Курсовая работа: Роль мотива всемогущества рока и обреченность борьбы с ним в трагедии Эсхила "Прометей прикованный"

Введение

Эсхила называют "отцом трагедии". В отличии от трагедий предшествующих ему авторов, трагедия Эсхила имела явно законченную форму, которая в дальнейшем продолжала совершенствоваться. Главная её особенность — величавость. В эсхиловской трагедии отразилось само героическое время, первая половина V в. до н.э., когда греки отстаивали свою свободу и независимость во время греко-персидских войн. Драматург был не только их очевидцем, но и непосредственным участником. Острая борьба за демократическое переустройство общества не затихала и внутри Афин. Успехи демократии были связаны с наступлением на некоторые устои старины. Эти события также отозвались в трагедиях Эсхила, насыщенных конфликтами мощных страстей.

"Эсхил — творческий гений огромной реалистической силы, раскрывающий с помощью мифологических образов историческое содержание того великого переворота, современником которого он являлся, — возникновения демократического государства из родового общества", - писал И.М. Тронский.

Драматург писал трагедии на темы, многие из которых не теряют актуальность и сейчас. Целью данной работы является раскрытие темы рока в трагедии Эсхила "Прикованный Прометей", выяснение, что значит в данной трагедии рок для Эсхила, в чем его смысл. А.Ф. Лосев говорил, что в образе Прометея отражена "классическая гармония судьбы и героической воли", когда судьба владеет над человеком, но это не обязательно ведет к безволию и бессилию. Это может вести и к свободе, и к великим подвигам, и к мощному героизму. Предопределение в "Прометее" имеет жизнеутверждающее, оптимистичное содержание. В конечном итоге оно обозначает победу добра над злом, конец власти Зевса-тирана.

Глава I Судьба и воля глазами древнего грека

Что же означало само понятие рок для древнего грека. Рок или судьба (мойра, айса, тихе, ананке) — имеет в древнегреческой литературе двоякое значение: первоначальное, нарицательное, пассивное — предопределенной каждому смертному и отчасти божеству доли, участи, и производное, собственное, активное — личного существа, назначающего, изрекающего каждому его участь, особенно время и вид смерти.

Антропоморфические боги и богини оказывались недостаточными для того, чтобы объяснить в каждом данном случае причину бедствия, постигающего того или другого из смертных часто совершенно неожиданно и незаслуженно. Многие события в жизни отдельных людей и целых народов совершаются вопреки всем человеческим расчетам и соображениям, всем понятиям об участии человекоподобных божеств в людских делах. Это вынуждало древнего грека допускать существование и вмешательство особого существа, воля и действия которого часто неисповедимы и которое поэтому в сознании греков никогда не получило ясно очерченного, определенного облика.

Но понятие рок или судьба содержит в себе далеко не одну черту случайности. Непреложность и необходимость составляют наиболее характеристичный признак этого понятия. Настоятельнейшая, непреодолимая потребность в представлении рока или судьбы является тогда, когда человек стоит лицом к лицу с фактом загадочным, уже совершившимся и поражающим ум и воображение своим несоответствием привычным понятиям и обыкновенным условиям.

Впрочем, ум древнего грека редко успокаивался на ответе, что "если что-либо совершилось вопреки его ожиданиям, то так и должно было совершиться". Чувство справедливости, понимаемой в смысле воздаяния каждому по его делам, побуждало его доискиваться причин поразительной катастрофы, и он обыкновенно находил их или в каких-нибудь исключительных обстоятельствах личной жизни потерпевшего, или, гораздо чаще и охотнее, в прегрешениях его предков. В этом последнем случае с особенной яркостью выступает тесная взаимная связь всех членов рода, а не только семейства. Воспитанный в родовых отношениях, грек был глубоко убежден в необходимости искупления потомками вины предков. Греческая трагедия старательно разрабатывала этот мотив, заложенный в народных сказаниях и мифах. Яркий пример тому – "Орестея" Эсхила.

