Курсовая работа: Система оппозиций в романе Замятина "Мы" как отражение диалектичности сознания героя

Введение

Начало 20 века воспринимается многими, как время реализации в жизни утопических моделей. Одним из первых, увидевших опасность осуществления мечты о всеобщем равенстве, техническом совершенстве общества будущего, всеобщем счастье, был Е. Замятин. Его роман «Мы» - первое произведение, в котором черты жанра, пародирующего утопию, воплотились со всей определенностью. «Мы» - становление антиутопии. Если назначение утопии состоит прежде всего в том, чтобы указать миру путь к совершенству, то задача антиутопии – предупредить мир об опасностях, которые ждут его на этом пути.

Роман Е. Замятина «Мы», написанный в 20-е годы, пришел к читателю в последние годы. Это обусловлено особенностями тематики антиутопии, в которой многие советские критики увидели памфлет на социалистическую реальность. Судьба романа была осложнена отъездом Е. Замятина в 1931 году на лечение за границу, где он и умер в нищете, так и не сумев вернуться домой.

В последние десятилетия появляются издания избранных произведений Замятина, видны результаты современного литературоведения: появление многочисленных статей, посвященных его творчеству. Но необходимо отметить малочисленность работ, касающихся жанровой специфики романа, его символики, его места в контексте русской и зарубежной литературных традиций.

В связи с этим нами определена цель данного исследования: изучение принципов художественной трансформации утопической модели, которые обнаруживают её несостоятельность и обусловливают перерождение утопии антиутопию.

Для достижения поставленной цели нам необходимо решить следующие задачи:

- определить особенности утопического мышления, получившего выражение в литературном жанре утопии;

- проанализировать особенности взаимоотношений утопии и антиутопии, определить жанровые границы;

- вывить художественные приемы и способы построения текста, служащие цели обнаружения невозможности реализации утопии.

В нашей работе мы опирались на общую теорию жанра М. Бахтина; концепции жанровой характеристики утопии и антиутопии в работах Г. Морсона, Г. Гюнтера; теорию оппозиций Ю. Лотмана; учитывали особенности утопического мышления и контридеологии, выявленные Е. Шацким. При анализе утопического мифа 20 века мы обращались к работам Н. Хрящевой, Р. Дуганова, Г. Белой, А. Воронского. В разработке проблематики романа «Мы» были использованы статьи В. Акимова, Г. Мурикова, И. Шайтанова, Л. Григорьевой, И. Делекторской, М. Нянковского, Л. Айзермана, В. Шкловского. Были проанализированы философские труды Н. Бердяева, С. Булгакова.

Целью и задачами обусловлен выбор методов исследования (анализ литературы по проблеме исследования, метод оппозиций, метод сравнения) и путь исследования. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Система оппозиций в романе «Мы» как отражение диалогичности сознания героя

Не возникает сомнений в том, что роман Е. Замятина «Мы» - антиутопия. «Мы» - это и есть название жанра (о воссоздаваемых антиутопистами мирах нельзя сказать в 3-ем лице – «они»). Утопия всегда социометрична, антиутопия – персоналистична. Утопия всегда рисует идеальное общество глазами случайного наблюдателя, не принадлежащего к этому миру, поэтому вполне обоснованно употребление местоимения «они», показывающего дистанцию между наблюдателем и сплоченным целым жителей страны мечты.

Антиутопия рисует «идеальный» мир изнутри, с позиции человека, принадлежащего к этому миру, поэтому так частотно употребление местоимения 1-го лица множественного числа в антиутопии. Мы уже увидели, что Замятин ставит его в название своей утопии. Утопическая модель дана через восприятие жителя Единого Государства, и именно в его сознании происходит разрушение утопии. Внутренний мир Д-503, его душа, сознание становятся полем битвы утопических и антиутопических идей.

Перед нами откровения в виде дневниковых записей жителя Единого государства. Почему была выбрана форма дневника? Как мы уже отмечали, антиутопия не просто показывает «идеальный» мир глазами его жителя – она разрушает это счастливое общество, делая человека мерой познания и оценки «идеальности», и дневниковые записи здесь очень уместны. В этом исповедальном жанре возможно наиболее полное раскрытие терзаний, мечтаний пробуждающейся души, признание собственных заблуждений, отражение мятежных мыслей? Что самое главное, здесь герой имеет возможность просто быть самим собой. И если антиутопия делает человеческую душу полем битвы идей утопического идеального государства и истинными человеческими ценностями, человеческой природой, то именно форма дневника идеальна для отражения баталий в душе его автора. Его конспекты – тончайший сейсмограф душевных изменений, потрясений. Отметим и тот факт, что герою не всегда понятны происшествия в его внутреннем мире, некоторые события внешнего мира – все то, что не согласуется с идеологией Единого государства. Д-503 живет определенной системой ценностей, и категории, не принадлежащие а ней, не всегда ему понятны, и здесь дневник необходим. Записи – это рефлексия Д-503, попытка понять новое, происходящее в нем самом.

Отметим, что «Мы» - это роман в романе: произведение Е. Замятина включает в себя дневниковые записи Д-503, поэтому необходимо четко разграничить автора и повествователя. Судьба Д-503 перекликается с судьбой самого писателя и его окружения. Неслучайно в одном из писем того времени Замятин упоминает, что слушатели романа воспринимают его Д-503 кое в чем, как голос самого писателя. Но нельзя отождествлять позицию автора и позицию Д-503 (например, как это делали некоторые критики, отождествляя героев Зощенко с ним самим). Выбор Д-503 не совпадает с точкой зрения автора. Если герой так или иначе делает выбор в пользу Единого государства, то автор, несомненно, делает иной выбор. Он проверяет Д-503, ставит некий эксперимент: подвергается ли природа человека необратимой порче в условиях Единого Государства? Или ещё прямее: согласится ли человек отдать свою свободу в обмен не чечевичную похлёбку гарантированного «среднеарифметического» счастья? Чтобы понять результаты такого эксперимента обратимся к анализу романа.

«Мы» - произведение, построенное на оппозициях. Д-503 – человек, воспитанный идеологией Единого Государства, но именно ему приходится столкнуться с чем-то необъяснимым, заставляющим его усомниться в идеальности существующего строя.

Первоначально Д-503 «и душой, и телом» принадлежит Единому Государству. Но вот в его жизни начинают происходить события, вызывающие особые, не подвластные контролю разума чувства.

Первым толчком скажется сообщение «Государственной газеты» о готовящемся комическом полете «Интеграла». Единое Государство допустило ошибку, чрезмерно активизируя эмоциональность верноподданнических волнений, вызвало цепь последствий, нарушило сбалансированное существование, привело в незапланированное движение внутренний мир Д-503. Как тонко спародирована модель утопического жанра! получается, что утопию разрушает то, что является её неотъемлемым атрибутом – пафос. Восхищение объектом убивает сам объект восхищения!

Волнения в душе усиливаются ещё и весной. «Весна. Из-за Зеленой Стены, с диких невидимых равнин, ветер несет желтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губы – ежеминутно проводишь по ним языком – и, должно быть, сладкие губы у всех встречных жителей (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить…»(308)[1]. Природу изолировали, но она есть, и частичка её в каждом из нас. Природное в человеке неуничтожимо. Возможно подавление, но рано или поздно происходит пробуждение природного начала в человеке.

До определенного момента в Д-503 все было в определенной пропорции: разум, разум и ещё раз разум, который подавлял чувства. Но вот Единое Государство во временном единстве с природой обращается к этой подавляемой стороне Д-503. восхищение, преклонение, вызванные к жизни Единым государством, плюс некое возбуждение, радость, вызванные силами природы – чаша весов, на которой покоятся чувства, начинает перевешивать чашу весов с разумным началом.

