Курсовая работа: Юридический дискурс

Содержание

Введение

Глава 1. Понятие и анализ дискурса

1.1 Дефиниция понятия дискурс

1.2 Дискурс-анализ на современном этапе

Глава 2. Юридический дискурс

2.1 Проблема изучения юридического дискурса в современной лингвистике

2.2 Актуальность понимания юридического дискурса

Заключение

Список литературы

Актуальность темы работы обусловлена объективными факторами, один из которых - необходимость дальнейшей разработки проблемы изучения юридического дискурса. Интерес к этой теме продиктован также изменениями в обществе в течение последних десятилетий. Вместо прежних принципов общества утвердились общечеловеческие ценности, произошли инновации в языке в целом и в частности в языке права. В условиях реформы любая правоприменительная деятельность неразрывно связана с толкованием законов и нормативных актов, поэтому аспекты интерпретации находят широкое применение в правовой практике.

В современной науке проблемы становления и интерпретации юридического дискурса исследуются как учеными-филологами (А.К. Соболева, Е.В. Горбачева, Л.Н. Сидорова, Т.В. Губаева, В.К. Давыденко), так и юристами (Н.Н. Вопленко, И.А. Грамов, О.Н. Муромцев, В.Д. Карташев, Ю.Г. Ткаченко, щ А.Ф. Черданцев). В этих трудах аспекты метаязыковых инноваций трактуются как поиск научного уровня интерпретации наблюдаемых процессов познания от абстрактных теоретических структур к их практическому применению в сфере предметного мира человека. Вместе с тем, в исследовании юридического дискурса остается много нерешенных вопросов, а результаты недостаточно обобщены и не систематизированы.

Цель исследования заключается в том, чтобы проанализировать и обобщить научные данные о юридическом дискурсе.

В соответствии с поставленной целью в работе формулируются и решаются следующие задачи:

- рассмотреть дефиницию понятия дискурс;

- охарактеризовать дискурс-анализ на современном этапе;

- подвергнуть исследованию проблему изучения юридического дискурса;

- проанализировать актуальность понимания юридического дискурса.

Цель и задачи работы обусловили выбор ее структуры. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной при написании работы литературы.

Такое построение работы наиболее полно отражает организационную концепцию и логику излагаемого материала.

Первая глава посвящена рассмотрению и изучению понятия и анализа дискурса на современном этапе.

Во второй главе раскрываются проблемы и актуальность понимания и изучения юридического дискурса.

При написании работы возникли трудности с поиском библиографической базы, посвященной освещению изучаемого вопроса в связи со слабой изученностью указанной тематики, однако глубокое и всестороннее изучение источников обусловило подробное раскрытие выбранной темы работы.

1.1      Дефиниция понятия дискурс

Термин «дискурс» получает широкое распространение в гуманитарных науках в 60—70-е годы XX в., однако его повсеместное использование в лингвистике следует отнести к более позднему — времени нынешнему. Нечеткое определение дискурса привело к тому, что это понятие стало употребляться в ряду таких терминов, как «речь» («дискурс» — «речь, погруженная в жизнь»), «текст», «функциональный стиль», т. е., по существу, как второй член соссюровской пары «язык» — «речь». Получалось, таким образом, что лингвистика имеет дело с тем же объектом, хотя и несколько модифицирует его в результате переназывания.

Показательно, что вслед за лингвистикой текста не возникла лингвистика дискурса, и само понимание языка в соссюровском смысле в соположении с дискурсом в целом остается без изменений. Та ревизия структурной модели языка и языковой деятельности, которая была недавно предпринята Б.М. Гаспаровым в книге о лингвистике языкового существования[1], по всей видимости, вовсе не связана с понятием дискурса (Б.М. Гаспаров не пользуется этим термином), хотя, забегая вперед, следует сказать, что многое в лингвистике языкового существования близко лингвистике субъектного дискурса. Назрела задача осуществить научную рефлексию над понятиями языка и дискурса с тем, чтобы определить, является ли дискурс — и какой именно дискурс — объектом лингвистического изучения. При этом было бы оправданно опираться не только на лингвистический, но и на более широкий фонд гуманитарной мысли: как показывает история развития лингвистики, ее идентичность не колеблется ни от проникновения ее понятий в другие научные дисциплины, ни от проникновения в лингвистику понятий других наук. В нашем конкретном случае важны опыт теории дискурса, развитый во французской культурологической школе прежде всего М. Фуко[2], а также теории интертекстуальности.

Субъектный дискурс. Пафос соссюровской лингвистики состоял в том, чтобы выделить язык как «общее всем и находящееся вне воли тех, кто им обладает»[3]. Тезис Бенвениста о «присвоении языка говорящим» открыл те шлюзы, которые позволили соположить человека и язык и раскрыть каналы «присвоения» человека языком. Прагматика и теория референции сделали возможным четкое определение понятия высказывания в качестве той формы, в которой человек вступает в язык. Как пишет П. Серио, «восстановление роли субъекта в лингвистике и есть новшество, введенное Бенвенистом»[4].

Лингвистика языкового существования, предложенная Б.М. Гаспаровым, находится, вообще говоря, в рамках той же парадигмы. Автор отказывается от основной идеи порождающей грамматики («каждое высказывание порождается заново») и вводит понятие репродуктивной стратегии, основанной на памяти, предлагает способ описания языкового существования исходя из коммуникативного фрагмента и коммуникативного контура, но продолжает антропологизм субъектного дискурса: как человек пользуется языком?

Параллельно в 60-е годы актуализируется другой вопрос: как язык пользуется человеком? По мнению П. Серио, этот вопрос возникает совершенно равноправно как возможность второго прочтения Бенвениста. Первое из прочтений — это представление о «субъекте, существующем до языка», о говорящем. При таком прочтении «исследование производства высказывания гармонично надстраивается над языком: лингвистика языка как система знаков открывает над собой перспективу лингвистики дискурса, где присутствует субъект — хозяин речи, а его присутствие описывается и анализируется через систему следов». Эта линия и была обозначена как субъектный дискурс, она удерживает основное соссюровское противопоставление и развивается в его пределах.

