооперативного социализма, строя цивилизованных кооператоров. Ленин выдвинул принципиально новое положение о торговле, товарно-денежных отношениях как неотъемлемой составной части социалистических отношений, требовал поддержки «такого кооперативного оборота, в котором действительно участвуют действительные массы населения», призывал развивать умение быть толковым и грамотным, культурным торгашом. При этом Ленин отмечал, что для участия в кооперации поголовно всего населения потребуется целая историческая эпоха; на хороший конец — одно-два десятилетия.

В-четвертых, Ленин указывал на огромную важность соединения  частного интереса, частного торгового интереса с проверкой и контролем его государством, с подчинением его общим интересам.

В-пятых, Ленин писал о необходимости сочетания в экономике трех видов предприятий: частно-капиталистических, государственных и кооперативных.

В-шестых, Ленин видел опасности, проистекавшие из монопольного положения партии в стране для самой партии. Ему казалось, однако, что можно избежать угрозы вырождения партии, превращения ее лидера в диктатора с помощью ряда организационно-политических мер: смещения Сталина с поста генсека; расширения состава ЦК и ЦКК за счет рабочих; соединения ЦКК с Рабкрином и направления их усилий на борьбу за улучшение государственного аппарата, на искоренение бюрократизма; введения строжайшего контроля со стороны ЦКК за деятельностью Политбюро и генсека; усиления прокурорского надзора за соблюдением законности. К сожалению, Ленин не смог понять истину, которая теперь, по прошествии многих лет и испытаний, многих горьких уроков ясна нам всем: никакие внутрипартийные перестройки не способны уберечь партию от вырождения в условиях ее монопольного положения.

В-седьмых, Ленин требовал полного равноправия республик при образовании СССР, допускал возможность объединения республик лишь в военном и дипломатическом отношениях, считал первоочередной задачей искоренение великодержавно-шовинистических взглядов и нравов, проявление сугубой осторожности, предупредительности, уступчивости в отношении нерусских наций с целью обеспечения максимума доверия с их стороны к русскому пролетариату.

Сталин отбросил все эти ленинские положения. Осторожность была сменена нахрапистостью, кавалерийскими атаками, головокружительными скачками, авантюристическими, игнорирующими реальные экономические условия методами проведения индустриализации и коллективизации. На место мирной организационной работы пришла теория обострения классовой борьбы по мере успехов социализма, воплощенная в практике массовых репрессий. Образованная в 20-е годы в соответствии с идеями Ленина разветвленная сеть крестьянской кооперации, работавшая весьма эффективно, была ликвидирована Сталиным. Созданный при Сталине в рекордно короткий срок колхозный строй был злой пародией на строй цивилизованных кооператоров: колхозы по существу являлись государственными предприятиями. Товарно-денежные отношения были сведены к минимуму и в основном заменены государственным распределением. О культурном и грамотном торгаше не было и речи: его место занял чиновник, распределяющий фонды. Колхозы и совхозы не продавали свою продукцию, а сдавали ее государству по существу бесплатно. В 1952 г. Сталин предложил вообще перейти к прямому продуктообмену между городом и деревней. Сталин не затруднил себя сложными поисками оптимального сочетания частной инициативы и государственного регулирования: он попросту уничтожил частный интерес. Многоукладность в экономике была заменена единой государственно-бюрократической собственностью.      

Объединенный орган ЦКК-РКИ стал при Сталине придатком генсека, совершенно лишенным возможности следить за правильностью прохождения дел в Политбюро. А в 1934 г. этот орган был вообще ликвидирован. Творимые сталинской кликой произвол и беззаконие широко известны. Сталин превратил СССР в унитарное государство, обрушил свой верховный гнев на целые народы, подвергнув их: насильственному выселению. Во второй половине 40 — начале 50-х гг. в сталинской идеологии и политике во многом восторжествовали великодержавный шовинизм и его разновидность — оголтелый антисемитизм.