В своем первом конспекте Д-503 многократно повторил фразу: «Я пишу это – и чувствую: у меня горят щеки…» (307). Собственно антиутопия начинается именно с этого момента: горящие щеки – отражение силы чувств, которые рано или поздно разрушат иго разума, разрушат утопию. Некое равновесие нарушено, чувства выходят из-под контроля разума. Но логическое, разумное начало Д-503 подстерегает ещё один удар – встреча с I-330: «Но не знаю – в глазах или бровях – какой-то странный раздражающий икс, и я никак не могу его поймать, дать ему цифровое выражение» (311). Наверное, самое страшное для ученого, математика – икс, которому нельзя найти значение. Оказывается, есть что-то, неподвластное силе разума. С этой встречи для Д-503 начинается знакомство с иным миром, который недоступен разумному познанию. «Ведь я теперь живу… в древнем, бредовом, в мире корней из минус-единицы…» (387). Героя с самого начала раздражает корень из минус-единицы тем, что находится вне ratio. «… в школьные годы, когда со мной случилось корень из -1… Однажды Пляпа рассказал об иррациональных числах - и, помню, я плакал, бил кулаками об стол и вопил: «Не хочу корень из -1! Выньте из меня корень из -1». Этот иррациональный корень врос в меня, как что-то чужое, инородное, страшное, он пожирал меня – его нельзя было осмыслить, обезвредить, потому что он был вне ratio» (322). Перед нами одна из основных оппозиций в сознании Д-503: рациональное, идущее от Единого Государства, столкнулось с иррациональным, которое было всегда, но подавлялось, а с появлением I-330 активизировалось. С её появлением Д-503 начинает всё чаще беспокоить призрак - корень из -1. Заметим, что уже с самого начала герой досадует по поводу носов, которые при всей одинаковости номеров имеют разные формы; по поводу личных часов, которые каждый проводит по-своему. Все это мешает организованности, упорядоченности в жизни, но более всего его пугает мир за Зеленой Стеной. За ней царит стихия природы, и солнце там совсем другое: «Солнце.. не было наше, равномерно распределенное по зеркальной поверхности мостовых солнце: это были какие-то живые осколки, непрестанно прыгающие пятна, от которых слепли глаза, голова шла кругом…» (409).

Но не только солнце пугает Д-503: «… из необозримого зеленого океана за Стеной катился на меня дикий вал из корней, цветов, сучьев, листьев – встал на дыбы – сейчас захлестнет меня, и из человека – тончайшего и точнейшего из механизмов – я превращусь… Но, к счастью, между мной и диким человеком – стекло Стены… Человек перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой стеной изолировали свой машинный, совершенный мир – от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных…» (368). Но отметим тот факт, что у Д-503 волосатые руки – важная деталь, знак того, что и в нем течет капля лесной крови. Итак, заявлена ещё одна оппозиция: организованность, упорядоченность, идущие от Единого Государства, и стихийность, буйство, ассоциирующиеся с миром за Зеленой Стеной.

Следующее столкновение в сознании Д-503 связано со знакомством с музыкой Скрябина. Скрябин был для Замятина символом духовности, что подтверждает его более ранний рассказ «Пещера». В рассказе есть противопоставление: «тот, давний, со Скрябиным, какой знал: нельзя, - и новый, пещерный, какой знал: нужно».[2] Пещерный идет на воровство, убивая внутри себя прежнего, который любил Скрябина. Здесь Скрябин – символ некой духовности, культуры. Нам кажется, эта символика уместна и в отношении романа «Мы». I-330 знакомит Д-503 с миром культуры, которой не было места в мире единого государства. В Едином Государстве особая культура – культура разума, где нет места стихийности, вдохновению. Здесь всё чётко, логично, разумно. Это культура четырех действий арифметики, красота геометрической правильности. I-330 через музыку Скрябина знакомит Д-503 с миром духовности, которой лишена культура Единого государства, признающая только разум.

В романе музыка Скрябина – не только духовность, но и символ иррациональности, непознаваемости, воплощение гармонии, не проверяемой алгеброй. «Села, заиграла. Дикое, судорожное, пестрое… и, конечно, они, кругом меня, правы: все смеются. Только немногие… но почему же и я-я? Да, эпилепсия – душевная болезнь – боль.. Медленная, сладкая боль, укус – и чтобы ещё глубже, ещё больнее. И вот, медленно – солнце. Не наше, не это голубовато-хрустальное и равномерное сквозь стеклянные кирпичи – нет: дикое, несущееся, палящее солнце – долой всё с себя – все в мелкие клочья…» (318).

С момента, когда Д-503 услышал музыку Скрябина, происходят изменения, которые он не может понять и называет болезнью. Мотив болезни пронизывает весь путь терзаний Д-503. но пока это только временное недомогание, к осознанию своего состояния, как болезни, Д-503 придет несколько позднее.

Ощущение утраты равновесия ещё более усугубляется в герое романа после посещения Древнего Дома. И облако на небесной глади, и непрозрачные двери, и хаос внутри дома, который герой едва переносит, - всё это приводит его в смятение. Что же составляет внутреннее убранство Древнего Дома? Это музыкальные инструменты, древние книги, статуя Будды – символ религии (причем одной из самых древних мировых религий), бюст А. С. Пушкина – всё то, что мы называем культурой. Знакомство с Древним Домом – приобщение Д-503 к культуре, но культура пугает его своей стихийностью.

Именно в Древнем Доме происходит разговор о роли искусства в прошлом и в идеологии Единого государства. Великие художники были властителями умов лучшем смысле этого слова. «Это были владыки посильнее их коронованных». I-330 продолжает фразу: «отчего они не изолировали, не истребили их? У нас…» (326). Многоточие. В Едином государстве поэзия не является отражением эпохи. Она отражение идеологии. Осознав силу воздействия искусства на массы, единое государство ограничило его определенными рамками, исключив свободомыслие. Но нельзя и пускать такое средство овладения умами людей, поэтому поэты творят исключительно для государства и ради него. Неслучайно в тексте Манифеста, объявлявшего о предстоящей плане ной экспансии, первым средством захвата названо именно оно: «Прежде оружия мы испытаем слово» (307). В романе есть сцена казни ослушника, преступление которого состоит в написании стихов: «Неслыханное преступление: кощунственные стихи, где Благодетель именовался… нет, у меня не поднимается рука повторить» (338). Полемика о свободомыслии и выражении идеологии в искусстве.

Но в отношении нового искусства и искусства древних важно отметить ещё один момент. Культ разума не миновал и поэзию. Искусство Единого Государства – сочетание формул, функций, уравнений, приручена стихия, ранее носившая название вдохновения, творческого полёта. Д-503 видит в новом искусстве гармонию, четкость, ясность, правильность, но дело в том, что здесь понятие гармонии подменяется числом, формулой. И вполне резонно возникает вопрос: является ли подобное искусство искусством? Таким образом, герой знакомится с новой культурой; в его сознаний происходит столкновение культуры разума и культуры Древнего Дома. Выбор героя в пользу разумности.

Но Дом в произведении – не только символ культурного начала. В антиутопии возникает оппозиция Дом-Антидом. При анализе данной оппозиции мы будем обращаться к статье Ю. М. Лотмана, которая посвящена изучению данной оппозиции в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Автор статьи отмечает противопоставление Дома (своего, безопасного) Антидому, «лесному дому» (дьявольскому пространству, месту временной смерти, попадание в которое равносильно путешествию в загробный мир). Ю. М. Лотман отмечает некоторые составляющие пространства Дома: «Книги – обязательный признак Дома, они подразумевают не только духовность, но и особую атмосферу интеллектуального уюта»[3], им также отмечается, что постоянным признаком Дома являются звуки рояля. Все эти составляющие присутствуют в Древнем Доме. В тексте в связи с понятием Дома часто возникает образ камина. Камин, как мы думаем, является символом некоего единения, семейного начала, домашнего уюта. Но «дома» в принятом понимании у Замятина нет. Это категория прошлого, ставшая именем нарицательным – «Древний Дом».

Современное жилище Д-503 именует прозрачными клетками. Человек здесь никогда не остается наедине с самим собой, хотя живет один. Семья в Едином государстве отсутствует, семейные ценности уничтожены. Клетки эти лишены различных мелочей, в которых выражается внутренний мир обитателей. Вспомним. Что Антидом – место временной смерти, путешествие в загробный мир, стеклянные клетки – гробы (вспомним «сказку о мертвой царевне и о семи богатырях» А. С. Пушкина, где упоминается стеклянный гроб, в котором была похоронена царевна). Тот же ю. М. Лотман отмечает, что город – это скопление антидомов. Таким образом, Единое Государство – это собрание множества гробов, заключенных в одном большом.

Это предположение подкрепляет идея о потере единым государством энергии, которое звучит из уст I-330: «… две силы в мире – энтропия и энергия. Одна – к счастливому равенству; другая – к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению. Энтропии – наши, или вернее, ваши предки… поклонялись, как Богу. А мы…» (417). Энтропия – угасание энергии, которое рано или поздно приведет к угасанию жизни.

Для Замятина вопрос об энтропии и энергии был очень важным. Для него энергия в тесной связи с явлением революции. Революция – отнюдь не вопрос о счастье, нет продукта более условного, чем счастье. Революция для Замятина – это громадный вопрос о правах жизни, её свободном самодвижении. Энтропия – угасание потенциала жизни, её вырождение, тупиковая ситуация в принципе. Она не знает способа преодолеть кризис своими силами, её движение только в сторону абсолютного нуля. Революций, катаклизмов, непредвиденных случайностей, которые могли бы стать источником энергии, в Едином Государстве не предвидится. Герой утверждает, что революция, создавшая их общество, была последней и больше никаких революций не может быть, потому что «все уже счастливы». Но героиня возражает: «Положим… Ну хорошо: пусть будет так. А что дальше? Смешно! Совершенно ребяческий вопрос. Расскажи что-нибудь детям – все до конца, а они все-таки непременно спросят: а дальше, а зачем? Дети – единственно смелые философы. И смелые философы – непременно дети. Так, как дети, всегда и надо: а что дальше?» (423). Человек и общество остановились в своем развитии, перестав задавать вопрос: «А что дальше?» И наступает смерть, поэтому все вокруг в стеклянных оковах смерти. Перед нами ещё одна оппозиция: энергия и энтропия.