Для истории понятия о судьбе наибольший интерес и обильнейший материал представляют трагедии Эсхила и Софокла, поэтов, веровавших в отечественных богов; трагедии их назначались для народа и потому гораздо точнее, нежели философские или этические сочинения того же времени, отвечали уровню понимания и нравственным запросам народных масс. Сюжеты трагедий принадлежали мифам и древнейшим легендам о богах и героях, освященным верой и давностью, и, если по отношению к ним поэт дозволял себе уклонения от установившихся понятий, то оправданием ему служили перемены в народных воззрениях на божество. Слияние судьбы с Зевсом, причем перевес переходит на сторону последнего, ясно выражено в трагедиях Эсхила. По закону глубокой старины Зевс направляет судьбу мира: "все совершается так, как назначено судьбою, и нельзя миновать вечного, нерушимого определения Зевса" ("Просительницы"). "Великие Мойры, да совершится волею Зевса то, чего требует правда" ("Несущие возлияния", 298). Особенно поучительна перемена в образе Зевса, взвешивающего и определяющего людской жребий: у Гомера (VIII и XXII) Зевс вопрошает этим способом неведомую для него волю судьбы; у Эсхила в подобной сцене Зевс — владыка весов, и, по словам хора, человек не в силах сделать что-либо без Зевса ("Просительницы", 809). Такому представлению поэта о Зевсе противоречит то положение, какое он занимает в "Прометее": здесь образ Зевса носит на себе все черты божества мифологического, с его ограниченностью и подчинением судьбе, ему, как и людям, неведомой в своих решениях; тайну судьбы он напрасно пытается исторгнуть насилием у Прометея; кормилом необходимости правят три Мойры и Эринии, и сам Зевс не может избегнуть предназначенной ему участи ("Прометей", 511 и сл.).

Хотя и несомненны усилия Эсхила объединить действия сверхъестественных существ по отношению к людям и возвести их к воле Зевса, как божества верховного, тем не менее в речах отдельных действующих лиц и хоров он оставляет место верованию в непреложный Рок или судьбу, властвующий незримо и над богами, почему в трагедиях Эсхила так часты выражения, обозначающие веление Рока или судьбы. Точно так же Эсхил не отрицает вменяемости преступления; наказание постигает не только виновного, но и его потомство.

Но знание своей судьбы не стесняет героя в его действиях; все поведение героя определяется его личными качествами, отношениями к другим лицам и внешними случайностями. Тем не менее каждый раз в конце трагедии оказывается, по убеждению героя и свидетелей из народа, что постигшая его катастрофа есть дело Рока или судьбы; в речах действующих лиц и особенно хоров часто высказывается мысль, что Рок или судьба преследует смертного по пятам, направляет каждый шаг его; напротив, в поступках этих лиц проявляются их характер, естественное сцепление событий и естественная неизбежность развязки. По верному замечанию Бартелеми, действующие лица в трагедии рассуждают так, как будто они ничего не могут сделать, но действуют так, как будто они могут сделать все. Верование в судьбу не лишало, следовательно, героев свободы выбора и действия.

В своей работе "Двенадцать тезисов об античной культуре" русский мыслитель А. Ф. Лосев писал: "Необходимость — судьба, и нельзя выйти за ее пределы. Античность не может обойтись без судьбы.

Но вот в чем дело. Новоевропейский человек из фатализма делает очень странные выводы. Многие рассуждают так. Ага, раз все зависит от судьбы, тогда мне делать ничего не нужно. Всё равно судьба все сделает так, как она хочет. К такому слабоумию античный человек не способен. Он рассуждает иначе. Все определяется судьбой? Прекрасно. Значит, судьба выше меня? Выше. И я не знаю, что она предпримет? Если бы я знал, как судьба обойдется со мной, то поступил бы по ее законам. Но это неизвестно. Значит я все равно могу поступать как угодно. Я — герой.

Античность основана на соединении фатализма и героизма. Ахилл знает, ему предсказано, что он должен погибнуть у стен Трои. Когда он идет в опасный бой, его собственные кони говорят ему: "Куда ты идешь? Ты же погибнешь..." Но что делает Ахилл? Не обращает никакого внимания на предостережения. Почему? Он — герой. Он пришел сюда для определенной цели и будет к ней стремиться. Погибать ему или нет — дело судьбы, а его смысл — быть героем. Такая диалектика фатализма и героизма редка. Она бывает не всегда, но в античности она есть".

Против чего борется трагический герой? Он борется с разными препятствиями, стоящими на пути человеческой деятельности и мешающими свободному развитию его личности. Он борется для того, чтобы не свершалось несправедливости, чтобы преступление было наказано, чтобы постановление законного суда восторжествовало над самовольной расправой, чтобы тайна богов перестала ею быть и сделалась бы справедливостью. Трагический герой сражается за то, чтобы мир стал лучше, а если уж он должен остаться таким, как есть, чтобы у людей было больше мужества и ясности духа, помогающих им жить.

И кроме того: трагический герой сражается, исполненный парадоксального чувства, что преграды, стоящие на его пути, и непреодолимы и в то же время должны быть преодолены во что бы то ни стало, если он хочет достичь полноты своего "я" и не изменить тому сопряженному с большими опасностями стремлению к величию, которое он носит в себе, не оскорбляя при этом все, что сохранилось еще в мире богов, и не совершая ошибки.