Сейчас мы видим, что в ленинском учении много неверного, немало просто утопического, такого, что не выдержало проверку временем. Но также бесспорно, что Ленин, особенно на последнем этапе своей политической деятельности, умел учиться у жизни, у практики и, если нужно (пусть не просто, мучительно, с оговорками), мог отрешаться от косного, застывшего, «сжигать все то, чему поклонялся», кардинально менять подходы. Многочисленные беседы с крестьянскими ходоками, изучение «подлинно человеческих документов» — крестьянских писем, помогли ему отрешиться от абсурдных попыток использовать вынужденную войной и разорением политику «военного коммунизма» для немедленного перехода к социализму.

Именно благодаря тому, что Ленин в 1921 г. исходил не из искусственных теоретических построений, а из анализа сложнейшей, противоречивой российской действительности, он сумел совершить, наверное, самое крупное, самое реалистическое, самое перспективное в своей политической деятельности открытие — нэп.

Сейчас даже самые ярые противники Ленина признают, что на зависть нынешним российским политикам в результате осуществления нэпа удалось в кратчайшие сроки ввести устойчивую, конвертируемую, пользующуюся доверием во всем мире валюту — червонец, ликвидировать галопирующую инфляцию и колоссальный бюджетный дефицит, возродить сельское хозяйство и промышленность, накормить и одеть страну и даже начать вывозить хлеб за границу.

В отличие от Ленина Сталин был «кремлевскими стенами живой от жизни огражден». После 1928 г. он никуда, кроме как на отдых, из Москвы не выезжал. Не баловал он и «кремлевским чаем ходоков». Связи Сталина с жизнью, с людьми из народа ослабевали с каждым годом. Сталин десятилетиями жил в царстве политических интриг, далеком от нужд, забот, тревог простого человека, в обстановке полной материальной обеспеченности. Положение усугублялось тем, что съезды партии и пленумы Центрального Комитета не прибавляли Сталину знания действительности: на них, в отличие от партийных форумов при Ленине, никто не осмеливался сказать суровую правду и уж тем более перечить вождю. На них не было даже видимости свободной, деловой партийной дискуссии, все сводилось к пересказу и прославлению «мудрых сталинских указаний». От плохого знания Сталиным жизни страшный урон несли экономика, десятки миллионов людей огромной страны, особенно сельское хозяйство и колхозники. Крайне низкие заготовительные цены на колхозную продукцию вели к тому, что труд большинства колхозников практически не оплачивался. Подключение колхозов к государственным энергосистемам считалось уголовным преступлением. Дело дошло до того, что в 1952 г. Сталин предложил поднять налог на колхозы и колхозников на 40 миллиардов рублей, в то время как все денежные доходы колхозов составляли 42 миллиарда рублей.

Конечно, такая линия по отношению к деревне была следствием не только слабого знания Сталиным действительного положения дел в сельском хозяйстве, но и органически присущего ему недоверия к крестьянству.

В течение всего периода лидерства Сталина наблюдается закономерная пропорциональная связь: чем больше и длительнее становится отрыв Сталина от народа, чем более прочней и непроницаемой делается стена, воздвигнутая органами госбезопасности между ним и рядовыми тружениками, чем более он превращается в «грозного духа» над людьми труда, тем сильнее нарастает в Сталине догматизм, косность, непринятие нового, тем фантастичнее становятся его представления как о перспективах развития экономики СССР, так и о судьбах всего мира. Высшим проявлением этого догматизма явился последний труд Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР». По сути дела ни одно из положений, содержащихся в нем, не нашло подтверждения (за исключением разве что замечаний об объективном характере экономических законов).

Возникает такой вопрос: почему, несмотря на нарастающий отрыв Сталина от жизни, от практики, сохранялось его огромное влияние на массы? Причем авторитет Сталина был высок не только в среде примитивных, изуродованных пропагандой, слепо верящих вождю людей, но и у образованной, мыслящей части общества, в том числе и у выдающихся полководцев, компетентных, высококвалифицированных специалистов, талантливых ученых, теоретически подготовленных интеллектуалов коммунистического движения, у некоторых выдающихся государственных деятелей капиталистического мира, у замечательных писателей того времени.

