Курсовая работа: Функционирование общественно-политической лексики в философских произведениях Монтескье: переводческий аспект

Таврический национальный университет им. В.И. Вернадского

Факультет иностранной филологии

Кафедра романской и классической филологии

Курсовая работа

Функционирование общественно-политической лексики в философских произведениях Монтескье: переводческий аспект

Выполнила:

студентка 316 группы

Неруш Яна Юрьевна

Научный руководитель:

доцент

Гавришева Галина Петровна

г. Симферополь 2007 г.

Содержание:

Введение

Глава 1. Проблема литературного наследия Монтескье в современной литературной критике

1.1 Место философского произведения “Персидские письма” во французской литературе XVIII века

1.1.1 Краткая характеристика творческого пути Шарля Луи Монтескье

1.1.2 Характеристика философского романа “Персидские письма”

1.2 Роль философских произведений Монтескье в развитие политической мысли во Франции

1.2.1 Философские взгляды Монтескье

1.2.2 Учение Шарля Луи Монтескье о “духе законов”

Глава 2. Функционирование общественно-политической лексики в философских произведениях Монтескье: переводческий аспект

2.1 Из истории переводов Монтескье на русский язык

2.2 Анализ переводов философского романа “Персидские письма”

Заключение

Библиография

Приложение

Введение

Французский роман первой половины XVIII в. стал важной частью идейного движения и литературного процесса эпохи Просвещения, он был органически связан с философией и наукой XVIII в., представляя обширный и многосторонний свод передовых знаний. Некоторые разновидности романа XVII в., видоизменившись, перешли в литературу следующего столетия. Среди произведений первой половины XVIII в. можно обнаружить авантюрный роман, в какой-то мере восходящий к бытописательному; псевдоисторический, больше тяготевший к роману прециозному; философско-утопический, имевший одним из истоков роман-утопию XVII в. Однако в первой половине XVIII в. складывались и новые типы романа, отличные от традиционных. Это роман нравов, который стремится к постижению общественных закономерностей жизни, к ее творческому отражению. Это и роман философский, роман-трактат, главной задачей которого было разрешение философско-научных, общественно-политических проблем. Но подлинным переворотом в развитии французской литературы стало появление реально-психологического романа, в котором ставились на обсуждение серьезнейшие вопросы человеческого бытия; правдивость, реальная конкретность бытовых картин сочеталась в нем с изображением сложных человеческих переживаний.

Реально-психологический и философский роман обретают просветительские черты в творчестве Шарля-Луи де Секонда барона де Монтескьё. Писатель, историк, социолог, ученый, юрист, президент парламента в Бордо, Монтескьё разрабатывал общественно-политические и философско-научные проблемы. Он поставил исторический анализ на научную почву. Не ограничиваясь изложением исторических фактов и биографий, как это было свойственно предшествующим историкам, Монтескьё объясняет их. Он доказывает, что историческое развитие общества закономерно и логично; не рок и не случайность, а естественные причины обусловливают ход истории, которая является закономерным процессом.

Как философ, социолог, и писатель Монтескье оставил глубокий след в истории прогрессивной мысли. Велика роль Монтескье в деле идейной подготовки Великой французской буржуазной революции. Главный труд его жизни - это три книги: “Персидские письма”, “О духе законов”, “Размышления о причинах величия и падения римлян “.

Авторитет Монтескье в современном ему научном мире и у так называемой “мыслящей общественности” был, бесспорно, велик. И ныне, спустя более чем два столетия, идеи Монтескье не утратили своего плодотворного потенциала. Одни обращаются к его наследию, чтобы найти подтверждение своим мыслям, другие не устают его ниспровергать.

Целью данной работы является рассмотрение творчества Шарля Луи Монтескье, изучение его произведений и их переводов на русский язык.

В первой главе мы рассмотрим творческий путь Монтескье, его философский роман “Персидские письма” и фундаментальное произведение французской философской мысли XVIII века “О духе законов”.

Во второй главе мы постараемся проанализировать переводы произведений Монтескье на русский язык и использование общественно-политической лексики, как в оригинале, так и в переводе философского романа “Персидские письма”.

Глава 1. Проблемы литературного наследия Монтескье в современной литературной критике

1.1 Место философского романа “Персидские письма” во французской литературе XVIII века

1.1.1 Краткая характеристика творческого пути

Французский просветитель, правовед, философ. Шарль Луи Секонда барон де Ла-Бред и де Монтескье родился 18 января 1689 года в Бреде, возле Бордо, главного города департамента Жиронда, на юго-западе Франции. Его родители принадлежали к знатному феодальному роду.

Фамилию Монтескье, получившую всемирную известность, Шарль Луи Секонда принял в 1716 году от своего бездетного дяди, который завещал ему все свое состояние. В десятилетнем возрасте Шарль был определен в колледж при монастыре в Жюльи, который основали ораторианцы. Образование включало знакомство с античной литературой и философией. В 1705 году, 11 августа, день в день через пять лет после поступления в колледж, Монтескье вернулся в замок своего отца и начал самостоятельно изучать юриспруденцию, поскольку, по всей видимости, в семье было уже решено, что после смерти дяди должность президента парламента в Бордо перейдет к нему.

В 1713 году умер отец Монтескье. Дядя, ставший его опекуном постарался как можно скорее женить племянника на девушке с хорошим приданым и определить его на службу в парламент. Бракосочетание состоялось 30 апреля 1715 года всего при двух свидетелях, из которых один едва умел расписаться в церковной книге.

В 1716 году после смерти дяди 27-летний Шарль Луи занял видное положение президента парламента. Эта должность преимущественно была связана с судейскими функциями. Тогда же он получил также титул барона и имя Монтескье.

Монтескье любил дамское общество и пользовался успехом у прекрасного пола. Служба мало привлекала его. Но вынужденный опыт судебной практики не пропал даром: освоение запутанной системы французского права оказалось весьма полезным позже, когда Монтескье принялся за свой знаменитый труд "О духе законов".

Монтескье занимался по очереди почти всеми естественными науками и представил в академию массу рефератов. Он написал "Рассуждения о системе идей", "Исследование о сущности болезней", "О причинах эхо", "О политике римлян в области религии", "О тяжести", "О приливах и отливах", "Замечания о естественной истории", "О прозрачности тел", "О назначении почечных желез" и много других работ.

Но вот в 1721 году появилось произведение, которое вызвало настоящую сенсацию. Хотя "Персидские письма" вышли под вымышленной фамилией автора и печатались в Голландии, его подлинное имя скоро стало известно широкой публике. В "Персидских письмах" Монтескье выступает от лица персов Узбека и Рики, путешествующих по Европе. Он вложил в уста своих героев дерзкую критику политической жизни Франции. Зачастую остроумие и ирония Монтескьё превращаются в злую сатиру. Он уже научился писать в характерной энергичной и лаконичной манере. «Дворянство дают только за сидение в кресле», – пишет перс Рика, издеваясь над модным бездельем европейской аристократии (Письмо LXXVIII). «Великий аристократ – это человек, лицезрящий короля, разговаривающий с его министрами, а также имеющий предков, долги и пенсии», – пишет Узбек (Письмо LXXXVIII). В Персидских письмах нападкам подвергаются также религиозные войны, инквизиция, папа римский, абсолютная монархия Людовика XIV и фиаско, которое потерпел Джон Лоу в проведении т.н. плана Миссисипи. Критики утверждали, что план этого произведения и замысел вложить свою сатиру в уста персов заимствованы Монтескье. Но подобное заимствование нисколько не лишает роман оригинальности. Монтескьё, заметил Вольтер, «сам мыслит и заставляет мыслить других».

Литературный успех поманил автора в Париж. С немалым трудом он сложил с себя полномочия в провинции. В академии Монтескье успел прочесть два новых труда: "Общие рассуждения об обязанностях человека" и "О различии между уважением и известностью".

В 1726 году Монтескье перебирается в столицу. В Париже Монтескье принимал активное участие в деятельности клуба "Антресоль”. Каждую субботу члены клуба проводили вместе три часа. Они обсуждали политические новости, события дня, свои труды.

Среди основателей клуба был английский политический деятель Болингброк, эмигрировавший во Францию после "Славной революции" 1688 года. Болингброк своими рассказами об Англии и английских политико-правовых установлениях, может быть, впервые вызвал у Монтескье живейший интерес к этой стране.