Но вернемся к оппозиции дом – Антидом. Если в произведении есть только стеклянные клетки и некий Древний дом – памятник прошлого, то где же истинный, настоящий дом? Есть ли он? Цитата: «… ведь человек устроен так же дико, как эти нелепые «квартиры», - человеческие головы непрозрачны; и только крошечные окна внутри: глаза» (325). Перед нами описание настоящего, своего дома. «В своем доме» - здесь значит в себе. Е. Замятин сужает пространство дома до нуля, превращая его из категории пространственной, материальной в категорию энергетическую, в некую субстанцию человеческого сознания, и эта категория высшая. «Передо мной два жутко-темные окна, и внутри… неведомая, чужая жизнь. Я видел только огонь – пылает там какой-то свой «камин» - какие-то фигуры» (325).

Д – 503 пугает эта атмосфера собственного дома, которого он лишен; Древний Дом, как воплощение «древних» культурных ценностей. Он чувствует страх, когда видит свое отражение в глазах I-330, которые есть путь в её внутренний мир, её дом. Но это необычное чувство страха: «Я увидел там отраженным себя. Но было неестественно и непохоже на меня (очевидно, это было удручающее действие обстановки) – я определенно почувствовал страх, почувствовал себя пойманным, посаженным в эту дикую клетку, почувствовал себя захваченным в дикий вихрь древней жизни» (326). Он боится, пытается бежать, но он уже пойман, его захватила стихия жизни.

Изменение в восприятии мира героем происходит с ужасающей быстротой. Если в начале своих дневниковых записей он испытывает восторг по отношению к Единому государству, от которого у него лишь горят щеки, то сейчас ему открываются скрытые в нем самом стихийные силы. В результате чего происходят физические изменения: от горящих щек он приходит к сдавленному ребрами сердцу: «Странное ощущение: я почувствовал ребра – то какие-то железные прутья и мешают сердцу, тесно, не хватает места» (341). Что это?

Он рисует следующую картину: «… раньше мне это как-то никогда не приходило в голову – но ведь это именно так: мы, на земле, все время ходим над клокочущим, багровым морем огня, скрытого там – в чреве земли. Но никогда не думаем об этом. Вот вдруг бы тонкая скорлупа у нас под ногами стала стеклянной, вдруг бы мы увидели…» (344). Эти стихийные силы природы есть и в человеке. Д – 503 представляет себя стеклянным и видит в себе другого. Мотив двойничества показывает неоднозначность человеческой природы. «Было два меня. Один я – прежний, Д – 503, нумер Д 503, а другой… Раньше он только чуть высовывал свои лохматые лапы из скорлупы, а теперь вылезал весь, скорлупа трещала, вот сейчас разлетится в куски и … и что тогда?» (344)

Этот образ – отражение двух начал: разумного и природного, стихийного, инстинктивного в человеке. Со времени встречи с I-330 в нем происходят изменения, в результате которых он уже не может полностью принадлежать Единому Государству, но и то, что пробуждается в нем, принадлежащее миру за Зеленой Стеной, не становится определяющим в герое, так как еще очень сильно рациональное начало Д – 503. Таким образом, в Д – 503 происходит столкновение рационального и инстинктивного, в нем живут два человека: нумер Единого Государстава и житель Леса. Отметим, что в моменты пробуждения инстинктов Д – 503 уподобляется зверю: «… лохматыми лапами он грубо схватил её… впился зубами – я точно помню: именно зубами» (344). Почему именно инстинкты пробуждаются в Д – 503 первыми? Так как духовное начало контролирует Единое Государство, то I-330 не остается ничего другого, кроме пробуждения природы человека, которая должна восстать против организованности, разумности. Инстинкты – толчок его сознанию, которое пытается дать им обоснование, но не может, так как разум здесь бессилен. Но важен сам факт пробуждения рефлексии сознания. Пока Д – 503 продолжает идеализировать Единое Государство, но что-то явно не устраивает его в рационалистичном мире. Чего только стоит вопрос, заданный самому себе: «А вдруг он, желтоглазый – в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей неисчислимой жизни – счастливее нас?» (368). Да, герой признает эту мысль абсурдной, оставаясь верным идеологии Единого Государства, но сам факт постановки подобного вопроса очень значим, как признак внутренних изменений.

Но противостояние с Единым государством усугубляется, когда он не доносит на I-330? Как того требует закон, хотя он, со свойственной ему логикой, пытается оправдать свой поступок объективными обстоятельствами болезнью. Отметим расширение значения понятия «болезнь». Сначала герой просто ищет повод, чтобы не доносить на I-330, но постепенно Д – 503 приходит к мысли, что он действительно болен. Все признаки налицо: сны, туман в восприятии жизни, потеря цифроощущения, но обо всем подробнее.

Во-первых, Д – 503 начинает видеть сны! Добавим к этому, что до определенного момента он их вообще не видел (жителям Единого Государства сны незнакомы). П Карасев в статье «Метафизика сна» пишет о том, что главный изъян спящего сознания состоит в лишении интеллектуального зеркала, благодаря которому человек способен оценивать свои действия так, как если бы смотрел на них со стороны. «Иначе говоря, днем мы способны не только видеть что-то или думать о чем-либо, но и одновременно (незаметно для себя) оценивать свои мысли и чувства с позиции «второго я», представляющего собой неразрывное соединение интеллекта и этики».[4] По мысли автора этой статьи, для сна характерен «дефицит рефлексии», бездействие «сторожа ума». Именно во сне «отключается» интеллект Д – 503, «засыпают» этические нормы, вытекающие из идеологии Единого Государства, и он остается один на один с тем, что не поддается разумному истолкованию, что тщательно подавляется во время бодрствования – инстинктами. Как объясняет сам Д – 503 эту возможность увидеть сон, изобилующий такими яркими цветовыми вспышками? «И я знаю: до сих пор мой мозг был хронометрически-выверенным, сверкающим, без единой соринки механизмом, а теперь… Да, теперь именно так: я чувствую там, в мозгу – какое-то инородное тело – как тончайший ресничный волосок в глазу: всего себя чувствуешь, а вот этот глаз с волоском – нельзя о нем забыть ни на секунду» (328).

Следующая стадия «болезни» - потеря цифроощущения. «Моя математика – до сих пор единственный прочный и незыблемый остров во всей моей свихнувшейся жизни – тоже оторвалась, поплыла, закрутилась» (374). Возникает образ иррационального корня из -1. Оон становится явью, и то ли во сне, то ли наяву «иррациональный величины прорастают сквозь все прочное, привычное, трехмерное, и вместо твердых, шлифованных плоскостей – кругом что-то корявое, лохматое…» (373). Но это уже не инстинкты. Оппозиция рационального и иррационального приходит на мену оппозиции разума и инстинктов. «Для формул иррациональных, для моего корня из -1, мы не знаем соответствующих тел, мы никогда не видели их… Но в том-то и ужас, что эти тела – невидимые – есть, они непременно, неминуемо должны быть: потому что в математике, как на экране, проходят перед нами их причудливые, колючие тени – иррациональные формулы; математика и смерть – никогда не ошибаются, и если этих тел мы не видим в нашем мире, на поверхности, для них есть – неизбежно должен быть – целый огромный мир там, за поверхностью…» (373). Перед Д – 503 открывается реальность внутреннего мира, того самого камина, теней в глазах I-330. И ещё одно, Д – 503 начинают посещать воспоминания, а вот это совсем не подходит жителю Единого Государства, граждане которого лишены исторических связей с прошлым, будущим (нет предков, нет детей).

Д – 503 чувствует себя выбитым из привычного течения жизни, отсюда множество аналогий, сравнений, помогающих лучше описать это состояние: «я – аэро без руля»; «я один – выхлестнут бурей на необитаемый остров», «я подвешен за ноги». С этим жить нельзя, поэтому и бросается на лезвия – приговор: «Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа» (365). Не случайно, следуя авторскому приему выделения в каждом одной яркой детали, в докторе отмечены ножницы – губы. Они изрекают приговор, отрезая путь назад, в конечную, рациональную организацию жизни.