Как все это объяснить? А. Антонов-Овсеенко считал: «...Сталин был актером редкого таланта, способным менять маски в зависимости от обстановки». Бесспорно, это так. Но это — далеко не полное раскрытие причин сложного явления. Ведь актерские качества у Сталина появились не сами собой и не сразу. Объяснение состоит в следующем.

1. В дореволюционные и первые революционные годы Сталин вместе с другими лидерами большевистской партии прошел серьезную школу борьбы за массы. Вожди большевизма не сразу стали командовать массой. В 1918 г. Ленин писал: «Мы, партия большевиков, Россию убедили». И это во многом было правдой. От методов убеждения масс большевики не сразу отказались и после революции. А для этого с массой надо было уметь устно и печатно говорить: говорить просто, даже зачастую упрощенно, лаконично, доказательно.

Безусловно, Сталин в той или иной степени принимал участие в такой работе. И он многое в ней постиг. Он научился учитывать психологию и настроения различных слоев народа. Научился говорить ясно, кратко, четко ставить вопросы. В известной мере научился жесткой полемике, умению прибегать к взятым из жизни, ярким, образным примерам, к юмору, пользоваться сочным народным языком, пословицами, поговорками.

Отметим, однако, что явление это было не только позитивным. Сталин усвоил немало и из того, что присуще отсталым слоям народа и даже люмпенам. Бестактность, грубость, перерастающие в хамство, вульгарность, отсутствие гибкости, прямолинейность, схематизм, черно-белое восприятие действительности, недиалектичность ума, склонность к крайностям, доходящая до умопомрачения озлобленность к так называемым «классовым врагам», вера в безграничные возможности вождя, во всесокрушающую силу его воли, воинствующая, часто бездоказательная нетерпимость в иному мнению («этого не может быть, потому что этого не может быть никогда») — все эти сталинские качества тоже не были заложены в нем от рождения, в значительной мере они — воплощение менталитета далеко не лучшей части народа.

Речам Сталина всегда не хватало изящества, тонкости, интеллигентности, высокой философской культуры, а часто и глубокого знания трудов мыслителей Запада, интеллектуальной глубины. Правда, в беседах с деятелями культуры Запада Сталину нередко удавалось скрывать некоторые из этих недостатков. Кое в чем он сумел сгладить их.

Но парадоксально, что именно эти отрицательные качества в глазах определенной части народа воспринимались как достоинство. Сталин для многих был «свой в доску», «плоть от плоти» трудового народа.

Троцкий писал о Сталине: «...Не он создал аппарат, а аппарат создал его». Это верно лишь отчасти. В 1917г., когда большевики взяли власть и начали формирование своего аппарата, Сталину исполнилось 38 лет. Было бы странно думать, что до этого времени Сталин не испытывал ничьих влияний и оставался tabula rasa — чистой доской, на которой можно было чертить любые фигуры.

2. Другая причина феномена сталинского влияния состоит в том, что Сталин на пути к безраздельной власти прошел через горнило острейшей и сложнейшей, длившейся годами внутрипартийной борьбы. В ней он часто имел дело не с простаками, не с полуграмотными неучами и невеждами, не умеющими связать двух слов, а с выросшей еще при Ленине большевистской элитой, с людьми великолепно теоретически подготовленными, хорошими, а порой и блестящими ораторами.

В идейных схватках с такими людьми в 20-е годы Сталин, оставаясь непоколебимо верным своим догматическим принципам, должен был, естественно, пополнять свои теоретические познания; не только искать и находить новые, все более гнусные интриганские средства борьбы, но и совершенствовать приемы полемики и в чем-то, может быть, далеко не всегда отдавая отчет в этом себе самому, учиться у своих противников.

3. Сталин никогда не смог бы завоевать популярности в народе, не обладай он большим природным умом.