Завоевав симпатии широкой читающей публики, в 1728 Монтескьё был избран членом Французской академии (после некоторых колебаний академиков). В том же году он отправился в путешествие по Австрии, Италии, небольшим германским княжествам вдоль Рейна, Голландии, чтобы изучить политико-правовые установления других стран. Он собирал материал для трактата "О духе законов", который стал целью его жизни.

Большое значение имело его пребывание в течение полутора лет в Англии. Здесь он посещал сессии палаты общин, наблюдая с радостным удивлением открытую критику правительственной политики, которая была разрешена оппозиционным партиям в парламенте и газетах. Такая свобода была невозможна при абсолютной монархии в его родной Франции, как и почти везде в мире в то время.

В апреле 1731 года Монтескье оставил Англию и вернулся в свой замок Ла-Бред. В 1734 году выходят "Размышления о причинах величия и падения римлян". В них автор пытался доказать на примере римской истории, что только там, где граждане свободны и независимы, где господствуют республиканские нравы, общество в состоянии успешно развиваться. В странах, где граждане отказываются от свободомыслия и становятся на путь рабства, государство теряет своё величие и, в конечном счете, терпит поражение от внутренних и внешних врагов. Из книги следовал прямой политический вывод: народ Франции должен навсегда покончить с королевским деспотизмом и феодально-сословными отношениями. В этой же книге нашли отражение исторические взгляды Монтескье. Он отказывается от теологического понимания истории, выдвигает положение об объективной закономерности исторического процесса.

В конце октября 1748 года в Женеве издатель Барийо напечатал первый небольшой тираж двухтомника "О духе законов". О работе Монтескье знали, поэтому тиражи расхватывались мгновенно. В книге читателю предлагались живописные "прогулки" по странам и эпохам, знакомившие с разнообразием народных обычаев и общественных правил. "Я установил общие принципы и увидел, что частные случаи сами собой подчиняются им, - писал автор в предисловии, - что история каждого народа лишь следствие этих принципов и что всякий частный закон или связан с другим, или вытекает из иного, более общего закона". Определив, что форма правления в стране во многом зависит не от воли законодателя, но от своеобразия самого государства: его размеров, населенности, климата, географии, от религии, исповедуемой народом, и его нравов, Монтескье привнес в науку о праве и вообще в гуманитарное знание ньютоновский метод, отвергавший вмешательство божественного начала в жизнь природы, а теперь и общества.

Важное место в книге занимала теория форм власти, а именно: республики, монархии, деспотизма. Не берясь судить, что лучше, Монтескье лишь объяснял особенности каждого вида правления, приводя занимательные и яркие примеры из далекой или недавней истории.

Попытки Монтескье понять соотношение между объективными закономерностями природы и общества и законами, создаваемыми людьми, особый интерес к материальным условиям жизни общества имеют глубоко прогрессивный характер.

Последние годы жизни Монтескье провел в своем замке, продолжая свои любимые литературные занятия. Он решил углубить некоторые места "О духе законов", начал писать историю Теодориха Остготского, обрабатывать для печати заметки о путешествии по Европе. Трактат "О духе законов" завоевывал ему все больше почитателей.

В 1754 году Монтескье выехал в Париж. Причиной тому был арест профессора Ла-Бомеля, который одним из первых открыто, выступил в защиту автора "О духе законов". Ла-Бомель по требованию французского правительства был арестован в Пруссии, выдан Франции и заключен в Бастилию как человек политически неблагонадежный. Получив это известие, Монтескье счел своей нравственной обязанностью выручить Ла-Бомеля из беды. Он стал энергично хлопотать за несчастного профессора и добился при помощи своих влиятельных друзей его освобождения.

Вся жизнь Монтескьё была посвящена почти целиком чтению, размышлениям и медленной, тщательной работе над своими сочинениями. В огромной библиотеке в Ла-Бреде он изо дня в день сидел перед камином, читая или медленно диктуя секретарю. Обладая замкнутым характером, позволяя себе, открытость лишь среди друзей, Монтескьё иногда появлялся в парижских салонах, стоя в стороне и наблюдая за разнообразием человеческих типов. Истощенный многолетними исследованиями и сочинительством, почти слепой от катаракты, однако завоевавший славу и закончивший свой великий труд, Монтескьё умер в Париже 10 февраля 1755.

1.1.2 Характеристика философского романа Персидские письма

Многие проблемы, которые Монтескьё разрешал в своих трактатах, были впервые поставлены им в философском романе «Персидские письма» (1721), написанном в эпистолярной форме. Новаторство Монтескье состояло в том, что он в полной мере реализовал скрытые в эпистолярном романе возможности. Его роман мало похож на другие романические произведения того времени с их энергичным развитием действия, многочисленными персонажами, судьбы которых переплетаются в единый узел. У Монтескьё внешнее действие сведено к минимуму. Основные герои романа персы Узбек и Рика, путешествуя по Европе, попадают во Францию, незнакомую им страну. Их поражают громоздящиеся друг на друга дома, многолюдье парижских улиц, превращающих прогулки по ним в утомительное и опасное приключение, театры, в которых представление разыгрывается не на сцене, а в ложах и фойе и т.п.

Стилизуя логику эпистолярного жанра, Монтескье располагает письма в хронологической последовательности и потому не сразу вводит читателя в сюжетную ситуацию: лишь в восьмом письме мы узнаем, что Узбек отправился в путешествие по Европе, надеясь избежать опалы со стороны государя и мстительных преследований царедворцев: "Когда я убедился, что моя искренность создала мне врагов, что я навлек да себя зависть министров, не приобретя благосклонности государя; что при этом развращенном дворе я держусь только слабой своей добродетелью, - я решил его покинуть".

Композиционно роман делится на три части. В первой, состоящей из 23

писем, персы обмениваются впечатлениями во время путешествия Узбека из Испагани в Париж, куда он приезжает весной 1712 года. Вторая, включающая 123 письма, приходится на последние годы царствования Людовика XIV (письмо XCII сообщает о смерти короля 4 сентября 1715 г.) и на эпоху регентства с 1715 по ноябрь 1720 г. Наконец, третья (15 писем) омрачена тревожными вестями из сераля, вынуждающими Узбека возвратиться на родину.

Эпистолярная форма романа также позволяла высказаться людям, отличающимся друг от друга по возрасту, полу, национальности, социальному положению, привычкам, вкусам, религиозным верованиям, политическим взглядам и т.п. Жизнь сама, без посредника, торопясь и захлебываясь, заговорила в его письмах о своих страстных нуждах и жгучих проблемах. Стиль каждого письма характеризует не только получателя, но и отправителя, меняется в зависимости от установки на адресата. Вот как выглядит Узбек, переписывающийся с Иббеном, Рустаном, Нессиром и Мирзой, своими друзьями: "Любезный Мирза! Есть нечто еще более лестное для меня, нежели хорошее мнение, которое ты обо мне составил: это твоя дружба, которой я обязан таким мнением" (письмо XI).

А вот он же, попрекающий в нерадивости главного белого евнуха: "Клянусь всеми небесными пророками и величайшим из всех них - Али, что если ты нарушишь свой долг, я поступлю с тобой как с червем, подвернувшимся мне под ноги" (письмо XXI). Гнев Узбека, негодующего на жен, забывших о добродетели, не знает границ: "Пусть это письмо разразится над вами, как гром среди молний и бури!" (письмо CLIV). Впрочем, жены всегда платили ему известным пренебрежением. Конечно, Заши, Зефи, Фатима льстят Узбеку, своему повелителю, от которого зависит их благополучие. Они наперебой заверяют его в преданности, каждая из них по-женски честолюбива и жаждет главенствовать в его сердце. Но вот в страстном письме Фатимы неожиданно прорывается искреннее и психологически точное: "Проще, полагаете вы, получить от нашей подавленной чувственности то, чего вы не надеетесь заслужить своими достоинствами". Так, оркеструя бескомпромиссный диалог мотивов и скрытых стремлений, Монтескье сталкивает противоположные позиции, взаимодействие которых проливает неожиданный свет на, казалось бы, давно привычное и знакомое.

Автор предоставляет персонажам неограниченную свободу самовыражения, но ни один из звучащих в романе голосов не наделяется безоговорочным авторитетом, не возвышается над другими и не подчиняет себе их. Критический голос автора сливается с голосом Узбека там, где герой недоумевает по поводу издержек французского абсолютизма, нелепостей социальных установлений и многообразных проявлений обыкновенной светской глупости. Но когда Узбек, обремененный заботами о своей чести, пытается аргументировать в защиту строгих порядков сераля, он превращается в пародийного героя. Персы наблюдают жизнь во Франции и описывают ее, подвергая критике.