Известный швейцарский филолог-эллинист А. Боннар в своей книге "Античная цивилизация" пишет: "Трагический конфликт — это борьба с фатальным: задача героя, затеявшего с ним борьбу, заключается в том, чтобы доказать на деле, что оно не являетс фатальным или не останется им всегда. Препятствие, которое предстоит преодолеть, воздвигнуто на его пути неведомой силой, против которой он беспомощен и которую он с тех пор называет божественной. Самое страшное наименование, которым он наделяет эту силу, — это Рок."

Трагедия пользуется языком мифов отнюдь не в символическом смысле. Вся эпоха первых двух трагических поэтов — Эсхила и Софокла — глубоко проникнута религиозностью. Тогда верили в правдивость мифов. Верили, что в мире богов, раскрываемом народу, существуют угнетающие силы, как бы стремящиеся уничтожить человеческую жизнь. Эти силы названы Судьбой или Роком. Но в других мифах это сам Зевс, представленный грубым тираном, деспотом, враждебным человечеству и намеренным уничтожить род людской.

В задачу поэта входит дать толкование мифов, далеко отстоящих от времени рождения трагедии, и объяснить их в рамках человеческой морали. В этом заключается социальная функция поэта, обращающегося на празднике Диониса к афинскому народу. Аристофан на свой лад подтверждает это в разговоре обоих великих трагических поэтов, Еврипида и Эсхила, которых он выводит на сцене. Какими бы соперниками они ни были представлены в комедии, они оба сходятся по крайней мере на определении трагического поэта и той цели, которую он должен преследовать. Чем должны мы восхищаться в поэте?.. Тем, что мы в наших городах делаем людей лучшими. (Под словом "лучшими" разумеется: более сильными, более приспособленными к битве жизни.) В этих словах трагедия утверждает свою воспитательную миссию.

Если поэтическое творчество, литература есть не что иное, как отражение социальной действительности, то борьба трагического героя против судьбы, выраженная языком мифов, есть не что иное, как борьба народа в VII—V веках до н. э. за освобождение от социальных ограничений, стеснявших его свободу в эпоху появления трагедии, в момент, когда Эсхил сделался ее вторым и подлинным основателем.

Именно в разгар этой извечной борьбы афинского народа за политическое равенство и социальную справедливость и стали внедряться в дни наиболее популярного праздника в Афинах представления об иной борьбе — борьбе героя с Роком, составляющей содержание трагедийного спектакля.

В первой борьбе налицо, с одной стороны, сила богатого и знатного класса, обладающего землей и деньгами, обрекшего на нужду мелких крестьян, ремесленников и чернорабочих; этот класс угрожал самому существованию всей общины. Ему противостоит огромная жизнеспособность народа, требующего своих прав на жизнь, равной справедливости для всех; этот народ хочет, чтобы право стало тем новым звеном, которое обеспечивало бы жизнь каждого человека и существование полиса.

Вторая борьба — прообраз первой — происходит между Роком, грубым, смертоносным и самовластным, и героем, который сражается за то, чтобы между людьми было больше справедливости и человеколюбия, а себе ищет славы. Таким образом трагедия укрепляет в каждом человеке решимость не примиряться с несправедливостью и его волю к борьбе с ней.

Высокий, героический характер эсхиловской трагедии обусловила сама суровая эпоха противостояния персидскому нашествию, борьбы за единство греческих полисов. В своих драмах Эсхил отстаивал идеи демократического государства, цивилизованных форм разрешения конфликтов, идеи воинского и гражданского долга, личной ответственности человека за содеянное и т.д. Пафос эсхиловских драм оказывался чрезвычайно важен для эпохи восходящего развития демократического афинского полиса, однако и последующие эпохи хранили о нем благодарную память как о первом "певце демократии" в европейской литературе.

У Эсхила элементы традиционного мировоззрения тесно переплетаются с установками, порожденными демократической государственностью. Он верит в реальное существование божественных сил, воздействующих на человека и зачастую коварно расставляющих ему сети. Эсхил придерживается даже старинного представления о наследственной родовой ответственности: вина предка ложится на потомков, опутывает их своими роковыми последствиями и влечет к неизбежной гибели. С другой стороны, боги Эсхила становятся блюстителями правовых основ нового государственного устройства, и он усиленно выдвигает момент личной ответственности человека за свободно выбранное им поведение В связи с этим традиционные религиозные представления модернизируются.