Но что такое душа? Сам термин непонятен Д – 503. Чтобы его разъяснить, доктор обращается к логическому (математическому) началу героя, объясняя ему через сравнения с понятными явлениями значение понятия «душа»: «Плоскость стала объемом, телом, миром, и это внутри зеркала – внутри вас – солнце, и вихрь от винта аэро, и ваши дрожащие губы, и ещё чьи-то» (366).

Мы видим, что душа – соединение некоего стихийного, природного начала (солнце) и разумного, научного (вихрь от винта аэро). Получается: душа не принадлежит ни к миру Единого государства, ни к Лесу – она в соединении двух начал. Но где возможно это единение? Оно есть в Древнем Доме, где сочетается разум, наука в виде книг и где есть хаотичность, стихийность, свойственная природе. Это примирение разума и инстинкта, науки и леса автор дает в очень интересном сравнении: «Кто они (дикие люди)? Половина, которую мы потеряли, Н₂ и О – а чтобы получилось Н ₂О – ручьи, моря, водопады, волны, бури, - нужно, чтобы половинки соединились…» (416). Явна полемика Е. Замятина с концепцией В. Хлебникова, который пытался обосновать соединение природного начала и науки. Будущее возможно в результате тотального разрушения культурного прошлого и возвращение к изначальной природе. Только тогда возможно рождение новой культуры, как слияние истинно природного и научных достижений. Добавим, что В. Хлебников не отрицал достижений прошлого в науке, технический прогресс. Е. Замятин, развивая концепцию В. Хлебникова, показывает невозможность соединения стихийного природного начала и числа без объединяющей силы истинной культуры. Автор «Мы» рисует два полюса: Единое Государство – мир числа и Лес – стихийное, природное начало. Их единение не происходит в сознании Д – 503 , так как нет культурной созидающей силы, вечные ценности утрачены. Е. Замятин показывает, что следование концепции В. Хлебникова даст две «разновидности» людей: нумер и зверь. Рождение «числозверя» не произойдет, так как В. Хлебников, как и все футуристы, отрицает культуру, где только и возможно было это единение.

Но вернемся к роману «Мы». Почему же происходит рождение души? Этот вопрос очень занимает Д – 503. «Почему? А почему у нас нет перьев, нет крыльев – одни только лопаточные кости – фундамент для крыльев? Да потому что крылья уже не нужны – есть аэро, крылья только мешали бы. Крылья – чтобы летать, а нам уже некуда: мы – прилетели, мы – нашли. Не так ли?» - говорит доктор (366). Действительно, Единое Государство – реализовавшаяся мечта об идеальном жизнеустройстве, а крылья – символ мечтаний. Но зачем они, если мечта реализована. Самая ужасная перспектива реализации утопии – остановка в развитии, отсутствие поиска, мечтаний, терзаний. И заметим, произошла подмена мечты (крылья заменили аэро). Если крылья могут поднять на любую высоту, в любом направлении, причем крылья принадлежность живого существа, не скованного никакими рамками, то аэро движется в соответствии с управлением пилота, это уже не самостоятельный полет, это движение под чьим-то руководством в строго заданном направлении. Самое время обратиться к образу того, кто руководит этим полетом.

Образ Благодетеля впервые возникает на страницах рукописи во время казни, когда он выполняет свою важнейшую функцию: обеспечивает сохранность всеобщего счастья. Фигура Благодетеля явно восходит к образу Великого Инквизитора. Он, как и Великий Инквизитор, дарует человечеству счастье, но какое? В назидательной беседе со взбунтовавшимся строителем «Интеграла» - через тысячелетия – Благодетель вещает о том же счастье, насильственно привитом человечеству: «Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни – вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту, другие внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних – самая трудная, самая важная…» (449). Сравним: «И все будут счастливы, кроме сотни тысяч управляющих ими… Будут тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие добра и зла»[5]. Власть Великого Инквизитора, как и власть Благодетеля, основывается на даровании материального достатка за свободу. Великий Инквизитор берет меч кесаря, а Благодетель – Газовый колокол, и тем самым они восполняют все, что ищет человек: «перед кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в общий и согласный муравейник»[6]. Власть Благодетеля, как и Великого Инквизитора, опирается на чудо, тайну, авторитет. Чудо Благодетеля является во время казни: «это всякий раз было – как чудо, это было – как знамение нечеловеческой мощи Благодетеля» (339). Авторитет – следствие страха перед наказанием. А тайна…, её откроет чуть позже, в своем романе «1984» Д. Оруэлл: «Партия стремилась к власти исключительно ради неё самой. Нас не занимает чужое благо, нас занимает только власть. Ни богатство, ни роскошь, ни долгая жизнь, ни счастье – только власть, чистая власть… Мы знаем, что власть никогда не захватывают для того, чтобы от неё отказаться. Власть – не средство, она - цель»[7]. Именно поэтому свобода за хлеб – обмен нереальный. Оруэлл отмечает, что научный прогресс способен обеспечить человека пищей (это мы видим у Е. Замятина – нефтяная пища), но с удовлетворением всех потребностей наступит равенство; не будет того, ради чего люди отдадут свободу нескольким избранным, поэтому люди, стремящиеся сохранить за собой власть, сознательно будут препятствовать удовлетворению материальных потребностей. И здесь на «помощь» приходит война. Человек отказывается от свободы ради счастья, но получает голод и войну, считал Оруэлл.

В связи с образом Благодетеля возникает в сознании героя ряд сопоставлений: Благодетель – первосвященник, шпионы – мученики, Единое Государство – бог;, Скрижаль – школа, лица – лампады, хранители – архангелы, казнь – богослужение, жертвоприношение. Перед нами еще одна оппозиция: идеология Единого Государства и христианство. Д – 503 считает своими предшественниками христиан: «Христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение – добродетель, гордыня – порок, а что – «мы» - от бога, а «Я» - от диавола» (392)[8].

«Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах… И только мы снова догадались, как вернуть счастье… Древний Бог и мы рядом, за одним столом… Мы помогли Богу окончательно одолеть диавола – это ведь он толкнул людей нарушить запрет и вкусить пагубной свободы… А мы сапожищем на голову ему… И готово: опять рай. Никакой путаницы о добре и зле…?» (347). Новая трактовка Библии в соответствии с идеологией Единого Государства. Адам и Ева не знали добра и зла до того, как вкусили запретный плод. Именно с этого момента начинаются мучения рода людского. А вернуться в Эдем можно только через духовное совершенствование, через создание Рая внутри себя. Единое Государство трактует иначе: человек свободен, значит обладает правом выбора между добром и злом. Но это лишает человека спокойствия, блаженного счастья. Если же человек отдает свободу, то взамен он получает счастье несвободы, так как вместе со свободой он отдает и совесть (об этом говорил Великий Инквизитор), ему нет нужды выбирать между добром и злом, он точно знает, что есть добро, а что есть зло со слов Благодетеля, Великого Инквизитора, Старшего Брата.

Самое страшное в новой трактовке – это стремление взять на себя функцию Бога, Творца, но именно это и делают жители Единого Государства. Они пытаются создать Рай не внутри себя, а здесь на земле. Перенести его из небесных сфер в земные пределы, на что обращает внимание I-330: «… вы так вдохновенно все озирали – как некий мифический бог в седьмой день творения. Мне кажется, вы уверены, что и меня сотворили вы, а не кто иной…» (310). Единое Государство – воплощение рая на земле усилиями людей, возомнивших себя богами. И получили они новую религию – идеологию Единого Государства, которая оправдывает приношение на алтарь нового Бога родных, друзей, близких (хотя, может быть, и нет дружбы, любви друг к другу, потому что есть любовь к Единому Государству); которая возводит в ранг архангелов людей, занимающихся доносительством, слежкой; которая в качестве объекта поклонения выбирает скрижаль – распорядок дня; которая выбирает первосвященником человека, чьи руки в крови.

Ужасающая трактовка христианства, считающего высшей ценностью человека. Пастырем человечества может быть Бог, но не человек, возомнивший себя Богом и решивший переустроить мир по своему желанию (хотя вполне вероятно, что в образе Благодетеля Е. Замятин пытался оспорить христианскую традицию надежды на «настоящего» царя, воплощения воли Божьей на земле, но у него Благодетель – первосвященник все-таки нового Бога, новых, не являющихся христианскими ценностей). Когда человек принимает на себя обязанности Творца, это никогда не приводит ни к чему хорошему. Поэтому не случайно на последних страницах утопии возникает образ: «На краю блюдечка – какие-то желтые, костяные развалины, грозит желтый, высохший палец – должно быть, чудом уцелевшая башня древней церкви» (441). Христианская церковь – предупреждающая, остерегающая.