Оценивая французскую цивилизацию, они не только предоставляют европейским читателям возможность "отстраненно" взглянуть на самих себя, но косвенно характеризуют также и нравы своей страны. Ведь к культурно-историческим реалиям они подходят с мерками представлений, вывезенных из Персии. Неприложимость восточных стереотипов к реалиям французской действительности последних лет правления Людовика XIV и эпохи регентства Филиппа Орлеанского столь очевидна, что неизбежно вызывает комический эффект. Наивно вопрошающий интерес Узбека как художественный прием восходит к "Письмам к провинциалу" Б.Паскаля, предвосхищая в то же время образ вольтеровского "Простодушного". Его наивность проявляется в том, что во всех нелепостях и пороках французской цивилизации он ищет разумное основание. Размышляя о Людовике XIV, он пишет: "Я изучал его характер и обнаружил в нем противоречия, которые никак не могу объяснить: есть у него, например, министр, которому всего восемнадцать лет, и возлюбленная, которой восемьдесят". Столь же безуспешны попытки Узбека разобраться в причинах симпатий и антипатий Людовика XIV: "Часто он предпочитает человека, который помогает ему раздеться... - тому, кто берет для него города или выигрывает сражения".

Сопоставляя два мира, две цивилизации, Монтескьё приходит к утверждению понятия относительности, которое является одним из принципов исторического мышления. Персы не только изумляются, возмущаются чуждыми им французскими обычаями, но они сравнивают их со своими и начинают сомневаться в незыблемых ранее установлениях их собственных учреждений, религии, обрядов, быта. Говоря о религиях, деист Монтескьё считает исторические религии злом и связывает их происхождение и существование с общественным и государственным устройством. Церковь он воспринимает как политический институт, вместе с государственной системой подавляющий человека. Монтескьё высказывает в романе также свои этические и правовые воззрения. Отрицая религиозные моральные принципы и нормы, основой морали писатель считает следование справедливости, врожденному инстинкту человека, существа социального по своей природе. Понятие справедливости и становится для Монтескьё высшим этическим критерием.

В понимании естественных прав человека Монтескьё исходит из убеждения, что сама природа даровала людям право на свободу и счастье, на удовлетворение их физических и духовных потребностей. Политический режим и законодательство должны утверждать этот разумный и справедливый порядок вещей. Если же правительство и законы нарушают его, народ имеет право свергнуть и это правительство, и эти законы. Монтескьё утверждает эту мысль, повествуя о нравах в восточных гаремах. Для него гарем — это маленькое государство, во главе которого стоит тиран-муж, правящий при помощи евнухов, всесильных, и беспощадных временщиков.

Узбек — это «размышляющий над миром человек». Он — вельможа при дворе персидского шаха, но от других придворных отличается «добродетельным сердцем»: он видит порок, хочет его разоблачить и донести истину до трона. Но, получив тайное предостережение, что его ждет опала, а может, и тюрьма, он вынужден покинуть родину и стать добровольным изгнанником. В своих письмах он дает обширную информацию о жизни в Европе, утверждая, что мир развивается исторически закономерно. Исходя из этого убеждения, Узбек пишет о типах общественно-политического устройства, о религии, науке, о разрушительных действиях современных орудий войны и готовности народов пресечь возможность мировой катастрофы, о войнах и международных отношениях, о народонаселении мира. Узбек — это «гражданин Вселенной», пытающийся разрешить основные вопросы, которые стояли перед общественным сознанием. Говоря о политическом устройстве, Монтескьё сопоставляет и критикует два типа государства — восточный деспотизм и европейскую монархию. Монтескьё-Узбек — решительный противник деспотизма, ибо деспот подавляет всяческие проявления личности, вызывает господство низменных инстинктов, уродует людей, что противоречит законам природы. Монархия обладает большими преимуществами, но эта форма власти может легко стать деспотической.

Но образ Узбека двойствен. Он не только «гражданин Вселенной», но и деспот, мусульманин, верный законам своей родины. В письмах Узбека к евнухам раскрывается страшная обстановка в гареме, ибо все там — власть и подчинение — основано на страхе и унижении. Женщины постоянно ощущают свою крайнюю зависимость, их главной добродетелью считается покорность. Но и для евнухов, которых Узбек именует «ничтожествами», «презренными душами», гарем — отвратительная тюрьма; их искалеченная природа требует удовлетворения, и они мстят тем, кто менее всего виновен в их положении, — женщинам. За собственнические взгляды на жен Узбек наказан тем, что сердце его терзается холодной ревностью, ужасающей, полной безразличия и презрения. Причина этой ревности — не страстная любовь к женам, а страх перед бесчестьем. Узбек сомневается в добродетельности своих жен, поскольку их верность мужу поддерживается насилием. Монтескьё убежден, что добродетель должна быть свободна, она не может сосуществовать с подавлением человеческой природы. Поэтому бунт одной из жен Узбека Роксаны имеет глубокий философский и политический смысл: он утверждает права каждого на свободу и счастье. Роксана — женщина сильная, гордая, глубоко чувствующая. Полюбив другого, она сумела обмануть бдительных стражей, а после разоблачения нашла в себе силы умереть, предпочтя смерть рабству. В предсмертном письме Узбеку она пишет. «Я жила в неволе, но всегда была свободной; я заменила твои законы законами природы».

«Западная» часть романа — описание французской жизни — заключает в себе ее принципиальную критику. Персы приезжают во Францию в последние годы правления Людовика XIV. Они критикуют государственную систему во Франции — абсолютизм и короля, который был классическим образцом абсолютного монарха. Король любит славу, вовсе не считаясь с тем, что бессмысленные войны, которые он ведет, дорого обходятся Франции. Осуждают персы и религиозный фанатизм: после отмены Нантского эдикта нетерпимость стала причиной большого числа преступлений и жертв. Персы приходят к выводу, что французский король бездарен и тщеславен, что он избрал персидский деспотизм примером для подражания. Папа римский, по мнению персов, повелевает умами всех, хотя на самом деле он «всего лишь старый идол, которому кадят по привычке». Персов поражает, что христианское духовенство бесконечно спорит о догматах веры и никак не может достичь согласия, при этом за денежное вознаграждение верующим разрешается нарушать догмы, что свидетельствует о своекорыстии католической церкви. Инквизицию они считают страшным орудием произвола и деспотизма. Автор «Персидских писем» приходит к выводу, что само понятие Бога, возможно, лишь порождение фантазии человека: если бы, говорит он, треугольники умели мыслить, то их Бог был бы также с тремя углами, и неудивительно, что у негров Бог черный, а дьявол — белый.

Пишут персы (главным образом, Рика) и о нравах французского общества, которые поначалу вызывают у них изумление, а потом — негодование. Характерными чертами французов они считают лицемерие, духовную пустоту. Французы ведут бесполезное существование, никто из них не выполняет своих прямых обязанностей; их отличают и праздное любопытство, и тщеславие, вызывающее отвращение, и предельное легкомыслие. Нравы французов плохи, ибо неразумны общественные условия, в которых они живут.

Большой интерес представляет также переписка Узбека с его племянником Реди, отправившимся в Венецию изучать науки; в этих письмах, в частности, обсуждаются такие темы, как природа гения и назначение искусства.

Творчество Монтескьё-просветителя, который боролся против феодальных установлений за права и свободу человека, оказало сильное воздействие на французских философов и писателей XVIII в., и в частности на дальнейшее развитие жанра романа.

1.2 Роль философских произведений Монтескье в развитии политической мысли во Франции

1.2.1 Некоторые философские взгляды Монтескье

Деизм

Монтескье не поднялся до прямого отрицания религии. Он был одним из ранних представителей деизма, учения, которое хотя и признавало бога в качестве творца вселенной, но утверждало, что бог не вмешивается в дела природы. Деисты выступали в защиту просвещения, отвергали церковную веру в чудеса. С позиций деизма Монтескье боролся против схоластики, деизм был для него орудием пропаганды свободомыслия и передовых научных знаний. Объявляя бога творцом природы, он подчёркивает, что божество само действует по “неизбежным” законам, которые неизменны и не зависят от произвола.

