Реферат: Образ русалки в произведениях Пушкина и Лермонтова

ВВЕДЕНИЕ

С детства в наше сознание, в наш читательский опыт входят волшебные сказки. И если читателю разного возраста предложить перечислить героев именно волшебной сказки, то, несомненно, ими окажутся в первую очередь мифологические персонажи - Баба Яга, Кощей Бессмертный, Змей и т.д. Эти герои созданы народным сознанием именно как мифологические, чаще всего персонифицирующие те или иные явления природы.

В быту и культуре любого народа есть много явлений, сложных по своему историческому происхождению. Одним из самых ярких и показательных явлений такого рода является славянская мифология.

Тема мифологии широка и многогранна. Но она поддается и делению на более частные и узкие темы. В своей работе я ограничусь лишь несколькими, которыми можно считать, на мой взгляд, самыми важными:

·  Немного из истории происхождения и жизни славян.

·  Что такое славянская мифология? Виды мифологических существ.

·  Интерпретация образа русалки в искусстве, в частности в творчестве А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова.

·  Ознакомление со списком использованной литературы по данной теме.

Глава 1. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

Славяне - крупнейшая в Европе группа родственных народов. Современные славяне подразделяются на три ветви: восточные (русские, украинцы, белорусы). Южные (болгары, сербы, черногорцы, хорваты, словенцы, боснийцы-мусульмане, македонцы) и западные (поляки, чехи, словаки, лужичане). Все они говорят на языках славянской группы индоевропейской семьи. Происхождение названия «славяне» до сих пор недостаточно ясно. По-видимому, оно восходит к общеевропейскому корню, смыслом которого является понятие «человек», «люди», «человек, «говорящие» (в таком значении термин «славяне» встречается в ряде славянских языков).

 Древо жизни славян-русов тянется своими корнями в глубины первобытных эпох, палеолита и мезозоя. Тогда-то и зародились перворостки, первообразы нашего фольклора: богатырь Медвежье УШКО — получеловек-полумедведь, культ медвежьей лапы, культ Волоса-Велеса, заговоры сил природы, сказки о животных и стихийных явлениях природы (Морозко).

Первобытные охотники изначально поклонялись, как сказано в «Слове об идолах» (XII век), упырям и берегиням, затем верховному владыке Роду и рожаницам Ладе и Леле — божествам живительных сил природы.

Переход к земледелию (IV—III тысячелетия до н.э.) отмечен возникновением земного божества Мать Сыра Земля (Мокошь). Землепашец уже обращает внимание на движение Солнца, Луны и звезд, ведет счет по аграрномагическому календарю. Возникает культ бога солнца Сварога и его отпрыска Сварожича-огня, культ солнечноликого Дажьбога.

Первое тысячелетие до н.э. — время возникновения богатырского эпоса, мифов и сказаний, дошедших до нас в обличье волшебных сказок, поверий, преданий о Золотом царстве, о богатыре — победителе Змея.

В последующие столетия на передний план в пантеоне язычества выдвигается громоносный Перун, покровитель воинов и князей. С его именем связан расцвет языческих верований накануне образования Киевской державы и в период ее становления (IX—Х вв.). Здесь язычество стало единственной государственной религией, а Перун — первобогом.

Принятие христианства почти не затронуло религиозные устои деревни.

Но и в городах языческие заговоры, обряды, поверья, выработанные на протяжении долгих веков, не могли исчезнуть бесследно. Даже князья, княгини и дружинники по-прежнему принимали участие в общенародных игрищах и празднествах, например в русалиях. Предводители дружин наведываются к волхвам, а их домочадцев врачуют вещие женки и чародейки. По свидетельству современников, церкви нередко пустовали, а гусляры, кощунники (сказители мифов и преданий) занимали толпы народа в любую погоду.

К началу XIII века на Руси окончательно сложилось двоеверие, дожившее и до наших дней, ибо в сознании нашего народа остатки древнейших языческих верований мирно уживаются с православной религией...

Древние боги были грозны, но справедливы, добры. Они как бы родственны людям, но в то же время призваны исполнять все их чаяния. Перун поражал молнией злодеев, Лель и Лада покровительствовали влюбленным, Чур оберегал границы владений, ну а лукавец Припекало приглядывал за гуляками... Мир языческих богов был величавым — и в то же время простым, естественно слитым с бытом и бытием. Именно поэтому никак, даже под угрозой самых суровых запретов и расправ, не могла душа народная отрешиться от древних поэтических верований. Верований, коими жили наши предки, обожествлявшие — наравне с человекоподобными властителями громов, ветров и солнца — и самые малые, самые слабые, самые невинные явления природы и натуры человеческой. Как писал в прошлом веке знаток русских пословиц и обрядов И. М. Снегирев, славянское язычество — это обожествление стихий. Ему вторил великий русский этнограф Ф. И. Буслаев: «Язычники породнили душу со стихиями...».

Бытие древних славян было тесно связано с природой. Порой беспомощные перед нею, они поклонялись ей, молились о приюте, урожае и удачной охоте, о самой жизни. Они как бы одушевляли дерево и реку, солнце и ветер, птицу и молнию. Они примечали закономерности природных явлений и приписывали их доброй или злой воле таинственных сил.

Окружающий мир редко был добр к человеку. Немало опасностей таилось в каждой минуте существования наших предков. Как можно было защититься от молнии, от разлива реки, смывшей посевы, от медведя, задравшего кормильца-охотника? Быть может, человек сам провинился перед какими-то верховными существами, которые так жестоко карают его? Выходит, лучше быть с ними в дружбе, ублажать и почитать их.

Не случайно известные ученые утверждали, что славянское язычество – это обожествление стихий. Стремясь дать объяснения явлениям природы или жизни своего рода, племени, предки породили множество мифических существ, божеств, похожих своими стремлениями и поступками на самих людей. Их дела не противоречат здравому смыслу, среди них тоже происходит борьба добра и зла, света и тьмы. И к тому же они не доступные небожители, а находятся здесь же, рядом.

Замечательный собиратель русских народных сказок А. Афанасьев утверждает, что народная фантазия создавала мифические образы не иначе как на основании сходства и аналогии их с действительными явлениями жизни человека. У многих «верховых» божеств были собственные имена: Перун, Дажьбог, Велес, Мокошь, Стрибог. Другие, рангом пониже, составляли огромную армию домовых, леших, берегинь, русалок, фантастических зверей и птиц. И все они, как и сама природа, могли быть настроены то дружелюбно, то враждебно к человеку.

