Реферат: Феномен римской литературы

Д. Дилите

В то время, когда в эллинском мире распространялись поэмы Гомера, на западе центральной части Апеннинского полуострова, называемого древними Италией, был основан город Рим. Римляне утверждали, что это произошло в 753 г. до н. э. Некоторые любящие точность ученые утверждают, что на знаменитых семи холмах люди жили и раньше. В VIII в. до н. э. на самом деле отмечается определенное оживление в основании поселений на тех местах, однако датой основания Рима нужно считать 575 г. до н. э., когда было осушено болото между Палатином и Капитолием и создана городская площадь — форум. Только тогда, по их мнению, появился Вечный город [10, 463—469; 11, 20]. Присоединившийся по-хорошему или силой занявший соседние области, он постепенно стал центром Лациума.

Жизнь римлян не была спокойной. На севере маячили древние, владевшие искусствами, ремеслами, письменностью этрусские города. Этруски — это загадка для нового мира: мы не знаем, ни какого происхождения был этот народ, ни на каком языке он говорил. Они оставили много письменных памятников, но мы не в состоянии их прочитать. Римляне многое заимствовали у этрусков: письменность, тайны гадания по птицам и печени животных, царские и некоторые другие регалии, элементы календаря, отдельные религиозные моменты, гладиаторские бои. Кое-кто думает, что и название города Рима этрусского происхождения [11, 20]. Сначала римляне были связаны с этрусками, но Рим не стал этрусским городом. Окрепшие жители города на семи холмах завоевали и ассимилировали соседей. Этруски исчезли с поверхности земли.

На восток от Лациума жили родственные римлянам племена осков. Ни этруски, ни оски, ни другие италики не были рады расширению территории соседей и старались ограничить ее рост. Рим долгие десятилетия существовал в напряжении всех сил. Считается, что его силу определяли два обстоятельства: система чиновничества и строгие моральные принципы [6, 25—26; 11, 105—106, 253—255]. Еще Цицерон считал систему магистратуры в Риме стержнем и основой государства (De leg. III 1, 2]. Высшим чиновником мог стать только магистрат, доказавший свои способности на более низкой должности и познакомившийся со спецификой этой работы. Каждый из них имел огромную власть в своей области, и все вместе эти энергичные квесторы, преторы, консулы и другие чиновники правили Римом. Конечно, большое значение имел и сенат, и народные собрания, но исследователи склонны подчеркивать важность энергичной исполнительной власти, имевшей большие права.

Кроме того, общество придерживалось идеала, называвшегося словом virtus, который определял принципы жизни. Как греческая калокагатия, так и virtus Romana были определенной идеальной нормой, следовать которой был обязан каждый гражданин. Virtus — это обобщенное, хотя и вполне поддающееся разделению понятие. Его содержание составляли отдельные положительные явления, отдельные добродетели (virtutes): disciplina, pietas, fides, gravitas, paupertas, constantia [8, 24—31]. Римляне считали эти ценности божественными силами [17, 1—25]. Граждане должны были к ним стремиться, их добиваться. Дисциплина (disciplina) на войне и во время мира была основой общественной жизни римлян. На строгой и безусловной воле отца (pater familias) держалась жизнь семьи [16, 87—141]. Все граждане должны были вести себя как подобает, быть верными долгу (pietas): подобающим образом почитать богов (pietas erga deos — набожность), родителей (pietas erga parentes — любовь к родителям), родину (pietas erga patriam — любовь к родине). Соблюдение данного обещания и доверие к данному слову (fides) поддерживали единство общества, достоинство (gravitas) поступков гарантировало серьезное поведение всех. Роскошь (luxuria) римляне всегда считали виновницей разрушения традиционного образа жизни, для которого характерна бедность (paupertas) (Sall. Cat. con. 12; Iuv. 6, 293; Cic. Pro Rosc. Am. 27, 75; Pro Mur. 36, 76; De off. I 30, 106; I 34, 123). Во II в. до н. э. было издано даже пять законов, сдерживавших только одно проявление роскоши — пиры. Они ограничивали число гостей и количество блюд. Римляне очень ценили постоянство, твердость избранной позиции (constantia) и особенно подчеркивали значение преемственности и передачи из поколения в поколение образа жизни предков (mores maiorum). Быть достойным предков — главнейший принцип морали римлянина [17, 275]. Верность образу жизни дедов считалась основой государства: Moribus antiquis stat res Romana virisque — "Нравами предков сильна и могуча республика римлян" (Frg. 390)1.