Но вернемся к отношениям I-330 и Д – 503. Это любовь? Вероятнее всего. С её появлением становятся невозможными отношения по розовоталонной системе с О-90, возникает чувство ревности. Но самое главное, чувство любви дарит Д – 503 небывалое мироощущение: из осознания себя частичкой, винтиком он приходит к ощущению вселенной внутри себя. Ему открывается взаимосвязь всего живого, из которой до этого момента он себя выключал.

Любовь – стихия иррациональная, её появление выбивает у Д – 503 почву из-под ног. Была вера в научность, в разум, в конечную истину: «Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно – это вера. У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот -…» (320). Оказалось, что в нем есть что-то неподвластное разуму, и это уже не инстинкты, это другое – внутренний мир. Меняется и двойник Д – 503. Это уже не дикарь, рвущийся на свободу. Это другое: «Вот я – он: черные, прочерченные по прямой брови; и между ними – как шрам – вертикальная морщинка (не знаю: была ли она раньше). Стальные, серые глаза, обведенные тенью бессонной ночи; и за этой сталью… оказывается, я никогда не знал, что там. И из «там» (это «там» одновременно и здесь и бесконечно далеко) – и из «там» я гляжу на себя – на него, и твердо знаю: он – с прочерченными по прямой бровями – посторонний, чужой мне, я встретился с ним первый раз в жизни. а я настоящий, я – не он» (346).

Но отметим, что это не перерождение Д – 503, это лишь его двойник, его духовное начало, отражение его внутреннего мира. В связи с этим необходимо заметить, что наконец решается вопрос с «числовым выражением» корня из -1. Читаем: «Мне чудилось – сквозь какое-то толстое стекло – я вижу: бесконечно огромное и одновременно бесконечно малое, скорпионообразное, со спрятанным и все время чувствуемым минусом – жалом: корень из – 1… А может быть, это – не что иное, как моя «душа», подобно легендарному скорпиону древних, добровольно жалящая себя всем тем, что…» (374). Теперь нам становится понятным, почему именно засевший внутри корень из -1 помешал Д – 503 зайти в Бюро хранителей: душа мешала совершить предательство.

С зарождением души, внутреннего мира связано пробудившееся внимание Д – 503 к семейным ценностям. Как мы уже отмечали, Единое Государство не признает любви, привязанности к кому-то ещё, кроме себя. Именно поэтому здесь отсутствует институт семьи, материнства, брака. Семьи и брака не может быть без любви, когда действует система розовых талонов. Если деторождение – это производство, то материнство и отцовство не существуют. И до определенного времени Д – 503 не нужны семейные ценности, но с рождением души у него возникают странные ассоциации и ощущения. Так триумвират, включающий Д – 503, R-13, О-90, уподобляется в его сознании семье, причем О-90 вызывает в нем братские чувства. А это странное желание быть всегда рядом с I-330 – что как ни основа брака? И вершина: «Если бы у меня была мать – как у древних: моя – вот именно – мать. И чтобы для неё – я не Строитель «Интеграла», и не нумер Д – 503, и не молекула Единого Государства, а простой человеческий кусок – кусок её же самой – истоптанный, раздавленный, выброшенный… И пусть я прибиваю или меня прибивают – может быть, это одинаково – чтобы она услышала то, чего никто не услышит, чтобы её старушечьи, заросшие морщинами губы - …» (451). У Д – 503 возникает острое желание любви близкого, родного человека не за что-то, а просто потому, что он есть. И перед этим чувством отступает все. Должен быть кто-то, кто понимает именно тебя, твои чувства; не надо всех, которым до тебя нет никакого дела, кроме шпионства, прикрывающегося любовью к Единому Государству. Нужна любовь конкретного человека, любовь кровная, понимающая, поддерживающая.

Противостояние Единого государства и семьи оканчивается временной победой семейных ценностей. И прыжок вниз головой, поступок, направленный против идеологии Единого Государства – зачатие ребенка. Но после этого наступает временное выздоровление. Вместе с ним приходит вера в незыблемость и вечность только четырех правил арифметики. Нужно мыслить философски – математически, тогда отпадает необходимость оценивать с точки зрения добра и зла, так как все определяет разумность. Эта мораль временно уступает место этике древности, но в принципе она неискоренима из сознания Д – 503, где происходит постоянное столкновение этих двух систем ценностей.

Но изменения происходят не только в душе Д – 503, изменился и R-13, вероятно, также в результате общения с I-330, хотя в нем всегда была некая иррациональность, он хоть и поэт идеологии, но все-таки поэт. Изменилась и О-90, её желание иметь ребенка наконец получило свое воплощение в реальности. В размеренной жизни Единого Государства начинают происходить непредвиденные стихийные события. Так, например, самое первое: защита женщиной юноши, что приравнивается к бунту против воли Единого Государства. Это событие вызывает опасения у Д – 503: «Что если сегодняшнее, в сущности, маловажное происшествие – что если все это только начало, только первый метеорит из целого ряда грохочущих горящих камней, высыпанных бесконечностью на стеклянный рай?» (392). Иррациональное, понимаемое как бесконечность, отраженное в душе человека, начинает разрушать мертвую организацию под стеклянным куполом смерти.

Вторым метеоритом, упавшим на этот стеклянный рай, было голосование против Благодетеля в День Единогласия. Именно в этот момент в голове Д – 503 начинается полная неразбериха: «Неужели обвалились спасительные, вековые стены Единого государства? Неужели мы опять без крова, в диком состоянии свободы – как наши далекие предки? Неужели нет Благодетеля? Против… В День Единогласия – против? Мне за низ стыдно, больно, страшно. А впрочем – кто «они»? И кто я сам: «они» или «мы» - разве я знаю» (404). Возникает новая оппозиция в сознании героя: «мы» – «они». «Они» - проголосовавшие против, олицетворяющие личностное начало в человеке; «мы» - механизм Единого государства. Есть «Я», которое пока соединяет себя с машиной Единого государства, противопоставляя её восставших. Но куда отнесет себя Д – 503 потом? После голосования он ощутил себя точкой, в которой больше всего неизвестностей: «Мне страшно шевельнуться: во что я обращусь?» (405).

Очередной удар по Единому Государству – Мефи, они болезнь, сыпь на теле здорового некогда общества. Единому государству наносятся удары, какова же ответная реакция? Она запрограммирована уже на первых страницах романа. Единое Государство активизировало эмоциональную сторону людей, пробудив в них частичку иррационального, но оно же уничтожит все иррациональное в человеке окончательно и бесповоротно. Оказалось, что любое проявление чувств вредно для системы Единого Государства, поэтому трехкратное прижигание и перед нами нумер – идеальная машина, лишенная всего человеческого, кроме способности мыслить. Но и это ещё не все, борьба продолжается, восставшие Мефи сопротивляются, пытаются захватить «Интеграл», однако, затея провалилась, так как система доносительства в Едином Государстве действует идеально.

Но именно само ожидание захвата «Интеграла» демонстрирует противоречивость сознания Д – 503. Он не может отказаться от разумной механичности Единого Государства, но он не может придать I-330. Она предлагает ему отказаться от захвата, сделать операцию, но процесс необратим, весь ужас для Д – 503 заключен в осознании одной фразы, вопроса, заданного I-330: «Не хочешь счастья?» (430). Он не может найти ответ: «… два логических поезда столкнулись, лезли друг на друга, крушили, трещали», но ответ дан: «Не могу без тебя…» (430). Обратим внимание, Д – 503 не может без I-330, но ему вовсе не нужны перемены существующего строя, достаточно I-330, находящейся рядом. Но так или иначе, выбирая I-330, он отступает от Единого Государства, поэтому, когда I-330, усомнившись в нем, отказывается от Д – 503, он идет на самоубийство. Для него это конец всего, конец любви, конец мучительных терзаний, противоречий, раздиравших его до этого идеальную натуру.

Когда не удается интеллектуальный бунт, Мефи взрывают Стену, надеясь, что стихия жизни возродит к жизни новое государство, но стражи Единого Государства не дремлют.

В этой атмосфере неразберихи, когда Д – 503 узнает, что был нужен I-330 лишь как строитель «Интеграла», он испытывает душевные муки и, устав от терзаний, решает получить право на счастье. Д – 503 идет на предательство, но, ирония судьбы, исповедь предназначалась одному из участников заговора. Его жертва на алтарь Единого Государства обернулась предательством любви, совести, души. Не случайно здесь сопоставление с жертвой Авраама. И в том, и в другом случае пред нами испытание на силу веры. Но если Авраам не отступил от веры, то Д – 503 предает то новое, что открылось ему, губит человеческое в себе и, как оказалось, напрасно. Д – 503 боится того стихийного, неорганизованного, грядущего на смену рациональной организации. Метания Д – 503 напоминают усилия Кая из «Снежной королевы» Г. Х. Андерсена, стремящегося сложить из льдинок слово «вечность», расписать бесконечность по параграфам, но то, что не удается Каю, не получается и у Д – 503. Вечность разворачивается перед ним во всей своей иррациональности, стихийности, а ему жаль потерянной разумной организации. Но у него есть надежда. Его сосед, с описания которого начинается роман, сообщает Д – 503 о своих расчетах, подтверждающих конечность вселенной. Однако, пробудившееся сознание жаждет знать, что за конечной вселенной. Но ответа нет. Операция обрывает движение вопрошающей мысли героя.