Известный специалист по античной литературе И. М. Тронский пишет: "Соотношение между божественным воздействием и сознательным поведением людей, смысл путей и целей этого воздействия, вопрос об его справедливости и благости составляют основную проблематику Эсхила, которую он развертывает на изображении человеческой судьбы и человеческого страдания.

Материалом для Эсхила служат героические сказания. Он сам называл свои трагедии "крохами от великих пиров Гомера", разумея, конечно, при этом не только "Илиаду" и "Одиссею", а всю совокупность приписывавшихся "Гомеру" эпических поэм, т. е. "кикл". Судьбу героя или героического рода Эсхил чаще всего изображает в трех последовательных трагедиях, составляющих сюжетно и идейно целостную трилогию; за ней следует драма сатиров на сюжет из того же мифологического цикла, к которому относилась трилогия. Однако заимствуя сюжеты из эпоса, Эсхил не только драматизирует сказания, но и переосмысляет их, пронизывает своей проблематикой".

В трагедиях Эсхила действуют мифологические герои, величественные и монументальные, запечатлены конфликты мощных страстей. Таково одно из прославленных творений драматурга, трагедия "Прометей Прикованный".

Глава II "Прометей прикованный". Всесильный рок и вечная борьба героя

Есть основание полагать, что она — лишь часть обширного замысла Эсхила и входит в тетралогию, т.е. цикл из четырех драматургических произведений. В состав тетралогии входили помимо названной трагедии еще "Освобожденный Прометей" и "Прометей огненосец", а также четвертое произведение, название которого неизвестно. Сюжет "Прометея прикованного" зиждется на старинном мифе о титане Прометее, благодетеле человечества, оказавшем людям неоценимые услуги, и о его противоборстве со всесильным Зевсом.

Эсхил верит в божественную справедливость, он верит в справедливость Зевса. Природа его справедливости остается загадочной для поэта. Он пишет в трагедии, более ранней, чем "Прометей":

Нелегко разгадать, что замышлено Зевсом.

Вдруг видим его мы повсюду

Запылавшего ярко в потемках глухих...

Пути все божественной мысли

Идут к цели своей по теням густым

И зарослям темным, недоступным смертного взгляду.

Прометей — бог, проникнутый добротой к людям. Он очень популярен в Аттике, где он остался вместе с Гефестом, покровителем мелких ремесленников, и особенно горшечников из предместья Керамик, отчасти составившего богатство Афин. Прометей не только добыл для людей огонь, но он изобрел для них ремесла и искусство. В честь этого бога, очень почитаемого в Афинах, город ежегодно устраивал праздник, во время которого устраивался эстафетный бег с факелом.

Однако Зевс наказывает этого "благодетеля человечества", бога — "Друга Людей" за благо, сделанное им людям. Зевс велит Гефесту заковать его в цепи, но так как этот бог слишком сочувственно относится к Прометею, Зевс приказывает проследить за выполнением приказа двум своим слугам — Власти и Насилию, чей циничный язык вполне отвечает их отталкивающей наружности. Титан прикован к скале, где-то в степях Скифии, далеко от населенных земель, и должен там оставаться, пока не признает "тиранию Зевса". Этой потрясающей сценой начинается трагедия. Прометей не произносит ни одного слова перед своими палачами.

Эсхил знает, что, "похищая огонь" — достояние богов, Прометей совершил тяжелый проступок. Но этот проступок привел к благу людей, облегчив их тяжелую долю. Этот миф наполняет Эсхила трагической тоской. Поставлена под угрозу его вера в справедливого Зевса — в Зевса, владыку и начало мирового порядка.

Друг Людей ("Филантроп", как пишет Эсхил, придумавший это слово, в новизне которого выражается вся любовь Прометея к человечеству) оставлен в одиночестве, в пустыне, где он не услышит более никогда "человеческого голоса" и не увидит "человеческого лица".

Отвергнутый богами, недоступный для людей, он в лоне своей матери — природы. Его мать зовут одновременно Землей и Справедливостью. Именно к этой природе, в которой греки всегда угадывали скрытое присутствие могучей жизни, и обращается Прометей в сверкающих лирических строфах непередаваемой поэтической силы. Он говорит:

О ты, Эфир божественный, и вы,

О ветры быстрокрылые, и реки,

И смех морских неисчислимых волн,

Земля-всематерь, круг всезрящий солнца,

Вас всех в свидетели зову: смотрите,

Что ныне, бог, терплю я от богов!

