Реферат: С высоты престола

Реферат на тему:

"С высоты престола"

Императрица Мария Федоровна (1847–1928)

Более 80 лет назад последние Романовы покидали Россию. Среди августейших пассажиров, поднявшихся 11 апреля 1919 г. на борт отплывающего из Кореиза английского крейсера «Мальборо», была бывшая российская императрица Мария Федоровна.

Датская принцесса Мария София Фредерика Дагмар (Мария Федоровна – после перехода в православие), ставшая супругой императора Александра III и матерью последнего российского императора Николая II, прожила в России более 50 лет.

Вступление принцессы Дагмар в российский императорский дом началось с драмы – скоропостижно скончался ее жених (1865), старший сын Александра II великий князь Николай Александрович, и ей выпало стать свидетельницей крушения этого дома и гибели его главы, ее сына Николая, и всей его семьи. Убит большевиками был и ее младший сын Михаил. Ранее умерли два других ее сына: Александр (1870) и Георгий (1899). Тесть Александр II скончался на ее глазах в Зимнем дворце от бомбы террориста, один из братьев мужа – Сергей Александрович также стал жертвой террора. В 1913 г. был убит и родной брат Марии Федоровны принц Вильгельм, греческий король Георг I. Сильный характер, ум, развитое чувство долга, глубокая религиозность, непоколебимая уверенность, что «на все воля Божия» позволили Марии Федоровне не только не согнуться под ударами судьбы, но и остаться в памяти современников «Императрицей с головы до ног». Князь Ф.Ф. Юсупов, муж внучки Марии Федоровны Ирины Александровны, признавался, что «несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее». Ему же принадлежит замечание, что «по своему уму и политическому чутью Мария Федоровна играла заметную роль в делах империи».

Схожие оценки встречаются и у государственного секретаря А.А. Половцова, и в известных «Воспоминаниях» графа С.Ю. Витте, выделявшего два главных качества Марии Федоровны – ум и дипломатические способности.

Природный ум и политическая интуиция жены безусловно оказывали влияние на принятие Александром III важных политических решений. Общепризнанно, что Мария Федоровна пользовалась глубоким уважением императора Александра III.

Огромная общественная деятельность императрицы как главы Института императрицы Марии играла важную роль в жизни России конца XIX – начала XX века. В ведении Института находились учебные заведения, воспитательные дома, приюты для обездоленных и беззащитных детей, богадельни. Немалые средства на их содержание вкладывала царская семья. Благотворительные учреждения Ведомства были созданы практически во всех крупных городах Российской империи. В Москве и Московской губернии их насчитывалось не менее 10, в Петербурге и его окрестностях – более 17.

Среди них были: Общество попечения о детях лиц, ссылаемых по судебным приговорам в Сибирь; Братолюбивое общество по снабжению неимущих квартирами; Приют для неизлечимых больных; Александро-Мариинский дом призрения; Благотворительное общество при Обуховской больнице; Мариинский институт для слепых девочек и Институт взрослых слепых девиц; Мариинский родовспомогательный дом и находящаяся при нем школа повивальных бабок; многочисленные общины сестер милосердия, попечительства нуждающимся семействам воинов, дома призрения детей бедных жителей, приюты для сирот, оставшихся после павших воинов; и т.д.

По инициативе Марии Федоровны в 1882 г. возникли Мариинские женские училища для девушек-горожанок (промежуточная ступень между начальной школой и средним учебным заведением). 30 ноября 1902 г. она была избрана почетным членом Казанского университета. Императрица попечительствовала также женскому Патриотическому обществу, Обществу спасения на водах, Обществу покровительства животным и др.

На протяжении многих лет она была шефом полков, в том числе гвардейских – Кавалергардского и Синих кирасиров, – и постоянно оказывала им необходимую поддержку.

Деятельное участие принимала Мария Федоровна и в возглавляемом ею Обществе Российского Красного Креста (РКК). За попечение о раненых и больных воинах в период русско-турецкой войны 24 апреля 1878 г. указом императора Александра II она была награждена знаком отличия Красного Креста первой степени. В 1900 г. ей был вручен диплом Международной выставки Красного Креста в Париже. Особенно много лично ею было сделано в годы Русско-японской и Первой мировой войн по созданию условий для эффективной работы РКК. Отметим, что под началом Марии Федоровны все женщины императорского дома принимали участие в организации лазаретов, санитарных поездов, складов белья и медикаментов, приютов и мастерских для увечных воинов и т.д.

После смерти Александра III и вступления на престол Николая II для Марии Федоровны начался новый период жизни. Умная, властная женщина, обладавшая глубокой политической интуицией, постоянно стремилась направить сына в его делах, уберечь от чуждого вредного влияния, окружить нужными людьми. И действительно, в первые годы царствования Николая II мать имела на него большое влияние. «Спросите матушку», «я спрошу у матушки», «надо спросить maman» – так отвечал Николай II на вопросы по поводу назначения очередного министра.

В эти годы в России существовали как бы два двора: двор вдовствующей императрицы Марии Федоровны и – Николая II и Александры Федоровны. По меткому замечанию княгини Л.Л. Васильчиковой, Мария Федоровна «обладала как раз теми качествами, которые недоставали ее невестке. Светская, приветливая, любезная, чрезвычайно общительная, она знала всё и вся, ее постоянно видели, и она олицетворяла в совершенной степени ту обаятельность, то собирательное понятие «симпатичности», которое так трудно поддается анализу и которому научить невозможно. Она была любима всеми, начиная с общества и кончая нижними чинами Кавалергардского полка, которого она была шефом». Обаяние и «симпатичность» передают и фотопортреты императрицы, отражены эти черты и в поэтических строках. Например, в стихах известного поэта К.Р. – великого князя Константина Константиновича:

Государыне императрице Марии Федоровне

На балконе, цветущей весною,

Как запели в садах соловьи,

Любовался я молча тобою,

Глядя в кроткие очи твои.

Тихий голос в ушах раздавался,

Но твоих я не слушал речей:

Я как будто мечтой погружался

В глубину этих мягких очей.

Все, что радостно, чисто, прекрасно,

Что живет в задушевных мечтах,

Все казалось так просто и ясно

Мне в чарующих этих очах.

Не могла бы их тайного смысла

Никакие слова превозмочь…

Светозарная вешняя ночь!

15 июня 1888. Красное Село

Как свидетельствовали современники, Мария Федоровна, столько лет занимавшая положение «первой дамы» империи, не спешила уступить свое место новой императрице: на официальных приемах Николай II вел под руку мать, Александра Федоровна шла позади с одним из великих князей, большей частью с Михаилом Александровичем.

Правда, следует отметить, что влияние на сына вдовствующей императрицы, жившей после смерти мужа в Аничковом дворце в Петербурге, было недолгим. Причиной тому была неприязнь, возникшая между нею и Александрой Федоровной. «Болезненный мистицизм молодой государыни, – считал князь Феликс Юсупов, – не мог согласоваться с прямой и уравновешенной натурой императрицы Марии»⁸.

Мария Федоровна пыталась воздействовать на сына в вопросах назначения на ответственные государственные посты того или иного политического деятеля. Она поддерживала Витте и его политику – накануне конфликта с Японией пыталась употребить все свое влияние на царя с тем, чтобы предотвратить военные действия. Задолго до событий 1905 г. Мария Федоровна, родившаяся и выросшая в эпоху «скандинавского патриотизма, неоднократно обращала внимание Николая II на характер развития политической ситуации в Финляндии, где генерал-губернатор Н.И. Бобриков, жесткими методами проводя «русификацию» Финляндии, пытался ввести военное положение. «Все, что здесь <в Финляндии. – Ю.К. > уже сделано и делается теперь, покоится на лжи и обмане и ведет прямо к революции, – писала императрица сыну в письме от 19 октября 1902 г. – Ради Бога попытайся остановить деяния Бобрикова. Я вижу только один выход: ты должен немедленно отозвать его обратно – все население ненавидит его и не может даже слышать его имени. Я убеждена, что это лучший выход из создавшегося положения…» (ГАРФ. Ф. 601. Оп.1. Д.1295).

Россия была накануне революции, и Мария Федоровна, через которую, по словам П.Н. Милюкова, «просачивались кое-какие либеральные воздействия Фреденсборга», хорошо понимала необходимость государственных преобразований. Когда в 1910 г., благодаря действиям П.Н. Дурново и В.Ф. Трепова, законопроект П.А. Столыпина о введении земств в губерниях Севера и Юго-Западном крае был провален в Государственном Совете, после чего Столыпин обратился к государю с прошением об отставке, Мария Федоровна попыталась вмешаться в ситуацию и защитить председателя Совета министров. Общеизвестно, чем эта ситуация закончилась.

С начала войны вдовствующая императрица, живя под Петербургом в Елагином дворце, активно занималась попечительской деятельностью по линии РКК. Она регулярно посещала госпитали и лазареты, особое внимание уделяя инвалидам, слепым и калекам. При ее содействии организуются специальные курсы и школы, где раненые после окончания лечения могли овладевать каким-либо ремеслом.

Как свидетельствуют документы, занятая делами Красного Креста, Мария Федоровна не утрачивает интереса к изменениям в политическом и военном руководстве страной и пытается влиять на ход событий.

Ниже публикуются архивные материалы, освещающие последние, пожалуй, наиболее драматические четыре года жизни Марии Федоровны в России.

Архивное наследие предпоследней российской императрицы обширно. Большая часть его находится в России, часть – в Дании, на родине Марии Федоровны, фрагментарно оно вошло в архивы других европейских стран и США. В фонде императрицы в Государственном архиве Российской Федерации (далее – ГАРФ) хранится переписка с императором Александром III, сыновьями и дочерьми, родителями и другими родственниками – членами датского королевского дома и российской императорской фамилии. Значительную часть этого фонда ГАРФа составляют документы Общества Российского Красного Креста и Ведомства императрицы Марии, во главе которых Мария Федоровна стояла с первых дней пребывания в России.

Наибольший интерес представляют дневниковые записи императрицы, памятные книжки, которые она вела на датском языке все годы своего пребывания в России. В ГАРФе их сохранилось 37 за период с 1866 г. по апрель 1917 г. Среди них и ее первый дневник, привезенный ею, еще принцессой Дагмар, из Дании в Россию. Постепенно архивные материалы, связанные с именем супруги Александра III, вводятся в научный оборот и становятся известны широкому кругу читателей.

В настоящую публикацию вошли письма императрицы к разным лицам 1916–1918 гг., письма этого же периода близких ей людей, выдержки из дневника 1917 г., фотографии как из российского, так и из датских хранилищ.

Мы публикуем также дневник императрицы 1915 г., у которого особая судьба.

В июле 1933 г. в русской эмигрантской газете «Последние новости» появилась публикация отрывков из дневника Марии Федоровны (Последние новости. Париж. 1933. №4493. 11 июля) с предваряющей статьей П.Н. Милюкова «1915-й в дневнике императрицы Марии Федоровны»¹². Согласно газетному сообщению, публикатор приобрел дневник в антикварном магазине в Польше и хранил его в боксе одного из берлинских банков. Подлинность дневника была удостоверена дочерью императрицы Марии Федоровны – великой княгиней Ольгой Александровной и ее датскими родственниками: племянником – королем Кристианом Х, и братом – принцем Вальдемаром.

Владелец вначале предлагал Кристиану Х купить дневник, и когда король отказался, то, как сообщали «Последние новости», собирался передать дневник в один из датских музеев, но, видимо, этого не сделал. Дневник исчез, и в настоящее время судьба его неизвестна. Однако во время одной из поездок в Данию автору этих строк удалось обнаружить в архиве русской церкви Копенгагена оттиски из датского журнала «Tidens Kvinder» с публикацией текста исчезнувшего дневника под названием «Дневник императрицы Дагмар, находящийся за границей» («En Dagbog af Kejserinde Dagmar fundet i udlandet»), с пояснением – «Некоторые записи дневника представляют интерес для всемирной истории» («Dagbogen indeholder flere optegnelser af verdenshistorisk interesse»), который мы полностью воспроизводим (в переводе с датского Ю.В. Кудриной и Ольги Крог) по изданию: Tidens Kvinder. 1932. Oktober. S.8–9; November. S.6–8; December. S.4–5. Записи Марии Федоровны в этом дневнике не всегда регулярны, но, возможно, это следует отнести на счет датских публикаторов, не оговоривших сделанные купюры.

Тексты приведены в соответствие с современной орфографией при сохранении в некоторых случаях особенностей оригинала. Иногда Мария Федоровна, имея в виду Николая II и Александру Федоровну, обозначает их в своих записях только местоимениями – он, она, они и т.д. В этих случаях, чтобы не давать дополнительных пояснений, они выделены нами жирным шрифтом. Подчеркивания заменены курсивом. Звездочками в письмах обозначены слова, написанные по-французски (перевод с французского Н.А. Розанцевой).

Список упомянутых в тексте лиц, которых удалось прокомментировать, дан в алфавитном порядке в конце публикации.

Перевод с английского и датского за исключением оговоренных случаев выполнен автором публикации.

Дневник императрицы Марии Федоровны. 1915 год.

1/14 января. Господь, благослови этот новый год, пусть он станет мирным годом!

Приняла всех садовников с цветами, была на службе совершенно одна, из моих близких не было никого! Писала целый день телеграммы, выходила ненадолго в сад. К обеду было большое собрание: Ольга, Митя, четыре сына Кости. Сам он болен, т.ч. ни его, ни Мавры не было, как и Николая, и Георгия. Оставались до 10 часов. Ольга хотела у меня остаться, но была в отчаянии по поводу положения Кости. Она отправилась к бабушке.

2/15 января. Позавтракали с Зиной М[енгден] в одиночестве, потом я поехала к моему прелестному Baby, где я встретила Орбелиани, который привез мне письмо от Ксении и Ольги. Большая радость. Он прибыл прямо из Ровно. Павел пришел к чаю, выглядел очень плохо, у него катар желудка. Мы говорили долго обо всем (о разном). Очень хорошо. К ужину пришла Ольга. Мы проговорили до 11 часов. Косте стало лучше. Мы слышали, что случилась страшная железнодорожная катастрофа, между нами и Царским Селом. Бедняжка А.В. при смерти. У нее в двух местах сломана нога. То же самое с бедным казачьим офицером Белым. Обе ноги и грудь сильно раздавлены.

После обеда виделась с датскими господами Мейером и Муусом, которые были в Сибири, и немецкими дамами. Муус симпатичный, любезный старый человек. Рассказывал обо всем, что он пережил, нашел, что с военнопленными обращаются гуманно, но кормят недостаточно. После этого я приняла немецких дам Кэссе Стакулл и Пассов, но это было для меня очень неприятно. Говорили по-французски. Все прошло достаточно хорошо.

По инициативе императрицы Марии Федоровны при содействии Международного Красного Креста и посредничестве Датского Красного Креста датскими, австрийскими и немецкими сестрами милосердия проводился осмотр лагерей военнопленных в воюющих странах.

В октябре 1915 г. было заключено соглашение между Россией и Австрией об инспекции лагерей для военнопленных. В комиссию входили представитель от нейтральной Дании (офицер датской армии), сестра милосердия Датского Красного Креста и представитель от РКК (как правило, это был русский офицер или представитель администрации). В течение 1915 г. были проинспектированы практически все лагеря для военнопленных на территории России, и между Генеральным штабом и РКК была достигнута договоренность об улучшении положения пленных.

По распоряжению вдовствующей императрицы в течение 1916 г. должна была проводится новая серия инспекций. Датская миссия Красного Креста занималась также обменом военнопленными и возвращением их на Родину (см.: ГАРФ. Ф. 642. Оп.1. Д.430. 1915. Доклад сестер милосердия Российского Общества Красного Креста и делегатов Датского Красного Креста о результатах осмотра лагерей русских военнопленных в Германии (на нем. яз.); Там же. Д.429. 1915. Записка датского Комитета помощи русским военнопленным в Германии в результате осмотра лагерей русских военнопленных в Германии (на дат. яз.); и др.

