Реферат: Научные понятия и процедура их объяснения

РЕФЕРАТ

На тему: «Научные понятия и процедура их объяснения»

Проверил:

_________________Иванов Л. П.

<<_____>>________________2008 г.

Выполнил: Кузнецов Н.П.

<<_____>>________________2008 г.

Оренбург 2008

Содержание

1 Научные понятия, процедура объяснения

2 Объективные факторы научных изменений

Список использованной литературы

1 Научные понятия, процедура объяснения

Интеллектуальные идеалы, характерные для научной дисциплины, действуют в качестве связующего звена между её методиками объяснения, понятиями, теоретическими проблемами и их эмпирическим применением. Здесь необходимо сделать два предварительных замечания.

Во-первых, на ранних стадиях своего развития наука отличается не столько полнейшим незнанием соответствующих явлений, сколько неопределённостью своих собственных интеллектуальных целей или задач объяснения. Мы часто имеем в своём распоряжении избыток информации – о человеческом поведении, погоде или движении планет, − однако, не знаем, “что с ней делать”. Соответственно окончательное создание, или “специализация”, новой научной дисциплины ассоциируется с принятием столь же специфической исследовательской программы. Таким образом, в хорошо стабилизировавшейся области научного исследования мы обычно обнаруживаем согласованное разделение труда между сосуществующими частными дисциплинами, имеющими различные цели объяснения, между некоторыми в крайнем случае имеются пограничные территориальные споры.

Во-вторых, наш подход вводит новый тип истории “натурфилософия”. Основные модели объяснения, формы территорий, научная “тематика” – всё это разрабатывалось до того, как осознавалась их эмпирическая сфера.

Этот симбиоз натурфилософии и эмпирической науки, то есть абстрактного анализа возможных форм объяснения и их приложения к фактическим классам природных явлений, в данном случае имеет место прямое отношение к нашей центральной теме − ключевым отношениям между интеллектуальными идеалами той или иной научной дисциплины и её процедурами объяснения, понятиями и теоретическими проблемами. Сердцевину современных аргументов относительно концептуальных изменений в науке образует понимание того, что никакой единственный идеал “объяснения” или рационального оправдания не применим универсально ко всем наука во все времена. Каждая приносившая пользу дисциплина имела специфические цели и идеалы, которые определяли её специфические методы и структуры, и самой основной чертой её исторического развития было прогрессирующее уточнение и выяснение этих целей и идеалов. Это уточнение и есть та основная деятельность, которая делала возможным появление новых допущений, их проверку, принятие новых интеллектуальных методов, процедур и структур.

Правильным исходным пунктом будет общая категория “процедуры объяснений”; частная процедура − представить демонстративный аргумент, включающий обращение либо к закону природы, либо к аксиоматической системе, есть всего лишь один специфический пример этого более общего типа. Этот исходный пункт имеет одно особое преимущество, ибо понимание “объяснения” как процедуры позволяет легко понять исторической процесс, благодаря которому научные понятия передаются от одного поколения учёных к другому. Например, при таком понимании те понятия, на которых учёные строят свою теорию, могут служить коллективными целями соответствующей дисциплины.