Итак, все оппозиционные противоречия в сознании Д – 503 можно свести к одной главной: Единое Государство – Лес. Составим парадигмы.

Единое Государство: разум, организация, техника, стеклянная клетка.

Лес: инстинкты, стихия, природа, племя.

По сути, это два пути возможного выхода из двойственного положения Д – 503. Что выберет Д – 503? Лес, несомненно, - движение деградирующее, здесь происходит уподобление человека животному тогда, когда пробуждаются инстинкты. Однако, именно этой жизненной силы не хватает жителям Единого Государства. Не случайно пробуждение инстинктов ассоциируется у Д – 503 с появлением его двойника с волосатыми руками из разламывающейся скорлупы. Яйцо - символ зарождающейся жизни. Инстинкты дают эту жизненную силу Д – 503, но без разума инстинкты приравнивают человека и зверя.

Обратимся к анализу второго пути – движения с Единым Государством. Этот путь также тупиковый, поскольку грозит гибелью человеческого в человеке. Вспомним историю о трех отпущенниках, перед нами не люди, а элементы механизма, это очень близко финалу романа «1984» Д. Оруэлла: и здесь, и там перед нами смерть человека, его деградация, мутация. В первом случае – часть машины, во втором – некая белковая субстанция. Человека нет. Единое Государство ограничивает широкие возможности человека, ему оставили одно: возможность быть механической частью огромного целого. Именно поэтому Д – 503 боится, что если он распрямится, то стукнется головой о стеклянный потолок. В Едином Государстве человек не может реализовать себя полностью, он ограничен определенным «потолком» идеологии Единого Государства. И самое страшное деяние машинного рая – операция по удалению фантазии. На страницах романа живут люди – тракторы. Что может быть ужаснее? Люди решили, что они мудрее Бога, но, как и раньше (вспомним вавилонскую башню), это оборачивается разрушением, гибелью.

Оппозиция Леса и Единого Государства неразрешима. Докажем это. Совершенно ясно, что невозможно существование либо только мыслящего человека, либо существа, наделенного только инстинктами. Необходимо единение мыслей и природного начала, в результате которого происходит рождение души. Е. Замятин не отрицает культуру, напротив, именно культура способна объединить истинную природу человека и разум. Другой вопрос: возможно ли сохранение культурных ценностей в мире разума либо в мире инстинктов? Е. Замятин считает, что нет. Если отделить разум от природы, то культура умирает, оставляя лишь осколки некогда единого целого (Древний Дом, старая церковь, корабль…): «Я шел под какими-то каменными арками, где шаги, ударившись о сырые своды, падали позади меня… Калитка в заборе и пустырь – памятник Великой Двухсотлетней войны: из земли – голые каменные ребра, желтые оскаленные челюсти стен, древняя печь с вертикалью трубы – навеки окаменевший корабль среди каменных желтых и красных кирпичных всплесков» (386). Аналогия: ценности Древнего Дома, культура – окаменевший корабль., отметим, что автор употребляет наречие навеки. Двухсотлетняя война уничтожила культуру, которая сохранилась лишь в каких-то осколках, и восстановить её невозможно. Тем более, что восставшее меньшинство – Мефи – обречено на поражение (захват «Интеграла оканчивается полным провалом»). Вспомним символ на камне. Мефи изображен следующим образом: «Крылатый юноша, прозрачное тело, и там, где должно быть сердце – ослепительный, малиново-тлеющий уголь» (412). Сердце – уголь, мотив из «Пророка» А. С. Пушкина.

Мефи – пророки, люди, видящие несправедливость, ошибки, несущие людям правду, жертвующие собой ради них. Мотив жертвенности усиливается в результате уподобления этих крылатых людей птицам над стеной, которые «с карканьем бросаются на приступ – грудью о прочную ограду из электрических волн – и назад, и снова над Стеною» (412). Но в этом образе явно чувствуется авторская ирония, оценка этого пути преодоления тоталитарного государства: юноша прозрачный – знак бесплодности идеи; птицы, бросающиеся на стену, - вороны – снижение романтичности жертвы Мефи,. И ещё одна деталь: камень, на котором изображен юноша, «желтый, как череп». Это сравнение не случайно. Это некое вырождение, смерть культурных ценностей прошлого. И, наконец, завершается все повторным уподоблением кораблю, но в ином аспекте: «Камень, и она сама на камне, и за нею толпа, и поляна – неслышно скользят, как корабль, и легкая – уплывает земля под ногами» (411). Вот в этом вся беда: романтический дух, жажда подвига далеко увела их от грешной земли. Кроме этого культура, которую несут Мефи, имеет стихийное начало в своей основе (это и музыка Скрябина, и желтые глаза I-330, которые Д-503 сравнивает с глазами, увиденными им через стеклянную стену). Схожие глаза культуры и стихии. Добавим к этому тот факт, что камень Мефи лежит за Зеленой Стеной и из Древнего дома есть выход за Стену. Но при всей стихийности культуры I-330 не уходит жить в Лес, она понимает невозможность существования за Стеной, в стихии инстинктов. Для неё пути за Стену нет, есть дорога вперед, к распространению культурных ценностей. Но и этот путь в сложившихся условиях тупиковый.

Бесплодность усилий Мефи мы видим на примере Д-503 . Да. Он почувствовал в себе некое начало, не поддающееся разумному объяснению, ему открылась взаимосвязь всего живого: «Я увидел у старухиных ног – куст серебристой полыни, полынь протянула ветку на руку к старухе, старуха поглаживает ветку, на коленях у ней - от солнца желтая полоса. И на один миг: я, солнце, старуха, полынь, желтые глаза – мы все одно, мы прочно связаны какими-то жилками, и по жилкам – одна общая буйная, великолепная кровь…» (369). Он испытывает чувство, незнакомое до этого времени: ощущение в себе вселенной: «… мы одно: и великолепно улыбающаяся старуха у дверей древнего дома, и дикие дебри за Зеленой Стеной, и какие-то серебряные на черном развалины, дремлющие, как старуха, и где-то, невероятно далеко, сейчас хлопнувшая дверь – это все во мне, вместе со мною, слушает удары пульса и несется сквозь блаженную секунду…» (3940. Но отметим одну деталь: эти чувства длятся мгновения, секунды; осознание взаимосвязи, ощущение вселенной, как вспышка, которая мгновенно гаснет. Почему? Вспомним, это ощущение возникает, когда рядом с ним I-330, если её нет, он уподобляется желтому песку, лишенному живительной влаги, либо в нем начинают активизироваться аргументы разума в пользу Единого Государства. Он ощущает себя в постоянной зависимости от I-330. Только с ней находит «выход». Попытка найти его самостоятельно заканчивается провалом: «…и я стал искать… нигде! Тогдашнего выхода… нигде не мог найти – его не было. Усталый, весь в какой-то паутине…» (387). Когда Д-503 ищет и не находит выхода, он покрыт паутиной. Значимая деталь, так как она имеет прямое отношение к Единому Государству: «… намеченные тонким голубым пунктиром концентрические круги трибун – как бы круги паутины, осыпанные микроскопическими солнцами; и в центре её – сейчас сядет белый, мудрый паук – в белых одеждах Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья» (400). Дело в том, что это паутина проникает в сознание героя. И выход он не может найти, потому что на нем эта тлетворная паутина, разрушающая в нем самостоятельную личность. Влияние идеологии Единого Государства смертоносно для человеческого сознания. Вспомним, казалось бы, в герое происходят эволюционные изменения, знаменующие рождение души, но в то же время ничто не мешает ему пробежать мимо О-90, которую могла растоптать толпа; спокойно отнестись к гибели десятка людей во время испытаний «Интеграла», причем обосновать правильность этой жертвы во имя государства. Именно по причине разрушающего влияния идеологии на сознание жителей невозможно осуществление культурного переворота, духовного, созидающего развития человечества.