Боги и духи поначалу жили там же, где жил человек. Это был и вековой ветвистый дуб, и камень у дороги, и тихая заводь рядом с поселением, и солнышко, дарящее теплые живительные лучи. Связь свою с окружающим миром наш предок ощущал как кровную, родственную. Многие растения, животных он воспринимал не просто как родственников, но даже как своих прародителей.

Почему у древних славян существовал запрет охотиться на медведя, употреблять в пищу медвежье мясо, носить одежду из его шкур? Да потому, что, стоя на задних лапах, медведь напоминал человека. Люди испытывали не просто страх перед косолапым, но и почтение к нему. Они восхищались его силой, ловкостью, считали своим покровителем, величали, как и поныне в сказках, батюшкой, дедушкой, а порой и хозяином.

Почитали наши предки и растения. У них существовали целые священные рощи. А отдельные деревья, чаще всего старые, могучие дубы, вызывали их поклонение. Византийский император Константин Багрянородный, рассказывая о трудном и опасном переходе через Днепровские дороги, не обошел громадный дуб на острове Хортица. Ему приносили в жертву живых петухов, куски мяса, хлеб. Воины у корней дерева втыкали стрелы – свои дары.

Местами поклонения богам могли быть горы, холмы, реки, камни, из которых высекались изображения и даже их осколки, становившиеся амулетами-оберегами.

Никто не знает, сколько веков прошло, пока появились общеславянские идолы, требующие кровавых жертвоприношений. Истуканы эти назывались «капь», а места их обитания, первые культовые сооружения – капищами. Служили там жрецы-волхвы, кудесники, гадатели, предсказывающие будущее.

Когда, с приходом христианства, капища и идолы были повержены, добрые языческие божества остались жить в обрядовых песнях, игрищах, гаданиях, сказках, былинах. И дожили до нашего времени.

Глава 2. СЛАВЯНСКАЯ МИФОЛОГИЯ

МИФОЛОГИЯ (от греч. mythos — предание, сказание и logos — слово, учение), совокупность мифов (наиболее известны образы мифологии Древней Греции, Древней Индии), а также наука, изучающая мифы (их возникновение, содержание, распространение).

В настоящее время судить о мифологии, т.е. мировосприятии древних славян, достаточно сложно уже потому, что о славянском язычестве сохранилось очень мало сведений. Так что о славянской мифологии теперь можно судить только по вторичным – письменным, фольклорным и вещественным источникам.

На данный момент главный источник сведений по раннеславянской мифологии – это средневековые хроники, анналы, написанные посторонними наблюдателями и славянскими авторами. К сожалению, составители летописей не стремились зафиксировать сведения о древних верованиях.

Помимо письменных сообщений, очень богатым источником для исследователей славянской мифологии является фольклор – сказки, былины, обрядовые песни, заговоры и пр., основанные на древних мифах и легендах. Конечно, мифы в таком изложении сильно исказились, и основная проблема исследователей заключается в том, чтобы реконструировать древнейшие представления, очистить их от всего, привнесенного позднее. Например, по предположениям специалистов, многие сказки содержат описания быта людей каменного века, охотничьих обрядов, инициации сцен охоты и т.п.

Календарные обрядовые песни и древние заговоры были неотъемлемой частью магических ритуалов, обрядов, позволяющих людям общаться с богами и духами.

Эти ритуалы в глазах славян были необходимы для людского благополучия, так как они стимулировали плодородие земли, кормящей земледельцев.

Наиболее достоверным источником являются данные археологии. Они дают информацию без каких-либо искажений, связанных с передачей ее через множество поколений с разными взглядами и разной верой. Но при этом археология дает сравнительно небольшой объем материала для изучения мифологии. Поэтому археологические данные в этом отношении приходится связывать с данными, полученными из фольклора или письменных источников.

Вообще все археологические находки можно разделить на несколько групп, каждая из которых дает свои сведения о мифологии. Например, на основе захоронений древних людей можно судить о том, какие в древности проводились погребальные обряды, и уже на их основе судить о представлениях людей о жизни и о смерти, о потустороннем мире. Раскопки языческих святилищ дают информацию о древних языческих богах и тех ритуалах, которые с этим были связаны, например о жертвоприношениях. В некоторых случаях удается отыскать сохранившихся идолов, что позволяет установить приблизительный внешний облик богов в представлении язычников.

Существует и еще один источник информации, также помогающий исследователям реконструировать древнейшие представления о мире. Это - этнографические материалы, вся народная культура в целом. Эти материалы содержат описания семейных, календарных и прочих обрядов, представляющих собой слияние языческих и христианских элементов, описания жилища, утвари и традиционной одежды, т.е. всего окружения славян, наполненного символами. К этнографическим данным относились и записи о ряде славянских верований и связанных с ними обрядов, относящихся к домашним духам или духам природы.

К сожалению, данные этнографии – самый ненадежный источник информации по древней языческой мифологии. Так как на протяжении столетий остатки языческой мифологии скрылись под многочисленными наслоениями: свое влияние оказало и христианство, и просто время, стершее или лишившее смысла древние представления.

Некоторый материал для исследования древних мифов предоставляет и сам славянский язык: слово и миф издревле были тесно связаны между собой, и некоторые слова, возникшие сотни и даже тысячи лет назад, могут передать древнейшие верования наших предков, нести в себе мифологические образы. Например, в качестве источника сведений по языческой мифологии ученые нередко используют топонимику, так как некоторые географические объекты, различные урочища и горы до сих пор сохраняют некоторые древнейшие имена божеств. Изучение таких данных позволяет судить о распространении каких-либо верований на определенных территориях.

 Таким образом, учет всех возможных источников, т.е. письменных памятников, фольклора и данных археологии и лингвистики, позволяет в какой-то мере восстановить древнейшие языческие представления наших предков. При этом помощь могут оказать и мифы соседних славянам народов, например, греческие, скандинавские и прочие верования. Мифы всех народов в какой-то мере сходны друг с другом, так как они возникли и развивались, в общем, в сходных условиях.

ВИДЫ МИФОЛОГИЧЕСКИХ СУЩЕСТВ

Весь пантеон языческих мифологических существ древних славян можно разделить на ряд групп, каждая из которых тесно связана со своим местообитанием и принадлежит к представителям добрых или злых начал в окружающем славян мире.