Второе прочтение Э. Бенвениста состоит в разделении говорящего и производителя акта высказывания, т. е. говорящий может произносить чужое высказывание. В таком случае производство высказывания вовсе не разворачивается по схемам порождающей грамматики: говорящий цитирует, и область цитирования «в более или менее скрытом виде покрывает все пространство языка. Б.М. Гаспаров, предлагая понятие коммуникативного фрагмента и памяти как репродуктивной стратегии в языковом существовании, вводит в субъектный дискурс именно этот аспект. Но при втором прочтении Э. Бенвениста говорящий — уже не источник и хозяин дискурса: напротив, дискурс овладевает говорящим. Возникает тема бессубъектного дискурса.

Бессубъектный диссурс. М. Фуко выделил эпистемы как инварианты научного мышления разных эпох, но теоретическим обоснованием его исследования стала теория дискурса, в которой главный вопрос: как работает язык? Собственно говоря, ответом на этот вопрос и явилась концепция бессубъектного дискурса, не зависящего от всегда преходящих людей — пользователей языка, от сменяющих друг друга и исчезающих ситуаций. Чтобы построить теорию дискурса, оказалось необходимым также отказаться от «предданных» целостностей в форме книг, связных текстов (именно поэтому лингвистика дискурса должна быть совершенно отличной от лингвистики текста: лингвистику дискурса не занимает вопрос о связном, завершенном тексте, о принципах его устройства; ее измерение — это проникновение сквозь разные тексты). Нужно выйти к той форме бытования языка, которая дана не на уровне конструктов (порождение, понимание - то, что происходит в сознании субъекта, и то, что непосредственно недоступному наблюдению), а на уровне материальной телесности. Этим Уровнем является реально высказанное, произнесенное, «закрепленное на белизне бумаги», так что единицей дискурса является высказывание.

Высказывание как единица бессубъектного дискурса отнюдь не совпадает с высказыванием в любой из тех наук, в которую вводится данное понятие. Это можно раскрыть, опираясь на следующие положения.

1. Язык, понятый как система знаков, может производить бесконечное число высказываний, реально же их производится ограниченное количество. Дискурс — это то, что произведено реально и имеет, таким образом, статус существования, отличный от идеального статуса языковой системы.

2. Дискурсивное высказывание не определяется логически, т. е. исходя из пропозиции. Два предложения: Никто не услышал и Действительно, никто не услышал — содержат одну пропозицию, но относятся к совершенно разным типам высказываний: первое содержит констатацию, второе предполагает наличие другого высказывания. В одном высказывании может, как известно, содержаться несколько пропозиций.

3. Дискурсивное высказывание не определяется лингвистически, т.е. оно не равноценно фразе (предложению). Представленная столбиком глагольная парадигма не есть предложение, но это есть высказывание личных окончаний глагола. Таблица ботанических видов, генеалогическое древо, бухгалтерская книга, график, алгебраическая формула — все это высказывания различной степени сложности и разной устроенности, но не предложения. Их перевод в грамматически правильно построенные предложения является вторичным и не всегда равноценным по объему высказанного.

4. Высказывание несводимо к речевому акту, хотя это, казалось бы, наиболее эффективная из его идентификаций. Для выполнения таких речевых актов, как клятва, молитва или обещание, требуется подчас несколько высказываний, т. е. речевой акт выполняется на совокупности высказываний.

Для того чтобы понять, что такое высказывание, нужно рассмотреть его отношение к высказанному. Его коррелят — это отнюдь не референт, более того, о наличии референта можно судить, лишь установив пространство корреляции высказывания. Например, наличие референта у высказывания Золотые горы находятся в Калифорнии можно определить, только если знаешь, встретилось ли оно в путевом очерке, в романе или в фантастическом произведении.

Высказывание нельзя свести и к смыслу, т.е. к означающему. Так, знаменитые Бесцветные зеленые идеи яростно спят — это дискурсивное высказывание и лишить его интерпретации — это значит заранее ограничить область пользования, т. е исключить возможность того, что речь идет о пространстве сна, о поэтическом тексте или зашифрованном послании. Коррелят высказывания — «это совокупность областей, в которых могут возникать данные объекты и устанавливаться данные отношения»[5]. Например, для высказывания Золотые горы существуют в Калифорнии коррелят — это область объектов с материальными свойствами, доступных восприятию, и область фиктивных объектов, не допускающих перцептивной проверки; это область географических локализаций и вместе с тем это область «символических атрибутов и скрытых подобий»; это область объектов, принадлежащих и тому времени, к которому относится высказывание, и к тому настоящему, которое им конституировано. Коррелят высказывания — это такое «референциальное», которое конституируется не «вещами», «фактами», «реалиями» или «существами», но «законами возможности, правилами существования для объектов, которые оказываются названными, обозначенными или описанными, для отношений, которые оказываются утверждаемыми или отрицаемыми».

Ясно, что для такого высказывания требуется переосмысление и его субъекта. Субъект высказывания в бессубъектном дискурсе - это отнюдь не говорящий, ибо говорящий может играть роль различных субъектов. В высказывании задается лишь пустое место, которое может быть заполнено разными индивидами.

Итак, в рамках бессубъектного дискурса высказывание понимается, можно сказать, обратно тому, что понимается под высказыванием в дискурсе субъектном. В бессубъектном дискурсе не присутствует ни сознание говорящего субъекта, ни ситуация внеязыковой действительности, а только внешняя форма — не идеальная, а материальная, которая, в свою очередь, существует в поле высказываний.

Здесь следует остановиться и спросить: зачем нужна такая абстракция, какой реальности она соответствует? Не проще ли, не эффективнее ли опираться все же «а представление о языке как о «совокупности отпечатков, имеющихся у каждого в голове, наподобие словаря, экземпляры которого, вполне тождественные, находились бы в пользовании многих людей»⁹?

Однако все дело в том, что как материальные сущности функционируют именно высказывания — произнесенные и забываемые, повторяющиеся и накапливающиеся; уходит время их производства, говорящие субъекты и ситуации, высказывания же могут повторяться, накапливаться и трансформироваться. Они живут своей жизнью, и именно эта жизнь высказываний выпадает из анализа, если само высказывание рассматривать как что-то однократное и атомарное. Система высказываний, т. е. совокупностей знаков, и есть дискурс в широком смысле слова, а жизнь высказываний — это и есть предмет лингвистики дискурса.