1/14 февраля. Служба была как обычно. К обеду был министр Кривошеин, очень приятный человек. Было очень тепло. 1 градус выше нуля, чем воспользовалась, чтобы поехать [нрзб] в первый раз, за последние несколько лет! Аликс телеграфировала, что она знала, что негодяи снова бросились к Варшаве, о чем я написала Ники, т. к. я боялась, что он этого не знал. Во всяком случае я сделала все, что могла. Все время ужасное напряжение.

Зина пришла к чаю, Ксения к ужину.

Речь идет о готовящейся наступательной операции германского командования по окружению русских войск в Восточной Пруссии в районе местечка Августово (варшавское направление), о чем английская королева Александра информировала сестру. «Негодяями» Мария Федоровна называет немцев.

10/23 марта. Приняла Воейкова, который жаловался на Вельяминова. Неприятно. Видела датского консула из Ростова – Ниссена, который родился во Фленсбурге, он развлек меня, рассказывая много интересного, ненавидит немцев, как и я. Весь город праздновал падение Перемышля. Ездила в [нрзб] к Евгении. Улицы темны от людей, которые пели и кричали «ура». Весь день до полуночи мимо шли тысячи людей с пением и криками «ура». Огромный энтузиазм. Написала Аликс. Зина пила чай. Ксения кушала.

9 марта 1915 г. сдалась австрийская крепость Перемышль на Сане, которая осаждалась русскими войсками в течение четырех месяцев. Было взято в плен 117 тысяч человек. По всей России прошли широкие патриотические манифестации.

В начале апреля положение на фронтах войны казалось благоприятным. Русские войска занимали две трети Галиции и Буковины, владели хребтом Карпат. Николай II посетил Перемышль (10 апреля) и Львов (11 апреля), где его восторженно приветствовали тысячи людей.

22 марта/4 апреля. Прекрасный Пасхальный День! Приняла 426 человек, всем раздавала яйца. Моим придворным вручила маленькие подарки с моим вензелем. Затем обедала с родными. Писала весь день телеграммы. Мальчик и дети посетили меня, после чего я пошла в сад. Кирилл и Д[аки] пришли к чаю, Павел пришел позже. Ксения появилась к ужину с мальчиками. В церкви были совершенно одни.

28 марта/10 апреля. Приняла Куломзина и Седерхольма, который был очень интересен и рассказывал о войне. Гадон пришел к обеду. Ездила с Маниной к своей маленькой правнучке на крещение. Во время поездки видела немецких военнопленных, к сожалению, издали. Ники тоже приехал к Ирине. Бедняга священник все сделал плохо. Маленькая проглотила слишком много воды. Я испугалась. Затем родственники пили чай. Из его семьи был только Лазарев, который еще держится, и две кузины, Талова и Башкирева, чей муж сейчас является военнопленным. Приехала домой в 5¹/₂. Ксения пришла к ужину. Получила письмо от Аликс.

2/15 апреля. Булыгин прибыл с рапортом, был долгий разговор обо всем. После него был бедный Горяинов, которого я долгое время не видела. Затем княгиня Волконская и Голицына Мар[ия] Анат[ольевна]. Слава Богу, она, наконец, получила сообщение о своем сыне, который долгое время считался без вести пропавшим. Он написал ей из Берлина, пленный, страдающий, но сохранивший веру в Бога. Цветы. Кнорринг пришел к обеду, принес сумку с золотыми монетами от графини Апраксиной несчастным солдатам, потерявшим зрение. После обеда я приняла персонал моего поезда, которому преподнесла яйца. Затем пришел Кирилл, после чего я сидела в моем складе, немного погуляла в саду. В 6 часов я наблюдала, как мимо шли немецкие военнопленные.

19 апреля/2 мая. Николаев пришел к Службе и обеду. Говорит, что негодяи подошли к Либаве, а наших войск там нет, я снова нахожусь в страшной, невыносимой тревоге. Мы не достаточно умны, и всё проспали. Если бы можно было их поскорее выгнать. Посетила впервые после долгого времени Евгению, видела Алика, который рассказал об Одессе, где плохо вели наблюдение и позволили турецким судам войти в гавань, будучи уверены, что это наши собственные. Все очень неуклюже и глупо. Зина пришла к чаю. Ксения к ужину.

Всю вторую половину <дня> шел снег.

6/19 мая. Написала Кристиану. В 12 часов пришли Ксения с Ириной. Феликс пришел с [нрзб] дамами, графом Шереметевым и <другими> мужчинами, после чего мы пообедали в голубой гостиной. Боже, благослови моего бедного Ники и дай нам победы! Он находится в Ставке. Все послеобеденное время писала Вальдемару, от которого только что получила письмо. Георгий пришел к чаю. Зина к ужину. Написала также Ольге. Вельяминов посетил меня, рассказал много интересного. Но ужасно обеспокоен последними жестокими поражениями.

Вечером 1 мая /18 апреля началось активное наступление австро-германских войск. Двумстам тяжелым орудиям на фронте р. Дунаец между Горлице и Тарновом русская армия из-за плохого военного снабжения могла противопоставить всего четыре. В результате фронт между Вислой и Карпатами был прорван, и к началу мая русские войска вынуждены были отойти на линию р. Сан. В ночь на 21 мая был оставлен Перемышль.

В начале июня Мария Федоровна приехала в Киев. Императрица ежедневно посещала госпитали и встречалась с представителями Красного Креста, российского и датского.

2/15 июня. Прекрасная погода. Приняла в 10.30. Иваницкого. Рассказала ему, как ужасно глупо действовал Красный Крест, препятствуя датским делегатам и сестрам посетить лагеря для военнопленных, так что он сразу принял решение вернуться к Ильину, чтобы приказать ему исправить это. Приняла польского господина Рембелинского, очень милый человек, который тоже потерял все; Толли со своей толстой женой Ф. Мирски и Ф. Любириновскую из Ровно, очень элегантна. Обедала с Сандро. Ольга пришла в 6 часов.

25 июня /8 июля. В 11.30. был чай. Доум работает здесь в Киеве в моем госпитале уже год. Когда я посетила госпиталь, все, кто мог ходить, пришли приветствовать меня. Все тяжелораненые офицеры, находившиеся на койках, были сфотографированы.

В саду все было прекрасно. Томашевский превосходен. Пришла домой только после часа. Бедной Маше пришлось так долго ждать. Дала ей маленький крестик на память о моем [нрзб]. Когда я ее провожала и мы шли по саду, началась гроза и пошел дождь. Baby пришла в тот момент, когда мы обедали.

26 июня/9 июля. С большой радостью приняла милого Арендрупа, который прибыл из Петербурга, чтобы повидать меня до того, как он посетит австрийских военнопленных поблизости от Казани. Мы разговаривали, пока я не отправилась в церковь. Навестила прелестную маленькую Baby, которая лежала в кроватке.

Кроме обычного воскресного общества и Арендрупа, был Филипсен, который должен оставаться в П[етербурге] по делам Красного Креста. Он очень мил. Я знала его раньше. Арендруп прибыл позже к чаю, после чего я проводила его к моей Ольге, которая была забавна. Потом они у меня поужинали и уехали тем же вечером.

1/14 июля. Всю первую половину дня писала в саду письмо Аликс и Вальдемару. К завтраку пришел Щерб[атов] и рассказал много интересного, виденного им на фронте, а также о своей собачьей работе.

В 3 часа я поехала с Игнатьевым в порт, посетила два маленьких госпиталя. На судах мы проплыли по Днепру до Миргорода, где поднялись на берег и зашли в церковь, которая стояла достаточно высоко. Прогуливавшаяся публика была очень приветлива и трогательна, я шла под руку со старой монахиней. Вернулись обратно в 8 часов очень довольные дневной прогулкой в хорошую погоду.

В начале июля Мария Федоровна вернулась в Петроград.

6/19 июля. Сравнительно свободная первая половина дня, прекрасная погода. В 12 часов пришел мой добрый Андерсен, большая радость, т. к. можно снова услышать обо всех и обо всем. Оставался до обеда. Считает, что необходимо заключить мир. Жестокая бойня. Возмутительно. Я отвечала, что мы не хотели войны, но теперь мы не можем говорить о мире. Он был сначала в Англии, видел Георга два раза, очень удовлетворен своими впечатлениями, естественно, видел Аликс, рассказывал много интересного.

Сидели в саду, прошлись немного, к чаю пришел Георгий и Сергей.

8/21 июля. Приняла 20 несчастных ампутированных солдат, затем закончила письмо моей Baby (Baby Ольге к именинам), послала ей массу вещей для солдат. В 12 часов пришел милый Андерсен, оставался до обеда, были также Вяземский и Гадон. Было очень интересно слушать рассказ Андерсена о том, как он был у кайзера в течение двух часов во французском лагере. Слушал его речи. Он представляет себя почти полубогом. Должно быть, он сумасшедший, страдающий манией величия. Верит, что всемогущ. Осмелился послать мне привет, бессовестная скотина! А[ндерсен] уезжает сегодня вечером, поэтому я писала целый день письмо Вальдемару в саду, очень жарко. Зина пришла к чаю, Ксения к ужину. Плохие известия с фронта.

Отослала свое письмо Аликс. В 11¹/₂ отправились в Царское. На обеде, кроме их самих, были только Ксения, я, Петя и Андрей. Я подарила А[lix] красивую брошь. Затем я отправилась в Павловск и посетила их всех, посидела сначала немного у Мавры, недолго у Ольги, попила там чаю, посетила Костю, которому немного лучше. Бедная Татьяна находится на пути в Тифлис, чтобы встретить в Харькове гроб собственного мужа! По возвращении домой рассказала Шерваш[идзе], который находится под впечатлением ужасного сообщения, что гр. Бенкендорф должно быть погиб у Гродно! Несчастные родители. Боже, не оставляй их!

Пришла домой в 6 часов. Ирина была к ужину. Дорогому бедняге Тино снова очень плохо.

В середине 1915 г. в воюющих и нейтральных странах начался рост антивоенных настроений. Представители датских деловых кругов, заинтересованные в скорейшем завершении войны, брали на себя функции посредников-миротворцев. В марте 1915 г. директор Восточноазиатской компании, крупный финансист Х.Н. Андерсен посетил германского императора Вильгельма II, с которым был лично знаком. Во время их бесед Андерсен повторил слова Николая II, сказавшего, что «мобилизация была России навязана». Слова эти не произвели впечатления на Вильгельма II. Тогда Андерсен привел доводы, высказанные британским министром иностранных дел Греем: Англия готова достичь согласия с Германией, ведь именно с этой целью ее в 1912 г. посетил британский военный министр лорд Холден. Вильгельм II и после этого никакой «склонности к примирению» не проявил. Во время беседы Андерсена с рейхсканцлером Т. Бетман-Гольвегом датчанин подчеркнул, что его миссия была «санкционирована королем Дании с целью достижения общего блага» (см.: Записка Андерсена о беседе с Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом по вопросу о мире, о возможности заключения мира. Март 1915. ГАРФ. Ф. 601. Оп.1. Д.602; на англ. яз.).

Затем Андерсен отправился в Петроград и был принят Николаем II. Во время беседы Андерсен заметил, что, «хотя в Германии и не наблюдается недостатка в съестных припасах и других предметах первой необходимости, сильно развитая система кредита достигла крайнего напряжения, грозя большими осложнениями». Николай II в свою очередь, сказал, что военные успехи России не допускают мысли о мире. Однако «некоторое время спустя он, Андерсен, может вновь приехать».

22 июля/4 августа. Получила письмо от моей Ольги. Грустные именины. У Миши тоже ангина с температурой, должна телеграфировать. После службы пришли Ольга, Сандро, дети. К чаю пришел Ники с пятью детьми, в 7 ¹/₂ – Ольга, которая осталась до 10. Смертельно устала, но была довольна, легла спать в 11 часов.

28 июля/ 10 августа. Чувствовала себя плохо, слабость. В какой-то момент думала, что могу умереть, совершенно не хватало воздуха. Думала о бедной любимой Маме, как она говорила: «У меня ничего не болит, но самочувствие ужасное». Все время хотелось плакать. Потом пришло милое письмо от Аликс, которое меня снова немного вернуло к жизни. Зина обедала со мною, но я не могла ни есть, ни говорить. Затем пришла Ксения, и я разрыдалась.

8/21 августа. Павел Бенкендорф посетил меня после долгого перерыва. Мы оба в отчаянии от сообщений с фронта и других вещей, которые происходят и о которых говорят. Прежде всего это то, что злой дух Гр[игорий] вернулся, а также, что Аlix хочет, чтобы Ники взял на себя Верховное командование вместо великого князя Николая Николаевича, нужно быть безумным, чтобы желать этого! Затем пришел Куломзин, 3 раненых офиц[ера]; я получила такую радость от того, что могла наградить их Георгиевскими крестами. Затем пошли в сад. Ники пришел к чаю.

9 июня австро-германские войска заняли Львов. Главная причина поражения коренилась в недостатке военного снабжения. Таким образом в течение одного месяца были уничтожены плоды борьбы, тянувшейся три четверти года.

С самого начала войны Николай II воздерживался от непосредственного вмешательства в ход военных действий. Он неоднократно приезжал в Ставку и устраивал смотры войскам, отправляемым на фронт. Но управление боевыми операциями находилось в руках великого князя Николая Николаевича. Великий князь пользовался авторитетом и, как писал великий князь Николай Михайлович, «эта популярность не на пользу страны и династии». Императрица Александра Федоровна в письмах к мужу неоднократно упоминала, что великий князь в своих обращениях к армии и обществу принимает тон, который приличествует только монарху. Однако Николай II доверял главнокомандующему, и пока положение на фронте не стало угрожающим, воздерживался от активного вмешательства в руководство военными операциями. Но 5 мая 1915 г., после посещения Ставки, император писал императрице Александре Федоровне: «Мог ли я уехать отсюда при таких тяжелых обстоятельствах Это было бы понято так, что я избегаю оставаться с армией в серьезные моменты. Бедный Н. <великий князь Николай Николаевич. – Ю.К.>, рассказывая все это, плакал в моем кабинете и даже спросил меня, не думаю ли я заменить его более способным человеком… Он всё принимался меня благодарить за то, что я остался здесь, потому что мое присутствие успокаивает его лично»³². Николай II понимал необходимость устранения возникшего двоевластия Ставки и Совета министров, и принятие командование на себя представлялось ему единственно возможным решением.

9/22 августа. Наконец посетила церковь после долгого перерыва. Прекрасная погода, потом с Ксенией и Baby Ольгой я пошла в сад. Шерв[ашидзе] примчался, чтобы рассказать, что у Риги большая морская победа: несколько, не менее 8 вражеских торпед, стреляли в песок, а англичане полностью расстреляли их наводящий ужас дредноут «Мольтке». Я не позволяю себе радоваться, пока не услышу об этом официально. К сожалению, мы потеряли «Сивач» со всем экипажем. Миссис Харинг пришла к чаю, она была очень забавна и импульсивна.

12/25 августа. Все сделали рано, последнее утро моей Ольги. Прекрасная погода, сидела все предобеденное время в саду и писала Аликс, что было очень приятно. Юсупов пришел после обеда, рассказывал всякие ужасы, о которых говорят в городе. Ники пришел со своими 4 девочками. Он начал сам говорить, что возьмет на себя командование вместо Николаши, я так ужаснулась, что у меня чуть не случился удар, и сказала ему, что это было бы большой ошибкой, умоляла не делать этого особенно сейчас, когда все плохо для нас, и добавила, что, если он сделает это, все увидят, что это приказ Распутина. Я думаю, это произвело на него впечатление, т. к. он сильно покраснел. Он совсем не понимает, какую опасность и несчастье это может принести нам и всей стране.