Поэтому римляне были очень консервативными. Слово "новый" их всегда немного пугало. Даже в более поздние времена, в I в. до н. э., во время дебатов сената Цезарь манипулировал этим словом: он высказался против предложения приговорить заговорщиков к смерти, утверждая, что это будет новая казнь, новый пример, новый замысел (Sall. Cat. con.8; 19; 27; 41; 51). Через века, из поколения в поколение в Риме передавались восковые посмертные маски предков. Даже в цивилизованном Риме на рубеже эр и в более поздние времена сохранялось множество старинных обычаев. Например, из незапамятных времен пришли feriae — праздничный отдых, посвященный богам. В эти дни запрещалось пахать, жать, сеять, стричь овец и т. д., но разрешалось собирать хворост и желуди, ловить птиц. Таким образом, запрещалось только то, что меняло образ жизни первобытных людей. Хотя этот образ жизни уже давно изменился, римляне все еще повторяли лишившиеся смысла древние запреты по прошествии многих лет. Со времени царей до эпохи поздней античности сохранилась должность curator aquarum и архаический порядок пользования водой [21, 144—146]. В римском праве находят много рудиментарных правовых норм [21, 6—78]. Идею преемственности выражает и двуликий римский бог Янус. Это бог начала и конца, одним лицом смотрящий в прошлое, другим — в будущее, соединяя то, что было, с тем, что будет. В седой древности Янус был очень важным римским богом (Macr. Sat. I 8, 14—18).

Римляне особенно четко выразили мировосприятие древних народов, когда и время, и мир понимались как вечное возвращение и повторение. Поступки человека имели смысл настолько, насколько они повторяли введенные богом установления, поступки культурного героя или ранее живших людей. Индивидуальность или новаторство не были ни желательными, ни ценимыми, потому что необычно ведущий себя человек как бы выходит из вечного круга, по которому движется традиционное бытие [4; 22, 44—45].

С незапамятных времен римляне были земледельцами, воинами, гражданами и в течение всей истории более всего ценили занятия крестьянина, государственного мужа или воина. Труд художника они не считали почетным, потому что он казался нетрадиционным, пришедшим извне. Актерами, скульпторами, художниками обычно были рабы или вольноотпущенники. Только ремесло писателя со временем стало почетным. Однако и писателей уважать стали не сразу. Их творчество долго считалось незначительным проведением свободного времени (otium), оставшегося от серьезных мужских трудов [3, 7—13; 18, 348—404]. Думать иначе было трудно даже самим творцам. Цицерон осознает важность занятий на досуге (otium) (De off. I 153, 155, 158; De rep. II 4; V 5), пытается утешиться формулой почетного отдыха (otium cum dignitate — Ad fam. I 9, 21; honestum otium — Ad Att. I 17, 5), однако сам, как только ничто не мешает, оставив все папирусные свитки, с головой окунается в водоворот государственных дел. Саллюстий, как бы и извиняясь, как бы и доказывая важность otium, надеется, что государству будет больше пользы от его отдыха, чем от других трудов (otio — negotiis — Cat. con. 3, 4).

Несмотря на консервативность римлян, их образ жизни, конечно, постепенно менялся. В III в. до н. э. произошел особый перелом. Рим завоевал весь Апеннинский полуостров и Сицилию. Можем себе представить, как римский легионер, оказавшись на южной окраине Апеннинского полуострова, напоминающей каблук сапога, окинув взглядом Средиземное море, увидел, что в других государствах существуют такие вещи, которых нет у него дома: нарядные храмы и общественные здания, статуи и картины, театры и библиотеки. В Риме этого не было: в древности римляне чаще всего почитали богов у алтарей, не ставили их статуй, не читали и не писали книг. Стоит подчеркнуть, что издревле они имели письменность и школы. Их законы высекались на бронзовых пластинах, их главный жрец (pontifex maximus) у своего дома устанавливал доски с записанными на них основными событиями прошедшего года, но литературы не было около трехсот лет. Видимо, у римлян не было в ней потребности. Для духовной жизни народа было достаточно богатого фольклора: обрядовых, праздничных и других песен, народных представлений, сказок и т. д.