Но в таком случае возникают вопросы: каким же образом изучать бессубъектный дискурс и какова цель подобного изучения? По убеждению М. Фуко, жизнь высказываний подчиняется определенным закономерностям, которые, однако, описываются не в терминах структуры высказываний, а в терминах того, что может происходить с ними как с вещами: они могут разрушаться (предаваться забвению), использоваться (повторяться, участвовать в обмене), перемещаться в поле дискурса, расщепляться, трансформироваться.

В «Словах и вещах» М.Фуко, анализируя новую эпистему, одушевившую языкознание XIX в., писал: «Лишь оторвав язык от того, что он представляет, впервые удалось выявить его собственные законы, и это было признанием того, что уловить их можно только в истории». Точно так же теперь по отношению и к высказыванию ставится вопрос о законах, управляющих их жизнью, вне пользователей и, по существу, вне семантики. Выделение дискурсивных общностей должно происходить вне заранее заданных параметров: описываемых объектов, темы, дискурсивных стратегий. Напротив, модальность существования, которую можно приписать высказыванию, такова, что позволяет высказыванию «вступать в отношения с областью объектов, приписывать определенное положение любому возможному субъекту, быть расположенным среди других словесных перформансов, быть, наконец, наделенным повторяющейся материальностью».

Высказывание, понятое как единица бессубъектного дискурса, выдвигает иную, а именно вертикальную координату по отношению к его «горизонтальным» характеристикам. Речь идет не о том, что было сказано, но о том, как существует действительно сказанное, об условиях существования, благодаря которым «одна и та же совокупность слов может дать место нескольким смыслам, нескольким возможным построениям, нескольким "переплетенным или чередующимся различным значениям на основании одного высказывания, которое остается самотождественным».

Итак, не формализация, не интерпретация, не постулирование предзаданного смысла, а как раз наоборот: есть неустранимая реальность в виде действительных высказываний, и есть «ввязанные» в них правила их функционирования — таков бессубъектный дискурс, не имеющий каких-либо внешне очерченных границ, подвижный и зыбкий; это своего рода витальный объект, «языковое тело», которое, по выражению Фуко, «само себя живет».

Но на какие же критерии можно опираться, исследуя это языковое тело?

Казалось бы, отказ рассматривать текст как атомарное целостное завершенное образование очень четко проявил себя в теории интертекстуальности и понятии интертекста. И все же в интертекстуальных исследованиях логика прежняя, привычная: за внешними, формальными различиями увидеть общее.

Р. Барт, обосновывая методику текстового анализа с помощью «кодов» и «голосов», как будто очень близок к теме бессубъектного дискурса, когда он представляет текст — чтение как «подвижную специфичность, оформляющуюся и складывающуюся из всей совокупности текстов, языков и систем и возобновляющуюся в каждом новом тексте». Но его подход основан на выявлении коннотаций, т. е. поиске скрытых смыслов, и нужно совлечь словесное одеяние с кубиков смысла, чтобы увидеть то, что находится внутри: «уже-виденное, уже-читанное».

А.А. Жолковский, выделяя различные модели интертекста, пишет о том, что «развертыванию и обращению подвергаются не столько конкретные тексты предшественников, сколько целые схемы мышления, системы приемов, текстуальные навыки, принятые в предыдущих литературных школах». Следовательно, здесь по-прежнему представлена «эпистема» глубинного и поверхностного движения от внешнего к «сути», к внутреннему. Между тем специфика бессубъектного дискурса, как предполагается, состоит в том, что он именно весь существует как пространство внешнего, явленного означающего, в котором если что-то и «спрятано», то «сознание» самого языка. И группировка высказываний должна осуществляться исходя из режима их повторяющейся материальности.

Б.М. Гаспаров в уже упомянутой монографии, посвященной лингвистике языкового существования, по существу, применил представления о бессубъектном дискурсе к описанию дискурса субъектного. Представление о том, что «целью языкового описания является переход от множества конкретно наблюдаемых в речи выражений к отвлеченной схеме, следуя которой, как по канве, мы могли бы построить все эти выражения упорядоченным образом», отвергается Б.М. Гаспаровым как непродуктивное. Вместо этого язык предстает «как гигантский мнемонический конгломерат, не имеющий единого строения, неопределенный по своим очертаниям, которые к тому же находятся в состоянии постоянного движения и изменения». Это очень близко к тому, как мыслится бессубъектный дискурс. И в качестве единицы языкового существования избираются хранящиеся в памяти действительно произнесенные коммуникативные фрагменты («монады языкового опыта»), которые, накладываясь друг на друга, подвергаясь операциям контаминирования, амальгамирования, позволяют говорящему осуществлять гибкую изменчивую стратегию языкового поведения. Итак, по существу, Б.М. Гаспаров действительно применил представления о бессубъектном дискурсе для описания дискурса субъектного. При этом вопрос остается прежним: как человек пользуется языком (а не человек во власти языка), как он порождает высказывания и как связывает их между собой?

Может быть, использовать предложенные Б.М. Гаспаровым операции для представления и бессубъектного дискурса? Для этого полезно сравнить их с тем, что предлагалось и использовалось М. Фуко в его собственной исследовательской практике.

Для Фуко вопрос о тождестве высказывания, начинаясь как вопрос буквального материального тождества (одна и та же фраза, произнесенная разными людьми в разных обстоятельствах, конституирует одно высказывание), переходит в вопрос о разделении высказываний и дискурсов исходя из единства применения: «...можно предположить, что во всех обществах весьма регулярно существует разноуровневость дискурсов: есть дискурсы, которые «говорятся» и которыми обмениваются изо дня в день, дискурсы, которые исчезают вместе с тем актом, в котором они были высказаны; и есть дискурсы, которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи, их подхватывающих, трансформирующих или о них говорящих, — словом, есть также дискурсы, которые — по ту сторону их формулирования — бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть еще сказаны». Отсюда по отношению к одним высказываниям и дискурсам (таковы, например, религиозные, юридические тексты) основой группировки становится комментарий, по отношению к другим — автор (не как говорящий индивид, который произнес или написал текст, но как центр связности, прежде всего литературных дискурсов), в третьих — так называемый «принцип дисциплины», представленный прежде всего в научном дискурсе; суть принципа дисциплины состоит в «постоянной реактуализации правил».