Мнения о великом князе Николае Николаевиче были самые различные. Одни считали его хорошим полководцем, другие, напротив – отрицали это. Так, великий князь Александр Михайлович полагал, что, «если бы великий князь Николай Николаевич оставался на посту командующего до февраля 1917, он оправдал бы все ожидания и сумел предупредить февральский солдатский бунт»³³. Противоположного мнения придерживался находящийся при Ставке протопресвитер русской армии и флота отец Георгий Шавельский, который отмечал дефекты духовного склада великого князя. «При внимательном наблюдении, – писал он, – нельзя было не заметить, что его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность, это сказывалось и в мелочах, и в крупном… – и далее. – У великого князя было много патриотического восторга, но ему недоставало патриотической жертвенности. Поэтому он не оправдал и своих собственных надежд, что ему удастся привести к славе Родину, и надежд народа, желавшего видеть в нем действительного вождя»³⁴.

Военные же высоко оценивали знания и деятельность великого князя на посту главнокомандующего. Так, адмирал Колчак на одном из допросов отмечал, что «Николай Николаевич являлся единственным в императорской фамилии лицом, авторитет которого признавали и в армии и везде». Высокое мнение о великом князе высказывали и немецкие генералы, в частности, генерал Э. Людендорф весьма уважительно относился к полководческим способностям князя.

Мнение Императрицы Марии Федоровны совпадало с этими оценками, она старалась убедить сына не принимать на себя командование.

Большинство министров были против решения Николая II взять на себя военное командование. Немалую роль в этом играли слухи, что решение принято по подсказке Распутина. Один Горемыкин (председатель Совета министров) в целом поддержал решение царя: «Должен сказать Совету министров, что все попытки отговорить государя будут все равно без результатов… Когда на фронте почти катастрофа, Его величество считает священной обязанностью русского царя быть среди войска и с ними либо победить либо погибнуть… Решение это непоколебимо, никакое влияние тут не при чем. Все толки об этом – вздор, с которым правительству нечего считаться»³⁵.

18/31 августа. Приняла князя Имеретинского, который снова едет в Анг[лию]. Потом Куломзина, Мейендорфа, Самарина. Он также в отчаянии от серьезности и опасности момента. Мейендорф (из Копенгагена) прибыл к обеду. Он приехал теперь из Москвы, где происходит всё то же самое. В 3³/₄ Ксения и я поехали в Царское попытать еще раз счастья. Ники был в Кронштадте и приехал только в 7 часов. Мы пили чай у Аlix, которая говорила обо всем, за исключением того, что меня беспокоило. Имела возможность поговорить с ним, но без результата. Вернулась домой в 9 часов.

20 августа/2 сентября. Алик возвратился из Могилева, привез с собой Дмитрия Павловича, возможно, еще что-то можно сделать. Мы прогулялись немного в саду, затем пришли мальчики, рассказывали о своих впечатлениях и о Николаше, как опасно было трогать его, все ему так сильно доверяют. Оставались до чая. Убийственная ситуация.

21 августа министры еще раз обратились к Николаю II с письменным заявлением, в котором была просьба не увольнять великого князя и указывали на свое коренное «разномыслие» с председателем Совета министров. «В таких условиях, – заканчивалось это письмо, – мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине».

21 августа/3 сентября. Приняла только Мейендорфа от Красного Креста. Теперь мы также оставили Гродно. Все очень печально. Чувствую себя очень угнетенной. К обеду пришел Ники. Я еще раз попросила Ники сохранить Верховного, к сожалению, наверное, без всякой пользы. Он был в прекрасном, приподнятом настроении, непонятном для меня. Потом я попрощалась с ним, уезжает завтра. Мы ели вчетвером, с ним и Ксенией.

23 августа/5 сентября. К обеду пришел также Комаров, который рассказал, что Орлов смещен, настоящее сумасшествие! Такой верный, преданный ему друг. Невероятно, они назначают и отсылают прочь.

24 августа/6 сентября. Бенкендорф пришел в 12 часов, оставался до обеда. Находится в отчаянии от всего происходящего, как и я. Непостижимо, как можно быть таким властолюбивым; замечательный Орлов также отослан. Безумие – изолировать себя и отправлять прочь действительно преданных людей. После обеда я прошлась немного в саду, не очень приятно. Андре пришел в 4 часа, говорил также обо всем, оставался до чая, Соня тоже пришла, выглядела ужасно плохо. Апрак[сина] появилась к ужину. Получила телеграмму от Аlix о том, что произошли изменения. Николаша оставил верховное командование. Господи, благослови нас!

27 августа/9 сентября. Даки и Кирилл пришли к обеду. Они много рассказывали о больших переменах, и Кирилл считает, что это к счастью.

28 августа/10 сентября. Приняла Мейендорфа, видела Орлова, которого уже, к сожалению, нет рядом с Ники, очень жаль, на редкость преданный и надежный человек; я так радовалась, когда он был рядом с Ники. Он был очень трогателен, все воспринимает правильно и прекрасно, хотя и глубоко задет тем, как он был отстранен без каких-либо на то объяснений, но это было не его желание, а ее неправильное восприятие всего. Я видела также Ф. Ливена, который был в плену, выглядит плохо, истощен. Видела двух датских господ Мейера и Мууса, которые с тремя германскими дамами должны были осматривать германских военнопленных в Сибири. Дрехсел пришел к обеду.

2/15 сентября. Мы поехали в клинику Элен, чтобы увидеть только что прибывших несчастных инвалидов. Печальная картина. Так много изувеченных, слепых, один без обеих ног. Пришла домой к обеду, затем погуляла в саду. К чаю пришла Аlix с двумя старшими дочерьми, которые также были в клинике; странный человек, весело говорит о ничтожном, как будто все идет прекрасно.

Отношения между обеими императрицами, очень разными по характеру, были непростыми и не столь сердечными, как это хотелось бы им самим и Николаю II. Внешне они, однако, сохраняли полную доброжелательность. К этому времени влияние матери уступало влиянию жены. Завистники и недоброжелатели, которых в свете было предостаточно, пытались настроить Марию Федоровну против Александры Федоровны, часто сообщая ей самые нелепые, иногда даже ложные сведения и сплетни о невестке. Императрица Александра Федоровна остро переживала это и в своих письмах Николаю II не раз касалась этой темы. Так, например, 16 сентября 1915 г. она писала Николаю II в Ставку: «Когда ты увидишь бедную матушку, ты должен твердо сказать ей, что тебе неприятно, что она выслушивает сплетни и не пресекает их, и это создает неприятности. Многие, я в этом уверена, были бы счастливы восстановить ее против меня – люди так низки!»

3/16 сентября. После обеда я приняла Ольгу Орлову, которая глубоко переживает за своего мужа. Она была прелестна и полна чувства собственного достоинства.

8/21 сентября. Приняла А.Д. Оболенского с рапортом и Куломзина. Затем прибыл из Ставки Мейендорф и рассказал, что Ники чувствует себя хорошо и очень спокоен.

17/30 сентября. Прекрасная погода, вышли только после 3¹/₄. Милый Орлов пришел в 2 часа излить свою душу по поводу продолжающихся печальных и бессмысленных событий, которые могут привести к ужасному концу. Все остальное грязь и отвращение.

18 сентября/1 октября. Когда я пришла домой, я нашла там моего Мишу, который только что прибыл от Ники, очень довольный своим посещением Ставки.

14/27 ноября. В 10¹/₂ пришел мой милый Миша, самый удивительный из всех моих детей. Всей семьей посетили церковь, и затем был семейный обед. Позже выглянуло солнце, но было холодно. Утонула в телеграммах и письмах очень дружеских, но на некоторые трудно ответить. Ольга провела со мною весь день, что было очень мило с ее стороны.

9/22 декабря. Приняла Хансена, который привез мне письмо от Кристиана. Он был также в Стокгольме и Норвегии. Затем я приняла Пуришкевича с врачом Лазавертом и с 6-ю сестрами, передавшими мне альбом. На обед пришел Балашов, Николаев и Гадон. После этого я виделась с Д. Платеном, который потерял все, и Кауфманом.

16/29 декабря. Приняла адмирала Русанова. Он возвратился из своей трудной поездки в Англию и Францию через Архангельск, где английский военный корабль натолкнулся на мину. Лиза Куракина пришла к обеду. Не выходила на улицу, 24 градуса. После обеда видела миссис Буксгевден, которая едет в Данию.

18/31 декабря. Приняла Ильина и ген[ерала] Беляева, чтобы рассказать ему о несчастном австрийском майоре фон дер Халлене, осужденном за шпионаж. Молодой Винд телеграф[ировал] мне вчера вечером из Омска и умолял спасти сына этого человека, т. к. суд должен состояться 20 декабря. Боже, дай возможность освободить его. Потом пришел новый митрополит Питирим, который был до этого в Тифлисе. После обеда я посетила датский госпиталь и сидела долго у госпожи Ренхард, которая все организовала и осуществила.

19 декабря/1 января. Приняла Куломзина, затем 8 офицеров. К обеду пришел Ладомирский и Гадон. После этого я видела бедную госпожу Чинизелли, урожденную Прайтс, которая была совершенно в отчаянии, потому что потеряла все в Варшаве, а теперь здесь в городе хотят продать цирк и совершенно их разоряют. Мне сделалось плохо, я все время плакала. Посетила Ирину и видела прелестную маленькую Baby. К обеду пришли все мои внуки и Даки с Кириллом.

21 декабря/3 января. Писала до 12, приняла Ольгу Бобринскую, которая уезжает сегодня вечером в Киев. Рассказала мне ужасную историю о домашнем хозяйстве своего сына. Оставалась до обеда. Затем встретилась с полковником Мейером, чтобы попрощаться с ним. Я поинтересовалась, когда он уезжает, он ответил – как только я приму германскую сестру, так что я увижу ее завтра. Погуляла немного в саду, только 1 градус, но идет снег. Зина пришла к чаю и ужину.

22 декабря/4 января. Приняла в 10? Мейендорфа с 13-ю ампутированными, затем Ильина, Куломзина, затем сенатора Д.О.К., которые все работали в Красном Кресте. Затем вплоть до обеда я заканчивала письмо Аликс. После этого прибыла из Киева моя милая Ксения, большая радость. Она и Ирина немного перекусили, пока я должна была встретиться с германской сестрой, которая вместе с полковником Мейером побывала в Сибири. Не очень приятно. Затем с Ксенией поехала домой. Михень пришла к чаю.

23 декабря/5 января. Была свободна до 11¹/₂, затем пришла Апрак[сина], на минутку, после чего я приняла нового прокурора из Священного Синода Волжина, я долго говорила с ним, он произвел на меня хорошее впечатление. После этого был бедный Орбелиани, первый раз после смерти Сони, ужасно горестно.

24 декабря/6 января. Уже рождественский вечер. В 11 часов приняла С.С. Фанаетова из Красного Креста, который принес с собою фотографию своего госпиталя. Затем была одна в церкви. Петр пришел к обеду, посетила Евгению в день ее именин, посетила Ксению, чтобы повидать детей. Была в церкви в 6¹/₂, видела рождественскую елку Ксении и детей, очень скромную. Смертельно устала. Писала в большой спешке письмо Вальдемару, совершенно напрасно, т. к. глупые сестры еще остались и бедняга Мейер поедет позже.

27 декабря/9 января. Была в госпитале до 4¹/₂, очень красиво и уютно. Ники пришел в 5 часов один, оставался до 6¹/₂. Ольга, Митя пришли к ужину, теперь он переезжает в новый дом!

29 декабря/11 января. Приняла Ильина, Куломзина, затем Гончарова, который теперь командует Дагестанским полком, и Саблина, который теперь командует батальоном, произвел очень хорошее впечатление. К обеду пришел Бьюкенен и Фредерикс, Апрак[ина]. В 3 часа пришел митрополит Питирим и Михень, которая пела только для меня одной; оставалась дома. Зина пришла к чаю и ужину.

30 декабря/12 января. Закончила письмо Аликс, ездила по темной дороге в Царское с Зиной и С. Долг[оруким], обедали с Ники, Аlix и детьми, все здоровы, слава Богу. Я уехала оттуда в 2 часа, Ники уехал в 2¹/₂. Довольно холодно. Рада была вернуться домой. Получила письмо от любимой Аликс сразу после того, как отослала свое.

31 декабря/13 января. Приняла в 10¹/₂ Мейендорфа с 14-ю ампутированными, один из которых, Чугуевский, потерял один глаз и хочет вновь вернуться в полк. Видела Гадона, который находится в отчаянии в связи со смертью своего брата. Потом пришли Булыгин, Ермолов и Кауфман. Затем Миша, оставался до ужина, выглядит очень здоровым, слава Богу. После обеда еще приняла американского посла Мэри с женой, с которыми беседовала в течение часа до 3-х. Мальчики пошли со мною к Tе Deum, чтобы не оставаться совсем одни, послушали, Зина тоже. Так закончился этот горестный год, за который мы тем не менее должны благодарить Господа.

Письма императрицы Марии Федоровны – императору Николаю II

Публикуемые письма относятся ко времени пребывания Марии Федоровны в Киеве, куда она регулярно ездила по делам РКК.

3 декабря 1916. Киев

Милый дорогой мой Ники!

От души поздравляю тебя с именинами и шлю тебе самые горячие благопожелания. Дай Бог тебе счастья, здоровья и успехов во всем, главное, желаю тебе душевного покоя. Я совсем не знала, что ты поехал в Царское, и теперь даже не знаю, где ты проводишь [нрзб]. Мысленно я с тобою, мой милый Ники, ужасно сожалею не быть вместе.

Погода ужасная, дождь и сильный ветер, и сегодня мороз вместе с дождем. В саду совсем невозможно ходить, так грязно, т.ч. я гуляю на улице, где гораздо чище и веселее *и чувствуешь себя свободнее*.

Baby Ольга снова здесь, и такая радость ее видеть *сияющей от счастья*. Слава Богу. Она бывает каждый день у меня, один раз они вместе у меня пили чай, и он очень мил, натуральный и скромный. Мы все находимся под впечатлением *немецких предложений о мире. Все время одно и то же, он стремится стать в позу миротворца и возложить всю ответственность на нас, если они не будут приняты. Я очень надеюсь, что никто не попадется на эту уловку. Я совершенно уверена, что мы и наши союзники сохраним твердость и единство и отвергнем эту «великодушно» протянутую руку*⁴².

Я очень рада, что сестра милосердия (Ангелина) Пушкина (Толстая) была у тебя в Ставке после поездки в Германию к нашим бедным пленным. Она потом была у меня и много рассказывала. Как я тебе телеграфировала, Дания уже год тому назад предлагала *переправить к себе больных военнопленных, чтобы они были, по крайней мере, хорошо накормлены и остались в живых. К сожалению, однако, им так и не дали никакого ответа, хотя бы что-нибудь вроде «спасибо, собаки», и мне непонятно – почему, ведь это делается из чувства христианского милосердия и не будет ничего стоить, так как датчане подготовили все за свой счет. Я надеюсь, что после твоего приказа военному министру дело наконец сдвинется с места.

Посылаю одну бумагу, которую Вальдемар просил показать тебе. Это по поводу Det Store Nordiske Telegrafselskab, которое существует уже почти 50 лет и никогда не вызывало нареканий. Теперь датчан после их лояльной службы в течение всех этих лет совершенно несправедливо одним махом изгоняют из России, как если бы они были разрушителями. Словом, ты увидишь сам, что надо сделать*.

Надеюсь, что вы все здоровы, крепко вас всех обнимаю. Христос с тобою, мой дорогой Ники!

Всем сердцем любящая тебя

твоя старая Мама.

В декабре 1916 г. был убит Григорий Распутин. Заговор был раскрыт, убийц, среди которых был и великий князь Дмитрий Павлович, не судили, но по распоряжению царя выслали из Петрограда. Члены царской семьи, узнав о грозящей Дмитрию Павловичу высылке в Персию, 29 декабря составили коллективное обращение к царю (так называемое Письмо шестнадцати) с просьбой заменить последнему ссылку в Персию на жизнь под домашним арестом в одном из подмосковных имений ввиду его слабого здоровья. Ответ Николая был краток: «Никому не дано право заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, т. к. не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай»⁴⁴. С этого момента конфронтация между великими князьями и Николаем II стала резко нарастать.

Мария Федоровна, полностью осведомленная о происходящем, не разделяла позицию сына.