Монтескье категорически выступает против признаваемого теологами понятия “чуда”; он утверждает, что бог не в состоянии нарушить естественный ход вещей, управлять миром помимо законов, ему присущих. Он приходит к выводу, что природа, будучи созданием бога, уже не может быть уничтожена его усилиями, - существование мира будет бесконечным.

Деизм Монтескье свидетельствовал об ограниченности философского мировоззрения просветителей по сравнению с атеистическим мировоззрением наиболее радикальных французских материалистов.

Не отрицая существования бога, Монтескье немало сделал для критики религии, и особенно католицизма. Он не ограничивался критикой духовенства и церковной организации, но пытается критиковать религиозное мировоззрение по существу. Вопросы религии не имеют никакого отношения к науке. Только разум, наука могут помочь человеку познать объективный материальный мир, содействовать улучшению жизни. Отсюда он делает вывод: наука не должна быть служанкой религии. Религия обращается не к уму, а к сердцу.

Монтескье принимает религию лишь как средство государственного управления. Как и Вольтер, он считает, что если бога нет, то его следует выдумать, ибо вера в бога содействует установлению порядка. С точки зрения Монтескье, важно, чтобы религия умеряла и смягчала деспотизм, улучшала нравы подданных и правителей.

Он приходит к еретической по тому времени мысли: не следует насильственно вмешиваться в верования людей. Этот призыв к равноправию всех религий был брошен в стране, где безраздельно господствовала католическая церковь, где продолжала действовать инквизиция, насильственно подавлявшая всех инаковерующих, не говоря уже об атеистах. Отсюда ясна прогрессивная роль высказываний Монтескье о религии. Церковь не имеет права претендовать на светскую власть - это не что иное, как идея отделения церкви от государства. Религия допустима, если она не противоречит государственным законам, не мешает гражданам выполнять общественный долг. Каждый человек в праве верить в бога на свой манер, в праве отрицать любые религиозные догмы, и власть не должна наказывать людей за их мировоззрение. Монтескье выступает в этом вопросе как идейный предшественник французской буржуазной революции, как просветитель, требующий свободы совести.

 Природа и ее законы

Деисты превращали бога в конституционного монарха, который царствует, но не управляет, стоит во главе Вселенной, но не вмешивается в дела, причём не вмешивается не потому, что не желает, а потому, что не может. Этим они признавали объективное и независимое существование материи.

Монтескье оспаривает Платона как объективного идеалиста за предвзятый, от “мира идей” подход к Вселенной. “Принципы свои я вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей”, заявляет Монтескье, солидаризируясь с римским философом Лукрецием Каром, последователем материалистической линии Демокрита - Эпикура.

И люди и животные подчиняются законам, которые не ими созданы, то есть объективным законам природы. В качестве разумных существ люди создают в обществе искусственные законы. Но законы природы - законы особого рода. Их никто не в состоянии изменить по своему произволу.

Подчиняя бога закономерностям природы, он наносил удар по религиозному учению о целенаправленности всех явлений природы, якобы реализующих некоторую божественную цель.

 Теория познания

 Признав первичность материи и вторичность сознания, установив объективную связь явлений, Монтескье поставил вопрос о том, каким путём и насколько верно познаёт человек материальный мир, его окружающий.

В 18 веке среди церковных деятелей была широко распространена объективно-идеалистическая теория познания Платона. Он утверждал, что в человеке находится вечная душа, когда-то пребывавшая в потустороннем мире. Поэтому, если человек что-то знает, то это означает не что иное как воспоминания его души о пребывании в сверхчувственном мире. Знание - это воспоминание. Что касается конкретных вещей и явлений материального мира, то мы не можем сказать о них ничего определённого.

 Монтескье отрицал эти религиозно-идеалистические догмы. Он строил свою гносеологию на признании объективного существования природы. Действуя на человека, природа вызывает в его сознании различные представления о действительности. Знание идёт извне, от природных вещей и явлений к человеку как части природы.

 Признавая огромную роль опыта, Монтескье доказывал, что без разума, без рациональной обработки чувственных знаний невозможно познать действительность. Он прямо возражал против теории врождённых идей, против учения об априорном, то есть независимом от опыта характере знаний. Сначала человек ощущает только свои непосредственные нужды, затем приучается к выводам и обобщениям. Познание - процесс. Он наталкивается на ряд трудностей, которые постепенно преодолеваются. Познавая, люди улавливают причинную связь явлений и на этом основании предугадывают события.

Монтескье вместе с материалистами признавал, что познание - это отражение в человеческой голове объективно существующего материального мира.

 Об обществе и его законах

Для Монтескье вопросы социологии играли первенствующую роль. Это объясняется тем, что Франция стояла перед лицом коренных социальных перемен.

Монтескье, как социолог, быстро завоевал признание во всех странах, его идеи были знаменем передовой буржуазии в борьбе против религиозных средневековых теорий общества и государства.

Монтескье стремился подойти к обществу с светской точки зрения, решительно выступал против Августина, рассматривавшего историю как борьбу двух начал - земного и духовного. Не менее решительно опровергал он Фому Аквинского, выводившего власть государя из “божьей воли”, утверждавшего, что общественная жизнь зависит от “божественного права”. Монтескье считал бессмысленностью искать божественное предопределение в социальных явлениях.

Теологический подход к истории неизбежно ведёт к фатализму. Если бог всем руководит, то людям ничего не остаётся, как сидеть и ждать. Монтескье критиковал мировоззрение фаталистов: “Учение о неумолимой судьбе, которая всем управляет, обращает правителя в невозмутимого зрителя; он думает, что бог уже сделал всё, что нужно”. Не менее опасен фатализм подданных. Гражданин, примирившийся с деспотизмом, теряет право называться гражданином, он становится рабом и заслуживает презрения. Монтескье приходит к выводу, что общественная жизнь представляет собой закономерный процесс, причём законы общества не навязаны ему извне, а существуют в нём самом.

Сводя, как и все идеалисты, реальные отношения, господствующие в обществе, к борьбе идей, Монтескье высказывал замечательные догадки о необходимости выведения идей из самой жизни. Он признавал, что за идеями скрываются интересы отдельных сословий, а применительно к Франции понимал, что речь идёт о борьбе бесправного третьего сословия против двух привилегированных сословий феодального общества - дворянства и духовенства.

Монтескье по-своему определяет понятие рабства. Он включает сюда и крепостничество. Наряду с гражданским рабством, которое он определяет как безусловную власть одного человека над жизнью и имуществом другого, есть ещё политическое рабство, то есть бесправие граждан перед лицом государства.

Гражданское рабство приносит вред всему обществу, ибо не только раба, но и рабовладельца. Политическое рабство лишает народы элементарных человеческих прав. Он опровергает и экономические доводы в пользу рабовладельческих и крепостнических отношений, сводящиеся к тому, что, будучи свободными, люди якобы не захотят выполнять особо тяжёлые работы. Нет столь тяжёлой работы, утверждает Монтескье, которую нельзя было бы заменить машиной. Совершенные орудия производства, управляемые человеком, дадут всем людям радостную, счастливую и зажиточную жизнь. Как идеолог молодой прогрессивной буржуазии, Монтескье смело выдвигал идею: техника и наука должны помочь историческому прогрессу и освободить человечество от наиболее тягостных форм физического труда.

Монтескье полагал, что старый строй объективно себя изжил и должен уступить место новому строю. Однако это должно произойти путём компромисса между аристократией и третьим сословием.

Гениальна догадка Монтескье об отсутствии в первобытном обществе частной собственности. Он заявляет, что, отказавшись от естественной независимости, чтобы жить под властью гражданских законов, люди отказались и от естественной общности имущества. Таким образом, частная собственность рассматривается как сравнительно более поздний продукт исторического развития. Монтескье делает из этого ряд неправильных выводов. Частная собственность превращается им как бы в высшее проявление цивилизации. Он старается доказать, что даже признание примата общественного блага над частным не даёт никому права лишить человека хотя бы самой ничтожной части его имущества.

 Учение о праве и государстве

Накануне уничтожения феодального государства буржуазия задумывалась о природе государственной власти. Монтескье не верил в зависимость государства от божественного произвола, это оправдывало бы деспотизм в любых его проявлениях.

Просветители, в том числе и Монтескье, исходили из договорной теории, утверждая, что политический строй создаётся не потусторонними силами, а людьми и в интересах людей. Люди поняли, что вне государства они не смогут нормально существовать и развиваться, и поэтому предпочли государство естественному состоянию. Будучи представителем правого крыла просветителей, Монтескье не верил в силы и способности народных масс, он оставлял за трудящимися сравнительно ограниченные функции в общественно-политической жизни. Однако он считал, что государственная власть существует для народа и соответствует характеру народа.