Так поле дискурса начинает «прореживаться», распадаться на отдельные дискурсивные серии. К этому надо добавить группировки, основанные на «прореживании говорящих субъектов» (например, в случае ритуала, тех же религиозных, юридических текстов, особым образом — в случае, например, рапсодов, еще иначе — в формах социального присвоения дискурса). Рассеяние дискурса и вместе с тем «сбивание» в группировки и серии происходит также благодаря внешним запретам («...говорить можно не все, говорить можно не обо всем, говорить можно не всем и не при любых обстоятельствах») и исключениям. Возникает совершенно грандиозная картина «дискурсивной вселенной», содержащей разнообразные дискурсивные сообщества, серии и группировки, звук и материальность «грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления» бессубъектного дискурса, который, однако, обладает вполне очевидной реальностью.

Так понятый дискурс и должен, на наш взгляд, стать предметом лингвистики дискурса в отличие от лингвистики текста. Это новый объект для лингвистики, и очевидно, что еще только предстоит определить способы его изучения. Исследуемый не как вставка между «думать» и «говорить», а как единственная языковая реальность, бессубъектный дискурс ждет от языковедов вскрытия закономерностей своего бытия.

1.2 Дискурс-анализ на современном этапе

Хотя историю междисциплинарного исследования дискурса Т.А. ван Дейк (1989: 113-114) предлагает вести от античных трактатов по риторике и поэтике, современная «биография» дискурс-анализа начинается с середины 60-х гг. Тем не менее, до этого времени некоторые направления, школы и отдельные учёные, обращаясь к проблемам дискурса, готовили почву для возникновения и распространения новой парадигмы.

Самим термином «дискурс-анализ» мы обязаны Зеллигу Харрису, который таким образом назвал «метод анализа связанной речи», предназначенный «для расширения дескриптивной лингвистики за пределы одного предложения в данный момент времени и для соотнесения культуры и языка» (Harris 1952: 1-2).

Большое влияние на дискурс-анализ с 60-х гг. оказывала социолингвистика, уделявшая значительное внимание явлениям лингвистической вариативности, обусловленной социальными факторами (класс, пол, этнический тип и т.п.). Под влиянием работ Сюзан Эрвин-Трипп (1975) и Уильяма Лабова (1975; Labov 1972a; 1972b; 1973; 1977; Белл 1980; ср.: Карасик 1992; Мечковская 1996; Lincoln 1989 и др.) анализ функционирования и вариативности языка в реальной жизни привёл к изучению разных типов дискурса, например, общения родителя и ребёнка, врача и пациента, судебного заседания и т.п.

Следующим направлением, крайне важным для становления дискурс-анализа, были работы по аналитической философии, сложившиеся позже в теорию речевых актов Джона Остина (1986; Austin 1962) и Джона Роджерса Сёрля (1986; Searle 1969; 1992; Searle e.a. 1980; ср.: Sadock 1974; Cole, Morgan 1975; Wunderlich 1976; Lanigan 1977; Bach, Harnish 1979; Evans 1985; Verschueren 1980; 1987; Wierzbicka 1991; Nuyts 1993; Geis 1995), а также «логику речевого общения» Герберта Пола Грайса (1985; Grice 1971; 1975; 1978; 1981) и «риторическую прагматику» Джеффри Лича (Leech 1980; 1983). Они создали концептуальную структуру прагматической теории языка, соотносящей языковые объекты с социальными действиями, причём проблематика речевых актов наряду с понятиями референции, пресуппозиции, импликатуры на долгое время стала неотъемлемой частью прагматики языка. Психолингвистика, когнитивная психология и искусственный интеллект, переориентировавшиеся в 70-е гг. с генеративных моделей на обработку текста (discourse processing), стали ещё одним источником идей для дискурс-анализа. Возник интерес к процессам восприятия, запоминания, репрезентации, хранения в памяти и воспроизведения текстовой информации. Моделирование знаний в системах искусственного интеллекта предоставило формальный аппарат для анализа контекстуальной информации, участвующей в интерпретации дискурса в виде фреймов и сценариев. Любопытную роль в развитии этого направления сыграло создание в Йельском университете так называемой «Goldwater machine», успешно имитировавшей идеологически обусловленное речевое поведение известного политического деятеля, претендента на президентский пост Барри Голдуотера.

Наконец, сама лингвистика уже вышла за рамки предложения: грамматика и лингвистика текста (text grammar, text linguistics), представленные работами Тойна ван Дейка (1978; 1989; van Dijk 1977; 1980; 1981; 1985), Вольфганга Дресслера (1978; Dressler 1978), Роберта де Богранда (Beaugrande 1980), Зигфрида Шмидта (1978; Schmidt 1978) и других (см.: Breuer 1974; Kalverkämper 1981; Fritz 1982), стали ещё одним мощным источником развития интегральной теории дискурса.

Нормальная повседневная человеческая речь, а не языковая способность в понимании Н.Хомского стала предметом исследования на пути к познанию когнитивных процессов. Дискурс в этом направлении рассматривается как социальная деятельность в условиях реального мира, но не как абстрактно-теоретический конструкт или продукт лабораторного эксперимента. Ниже приводятся психологически релевантные особенности дискурс-анализа, выдвигающие его на роль методологического инструмента новой парадигмы (см.: Edwards, Potter 1992: 28-29; Potter, Wetherell 1995):

1. Дискурс-анализ исследует устные и письменные формы речевой коммуникации в естественных условиях «реального мира». Языковым материалом служат письменные тексты и выполненные в соответствии с принятыми нормами и правилами транскрипты устных дискурсов, включая интервью с информантами. Этим дискурс-анализ отличается от работ в русле теории речевых актов и формальной прагматики, а также от большинства исследований в рамках экспериментальной психологии и социологии, обращающихся к текстовому материалу. К тому же дискурс-анализ предполагает охват более широкого круга теоретических вопросов и самого языкового материала по сравнению с конверсационным анализом.

2. Дискурс-анализ самым тщательным образом исследует предметно-содержательную сторону языковой коммуникации, уделяя, пожалуй, больше внимания её социальной организации, чем формально лингвистической. Этим он качественно отличается от лингвистики текста или анализа диалога, как правило, ориентированных на выработку слабо учитывающих содержание схем (например, описывающих формальную связность текста или диалога).