                            ЖИТЕЛИ ВОДЫ                                                                                   ЖИТЕЛИ БОЛОТА и ЛЕСА

ВОДЯНОЙ   БАННИК         БОЛОТНИК        РУСАЛКА                                                    ЛЕШИЙ                КИКИМОРА

                                            СЛУЖИТЕЛИ СИЛ ТЬМЫ                                                   СВЕТЛЫЕ СУЩЕСТВА

БЕС       ВЕДЬМА         ВУРДАЛАК       БАБА-ЯГА    БУКА        ЛИХО-            МОКОШЬ       ДОМОВОЙ    БЕЛБОГ

                                                                                                            ОДНОГЛАЗОЕ

Глава 3. РУСАЛКИ

3.1 Этимология слова «русалка»

Откуда же взялось и как появилось такое странное и завораживающее слово «русалка»?

Название «русалка» старые писатели и ученые соединяли со словами: русло (по местожительству русалок в реках) и русый, русявый (по русому цвету волос у русалок), а также выводили от древних имен священных рек: Росса и Руса. Первое словопроизводство не объясняет окончание - алка. Второе не соответствует обычному представлению о русалках, у которых волосы не всегда русые, а большей частью зеленые.

Вернее словопроизводство от древнерусского названия праздника и игр: русалии; и теперь у малоросов кое-где первый день Петрова поста зовется русали. Источник этих слов западно-европейский: латинское rosalia, греческое средневековое - название праздника и игр. С запада заимствованы были русскими эти игры и праздненства, которые распространялись вместе с христианством. Христианские rosalia совпали на Руси, по времени, с древним языческим праздником в честь заложных покойников. К этому языческому празднику и привилось новое, христианское название: русали, Русальная неделя. Отсюда уже вполне естественное появление название: Русалки, то есть те существа, которых чествуют в праздник русалий, на Русальной неделе.

3.2 Различные названия русалок

Кроме слова «русалка», существуют также и другие названия русалок: купалка, водяница или водяная, шутовка, чертовка, хитка, лешачиха, лобаста.

Слово купалка употребительно в белорусских купальских песнях. Купалка - девица, которую из своей среды избирают девицы же, участницы купальных забав, первенствующею или царицею плясок, бываемых в ночь перед днем Рождества Иоанна Крестителя.

Водяниха имеет большие отвислые груди и длинные волосы; из воды выходит нагою в полночь и садится на камень; тут она расчесывает свои волосы большим гребнем. Русалка - жена водяного, это поверье нужно признать общераспространенным в русском народе. Чертовка, по народному поверью, есть водяная женщина; она может быть красивой или некрасивой, доброй или злой, часто же безразличной. Живет она в воде и только изредка выходит на берег чесать золотым или медным гребнем свои прекрасные, черные, как смоль, и длинные волосы. В это время можно подкрасться к ней и выхватить гребень, который имеет магическую силу.

Слово «хитка», по-видимому, в ближайшем родстве с глаголом «хитить», похищать; название основано, вероятно, на том, что хитка топит людей в воде.

Лешачиха - жена лешего, имеющая вид обыкновенной женщины с распущенными волосами, в которые вплетены зеленые ветви. Лешихи - это души загубленных девушек, которые прокляты были родителями или подняли на них руку. По ночам они качаются на ветвях деревьев, а на день вместе с лешими уходят под землю, где живут во дворце.

Особняком стоят среди народных названий русалки: навка или мавка, ундины и вилы. Это не синонимы слова «русалка», а названия для особых разрядов русалок.

Мавки, навки, в восточнославянской мифологии злые духи (часто смертоносные). По украинским поверьям, в мавок превращаются умершие до крещения дети: имя мавки (навки) образовано от «навь» (воплощение смерти). Мавки спереди имеют человеческое тело, а спины у них нет, поэтому видны все внутренности.

Ундины («волна») в мифологии народов Европы духи воды, русалки. Прекрасные девушки (иногда с рыбьими хвостами), выходящие из воды и расчесывающие волосы. Своим пением и красотой завлекают путников вглубь, могут погубить их или сделать возлюбленными в подводном царстве. Ундины могут обрести человеческую душу, полюбив и родив ребенка на земле.

В средневековой алхимии ундины - духи, управляющие водной стихией, подобно тому, как саламандры - духи огня и т.п.

Вилы, самовилы - в южнославянской мифологии женские духи, очаровательные девушки с распущенными волосами и крыльями, одеты в волшебные платья: кто отнимал у них платье, тому они подчинялись. Вилы могли летать как птицы, обитали в горах. Они владели колодцами и озерами и обладали способностью "запирать" воды. Культ вилы и их связь с колодцами известны по болгарским источникам тринадцатого века. Если отнять у них крылья, они теряют способность летать и становятся простыми женщинами. Ноги у них козьи, лошадиные или ослиные. Вилы закрывают их длинной белой одеждой. К людям, особенно к мужчинам, вилы относятся дружелюбно, помогают обиженным и сиротам. Если разгневать вилу, она может жестоко наказать, даже убить одним своим взглядом. Вилы умеют лечить, могут предсказывать смерть, но и сами они не бессмертны.

3.3 Происхождение русалок

Народ признает русалками заложных покойниц, то есть женщин, умерших неестественной смертью. Вместе с женщинами мы видим и детей, которые выделяются в особый разряд мавок.

По верованиям крестьян, в разных губерниях по-разному могли дать свидетельства о русалках.

Русалки - души некрещенных детей, утопленниц и вообще женщин и девиц, лишивших себя жизни и непогребенных.

Русалки-шутовки - это обыкновенные древние люди, на которых тяготеет родительское проклятие.

Русалки - девицы, пропавшие без вести.

Русалки - девушки, утонувшие в озере или в реке от неудавшейся любви или с горя.

Русалки - это похищенные у матерей дети, преимущественно некрещеные.

Особняком стоит сказание, записанное священником Доброзраковым в селе Ульяновке Нижегородской губернии: «…при сотворении мира Богом диавол, подражая Богу, начал бить одним камнем о другой, и из осколков явились домовые, лешие, русалки и подобные им существа».

Русалки - людские дочери, «проклятые родителями еще в материнской утробе, умершие некрещеными», а также молодые утопленницы. Душа самоубийцы «становится русалкою, поступающую под суровую власть водяника, с которым принуждена вести ненавистную связь» .