Исторически развивающиеся естественные науки по своему существу представляют собой коллективные действия, которые переживают не одно поколение людей; поэтому их нельзя характеризовать в терминах одного только индивидуального мышления и процедур. Напротив, научные понятия по самой своей природе способны к тому, чтобы их наследовали, передавали, изучали в тех процессах, благодаря которым дисциплина продолжает существовать после смерти своих творцов. Введём новый термин: набор понятий, представляющих исторически развивающуюся дисциплину, образует передачу. Какие бы личные ассоциации не могли порождать эти понятия в умах отдельных учёных, они не являются тем, что служит целям научной дисциплины самой по себе и связывает идеи сменяющих друг друга поколений в единую концептуальную генеалогию. Специфика передач в науке состоит в коллективном, или “публичном”, аспекте её понятий. Умственные образы и нейрофизиологические процессы, происходящие в головах отдельных учёных, в некоторых случаях могут играть роли, но они тем самым ещё не становятся “понятиями”. То обстоятельство, что такие образы или процессы могут играть эту роль, нисколько не разъясняет, в чём именно состоит “концепция” роль; это позволяет только отделить те специфические образы или нервные процессы, которые выполняют эту роль, от тех, которые её не выполняют. Содержание науки передаётся от одного поколения учёных другому благодаря процессу окультирования. Этот процесс включает в себя обучение, благодаря которому определённые навыки объяснения передаются – с видоизменениями или без них − от старшего поколения к младшему. Суть того, что передаётся в этом процессе обучения − то, что в первую очередь подлежит изучению, проверке, употреблению, критике и изменению, − составляет вся совокупность интеллектуальных методик, процедур, навыков и способов изображения, которые применяются, когда “даётся объяснение” событий и явлений, относящихся к сфере интересующей нас науки. Чтобы публично продемонстрировать и доказать своё понимание объяснительного потенциала своей науки, новичок должен, кроме того, научиться, как и когда применять эти методики и процедуры таким образом, чтобы они объясняли явления, которые попадают в сферу современной науки.

Именно процедуры и методы научной дисциплины составляют её коллективный и образовательный аспекты; в таком случае они определяют тот репрезентативный набор понятий, который образует коллективную “передачу” науки. Если мы выучим только слова и управления науки, то можем запутаться в её лингвистической суперструктуре; мы начнём понимать научное значение этих слов и уравнений только в том случае, если научиться их применять. Чтобы отдать должное сложности научных понятий, мы должны выделить три аспекта (или элемента) применения этих понятий, а именно: язык (1), методы изображения (2) и процедура научного применения (3). Первые два аспекта, или элемента, охватывают “символические” аспекты научного объяснения, то есть научную деятельность, которую мы называем “объяснением”, тогда как третий охватывает осознание ситуаций, для которых эта деятельность предназначается. “Лингвистический” элемент охватывает оба существительных и технические термины (названия), и предложения, будь то естественные законы или просто обобщения. “Методы изображения” включают все те разнообразные процедуры, посредством которых учёные демонстрируют − то есть показывают, а не доказывают дедуктивно − те общие отношения, которые можно открыть в приробных объектах, событиях и явлениях; они охватывают не только применение математического формализма, но и вычерчивание графиков и диаграмм, создание таксономического “древа” и классификаций, составление программ для компьютера и т.д.

Однако подобые “символические” элементы по-настоящему приносят пользу объяснению в науке там, где в наличии имеются процедуры применения, подходящие для идентификации эмпирических событий и способа их применения. Оставив в стороне все проблемы логической систематичности, мы станем размышлять о процедурах концептуальных изменений в естествознании и других рациональных инициативах в терминах тех способов поведения, которое они включают в себя. Что касается иррациональных страхов и других иррациональных способов поведения. Запомним, что определённое научное понятие становится “иррациональным” в тех случаях, когда оно продолжает существовать и после того, как утрачивает свою объяснительную полезность. Таким образом, учёный, который не умеет критиковать и изменять свои понятия там, где этого требуют коллективные цели его дисциплины, нарушает “обязанности” своей научной “станции”, подобно заснувшему ночному сторожу или недисциплинированному солдату. Таким образом, процедуры концептуальных изменений в науке, как и её объяснительные процедуры, “институционализированы”. Действительно, мы могли бы сжато изложить весь наш анализ коллективного применения научных понятий в одном афоризме “Каждое понятие − это интеллектуальный микроинститут”. Этот афоризм можно использовать с тем, чтобы выделить два момента. Во-первых, он снова подчёркивает то обстоятельство, что ни одно единичное понятие или набор понятий никогда не исчерпывают всей научной дисциплины; в лучшем случае они представляют собой исторический срез длительно развивающейся инициативы. Индивидуальные понятия или семейства понятий имеют такое же отношение ко всей дисциплине, какое индивидуальные роли или институты имеют к обществу в целом. Чтобы полностью понять “историческую сущность”, будь то дисциплина или общество, мы должны рассматривать не только современную структуру связей между составляющими её теориями, институтами и другими элементами, но и распространённые в ней процедуры модификации этих элементов. Коллективная передача, благодаря которой набор научных понятий получает своё профессиональное выражение − набор правил, определяющих способы объяснительного поведения, − сама по себе “институционализирована” таким образом, что концептуальное обучение в науке становится сравнимым с инициативой в социальных институтах.