17 февраля 1917. Киев

Дорогой мой милый Ники,

Так давно не имела от тебя известия, что совсем заскучала и чувствую потребность, по крайней мере, письменно с тобою говорить. Так много случилось с тех пор, что мы не виделись, но мои мысли тебя не покидают, и я понимаю, что эти последние месяцы были очень тяжелы для тебя. Все это меня страшно мучает и беспокоит. Ты знаешь, как ты мне дорог и как мне тяжело, что не могу тебе помочь. Я только могу молиться за тебя и просить Бога подкрепить тебя *и подвигнуть на то, чтобы ты мог сделать для блага нашей дорогой России все, что в твоей власти*. Так как мы теперь говеем и стараемся очистить наши души, надо покопаться в себе и простить всем и самим просить прощение у тех, которых мы чем-либо обидели. Я уверена, что ты сам чувствуешь, что твой резкий ответ семейству глубоко их оскорбил*, так как ты совершенно незаслуженно бросил в их адрес ужасные обвинения. Надеюсь всем сердцем, что ты облегчишь участь Дмитрия, не пустив его в Персию, где климат летом столь отвратителен, что ему с его слабым здоровьем просто не выдержать. Бедняга Павел написал мне в отчаянии, что он даже не мог проститься с ним, ни благословить, как его выпроводили столь неожиданно…

Это так не похоже на тебя с твоим добрым сердцем поступать подобным образом. Это причинило мне много боли.

Я распорядилась установить на эту неделю маленькую походную церковь рядом с зеленым кабинетом, дабы не ходить дважды в день к Игнатьевым⁴⁶. В ней так приятно и уютно, так спокойно и хорошо.

Я пригласила доброго старого священника из Софийского собора. Одухотворенная службой, я успокоилась. Ничто не отвлекает меня, и это как раз то, чего только и можно желать для совершения молитв.

К несчастью, погода снова изменилась. Еще вчера был настоящий весенний день, а сегодня холодно, 10 градусов. А я надеялась, что зима уже закончилась.

Надеюсь, что вы все здоровы. Нежно вас всех обнимаю, мои милые. Храни тебя Господь. Желаю тебе всего хорошего, мой дорогой Ники.

Горячо тебя любящая

твоя старая Мама.

Baby Ольга тебя тоже целует.

Из дневника императрицы Марии Федоровны. 1917 год

Приведенные ниже записи императрицы за 1917 г. (ГАРФ. Ф. 642. Оп.1. Д.42; начат 1 января, окончен 24 апреля) отражают ее реакцию на происходившие в стране события.

28 февраля/13 марта. Абсолютно никаких сообщений из Петербурга. Очень неприятно. Игнатьевы прибыли к завтраку, он тоже ничего не слышал. Дума закрыта, почему? Говорят, что в такой момент это ужасная ошибка! Нужно быть действительно сумасшедшими, чтобы взять на себя подобную ответственность <…> (Л.29 об.).

В связи с беспорядками и ширившимся забастовочным движением в Петрограде, Николай II распустил Думу и приказал военному командованию «немедленно навести порядок». 27 февраля войска стали открыто бунтовать, начался захват правительственных зданий. С 27 февраля в столице установилась фактически двойная власть – Временный комитет Государственной Думы во главе с М.В. Родзянко и Совет рабочих и солдатских депутатов во главе с Н.С. Чхеидзе и А.Ф. Керенским.

1/14 марта. Написала Аликс. Из Петербурга ничего. Положение ужасное! Видела Фогеля, который рассказал, что знал. Стычки и столкновения. Волнения на улицах. Все это после закрытия Думы, мы можем благодарить ее за глупость и властолюбие в отсутствие Ники. Непонятно, как можно брать на себя такую ответственность. Столкновения на улицах. Призванные военные отказываются стрелять в народ. Полиция же стреляет. Много убитых! Родзянко встал во главе нового правительства, как в Греции… Все прежние министры смещены и арестованы. Джозеф Бот пришел к обеду. Сандро пришел в 12 часов к мессе. Была у Ольги (Л.30 об.).

2/15 марта. Приняла Шипова и Оболенского с Бекером. 36 лет я была шефом Кавалергардов. Все так прискорбно теперь! Ничего не слышно из Петербурга. Все так скверно. Потом пришел Фиджи Лейхтенбергский, чтобы выразить сочувствие по поводу происходящего. Очень мило! Получила, наконец, телеграмму от Миши, который находится с Ксенией в Петербурге. Была у Baby.

Слышали, что в Кронштадте было восстание, убит дорогой адмирал Вирен. Это ужасно! А также убито много других, сколько – неизвестно. Сандро пришел к обеду. Говорят, что мой бедный Ники в Пскове. Сейчас могу думать и говорить только обо всем этом кошмаре. Получила телеграмму от Ксении, в которой говорится, что никто не знает, где Н[ики]. Страшно, что происходит. Господи, помоги нам! (Л.31).

3/16 марта. Совсем не могла спать, поднялась в начале 8-го. Сандро пришел в 9¹/₄ и рассказал вещи, внушающие ужас – как будто Н[ики] отрекся в пользу М[иши]. Я в полном отчаянии! Подумать только, стоило ли жить, чтобы когда-нибудь пережить такой кошмар? Он <Сандро. – Ю.К.> предложил поехать к нему. И я сразу согласилась. Видела Свечина, а также моего Киру, который прибыл из Петербурга, где на улицах стреляют. Долгоруков также прибыл оттуда сегодня утром и рассказывал о своих впечатлениях. Бедняга Г. Штакельберг также убит в своей комнате. Какая жестокость!

Навестила Baby в надежде, что она тоже поедет с нами, но она еще не выздоровела. Я нахожусь от сего в полном отчаянии. Мы попрощались в 8 часов. Поехала с Граббе даже не на своем собственном поезде, который в настоящий момент находится в Петербурге. Граббе был в отчаянии и плакал (Л.31 об.).

Известие о том, что Николай II 2 марта 1917 г. подписал отречение от престола, по словам великой княгини Ольги Александровны, «поразило нас как гром среди ясного неба… Мы все были парализованы. Моя мать была вне себя, и я всю ночь провела у нее. На следующий день она поехала в Могилев, а я возвратилась к моей работе в госпитале»⁴⁸.

3 марта императрица в сопровождении зятя, великого князя Александра Михайловича, генерал-майора свиты князя С.А. Долгорукова и фрейлины Зинаиды Менгден прибыла в Могилев. Было очень холодно. Как вспоминала Менгден, они увидели царя, стоявшего в одиночестве на перроне, далеко от большой свиты. Он был спокоен и полон достоинства, но выглядел смертельно бледным. «Мой фотоаппарат, – писала Менгден, – лежал в столе в купе, и я намеревалась запечатлеть момент встречи. Однако в ту секунду я вдруг почувствовала, что не в состоянии это сделать – я не могла фотографировать царя в его несчастье.

Поезд императрицы остановился. Два казака и два офицера стали у дверей вагона Марии Федоровны. Она спустилась вниз и пошла навстречу своему сыну, который медленно приближался к ней. Они обнялись. Окружающие приветствовали их, склонив головы. Воцарилась глубокая тишина. Затем мать и сын вошли в небольшой деревянный сарай, служивший, по-видимому, гаражом. <…> Когда после некоторого промежутка времени императрица-мать и царь вышли наружу, их лица были спокойны и ничто в их облике не выражало той глубокой боли, которую они испытывали».

4/17 марта. Спала плохо, хотя постель была удобная. Слишком много тяжелого. В 12 часов прибыли в Ставку, в Могилев в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции, мы отправились вместе в его дом, где был накрыт обед вместе со всеми. Там также были Фредерикс, Сер[гей] М[ихайлович], Сандро, который приехал со мной, Граббе, Кира, Долгоруков, Воейков, Н. Лейхтенбергский и доктор Федоров. После обеда бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Он открыл мне свое кровоточащее сердце, мы оба плакали. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять ситуацию с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем – чтобы спасти страну – предложил образовать новое правительство и… отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться со своим сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он наконец сдался и подписал манифест. Ники был невероятно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении. Меня как будто ударили по голове, я ничего не могу понять! Возвратилась в 4 часа, разговаривали. Хорошо бы уехать в Крым. Настоящая подлость только ради захвата власти. Мы попрощались. Он настоящий рыцарь (Л.32).

5/18 марта. <…> Была в церкви, где встретилась с моим Ники, молилась сначала за Россию, затем за него, за меня, за всю семью. В 11 часов служба окончилась.

К завтраку приехал Александр и просил меня, чтобы Ники уехал. Я спросила – куда, за границу?! То же самое советовал Фредерикс. Ники сказал мне, что ему тоже советуют уехать как можно скорее, но он думает, что нужно дождаться ответа из Петербурга: безопасно ли там. Возможно, ответ придет завтра. Он был невероятно спокоен… (Л.32 об.).

6/19 марта. <…> позор перед союзниками. Мы не только не оказываем влияния на ход войны, но и все потеряли (Л.33).

7/20 марта. <…> написала письмо Аликс, получила, наконец, и от нее три старые телеграммы… Завтракала с Ники. Снег идет постоянно. Ники принял военных агентов, а я в 3 часа отправилась к себе. Все безнадежно плохо!

Приехал Александр, чтобы убедить Ники ехать сразу дальше. Легко сказать – со всеми больными детьми!

Все ужасно! Да поможет Бог! Ники приехал в середине дня с Лейхтенбергским. Я передала ему, что Александр и Вильямс советуют ему не задерживаться в Царском Селе. Прибыл Нилов и сказал, что Ники может завтра ехать… (Л.33 об.).

8/21 марта. <…> Один из самых горестных дней моей жизни, когда я рассталась с моим любимым Ники!

<…> Ники пришел после 12-ти проститься со Штабом и остальными. Завтракали у меня в поезде: Борис и мои. Был командир полка Георгиевских кавалеров. Замечательный человек, произвел на меня прекрасное впечатление. Ники прощался с ним и георгиевскими кавалерами. Сидели до 5 часов, пока он не ушел. Ужасное прощанье! Да поможет ему Бог! Смертельно устала от всего. Нилов не получил разрешения ехать с Ники. Все очень грустно! Большая часть свиты остается в Могилеве. С Ники поедут только: Лейхтенбергский, В. Долгоруков, Кира, проф. Федоров. (Л.34).

«На вокзале, – вспоминала графиня Менгден, – Царь сказал последние слова прощания и стал подниматься по ступенькам поезда, сопровождаемый флигель-адъютантом. Его флаг-капитан <К.Д. Нилов. – Ю.К.> хотел последовать за ним, но думские господа этому воспрепятствовали. Он поцеловал руку царя, сказав с горечью: «Мне не позволяют следовать за Вами»»⁵². Как пишет далее фрейлина – на противоположной стороне перрона у окна своего купе стояла Мария Федоровна, которая видела сына в последний раз.

9/22 марта. Пришел генерал Вильямс, я попросила его взять письмо для Аликс. Он – человек чести. Остается у Николаши, Алик пришел к завтраку. Когда я сегодня поднялась, у меня было страстное желание уехать отсюда прочь, из этого страшного места. Еще ничего не слышно от Ники. Говорят, бедный Бенкендорф тоже арестован. Настоящая анархия! Господи, помоги нам и защити моего несчастного Ники! Борис и Сергей пришли к чаю. Они все присягнули, нарушив клятву, новому правительству. Все ужасно! Поезд наконец прибыл в 5 ч[асов]. Алик пришел, чтобы попрощаться, после чего мы наконец-то покинули это ужасное, злополучное место (Л.34 об.).

Вечером 9 марта вдовствующая императрица и сопровождающие ее лица прибыли в Киев. Здесь все изменилось. На вокзале их никто не встречал – ни губернатор, ни казаки, раньше всегда стоявшие у дверей вагона. Поезд остановился у дверей царского павильона, как это бывало всегда, но теперь не было красной дорожки, которая всегда расстилалась у дверей вагона и вела в павильон. Она лежала свернутой, так что приехавшие вынуждены были перешагивать через нее, чтобы идти дальше. Царские короны с дверей вагона также были сняты. «Доехав до дворца, – пишет Зинаида Менгден, – мы увидели пустой флагшток. Царского штандарта не было. В вестибюле дворца стояли губернатор и дворецкий, а рядом несколько полицейских служащих. Я увидела, что они сменили свои блестящие пуговицы на униформе на обычные черные».

По возвращении в Киев, Мария Федоровна, по воспоминаниям Ольги Александровны, была неузнаваема. «Я никогда не видела мать в таком состоянии. Сначала она сидела молча, затем начинала ходить туда-сюда, и я видела, что она больше выведена из себя, нежели несчастна. Казалось, она не понимала, что случилось, но винила во всем Аlix». В письме от 13 марта 1917 г. из Киева сестре Ксении великая княгиня Ольга Алесандровна старается пересказать случившееся, хотя и признается, что «пережитое не поддается описанию». «Несчастная М[ама], – пишет она, – не может осознать всего; ее позиция в жизни состоит в том, чтобы жить понемногу, потихоньку. Мы постоянно обсуждаем ситуацию, сначала все приводит ее в состояние неистовства и ярости, потом она постепенно немного успокаивается, приходит в себя и смиряется со всем. Если бы только можно было не опасаться за судьбу Н[ики] и детей… Я бы не беспокоилась, будь они на английской территории, а ты? К нашему двоюродному брату я чувствую неприязнь. Все его письма напечатаны» (ГАРФ. Ф. 662. Оп.1. Д.212. Л.90–91 об. Пер. с англ.).

Отречение Николая II вызвало бурную реакцию у членов царской семьи. (Примечательно, что великий князь Кирилл Владимирович явился в Думу с красным бантом и выразил поддержку Временному правительству 1 марта 1917 г., то есть за день до отречения царя.) Великие князья Николай Михайлович и Павел Александрович дали интервью с резкой критикой царя. Они приветствовали февральскую революцию и высказывали свою поддержку новой власти. Даже великая княгиня Елизавета Федоровна прислала из Москвы телеграмму Временному правительству о своей лояльности.

Другой точки зрения держался великий князь Георгий Михайлович, брат великого князя Николая Михайловича. В письме великой княгине Ксении Александровне от 14 марта 1917 г. из Гатчины он писал:

Душка Ксения,

Тебе, вероятно, известно, что я прибыл в Петроград на Варшавский вокзал в ночь с 27 на 28 февраля. Я спокойно спал в своем вагоне, но вот меня разбудил Дубарев и говорит, что в городе идет стрельба и форменный бунт. Мой мотор за мной приехать не мог, а пришел только Батасов, который пробирался на вокзал более двух часов и сообщил о том, что там происходит, тогда я попросил увезти меня с моими вещами в Гатчину, и вот нашли паровоз, который согласился меня отвезти; в 10 час. утра я уехал и в двенадцатом часу прибыл в Гатчину, сегодня – ровно две недели тому назад. С тех пор я проживаю у Миши и Наташи; они страшно любезны со мною и меня от себя не отпускают. Чуть не каждый день я пробую и пытаюсь соединиться с тобой. Но мне это не удается. Душка, моя милая, как бы мне хотелось утешить тебя, хоть чем-нибудь, одна только на все Воля Божья, и нет никакого сомнения, что Господь ведет все к лучшему и надо потерпеть смиренно ниспосланные Им великие испытания, и потом все будет хорошо. Все мы более или менее знали, что этим должно было все кончиться, предупреждали, говорили, писали. У меня совесть совсем чиста, т. к. 12 ноября из Штаба Брусилова с его ведома и через него я писал Ники и предупреждал, что грозовые тучи надвигаются, которые все сметут, и умолял его учредить Ответственное министерство, но, увы, он не внял ни моим мольбам, ни мольбам Сандро, Николая, Алексеева, отца Шавельского, Кауфмана и многих других беззаветно преданных ему людей. Теперь это безвозвратно. Очень вероятно, <что> будет введена республика, несмотря на то что большинство этого не желает, но меньшинство уже терроризировало благомыслящую часть, и она молчит и прячется. Даже мои честные музейцы и те пока не хотят республики, но она, по-моему, имеет очень большие шансы.