3. Дискурс-анализ идейно держится «на трёх китах» – трёх важнейших категориях: действие, (по)строение (construction) и вариативность. Когда люди что-нибудь говорят или пишут, они тем самым совершают социальные действия. Конкретные свойства этих социальных действий определяются тем, как устный дискурс или письменный текст построены, с помощью каких именно лингвистических ресурсов, отобранных говорящим или пишущим из всего многообразия языковых средств, функциональных стилей, риторических приёмов и т.п. С одной стороны, весьма интересен сам процесс построения дискурса. С другой стороны, поскольку устный дискурс или письменный текст вплетены в живую ткань социальной деятельности и межличностного взаимодействия, их вариативность воплощает особенности различных социально-деятельностных контекстов и намерений авторов.

4. Одной из центральных характеристик дискурс-анализа является интерес к риторическим, аргументативным структурам в любых типах текста и жанрах речи: от политических дебатов до бытовых разговоров. Главной целью риторического анализа в данной парадигме становится стремление понять, как для того, чтобы раскрыть природу и коммуникативное предназначение какой-либо одной дискурсивной версии событий или положения дел, нам приходится иметь дело с реальными и/или гипотетическими конкурирующими положениями дел и версиями социальных миров, эксплицитно или имплицитно доказывать несостоятельность альтернативных вариантов и правомочность своего собственного (см.: Баранов, Сергеев 1988b; Billig 1987; van Eemeren, Grootendorst 1992; Myerson 1994).

5. Наконец, дискурс-анализ всё более явно приобретает когнитивную направленность, стремление посредством изучения речи решать вопросы о соотношении и взаимодействии внешнего и внутреннего миров человека, бытия и мышления, индивидуального и социального. Кстати, это уже проявилось в пересмотре целого ряда базовых психологических категорий: установка, восприятие, память, обучение, аффект и эмоции. Дискурс-анализ с особым интересом изучает такие когнитивные феномены, как знания, верования и представления, факт, истина и ошибка, мнение и оценка, процессы решения проблем, логического мышления, аргументации (см.: Crimmins 1992; Donohew e.a. 1988; Bicchieri, Dalla Chiara 1992; Schank, Langer 1994; Sperber, Wilson 1995 и др.).

2.1 Проблема изучения юридического дискурса в современной лингвистике

В современной науке дискурс понимается как сложное явление, состоящее из участников коммуникации, ситуации общения и самого текста. Другими словами, дискурс - это абстрактное инвариантное описание структурно-семантических признаков, реализуемых в конкретных текстах. Идеалом, к которому следует стремиться в процессе коммуникации, является максимально возможное соответствие между дискурсом как абстрактной системой правил и дискурсом (или текстом) как конкретным вербальным воплощением данных правил. В свете теории речевой деятельности различаются два аспекта — создание, или порождение дискурса (обдумывание, планирование, говорение, оформление в письменном виде) и понимание дискурса (слушание;, восприятие письменного текста, анализ, интерпретация).

Под дискурсом понимается особое использование языка, в данном случае русского, для выражения особой ментальности, а также особой идеологии. Это вызывает активизацию некоторых параметров языка и, в конечном счете, требует особой грамматики и особых правил лексики. Весь этот языковой материал также можно назвать дискурсом. Примером дискурса может служить и сумма высказываний какого-либо персонажа художественного произведения, который выступает в этом случае как модель реальной языковой личности. В нашей работе рассматривается юридический дискурс, реализацией которого служит весь комплекс текстов права русского языка. Как известно, право - это «совокупность устанавливаемых и охраняемых государственной властью норм и правил, регулирующих отношения людей в обществе, а также наука, изучающая эти нормы» (Ожегов, Шведова 1995, 566).

Важной составляющей дискурса является категория участников общения, так как именно они являются создателями текста. Выделяются личностный и институциональный разновидности дискурса. Участники личностного дискурса проявляют качества своей языковой личности посредством художественного дискурса. Юридический дискурс наряду с политическим, экономическим, феминистским и другими дискурсами является разновидностью институционального дискурса. Реализация разных типов дискурса происходит в коммуникативных ситуациях в различных сферах человеческой деятельности. В последние годы были получены некоторые интересные результаты в исследовании возможных ментальных миров, составляющих семантическую основу разных типов дискурсов. Был введен ряд соответствующих терминов, например, дискурс на каком-либо языке, в частности, английский дискурс, мужской/женский дискурс, вежливый дискурс, аргументативный дискурс, художественный дискурс, лирический дискурс и т.п. Таким образом, все вербальное и невербальное поведение человека организовано через репертуар различных видов дискурса.

В исследованиях по дискурсивному анализу также отмечается, что организация дискурса отличается от организации языка большей свободой и вариативностью. Как известно, языковая система очень устойчива, особенно на фонологическом и морфологическом уровнях. Уровень синтаксиса позволяет проявлять большую вариативность, однако и на этом уровне свобода говорящего ограничена определенным конечным набором синтаксических структур. Количество структурных единиц юридического дискурса, распознаваемых носителями языка, довольно велико.

Жанр определяется как класс дискурсов, причем дискурс понимается как в широком, так и в узком смысле. Жанр также может рассматриваться с точки зрения дискурсивного сообщества, например жанр юридических документов, т.е. особая стилевая разновидность научного текста права. Дискурсивное сообщество представляет собой группу людей (например, юристов), объединяемых тем, что они сообща владеют определенным количеством типов или жанров дискурса, при помощи которых они осуществляют свои коммуникативные цели (заключение договора, защита в суде, речь прокурора, толкование закона и пр.). В широком смысле дискурс отражает общие особенности данного дискурсивного сообщества, особые условия коммуникации его конкретных участников.

Итак, юридический дискурс понимается как текст права в динамике, в процессе толкования и разъяснения. Дискурс - это понятие, которое не следует путать ни с эмпирической речью, производимой субъектом, ни с текстом. Основные положения теории Фуко заключаются в том, что дискурс мыслится как явление, несводимое к языку и речи и проливающее свет на то, что люди хотели сказать.