Л. Троцкий называл Сталина «посредственностью», говорил о его неспособности к логическому мышлению, к обобщению и предвидению, о неповоротливости и скудости его ума, слабых логических ресурсах, о том, что в «царстве мысли» Сталин чувствовал себя как на льду, боялся поскользнуться, выбирал уклончивые и неопределенные выражения. Во всем этом, мягко говоря, есть большое преувеличение. Если бы это было так, то тогда почему этот «серый человек», «ничтожество» пользовался огромной популярностью? Как сумел он одолеть сильных политических и идейных противников, создать мощнейший государственный аппарат, зажать в кулак всю страну? Почему он добивался успеха на сложнейших переговорах с Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем — видными капитанами буржуазного мира, деятелями вселенского масштаба, людьми огромного политического опыта?

Можно ли свести причины этого к коварству, к искусному лицедейству, к двуличию, фарисейству, актерскому мастерству, интриганству, чудовищной жестокости, которыми он, безусловно, был наделен в избытке? Нет. Не только посредственность, но и обычный, наделенный умом и знаниями человек просто не смог бы выполнить такой огромной политической, идеологической, организаторской работы.

4. Наконец, «демоническое» воздействие Сталина на многих людей объясняется и тем, что он постоянно занимался самообразованием. Троцкий утверждал, что Сталин, в отличие от трудолюбивого Молотова, ленив. Это было неправдой. Сталин, как отмечают многие авторы, в том числе и яростные антисталинисты, обладал огромной трудоспособностью. Это позволяло ему даже в условиях колоссальной занятости партийными и государственными делами существенно пополнять свои знания.

Сталин, как известно, не получил не только высшего, но и среднего образования. По его собственным словам, он еще в юношеские годы «был вышиблен из православной духовной семинарии за пропаганду марксизма». Оказавшись после Октябрьской революции на высших государственных и партийных постах, он особенно остро стая ощущать духовное превосходство над собой ряда крупных деятелей партии. А поскольку его честолюбие было неимоверным, он приложил все силы, чтобы хотя бы частично сократить указанный разрыв, что ему отчасти и удалось.

Мы вели речь о солидных познаниях Сталина не для его обеления, а лишь для того, чтобы объяснить секрет его влияния в огромной стране и на мировой арене, чтобы противостоять примитивистскому изображению Сталина, сочинению всяческих небылиц о нем. Изображение Сталина недальновидным, неумным политиком, рассказы о чудовищном разврате не только его, но и всех, кто его окружал (включая Калинина), — это по сути дела писанина на манер Сталина, наподобие того, как Сталин изображал своих идейных и политических противников. Всякого рода измышления в этом плане лишь мешают раскрытию сложной сущности сталинизма, пониманию его объективных основ, ведут к упрощенчеству. Да к тому же раздражают многих представителей старшего поколения (далеко не всегда сталинистов), знающих историю не понаслышке.

Разумеется, ни ум, ни эрудиция Сталина не явились противоядием против адской смеси в нем двурушничества, лицемерия, подлости, абсолютной безнравственности, воинствующего догматизма, нетерпимости и самого страшного — палачества, полного отсутствия чувства сострадания, презрения к «буржуазному гуманизму».

В Сталине и сталинизме нашли отражение некоторые противоречивые черты российского менталитета. Сталинизм — воплощение представлений и взглядов многих россиян на добро и зло, их традиций, испепеляющей ненависти к любому богатству и любым богатым, полярности мышления, нетерпимости к инакомыслию, стремления к простоте и прямолинейности суждений, неумения отличать истинный патриотизм от великодержавных предрассудков.

С пришедшим на смену Сталину Н. С. Хрущевым связано начало прогрессивных преобразований.

Во-первых, многое было сделано в экономике, в повышении благосостояния народа. В 1953—1958 гг. новая аграрная политика обеспечила небывалые для страны темпы развития сельскохозяйственного производства. На железнодорожном транспорте была совершена настоящая техническая революция, железные дороги в основном перешли на электровозную и тепловозную тягу. Развернулось огромное жилищное строительство.

Во-вторых, во время хрущевского правления был создан мощный ракетно-ядерный щит.

В-третьих, в тот же период стал приоткрываться железный занавес, были сделаны первые шаги в деле разрядки и сокращения вооружений.