Ты не можешь себе представить, насколько больно читать этот помой, который выливается во всех газетах на бывшего императора; лежачего не бьют, но это пишут жиды.

Но, к ужасу моему, я прочел отвратительную статью моего старшего брата, т.е. с его слов написанная корреспонденция, а затем «интервью» Кирилла и, наконец, третьего дня Павла. Боже мой, какая гадость, это низко и недостойно, это месть, но кому они мстят? – Лежачему. Они его теперь не боятся и мстят. Мы можем говорить между собой о чем нам угодно, но выносить грязь на улицу и поносить несчастного человека – это низко. Даже на словах эти выходки великих князей произвели скверное впечатление. Конечно, я и до сих пор в ярости против Аликс и так останусь на всю жизнь; она его погубила, в этом нет никакого сомнения. Теперь я хлопочу, чтобы меня отпустили к моей семье, впрочем, я об этом хлопочу с первого дня революции, но мне не хочется, чтобы думали, что я убежал, и поэтому я хочу обставить это вполне легально. У меня есть теперь надежда, что меня отпустят, можешь себе представить, что будет за радость для меня, когда я окажусь окруженный женой и детьми!

Я ежедневно теперь молюсь, чтобы Господь послал меня к семье. Мне сказали, что ты, вероятно, скоро уедешь в Ай-Тодор и будто Мам? и все вы будете там. Дай Бог Вам всем всего хорошего.

Душка, напиши мне письмецо. Когда же исправят телефон? Это все из-за пожара в Литовском замке.

Целую твои ручки и мысленно, и молитвенно.

Всегда с тобой

твой верный брат Георгий.

Письма императрицы Марии Федоровны – греческой королеве Ольге Константиновне

Возвратившись из Ставки, Мария Федоровна описывает пережитое ею в Могилеве своей невестке, вдове ее брата Вильгельма – короля Греции Геoрга I, с которой императрица была очень дружна. После смерти супруга в 1913 г. Ольга Константиновна подолгу жила в России. В России жили ее дочери (Александра и Мария), вышедшие замуж за великих князей Павла Александровича и Георгия Михайловича, ее сын королевич Николай был женат на великой княжне Елене Владимировне. В феврале 1917 г. Ольга Константиновна жила в Павловске, занимаясь активной благотворительной деятельностью по линии РКК, и работала в госпитале, ухаживая за ранеными.

18 марта 1917 г. Киев

Мой ангел,

Если представится возможность, попытаюсь послать тебе весточку. Сердце переполнено горем и отчаянием. Представь, какие ужасные времена нам еще предстоит пережить. Не понимаю, как я осталась жива после того, как обошлись с моим бедным, любимым сыном. Благодарю Бога, что была у него в течение этих ужасных пяти дней в Могилеве, когда он был так одинок и покинут всеми.

Это были самые страшные дни в моей жизни. Испытания, которые посылает нам Господь, мы должны нести с достоинством, без ропота. Но как нелегко терпеть, когда вокруг такая злоба и ярость. Не могу тебе передать, какие унижения и какое равнодушие пережил мой несчастный Ники. Если бы я не видела это своими глазами, я бы никогда этому не поверила.

Он был как настоящий мученик, склонившийся перед неотвратимым с огромным достоинством и невиданным спокойствием. Только однажды, когда мы были одни, он не выдержал, и я одна только знаю, как он страдал и какое отчаяние было в его душе! Он ведь принес жертву во имя спасения своей страны после того, как командующие <фронтами> генералы телеграфировали и просили его об этом. Bce они были одного мнения. Это единственное, что он мог сделать, и он сделал это!

Бедный старый Фредерикс вел себя как настоящий рыцарь, был так трогателен к Ники, воистину верный и сердечно преданный друг.

Нилов в последний момент не получил разрешения ехать с ним, что было очень жаль и гнусно с их стороны. Можешь себе представить, что я чувствовала, когда прощалась с моим любимым несчастным сыном, не зная, надолго ли мы расстаемся и увидимся ли снова.

Моя душа разрывалась, и я никогда не смогу этого забыть. С тех пор, как я вернулась сюда, я ничего не знаю, как чувствуют себя дети, и когда, наконец, они уедут. Все мои телеграммы наверняка задерживаются. Я телеграфировала тебе из Могилева в день смерти нашего любимого Вилли и позже уже отсюда, но не получила ответа.

Была ли ты в Царском? Ужасно быть далеко и ничего не знать.

Здесь, однако, относительно спокойно, несмотря на «праздник свободы», который прошел позавчера с 7 утра до 6 часов вечера: процессии с красными флагами, Марсельезой и т.д. И хотя полиции не было, был относительный порядок. Совсем не было пьяных.

Можно ли было представить, что все это произойдет здесь, в России, и что народ так быстро и с такой радостью изменит свое поведение.

Оскорблены наши самые святые чувства. Правда, есть много свидетельств выражения любви и трогательной верности, которые так смягчают сердце. Я убеждена, что большая часть думает в основном так же, но страх за свою шкуру делает их невменяемыми.

Как-то раз я разговаривала с одним из моих старых казаков, он говорил так трогательно и красиво, что я чуть не расплакалась. Он был при нас в течение 35 лет. Теперь все казаки уволены, и я не знаю, что с ними будет. Они еще пока здесь, и я здесь, но что дальше? Из-за всего этого очень тяжело, и я не знаю, могу ли я по-прежнему держать так много дорогих мне людей?

Сандро, который был все время для меня, как сын, хочет непременно, чтобы я уехала с ними в Ай-Тодор. Но для меня ужасно горестно будет там в нашем маленьком уютном доме без моего любимого Саши. Для меня это настоящее испытание.

Конечно, хорошо, что можно будет жить там вместе с Ксенией и ее детьми, но Сандро настаивает, чтобы мы поднялись сразу, но это выглядит по-ребячески – сразу сорваться с места.

Эти 14 дней прошли относительно спокойно. Народ очень благожелателен и приветлив. Как всегда, меня приветствуют на улице. Однако, можешь себе представить, что памятник Столыпину снят. Все нелепо и непонятно, что означает. Как будто забыли, что идет война, и всё делают, чтобы помочь немцам. Началось брожение в армии. Солдаты убивают офицеров и не хотят больше сражаться. Для России всё будет кончено, всё будет в прошлом.

Мы с моей Ольгой просим благословения Божьего тебе и помощи нам всем. Поцелуй твоего дорогого Митю и поблагодари его за то, что он выполнил мою просьбу относительно инвалида, который был здесь у меня в госпитале. Поцелуй милую Мавру и Е.П. Обнимает тебя

любящая несчастная Минни.

Моя Ольга, к счастью, также за отъезд в Ай-Тодор. Некоторые из ее сестер <госпитальные сестры милосердия. – Ю.К.> – настоящие революционерки и анархистки.

Несмотря на уговоры ближайших родственников, Мария Федоровна не хотела покидать Киев и переезжать в Крым, мотивируя свой отказ тем, что желает быть ближе к своему сыну Ники. Она продолжала посещать госпиталь к большому беспокойству окружающих. Только после того, как в один из дней, подъехав к зданию госпиталя, она увидела закрытые госпитальные ворота, а главный врач, ссылаясь на мнение медперсонала, прямо заявил, что ее присутствие является нежелательным, вдовствующая императрица дала свое согласие на отъезд из Киева. К этому времени Киевский местный совет издал приказ о необходимости всем членам бывшей императорской семьи покинуть город.

В конце марта 1917 г. Мария Федоровна с дочерьми Ксенией и Ольгой, и их мужьями – великим князем Александром Михайловичем и полковником Н.А. Куликовским переехали в Крым. Здесь вдовствующая императрица находилась в течение двух с половиной лет, до апреля 1919 г., сначала в Ай-Тодоре, затем в Дюльбере и Хараксе. Это пребывание стало для нее практически домашним арестом, полным постоянных лишений и унижений.

В имении Ай-Тодор, кроме императрицы, проживали ее дочери: старшая – Ксения Александровна с мужем Александром Михайловичем и их семеро детей: Андрей, Никита, Ростислав, Федор, Дмитрий, Василий. Младшая дочь Ольга Александровна жила здесь со своим вторым мужем – подполковником в отставке Н.А. Куликовским и новорожденным сыном Тихоном. Вместе с ними были графиня Менгден, фрейлина великой княгини Ксении Александровны Софья Дмитриевна Евреинова и генерал Фогель.

В имении Чаир жили великий князь Николай Николаевич с супругой Анастасией Николаевной, князь С.Г. Романовский, граф С.В. Тышкевич с супругой, князь В.Н. Орлов, почетный лейб-медик, доктор Борис Захарович Малама и генерал Болдырев.

В имении Дюльбер обосновались великий князь Петр Николаевич с супругой Милицей Николаевной, их дети Роман и Марина, генерал А.И. Сталь с дочерьми Еленой и Марией.

В Кореизе жила внучка Марии Федоровны Ирина с мужем князем Ф.Ф. Юсуповым (младшим).

Все эти имения находились под наблюдением команды, состоящей из 72 человек, большей частью матросов Черноморского флота и солдат из Ялтинской дружины под командованием прапорщика В.М. Жоржалиани. Караульные посты были соединены между собой, а также с канцелярией начальника охраны, находившейся в имение Чаир, полевыми телефонами. Телефонная связь с Ялтой и Севастополем поддерживалась через станцию Кореиз.

За всеми лицами, проживающими в имениях Ай-Тодор, Чаир и Дюльбер, устанавливалась «тайная охрана». Наблюдение осуществлялось с согласия ЦИК Севастопольского Совдепа. «Мы состояли под домашним арестом, – вспоминал зять Марии Федоровны великий князь Александр Михайлович, – и могли свободно передвигаться лишь в пределах Ай-Тодорского именья на полутора десятинах между горами и берегом моря. Комиссар являлся представителем Временного правительства, матросы же действовали по уполномочию местного Совета. Притеснения следовали одно за другим. Был составлен целый список запретов и список тех лиц, которых разрешалось принимать. Временами разрешение на посещение неожиданно отменялось, но затем без всяких объяснений, вновь давалось. И так все время».

В апреле 1917 г. в Ялту приезжала следственная комиссия. По указанию Петроградского Совета были произведены обыски, в частности, личного имущества Марии Федоровны, изъяты дневниковые записи. Матросы забрали Библию, которую она привезла из Дании, не тронув, по счастливой случайности, шкатулку с фамильными драгоценностями.

В письме к Ольге Константиновне в Павловск Мария Федоровна подробно описывает перенесенные унижения.

4 мая 1917 г. Ай-Тодор

Мой ангел,

Попытаюсь послать тебе это письмо с надежной оказией, но это пока не просто. Я надеюсь, что ты получила два моих последних письма. Я же, после того как покинула Киев, не получила ни одного.

Мы живем здесь совсем отрезанными от мира. На нас смотрят здесь, как на настоящих преступников и опасных людей. Трудно в это поверить. А как грубо и непристойно с нами обращались на прошлой неделе во время домашнего обыска!

В половине шестого утра я была разбужена морским офицером, вошедшим в мою комнату, которая не была заперта. Он заявил, что прибыл из Севастополя от имени правительства, чтобы произвести у меня и в других помещениях обыск.

Прямо у моей кровати он поставил часового и сказал, что я должна встать. Когда я начала протестовать, что не могу этого сделать в их присутствии, он вызвал отвратительную караульную, которая встала у моей постели. Я была вне себя от гнева и возмущения. Я даже не могла выйти в туалет. У меня было немного времени, чтобы набросить на себя домашний халат и затем за ширмой – легкую одежду и пеньюар.

Офицер вернулся, но уже с часовым, двумя рабочими и 10–12 матросами, которые заполнили всю мою спальню. Он сел за мой письменный стол и стал брать всё: мои письма, записки, трогать каждый лист бумаги, лишь бы найти компрометирующие меня документы. Даже мое датское Евангелие, на котором рукою моей любимой мамы было написано несколько слов, – все было брошено в большой мешок и унесено. Я страшно ругалась, но ничто не помогло.

Так я сидела, замерзшая, в течение трех часов, после чего они направились в мою гостиную, чтобы и там произвести обыск. Матросы ходили по комнате в головных уборах и рассматривали меня; противные, дрянные люди с наглыми, бесстыжими лицами. Невозможно поверить, что это были те, которыми мы прежде так гордились.

Нельзя описать мои гнев и негодование! Такой стыд и позор! Никогда не забуду этого и, боюсь, не смогу простить им их поведение и беспардонное обращение.

Все мы были арестованы, каждый в своей комнате, до 12 часов, после чего, наконец, получили первый кофе, но не получили разрешение покинуть дом. Ужасно!

Я думала о А[лександре] М[ихайловиче], который был разбужен таким же образом, и у него тоже все было перерыто и разбросано по полу. Никогда не видела ничего подобного. Все это было для меня шоком. Я чувствовала себя убийственно плохо и совершенно не могла после этого спать.

Невероятно, чтобы собственный народ обращался с нами так же, как немцы обращались с русскими в Германии в начале войны.

К сожалению, не могу больше писать. Мысленно обнимаю тебя и прошу Бога, чтобы Он послал тебе благословение, мой ангел, моя маленькая сестра. Всем от меня большой привет.

Твоя, всегда любящая, несчастная сестра.

Несмотря на явную опасность, Мария Федорона не собиралась покидать Россию, не веря в прочность новой власти, а главное – в то, что участь ее старшего сына и всей царской семьи предрешена. Размышляя о причинах случившегося, императрица 4 мая 1917 г. писала своему брату, датскому принцу Вальдемару: «Я, конечно, давно предчувствовала, что это случится, о чем несколько раз уже писала, но именно такую катастрофу предвидеть было нельзя! Как, оказывается, уже в прошлом году были возбуждены умы! Как долго играли с огнем, действуя наперекор здравому смыслу, закрывая глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать, и тем самым – способствовали революции.

Одна ошибка следовала за другой, почти каждую неделю смена министерства и, наконец, это невероятное назначение Протопопова, который оказался настоящим подлецом и предателем, а она считала его самым лучшим и преданным другом! Чтобы оправдать себя, он, наверное, говорил: «А как мне надо было себя вести с этими двумя сумасшедшими…» Какой низкий человек, негодяй, он все время лгал им в лицо, что все хорошо и что она умнее, чем даже Екатерина Вторая! Что, должно быть, она думает и чувствует сейчас, несчастная!

Я не получала от них совсем никаких известий, очень обеспокоена и не знаю, как чувствует себя мой бедный Ники и как с ним обращаются. Все более чем жестоко, и ты можешь представить, как все это мучает и терзает меня день и ночь. К тому же неизвестно, каково будет их денежное обеспечение, так как земли у семьи уже конфискованы, и потому, наверное, им остается питаться лишь воздухом и водой. <…>

Одна из стокгольмских газет сообщила, что судьба бросила меня якобы на сторону революции. Я была крайне возмущена, прочитав это сообщение, надеюсь, что никто из вас не поверил этому. Только сумасшедший может написать обо мне что-либо подобное. Пишут также и о том, что я как будто просила о разрешении уехать, но я и не думала делать это.

Мне, к сожалению, нечего просить у Красного Креста, все то, чем я владела, у меня забрали. К счастью, сейчас его возглавляет граф Игнатьев вместе с раньше возглавлявшим его Ильиным. В этом смысле я, вероятно, нахожусь в надежных руках. Слава Богу! <…>

Я никогда не могла представить себе, что нас вышвырнут и что придется жить, как беженцам, в своей собственной стране! (ГАРФ. Ф. 642. Оп.1. Д.615. Л.18. Пер. с дат. Ольги Крог)⁶⁶.

По жалобам Александра Михайловича и его жены Ксении Александровны относительно краж, имевших место во время майского обыска в Ай-Тодоре, из Севастополя прислали следственную комиссию, и 1 июня 1917 г. все члены бывшей императорской семьи были заслушаны.

Три недели спустя Мария Федоровна рассказывает об этом невестке в письме в Павловск.