Гораздо реже, в виде исключения, встречаются три следующих воззрения, из которых одно считает русалок оборотнями женщин, превращенных Богом в наказание за грехи, другое причисляет к русалкам покойников, умерших в определенное время года, а именно во время русальных праздников; третье - отождествляет русалок с фараонами. Есть даже такая история: когда войско Фараона потонуло в Черном море, все утонувшие обратились - мужчины в водяных, а женщины и дети в русалок, и партиями разбрелись по морю и по рекам. Вид они имеют: верхняя часть тела до пупа человечья, а нижняя - рыбья. Они иногда останавливают на море корабли и на реках лодки и спрашивают, скоро ли будет страшный суд, продолжают ли дети носить под праздник Рождества Христова «вечерю» своему крестному отцу и своей крестной матери. Получив на первый вопрос утвердительный, а на второй отрицательный ответ, радуются; в противном же случае с досады топят даже корабли.

3.4 Местообитания русалок

Ответ на этот вопрос далеко не так прост. У нас издавна считают русалок речными девами, но русалки живут не в одном месте, а главным образом в водах, в лесах и полях; местожительство их не одинаково в разные времена года.

Оставляя с Троицына дня воды и рассыпаясь, вплоть до осени, по полям, перелескам и рощам, русалки выбирают себе развесившуюся, склонившуюся над водою иву или плакучую березу, где и живут. Ночью, при луне, которая для них ярче обычного светит, они качаются на ветвях, аукаются между собою и водят веселые хороводы с песнями, играми и плясками. Где они бегали и резвились, там трава растет гуще и зеленее, там и хлеб родится обильнее.

В лесах русалки избирают преимущественно старые деревья. В лесу увидел русалку и тургеневский плотник Гаврила, который называет русалку словами: лесное зелье, лесная нечисть.

Качание на древесных ветвях - любимое времяпрепровождение русалок. Излюбленное их дерево - береза, о чем поется и в народных песнях. Иногда русалки посещают селения и дома, едва ли даже не живут здесь, также они приходят греться в бани, где они моются, парятся, причем смеются и шутят.

Чаще же всего, конечно, русалки живут в водах, в хрустальных дворцах, построенных на дне глубоких рек.

Но все это непостоянные местожительства русалок, это места их временного пребывания летом, преимущественно на Троицкой неделе. О месте нахождения русалок зимою имеются лишь смутные и неопределенные представления. После Семицкой недели в лесу уже не бывает русалок. Одни говорят, что они поднимаются вверх и живут на облаках; другие думают, что они скрываются под землею и спят там остальное время года; иные думают, что будто они переселяются в реки... Говорили еще, будто русалки, оставив лес, долго еще остаются на нивах и безмолвно катаются в водах нивы.

3.5 Внешний вид русалок

Русалок русский народ представляет себе обыкновенно в виде женщин, большей частью молодых и красивых. Есть, однако же, русалки старые и безобразные. Изредка видят русалок в образе мальчиков, а также в виде птиц и зверьков. Наружность русалок очень разнообразна. Одна из главных отличительных особенностей русалок - распущенные по плечам длинные волосы. Эта особенность роднит русалок с ведьмами и с представительницами нечистой силы, которые также никогда не заплетают своих волос, а всегда распускают их по плечам. Хотя можно предположить, что распущенные волосы могут быть и простым признаком девичества. Русалки ходят нагими, прикрываясь зелеными листьями, или в белых развевающихся сорочках без пояса. В некоторых русальных песнях поется о том, что русалки просят себе рубашек. Быть может, в ответ на эти самые просьбы русалок им жертвуют кое-где холсты и платки: в некоторых селениях в Русальную неделю и в ночь под Ивана Купала (когда русалки очень опасны для человека) «крестьяне для смягчения злобы русалок развешивают им по лесам и прибрежным кустарникам холсты на рубашки».

Русалки бывают благодарны за такого рода приношения, доказательством чего может служить следующий рассказ: собирая в лесу грибы, женщина увидела висящий на дереве большой кусок березовой коры, а на нем - спящего нагого младенца. Пожалев ребенка, она отвязала свой передник, прикрыла им спящего и отошла. Скоро ее нагнала русалка - нагая женщина с распущенными волосами - и прикоснулась к ее рукам со словами: «спор тебе у руки» (успех тебе в руки). С этого времени женщина начала так трудиться, что все удивлялись, откуда у нее берутся силы.

Нередко те русалки крадут у крестьянок холсты и пряжу.

Что касается общественной жизни русалок, то она, по-видимому, высоко развита. Молодые русалки почти всегда показываются и действуют обществом, кучей, скопом. Одиноко живут русалки постарше и вдовы.

Над русалками есть старший, который, сзывая их, трубит в трубу. Это царица русалок, выбираемая ими. Без позволения царицы русалки не могут не только погубить, но даже испугать человека. Есть также свидетельство, что русалки находятся во владении главного начальника злых духов, который варит их в котле, чтобы сделать каждую вечно юною красавицею.

Любимое занятие русалок - вредить людям или, заигрывая, заманить их в свои ловушки. Существует такая примета. Если в Русальную неделю человек сам прежде заметит русалок и скажет: «Чур моя!» - тогда русалки для него безвредны, а одна из них даже пойдет за ним в его дом и будет исполнять все домашние работы, как самая усердная работница; пить и есть не будет, а будет питаться только паром, выходящим из горшков. Так проживет она до следующей Русальной недели, а потом убежит в лес.

ГЛАВА 4. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ОБРАЗА РУСАЛКИ В ИСКУССТВЕ

Особый интерес для исследователя представляет сопоставление героев в их фольклорном варианте и авторской работе, где главной проблемой является проблема их адекватности.

В фольклоре русалки - героини легенд, преданий, поверий, обрядов и обычаев народов разных стран. Они живут в водной стихии, отличаются от человека рыбьим хвостом и вступают с человеком в сложные отношения.

Этот мифологический персонаж в фольклорных сказках встречается очень редко. А вот в литературной сказке он получил более широкое распространение - В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, В.В. Набоков, И.В. Гёте и другие. И, конечно, всемирно известна русалка, вернее, русалочка, созданная талантом и фантазией великого датского сказочника Х.-К. Андерсена.

К числу наиболее популярных образов русской демонологии, представленной в отечественном искусстве, относится русалка. Очень многие писатели и поэты классического века русской литературы, в творчестве которых русалка заняла значительное или весьма скромное место.