В-четвертых, главной заслугой Хрущева было то, что он сбросил с плеч народа свинцовую плиту культа личности, освободил миллионы невинных. Ему наш народ обязан тем, что в 1953— 1964 гг. из сталинщины были извлечены определенные уроки.

Но примерно с конца 50-х гг. началось грубое администрирование по отношению к колхозам и совхозам, бессмысленные ограничения личного подсобного хозяйства, запрещение иметь чистые пары, бесконечные реорганизации, гонения на интеллигенцию. Каковы причины этого? Справедливо говорят: «всякая власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». Обладая неограниченной властью, добившись немалых успехов, Хрущев вообразил себя непогрешимым. Нельзя забывать также, что Хрущев был опутан густой сетью сталинистских взглядов, привычек, подходов, методов. Свою роль сыграли и в сущности неизбежные при тоталитарной системе безудержные славословия в адрес первого секретаря ЦК. Правда, Хрущев в 1961 г. на XXII съезде партии заявил по этому поводу, что «для марксистов-ленинцев» «просто оскорбительно, когда кто-то назойливо пытается отделить их, изолировать от руководящего ядра товарищей». Сказано было весьма остро. Но восхваление Хрущева продолжалось. Остановить творящего экономический произвол Хрущева, подтолкнуть его к продолжению реформ было некому, ибо тоталитаризм во всех сферах жизни страны был лишь поколеблен, но не сокрушен.

Ставший в 1964 г. во главе партии Л. И. Брежнев поначалу предпринял шаги по исправлению ошибок Хрущева в экономике. В марте 1965 г. на пленуме ЦК он осудил нарушение экономических законов в сельском хозяйстве, некомпетентное вмешательство партийных комитетов в вопросы технологии сельскохозяйственного производства. Была сделана попытка перейти в руководстве сельским хозяйством от принципа продразверстки к принципу продналога. Вводился твердый план закупок зерна. В том же году на сентябрьском пленуме ЦК было решено расширить хозяйственную самостоятельность предприятий, ввести показатели прибыли, рентабельности и т. д. Однако от решений 1965 г. уже через несколько лет не осталось и следа.

Случилось все это потому, что при Брежневе не только не осуществлялось каких-либо изменений в тоталитарной системе в сторону ее смягчения, а, наоборот, произошел откат к сталинизму (правда, неполный). А тоталитарная система по самой своей природе несовместима с самостоятельностью, инициативой, предприимчивостью.

Казалось бы, хрущевский опыт призывал к решительному и полному отказу от сталинизма. И, по крайней мере, хотя бы к преодолению культа личности каждого очередного генсека, с учетом того, что широкие массы, еще не освободившиеся от преклонения перед Сталиным, вовсе не были настроены бурно аплодировать новым идолам. Но брежневская клика и ее ученая свита осуществили нечто совершенно противоположное.

Прежде всего, Брежнев в 1966 г. спустя лишь около полутора лет с момента, как он возглавил партию, сменил название своей должности: вместо Первого секретаря ЦК он стал именоваться генеральным секретарем ЦК. Таким образом, примерка сталинского мундира началась. А дальше, по нарастающей, из года в год пошел поток дифирамбов. На глазах развивалась обратно пропорциональная зависимость: чем хуже шли дела в стране, тем больше изощрялось в изобретении все более красочных эпитетов для дряхлеющего и буквально разваливающегося на глазах генсека его окружение.

Новый генсек не был палачом. Но он являлся весьма заурядной личностью. Он не отличался ни широтой познаний, ни талантом «агитатора, горлана, главаря», ни дальновидностью. Единственное, в чем он преуспел, так это в кабинетно-бюрократических играх. В 1852 г. в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Маркс писал, что согласно Гегелю все великие исторические личности появляются, так сказать, дважды, и при этом заметил: «Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса». Деятельность Брежнева, особенно начиная с 1975 г. являла собой образец грубого, циничного, лживого, шутовского и в то же время жуткого фарса. Дружный хор льстецов прославлял посредственность, объявляя ее гениальной, наделял всеми мыслимыми и немыслимыми громкими титулами и высочайшими наградами. Страшно, что в огромной партии не нашлось никого, кто бы не на кухне, а во всеуслышание, на партийном форуме, подобно мальчику из сказки Андерсена «Новое платье короля», крикнул: «Да ведь король-то голый!»