21 июня 1917 г. Ай-Тодор

Мой милый ангел,

Не могу выразить тебе, как я счастлива получить, наконец, от тебя сердечное письмо. Спешу поблагодарить тебя от всего сердца.

Для меня огромная радость получить весточку от родных и близких, настоящий праздник и огромное утешение в моей теперешней жизни, так как я чувствую себя совершенно потерянной и ненужной.

Со времени моего последнего письма, я пережила страшные унижения. Новая Комиссия, состоящая из 14 лиц, прибыла из Севастополя, чтобы провести допрос по обстоятельствам дела. Комната была оборудована под трибунал с большим столом, вокруг которого сидели «генерал» и другие судьи. Нас всех вызывали, и мы должны были отвечать на вопросы.

Для того, чтобы не говорить, я сделала на листке бумаги короткую запись. К счастью, со мной был Сандро, и это придавало мне силы и уверенность. Я сидела между матросом и солдатом, дрожа от гнева и негодования из-за неслыханного обращения.

После того как бумага была зачитана и начался допрос, один из судей спросил меня, могу ли я вспомнить, что я говорила тем, кто делал обыск. Я отвечала громким и отчетливым голосом: «Естественно, я <не> смогу вспомнить. Это более чем вероятно, особенно, если вас будят ночью посторонние люди в вашей спальне». Не могу вспомнить, какие слова я еще говорила. Они были записаны в новом протоколе, который затем был подписан.

Ты можешь представить себе, как я кипела внутри. Эта комедия продолжалась полчаса, после чего я, наконец, получила разрешение уйти. Бедняга Ксения должна была дважды давать показания по поводу кольца, которое было у нее украдено во время обыска – прекрасного рубина, подаренного ей Сандро по случаю рождения детей. Они так до сих пор и не получили назад свои вещи.

Только вчера мне возвращено мое датское Евангелие, чему я, как ты можешь себе представить, была страшно рада. Но все мои письма и остальные вещи они, негодяи, задержали. Не могу описать, с каким горестным участием я думаю о тебе, моя дорогая маленькая сестра.

Все стали теперь злыми и жестокими и имеют теперь лишь одно право – предавать и убивать. Я была бы счастлива умереть, лишь бы не переживать весь этот кошмар! Однако на все Воля Божья! Но все-таки трудно понять, как Господь допускает все эти несправедливости и все то дурное, что происходит вокруг!

Каждый раз, когда мы куда-либо выезжаем, – мы должны спрашивать разрешение караульного. Ежедневное маленькое унижение. Они никогда не здороваются. Стоят в своих будках или выходят с газетой в руках и сигаретой во рту, чтобы открыть нам калитку. Ужасно! Невозможно поверить, что это те же матросы, которыми мы раньше гордились. У меня всегда возникает желание сказать им что-то грубое или плюнуть в их сторону, так отвратительно все это видеть!

Бедняга Долгоруков безутешен в своем горе. По старой привычке он приходит ко мне каждое утро. Он потерял свою прелестную жену. Теперь он живет один с маленькой дочерью и своей матерью.

В эти дни вокруг все очень красиво, хотя часто гремит гром и идет дождь. Я никогда не видела такого богатства роз, цветов и деревьев. Природа прекрасна. Но, к сожалению, ею невозможно наслаждаться, когда такое подавленное настроение. Единственным успокоением для меня могла бы быть вода, но она так далеко от дома, что совершенно невозможно идти до нее под палящими лучами солнца. Приемлемым местом мог быть Мисхор, но там так людно…

У моей Ольги все, слава Богу, хорошо. Она постоянно в движении, делает длинные прогулки. У нее собственное домашнее хозяйство, и она обедает у меня только по воскресеньям. Она посещает меня со своим мужем два раза в день. Я обедаю у себя, как правило, с тремя внуками, которые меняются каждый день, они очень милы и веселы.

Ксения чувствует себя относительно хорошо. Они оба сердечно обнимают тебя. Сандро, который так хорошо чувствовал себя в Киеве, был весел и общителен, стал невероятно молчаливым, совсем не разговаривает. Это не делает общение приятным. Можно понять, какие громадные изменения произошли в его душе. Если раньше он был целиком поглощен большой работой, теперь оказался совершенно без дела. Это, конечно, ужасно. Я думаю, хорошо еще, что он теперь вместе с нами, так как мы все находимся в одинаковом горестном положении. Нас здесь немного. Кроме членов семьи, только Зинаида Менгден и С. Даннис, еще два моих казака и Франц Кобб, а также немного слуг.

Мои мысли постоянно с тобой, моя дорогая, я очень по тебе скучаю. Надеюсь, что ты сможешь послать мне письмо с Ириной и Феликсом, которые, наверное, скоро покинут Петербург⁶⁸. Ужасно, что нет возможности писать и слышать друг друга. Я так ничего не получила ни от Aликс, ни от Вальдемара. Нет ничего и от моего бедного Ники.

Меня радует лишь то, что я изредка могу послать ему маленький привет. Как, должно быть, он, бедный, страдает.

<Не ранее 12/25 августа> 1917 г. Ай-Тодор

Мой дорогой, милый ангел,

Я так благодарна тебе за твое последнее милое письмо, которое Вера принесла мне. Оно доставило мне огромную радость и было большим утешением, особенно после того, как я получила сообщение об отъезде Ники в Сибирь. Это был шок для меня.

Ты, вероятно, видела милого Бенкендорфа, и он наверняка рассказал тебе о «прекрасном обращении» с Ники во время его отъезда в Сибирь. Их заставили ждать поезда всю ночь – с полуночи до утра – не раздеваясь!

Но самое отвратительное было то, что вначале им дали понять, что они едут в Ливадию. Наверное, для того, чтобы они обрадовались. Затем сказали, что они должны взять с собой теплые вещи, и только после этого они, бедняжки, наконец поняли, что едут не на юг. Какой грех издеваться над людьми!

Я нахожусь в полном отчаянии и смятении, далее не могу писать об этом. Я только хочу, чтобы негодяи и палачи, придумавшие все это, понесли заслуженное наказание. Как подло и гнусно они действуют и каким образом они «разрешили» двум братьям <Николаю II и Михаилу Александровичу – Ю.К.> проститься! Только десять минут. И ни секунды наедине да еще в присутствии двух свидетелей. Они даже не могли поговорить, а только увиделись. Можно только удивляться, какими бессердечными могут быть люди! Почему это так?!

Но, может быть, для них будет лучше, что они уехали из Царского Села. Может быть, там они получат больше свободы, чем имеют теперь? Не верю, что вообще можно ожидать чего-либо хорошего от таких скверных людей!

Ты права: временами, когда кажется, что уже невозможно все это выносить, Господь посылает нам нечто вроде лучика света. Действительно, именно в этот вечер, когда я чувствовала себя совсем потерянной, моя милая Ольга родила Baby, маленького сына, который, конечно же, принес в мое разбитое сердце такую неожиданную радость! Накануне этого события, когда Ольга была у меня, она мне ничего не сказала, хотя уже предчувствовала это.

Baby родился в одиннадцать вечера. Получив это известие, я бросилась к ней и видела, какое блаженство испытывала она от того, что у нее наконец был свой Baby, по которому она, бедная, уже много лет так тосковала.

Слава Богу и спасибо Ему за то, что у нее все нормально и хорошо. Все произошло без врача, он пришел только тогда, когда все уже окончилось, а Ольга кормит грудью сама, выглядит цветущей и чувствует себя как рыба в воде. Большое счастье и милость, что она выдерживает такие заботы, я боялась, что в ее возрасте ей это будет трудно. Слава Богу! В то утро, когда она была у меня, я и не предполагала, что это должно произойти так скоро!

Я очень рада, что Baby появился как раз в тот момент, когда от горя и отчаяния я ужасно страдала. И вдруг такая радость! В понедельник в их доме было крещение. Мальчика назвали Тихоном. Муж Ольги очень трогательный, хороший и основательный человек. Постоянно о ней заботится. Они невероятно счастливы вместе.

Обстоятельства тех дней ярко предстают из письма обер-гофмейстера императрицы князя Г.Д. Шервашидзе великому князю Николаю Михайловичу:

20 ноября 1917 г. Ай-Тодор

Ваше Императорское Высочество!

Осмотрелся, вошел в колею и докладываю: здесь в различных домах живут: Ее Величество, семья вел. кн. Александра Михайловича, вел. княгиня Ольга Александровна с мужем и с ребенком, графиня Менгден, С.Д. Евреинова, Н.Ф. Фогель и Долгорукий. Я живу с четырьмя последними в нижнем доме в первом этаже. Во втором этаже живет комиссар бывшего Временного Правительства – Вас. Мих. Вершинин. Мы, обитатели Ай-Тодора, находимся под наблюдением Вершинина, депутата Севастопольского исполнительного комитета морского подпоручика Жоржелиани и 17-ти матросов. Я познакомился с Вершининым и Жоржелиани (гуриец); они оба произвели на меня недурное впечатление. Первый представляет из себя тип добродушного, но темного утописта непереваренных социалистических теорий, а второй – сына «Картвелия страна…», который отлично понимает, что <всё> чепуха и что здесь, к счастью, вся сила в нем.

Хозяйством в Ай-Тодоре (за исключением дома Ольги Александровны) заведует Н.Ф. Фогель, что в настоящее время продовольственного кризиса представляет немало затруднений. Забыл сказать, что здесь гостят: княгиня А.А. Оболенская, О.К. Васильева и сестра милосердия Тат. Андр. Громова.

Здоровье Ее Величества за последнее время совершенно поправилось. Она начала свои прогулки и ходит так быстро по здешней пересеченной местности, что я не могу за нею следовать. Ее Величество приводит нас всех в восторг тем достоинством, с которым себя держит. Ни одной жалобы на стеснительное, не снившееся Ей положение, в каком Она пребывает, спокойное и приветливое выражение, одним словом, такая, какою всегда была. Какою была Она некогда в Москве, в светлый день Своего коронования, какою бывала в снегах Абастумана и на банкетах la Buckingham Palais, такою же была и здесь 14-го числа, когда мы с нескрываемым волнением поздравляли ее с днем рождения. Совершенно естественно и весело <она> выражала Свое удовольствие, что по случаю торжества к завтраку подали пирог, а к чаю – крендель и т.п. Такое Ее поведение немало подымает и наше расположение духа и помогает нам легче переносить тягости заключения и царящего уныния.

Ее Величество получает письма из Тобольска, от сына и внучек. Они пишут, что кое-как, наконец, устроились, и устроились довольно уютно, и что относительно даже лучше, чем это было в Царском Селе.

Как Вам известно, мы совершенно изолированы от внешнего мира, не можем никого принимать к себе; телефон снят. Эта мера применяется к нам с большею или меньшею строгостью в зависимости от бессмысленных и недобросовестных слухов, распространяемых подозрительными людьми, вроде того, что в Ялте открыт заговор монархистов, или, что из Тобольска Государь бежал в Америку и т.п. Оба комиссара очень хорошо знают, что подобные слухи ни на чем не основаны, но считают своим долгом (в наших интересах) как можно строже относиться к обитателям Ай-Тодора. Я уверен, что комиссары правы в своей осторожности, но тем не менее положение наше иногда бывает неудобное.

Ввиду изложенного, мы ничего положительного не знаем, что происходит вокруг нас в Крыму. По слухам татары в стремлении к самоопределению решили восстановить на полуострове ханскую власть и уже избрали будто бы кого-то ханом. Если это правда, то интересно было бы знать, как это событие может отразиться на живущих в Ай-Тодоре. Ведь мы живем в эпоху чрезвычайных неожиданностей и ежедневно приходится восклицать по-тифлисски: «Удивился, что случился».

О том, что происходит в столицах, мы знаем только по слухам и то очень мало. Газеты и письма получаем неаккуратно и с большим опозданием, так как они проходят через цензуру разных самочинных организаций.

В свободное время, пока я нахожусь у Ее Величества (а именно утром до 12¹/₂ ч. и после завтрака от 2 до 7¹/₂ ч.), провожу в чтении книг, которые привез с собой.

С большим удовольствием прочел данные Вами воспоминания графа de Rochechouart⁷² <Рошешуара. – Ю.К.>. Сочинение это не внушило мне больших симпатий к личности его автора, но зато я почерпнул в нем несколько интересных сведений о Кубани и о черкесах в первые годы прошедшего столетия. Любопытно было узнать, что в 1811 г. Марья Антоновна Нарышкина с дочерью Софиею и многочисленной свитою посетила эти местности при столь торжественной обстановке, сопровождала отряд в экспедиции против черкесов и доехала до Анапы, где провела три дня. Это было для меня совершенно ново.

3 декабря

Пользуюсь отъездом Шипова, чтобы передать это письмо. Нового у нас ничего нет. На место Жоржелиани прислан к нам новый депутат. Все наши усердно Вам кланяются.

Всеподданнейший слуга

Г. Шервашидзе.

Императрица Мария Федоровна – Николаю Романову

Несмотря на все чинимые препятствия, переписка между членами царской семьи все-таки осуществлялась. От Николая II и его дочерей, хотя и очень редко, но все же приходили в Крым письма. Великие княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна регулярно направляли в Тобольск письма, подробно рассказывающие об их жизни. Сохранилось единственное письмо этого периода Марии Федоровны к сыну.

21 ноября 1917 г. Ай-Тодор

Дорогой мой, милый Ники!

Только что получила твое дорогое письмо от 27 окт[ября], которое меня страшно обрадовало. Не нахожу слов тебе достаточно это выразить и от души благодарю тебя, милый. Ты знаешь, что мои мысли и молитвы никогда тебя не покидают – день и ночь о вас думаю, и иногда так тяжело, что кажется, нельзя больше терпеть. Но Бог милостив. Он нам дает всем это ужасное испытание. Слава Богу, что вы все здоровы и, по крайней мере, живете уютно и все вместе. Вот уже год прошел, что ты и милый Алексей были у меня в Киеве. Кто мог тогда думать, что ожидает и что мы должны пережить! Просто не верится! Я только живу воспоминаниями счастливого прошлого и стараюсь забыть, если возможно, теперешний кошмар.

Миша мне тоже написал о вашем последнем свидании, *встрече в присутствии свидетелей* и о вашем категоричном отъезде, столь возмутительном!

Твое дорогое первое письмо от 19 сент[ября] я получила и извиняюсь, что до сих пор не могла ответить <из-за болезни. – Ю.К. >, но Ксения тебе объяснила.

Я ужасно сожалею, что тебя не пускают гулять. Знаю, как это тебе и милым детям необходимо. Просто непонятная жестокость! Я, наконец, совсем поправилась после длинной и скучной болезни и могу снова быть на воздухе, после 2 месяцев. Погода чудная, особенно эти последние дни. Живем мы очень тихо и скромно, никого не видим, т. к. нас не пускают из имения, что весьма несносно. Еще, слава Богу, что мы вместе. Ксения и Ольга со своими внуками поочереди у меня обедают каж[дый] день. Мой новый внук Тихон нам всем, право, приносит огромное счастье. Он растет и толстеет с каж[дым] днем и такой прелестный, удивительно спокойный. Отрадно видеть, как Ольга счастлива и наслаждается своим Baby, которого она так долго ждала. Они очень уютно живут над погребом. Она и Ксения каждое утро бывают у меня, и мы пьем какао вместе, т. к. мы всегда голодны. Провизию так трудно достать, особенно белого хлеба и масла нам очень не достает, но иногда добрые люди мне присылают (Papa Felix прислал крабов и масла), чему я очень благодарна.

Кн[язь] Шервашидзе недавно приехал, что очень приятно. Он всегда в духе, забавен, так рад быть здесь, отдохнуть после Питера, где было так ужасно.