Не стоит напоминать с ранних лет памятную строчку Пушкина: «Русалка на ветке сидит», его же драму «Русалка», до сих пор очаровывающую и ставящую в тупик пушкинистов-литературоведов и режиссеров театра и кино. На слуху и лермонтовское: «Русалка плыла по реке голубой…»; и гумилевское: «На русалке горит ожерелье,/ И рубины греховно-красны». Вспоминается и прекрасная панночка Гоголя («Майская ночь, или Утопленница»), и «Русалочьи сказки» А.Н. Толстого, и рассказ Кости из тургеневского «Бежина луга» о плотнике Гавриле, которого встреча с русалкой сделала навеки невесёлым, и «Русальные действа» А.Ремизова.

 «Литературные» русалки, пожалуй, не менее разнообразны, чем подлинно фольклорные. Время, мода, интересы и мировидение, индивидуальный стиль, художественные задачи делали образ русалки сугубо личностным для каждого автора. И все же есть общие мотивы, сюжеты, есть традиционные для литературы характеристики внешности русалки, её поведения.

Интерес к этому персонажу подогревался как бы с двух сторон. Первое – увлечение античной и германской мифологией, средневековыми европейскими сказаниями и творчеством западных романтиков, где бесконечное количество раз поёт свою дивную песнь белокурая красавица Лолерея с берегов Рейна. Русская поэзия конца ХVIII – первой половины ХIХ в. особенно переводная и подражательная часто использовала эти образы. Это: баллада В.А.Жуковского «Рыбак» и его старинную повесть «Ундина», стихотворение А.Майкова «Лорелея», М.Муравьёва «Сельская жизнь», А.Апухтина «Фея моря»

Второй источник – русская мифология, где-то с середины ХVIII в. привлекшая внимание писателей, собирателей, издателей, широкую читающую публику.

Неудивительно, что в нашей поэзии довольно рано сложился собственный образ русалки, опирающийся на русские народные поверья, но наделенный и чертами близкого ей европейского персонажа.

Если в представлении русских крестьян русалка всегда связана с рекой, прудом, то в книжной поэзии она нередко – дочь моря, переселённая сюда не без влияния знаменитой сказки Х.-К.Андерсена.

Мы же остановимся на образе русалки в произведениях А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова.

4.1 Русалка в творчестве А.С.Пушкина

В старых пушкиноведческих работах, которые редко включаются ныне в научный оборот, мы можем встретить необычные для современных интерпретаций высказывания о присутствии в творчестве Пушкина «бодлеровских» и даже «некрофильских» настроений. Об этом писали В. Вересаев, Вл. Ходасевич; вероятно, близкие по смыслу наблюдения имел в виду В. Брюсов, намереваясь написать статью «Темное в душе Пушкина». Точно и ясно эта проблема была поставлена в блестящей и бесстрашной книге Д. Благого «Социология творчества Пушкина». Не смущаясь непривычным и даже эпатирующим характером своих наблюдений, исследователь последовательно развил тему «бодлеровских настроений» у Пушкина и глубоко проанализировал под этим углом зрения ряд пушкинских произведений.

Обратимся к одному из самых очевидных воплощений этой темы у Пушкина. В 1826 г. он начал писать странное стихотворение, оставшееся незаконченным.

Как счастлив я, когда могу покинуть

Докучный шум столицы и двора

И убежать в пустынные дубровы,

На берега сих молчаливых вод.

О, скоро ли она со дна речного

Подымется, как рыбка золотая?

Как сладостно явление ее

Из тихих волн, при свете ночи лунной!

Опутана зелеными власами,

Она сидит на берегу крутом.

У стройных ног, как пена белых, волны

Ласкаются, сливаясь ‹и› журча.

Ее глаза то меркнут, то блистают,

Как на небе мерцающие звезды;

Дыханья нет из уст ее, но сколь

Пронзительно сих влажных синих уст

Прохладное лобзанье без дыханья.

Томительно и сладко — в летний зной

Холодный мед не столько сладок жажде.

Когда она игривыми перстами

Кудрей моих касается, тогда

Мгновенный хлад, как ужас, пробегает

Мне голову, и сердце громко бьется,

Томительно любовью замирая.

И в этот миг я рад оставить жизнь,

Хочу стонать и пить ее лобзанье —

А речь ее... Какие звуки могут

Сравниться с ней — младенца первый лепет,

Журчанье вод, иль майский шум небес,

Иль звонкие Бояна Славья гусли.

(III, 36—37)

Стихотворение удивительно не своим фантастическим сюжетом, а реалистически точным и психологически достоверным воплощением этого сюжета. Этот подбор ласковых слов, эти оттенки ощущений придают немыслимой ситуации эмоциональную убедительность. Противоестественное воспевание любовных ласк как чего-то холодного, охлаждающего находит неожиданную параллель с утолением жажды в жаркий день и получает необыкновенную поэтическую силу. Эта женщина — русалка — живая, но в то же время и мертвая, и она влечет героя именно этой страшной двойственностью своего существа.

Вл. Ходасевич писал об этом стихотворении: «...соблазнительное ощущение мертвой как живой, ощущение горькое и сладострастное. Это одно из не самых светлых и безобидных пушкинских чувств, но оно подлинно пушкинское, — грозящее гибелью и сулящее „неизъяснимы наслажденья“». Ни в одном из произведений Пушкина образ мертвой возлюбленной не был воплощен в таком зримом, чувственно осязаемом облике; этот образ как бы ушел в подтекст его поэзии, но он мерцает, просвечивает то здесь, то там на протяжении всего пушкинского творчества.

Наиболее очевидно подразумевается он в стихотворении «Яныш королевич» из «Песен западных славян» и драме «Русалка», где незаконченный сюжет предполагает, по всей вероятности, аналогичное продолжение: встретив погибшую возлюбленную в облике русалки, князь влюбляется в нее с новой силой. Образ мертвой возлюбленной угадывается в «Заклинании» (1830):

Явись, возлюбленная тень,

Как ты была перед разлукой,

Бледна, хладна, как зимний день,

Искажена последней мукой...

(III, 246)

и в стихотворении «Для берегов отчизны дальней» (1830) с его спокойной и уверенной надеждой:

Твоя краса, твои страданья

Исчезли в урне гробовой —

А с ‹ними› поцалуй свиданья...