Маркс заключил свое «Восемнадцатое брюмера...» словами: «...Если императорская мантия падет, наконец, на плечи Луи Бонапарта, бронзовая статуя Наполеона низвергнется с высоты Вандомской колонны». Л. И. Брежнев клялся, что он следует ленинским курсом. Но, перефразируя Маркса, можно сказать, что если бы Ленин мог узнать, какое ничтожество стало во главе выпестованной им партии, ленинские статуи по всему СССР низверглись бы со своих пьедесталов.

Чем объяснялось, что некоронованным самодержцем стал такой человек, как Брежнев? Самым общим ответом является следующий.

Брежнев был неизбежным продуктом вырождавшейся тоталитарной системы. Но здесь требуется еще выяснить конкретный механизм формирования партийного кадрового корпуса в СССР. Ведь вовсе не случайно наблюдалась тенденция, что лучшие партийные кадры оказывались, как правило, на постах не выше первого секретаря райкома. А по восходящей линии от ступеньки к ступеньке партийно-чиновничий аппарат тускнел. В обкомах, ЦК партии было, правда, немало умных людей, но они находились в большинстве случаев на второстепенных постах, в качестве инструкторов и консультантов.

Л. И. Брежнев формировался как раз в условиях, когда для достижения высших постов в партии и государстве эрудиция, сила логики, ораторские способности не только не были обязательными, но, напротив, могли стать очень серьезной помехой на пути к цели. Требовалось совсем иное: слепое послушание, умение «держать руки по швам», отсутствие самостоятельности мысли, знание тайн аппаратной борьбы, некоторые организационные способности и необходимые интриганские данные. Брежнев в совершенстве постиг законы аппарата и сформировался по его образу и подобию. Естественно, что такой лидер не хотел и не мог вести острые, нелицеприятные беседы с учеными, писателями, специалистами, рабочими, крестьянами в неформальной обстановке. Даже перед «отфильтрованной» аудиторией, которая была приучена чинно внимать генсеку, Брежнев не обходился без бумажки.

Страну распирали проблемы. Разложение руководящих кадров, воровство, пьянство приняли массовый характер. Десятки миллионов людей трудились вполсилы. Страна несла чудовищные потери от неэффективной экономики, гонки вооружений. Гигантские природные богатства Союза транжирились, замедлился технический прогресс, огромные средства расходовались на поддержку «братских социалистических стран» и «революционных» авантюристов в Африке, Азии, Латинской Америке. В зловонной атмосфере политического и идеологического маразма, удушения живой мысли задыхалась не только интеллигенция, но и все мыслящие люди.

А Л. И. Брежнев — изолированный от трудового народа, благоденствующий сам и позволяющий благоденствовать высшим чиновникам партийного аппарата, потчуемый сказками аппаратчиков и раболепствующих ученых о «развитом социализме», «нерушимой дружбе народов», «монолитном единстве советского общества», «сплоченности всех советских людей вокруг партии» — совершенно потерял чувство реальности. Он пребывал в торжественно-величавом спокойствии, изрекая набившую всем оскомину фразу о «чувстве глубокого удовлетворения».

Возглавивший в 1982 г. страну Ю. В. Андропов был выдающимся деятелем. Трудно сказать, стал бы он реформатором страны. Во-первых, он не имел плана преобразований. Он сам откровенно в ноябре 1982 г. заявил: «В народном хозяйстве много назревших задач. У меня нет... готовых рецептов их решения». Во-вторых, история не терпит сослагательного наклонения.

Тем не менее, в широких массах, в том числе и среди значительных слоев интеллигенции, немало страдавшей от КГБ в бытность, когда его возглавлял Андропов, наблюдалось глубокое уважение к нему. Чем это объяснялось?

Во-первых, после 18 лет правления Брежнева люди увидели на посту генсека умного, интеллигентного и вместе с тем твердого руководителя.