В эту минуту слышится музыка: природа отвечает на зов Прометея. Словно само небо начинает петь. Титан видит, как приближается к нему по воздуху хор двенадцати дочерей Океана. Из морских глубин они услышали жалобу Прометея и явились разделить его страдания. Начинается диалог между состраданием и яростью. Океаниды принесли с собой слезы и робкие советы подчиниться закону более сильного. Прометей отказывается покориться несправедливости. Он раскрывает другие несправедливости владыки мира. Зевс, которому титан помог в борьбе за овладение небесным престолом, проявил к нему лишь неблагодарность. В отношении смертных Зевс

. . . . . . . . . . уничтожить вздумал

Весь род людской и новый насадить

и лишь Друг Людей помешал ему это исполнить. "Именно любовь Прометея к людям была причиной его наказания. Прометей знал об этом заранее; и зная о том, что его ждет, он все же совершил свой проступок, предвидя все последствия и заранее готовый понести кару".

А. Ф. Лосев пишет об этом так: "Прометей — сверхчеловек, непреклонная личность, стоящая выше всяких колебаний и противоречий, не идущая ни на какое соглашательство и примеренчество. То, что происходит, Прометей расценивает как волю судьбы (о чём заговаривает не менее шести раз в трагедии)".

"Надо с легкостью

Переносить свой жребий, зная накрепко,

Что власть непобедима Неизбежности".

Пока вершится казнь, Прометей хранит стоическое молчание. И лишь когда его истязатели уходят, дает волю чувствам:

Мученью конца я не вижу.

Напрасен ропот! Все, что предстоит снести,

Мне хорошо известно. Неожиданной

Не будет боли. С величайшей легкостью

Принять я должен жребий свой. Ведь знаю же,

Что нет сильнее силы, чем всевластный рок.

И ни молчать, ни говорить об участи

Своей нельзя мне. Я в ярме беды томлюсь

Из-за того, что людям оказал почет.

Прометей перечисляет благодеяния, которые он совершил по отношению к людям. Перед нами проходит как бы история человечества, его духовного и интеллектуального роста, развития его материальной культуры. Обращаясь к хору, Прометей рассказывает:

...лучше вы послушайте

О бедах человеков. Ум и сметливость

Я в них, дотоле глупых, пробудить посмел.

Теням снов

Подобны были люди, весь свой долгий век

Ни в чем не смысля. Солнечных не строили

Домов из камня, не умели плотничать,

А в подземельях муравьями юркали.

Они без света жили, в глубине пещер.

Примет не знали верных, что зима идет,

Или весна с цветами, иль обильное

Плодами лето — разуменья не было

У них ни в чем, покуда я восходы звезд

И скрытый путь закатов не поведал им. П

ремудрость чисел, из наук главнейшую,

Я для людей измыслил и сложенье букв,

Суть всех искусств, основу всякой памяти.

Я первый, кто животных приучил к ярму,

И к хомуту, и к вьюку, чтоб избавили

Они людей от самой изнурительной

Работы. А коней, послушных поводу.

Красу и блеск богатства, я в повозки впряг,

Не кто иной, как я льняными крыльями

Суда снабдил и смело по морям погнал.

Вот сколько ухищрений для людей земных

Придумал я, злосчастный. Мне придумать бы,

Как от страданий этих самому спастись.

Прометей также оказался и искусным врачевателем, изготовителем лекарств от болезней, "смесей болеутоляющих", истолкователем знамений, открывателем богатств, сокрытых в подземных недрах: золота, железа, меди.

Тут он уже не только похититель огня, каким он представлен в первичном мифе, унаследованном поэтом, но и гениальный творец рождающейся цивилизации, он сливается с гением человека, изобретающего науки и искусства и простирающего свою власть над миром. Конфликт между Зевсом и Прометеем обретает новый смысл: он означает борьбу человека против сил природы, грозивших ему уничтожением.

Эсхил разделяет гордость Прометея тем, что человеку, не знавшему законов природы, он открыл их, сделал их доступными его пониманию и разуму. Он горд тем, что принадлежит к смертному роду и передает нам это чувство средствами поэзии.

В эту трагедию, Эсхил сумел ввести драматический элемент: он наделил Прометея оружием против Зевса. Этим оружием является тайна, которую он узнал от своей матери и которая имеет отношение к безопасности владыки мира. Прометей раскроет свою тайну, лишь если ему будет обещано освобождение. Раскроет он ее или нет? Принудит его к этому Зевс или нет? В этом завязка драматического действия. Так как вседержитель не может быть показан на сцене, что умалило бы его величие, то и единоборство его с Прометеем ведется на небесных просторах. В вышине небес Зевс слышит угрозы Прометея его могуществу: он начинает дрожать. Угрозы становятся определеннее. Прометей умышленно произносит несколько слов, приоткрывающих тайну. Прибегнет ли Зевс к своим громам? В продолжение всей драмы мы ощущаем его присутствие. К тому же мимо скалы Прометея проходят разные персонажи, связанные с Зевсом узами дружбы, ненависти или раболепствующие перед ним; это шествие, открывающееся Властью и Насилием, дает нам возможность еще лучше познать Зевса во всем его коварстве и жестокости.