Однако теперь, в III в. до н. э., римляне захотели иметь то, что они увидели в других местах. Конечно, большая часть элементов греческой культуры была уже известна римлянам через этрусков, а затем через греческие колонии Южной Италии. Однако III в. до н. э. стал особенным. Как бы прорвав плотину, элементы чужих культур хлынули мощным потоком. Рим, оглядываясь на города эллинистических государств, старался оправдать название столицы: по греческому обычаю строились храмы, началось изучение греческого языка.

Самое известное из первых латинских художественных произведений — это не оригинальное сочинение, а перевод. Не свободный человек и не римлянин, а отпущенный на свободу раб-грек Ливий Андроник перевел "Одиссею" Гомера для того, чтобы было что читать с детьми. Дело в том, что он был учителем. Это произошло около 240 г. до н. э. С этого времени может отсчитывать свой век история европейского литературного перевода. Ливий Андроник перевел Гомера не гекзаметром, а Сатурновым стихом (versus Saturnius), характерным для италийских песен. От этого перевода сохранилось только 40 строчек, процитированных другими авторами. Ливий Андроник также переводил греческие трагедии и комедии, которые ставили во время праздников. Переводная литература вдохновила появление и оригинальных сочинений.

Гней Невий (274—201 гг. до н. э.) создал первую латинскую национальную поэму "Пуническая война" также сатурновым стихом. Кроме того, Гней Невий переводил греческие драмы и написал две оригинальные трагедии из римской истории. Квинт Энний (239—169 гг. до н. э.) ввел в латинский язык гекзаметр и написал этим размером эпос "Анналы". Сочинения обоих этих авторов не сохранились, за исключением небольших фрагментов.

Восхищение греческой культурой было необыкновенным: мужчины из семьи Сципионов вместе с другими известными деятелями изучали сочинения греческих философов и писателей, обсуждали, спорили и, по-видимому, считали, что они подражают участникам диалогов Платона. Появились написанные на греческом языке сочинения по римской истории. Возможно, их авторы стремились рассказать о римлянах на понятном миру языке, но такие процессы у многих вызывали тревогу и казались опасными.

Марк Порций Катон (234—149 гг. до н. э.), самый знаменитый хранитель сурового и скромного образа предков, начал непримиримую борьбу с эллинофильством. Цель его и его сторонников была такова: "искоренить новые бесстыдства, возвратить старинные нравы" — castigare n o v a flagitia et p r i s c o s revocare mores (Liv. XXXIX 41)3. Катон создает песнь о римском образе жизни, на латинском языке пишет первую историю Рима в прозе, в книгах, предназначенных для сына, собирает множество сельскохозяйственных, военных, правовых и другого рода практических сведений, публикует сочинение "О земледелии". Этими трудами он стремится создать противовес драмам, написанным на темы чужой и малознакомой римлянам греческой мифологии, философским сочинениям греков, полным теоретических рассуждений, помешать проникновению греческой дидактической, дающей разнообразные сведения литературы.

В 186 г. до н. э. сенат сурово наказал почитателей чужого бога Вакха, в 161 г. до н. э. из Рима были изгнаны греческие философы и риторы (своих еще не было), в 155 г. до н. э. упомянутый Катон потребовал выслать философов Диогена и Карнеада. Эти события не остановили распространения эллинофильства. Когда после завоевания Карфагена Рим разбогател еще больше, римляне начали строить себе большие дома в греческом стиле с внутренним двориком, окруженным колоннами, а в 146 г. до н. э. заняв Грецию, привозили с собой на родину статуи, картины, посуду. Те, кому этого добра уже не хватало, заказывали их копии. В Риме появилось много греческих рабов — врачей, учителей, актеров и т. д. Образованные римляне читали и говорили по-гречески и, закончив школы в Риме, заканчивать учебу обычно отправлялись в Афины или другие эллинские города.