Обратимся к анализу формы повествования в антиутопии, в которой отразились метания, противоречия, возникшие в сознании Д-503. Отметим, что с эволюционным ростом в душе героя меняется характер дневниковых записей. Первоначально перед нами черты оды в честь Единого Государства: «Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о, Скрижаль, о, сердце и пульс Единого Государства…» (314) – чем не одические восклицания? Но постепенно в рукописи Д-503 появляется другой герой: он пишет о самом себе, в его произведении появляется личность, а не просто элемент государственной машины. И незаметно меняется жанровая принадлежность записей Д-503: ода сменяется романом. Размышляя об этом, он напишет: «Я с прискорбием вижу, что вместо стройной и строгой математической поэмы в честь Единого Государства – у меня выходит какой-то фантастический авантюрный роман», древний причудливый роман о таинственных снах, социальном конфликте и внутреннем раздвоении. Ему приходится согласиться с I-330, открывающей любопытную связь между возрождением личной судьбы и старого романа: «Человек – как роман, - замечает она, - до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать…» (414). В человеке, как и в литературе, есть некий иррациональный элемент. И когда у героя появляется «я» - субъективное, иррациональное, тогда и в его романе появляются непредвиденные случаи, создающие сюжет о появлении и развитии личности, который, в свою очередь, превращает текст в роман. (Вспомним, что это не просто роман. В нем есть элементы исповедальности).

В плане жанровой организации здесь явна полемика антиутопии и утопии. Если последняя лишена личностного начала и постепенно апеллирует к исторической памяти жанра оды, воздавая похвалу идеальному государству, то антиутопия обращается к исторической памяти жанра романа. Стихия антиутопии - непредсказуемость, неизведанность, что как нельзя лучше отражается в романе. Именно поэтому первоначальные дневниковые записи Д-503 – утопическая ода в честь Единого Государства, но с осознанием самого себя происходит трансформация оды в роман.

С изменением душевного состояния Д-503 меняется и стиль повествования, ведущегося от первого лица. События излагает в своих дневниковых записях Д-503, говорящий о себе в первом лице и выступающий как реальный человек, физически существующий в том же мире, о котором он повествует. Неизменна пространственная организация повествования, которая включает изображение внешнего и внутреннего мира. Перед нами субъективная позиция повествования. Он изображает окружающий предметный мир «от себя», со своей точки зрения, Д-503 не является неким всевидящим рассказчиком, проникающим через закрытые двери, а если проникает, то только догадками. Изображение внутреннего мира соответствует форме повествования от первого лица: о себе Д-503 знает все, а о том, что делается в душе любого другого участника событий, он только догадывается по косвенным данным, через внешние проявления, которые может видеть рассказчик.

Изменения происходят в словесной организации произведения. Первоначально, когда произведение по своей жанровой принадлежности близко к оде, голос Д-503 включается в повествование в виде восклицаний и риторических вопросов. Но постепенно, с переходом к роману, исчезает пафос повествования, что является отражением диалога утопии и антиутопии. (Вспомним, пафос – отличительная черта утопии, антиутопия – жанр без восклицательных знаков, жанр, отрицающий любой пафос).

Отметим еще одну особенность словесной организации повествования: зачастую Д-503 непосредственно «от себя» обращается к читателю, предваряет или разъясняет события. Это легко объяснимо особенностями адресата творчества Д-503. он пишет для читателя, который совершенно не знает устройства жизни в Едином Государстве, поэтому вполне уместно обращение к читателю с целью объяснения некоторых моментов: «… я просто боюсь, что какой-нибудь икс останется в вас, неведомые мои читатели. Но я верю – вы поймете, что мне так трудно писать, как никогда ни одному автору на протяжении всей человеческой истории: одни писали для современников, другие – для потомков, но никто никогда не писал для предков или существ, подобных их диким, отдаленным предкам»(313). Но в обращении к читателю можно увидеть и жанровую особенность: антиутопия (как и утопия) – пороговый жанр, балансирующий на грани реальности и художественного вымысла.

Собственно повествование Д-503 – это отражение его двойничества: повествование жителя Единого Государства, требующее точности, логичности в построении фразы, оформление собственной мысли, и система, отражающая стихийность, неорганизованность, нелогичность мышления нового, рождающегося Д-503. Собственно второй тип повествования связан с появлением I-330. Именно с этого момента в его записях, раннее отличавшихся логичностью, последовательностью, появляется многоточие, символизирующее остановку в движении мысли. Функция многоточий важна: они отражают силу чувств, охвативших Д-503 и разрушивших логичное течение мысли.

Так как Д-503 меняется, то меняется и его сознание, а вместе с ним – построение его мыслей , речей. Если раньше мысль – логически правильное умозаключение, сейчас – некий пунктир. Ему трудно связать нахлынувшие на него новые ощущения: «Поймите же: я не хотел… - пробормотал я… - я всеми силами…» (358).

Еще один элемент, появившийся с момента знакомства с I-330, выглядит так: --. Этот знак Д-503 использует, когда описывает явление, название которому он не знает: «Я не позволю! Я хочу, чтоб никто, кроме меня. Я убью всякого, кто… потому что вас - я вас - -» (344). Вполне понятно, что слово «любовь» не относится к активному лексическому запасу жителей Единого Государства, поэтому Д-503 и не знает, как назвать это нахлынувшее на него чувство. Интересно, что понятия «любовь», «ревность» Д-503 использует, но он никогда не применяет их по отношению к себе. Он знает, что есть нечто, называемое любовью, но как назвать то, что оно чувствует – любовь это или нет – он не знает.

Этот знак (--) используется и в другой функции: знак прерывающейся мысли, когда нет желания погружаться в мир инакомыслия: «… ведь я знаю, у ней не хватит силы пойти в Бюро Хранителей и, следовательно --» (382).

Очень часто для описания нахлынувших на него ощущений он обращается к системе мышления, хорошо ему знакомой, пытаясь в ней найти определение нового явления, чувства: «Как рассказать то, что со мной делает этот древний, нелепый, чудесный обряд, когда её губы касаются моих? Какой формулой выразить этот, все, кроме неё, в душе выметающий вихрь?» (349). Помогает выразить возникшее новое чувство метафора, поэтому её так много в повествовании Д-503. «Я потерял руль. Мотор гудит вовсю, аэро дрожит и мчится, но руля нет, - и я не знаю, куда мчусь: вниз – и сейчас об земь, или вверх – и в солнце, в огонь» (420). С появлением в его жизни действительно дорогого человека он начинает использовать в речи эпитеты («милая»).

Но в его повествовании явно сохраняются те черты, которые были свойственны нумеру Д-503 – строителю «Интеграла». С первых страниц романа мы вступаем в мир перевернутой, наоборотной этики, извращающей подлинный, традиционный смысл слов, в поэтике это называется оксюморон сочетание противоположностей: «благодетельное иго разума», «долг заставить быть счастливым». «любовь - жестокость». Это не только семантическая операция – это покушение на глубинные культурные основы.

Интересно проследить особенности диалога Д-503 и I-330. В обращении девушки явно скрыта ирония, основанная на понимании абсурдности воззрений Д-503 . Это некая игра, когда, оперируя его категориями мышления, I-330 ставит Д-503 перед неким парадоксом, ставящим под сомнение высказанную мысль. I-330 не спорит, не доказывает, она предпочитает поставить его в некую проблемную ситуацию, выражающуюся в столкновении идеологии Единого Государства и ценностей иного порядка.

Итак, пред нами система оппозиции, восходящая к одной: Единое Государство – Лес за Зеленой Стеной. Именно через систему оппозиции и происходит разрушение утопической модели в романе.

Е. Замятин не скрывает: ситуация трагична. Ибо одурманенные идеологической обработкой, потерявшие бдительность люди могут по своей воле сделать необратимый шаг, следствием которого будет ампутация души. Роман кончается словами - основными положениями его точки зрения: «…разум должен победить». Это слова трагической иронии: за победу такого разума человеческий мир должен будет заплатить слишком большую цену. Е. Замятин выступил против самоубийства человечества.

Прогресс знания – это ещё не прогресс человечества, а будущее будет таким, каким мы его сегодня готовим. Вопрос антиутопии – каким будет будущее, если настоящее, меняясь лишь внешне, материально, захочет им стать. Антиутопия проецирует утопическую мечту в реальность как возможность осуществления. Причем, естественно, в ту реальность, которую наблюдает. «Мы» - роман о будущем, но это не мечта, не утопия, а антиутопия. В нем проверяется состоятельность мечты, на протяжении веков сопутствовавшей человеческой цивилизации и теперь прорастающей реальностью. Е. Замятин не придумывал последствий - он их различил в действительности, обещавшей светлое будущее и в своей каждодневности обгонявшей самую мрачную фантастку.

Очень часто мерой антигуманности реализованной утопии оказывается неспособность понять ценность или постичь смысл традиционной литературы. Если утопии предлагают читателям вглядеться в мир, который раньше или позже станет для них своим, дистопии побуждают читателей рассмотреть мир, в котором им никогда не будет места. Может быть, самая страшная запись романа – последняя, описывающая смерть литературы. Глядя на свою рукопись, лоботомизированный повествователь не узнает свою работу и не может понять смысла нового открытия мира литературы и своих предков – то есть нас. «Неужели я, Д-503, написал эти двести двадцать страниц? Неужели я когда-нибудь чувствовал - или воображал, что чувствую это?» (461).