Я была очень обрадована милыми письмами Алексея и моих внучек, которые так мило пишут. Я их обеих благодарю и крепко целую. Мы всегда говорим о вас и думаем! Грустно быть в разлуке, так тяжело не видеться, не говорить! Я изредка получаю письма от т[ети] Alix⁷³ и Waldemar, но эти письма так медленно идут и я жду их так долго. Понимаю, как тебе приятно прочесть твои стар[ые] письма и дневники, хотя эти воспоминания о счастливом прошлом возбуждают глубокую грусть в душе. Я даже этого утешения не имею, т. к. при обыске весной все похитили, все ваши письма, все, что я получила в Киев, датские письма, 3 дневника и пр. и пр., до сих пор не вернули, что возмутительно… и спрашивается зачем?

Сегодня 22 нояб[ря] – день рождения дорогого Миши, который, кажется, еще сидит в городе. Дай Бог ему здоровья и счастья. Погода вдруг переменилась, сильный ветер и холодно, только 3 гр[адуса] и, хотя топится, довольно сыро в комнатах и мои руки мерзнут.

Никита был у дантиста К[острицкого], только через него слышала про вас немного. Радуюсь, что у бедного Алексея больше не болят зубы и что он кончил с вами свою работу.

Надеюсь что Iza B.⁷⁴ благополучно приехала и поправилась после операции. Пожалуйста, кланяйтесь им всем тоже Ил. Татищеву.

Кто с вами из людей, надеюсь, что добрый Тетеретников поехал с тобой. У меня только остались Ящик и Поляков, которыми я не могу достаточно нахвалиться, такие чудные верные люди. Они служат у меня за столом и очень ловко подают. Кукушкин с Ящиком большие друзья и много болтают.

6 дек[абря] <день именин Николая. – Ю.К.> все мои мысли будут с тобою, мой милый, дорогой Ники, и шлю тебе самые горячие пожелания. Да хранит тебя Господь, пошлет тебе много душевного спокойствия и не даст России погибнуть!

Крепко и нежно тебя обнимаю. Христос с вами.

Горячо любящая тебя

твоя старая Мама.

Письма великой княгини Ольги Александровны – великой княжне Марии Николаевне

5–6 декабря 1917 г. Ай-Тодор

Здравствуй моя дорогая душка Мария!

Получила открытку твою в письме одной из сестер, за что очень благодарю. Только что пили чай Зина Менгден и Николай Федорович. Мы их встретили в саду – они шли к морю, а мы с Николаем Александровичем были заняты собиранием шишек и грибов. Собрали много того и другого. Занятие очень веселое и полезное – в особенности тащить в гору домой!

Зина ужасно милая, и чем больше и больше ее знаешь, тем больше можно ее любить и даже любоваться ее характером и душой: простой, хороший человек. Бабушка ее нежно любит. Фиалки цветут в саду – не в лесу, а так, в клумбах. Знаешь, куст такой – Oleo Fragrance называется – чудно пахнут мелкие беленькие цветочки? А листья немного похоже на «Ноlly». Теперь это тоже в цвету. Хризантемы опять начали цвести, и погода теплее, сегодня идеально было.

Тихон долго рассматривал Зину, а затем собрался заплакать, и его отец ничего лучшего не нашел сказать: «Тишенька, не стоит на нее смотреть». Она очень смеялась, а Ник. Федорович спросил ее, вернется ли она когда-нибудь в дом, где с нею хозяин так нелюбезен, – и она сказала, что да, она любит, когда говорят так прямо и грубо. Потом я, тоже не думая, сказала, что теперь я такая же толстая, как Вы, и т.д., – а она, бедная, в отчаянии от своей полноты и не любит, когда это замечают.

Кончаю письмо 6-го декабря. Вспоминаю всегда чудный парад всех любимых частей и как мы любили этот день. Николай Александрович, будучи тоже именинником сегодня, был вместе со мною приглашен завтракать к бабушке. Ели крабы, и курицу, и печенье, яблоки. Затем пришел другой именинник, а именно Николай Федорович, и мы, попрощавшись, вернулись домой к Тихону и больше не выходили, т. к. он так уютно лежал у меня на коленях, сперва кушал чрезвычайно долго и со смаком, а затем улыбался и играл со мною, что было невозможно его оставить! В начале холодов было у нас очень холодно в квартире, в особенности в спальне – не больше 8–10 градусов, и ночью бедный маленький просыпался с ледяшками вместо ручек – и только отогревался у меня в кровати! Так жалко его! Но слава Богу, он не простудился, и теперь топят и стало теплее.

Ну до свиданья, толстая моя душка Мария. У бабушки стоит открытка от Алексея⁷⁹. Она была очень рада ее получить. Вся семья Кукушкиных⁸⁰ шлет свой привет всем. Храни вас Господь Бог, дорогие мои.

Любящая тебя

твоя старая тетя Ольга.

23 февраля 1918 г. Ай-Тодор

Милая душка Мария,

Спасибо за твое письмо хорошее. Наверное, если ты катаешься теперь с горки в саду, у тебя еще прибавилось много шишек на лбу и синяков повсюду. У нас тут что день-то новость, да, конечно, неприятные новости. Они не касаются семьи Кукушкиных особенно, Ай-Тодор – уже не собственность дяди Сандро. Конечно, много очень разговоров и событий, которые ежедневно меняются, – по этому поводу. По всему побережью то же самое. Пока домa еще не отняты, т.е. можно в них жить. Погода все еще холодная – вот на днях 5° мороза, и снег полежал и лишь растаял на другой день. Тихон совсем не гуляет – очень редко, когда тихо – выносим, и он сперва очень радуется и рассматривает все вокруг, но очень быстро его шляпа оказывается на одном боку или над самыми глазами и он делается сонным. Жаль, что нет колясочки; на руках таскать его по горам утомительно – да и ему не очень удобно. Давно обещали дать нам колясочку маленькой Ирины⁸¹ (у них две) но, вероятно, со всеми неприятностями и волнениями просто забыли, а мне стыдно напомнить. Дождемся тепла – и тогда спрошу опять. С трудом получаем свои деньги из банка. Дают не более трехсот в месяц – этого при ужасной здешней дороговизне не хватает. И так на этой неделе пришлось продать две пары сапог Ник[олая] Ал[ександровича]. – Смешно? не правда ли? К счастью, добрая милая Наталья Ивановна Орж[евская] прислала нам своего масла и окорока (нам и бабушке), и мы блаженствуем. Посылка после 2-х месяцев приехала благополучно. Получает ли от нас письма Илюша? Я ему <?> писала, но как будто письма оттуда и туда не ходят теперь. То же из Госпиталя – давно не было вестей, и я начала за них беспокоиться. Тихон такая душка невероятная! Когда встретишься с ним глазами, он сразу начинает улыбаться и «га!» говорит, знает собак, любит их гладить и щипать за уши. Много стал великолепно понимать, а лицо круглое, краснощекое и аппетитное – ужасно милое выражение глаз и рта. Одним словом – лучше лучшего. Добрый Ящик очень был рад твоему поклону и массу вещей приказал тебе и всем написать. Он все еще не поправился, и я каждый день у него сижу и разговариваем. Мечтаем о жизни в станице, и он рисует планы мест, которые можно было бы купить (если бы были деньги). Очень приятно хоть помечтать о жизни уютной и среди милых людей. Очень часто приходит Зина к нам чай пить. Мы ее полюбили. Она очень простая и хорошая, и с нею можно по душам говорить – и она с нами тоже. С Тихоном не умеет обращаться и на всё, что бы он ни делал – делает ему улыбку и говорит: «Очень хорошо». Вчера, говорит, была в том доме Мити, но я ее не видела. Ничего нового не рассказывала, у них моторы отняли, и они все сидят по домам.

Мне как-то не пишется… Так много бы сказала, если увидела вас! А что Иза? Все еще на квартире? Видят ли ее другие? Правда ли, что она невеста Вали? То, что сестры называют «слабостями», – тут неисчислимое количество все время, так что это вполне понимаем. Послезавтра наш Тишка делается «полугодиком» уже. Быстро время идет. По новому календарю – ему уже давно больше… Посылаю 4 карточки – они не новые, а все с ноября месяца. Теперь ничего нельзя достать, чтобы снимать; посылаю, ибо ты любишь получать карточки. Бабушка и мы очень сердечно вас всех целуем и обнимаем. Храни вас Господь.

Любящая тебя, душка Мария,

твоя старая и любимая тетя Ольга.

Последний год и десять лет.

К весне 1918 г. обстановка в Крыму резко обострилась. Ялтинский Совет требовал немедленной казни всех Романовых, а Севастопольский – ждал приказа от Ленина. Комиссар Задорожный от имени Севастопольского Совета объявил Романовым, что они, как и лица их свиты, должны поселиться в имении Дюльбер, ранее принадлежавшем великому князю Петру Николаевичу. По его словам, эта акция была продиктована прежде всего заботой о безопасности членов бывшей императорской семьи. Замок Дюльбер по сравнению с открытым и незащищенным Ай-Тодором представлял собой крепость, в которой можно было укрыться.

В намерения Ялтинского Совета входил захват и расстрел заложников. Севастопольский Совет действовал в значительной степени по указанию Москвы. Положение с каждым днем становилось все опаснее. Однажды ночью к Дюльберу прибыл отряд Ялтинского Совета, намереваясь проникнуть во дворец. Задорожный отказался впустить кого бы то ни было. Ялтинский Совет наступал, и Задорожный вынужден был направиться в Севастополь за поддержкой. Тюремщики Романовых превратились в их защитников. Задорожный, желая спасти своих поднадзорных от расправы, объявил им, что из-за недостатка людей он не может гарантировать безопасность и поэтому настаивает, чтобы члены царской семьи также взяли на себя охрану Дюльбера. По его требованию была создана ночная сторожевая вахта.

Судьба всех членов бывшей императорской семьи висела на волоске. К началу лета Ялта была занята немцами, начавшими оккупацию Крыма. Для узников Дюльбера это оказалось в тот момент спасением.

Между тем в Крым из разных источников поступали сообщения о смерти императора. Так, в пришедшей 1 августа 1918 г. телеграмме из Киева говорилось, что Николай убит 16 июля, но Александра Федоровна и Алексей живы и находятся в безопасности…

По свидетельству Ксении Александровны, силы вдовствующей императрицы из-за нервного напряжения были на исходе, и боясь за ее здоровье, они с Александром Михайловичем противились проведению церковных панихид по Николаю II.

В сентябре 1918 г. Марию Федоровну по заданию Датского Красного Креста посетила датская медицинская сестра Ингеборг Ларсен, доставившая императрице письма от датской королевской семьи. Мария Федоровна сказала ей, что очень тоскует по Дании и особенно по Видёре (королевский дворец под Копенгагеном), но выразила сомнение, что в ближайшем будущем ей удастся приехать в Данию. По словам Ларсен, Мария Федоровна «была убеждена в том, что ее сын – царь Николай II – жив, и не верила слухам о его убийстве. Поэтому она хотела остаться в России»⁸⁴.

Осенью 1918 г. один из самых преданнных Марии Федоровне людей из ее ближайшего окружения князь Георгий Шервашидзе направил в Петроград датскому посланнику Харальду Скавениусу письмо, в котором просил сделать все возможное для выезда императрицы из России:

«<…>⁸⁵ в нынешних условиях Ее Величество подвергается различного рода опасностям и унижениям, которые постоянно возрастают. В связи с этим крайне необходимо переправить Ее Величество в безопасное место, укрыв ее там от несчастий и бед, где она могла бы иметь гарантии безопасности.

Я вижу только два таких места: Данию, которая является дорогой родиной Ее Величества, и Финляндию, где Ее Величество всегда пользовалась любовью и уважением населения. Но главный вопрос состоит в том, каким образом и когда возможно осуществить этот проект. Я, к сожалению, совершенно беспомощен, чтобы дать Вам какой-либо совет. И великий князь Александр Михайлович, и князь Долгорукий, и я живем здесь совершенно как затворники, не ведая о том, что происходит за стенами места нашего пребывания. Не видя никого в Ай-Тодоре, мы не в состоянии что-либо организовать, ни даже предложить, как это сделать.

Находясь в таком жалком и печальном состоянии, я счастлив был узнать, что Ее Величество в Вашем лице имеет энергичного рыцаря и поборника, готового всегда выступить в защиту интересов Ее Величества.

В качестве министра Дании Вы являетесь в данный момент тем единственным лицом, к которому можно обратиться за оказанием помощи и поддержкой в наших усилиях, направленных на облегчение участи Ее Величества. Поэтому с надеждой и доверием я жду от Вас решения этого вопроса, который нас всех здесь очень тревожит.

Единственно, в чем я совершенно уве. Поэтому с надеждой и доверием я жду от Вас решения этого вопроса, который нас всех здесь очень тревожит.

Единственно, в чем я совершенно уверен, – это то, что отъезд Ее Величества должен быть организован официальным образом, т.е. что Ее Величество должна отправиться в путь в сопровождении эскорта, в том числе делегата от центрального правительства (народных комиссаров), а также одного из членов Датской миссии, если Вы найдете это возможным.

Что касается остальных, то я не могу дать Вам какого-либо указания и совета.

У меня нет никаких представлений о том, удастся ли, несмотря на плачевное состояние железных дорог, провезти поезд Ее Величества через территорию всей России до границ Финляндии или, может быть, лучше организовать отъезд отсюда до Констанцы на французском пароходе с тем, чтобы уже оттуда отбыть в Данию.

Единственное, о чем я прошу Вас, это иметь в виду, что Ее Величество никогда не согласится покинуть эти места, если не будет предложения о возможности увезти с собою ее дочь – великую княгиню Ксению вместе с ее семьей.

Это все, глубокоуважаемый господин министр, что я из чувства долга обязан довести до Вашего сведения.

Ваше благородное и мужественное поведение летом, в период правления Керенского, дает мне уверенность в том, что в настоящих условиях Вы будете действовать таким же образом, и я премного огорчен, что, находясь далеко от Вас, не имею возможности быть Вам чем-то полезным в ходе обсуждения данного вопроса.

С огромным нетерпением буду ждать получения Вашего ответа, который Вы, может быть, сочтете необходимым передать мне через подателя этого письма.

Ваш преданный слуга

Г. Шервашидзе

P.S. Господин Сургенсон является доверенным лицом великого князя Александра Михайловича. Он очень хорошо говорит по-немецки. Во время пребывания в Петрограде он будет находиться в Вашем распоряжении с тем, чтобы дать Вам всю информацию, которая Вам потребуется.

Г.Ш.»

Det Kongelige Bibliotek, K? benhavn. Пер. с фр.

3 октября 1918 г. Мария Федоровна получила от своего племянника, датского короля Кристиана Х, письмо, в котором он выражал соболезнование по поводу гибели Николая II. В ответном письме, направленном тогда же в Копенгаген, она писала: «Ужасающие слухи о моем бедном любимом Ники, кажется, слава Богу, не являются правдой, т. к. после нескольких недель жуткого ожидания я поверила в то, что он и его семья освобождены и находятся в безопасности.

Можешь представить себе, каким чувством благодарности к нашему Спасителю наполнилось мое сердце!

Я ничего не слышала от него с марта, когда они были еще в Тобольске, так что ты можешь понять, какими страшными для меня были все эти месяцы. Теперь, когда со всех сторон мне говорят об этом <что Николай жив. – Ю.К.>, должна же я надеяться, что это действительно правда. Дай-то Бог!..Ужасно быть отрезанным от всех когда-то любимых и даже не получать писем – единственного утешения в долгой разлуке.

В данный момент мы живем свободно и спокойно, надеясь на светлые времена. Мы все здоровы. Сын Ольги бегает сейчас вокруг, и он такой милый и всегда в хорошем настроении. Это радость видеть, как она счастлива. Она и Ксения просят меня кланяться тебе и Александрине»⁸⁶.

Осенью 1918 г. в Крым с семьей приехала княгиня Л.Л. Васильчикова. Она с трудом вырвалась из Петрограда, где была подвергнута допросу в ЧК. В своих воспоминаниях княгиня описала разговор, состоявшийся между ней и Марией Федоровной на следующий день после приезда. «Императрица во всех подробностях расспросила меня о моем пребывании в Петербурге и Москве, о условиях жизни, о настроении жителей, о допросе меня Урицким и заключении в ЧЕКА. «Мне говорили, что Вы сидели в одной камере с Н.С. Брасовой. Какие у нее известия о Мише?»