Предположим, далее, что мы даём процедурное истолкование научного объяснения, понятий и методов изображения. В таком случае мы сможем сделать это немедленно и выделить два следующих философских вопроса. Во-первых, предложения, фигурирующие в научных теориях, никогда (разве что косвенно) не говорят нам ничего “истинного” или “ложного” о тех аспектах эмпирического мира, к которым они применяются.

Во-вторых, такие предложения нельзя прямо подогнать под стандарты логической классификации в качестве “универсальных” или частных предложений. Все эти различные пути постановки философских проблем науки обращались к вопросам эмпирической истинности, ложности или степени вероятности теоретических принципов.

Напротив, наше собственное объяснение подразумевает, что это основное допущение совершенно неверно, так как вопросы относительно эмпирической “истинности” или “ложности” теоретических принципов не возникает в науке как таковой. Скорее теоретические термины и высказывания косвенно приобретают эмпирические содержание и значение лишь в тех случаях, когда при помощи вспомогательных идентификцирующих высказываний выявляется сфера их применения; когда же это выполнено, то в результате нужно внедрять исследуемые теоретические термины и принципы в собственно эмпирические “метавысказывания”. Для теоретических предложений науки справедливо следующее: чем более строго теоретическим является данное высказывание, тем в большей степени его эмпирическая релевантность является вопросом его применимости, а не вопросом истинности. В этих случаях строго эмпирическим является скорее вопрос: “Как вообще применяется этот принцип, и при каких условиях он имеет силу?”, а не вопрос: “Является ли это предложение истинным?” Действительно, в строго теоретических дискуссиях учёные вообще очень редко употребляют слова “истинное” и “ложное”; оперативный вопрос состоит в том, чтобы установить, в какой эмпирической ситуации и при каких условиях какая-либо частная теория вместе со всеми связанными с ней понятиями и методами изображения будет содействовать достижению тех целей объяснения, ради которых она была введена. Что касается второго вопроса, то в своих рабочих спорах о научных теориях учёные почти не пользуются различием, которое логики проводят между “частными” и “универсальные” высказываниями. Ближе всего к этому различию стоит оперативный спорный вопрос о том, применима ли отдельная теория “универсально” или же только в “ограниченном классе ситуаций”.

Выработка научного понимания имеет два аспекта. С одной стороны, начинающий учёный учится применять общие процедуры своей науки. С другой стороны, он учится узнавать специфические ситуации, которым соответствует каждая из этих процедур. И когда он даёт полное научное объяснение какого-либо события или явления действительным, он м необходимостью применяет оба вида знания. Он может адекватно решать стоящую перед ним проблему только в том случае, если он применяет “правильную” процедуру объяснения, а также в том случае, когда он применяет эту процедуру “правильно”. Один и тот же человек не всегда обладает этими двумя аспектами научного понимания. Человек с теоретическим складом ума может обладать способностью выполнять сложные расчёты или совершенно точно проследить за остальными импликациями своих моделей; однако в то же время ему может не хватать способности понимать, какие именно из этих расчётов или интерпретаций уместны в той или иной эмпирической ситуации. Напротив, человек с большими эмпирическими наклонностями может обладать способностью улавливать тонкие различия отдельных эмпирических ситуаций и понимать общее значение этих различий для теории изучаемого им предмета; однако в то же время ему может недоставать теоретического понимания, чтобы тщательно исследовать импликации, вытекающие из соответствующих расчётов или моделей. Даже самая разработанная аксиоматическая система сама по себе никогда не составит “науки”, так как никакая формальная схема ничего не может рассказать нам о своей собственной эмпирической области и о сфере своего применения, а тем более гарантировать их. Точно так же никакая абстрактная общая теория сама по себе не может “объяснить” или “представить” явления природы; скорее это учёные применяют теорию,− именно так, как они это делают, и именно в тех случаях, где они её применяют, и с тем успехом, с каким они её применяют, − с тем, чтобы представить и объяснить особенности поведения классов систем и объектов, идентифицированных независимо от неё.