Конец «Мы» - это конец нас. Е. Замятин побуждает читателей представить себе мир без них, мир, где, как он однажды предсказал, «у… литературы только одно будущее: её прошлое». Попытка реализации утопии обернулась трагедией. Означает ли это, что утопия – бесчеловечный обман, и мир должен отказаться от неё? Утопия дает человеку и обществу стимул к саморазвитию, к постоянному движению. Идея «золотого века», «рая на земле» прекрасна, быть может, именно в своей неповторимости.

В романе «Мы» нет именно этой любви к ближнему. Нет любви в любом её воплощении. С одной стороны, в Едином Государстве все – единый механизм, и нет места проявлению индивидуальности со знаком «-» (эгоизму, тщеславию, зависти, себялюбию, самолюбию и т. д.), но с другой стороны, там нет места и любви к ближнему, чувству взаимопомощи, состраданию, которые подменены подозрительностью, шпионством, доносительством. В Едином Государстве нет места той соборности, которая характерна для русской культуры, для русской души. Возникает следующая аналогия: модель мира, приведенная в романе, где нет места личному, неповторимому, нет места «Я», полярна модели, которая возникает в последних снах Раскольникова, где нет места связи, сцеплению, общности, объединению. Обе они – разные формы проявления одного и того же – расчеловечивания человека и мира.

Заключение

Мы отметили, что утопия и антиутопия – есть соотношение жанра и антижанра; именно это лежит в основе жанровой характеристики утопии и антиутопии. Обратившись к анализу утопического сознания в России, мы отметили, что оно органично соединяло народные представления, связанные с языческими верованиями, и христианское учение. Нами выделено несколько мотивов: поиск благодатной земли (миф о стране с молочными реками и кисельными берегами и христианское повествование об утерянном рае); поиск идеального правителя (народные представления о царе «от нищеты» и христианское учение о царе – наместнике божьем).

Двадцатый век принес надежду на воплощение утопической мечты в реальности: новая власть может оказаться искомым долгие века идеальным правителем. Да и возникновение желанной страны – райского места – возможно на земле, так как человек достиг такого научного совершенства, что решил переустроить землю по своему усмотрению, желанию. Мечта о благословенной земле несколько трансформировалась по сравнению с 5 веком. В 20 веке утопическая мечта включает в себя идею создания второй природы – машинного рая – через тотальное разрушение прежнего миропорядка.

Чем может обернуться возможность воцарения «идеального правителя», воплощающего народную мечту, и реализация в реальности машинного рая – вот вопрос, тревоживший Е. Замятина.

Эта тема находит своё выражение уже в раннем творчестве Е. Замятина, где он анализирует особенности русского патриархального сознания («Уездное», «Алатырь»). Техника, цивилизация интересует его пока лишь как реальность западного мира («Островитяне», «Ловец человеков»). Но после приезда в Россию, он видит предвещание подобного и на родине. Роман «Мы» - отражение тревоги Е. Замятина перед возможным будущим России. «Предупреждением о двойной опасности, грозящей человечеству: гипертрофированной власти машин и гипертрофированной власти государства» назвал свой роман Е. Замятина. Век 20 создает свой утопический миф, который порождает новое искусство, новую этику, новое отношение к миру. Наука меняет самого человека, его сознание. Всеобщее равенство и безграничная вера в разум, науку, технику в силах поработить человека и, что самое страшное, изменить его природу, убить человеческое в человеке. Человек поверил в себя, решил, что с помощью технического прогресса ему будут подвластны любые высоты. Опасно то, что, принимая на себя функции Бога, он способен разрушить общество, человека, жизнь в целом.

Об этих опасностях и пишет Е. Замятин. Ему важно показать, что в условиях Единого Государства человеческое существование невозможно: он либо уходит в леса, отдаваясь во власть инстинктов, либо техника уничтожает в нем все человеческое. Культура в подобном государстве может существовать только в качестве рудимента, отголоска былого могущества, памятника созидающей культуры прошлого. В Едином Государстве культура подменена культом разума, гармония заменена числом. Математический подход применяется к этическим категориям: человеческая смерть рассматривается как ничтожно малая часть огромного государства.

Опасность засилия техники, изменения человеческих ценностей существовала и в 19 веке, но только со времени ошеломляющего роста техники этот вопрос становится актуальным. Культура 20 века дала заказ на антиутопию, пародирующую технические утопии эпохи. Вспомним М. Булгакова и «Роковые яйца», «Собачье сердце»; А. Толстого и «Гиперболоид инженера Гарина», А. Платонова с «Чевенгуром».

Подводя итоги, отметим, что Е. Замятин во многом опередил время, предсказав возможное ужасное будущее, которое в той или иной степени стало реальностью. Е. Замятин был одним из первых, но не единственным, в результате чего можно сделать вывод о возможном дальнейшем изучении поставленной темы в новых ракурсах, подходах, в ином контексте.

Библиография

Замятин Е. И. Избранные произведения /Вступ. ст. В. А. Келдышева. – М.: Сов. писатель, 1989. – 264 с.

Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. – М.: Славянка, 1993. – 335 с.

Оруэлл Дж. 1984: Пер. с англ. – М.: Текст, РИК «Культура», 1991. – 428 с.

Хлебников В. В. Избранное. – М.: Сов. писатель, 1989. – 238 с.

Мифы народов мира: В 2 т. – М.: НИ «Большая Российская энциклопедия», 1997.

Айзерман Л. С. Русская классика накануне 21 века // Литература в школе. – 1997. - № 1. – С. 11-117.

Акимов В. М. На ветрах времени: Очерки. – Л. : Дет лит., 1991. – 286 с.

Альфонсов В. Н. Нам слово нужно для жизни. – Л.: Сов. писатель, 1984. – 248 с.

Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. – Изд. 4. – М.: Сов. Россия, 1979. – 320 с.

Белая Г. А. Дон Кихоты 20-х годов: «Перевал» и судьба его идей. – М. : Сов. писатель, 1989. – 400 с.

Бердяев Н. А. Судьба человека в современном мире // Новый мир. – 1990. - № 1. – С. 207- 232.

Воронский А. К. Избранные статьи о литературе / Сост. Г. А. Воронская. – М. : Худож. лит., 1982. – 527 с.

Григорьева Л. П. Возвращенная классика (Из истории советской прозы 20-30 годов). – Л. : Знание, 1990. – 32 с.

Гусев Г. М. Странствия великой мечты. – М. : Молодая гвардия, 1982. – 432 с

Гюнтер Г. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление. – М. : Прогресс, 1991. – С. 252-276.

Делекторская И. Б. Утопия и антиутопия в русской литературе // Литература в школе. – 1998. - № 3. – С. 55 -62.

Лотман Ю. М. О русской литературе. – СПб.: Искусство, 1997. – 848 с.

Морсон Г. Границы жанра // Утопия и утопическое мышление. – М.: Прогресс, 1991. – С. 233-251.

Нянковский М. А. Антиутопия // Литература в школе. – 1998. - № 4. – С. 94 – 102.

Харитонова О. Н. О русской социальной утопии // Литература в школе. – 1998. - № 4. – С. 89-94.

Хрящева Н. П. «Кипящая Вселенная» Андрея Платонова: Динамика образотворчества и миропостижения в сочинениях 20-х годов: Монография. Екатеринбург: уральский гос. пед. ин-т, 1998. – 323 с.

Шайтанов И. Анатомия утопии: роман «Мы» в контексте творчества Е. Замятина // Литература. – 1999. - № 5. – С.9-12.

Шацкий Е. Утопия и традиция: Пер. с польск. – М.: Прогресс, 1990. – 456 с.

[1] Здесь и далее повесть цитируется по изд. : Замятин Е. Избранные произведения. – М., 1989 (с указанием страниц в скобках).

[2] Замятин Е. Избранные произведения. М., 1989. – с. 374

[3] Лотман Ю. М. Дом в «Мастере и Магргарите» // Лотман Ю. М. о русской литературе. – СПб., 1997. – с. 752.

[4] Цит. по: Айзерман Л. С. Русская классика накануне 21 века // Литература в школе. – 1997. -№ 1. – С. 114

[5] Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. – М., 1989. – С. 294.

[6] Там же. – С. 292

[7] Оруэлл Дж. 1984. – М.,1991. – С. 246.

[8] С этим нельзя не согласиться, но вопрос в том, что понимать под «мы»? Общность, где каждая личность, оставаясь собой, органично сливается в единое целое, где царит любовь к ближнему, как к себе самому; или единый механизм, где каждый лишь элемент, выполняющий определенную функцию. Это русская соборность или механизм?