Монтескье исследует три основных формы государственной власти: республику, монархию и деспотию. Республика - это правление, в котором верховная власть полностью или частично в руках народа. Монархия - власть одного человека, осуществляемая посредством законов. Деспотия - государственный строй, целиком подчиняющийся произволу одного лица, игнорирующего всякие законы.

Анализируя республиканский порядок, Монтескье выступает в защиту всеобщего избирательного права. Он доказывает, что народ может выбирать достойных руководителей и контролировать их. Вместе с тем он против того, чтобы выходцы из народа избирались на руководящие должности. Он видит главный порок республики в том, что ею руководят народные массы, действующие “по влечению сердца, а не по велению разума”. Он предпочитал разумного монарха, опирающегося на законы.

Несмотря на своё сочувствие просвещённой монархии, Монтескье находит в истории доказательства известных преимуществ республиканского строя. Он был противником революционного свержения монархии, высказывался за компромисс с королевской властью.

 Монтескье говорил так о преимуществах республиканского режима. “Гражданское равенство содействует благосостоянию населения, в то время как деспотизм приводит к бедности и нищете подавляющей массы людей. В республике богатство страны приводит к росту народонаселения. Все республики являются доказательством этого, и больше всех Швейцария и Голландия, две самые плохие страны Европы, если иметь в виду природные условия их территории, и, тем не менее, самые населённые”.

Ничто так не привлекает иностранцев, как свобода и всегда сопровождающее её богатство.          

Не так обстоит дело со странами, подчинёнными власти произвола: государь, придворные и некоторое количество частных лиц владеют всеми богатствами, в то время как все остальные стонут от крайней бедности.

Ни в одном из деспотических государств не существует никаких законов. Однако и при наличии законов они реально сведены к нулю, так как нет учреждений для охраны этих законов. Феодально-крепостническому режиму Монтескье противопоставляет конституционно-монархический или республиканский. Вслед за Локком он развивает идею разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную, действующие изолированно друг от друга.

Монтескье мечтал о классовом компромиссе буржуазии и феодально-аристократической власти. Отстаивая монархический принцип, Монтескье исходил из интересов буржуазной верхушки. Он пишет, что нельзя мыслить себе монархическое правление без наличия привилегированного меньшинства, без богатых купцов, предпринимателей и родовитого дворянства. Однако он выступает за буржуазно-демократические свободы и требует, чтобы монархическая власть относилась к народу с должным уважением. Монархический строй должен гарантировать каждому минимум политических свобод. Государь не имеет права подвергать подданных оскорблениям и нарушать законы. Монтескье ориентировался на революцию сверху, на прогрессивное законодательство.

Он заявляет, что только те законы должны применяться, которые служат общественному благу. При конфликте гражданских законов с законами религии первые должны главенствовать над вторыми. Соблюдение государственных законов обязательно для всех граждан, а законы религии соблюдаются самими верующими добровольно и только в такой мере, в какой они не противоречат законам светской власти. Здесь Монтескье фактически высказывается за отделение церкви от государства. Он приходит к окончательному выводу: закон должен стоять на страже свободы и формального равенства всех граждан, независимо от происхождения и религиозной принадлежности, на страже частной собственности и свободной торговли. Этот вывод стал одним из решающих лозунгов грядущей буржуазной революции во Франции.

 Война и военное искусство

Монтескье решительно отмежёвывается от теологического понимания войн. Войны ведутся людьми и не имеют никакого отношения к богу, к сверхъестественным причинам и целям. Он глубже решает вопрос о войнах, чем некоторые социологи 20 века, которые объясняют происхождение войн “чувством драчливости”, якобы изначально присущем человеку. Монтескье рассматривает материальную подоплёку войн и преодолевает волюнтаристский подход к войнам как случайному продукту произвола монархов или республиканских вождей.

Чрезвычайно важен вывод о зависимости характера войны от политического строя воюющих государств. Деспотическая власть, враждебно относящаяся к своему народу, не может миролюбиво и гуманно относиться к чужим народам. Деспотизм приводит к несправедливым грабительским войнам, от которых терпят ущерб широкие народные массы.

Защищая интересы буржуазии, Монтескье констатирует, что феодальные войны приносят вред международной торговле: “Торговля то уничтожаемая завоевателями, то стесняемая монархами, странствует по свету, убегая оттуда, где её угнетают, и, отдыхая там, где её не тревожат”. Монтескье выступает решительным борцом за мир и сотрудничество народов.

По мысли Монтескье лучшее вооружение сплошь и рядом решает успех сражения. Он положительно относился к изобретению пороха. Но необходимо добиваться, чтобы порох не попадал в руки преступников. А что если люди изобретут ещё более жестокий способ истребления? Не принесёт ли такое изобретение непоправимые бедствия людям? “Нет, если бы обнаружилось такое роковое открытие, оно вскоре было бы запрещено человеческим правом”.

1.2.2 Учение Шарля-Луи Монтескье о “духе законов”

Ш.Л. Монтескье более известен как основоположник классической теории разделения властей, тогда как его основное произведение – плод двадцатилетнего труда – посвящено главным образом выявлению «духа законов».[37,136] При этом исследовательский интерес Монтескье нацелен не на установление исходных (выводимых разумом из природы) норм естественного права, а на изучение позитивных законов в их взаимосвязи с различными факторами общественной жизни. Все его сочинение «О духе законов» посвящено исследованию географических, экономических, социальных, духовных и политических оснований формирования и функционирования положительных законов и всей нормативной системы общества в целом. «Всякий, имеющий очи, чтобы видеть», – писал он позднее в своей «Защите «О духе законов», – «может сразу усмотреть, что предметом сочинения были различные законы, обычаи и нравы народов мира».[34,417-418]

Позитивистско-социологическая направленность творчества французского писателя отмечалась и позднее. В 1900 г. Ковалевский М.М. указывал, что «Дух законов» в строгом смысле слова не более как трактат по сравнительной истории права». «Монтескье берется рассмотреть положительное законодательство древних и новых народов. Раскрытие той взаимной связи, в которой состоят законы того или другого государства между собою, с источником, из которого они возникли, т.е. задачами, какие преследовал их виновник, и с тем порядком вещей, для которых они созданы, равнозначительно в глазах Монтескье раскрытию духа законов».[34,414-416] Современные российские исследователи также обращают внимание на то, что учение «о позитивных законах – это центральная тема труда «О духе законов».[16,263] Французский исследователь творчества Монтескье Л. Альтюссер, еще более решительно утверждал, что он «разрывает без сожаления с теоретиками естественного права».[35,21]

Против такой оценки взглядов Монтескье в отечественной литературе выступает Н.М. Азаркин, который, хотя и с оговорками, считает эти взгляды естественно-правовыми.[8,77-79,98]

Французский философ и социолог Р.Арон исходил из того, что философия Монтескье является попыткой совместить традиционную философию естественного права и детерминистскую философию.[36,71] Однако естественно-правовая составляющая в произведении Монтескье – это, скорее, дань установившейся традиции, чем обязательное основание собственной теории. Как писал в начале прошлого века английский автор К. Ильберт, «читая вступительные главы его, часто чувствуешь, что это искусственный фасад, дающий обманчивую внешность единства сложному и неправильному ряду зданий, богато обставленных разнообразнейшими интересными предметами».[37,156]

Для того чтобы адекватно оценить позицию самого Монтескье следует учесть, что в процессе длительной работы над «Духом законов» происходила определенная эволюция взглядов его автора. Как считает Р. Арон, «первые книги (если не с самой первой, то со II – по VIII) – написаны под эмоциональным воздействием Аристотеля, до поездки в Англию. Следующие книги, в частности знаменитая XI, написаны позже, после пребывания в Англии. Главы, относящиеся к исследованию физических и причинных моральных факторов, видимо, были написаны значительно позднее первых».[36,37] М.М. Ковалевский также указывал, со ссылкой на работы П. Жане и Л. Виана, что «начало трактата написано было одновременно с выходом в свет «Персидских писем».[34,102]

Когда Монтескье позднее писал о своей благодарности Гроцию и Пуфендорфу за то, что «они проделали большую часть этой работы»,[8,78] он, надо полагать, как раз имеет в виду то обстоятельство, что ему нет необходимости заниматься вопросами естественного права. «Особенность моего ума, – отмечает Монтескье, – состоит в том, чтобы не возвращаться к тому, что всем известно».[34,418] Он готов согласиться с постулатами естественно-правовой школы, но действительный предмет и метод его исследования имеет мало с ней общего.