Вся римская литература отмечена знаком зависимости от греков. Комедия перенимает сюжеты Новой комедии; Лукреций учится у Эмпедокла, Парменида, Эпикура; "Энеида" напоминает "Одиссею" и "Илиаду" Гомера, а также "Аргонавтику" Аполлония Родосского, "Георгики" созданы по модели дидактических поэм Гесиода и Арата; "Буколики" написаны вслед за Феокритом; неотерики и элегики оглядывались на александрийскую поэзию; Федр — на басни Эзопа. Герои трагедий Сенеки дают понять, что читали трагедии Еврипида. Цицерон, Цезарь, Ливий, Тацит имели в виду произведения греков Демосфена, Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Гекатея, Посидония и других. В домах самых знатных и известных римлян постоянно живут греческие философы, грамматики, поэты. Цицерон переводит диалоги Платона и Ксенофонта, речи Демосфена и Эсхина, поэму Арата о небесных явлениях. Таким образом, кажется, что все римляне свято исполняют известный завет Горация:

[...] Образцы нам — творения греков:

Ночью и днем листайте вы их неустанной рукою!

(Ars, 268—269)4.

Они, впрочем, придерживались этого завета и в то время, когда поэт еще его не произнес, потому что еще не родился. Думая о связи греческой и римской культур, Гораций образно сказал, что, завоевав Грецию, римляне сами были пленены искусством порабощенной Эллады (Epist. II 1, 156—157).

Однако процесс был более сложным. Если бы римская литература была только копией греческой литературы, можно было бы о ней не говорить. То влияние греческой литературы, которое мы упомянули и еще не раз упомянем, все же не было существенным.

Необходимо подчеркнуть два обстоятельства.

Во-первых, необыкновенно важно то, что, попав в плен греческой культуры, римляне все же были способны создать литературу на своем языке. Ведь во всех эллинистических государствах был распространен греческий язык. Народы Малой Азии, сирийцы, финикийцы, вавилоняне писали по-гречески. Даже на территориях, завоеванных македонцами, например, в Карфагене, утвердился греческий язык [12, 4—6; 23, 187—215]. Как мы уже упоминали, такая же опасность угрожала и Риму: Квинт Фабий Пиктор, Луций Цинций Алимент, Публий Корнелий Сципион, Авл Постумий Альбин сочинения по истории своего народа писали по-гречески. В этом отношении они не отличались от излагавших по-гречески Манетона (историю Египта) или Бероса (историю Вавилона). Однако римляне сумели избежать заманчивой возможности писать на мировом языке.

Во-вторых, перенимая множество элементов греческой культуры, римляне не переняли греческого миропонимания. Слову mundus (украшение, приведение в порядок) они, насмотревшись на греков, придали и значение вселенной, однако не усвоили греческой веры в гармонию, красоту мира и желания сотворить эту соразмерность и красоту в человеке. Римляне признавали только военные тренировки и упражнения, они не любили атлетику и не имели таких спортивных состязаний, как греки [5, 117]. Они не стремились к красоте тела и не поощряли такого стремления. Сильное, выносливое, тренированное тело ценилось только в практическом аспекте, но не стало объектом эстетической оценки, как в Греции. Скульпторы, создававшие бюсты жителей вечного города, не приукрашивали человека: они не боялись показать его морщинистое лицо или оттопыреные уши.

Римляне не хотели выделять, определять каждую вещь и явление, добиваться ясности. Они совсем не думали о том, что потомки будут обвинять их в эклектизме, смешивали греческие философские течения и направления, из каждого выбирая то, что им казалось близким и необходимым. Они игнорировали принцип гармонии и не стремились, в отличие от греков, к симметричной композиции литературных произведений. У нас еще не раз будет повод заметить, что исследователи упорно ищут, но не могут найти этого принципа во всей римской литературе от Плавта до Апулея. Возможно, поэтому в Риме столь популярными были сатуры — жанр винегрета, по законам которого можно смешивать серьезные и смешные, прозаические и стихотворные части. Сатура просуществовала в течение всей истории римской литературы: сатуры писали Энний, Варрон, Луцилий, Гораций, Петроний, Ювенал.