Таким образом, коллективные понятия любой естественной науки выводят своё значение из того, как они употребляются учёными в процессе объяснения. Фактическим это заключение уже подразумевалось в логическом афоризме Канта, когда тот заявил, что “всякое наше познание начинается с опыта”. Эмпирическое знание, которое даёт нам научная теория, − это всегда знание того, что некоторая общая процедура объяснения, описания или представления может с успехом применяться в каких-либо определённых условиях.

2 Объективные факторы научных изменений

Любая научная инициатива обеспечивает, следовательно, широкий спекр возможностей для рационального выбора и суждений. В одних случаях текущая стратегия научной дисциплины устанавливает чёткие критерии и однозначные процедуры выбора между концептуальными новациями; в этих случаях сохраняет какое-то правдоподобие традиционный эмпирический образ жизни как поиска “объективно истинных предложений”. В других случаях мы должны выходить за пределы всех существующих установленных правил и процедур и принимать такие стратегические решения, которые могут изменить направление всей дисциплины в целом.

До некоторой степени − но только до некоторой − научные предложения можно тотчас верифицировать. До некоторой степени − но только до некоторой − аккумулированной человеческий опыт можно концентрировать в точно определённых правилах и процедурах, так что мы можем развивать новые способы изображения, чтобы по-новому подойти к некоторым типам явлений и систем, распространённость и достоверность которых были полностью выявлены.

В какой-то − и только в какой-то − мере полученные в результате правила, процедуры и способы изображения сгруппировались в компактные дисциплины, концептуальное развитие которых само по себе управляется достаточно согласованными стратегиями. Но даже там, где ни одно из этих условий не выполняется, так что наилучший способ успешного развития научного понимания остаётся в настоящее время неясным, даже там стоящие перед учёными спорные проблемы тем не менее являются “объективными”.

Таким образом, два авторитетных учёных могут предложить различные стратегические направления развития своей науки в будущем, основываясь на своём индивидуальном прочтении исторического опыта и текущей проблемной ситуации. Эти предложения, хотя они имеют действительную силу, всё же не могут ни повлечь за собой каких-либо истинных эмпирических предложений, ни установить каких-либо хорошо обоснованных понятий. Но та интеллектуальная политика, которую они соответственно предлагают, может тем не менее оказаться объективно здравой или ошибочной, плодотворной или бесполезной, в зависимости от того, даёт ли она возможность в надлежащее время понять и установить новые, более мощные наборы понятий и процедур объяснения. Первоначально эти два предложения могут быть продуктами индивидуального суждения; но мы будем решать, какое из них было “более обоснованным” ретроспективно, не по личным соображениям, но в свете их практических актуальных практических последствий. Ибо хотя ни одно из предложений согласно природе данного случая, возможно, и не основывалось на формальных правилах и аргументах, всё же ни одно из них не было направлено просто на то, чтобы удовлетворять вкусы или предрассудки учёного, о котором идёт речь. Скорее каждый из них стремился выполнить одну и ту же общую и объективную задачу − предложить как можно лучше всего усовершенствовать наше интеллектуальное понимание природы.