«Однако определение дискурса, которое можно было бы считать исчерпывающим и которое носило бы терминологический характер, еще не выработано, ибо это - «междисциплинарное» явление и здесь важно не то, какой терминологией пользуется разработчик метода, на каких теоретических позициях он находится, а важен сам результат, к которому он приходит. Следует отметить, что дискурс понимается исследователями очень широко: он есть проявление, отражение, явление культуры» (Егоршина 2001, 61).

Текст юридических документов - главная составляющая юридического дискурса. В работе он понимается как комплекс всех текстов права. Текст выполняет не только информационно-воздействующую функцию, но и раскрывает социально-прагматическую позицию автора текста. Участниками юридического дискурса являются, с одной стороны, автор (профессионал-юрист) и, с другой стороны, реципиент. Первый создает информационное сообщение, выражая суть юриспруденции, второй воспринимает и интерпретирует сообщение.

Юридический текст имеет черты сходства как с научным текстом, так и с текстом инструкции, поскольку выполняет и познавательные, и предписывающие функции. Такое коммуникативное задание имеют законы, включая Основной закон (Конституцию), а также все подзаконные акты. Они регулируют отношения людей в обществе в рамках одной страны.

Источником юридических текстов являются профессионалы-юристы, которые порождают эти тексты с учетом особенностей устройства общества. Но какими бы ни были законы по содержанию, по своим типологическим признакам они как тексты достаточно однородны. Комплекс средств, характерный для юридического текста, обеспечивает полноценную передачу информации реципиенту, т.е. любому взрослому гражданину страны. Однако гражданину страны для понимания (толкования) любого закона требуется помощь специалиста.

Юридический текст представляет особую юридическую терминологическую систему. Когнитивно-деривационная и социальная сущность юридической лексики выражается в ее способности формировать понятийно-смысловые блоки, компоненты которых могут классифицироваться по определенным моделям (Буянова 2003, 26). Когнитивную информацию несут в первую очередь - юридические термины, но некоторая доля их известна не только специалистам-юристам, но и всякому носителю языка, так как область их применения выходит за рамки юридического текста. Юридические термины обладают всеми характеристиками терминов - однозначностью, отсутствием эмоциональной окраски, независимостью от контекста, например: приговор, защита, преступление, справедливость, подсудимый, оправдан и др.

В юридической терминосистеме существует «особое распределение структурно-понятийных, деривационных, лексических единиц и функциональных параметров, которые обладают особыми признаками и закономерностями, значимыми для сфер юридической деятельности, в которых они функционируют» (Буянова 2003, 25).

В текстах используются также клише, характерные для юридического языка: преступная группа, представитель защиты, совершить правонарушение, в материалах дела, собраны в судебном заседании, опровергается доказательствами, постановление Пленума Верховного суда, что определяется специфической направленностью тематики.

Объективность подачи информации обеспечивается преобладанием абсолютного настоящего времени глагола и пассивными конструкциями, например:

«Основную свою задачу я вижу в том, чтобы акцентировать ваше внимание на тех смягчающих обстоятельствах, которые имеются по делу моего подзащитного». Или: ««Захват власти или превышения властных полномочий преследуются по федеральному закону».

Всеобщий характер информации передается преобладающей семантикой подлежащего, где, наряду с существительными юридической тематики, распространены существительные и местоимения с обобщающей семантикой (каждый, никто, все граждане и др.)? например:

«Каждый, кто законно находится на территории Российской Федерации, имеет право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства».

Предписывающий характер информации передается с помощью глагольных структур со значением модальности необходимости и модальности возможности: не могут, должен осуществляться, имеет право и тм.

Синтаксис юридического текста отличается полнотой структур, разнообразием средств, оформляющих логические связи. Частотны логические структуры со значением условия и причины, причем эти значения эксплицированы специальными языковыми средствами (в случае, если, по причине и т.п.), например:

«Органы государственной власти и органы местного самоуправления, их должностные лица обязаны обеспечить каждому возможность ознакомления с документами и материалами, непосредственно затрагивающими его права и свободы, если иное не предусмотрено законом».

Необходимость полно и однозначно выразить каждое положение, избегая двусмысленных толкований, приводит к обилию однородных членов предложения и однородных придаточных.

Компрессивность не свойственна юридическому тексту. Для него не характерны сокращения, скобки и цифровые обозначения. Числительные, как правило, передаются словами. Не используются указательные и личные местоимения и другие средства вторичной номинации.

Тематика текстов юридического дискурса охватывает широкий спектр концептов права, как-то: доказательство, достоинство, истина, истец, вина, закон, клевета, нарушение, право, правосудие, репутация, свидетель, мораль, суд, честь, приговор и др. Анализ содержания юридического текста позволяет выделить следующие цели юридического дискурса: информационную, анали-тическую, оценочную, воздействующую и прогнозирующую, которые выражаются как эксплицитными, так и имплицитными средствами. Таким образом, юридический дискурс требует внимательного серьезного исследования, так как его доминанта - текст юридических документов - является толчком в социально-правовом развитии общества.

Изучение юридического дискурса в плане интерпретации юридических терминов имеет большое значение в настоящее время, поскольку понятийный объем некоторых лексических единиц структурируется неадекватным способом. Часто преобладает не научное, а обыденное (многозначное) понимание и толкование терминов, что недопустимо при разработке юридических документов, законов, статей кодексов и пр.

Проблема интерпретации в области права и юриспруденции, с одной стороны, сохраняет особенности, присущие образцам научного рассуждения, а, с другой стороны, приобретает специфику этой профессиональной сферы человеческой деятельности. Поэтому методику интерпретации юридического дискурса можно построить только с учетом этого обстоятельства. Анализ исследований в этой области убеждает в том, что достаточно трудно провести границу между юридическим сознанием и юридическим текстом, поскольку восприятие преобладает в профессиональной деятельности юриста. Поэтому для полного понимания и правильного толкования текста права необходимо рассмотреть проблему интерпретации юридического текста, главной составляющей юридического дискурса.

2.2 Актуальность понимания юридического дискурса

Текст представляет, прежде всего, множественность смыслов, поверхностных и глубинных, авторских и читательских. Множественность смыслов и значений вызвана действием интерпретативной функции, многозначностью элементов, из которых соткан текст. Юридический текст не является в этом смысле исключением, поскольку ему присущи многозначность и омонимия семантики, что порождает невозможность четкой и правильной интерпретации текста закона и, в свою очередь, вызывает трудность понимания юридического текста рядовым носителем языка. Например, обычному гражданину трудно понять такие юридические термины, как юридическое лицо, оперативное управление, хозяйственное ведение и др., и только правильное толкование термина, или интерпретация, способствует его пониманию.