В книге первой сочинения «О духе законов» Монтескье имеет в виду под законом необходимую взаимосвязь природных явлений. «Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека».[38,11] Волевая (божественная или иная) составляющая в определении закона отсутствует. Но зато далее следует указание на связь закона с разумом: «есть первоначальный разум; законы же – это отношения, существующие между ним и различными существами, и взаимные отношения этих различных существ» [38,11]. Что собой представляет данный разум, Монтескье не разъясняет. Можно предположить, что это божественный разум. «Бог относится к миру как создатель и охранитель; он творит по тем же законам, по которым охраняет; он действует по этим законам, потому что знает их; он знает их, потому что создал их, и он создал их, потому что они соответствуют его мудрости и могуществу». Но Монтескье делает утверждение об обязательной законосообразности мира, которой подчиняется и сам Творец: «дело творения, кажущееся актом произвола, предполагает ряд правил, столь же неизбежных, как рок атеистов. Было бы нелепо думать, что творец мог бы управлять миром и помимо этих правил, так как без них не было бы и самого мира. Эти правила – неизменно установленные отношения» [38,11]. Нельзя сказать, чтобы в первой половине XVIII в. подобные утверждения было новостью для философии или правоведения.

Обосновывать закон ссылкой на его божественную волю, как это делал Локк, Монтескье считает излишним. Как справедливо указывал Чичерин «мы видим здесь уже совершенно иное понятие о законе, нежели то, которое было принято Локком. Это не внешнее предписание имеющего власть, а внутренне определение самой природы, которому подчиняются все существа без исключения».[39,246-247]

М.М. Ковалевский полагал, что для Монтескьё «естественное право было – право не разумных существ, а право общее всем животным, т.е. закон природы».[34,449] Однако этим не ограничивается понятие закона у Монтескье. Он пишет о законах более частного порядка – вытекающих из природы существ обладающих способностью чувствовать (животные и люди), а также о законах – велениях разума: «Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли» [38,16]. Таким образом, оказывается возможным выделить, по крайней мере, несколько родов закона.

Законы природы – это, в первую очередь, законы физические, которые с неизменностью проявляются в отношении к человеку как существу физическому (а также и к животным, растениям и т.д.): «Как существо физическое, человек, подобно всем другим телам, управляется неизменными законами» [38,13].

Человек существо не только физическое, но и чувствующее и к тому же, в отличие от животных, существо разумное (в результате длительной эволюции). Поэтому помимо общефизических законов на человека распространяются иные естественные законы. Есть мир природной необходимости и мир человеческой свободы. Разумность человека является основой его свободы. Но свобода означает также возможность нарушения законов. Конкретной причиной несоблюдения человеком законов является недостаток разумности, а также подверженность страстям. Нарушить неизменные законы возможно, если это не физические законы, а законы моральные.

Итак, законы природы можно подразделить на: 1) закон общефизический, который невозможно нарушить; 2) закон, относящийся к существам чувствующим (животные и человек); 3) закон, относящийся только к разумным существам.

Все они являются законами неизменными. Естественные законы, относящиеся к животным и человеку, воспринимаются чувствами. Законы, относящиеся к человеку, воспринимаются благодаря разуму. Они действуют в зависимости от степени их чувственного восприятия и/или осознания и могут быть нарушены по неведению или в силу страстей.

По этой причине у Монтескье в первой книге «Духа законов» появляются еще три вида законов. Это законы выраженные (или установленные): а) Богом «в заветах религии»; б) философами в виде «законов морали» (аналог законов, которые принято было называть естественными); в) законодателями в форме «политических и гражданских», или положительных законов [38,13].

В дальнейшем, описывая в своей работе естественные законы, Монтескье, по всей видимости, имеет в виду не первоначальные естественные законы, а естественные законы в том значении, которое обыкновенно вкладывали в это понятие – выведенные философами законы морали. В таком случае становится понятным, почему он считает возможным «применять принципы гражданского права, видоизменяя при этом принципы естественного права».

Монтескье подчеркивает первичность естественных законов. «Единичные разумные существа могут сами для себя создавать законы, но у них есть также и такие законы, которые не ими созданы. Прежде чем стать действительными, разумные существа были возможны, следовательно, возможны были отношения между ними, возможны, поэтому и законы» [38,12].

Указанные законы, которые «вытекают единственно из устройства нашего существа», предполагается искать «во время, предшествовавшее образованию общества» [38,13]. Исходные естественные законы по Монтескье – это те природные стремления, которые характерны для первобытного человека, тогда как под ними обыкновенно понимались выведенные человеческим разумом из правила его поведения, ограничения его природной (животной) сути. Монтескье связывает естественный закон в первую очередь со способностью чувствовать, а не разумностью человека. Он, в данном случае, говоря о законах, фактически рассуждает об элементарных природных влечениях характерных для первобытного человека, о влечениях, которые действуют на бессознательном уровне. Поэтому, полемизируя с Гоббсом, он утверждает, что «идея власти и господства настолько сложна и зависит от такого множества других идей, что она не может быть первой во времени идеей человека» [38,14].

Вот как представляет Монтескье естественные законы. Человек вначале слаб, крайне боязлив, «каждый чувствует себя низшим по отношению к другим людям и лишь с трудом доходит до чувства равенства с ними. Стремление нападать друг на друга чуждо таким людям; следовательно, мир является первым естественным законом человека». «С чувством своей слабости человек соединяет ощущение своих нужд. Поэтому второй естественный закон человека – стремление добывать себе пищу. … Просьба, обращенная одним человеком к другому, составляет третий естественный закон человека. … Желание жить в обществе – четвертый естественный закон человека» [38,13-14].

Четвертый закон – появляется не сразу, а лишь по мере возникновения у человека способности мыслить и приобретать знания. Вместе с эволюцией природы человека (от полу-животного состояния до состояния человека разумного, от боязливости к общительности и т.д.) происходит развитие и естественных законов. Именно с разумностью Монтескье связывает возможность появления и положительных законов.

В тексте «Духа законов» можно обнаружить и иную формулировку естественных законов. Так в Главе III Книги Х автор указывает: «Права завоевателя по отношению к завоеванному им народу определяются четырьмя видами законов: законом природы, по которому все существующее стремится к сохранению своего вида; законом естественного разума, который требует, чтобы мы поступали с другими так, как хотели бы, чтобы они поступали с нами; законом образования политических обществ, по которому природа не ограничила продолжительности их существования, и, наконец, законом, который вытекает из самой сути дела» [38,123]. Стремление к самосохранению может быть оценено как более краткая формулировка законов природы, описанных в Главе II Книги I. Закон естественного разума можно сравнить с четвертым законом природы, поскольку оба они выводятся человеческим разумом. Однако содержание их различно. Совершенно выбиваются из исходной конструкции законов последние два закона. В пятнадцатой книге Монтескье добавляет в частности к естественному праву «законы целомудрия», которые «должны соблюдаться всеми народами мира» [38,216].

Непосредственной причиной создания позитивных законов является война – между народами, между отдельными лицами. «Появление этих двух видов войны побуждает установить законы между людьми. …Люди имеют законы, определяющие отношения между этими народами: это международное право. Как существа, живущие в обществе, существование которого нуждается в охране, они имеют законы, определяющие отношения между правителями и управляемыми: это право политическое. Есть у них еще законы, коими определяются отношения всех граждан между собою: это право гражданское» [38,15].