Из-за отсутствия какой-либо формальной процедуры решения конечный результат стратегический выбор, таким образом, может стать вопросом индивидуального суждения авторитетных учёных − “судей”, но они тем не менее являются суждениями о совершенно “внешних и объективных” вопросах. К ним приходят не путём аккумуляции голых “природных фактов” − будь то факты, относящиеся к чувствительным восприятиям, или факты, относящиеся к материальным объектам, − но скорее в свете всего опыта наших инициатив по объяснению подобных фактов. “Объективные” факторы, которые управляют плодотворным развитием научных теоретических понятий, воздействуют, таким образом, не на логически простые вопросы, а на вопросы гораздо более сложные и многообразные, которые тем не менее остаются актуальными, например на вопросы о том, какое новое стратегическое направление концептуальных изменений действительно обеспечит возможность развить более мощные новые процедуры объяснения и таким образом углубить наше научное понимание данной определённой области.

Суждения этого рода включает в себя перспективные оценки последствий, которых следует ожидать от альтернативных интеллектуальных политических курсов, и таким образом, равнозначны “рациональным ставкам”. Конечно, в качестве таковых они относятся не к оставшейся без интерпретации природе, рассматриваемой в качестве мира нейтральных объектов, сосуществующих с человечеством, и к возможности превратить этот природный мир во всё более умопостигаемый объект человеческого понимания. В конце концов основным вопросом науки всегда был вопрос о том, на каком языке мы можем сделать природный мир полностью умопостигаемым для нас. При всём нашем уважении к Галилею и Декарту природа не имеет языка, на котором она может разговаривать с нами от своего собственного имени, и это нам, учёным, предстоит создать систему понятий, благодаря которой мы сможем “что-то извлечь” из своего опытного познания природы. Вопросы о том, может ли это вообще быть осуществлено и какая интеллектуальная конструкция окажется наиболее эффективной, − например, зоология или электромагнитная теория, − не могут быть предметом непосредственной оценки в верификации. Но они ни в коем случае не субъективны и по-своему остаются фактуальными проблемами в собственном смысле этого слова, относящиеся к нашему объективному опытному познанию природного мира. Тем не менее сомнения в “объективности” науки, даже если она рассматривается так, как в данном случае, имеют реальные и вполне понятные основания.

Наше объяснение, конечно, ни в коем случае не делает содержание научных суждений сколько-нибудь более “субъективным” или “личным”; оно только снова и снова признаёт полную “относительность” понятий и стандартов, считающихся авторитетными в какой-то период времени в той или иной среде. Несмотря на то что в действительности многие вопросы возникавшие в науке на любом её уровне, могли быть в полном смысле фактуальными, учёные − в разные времена и по разным основаниям − могли кончить тем, что обращались с ними по-разному. В конце концов имеется не больше оснований для того, чтобы допустить, что интеллектуальные требования, управляющие концептуальным развитием науки, действительно будут везде абсолютно идентичными, чем для того, чтобы допустить, что требования окружающей среды, управляющей развитием биологического вида, абсолютно одинаковы на всём протяжении его существования. Вопрос заключается в том, чтобы, во-первых, различия в их интеллектуальных требованиях не вынудили разные группы учёных судить о концептуальных вариантах с прямо противоположных позиций. Во-вторых, в том, чтобы при всех различиях в своих долгосрочных ожиданиях учёные, работающие в разных странах или центрах, по-прежнему находили бы понятными теоретические аргументы друг друга.

В действительной практике могут существовать весьма серьёзные различия в целях объяснения, выдвинутых разными людьми, даже если они работают в одной и той же дисциплине в один и тот же период.

Историческое единство и целостность науки напоминает, по существу, спектр методов и стратегий. Его многообразие не ограничено ни историческими эпохами, ни национальными стилями; мы можем обнаружить аналогичные различия в акцентах, характерные для рассуждений в различных и исследовательских центрах и школах, даже в одной и той же стране, в одно и то же время.