Интерпретация юридического дискурса рассматривается в данной работе не только как процедура профессионального осмысления действительности, но и как комплекс техник практического толкования юридических документов (договоров, актов, законов и пр.). Интерпретационная деятельность является пониманием смысла в коммуникации в юридическом дискурсе, кроме того, она способствует системному анализу юридического языка и речи.

Специфические процедуры анализа юридических текстов, а также реконструкции истории и условий их создания составляют важный аспект интерпретации юридического дискурса. Интерпретация текстов права понимается в работе как интерпретация психологическая, историческая и филологическая. Именно поэтому в процесс интерпретации включается, главным образом, исследование лексико-семантических особенностей юридического дискурса и профессиональных методов его толкования. При этом речь идет о понимании и взаимопонимании субъектов, участвующих в юридическом дискурсе. В связи с этим основной категорией в данном случае является лингвистическое понимание, существующее в форме грамматической, стилистической и типологической интерпретаций. Эти виды интерпретации выявляют искусство владения правилами синтаксиса и словарными значениями отдельных языковых реалий, содержащихся в юридическом тексте.

Так, например, под вверенным имуществом понимают имущество, находящееся в правомерном владении лица. Следовательно, для того, чтобы раскрыть содержание понятия «вверенное имущество», необходимо определить понятие владения. В настоящее время наука гражданского права понятие «владения» определяет следующим образом. Владеть - значит держать вещь в своих руках, в своем хозяйстве, в местах своего пребывания. Владение - это хозяйственное господство над вещью. Во владении выражается статика отношений собственности, закрепленность вещей за индивидами и коллективами (БЭС 1998). Характеризуя владение, гражданское законодательство рассматривает его как одно из правомочий собственника либо законного владельца. Владение по ГК — это всегда правомочие.

В рамках современной правовой реформы необходимо подчеркнуть актуальность разъяснения в вопросах толкования некоторых юридических терминов, например, отграничения присвоения и растраты от такой формы хищения, как мошенничество (хищение чужого имущества или приобретение права на имущество путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 159 УК РФ). Для более детального отграничения мошенничества от присвоения или растраты необходимо обратиться к анализу понятий обмана и злоупотребления доверием. Законодательство не разъясняет содержание термина «обман» и «злоупотребление доверием», однако в юридической литературе и в судебной практике они уяснены достаточно полно. Слово «обмануть» означает намерение «ввести кого-либо в заблуждение, сказав неправду или прибегнув к какой-либо уловке, хитрости, притворству и т. д.» (Ожегов 1992, 442).

Поскольку специфика этого термина заключается в том, что обман при мошенничестве - всегда лишь способ совершения хищения или приобретения права на чужое имущество, то в этом плане исчерпывающим выглядит определение обмана «как сознательного искажения истины (активный обман) или умолчание от истины, состоящее в сокрытии фактов или обстоятельств, которые при добросовестном и соответствующему закону совершении сделки должны быть сообщены (пассивный обман)» (Ожегов 1970, 435). При мошенничестве имущество может быть передано субъекту преступления и под воздействием доверия в отношении последнего, который, в свою очередь, злоупотребляет им. Данный термин «злоупотребление доверием» исходит от глагола «доверять», что значит «верить кому-, чему-либо, полагать на кого-, что-либо» (БЭС 1998). Таким образом, злоупотребление доверием - это использование лицом в своих интересах уверенности, честности, добропорядочности другого лица - доверителя во вред последнему. Из понятия хищения следует, что присвоение или растрата совершается с корыстной целью. Корысть как цель присвоения или растраты предусматривает, что виновный стремится извлечь материальную выгоду, обогатиться за чужой счет, «наживиться» (БЭС 1998).- Таким образом, введенный в ст. УК термин «наживитъся» образно подчеркивает причину хищения.

В последние годы в язык уголовно-правовых текстов включены различные собирательные термины, которые отражают сущность и процесс выражения посягательств при различных правонарушениях, при хищениях и наиболее полно охватывают видовые способы этого преступления. Например, в частности, встречаются такие термины, характеризующие обобщенный способ хищения, как «изъятие», «незаконное завладение имуществом», «незаконное его приобретение», «обращение имущества».

С учетом новых экономических условий необходимо дать новым словам четкое определение с той целью, чтобы точно квалифицировать содеянное. В русском языке слово «изъятие» понимается как действие по значению глагола «изъять», т.е. в менее широком интересующем нас смысле в значении слова «отобрать», «забрать», «отнять», «захватить», или взять насильно, против желания. Смысловая нагрузка этих терминов не противоречит смыслу присвоения или растраты как противоправного действия.

Итак, в настоящее время существуют различные дефиниции понятия «дискурс». Дискурс ( от. франц. discourse-речь) – связный текст в совокупности с экстралингвистическими - прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами; текст, взятый в событийном аспекте, речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания. дискурс - это речь, «погруженная в жизнь». Одной своей стороной дискурс обращен к прагматической ситуации, которая привлекается для определения связности дискурса, его коммуникативной адекватности, для выяснения его импликаций и пресуппозиций, для его интерпретации. Жизненный контекст дискурса моделируется в форме «фреймов» (типовых ситуаций) или «сценариев» (делающих акцент на развитие ситуаций». Разработка фреймов и сценариев - важная часть теории дискурса, используемая также в разных направлениях прикладной лингвистики. Другой своей стороной дискурс обращен к ментальным процессам участников коммуникации: этнографическим, психологическим, и социокультурным правилам и стратегиям порождения и понимания речи в тех или других условиях определяющих необходимый темп речи, степень ее связности, соотношение общего и конкретного, нового и известного, субъективного и общепринятого, эксплицитного имплицитного в содержании дискурса, меру его спонтанности, выбор средств для достижения нужной цели, фиксацию точки зрения говорящего и т.п.