Греки придали своим богам ясный пластический вид: их боги похожи на людей. Римские божества не имели человеческого образа. Это были метафизические силы [9, 61]. Бесконечное множество их окружало потомков Ромула на каждом шагу. Одни приближались ненадолго, другие сопровождали человека всю жизнь. Ватикан, который опекал первый плач младенца всего несколько мгновений, передавал его другим божествам, заботившимся о звуках и речи: Фарину, Фабулину, Локуцию. О физических и психических силах растущего и взрослого римлянина заботилось множество других божеств [20, 44]. Самым постоянным опекуном мужчины был его Гений. Он воплощал жизненные силы последнего, его неповторимость, его личность. Женщины имели аналогичную попечительницу: каждую римлянку с рождения до смерти сопровождала личная Юнона.

Позднее некоторые римские божества, отождествленные с греческими богами, приобрели человеческий облик, но много больше их (например, укрепляющая кости ребенка Осипага или покровитель роста стеблей хлебов Нодут) так и остались неопределенными, не имеющими ясной формы силами высшего бытия. Не внешний вид, а имя раскрывало их суть [14, 296]. Они не были связаны родственными связями, как греческие боги. Римские божества не были отцами и детьми, мужьями и женами.

По перечисленным причинам у римлян не было рассказов о богах и полубогах, не было мифологии [13,25]. Их литература не могла опираться на мифы. Возможно, у них был эпос, возможно, их певцы, как часто утверждается, пели песни о подвигах предков. Однако об этом можно только гадать, потому что мы не имеем ни одной такой строчки. Основой римского эпоса по неизвестным причинам они не стали. Римские поэты писали исторический эпос: Невий воспевал героев пунических войн, Энний слагал стихи о подвигах и событиях, упомянутых в летописях понтификов. Римляне постепенно мифологизировали свою историю, и со временем храбрые воины Гораций Коклес и Муций Сцевола стали похожими на персонажей греческих мифов Ахилла или Диомеда. Когда уже не хватало исторических фактов, римляне, не слишком задумываясь, использовали греческие мифы, приспосабливая их к римскому духу.

Таким образом, видимо, необходимо скорректировать выражение Горация, подчеркивая то, что, признавая значение греческой культуры, римляне вовсе не чувствовали себя побежденными ею. Напротив, они вели себя с ней как завоеватели. Культурные и образованнейшие мужи в этом отношении становились подобными неотесанному легионеру, который, похитив в захваченном городе дочь царя той страны, рассуждал следующим образом: "Она — царской крови, но она — моя рабыня, и я смотрю на нее свысока". Даже сам почитатель греческой учености и литературы Цицерон ввел уничижительное название Graeculi (гречата), повторив его несколько раз (Pro Sest. 126; Pro Flacc. 10, 23; De or. I 22; Tusc. Disp. I 35; In Verr. IV 57). Этим словом он называл не только простых людей, но и ученых: "Ведь споры по поводу слова уже давно мучают гречат, стремящихся более к спору, чем к истине" — Verbi enim controversia iam diu torquet Graeculos homines, contentionis cupidiores quam veritatis (De or. I 22)5. Здесь Цицерон имеет в виду всех греков, начиная с Платона, Аристотеля, Эпикура и кончая их адептами, жившими в то время в Риме.

Проивопоставляя легкомысленность (levitas) греков римской серьезности (gravitas), он называл греков лжецами, коварными, лентяями, подлизами, ненадежными людьми (Pro Flacc. 24, 5; Pro Sest. 141; Ad Quint. fr. I 24). Почтенный оратор не сомневался, что, берясь за те же дела, что и греки, римляне справляются с ними лучше или, во всяком случае, не уступают грекам (Tusc. disp. I 3, 5), и призывал греческое образование заменить равноценным римским (De div. II 4).

С другой стороны, греки, признавая, что они рабы римлян, презирали их культуру. Они не ценили римских произведений, и даже те греки, которые знали латинский язык, не цитировали римских авторов и старались их не упоминать, как будто их и совсем не существовало [7, 1—23]. Таково было их молчаливое сопротивление поработителям. Упорное сопротивление эллинов, прикрывшихся щитом богатой культуры, спасло Грецию. Римляне, поселившиеся в Галлии, Испании, на небольших завоеванных территориях Германии и даже в далекой Дакии, поглотили язык, обычаи, религию, культуру тамошних народов и племен. Те края были романизированы. Устояла одна только Греция: в ней не распространились латинский язык и римские обычаи.