Но жду его; он за тобой...

(III, 257)

Говоря об этих двух стихотворениях, Д. Благой подчеркивает особый характер лирического чувства: в «Заклинании» поэт хочет видеть возлюбленную именно на грани умирания («как ты была перед разлукой»), а в элегии «Для берегов отчизны дальной» он вспоминает именно «незабвенный час» разлуки. Исследователь делает тонкое наблюдение, что в этой связи образов приобретает особый смысл эпитет «хладеющие» («мои хладеющие руки»). Нужно упомянуть и незавершенный отрывок 1823 г.: «Придет ужасный [час] ... твои небесны очи / Покроются, мой друг, туманом вечной ночи...», где поэт как будто не решился воплотить в слове волнующий воображение образ; но, обрываясь на загадочных фразах: «...буду ждать... [но чего?] ... Чтоб силою мечтанья моего...» (II, 296), стихотворение позволяет предположить тот же сюжет с мертвой возлюбленной. В стихотворении «Под небом голубым страны своей родной» (1826) летает над поэтом «младая тень» любимой прежде и забытой женщины. В черновом варианте «Воспоминания» (1828) возникали «два призрака младые, / Две тени милые», которые «говорят ... мертвым языком / О тайнах счастия и гроба» (III, 651). В «Бахчисарайском фонтане» (1821—1823), когда «по дворцу летучей тенью / Мелькала дева...», автор, гадая: «Чью тень, о други, видел я?», как бы проговаривается: «Я помню столь же милый взгляд / И красоту еще земную...» (IV, 170). Тот же образ витает в стихотворениях уже совсем далеких по сюжету: в элегии «Не пой, красавица, при мне» (1828), где неотвязен «призрак милый, роковой» некой «далекой бедной девы», представляющийся неизменно «ночью», «при луне» (III, 109); в «Прощании» (1830) («В последний раз твой образ милый / Дерзаю мысленно ласкать») (III, 233), где «могильный сумрак» вдруг окутывает живую женщину, и разлука с ней описывается и воспринимается как вечная разлука — смерть. И наконец, неудивительно, что одна из пяти сказок Пушкина это «Сказка о мертвой царевне». Итак, в целом ряде пушкинских произведений мы обнаруживаем образы и настроения, явно перекликающиеся с темой мертвой возлюбленной. Прежде всего это Инеза из «Каменного гостя». Дон Гуан вспоминает: «...Странную приятность | Я находил в ее печальном взоре | И помертвелых губах. Это странно ‹...› А голос | У ней был тих и слаб — как у больной...» (VII, 139). Дон Гуан находил ту же прелесть и в Доне Анне, лежащей в обмороке:

О как она прекрасна в этом виде!

В лице томленье, взор полузакрытый,

Волненье груди, бледность этих уст...

(VII, 314 — черновой текст)

Образ больной девушки, обреченной на смерть, но необыкновенно привлекательной для поэта, возникает в стихотворении 1820 г.

Увы, зачем она блистает

Минутной, нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой...

Увянет!

и т. д.

(II, 143)

Этот образ затем будет развит в стихотворении «Осень» (1833).

‹...› любовник не тщеславный,

Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

Как это объяснить? Мне нравится она,

Как, вероятно, вам чахоточная дева

Порою нравится. На смерть осуждена,

Бедняжка клонится без ропота, без гнева.

Улыбка на устах увянувших видна;

Могильной пропасти она не слышит зева;

Играет на лице еще багровый цвет.

Она жива еще сегодня, завтра нет.

(III, 319—320)

Д. Благой справедливо придавал особое значение этому образу «Осени» — «умирающей возлюбленной»; в самом деле, Пушкин здесь открыто признается в своей приверженности этому странному идеалу.

4.2 Русалка в творчестве М.Ю. Лермонтова

Встречается русалка и в произведениях Лермонтова М.Ю.

Так в первой главе «Журнала Печорина» - «Тамань», герой, из-за своего любопытства, оказался втянут в опасное приключение.

Герой вмешался в простую жизнь "честных контрабандистов". Его привлекли загадочные ночные обстоятельства - слепой мальчик и девушка поджидали лодку с контрабандистом Янко. Печорину не терпелось узнать, что они делали ночью. Девушка, казалось, сама заинтересовалась Печориным и вела себя двусмысленно: "вертелась около моей квартиры: пенье и прыганье не прекращались ни на минуту". Печорин увидел "чудно нежный взгляд" и воспринял его как обычное женское кокетство ("он напомнил мне один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моей жизнью"), то есть в его воображении взор "ундины" сопоставился со взором какой-нибудь светской красавицы, взволновавшей его чувства, и герой ощутил в себе прежние порывы страсти. В довершение всего последовали "влажный, огненный поцелуй", назначенное свидание и признание в любви. Герой почувствовал опасность, но все-таки был обманут: не любовь была причиной демонстративной нежности и пылкости, а угроза Печорина донести коменданту. Девушка была верна другому, Янко, и ее хитрость служила лишь поводом для расправы с Печориным. Отважная, наивно-коварная и ловкая, заманив Печорина в море, она едва не утопила его.

Романтический "русалочий" мотив трансформируется Лермонтовым, эпизод с "ундиной" обнаруживает внутреннюю слабость героя, чуждого естественному миру, его неспособность к простой, полной опасностей жизни. Интеллектуальный, цивилизованный герой вдруг теряет свои несомненные преимущества перед простыми людьми, не допускается в их среду. Он лишь может завидовать их отваге, ловкости.

Страсть Печорина к девушке из "естественной" среды здесь показана Лермонтовым в противоположном проявлении по сравнению с тем, что герой пережил с Бэлой. В "Бэле" герой играет душами простых людей, в "Тамани" он сам становится игрушкой в их руках. Контрабандистка, как и Бэла, цельная и сильная натура, от поцелуя которой у Печорина в глазах потемнело и голова закружилась, любя другого, дерзко посмеялась над его казалось бы подлинной страстью, чуть не утопив его. В столкновении с "ундиной" Печорин терпит поражение. Печорин не готов к столкновению со свободными и гордыми людьми на их "территории". Он обнаруживает свое интеллектуальное превосходство лишь в том случае, если "простой" человек оказывается в его руках.