Тирания Зевса, который вздумал "уничтожить весь род людской и новый посадить", проявляется в эпизоде с Ио. Это одно из тех существ, которые посещают Прометея. Ио была жрицей Геры. Несчастную, ее соблазнил Зевс, "грозный любовник". Их застала Гера, но Зевс, чтобы избежать скандала, мановением руки превратил Ио в белую корову. Фактически он бросил Ио. Гера же наслала на корову слепня, который непрестанно жалит Ио, заставляя ее скитаться по свету, не находя покоя. Прометей предрекает Ио "будущее море неизбывных мук", та в стенании удаляется.

"Но у власти Зевса есть предел. Выше Зевса — Мойры, олицетворяющие Судьбу, им подчинены даже боги. "Что суждено, не избежит и Зевс того" - Говорит Прометей. Титан дает понять, что ему известно будущее Зевса. Он задумал вступить в новый брак, но жена "лишит его небесного престола". "Ему грозят мученья", тяжелее, чем его, Прометеевы. "Ему недолго над богами властвовать", — убежден титан".

Открыто угрожая своим оружием — тайной, которой он владеет, Прометей обращается непосредственно к Зевсу и бросает ему вызов через мировое пространство:

Смирится Зевс, хотя он сердцем горд.

Он в брак вступить задумал, но жена

Лишит его небесного престола;

Тогда свершится Кроново проклятье,

Которым, с трона древнего упав,

Он угрожал... А как избегнуть бедствий,

Никто сказать не может из богов.

Я ж знаю — как. Так пусть сидит надменно,

Надеясь на небесные грома

И потрясая огненной стрелою.

Нет, не помогут молнии ему,

И он падет падением бесславным.

Такого он готовит сам себе

Борца непобедимого, который

Найдет огонь, разящий лучше молний,

И гром сильней громов небесных Зевса.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И затрепещет Зевс и будет знать,

Что быть рабом не то, что быть владыкой.

Однако Прометей тут не совсем раскрыл свою тайну. Он не объявил имя женщины, которую Зевсу опасно соблазнять.

И все же, услышав слово Прометея, Зевс встревожен. Он посылает Гермеса с предложением открыть ему тайну в обмен на освобождение прикованного титана. Разговор Прометея с Гермесом — один из кульминационных эпизодов трагедии. Слуга Зевса Гермес всячески пробует склонить Прометея к примирению. Он чередует угрозы с посулами. Но неизменно наталкивается на непреклонность Прометея:

...Так неужели я стану

Богов бояться новых, трепетать, робеть?

Как бы не так! Дорогой, по которой ты

Сюда явился, возвратись назад скорей:

Ни на один вопрос твой не отвечу я.

Напрасно увещевает Гермес Прометея склониться перед Зевсом, отрешиться от "безумия", "разумно, трезво на свою беду взглянуть", выменять открытие тайны на свободу. Но ничто не колеблет несгибаемости Прометея, восклицающего с гордостью:

"Убить меня все же не смогут."

Тогда Гермес объявляет ему решение Зевса. Прометей гордо ждет приближения катастрофы, которая должна поглотить его вместе со всей вселенной.

Тут мир начинает колебаться, и Прометей отвечает:

Уже на деле, а не на словах,

Задрожала земля,

И грома глухие удары гремят,

И пламенных молний извивы блестят,

И вихри крутят вздымаемый прах.

В неистовой пляске несутся ветра

Навстречу друг другу: сшибаясь, шумят

И празднуют дикий и ярый мятеж,

Смешались в одно небеса и земля...

И всю эту бурю послал на меня

Разгневанный Зевс, чтоб меня устрашить!

О матерь святая моя! О Эфир,

Свой свет разливающий всюду, взгляни,

Как я напрасно страдаю!

Заключительная ремарка драматурга: "Удар молнии. Прометей проваливается сквозь землю" — ставит финальную точку в этой драматической ситуации. Герой низвергнут в недра земли, но не побеждён морально.

Прометей, как провидец, знал с самого начала, что его борьба обречена:

"все предвидел сам заранее"... Но несмотря на это он всё же совершил свой поступок, предвидя все последствия и заранее готовый понести кару. Эсхил показывает, что дух героя нельзя ничем сломить, ни какими страданиями и угрозами, если он вооружён глубокой идейностью и железной волей.