Однако в Риме культура Греции была поглощена, переварена, превращена в духовную пищу римской культуры. В римской литературе часто слышен возглас Ego primus! (Я первый!). Гораций хвалится, что первым показал Лациуму ямбы, следуя за метрикой и духом Архилоха (Epist. I 19, 23—24), и первым применил к италийским стихам эолийские размеры (Carm. III 30, 13—14). Вергилий гордится, что его муза первая осмелилась играть сиракузскими стихами Феокрита (Buc. VI 1—2) и что он первый приводит на родину муз с горы Геликона — родины Гесиода (Georg. III 10—11). Проперций подчеркивает, что он первый вступает в рощу Каллимаха и Филета (III 1, 1—3). С гордостью вступающие во владения названных греческих жанров и авторов, поэты, возможно, и не чувствовали себя завоевателями, но нисколько не сомневались, что они равноправные соперники. Гораций писал об этом так:

Он восклицает, что я — Алкей: ну что мне ответить?

Я отвечаю, что он — Каллимах; а ежели мало,

Станет Мимнермом тотчас, величаясь желанным прозваньем.

(Epist. II 2, 99—101)6.

Хотя Гораций говорит с иронией, мы знаем, что хорошего мнения о самом себе у него было более, чем достаточно: он действительно был уверен, что он римский Алкей. Кстати, он не ошибался, ведь таким считаем его и мы. По поводу какого-то упомянутого в этой цитате неталантливого его современника не все ясно, однако в данном случае это неважно. Для нас интереснее свидетельство желания смело встать рядом со знаменитыми греками. Давая обзор римской литературы, Квинтиллиан не сомневается, что Вергилий имеет право стоять рядом с Гомером ("как у них Гомер, так у нас Вергилий" — ut apud illos Homerus, sic apud nos Vergilius — X 1, 85)7, Саллюстий — с Фукидидом, Тит Ливий — рядом с Геродотом.

Он, конечно, прав. Использовав опыт греческого эпоса, римляне создали свой эпос. Аналогична ситуация и в отношении других жанров. Другими словами, из деталей греческой формы римляне создали себе оружие, чтобы отразить эллинизацию. Греческие мифы, идеи, жанры — все осталось только формой, но не стало материалом. Материалом был римский дух. Главная идея всей римской литературы — это восхваление обычаев предков, величие и вечность Рима. Часто повторяют популярную мысль, что знакомство с греческой философией и уроки эллинистической литературы породили внимание римской литературы к индивиду [1, 457; 2, 20; 16, 139]. Это утверждение не является неправильным, однако хотелось бы подчеркнуть, что не это составляет суть римской литературы.

Просто мы, люди рубежа XX и XXI века, очень ценим субъективное самовыражение, индивидуальное мнение или хотя бы желание выделиться из всех, такие же элементы ищем в римской литературе и кое-что находим. Нас так волнуют перипетии любви, внимание к друзьям, ссоры с недругами у Катулла, что мы считаем его противником традиционных ценностей Рима и почти не римлянином, не замечая ни дыхания фольклора предков в его поэзии, ни того, что он прославляет Диану как покровительницу рода Ромула и древнего Лациума и обращается к ней типичной римской формулой (30, 21—24). Нас восхищает взгляд Вергилия в глубины человеческой души в "Энеиде", но, к сожалению, мы должны признать, что не это там главное. Герой этого эпоса принес свое личное счастье и жизнь в жертву будущему могуществу Рима. "Георгики" прославляют традиционный крестьянский образ жизни римлян. Нам интересны эпикурейские вздохи Горация о желании жить уединенно, беззаботно, его шутки и игры, однако мы не можем не признать, что в его творчестве господствует римский патриотизм.

Цицерон, используя основы теорий Платона, Аристотеля, Панеция или Полибия, прославляет римское государство и его законы. Он гордится, что описывает не выдуманное утопическое государство, как Платон, а гражданское общество, опирающееся на принципы древней римской республики, разумно сочетающее принципы монархии, аристократии и демократии (De rep. II 11, 21; II 30, 52). Он не только создает латинские философские термины, но и переписывает греческую философию в римском духе [15, 12; 16, 173]. Он утверждает, что латинский язык богаче греческого (De fin. III 5) и подходит для выражения самых сложных мыслей (Tusc. disp. III 10). Это Цицерон доказал своими внушительными речами. Поэтому, по словам Квинтиллиана, как оратор он стоит рядом с Демосфеном (X 1, 105—106), а как философ — рядом с Платоном (X 1, 123).