Незаурядное воображение Печорина, его авантюризм восхищают читателя особенно потому, что эти качества не находят себе пространного описания в дневнике героя. Печорин, как будто избегая страстей, подчиняется только одной - не уклоняясь, испытывать себя. Герой охвачен сумасбродством, быстро пульсирующая кровь подсказывает просто невероятные для него слова: "обворожительно", "правильный нос свел меня с ума". Как поэтична природа Печорина, если моментально в разговоре с незнакомкой он подхватывает почти сказочный ее язык. Бесстрастие его покинуло. Романтическая фантазия играла героем в голове и в сердце. Как плоско, хотя и буднично, завершилось неожиданное приключение. Лишнее разочарование, жалость к слепому мальчику и досада на свою еще не изжитую молодость - вот и весь финал фантастического дня для Печорина.

Все эти жертвы Печорина в его неустанном стремлении любыми способами развеять скуку, по сути дела, пассивны, не оказывают должного сопротивления своему мучителю. Иначе обстоит дело с "водяным обществом": эти дамы и господа умеют плести интриги не хуже Печорина и в состоянии дать достойный отпор зарвавшемуся искателю приключений. Печорин оставляет мир "дикарок" и возвращается в гораздо более привычный и безопасный для него мир "знатных" барышень и барынь. Так совершается переход от "Тамани" к "Княжне Мери".

В июне 1841 года, за несколько месяцев до смерти, 27-летний Лермонтов пишет балладу "Морская царевна".

На первый взгляд, темой стихотворения может быть обозначена тема любви. ...

"Я царская дочь!

Хочешь провесть ты с царевною ночь?"

Синие очи любовью горят...

Но остальной текст опровергает первоначальное предположение. В словах царевича "Добро же! постой!" звучит скорее угроза, нежели нежность. Рука у царевича названа "боевой", сам он называет вытащенную на берег русалку "добычей". Таким образом перед нами разворачивается тема борьбы, противоборства, поединка, но никак не любви. Присмотримся повнимательнее, как представлены события в стихотворении.

В море царевич купает коня;

Слышит: "Царевич! Взгляни на меня!"

Где царевич купает коня? Очевидно, что на начало стихотворения герой находится на мелководье, где до него и доносится голос из воды. Вторая строфа гласит:

Фыркает конь и ушами прядет,

Брызжет и плещет и дале плывет.

Создается впечатление, что в тексте что-то пропущено. Царевич только что услыхал голос и сразу же бросился в воду, поплыл на звук. Мы знаем, что неподалеку от него, на берегу, находится его свита, товарищи, к которым он обратится, когда вернется с русалкой на берег. Что по идее должен делать царевич в таком случае: попытаться выяснить, определить источник звука, возможно, послать кого-либо из слуг на проверку, а уж потом решать, что делать дальше или же самому сразу бросаться в воду? Скорее первое. Как же можно объяснить его "странное поведение"? Нам представляется верным лишь один ответ на этот вопрос: царевич как будто знал о том, что голос раздастся, он, скорее, явился для него не неожиданностью, требующей выяснения, а известным событием, которое должно совершиться. Голос из воды был неким "сигналом" для него, по которому царевич бросается в воду. Назовем его гипотетически "вызовом на поединок".

Слышит царевич: "Я царская дочь!

Хочешь провесть ты с царевною ночь?"

Мы понимаем, что перед нами русалка, которая заманивает царевича, чтобы обольстить его, а затем умертвить. Это "приглашение на казнь" облечено в форму любовного зова, который должен обмануть царевича. Но как мы увидим по тексту, герой не поддается подобному обману, он знает, чем грозит ему подобный зов. Обратим внимание на изначально заданное равенство героев: стихотворение называется "Морская царевна", в самом тексте указывается на это: "Я царская дочь!/ Хочешь провесть ты с царевною ночь?", герой тоже обозначен достаточно однозначно: царевич. Персонажи поставлены в равное положение, и "поединок", на который "вызывает" царевича русалка, не предполагает однозначного исхода.

Интересным нам представляется также то, что лишь в третьей строфе царевич осознает, кто был на самом деле источником голоса: морская царевна, русалка. Только в третьей строфе она открывается герою, понимая, что для него это ничего не изменит, ибо он находится в ее стихии, а следовательно, в ее власти. Возникает вопрос: во 2-й строфе царевич прыгал в воду, не зная точно, кто его противник? Как это ни парадоксально звучит, но по тексту стихотворения мы должны ответить "да".

Четвертую, пятую и шестую строфы рассмотрим вместе, ибо они тематически сочленены:

Вот показалась рука из воды,

Ловит за кисти шелковой узды.

Вышла младая потом голова;

В косу вплелася морская трава.

Синие очи любовью горят;

Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.

Интересно заметить, что, поняв, что перед ним русалка, грозящая уволочь его на морское дно, царевич тем не менее не поворачивает назад: он продолжает свой путь.

Процитированные три строфы отражают постепенное приближение царевича к источнику доносившегося голоса - сперва показывается рука, потом голова морской царевны, затем уже мы различаем синие очи. Обратим внимание на лексику, сопровождающую описание царевны. Она действительно красива: голова названа "младой", ее венчает коса с вплетенной травой, "синие очи" (архаичное, возвышенное описание) любовью "горят", брызги на шее сравниваются с драгоценным "жемчугом". Русалка находится в своей стихии, оттого она и прекрасна.

Но при этом мы замечаем глагол, которым обозначено действие царевны: "ловит". Он дисгармонирует с величаво-прекрасным обликом царевны, выдает ее настоящее стремление - она хватает поводья коня, чтобы увлечь его с седоком на дно. И царевич это замечает:

Мыслит царевич: "Добро же! постой!"

За косу ловко схватил он рукой.

Знаменательно, что царевич не высказывает свои эмоции вслух, он только "мыслит", дабы не спугнуть будущую добычу. Именно в этом месте тема противоборства окончательно оттесняет предполагавшуюся ранее любовную линию, становится доминирующей. (Интересно, что герой хватает царевну за косу, что несет в себе символический подтекст "полонения" (плененения) девушек, захваченных во времена войн, набегов.) В указанных словах царевича сквозит скрытая угроза, ожидание борьбы, он оказывается подготовлен к поединку, который и разворачивается в следующей строфе:

Держит, рука боевая сильна:

Плачет и молит и бьется она.

Перед нами даже не борьба, а недолговременное покорение морской царевны. Герою надо покорить русалку, сломить ее волю, чтобы в следующей строфе беспрепятственно плыть с ней к берегу.