В последние десятилетия в нашей жизни появилось множество новых политических, экономических и юридических реалий, которые требуют своего изучения. Однако в современных словарях русского языка не всегда фиксируются специальные термины, отражающие новые понятия права, появившиеся в последние годы XX века. Так, например, в новом Уголовном кодексе введена статья об уголовной ответственности за присвоение или растрату собственности отдельных граждан наравне с ответственностью за хищение государственной или общественной собственности. В связи с этим появилась необходимость включения понятия «вверенное имущество» в метаязык юридического дискурса.

Введение в общественную среду новых ценностных ориентиров привело к радикальной индивидуализации социума, резкой дифференциации общества, утверждению и культивированию автономности личности. Язык как основное средство коммуникации становится средством выражения отношения к реалиям нового общества, средой оперирования отношениями. Как известно, для реализации своих функций юриспруденция пользуется как специальным (юридическим), так и естественным (общелитературным) языками. Однако, кроме слова, предметом внимания юристов стали смысловые отношения в тексте, языковые предпочтения, диссонанс смыслов написанного и понятого. Согласно Л.Ю. Буяновой, «неопределенность формулировок закона обуславливает невосприятие населением соответствующих деяний как преступных» (Буянова 2003, 32). Языковые факты переводятся в плоскость правовых, а метаинформационный уровень текста воспринимается как изначальный. Таким образом, юридические документы реализуют частные или общие интересы через язык права, который является главной составляющей юридического дискурса.

Взаимоотношения человека и общества носят сложный характер, и интересы обеих сторон закреплены в законах и других нормативно-правовых документах государственной власти. Юридический дискурс ориентирован на все слои общества и считается одним из самых актуальных дискурсов современности. Семантический и прагматический статус юридического дискурса подтверждается комплексом текстов юридических документов и метаязыком юриспруденции.

Семантический анализ текстов юридических документов показал, что в юридическом дискурсе вербальными формулами трактовки сущностей права служит набор понятий, выраженный словами и словосочетаниями. Таким образом, тексты права содержат не только «логические» синонимы классификационных категорий в виде ключевых слов, но и языковые маркеры когнитивных структур сознания, существующие в интерпретациях текста закона.

Прагматический аспект изучения юридического дискурса охватывав специфику юридического профессионального мышления. Предметом внимания современных юристов стали смысловые отношения в тексте и диссонанс смыслов написанного и понятого. Вследствие этого интерпретация рассматривается как один из факторов понимания юридического текста, поскольку характеризуется привлечением знаний разной степени абстракции. Кроме того, интерпретационная деятельность способствует системному анализу юридического языка и речи.

Интерпретативный подход к анализу юридического текста позволяет выявить способность участника дискурса к осмыслению правовых положений, синтезу знаний права и порождению индивидуальных интерпретаций, а потому раскрывает особенности их лингвистических формул. Интерпретация предполагает набор типизированных стратегий, а ее результатом служит индексация знаний, выраженная в изложении содержания текста закона.

Понимание сущности юриспруденции требует не только внимательного изучения, но и практики применения текстов данной направленности. В юридическом дискурсе тезаурус определяет семантику языка права: он точно отражает специфику правовой информации и становится эффективным инструментом, способным с надлежащей полнотой и точностью описать правовые явления, содержащиеся в нормативных предписаниях.

1.   Арутюнова Н.Д. Дискурс. – Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990

2.   Баранов А.Н., Плунгян В.А., Рахилина Е.В., Кодзасов С.В. Путеводитель по дискурсивным словам русского языка. М., 1993

3.   Ван Дейк Т.А. Язык, познание, коммуникация. М., 1989

4.   Воркачев, С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической парадигмы в языкознании / С.Г. Воркачев // Филологические науки. 2001. №1. – С.64-72.

5.   Воробьев, В.В. Лингвокультурология (теория и методы) / В.В. Воробьев. М.: Изд-во Рос. ун-та дружбы народов, 1997. – 331 с.

6.   Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.

7.   Де Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977. С 57.

8.   Дискурсивные слова русского языка, под ред. К. Киселевой и Д. Пайара. М., 1998

9.   Земская Е.А., Китайгородская М.В., Ширяев Е.Н. Русская разговорная речь. М., 1981

10.      Ильин И.П. Словарь терминов французского структурализма. – В сб.: Структурализм: «за» и «против». М., 1975

11.      Карасик В.И., Дмитриева О.А. Лингвокультурный типаж: к определению понятия // Аксиологическая лингвистика: лингвокультурные типажи. Волгоград, 2005. – 310 с.

12.      Карасик, В.И., Слышкин, Г.Г. Лингвокультурный концепт как единица исследования / В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин. // Методологические проблемы когнитивной лингвистики / под ред. И.А. Стернина. Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 2001. – С.75-80.

13.      Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999

14.      Кибрик А.А., Плунгян В.А. Функционализм. – В сб.: Фундаментальные направления современной американской лингвистики. Под ред. А.А. Кибрика, И.М. Кобозевой и И.А. Секериной. М., 1997

15.      Кобозева, И.М. Лингвистическая семантика: учебник / И.М. Кобозева. – М.: Эдиториал УРСС, 2000. – 352 с.

16.      Маслова В.А. Лингвокультурология: учебное пособие для студ.высш.учеб.заведений. – 2-е изд., стереотип. - М.: Издательский центр «Академия»,2004- 208 с.

17.      Маслова, В.А. Введение в лингвокультурологию / В.А. Маслова. М.: Наследие, 1997. – 208 с.

18.      Москвин В.П. Стилистика русского языка: Теоретический курс. Ростов н/Д, 2006.

19.      Откупщикова М.И. Синтаксис связного текста. Л., 1982

20.      Серио П. В поисках четвертой парадигмы // Философия языка: в границах и вне границ. Харьков, 1993. С. 46.

21.      Фуко М. Археология знания. Киев, 1996

22.      Фуко М. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994

[1] Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М., 1996.

[2] Фуко М. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994; Он же. Археология знания. Киев, 1996 (к сожалению, безбрежное количество ошибок, опечаток и непонимание переводчиком написанного М. Фуко делает данное издание почти непригодным к употреблению); Он же. Воля к истине. М., 1996.

[3] Де Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977. С 57.

[4] Серио П. В поисках четвертой парадигмы // Философия языка: в границах и вне границ. Харьков, 1993. С. 46.

[5] Фуко М. Археология гуманитарных наук. С. 318.