А. Ф. Лосев в своей книге "Античная литература" писал: "В образе Прометея представлена та классическая гармония судьбы и героической воли, которая вообще является огромным и ценным достижением греческого гения: судьба все предопределяет, но это не ведет обязательно к бессилию, к безволию, ничтожеству; она может вести и к свободе, к великим подвигам, мощному героизму. В таких случаях судьба не только не противоречит героической воле, но, наоборот, ее обосновывает, возвышает. Таков Ахилл у Гомера, Этеокл у Эсхила, но в еще большей мере таков Прометей".

Исторической основой для такой трагедии могла послужить только эволюция общества, переход от первобытного состояния человека к цивилизации. Трагедия хочет убедить читателя и зрителя прежде всего в необходимости борьбы со всякой тиранией и деспотией в защиту слабого и угнетенного человека. Эта борьба, по Эсхилу, возможна благодаря цивилизации, а цивилизация возможна благодаря постоянному прогрессу.

Идеология этой трагедии отличается от прочих трагедий Эсхила своим отношением к Зeвсу. А. Ф. Лосев пишет: "В других трагедиях Эсхила мы находим восторженные гимны Зевсу, богословские рассуждения о нем и уж во всяком случае неизменое почитание его. В противоположность этому Зевс "Прикованного Прометея" изображен тираном, жесточайшим деспотом, вероломным предателем, не всемогущим, хитрецом и трусом. Когда же мы начинаем вникать в стиль "Прикованного Прометея", то оказывается, что это отношение к Зевсу является здесь не просто какой-то абстрактной теорией но проводится в самой смелой, дерзкой и даже бунтарской форме, с революционным пафосом, с просветительской убежденностью и с публицистическим задором. Это, несомненно, просветительская трагедия, это — восторженное похвальное слово борцу с тиранией".

К сожалению, потеря остальных частей трилогии навсегда закрыла от нас великую тайну; что хотел сказать своим творением греческий трагик, какой выход указывал он, как разрешал он конфликт между неограниченными стремлениями человеческого духа и таинственной высшей силой, кладущей предел этим стремлениям? Известный историк литературы начала XX века П.С. Коган в своей книге "Очерки по истории древнегреческой литературы" пишет об этом так: "Что трилогия не была обвинительным актом против мятежного титана, видно из того, что в сохранившейся части ее Зевс выведен в роли мстительного и несправедливого тирана, а Прометей — в роли благодетеля человечества, друга истины и самоотверженного борца за права людей. Что, с другой стороны, трилогия едва ли была, вызовом высшим силам и мировому порядку в духе Байрона, приходится заключить, зная глубоко религиозное чувство Эсхила. Слова благоразумия и умеренности, раздающиеся постоянно из уст хора, этого беспристрастного и правдивого резонера греческой трагедии, свидетельствует о том, что Эсхил не был безусловным сторонником неумеренных притязаний своего героя. В словах хора власть божества выставляется вечным, неизменным законом. Возможно, что в третьей части Эсхил нашел выход, который был примирением между божественной волей и правами могучей, непокорной личности, между необходимостью и свободой, идеалом и действительностью. Вероятно, Зевс выступал там в ином свете, о чем свидетельствуют и намеки в сохранившейся трагедии, где Зевс сам подчинен законам судьбы. Вероятно, и Прометей в погибшей части трилогии был освещен иначе, чем в известной нам трагедии."

На основании анализа фрагментов не дошедшей до нас полностью трагедии "Освобождённый Прометей", представляющей собой последнюю часть трилогии, учёные предполагают, что в этой трагедии происходило примирение Прометея с Зевсом. Это не означает, что Прометей склонялся перед Зевсом или отказывался от защиты людей; просто каждый из противников осознавал бессмысленность своего упорства. Зевс должен был пойти на уступки, т. к. судьба его власти находилась в руках Прометея. В результате предполагаемого брака с Фетидой Зевс потеряет власть, поэтому боги решают выдать Фетиду за смертного (выбирают Пелея, будущего отца Ахилла). Таким образом "правитель на опыте убеждался в необходимости считаться с волей "слабых", а те в свою очередь должны понять целесообразность подчинения разумной власти. На этом и строится демократическая система правления, и идея трилогии звучит вполне по эсхиловски."

Заключение

В трагедии "Прикованный Прометей" заложена "идея непримиримого конфликта между свободой и необходимостью, между титаническими притязаниями гордой личности и железными оковами, наложенными на неё судьбой".

Рок для Эсхила — всемогущая сила, борьба с которой обречена. Но не смотря на это эсхиловский Прометей, как и другие герои античных трагедий, вступают в неё. А. Боннар в своей книге "Греческая цивилизация" пишет о значении этой борьбы: "борьба героя и даже его смерть содержат залог, залог того, что они способствуют нашему освобождению от Рока".