К берегу витязь отважно плывет;

Выплыл; товарищей громко зовет.

"Отважно" плыть к берегу может только победитель, торжествующий от сознания своей победы. И ему необходимо признание окружающих - именно поэтому он зовет товарищей.

"Эй вы! сходитесь, лихие друзья!

Гляньте, как бьется добыча моя...

Что ж вы стоите смущенной толпой?

Али красы не видали такой?"

Герою важно показать вытащенное на берег "чудо морское", он горд своей победой. Обращают на себя внимание взаимоотношения между царевичем и его товарищами. Они не сводятся в формуле "господин-слуга", скорее, он воспринимает их как равных. И от этого его желание выглядеть первым среди равных становится значительнее, нежели в ситуации красующегося царевича. Легко объяснить смущение друзей - желая разделить радость победы героя, они не понимают причины торжества. Перед ними морское чудовище, которое видит и сам царевич, оборачиваясь:

Вот оглянулся царевич назад:

Ахнул! померк торжествующий взгляд.

Видит: лежит на песке золотом

Чудо морское с зеленым хвостом;

Хвост чушуею змеиной покрыт,

Весь замирая, свиваясь дрожит;

Пена струями сбегает с чела.

Очи одела смертельная мгла.

Бледные руки хватают песок;

Шепчут уста непонятный упрек...

Метаморфозу с морской царевной Лермонтов описывает поистине удивительно. Торжество царевича оборачивается ужасом при виде представшей перед ним картины. Его победа оказывается пирровой. Переход от одного состояния к другому происходит через оборот назад: "Вот оглянулся царевич назад". Семантика оборота, взгляда назад, сложившаяся в мировой культуре, обладает ярко выраженной отрицательной коннотацией (ср. миф об Орфее и Эвридике, о жене библейского Лота, о фольклорном оборотничестве и др.). Здесь оборот также не приносит ничего хорошего: царевич видит ужасную картину. Интересно вновь обратить внимание на лексику, описывающую царевну, но теперь в ином качестве. "Чудо морское с зеленым хвостом" невыгодно контрастирует с фоном, на котором оно представлено ("песок золотой") - что еще более подчеркивает его уродство. Само слово "чудо" означает что-то непонятное, неопределенное, незнаемое и, как следствие, чужое, враждебное (ср. "Чудо-юдо, рыба-кит..."). Хвост - непременный атрибут русалки, который, что примечательно, не акцентируется при первом описании, наводит на мысль о принадлежности чуда к нечистой силе. Разворачивающееся описание позволяет наделить "чудо" хтоническими признаками: "змеиная чешуя", хвост "свивается" подобно драконьему.

Чудовище умирает и очи, которые были синими и горели любовью, оказываются одеты в "смертельную мглу", "бледные руки" подчеркивают мертвенность существа. Какой непонятный упрек шепчут уста чудища? Ответ очевиден: это укор царевичу, выволокшему русалку на берег и обрекшему ее на погибель. В современном значении здесь слово "непонятный" означает скорее "неслышимый". Эта строфа примечательна с позиции синтаксиса - она оканчивается многоточием, что подчеркивает, с одной стороны, недоговоренность (чудище, умирая, не все успело сказать), с другой, - обрыв (в данном случае - жизни чудовища). Последняя строфа показывает на едущего прочь и задумавшегося царевича:

Едет царевич задумчиво прочь.

Будет он помнить царскую дочь.

Странный конец. Непонятный. На первый взгляд, финал четко определен: царевич победил, чудовище умерло, герой уезжает прочь. Но с другой стороны, остается ряд нерешенных вопросов. О чем недоговорила умирающая русалка? Почему царевич едет "задумчиво", о чем он думает? Как "будет он помнить царскую дочь": как результат победы, как увиденный ужас или станет размышлять о причинах случившегося преображения прекрасной девы в чудо морское? Вопросы как будто остаются без ответа, финал стихотворения как будто является открытым.

Лермонтовым так же была написана баллада «Русалка»(1832). Баллада очень лирична и сюжет в ней развивается по музыкальному и мелодичному принципу. Но в отличии от фольклорных сюжетов, где русалка заманивает и убивает человека, лермонтовская фантастика, в данной балладе, стремиться к романтизму. Русалка не имеет ни малейшего представления о смерти и для нее кажется, что витязь просто спит и не отвечает на ее ласки. В мире, где царит гармония и красота, витязь, со своей «статичностью» вносит разлад.

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной;

И старалась она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны.

И шумя, и крутясь, колебала река

Отраженные в ней облака;

И пела русалка - и звук ее слов

Долетал до крутых берегов.

И пела русалка: "На дне у меня

Играет мерцание дня;

Там рыбок златые гуляют стада;

Там хрустальные есть города;

И там на подушке из ярких песков

Под тенью густых тростников

Спит витязь, добыча ревнивой волны,

Спит витязь чужой стороны.

Расчесывать кольца шелковых кудрей

Мы любим во мраке ночей,

И в чело и в уста мы в полуденный час

Целовали красавца не раз.

Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем,

Остается он хладен и нем;

Он спит - и, склонившись на перси ко мне,

Он не дышит, не шепчет во сне!..."

Так пела русалка над синей рекой,

Полна непонятной тоской;

И шумно катясь, колебала река

Отраженные в ней облака.

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

1.  Благой Д.Д. «Социология творчества Пушкина». М., 1931 стр.:125, 183-184, 201-206.

2.  Вересаев В.В. «В двух планах: статьи о Пушкине». М., 1929 стр. 162- 163.

3.  Кичигин В. П. Народная культура Юга России: Белгородская обл. // Опыт систематизации этнофольклорного материала. – Белгород, 2000

4.  Крюкова Н. Русалка и другие мифологические образы в народном творчестве. Исследовательская работа. – Саров, 2006.

5.  Лермонтов М.Ю. Русалка //Лирика. – СПб, Сказ, 1999.

6.  Назарова Л.Н. «Лермонтовская энциклопедия». М., Большая Российская Энциклопедия 1999.

7.  Педчак Е.П. «Литература: Устный и письменный экзамены». Ростов-на-Дону, 2002.

8.  Русские предания. Фольклор. Электронная энциклопедия. – ООО «Сигма», 2003.

9.  Ходасевич В. «Поэтическое художество Пушкина». Л., 1924 стр. 145-151.

10.  Ресурсы Internet: http://ru.wikipedia.org/wiki/