Во-вторых, Ю. В. Андропов проявил более реалистический подход к отдельным теоретическим вопросам. Он, в частности, назвал свою статью в журнале «Коммунист» так: «Учение К. Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР». Такая формулировка при Хрущеве и Брежневе, когда речь шла о строительстве коммунизма и даже развернутом строительстве коммунизма, была бы крамольной. В статье к тому же по существу признавалось, что советские люди не стали настоящими, мудрыми, рачительными хозяевами производства.

В-третьих, в июне 1983 г. Ю. В. Андропов заявил: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся...» Если снять отдельные оговорки, то это была констатация того, что «марксисты-ленинцы» не знают того общества, в котором они живут.

В-четвертых, Андропов развернул борьбу против коррупции, за укрепление дисциплины, ответственности, организованности.

Но не надо идеализировать Андропова. Никаких крупных реформ в политической области, никакого ослабления идеологического пресса, никакого плюрализма он осуществлять не собирался. Он допускал это лишь в далекой перспективе. И самое главное, Андропов вряд ли смог бы выдержать искушение безграничной властью. Первые тревожные симптомы обнаружились быстро. Вскоре после избрания Андропова генсеком в «Правде» появилась статья министра обороны СССР, члена Политбюро ЦК КПСС Д. Ф. Устинова. Старый лукавый царедворец в очередной раз, нимало не стыдясь, занялся пресмыкательством, восхваляя Андропова на все лады.

Избрание на пост генсека К. У. Черненко в полной мере выявило довольно четко действующую в годы тоталитарного режима закономерность: чем дальше шло развитие тоталитарной системы, тем явственнее становилось вырождение ее вождей. Эта тенденция нарастала, несмотря на некоторые зигзаги. Убожество канцеляриста К. У. Черненко было, с одной стороны, показателем и венцом внутреннего разложения системы; с другой, — предвестником ее близкого краха. Так жить нельзя — эта мысль все более утверждалась в головах миллионов людей.

Такая историческая ситуация должна была привести к тому, что любой думающий человек, оказавшийся во главе партии, должен был поставить вопрос о реформах. Если бы его не поставил Горбачев, это сделал бы кто-то еще. Другой вопрос — стал бы этот «кто-то» лучше Горбачева, превзошел бы он Горбачева по своим качествам, сумел бы: он провести реформы иначе, не доведя дело до краха СССР, до разрушения экономики.

Список литературы

Ашин Г. К. Современные теории элиты. Критический очерк. М., 1985.

Власть и оппозиция. Российский политический процесс XX столетия. М., 1995.

Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991.

Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992.

Кислицын С. А. Эволюция и поражение большевистской элиты. Учебное пособие по спецкурсу // История России в вопросах и ответах. Ростов н/Д, 1997.

Коржихина Т. П., Фигатнер Ю. Ю. Советская номенклатура: становление: механизмы действия // Вопросы истории, 1993, № 7.

Макаренко В. П. Бюрократия и сталинизм. Ростов н/Д, 1989.

Понеделков А. В. Политическая элита: генезис и проблемы ее становления в России. Ростов н/Д, 1994.

Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы власти в 30-е гг. М., 1996.

Авторханов А. Империя Кремля. М., 1991.

Антонов-Овсеенко А. Театр Иосифа Сталина. М., 1995.

Брежнев Л. И. Материалы к биографии. М., 1991.

ВолкогоновД. Ленин. Политический портрет. Кн. 1, 2. М., 1994.

Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина. Кн. 1, 2. М., 1989-1990.

Волкогонов Д. Семь вождей. Кн. 1, 2. М., 1995.

Горький М. В. И. Ленин. В кн.: О Ленине. М., 1967. С. 13—53.

Медведев В. Человек за спиной. М., 1994.

Никита Сергеевич Хрущев. Материалы к биографии. М., 1989.

Прибытков В. Аппарат. СПб., 1995.

Соловьев В., Клепикова Е. Юрий Андропов. Тайный ход в Кремль. СПб., 1995.