Даже создатели любовных элегий не могут оторваться от mores maiorum (Тибулл) и от римской истории (Проперций). Для Овидия, который начал непрерывную песнь о превращениях мира от начала начал, мир заканчивается Римом и его величием. Даже страстный проповедник стоицизма и одновременно космополитизма Сенека непрестанно говорит о Муции Сцеволе, Катоне Утическом и других предках и восхищается ими.

Таким образом, национальная гордость — это главная идея римской литературы. Казалось бы, что такое положение должно сужать возможности римской литературы. Однако этого не случилось. В сознании римлян мир (orbis terrarum) был отождествлен с их владениями (orbis Romanus) [1, 462]. Город Рим представлялся столицей мира (caput rerum — Liv. I 16, 7; I 45, 3; caput orbis — Ov. Met. XV 435; Am. I 15, 26). Поэтому римская литература смело смотрит в мир. Лукреций охватывает и микро-, и макрокосмос, и мир души. Вергилий "играет" огромными временными и пространственными измерениями, взгляд Горация направляется в дальние страны и опять возвращается в Рим. Римское стремление охватить целое считается началом мировой литературы [16, 155—187; 19, 7—55].

Римская литература существовала около пятисот лет.

Архаическими считаются произведения III—II вв. до н. э.

Классические времена начинаются деятельностью Цицерона и заканчиваются Овидием (80 г. до н. э. — 18 г. н. э.).

I—II в. н. э. — послеклассический период.

Традиционно используются и другие названия. Времена от смерти Цезаря (44 г. до н. э.) до смерти Августа (14 г. н. э.) считаются золотым веком римской поэзии.

Столетие от смерти Августа (14 г. н. э.) до смерти Траяна (117 г. н. э.) названо серебряным.

Рим пал в V в. н. э. (476 г.), но дух Античности ушел раньше: античная литература заканчивается во II в. н. э. Произведения более поздних времен, называемых поздней античностью или ранним средневековьем (IV—V вв. н. э.), считаются литературой переходного периода.

Список литературы

1. Berve H. Gestaltende Kräfte der Antike. München, 1966.

2. Birt Th. Das römische Weltreich. Berlin, 1941.

3. Burck E. Vom Sinn des Otium in alten Rom. / Vom Menschenbild in der römischen Literatur. Heidelberg, 1966, 7—13.

4. Eliade M. Kosmos und Geschichte. Der Mythos der ewigen Wiederkehr. Hamburg, 1966.

5. Gardiner E. Athletics of the Ancient World. Oxford, 1955.

6. Heinze R. Vom Geist des Römertums. Darmstadt, 1960.

7. Kroll W. Studien zum Verständnis der römischen Literatur. Stuttgart, 1924.

8. Kroll W. Die Kultur der Ciceronischen Zeit. Darmstadt, 1963.

9. Latte K. Römische Religiongeschichte. München, 1960.

10. Leggewie O. Die Welt der Griecher und der Römer. Aschendorf, 1975.

11. Meyer E. Römische Staat und Staatsgedanke. Darmstadt, 1961.

12. Momigliano A. Alten Wisdom: The Limits of Hellenisation. Cambridge, 1975.

13. Mythos in mythenlosen Gesellschaft. Stuttgart und Leipzig, 1993.

14. Radke G. Zur Entwicklung der Gottesvorstellung und Gottesverehrung in Rom, Darmstadt, 1987.

15. Reitzenstein R. Das Römische in Cicero und Horaz. Leipzig-Berlin, 1925.

16. Römertum. Darmstadt, 1970.

17. Römische Wertbegriffe. Darmstadt, 1967.

18. Das Staatsdenken der Römer. Darmstadt, 1966.

19. Seel O. Weltdichtung Roms. Berlin, 1965.

20. Schilling R. Rites, cultes, dieux de Rome. Paris, 1979.

21. Культура древнего Рима. М., 1985, II.

22. Уитроу Дж. Естественная философия времени. М., 1964.

23. Циркин Ю. Б. Карфаген и его культура. М., 1986.