Для сохранения связной дисциплины во все времена требуется всего лишь “достаточная” степень коллективной согласованности интеллектуальных целей и дисциплинарных установок. Под словам “достаточная” мы должны иметь в виду “достаточная для актуальных требований настоящей ситуации”; это совместимо с существенными разногласиями по таким вопросам, которые выходят за пределы проблем, требующих своего решения в настоящем.

Рассматривая различные исторические периоды, а не разные страны или исследовательские центры, мы снова можем обнаружить аналогичные вариации в стандартах научных суждений. Действительно, критерии отбора, применявшиеся в разное время в научных дисциплинах, будучи рассмотрены с исторической точки зрения, в той же мере подвергались историческому развитию, что и частные теории, понятия и варианты, на основе которых они вырабатывались.

Если процесс концептуальных изменений в научной дисциплине перекраивает её так глубоко, как мы это предложили, то будет неясно, можно ли провести приемлемое различие между “внутренними” соображениями, подлинно релевантными по отношению к текущим проблемам науки, и “внешними” соображениями, например политическими пристрастиями и идеологией, которые могут исказить или нарушить нормальные процедуры дисциплинарных рассуждений. Конечно, нам непонятно, как можно вывести какое-либо различие в таких терминах, которые постоянно имеют законную силу. Некоторые различия такого рода безусловно необходимы и закономерны; но как только мы попытаемся противопоставить два этих типа соображений в целом, так перед нами сразу же типа соображений в целом, так перед нами сразу же возникнут сложные проблемы. Как в таком случае сможем мы выработать объективные и постоянные тесты с тем, чтобы решать, какие соображения являются “внутренне присущими”, или “релевантными”, по отношению к интеллектуальным рассуждениям в данной научной дисциплине, а какие − нет? И всегда ли на практике нам будет понятно, как мы должны применять это различие? Для философии было бы очень удобно, если бы мы умели чётко разграничивать различные факторы, действующие в теоретическом мышлении, и ясно отделять строгие требования дисциплинарного развития от внешних соображений, таких, как мода и национальный стиль, метафизические пристрастия и политическая идеология. Наш анализ оставляет невыясненным, как далеко можно провести такое разграничение в действительности, что также можно считать опровержением объективности науки. В течение последних тридцати или сорока лет этот вопрос часто рассматривался как требование “демаркационных критериев”, которые в конце концов отделили бы науку от метафизики, теологии и идеологии. Высказывать надежда, что можно найти какие-нибудь тесты, чтобы отличить подлинно “научные” предложения от всяких иных либо на основе их содержания, либо на основе методов их проверки. Если мы ограничили своё внимание только теми предложениями, которые изложены языком ранее согласованных понятий и теорий, то может быть, мы и сумеем выработать тесты, позволяющие нам отличать подлинно “научные” предложения от всех остальных. Однако тест, который применим только в том случае, если мы принимаем ранее существовавшие понятия и теории, возможно, перестанет быть релевантным в таких ситуациях, когда наши понятия подвергаются радикальным изменениям.

Поиски постоянного и универсального критерия, отделяющего “научные” соображения от “ненаучных”, оказываются тщетными.

При помощи самых общих терминов можно сказать очень мало полезного о том, какие направления концептуальных изменений внутренне “допустимы” в научных дисциплинах.

Список использованных источников

1. Тулмин Человеческое понимание. - М.: Прогресс, 1984. - 329 с.

2. Петров Ю.А. Теория познания: учебное пособие для вузов / Петров Ю.А. - М. : Мысль, 1988. - 132 с.

3. Андреев И.Д. Теория как форма организации научного знания: учебник для вузов / И.Д. Ларионов. - М. : Наука, 1989. - 327 с.

4. Ларионов С.В. Теория познания и философия науки: учебник для вузов / С.В. Ларионов. - М. : Дрофа, 2007. - 535 с.