Правильная классификация законов необходима, по мнению Монтескье, для того, чтобы не смешивать предметы их регулирования. «…Высшая задача человеческого разума состоит в том, чтобы точным образом определить, к какому из названных разрядов по преимуществу относятся те или другие вопросы, подлежащие определению закона, дабы не внести беспорядка в те начала, которые должны управлять людьми» [38,407]. Как считает В.С. Нерсесянц, «требование о том, чтобы гражданский закон не противоречил естественному праву, означает не зависимость первого от второго, а неправомерность вторжения первого в сферу действия второго, особенно когда вторжение нарушает правила данной автономной сферы».[15,263] Однако у Монтескье мы можем найти совершенно однозначные указания на то, что в определенных случаях следует «применять принципы гражданского права, видоизменяя при этом принципы естественного права» [38,410-412]. В.С. Нерсесянц пишет также, что позитивное право у Монтескье независимо (в своей области) «от иных разрядов законов (естественного права и т.д.)».[15,265] Но в таком случае теряется принципиальный смысл естественного закона. Он превращается в разновидность моральных норм, не обладающих особым статусом в системе права. Уже в первой книге французский мыслитель пишет об обязательном соответствии «Духу законов». И что же он включает в «дух законов»? – «Необходимо, чтобы законы соответствовали природе и принципам установленного или установляемого правительства, имеют ли они целью устройство его, – что составляет задачу политических законов, – или только поддержание его существования, – что составляет задачу гражданских законов. Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату – холодному, жаркому или умеренному, – качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов – земледельцев, охотников или пастухов – степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются» [38,16]. Здесь нет никаких естественных законов!

Действительное значение имеют не так называемые естественные законы, а мораль, нравы и обычаи. Они не зависят от положительного законодательства, но коренятся в истории и культуре народа. «Нравы и обычаи суть порядки, не установленные законами; законы или не могут, или не хотят установить их» [38,266]. Особую значимость нравы и обычаи имеют в деспотических режимах. «…В этих государствах, так сказать, совсем нет законов. Там есть только нравы и обычаи… Законы издаются, а нравы внушаются; последние более зависят от общего духа, а первые – от отдельных учреждений…»[38,264]. По этой причине Монтескье не рекомендует изменять нравы и обычаи посредством законов – «лучше изменять их посредством внедрения иных нравов и иных обычаев» [38,265].

Высказывание Монтескье о разграничении сферы применения закона и нравов, нравов и обычаев больше похоже на звучную фразу, чем на точную и обоснованную научную формулу. «Между законами и нравами есть то различие, что законы определяют преимущественно действия гражданина, а нравы – действия человека. Между нравами и обычаями есть то различие, что первые регулируют внутреннее, а вторые – внешнее поведение человека» [38,266]. Тем не менее, соответствующий подход к указанной проблеме получил широкое хождение.

Смешение названных социальных регуляторов Монтескье видит в Спарте и Китае. «Ликург составил один общий кодекс законов, нравов и обычаев; то же самое сделали и законодатели Китая» [38,266]. В этом, считает Монтескье, нет ничего удивительного, «ведь в нравах проявляются законы, а в обычаях – нравы» [38,266]. Кроме этого, Монтескье подчеркивает, что и там, где законы, нравы и обычаи разделены «между ними сохраняется самая тесная связь» [38,270]. Таким образом, и сам принцип, выводимый французским мыслителем, оказывается относительным. «Законодатели Китая … смешали воедино религию, законы, нравы и обычаи – все это стало моралью, все это стало добродетелью. Правила, относившиеся к этим четырем пунктам, составили то, что было названо обрядами. Неуклонное исполнение этих обрядов и было торжеством китайского правления» [38,267]. Но Китай однозначно определяется как деспотическое государство.

Проблема различения права и закона как таковая не возникает в работе «О духе законов». Ее автор свободно (судя по переводу на русский язык) пользуется обоими терминами (в значении закон, законодательство) как синонимами, не имеющими каких-либо заметных смысловых различий. Поэтому утверждение известного исследователя творчества Монтескье Н.М. Азаркина о том, что «подобно другим теоретика естественного права он различал право и закон» представляется неправомерным. Н.М. Азаркин указывает: «право – это то, что предшествует закону и определяет его. Право является выражением справедливости. Только справедливое может быть правом», «право в учении Монтескье идентично справедливым отношениям».[8,79-80]

Однако в типичных естественно-правовых теориях Нового времени, на которые ссылается исследователь, естественное право и закон различаются как природная свобода и ее ограничение. В государстве пределы указанной свободы устанавливаются гражданским законом. Сам Монтескье определяет свободу в «обществе с законами» (государстве) не самым лучшим для либерала образом: «...свобода есть право делать всё, что дозволено законами» [38,317]. Следует, однако, учесть что, по мнению Монтескье только социально значимое поведение может быть предметом правового регулирования. «Закон не есть простое проявление силы; вещи, по своей природе безразличные, не входят в круг его компетенции» [38,265].

Непонятно также как из текста Монтескье можно делать вывод о «справедливом праве как основе положительного законодательства». Во-первых, справедливое право, если следовать логике Азаркина Н.М. – это тавтология. Во-вторых, действительной целью основного труда Монтескье является нахождение соответствия между положительными законами и различными условиями жизни данного общества, а также нахождение правильного соотношения различных систем нормативного регулирования общественной жизни.

Монтескье не ставит себе задачу дать академическое объяснение понятию справедливости, хотя достаточно активно им пользуется.

Он дает в «Персидских письмах» и первой книге «Духа законов» чрезвычайно общие определения справедливости: «Справедливость – это соотношение между вещами: оно всегда одно и то же, какое бы существо его ни рассматривало, будь то бог, будь то ангел или, наконец, человек».[26,201] Но точно так же в сочинении «О духе законов» он определяет в самом широком значении законы. «Справедливость вечна и отнюдь не зависит от человеческих законов».[26,202] «Отношения справедливости предшествуют установившему их положительному закону» [38,12].

Как видим, Монтескье не делает различий между естественным законом и справедливостью. Он приводит некоторые примеры справедливых отношений. «Так, например, если существует общество людей, то справедливо, чтобы люди подчинялись законам этого общества; если разумные существа облагодетельствованы другим существом, они должны питать к нему благодарность; если разумное существо сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться в той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего существования; если разумное существо причинило зло другому разумному существу, то оно заслуживает, чтобы ему воздали таким же злом, и т.д.» [38,12].

Но подчинение законам, благодарность, воздаяние за зло и пр. – это требования естественных законов. Справедливость по Монтескье сводится, так же как и у других представителей естественно-правовой теории, к необходимости следовать велениям естественных законов.

Н.М. Азаркин считает, что «справедливость по Монтескье имеет двойственный характер. С одной стороны, он наделял справедливостью людей от природы, считая, «что люди рождены, чтобы быть добродетельными и что справедливость – качество, присущее им так же, как и самое существование».[26,48] …С другой стороны, Монтескье находил проявления справедливости в конкретной исторической действительности и характеризовал справедливость как определенное соотношение между вещами. «Справедливость – это соотношение между вещами: оно всегда одно и то же, какое бы существо его ни рассматривало, будь то бог, будь то ангел или, наконец, человек».[8,79-80]

Здесь не совсем понятно о какой «двойственности» идет речь. Монтескье и в «Персидских письмах» и в работе «О духе законов» стремится подчеркнуть объективную природу справедливости. Почему делает невозможным нахождение справедливости в исторической действительности? Вечное и неизменное отношение между всеми вещами не может быть сведено к изменяющимся общественным отношениям, но оно может в них проявляться. Другое дело, что Монтескье, как можно было видеть, фактически «дезавуирует» свое собственное утверждение о вечности и неизменности справедливости сделанное в «Персидских письмах» и в первой книге «О духе законов», когда в последних книгах этого же сочинения допускает изменение принципов естественного права гражданскими законами.

Творчество Монтескье явилось свидетельством кризиса естественно-правовой парадигмы. Монтескье стремился выявить «дух законов» с «позитивистских» позиций, используя сравнительный метод. В итоге, от естественно-правовой парадигмы осталась, по существу, одна лишь фразеология. После сочинения Монтескье «О духе законов» обращение к праву природы, стремление найти одинаковое для всех стран идеальное право выглядит уже анахронизмом.

Глава 2. Функционирование общественно-политической лексики в философских произведениях Монтескье: переводческий аспект

2.1. Из истории переводов Монтескье в России

Русские переводы сочинений Монтескье уже становились предметом специальных исследований: достаточно полно определен их круг, многое известно о переводчиках[12,138-139;13,150-163]. Ответ на вопрос, когда и кто переводил Монтескье в России, в принципе дан, особенно применительно к XVIII в., хотя, наверное, нельзя утверждать, что этот ответ совершенно исчерпывающий. Однако вопрос о том, как переводился этот писатель на русский язык, до сих пор еще не ставился. Между тем особенности перевода могут многое рассказать о восприятии и интерпретации произведений Монтескье в России.