Неизменно рисуя победу прогрессивных принципов в морали, праве и государственном устройстве, Эсхил отражал основные исторические тенденции своего времени. В его трагедиях изображались "борьба и смена политических и моральных систем; его персонажи являются представителями нравственных и даже космических сил.

Анализ художественного стиля трагедий Эсхила обнаруживает огромные усилия великого гения изобразить дикое буйство темных сил седой старины, но не просто изобразить, а показать их преображение и просветление, их новую организацию и пластическое оформление. Это происходит в результате развития жизни эмансипированного полиса. Именно полис есть та преобразующая и организующая сила, благодаря которой человек освобождается от этой первобытной дикости. Но для этого нужен крепкий и молодой, мощный и героический полис восходящего рабовладения, для него, в свою очередь, необходимы и мощные герои, наделенные величайшей героической способностью бороться со старым и создавать новое. "Только полис, восходящий полис объясняет нам у Эсхила его новую моралистическую религию, его новую цивилизованную мифологию, его новый монументально-патетический стиль и художественное оформление."

Эсхил шел вместе со своим веком по путям восходящей рабовладельческой демократии, которая вначале отражала собой огромную мощь нового класса и его титанические усилия создать культуру нового типа, связанную с общественно-политической жизнью молодой восходящей демократии. Титанизм Эсхила есть, несомненно, выражение мощного подъема не только его класса, но и всего его великого народа.

"Прикованный Прометей" - трагедия, которая кладет начало высокой, героической трактовке образа Прометея, получившей затем важное продолжение в европейской культуре, оформившей этот образ как "вечный", "мировой".

Вслед за Эсхилом образ Прометея вдохновил ряд великих художников слова. Он — герой одного из ранних стихотворений Гете. "Прометей" Байрона, написанный в 1816 г. в Швейцарии, — страстный призыв к сопротивлению любым формам угнетения. Этот древний миф интересовал Байрона с детских лет. Под его пером титан представал как символ "судьбы и силы". Для другого великого поэта романтика, современника и друга Байрона, Шелли, автора драматической поэмы "Освобожденный Прометей" (1819), образ титана был, напротив, окрашен в жизнеутверждающие, оптимистические тона. Его освобождение от мук означало у Шелли начало "золотого века" человечества, раскрепощение и гармоничное развитие всех творческих сил людей в единении с природой. Вдохновлял образ Прометея и композиторов: Листа, Скрябина.

Только в русской поэзии XIX—XX вв. образ Прометея был воспет многими поэтами: среди них Баратынский, Кюхельбекер, Огарев, Бенедиктов, Я. Полонский, Фофанов, Брюсов, Вяч. Иванов и другие.

Это еще раз говорит о том, что образ Прометея вечен.

Библиография

Учебная и научная литература

1.  Анпеткова-Шарова Г.Г., Дурова В.С. Античная литература; под ред. А.А. Тахо-Годи.- 6-е изд. Испр.-М.: Черо, Минск: ООО Асар, 2001.

2.  История античной литературы; Б.А. Гиленсон.- М.: Флинта: Наука, 2001.

3.  Никола М.И.Античная литература: Учебное пособие / Практикум.- 2-е изд.-М.: Флинта: Наука, 2003.

4.  Тронский И.М. История античной литературы. - М., 1988.

5.  Рацдиг С.И. История древнегреческой литературы. - М., 1982.

6.  Лосев А.Ф. Античная литература / под ред. А.А. Тахо-Годи.- 6-е изд., исправл.- М.: ЧеРо; Минск: ООО Асар, 2001.

7.  Боннар А. Трагедия, Эсхил, Рок и справедливость // Греческая цивилизация. М. 1958. кн 1.

8.  Тахо-Годи А.А. Греческая мифология.- М., Искусство, 1989.

9.  Коган П.С. Очерки по истории древнегреческой литературы.- М., Книжный дом "Либроком", 2009.

10.  Кун Н.А. Легенды и мифы древней Греции.- М., АСТ, 2008.

11.  Энциклопедия Брокгауза Ф.А. и Ефрона И.А. (1890 — 1916гг.) http://www.brocgaus.ru

12.  Тронский И.М. История античной литературы. http://www.antique-lit.niv.ru

Художественные тексты:

13.  Позднев М. Хрестоматия по литературе Древней Греции.- СПб., Азбука классика, 2004.

14.  Эсхил. Орестея. Прикованный Прометей.- СПб., Азбука классика, 2006.