Боясь вопроса о Государе, я старалась растянуть рассказ о том немногом, что я знала про Михаила Александровича, но, наконец, она меня спросила: «А что Вы слышали про моего старшего сына?» Я ответила, что до Москвы дошли самые страшные слухи. Видя мое смущение, Императрица сказала успокоительным тоном: «Да, я знаю, что говорят, но у меня другие сведения!» Когда я упомянула об этом разговоре великой княгине Ольге Александровне, она мне прямо сказала: «Я знаю, все думают, что мой старший брат убит, но у Мамa имеются сведения, что он жив!»»⁸⁷.

Васильчикова далее отмечает, что некоторые приписывали такой оптимизм известию, привезенному в Крым женой киевского губернского предводителя дворянства, члена Государственного Совета Ф.Н. Безака Еленой Николаевной Безак, «что слухи об убийстве Государя будут ложные». «…в июне 1918 г., – рассказывает Л.Л. Васильчикова в своих воспоминаниях, – в Киеве князь Долгоруков, который командовал войсками гетмана Скоропадского, позвонил вечером по телефону и вызвал к себе последнего предводителя дворянства Безака, просив его никому этого не разглашать. Кроме самого хозяина и его супруги, он застал там некоего графа фон Альвенслебена, генерал-адъютанта германского кайзера Вильгельма II, который состоял при фельдмаршале фон Эйхоре, командовавшего немецкими войсками на Украине. После того как все присутствующие принесли клятву о молчании, Альвенслебен объявил, что через несколько дней разнесется слух, что Государь умерщвлен. В действительности же немцы его спасут. Г-жа Безак немедленно поехала в Крым, чтобы предупредить императрицу, а сам Безак и князь Долгоруков остались в Киеве. Точно в назначенный Альвенслебеном день известие об убийстве государя разнеслось по городу. Нечего говорить, ни Безак, ни Долгоруков не присутствовали на официальной панихиде в дворце гетмана и, чтобы избежать неудобных объяснений, оба они уехали на пару дней за город. Вернувшись в Киев, они к своему превеликому удивлению узнали, что граф Альвенслебен не только присутствовал на панихиде, но что он обливался слезами. Считая, что граф слегка «переборщил», они отправились к нему за объяснениями. Граф или был занят, или уехал загород. Когда им наконец удалось его разыскать, Альвенслебен с видимым смущением признал, что намечаемое спасение не удалось и Государь действительно погиб.

Как все это объяснить? Не исключено, что всесильные тогда немцы действительно планировали спасение Государя с тем, чтобы убедить его расписаться под постыдным Брест-Литовским договором, и, когда он отказался это сделать, они предоставили его своей судьбе. Какой бы ни была истинная версия, я лично не сомневаюсь, что эпизод с Альвенслебеном объясняет убежденность императрицы, что Государь еще жив»⁸⁸.

Эта убежденность императрицы заколебалась, когда в конце сентября 1918 г. с большими трудностями в Крым из Петрограда прибыл П.П. Булыгин с сообщением об убийстве царя и его семьи. Несколько месяцев он возглавляет личную охрану императрицы, налаживает офицерскую охрану всех дворцов, где жили члены царской фамилии, но в январе 1919 г. получает от императрицы высочайшее распоряжение участвовать в расследовании убийства царской семьи. Мария Федоровна сама уже начинает говорить об убийстве. Через Европу, Англию, Порт-Саид, Аден, Цейлон, Гонконг, Японию, Владивосток, Омск Булыгин попадает в Сибирь вместе с есаулом Кубанского дивизиона А.А. Грамотиным. По приказу адмирала А.В. Колчака, в это время Верховного правителя России, он поступает под начало судебного следователя Н.А. Соколова и помогает ему в расследовании обстоятельств гибели Николая II и его семьи.

С приближением Красной армии к Крыму весной 1919 г. над крымскими изгнанниками снова нависла угроза. Европейские королевские дома предпринимают шаги к спасению Марии Федоровны и ее ближайшего окружения. Датский король Кристиан Х несколько раз обращается к английскому королю по этому вопросу. В результате – 7 апреля 1919 г. вдовствующую императрицу в Хараксе посетил командующий британскими военно-морскими силами в Севастополе адмирал Калсорп и заявил, что английский король Георг V, племянник Марии Федоровны, предоставляет в ее распоряжение дредноут «Мальборо» для немедленного отъезда с семьей. Он настаивал на отплытии из Крыма в тот же вечер. Однако Мария Федоровна, проявляя твердость характера, что было свойственно ей в трудные минуты жизни, наотрез отказалась уезжать – бежать – из России. Родственникам стоило большого труда убедить ее в необходимости отъезда. Решившись на этот шаг, императрица обратилась к Калсорпу с просьбой предоставить возможность для эвакуации из Крыма всем тем, чья жизнь могла оказаться в опасности из-за прихода большевиков. Причем выполнение этого пожелания она поставила условием своего отъезда. И 11 апреля 1919 г. английские суда вошли в Ялтинский порт, чтобы забрать беженцев. Мария Федоровна покинула страну, бывшую ее второй родиной. Через Константинополь и Мальту она в мае 1919 г. прибыла в Англию, где находилась все лето.

Она не была уже императрицей России, и та прежняя страна Россия уже не существовала. Там погибли ее сыновья и внуки. Теперь ее звала маленькая Дания, где находились могилы ее отца и матери – датского короля Кристиана IX и королевы Луизы.

В сопровождении брата, датского принца Вальдемара, и других ближайших родственников, а также двух казаков, которые всю жизнь служили ей верой и правдой, 19 августа 1919 г. императрица на борту парохода «Фиония», принадлежавшего известной датской Восточно-Азиатской компании, возвратилась на родину.

В первые годы после возвращения в Данию Мария Федоровна жила в Копенгагене в королевском дворце Амалиенборг. Имея очень ограниченные возможности, она старалась помогать всем обращавшимся к ней за помощью. А таких – русских беженцев – было немало. Материально поддерживал Марию Федоровну английский королевский дом. По указанию Георга V вдовствующая императрица получала ежегодную пенсию в десять тысяч фунтов стерлингов. Король Кристиан Х относился к тетушке довольно прохладно. В литературе сохранилось немало историй, рассказывающих об их постоянных стычках. Одна из них произошла из-за счета за электричество. Однажды вечером к Марии Федоровне явился слуга короля и от его имени попросил погасить часть ламп, так как последний счет за электричество оказался слишком высок. В ответ Мария Федоровна вызвала своего камердинера и велела зажечь все лампы на своей половине. Кристиан Х неоднократно предлагал Марии Федоровне продать или заложить драгоценности, привезенные ею из России. Однако Мария Федоровна упорно отказывалась это сделать, храня их вплоть до своей смерти в шкатулке под кроватью.

В 1920 г. Мария Федоровна переехала в замок Видёре, к северу от Копенгагена, который был куплен ею и сестрой Александрой в 1907 г. после смерти их отца – датского короля Кристиана IX. Здесь английская королева часто гостила до своей смерти в 1925 г.

В 1921 г. в баварском курортном городке Рейхенгале состоялся общероссийский монархический съезд, на котором присутствовали 150 человек. На съезде был избран Высший монархический Совет в составе бывшего члена Государственной Думы Н.Е. Маркова Второго, бывшего члена Государственного Совета князя А.А. Ширинского-Шихматова и А.Н. Масленникова. Представители монархической эмиграции занялись поисками кандидата на пост «Временного блюстителя престола до окончательного решения вопроса о его замене законным государем-императором». Митрополит Антоний (Храповицкий), генерал-адьютант В.М. Безобразов и Н.Е. Марков обратились по этому вопросу к Марии Федоровне, но она предпочла уклониться от того, чтобы возглавить монархическое объединение.

В конце ноября 1922 г. датская пресса сообщила, что Мария Федоровна покидает Данию, чтобы обосноваться в Англии. За этим решением вдовствующей императрицы стоял директор датской Восточно-Азиатской компании Х.Н. Андерсен. Дело в том, что в 1920 г. произошел крах датского Ландсмансбанка. Мария Федоровна имела в банке заем в размере 803000 крон, из которых гарантированными были 639000 крон, и Восточно-Азиатская компания несла ответственность за эти суммы. Родной брат Марии Федоровны – принц Вальдемар, оказавшийся разоренным в результате биржевых спекуляций и неосмотрительных инвестиций банка, также не мог оказать финансовую помощь вдовствующей императрице. Когда банк обанкротился, гарантом кредита стала компания Х.Н. Андерсена. В эти годы Андерсен стал сторонником установления дипломатических отношений с Советской Россией, надеясь на то, что ему удастся вернуть утраченные в результате революции капиталы. Бывшая российская императрица, являясь центром притяжения русской эмиграции, вызывала раздражение большевистских функционеров. Андерсен, находясь в дружеских отношениях с Марией Федоровной, убедил ее выехать в Англию.

В декабре 1922 г. датское правительство объявило о закрытии старой русской миссии в Копенгагене и вскоре обратилось к правительству РСФСР через находящегося на Лозаннской конференции наркома по иностранным делам Г.В. Чичерина с предложением об урегулировании советско-датских отношений. 23 апреля 1923 г. было подписано так называемое предварительное соглашение на правительственной основе. Вскоре соглашение было одобрено ригсдагом и королем Кристианом Х, и 5 июня 1923 г. состоялся обмен ратификационными грамотами.

Между тем Мария Федоровна страстно желала вернуться в Данию, но не имела для этого необходимых средств. Спасение пришло от Большого Северного Телеграфного Общества, которому она, еще будучи российской императрицей, оказывала помощь и поддержку: в апреле 1923 г. руководством общества собрано 20000 крон для бывшей русской императрицы.

В конце августа 1923 г. Мария Федоровна вернулась в Данию и поселилась в Видёре неподалеку от Копенгагена со своими двумя лейб-казаками и небольшим штатом прислуги. Примечательно, что БСТО, заинтересованное в расширении своей деятельности в России, не афишировало свою помощь бывшей императрице, выплачивая ей ежегодно 45 тысяч крон тайно.

Когда Мария Федоровна вернулась в Данию, она, по свидетельству лейб-казака Тимофея Ксенофонтовича Ящика, сильно постарела и выглядела усталой. В Лондоне вдовствующая императрица постоянно болела. На официальные ужины и приемы ее не приглашали. Все, кроме сестры Александры, старались дать ей понять, что она лишь бедная родственница и «компрометирующая гостья». Да и с Александрой отношения были не слишком близкими. Как признавалась Мария Федоровна своему любимому зятю Сандро, «мы с ней <Александрой. – Ю.К.> гораздо ближе друг к другу на расстоянии, когда я жила в Лондоне, я чувствовала себя чужой»⁸⁹.

Но и в Дании было невесело. Если позволяло здоровье, она старалась все-таки выезжать. Однако постепенно императрица теряла аппетит и физически слабела, хотя и продолжала интересоваться политической и общественной жизнью. Приведем ее письмо от 21 сентября/4 октября 1924 г. к великому князю Николаю Николаевичу по поводу манифеста о принятии в 1922 г. великим князем Кириллом Владимировичем императорского титула: «Болезненно сжалось мое сердце, когда я прочла манифест вел. князя Кирилла Владимировича, объявившего себя Императором Всероссийским. Боюсь, что этот манифест создаст раскол и уже тем самым не улучшит, а, наоборот, ухудшит положение и без того истерзанной России. Если Господу Богу, по Его неисповедимым путям, надо было призвать к себе моих любимых сыновей и внука, то я полагаю, что Государь Император будет указан нашими основными законами, в союзе с Церковью Православной, совместно с Русским народом. Молю Бога, чтобы Он не прогневался на нас до конца и скоро послал нам спасение, путями Ему только известными. Уверена, что Вы, как старший член Дома Романовых, одинаково со мной мыслите. Мария».

Ноябрь 1925 г. принес Марии Федоровне очередную утрату – умерла ее сестра, английская королева Александра.

Несмотря на то уже не оставалось сомнений в гибели царской семьи, императрица надеялась, что Николай II и его семья «чудодейственным способом» спасены. Она запретила близким служить панихиды по членам царской семьи. И хотя она и оказала финансовую поддержку следователю Н.А. Соколову, когда тот проводил расследование в Сибири, как только ей стало известно, что в живых никого не осталось, она отказалась принять как самого Соколова, так и собранное им досье и «коробку с находками»⁹¹.

Долгие часы просиживала теперь императрица в Видёре, держа в руках Библию. «Я завидовал своей теще, – писал Александр Михайлович. – Ее слепая вера в истинность каждого слова Писания давала еще нечто более прочное, нежели просто мужество. Она была готова ко встрече с Создателем; она была уверена в своей праведности, разве не повторяла она все время «на все воля Божья!»»⁹².

Мария Федоровна умерла 13 октября 1928 г. в Видёре под Копенгагеном. Проводить в последний путь бывшую русскую императрицу в Копенгаген съехались сотни русских эмигрантов из Парижа, Лондона, Стокгольма, Брюсселя. Но Кристиан X не спешил устроить ей торжественные похороны. Он считал, что это событие является чисто семейным делом. Лишь под давлением общественности и по настоянию дочерей Марии Федвны– Ксении Александровны и Ольги Александровны, он вынужден был изменить свое решение.

Однако уже во время организации панихиды в Русской церкви возникли определенные трудности. Чтобы отслужить панихиду по православному обряду, по настоянию короля о. Леонид Колчев, духовник императрицы, вынужден был при входе в церковь облачиться в специальное длинное пальто, одетое поверх церковного платья. Кристиан X полагал, что в противном случае сторонники римско-католической церкви будут отстаивать для себя право совершать в русской церкви свои богослужения.

Отпевание состоялось 19 октября. На панихиде были представители всех королевских домов Европы – норвежский король Хокон, племянник императрицы, бельгийский король Альберт с наследником Леопольдом, будущие короли Англии братья Эдуард и Георг, а также большое количество других высокопоставленных лиц, был и великий князь Кирилл Владимирович, принявший на себя в 1922 г. императорский титул.

А вот как описывал похороны бывшей российской императрицы полномочный представитель Советов в Дании М. Кобецкий 5 ноября 1928 г. в депеше на имя заместителя наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова: «Похороны бывшей царицы Марии Федоровны были, по желанию короля, организованы как «семейное событие». Из дипломатов приглашен был только дуайен. Вообще король и МИД проявили в этом случае по отношению к нам полную корректность: нигде не было вывешено ни одного старого русского флага, эмигрантам-офицерам было запрещено стоять в почетном карауле в мундирах и т.д. Друг эмигрантов, латышский генконсул датчанин В. Христиансен вывесил было трехцветный флаг, но мы позвонили в МИД и флаг был убран… Смерть старухи, – заканчивал свое сообщение Кобецкий, – несомненно, будет способствовать дальнейшему разложению местной белой колонии. Большинство газет по поводу похорон писало, проливая слезы умиления, что это похороны старой России».

В действительности похороны прошли торжественно. Копенгаген давно не видел ничего подобного. Длинная процессия, возглавляемая церковными служителями в сопровождении эскорта датской гусарской гвардии проследовала через центр Копенгагена до станции Ёстепорт, и далее гроб с телом датской принцессы Дагмар, бывшей императрицы России Марии Федоровны, задрапированный пурпурной мантией, направился поездом в г. Роскилле к знаменитому Роскилльскому собору – усыпальнице датских королей.

Как писал в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович, «в последний раз в своей жизни и в первый раз после революции Мария Федоровна оказалась во главе столь блестящей процессии. Со своей смертью она обрела то, что потеряла в тот день, когда ее сын отрекся от престола, – свое почетное место».

По воспоминаниям дочерей, Мария Федоровна при жизни не раз высказывала мысли о своем желании быть похороненной в России в Петербурге в Петропавловском соборе, где покоится прах ее супруга, императора Александра III и где есть специальное место для ее захоронения. Однако императрица всегда подчеркивала, что это может произойти лишь тогда, когда в России все будет спокойно. Настанет ли это время?