Попытаемся отчасти заполнить эту лакуну, проанализировав три наиболее интересных, с нашей точки зрения, издания. Речь пойдет о книге «Размышления о причинах величества римского народа», переведенной Алексеем Яковлевичем Поленовым, законоведом, оставившим яркий след в истории отечественного Просвещения, а также о двух разных переводах главного философского труда Монтескье – трактата «О духе законов». Первый, сделанный Василием Ивановичем Крамаренковым, остался незаконченным. Второй, более полный, принадлежал Дмитрию Языкову.

Известно, что Алексей Поленов взялся за перевод «Размышлений…» по личной инициативе: для того, чтобы заниматься этим в служебное время, он (штатный переводчик Академии наук) должен был испросить особое разрешение начальства. Его прошение датировано августом 1767 г., а завершение работы, видимо, совпало по времени с учреждением «Собрания, старающегося о переводе иностранных книг» (октябрь 1768 г.). Во всяком случае, издание поленовского перевода оказалось включенным в план «Собрания…» и стало одной из его первых публикацией.

Однако прежде чем книга вышла в свет, с рукописью перевода ознакомился граф В. Г. Орлов (один из трех руководителей «Собрания…», наряду с Г. В. Козицким и графом А. П. Шуваловым). Он обнаружил в тексте Монтескье фрагмент, задевавший, по его мнению, православную церковь, и решил заручиться мнением архимандрита Троице-Сергиевой лавры Платона (Левшина). Тот, прочтя перевод, отметил в нем уже не одно, а несколько мест, одни из которых виделись ему «неосновательными», другие могли оказаться «соблазнительными» «для людей не вдаль просвещенных», а третьи были «выдуманы по известной папистов к Греческой церкви ненависти». Наконец, Платон нашел у автора и такие суждения, «которыя сходны с истинною, но если их разглашать, могут огорчить некоторых духи».

Архимандрит был человеком просвещенным. Он не стал требовать какой-либо правки текста Монтескье, но посоветовал «для предупреждения всяких толков» проявить осторожность и благоразумие. В результате русскому изданию «Размышлений…» было предпослано небольшое предисловие переводчика. Скорее всего, настоял на нем Г. В. Орлов, поскольку сам Поленов расценил необходимость писать подобное предисловие как вынужденный и «неприятный труд», от которого он «охотно желал избавлен быть». Но, считаясь с мнением архимандрита, он предупреждал читателя: «В сем сочинении находятся многия места, которыя для избежания дальнейшего заблуждения достойны особливого внимания. Разсеянное между иноверцами ложное о Греко-Российской вере понятие, и не основательное познание церковных ея обрядов подали повод к сему худому мнению, которое мы с сей книге находим». Впрочем, Поленов извинял «учиненную сочинителем погрешность» «недостатком достоверных о России известий в иностранных государствах». В предисловии указывалось точное расположение всех фрагментов, вызвавших сомнения архимандрита Платона, на страницах русского издания (всего таковых оказалось шесть: один из гл. ХХ, и пять из глав ХХII «Размышлений…»), однако, заметим, что ни один не был изъят из перевода.

К числу сомнительных мест было отнесено замечание Монтескье о гонениях православной церкви на еретиков в годы правления Юстиниана I; осуждение всеобщего ханжества и «безумного боготворения образов», царившего в Византии; а также большой фрагмент об иконоборчестве и о пагубности вмешательства византийских церковников в государственные дела. Разумеется, на заметку попало и мнение Монтескье о «московитах», причем тут переводчик не удержался от реплики: к словам о том, что «христианская вера в столь же великий упадок пришла в Греческой империи, как в наши времена у Россиян, прежде, нежели царь Петр I преобразил сей народ», Поленов дал свою сноску: «О сем писатель точного знания не имел». Еще одну ремарку он добавил к процитированным в «Размышлениях…» словам Паскаля о том, что истинное состояние христианина есть болезнь, объяснив читателю, что под болезнями подразумеваются «гонение, нещастия, беды, напасти и протч.». Но важно подчеркнуть, что помимо этих двух вставок текст Монтескье не претерпел никаких изменений и изданный в 1769 г. тиражом 1200 экземпляров русский перевод «Размышлений о причинах величества римскаго народа и его упадка» остался полностью адекватен своему французскому оригиналу.

Совершенно иной оказалась русская судьба трактата «О духе законов». Он был предложен к переводу все тем же «Собранием…», и в 1775 г. академическая типография напечатала 600 экземпляров книги, на титульном листе которой стояло: «О разуме законов. Сочинение господина Монтескюия. Переведено с французскаго Василием Крамаренковым. Том первый». В него вошли «Предуведомление» и «Предисловие» Монтескье, «Разрешение Разума законов» Д'Аламбера и двенадцать из тридцати одной книги трактата. В 1801 г. вышло «второе тиснение» того же первого тома, но последующие, по неизвестным причинам, так никогда и не увидели свет. Впервые относительно полный перевод главного сочинения Монтескье, выполненный Дмитрием Языковым под заглавием «О существе законов», появился в России лишь в 1809–1814 гг. Он вышел в четырех томах и включал в себя «Предуведомление от сочинителя», «Краткое известие о жизни г. Монтескье», «Подробное рассмотрение существа законов, сочиненное г. Д'Аламбертом», «Примечания г. Гельвеция на первый том Существа законов» и двадцать девять книг трактата. Почему-то две последние книги «Духа законов» – книга XXX «Теория феодальных законов франков» и книга XXXI, «Теория феодального права франков» – оказались исключенными из русского перевода.

Неизвестно, подвергались ли оба этих перевода цензорской проверке, отдавались ли они кому-нибудь на прочтение, как это случилось с «Размышлениями…». Но сравнение изданий Крамаренкова и Языкова с французским оригиналом выявило в них целый ряд весьма существенных изъятий и корректировок авторского текста, о которых следует рассказать подробно. Сразу заметим, что наибольшему вмешательству подверглись те разделы в «О духе законов», в которых речь шла о России и россиянах. Так, например, из обоих переводов исчезла маленькая 26 глава XII книги «О духе законов» («О том, что монарх должен быть доступным»), содержавшая цитату из сочинения Джона Перри «Нынешнее состояние Великороссии»: «Царь Петр издал новый указ, по которому подавать жалобы разрешается лишь после того, как уже будут поданы две жалобы его чиновникам. Тогда, в случае отказа в правосудии можно подать ему третью; но тот, чья жалоба окажется несправедливой, подвергается смертной казни. С тех пор никто не подавал царю жалоб». Для того чтобы изъять эти строки, повествующие о дикости петровских законов, из текста Монтескье, переводчикам понадобилось не только выбросить целиком всю 26ю главу, но и перенумеровать все последующие, а потому в обоих изданиях XII книга оказалась состоящей не из 30, а всего из 29 глав.

Из 2 главы XI книги «О духе законов», где философ рассуждал о различных значениях, придаваемых слову «свобода», и Крамаренков и Языков аккуратно изъяли язвительную фразу Монтескье о том, что некий народ долгое время принимал за свободу обычай носить длинную бороду. Разумеется, вместе с фразой исчезла и сноска, пояснявшая не слишком проницательному читателю, что речь идет именно о «московитах». Из 12 главы XII книги оба переводчика выбросили абзац, в котором говорилось о чрезмерной жестокости расправы, учиненной императрицей Анной Иоанновной над князьями Долгорукими, обвиненными в оскорблении величества.

Перевод Крамаренкова обрывается на XII книге «О духе законов», но зато у Языкова легко обнаружить ряд других цензурных изъятий. Так в его издании не нашлось места рассуждениям Перри о том, что московиты легко продают себя, поскольку их свобода ничего не стоит (XV, 6). Оказался пропущенным и большой фрагмент (пять абзацев), содержавший общую характеристику петровских преобразований (XIX, 14): хотя вывод Монтескье был в целом оптимистичен и сводился к тому, что реформы Петра сообщили европейскому народу европейские же нравы и обычаи и приобщили россиян к цивилизации, тем не менее, суровая оценка тиранических методов насаждения этой цивилизации показалась переводчику неприемлемой.

Если же сравнивать два перевода не только с оригиналом, но и между собой, то можно заметить, что Языков охотнее, чем Крамаренков, прибегал к купюрам. В ряде случаев, там, где последний давал себе труд смягчить резкость суждений Монтескье искусным и почти незаметным вмешательством в текст, первый без колебаний выбрасывал целые абзацы. Например, вот как Крамаренков перевел фрагмент, в котором Монтескье описывал петровский закон о престолонаследии (V, 14): «По установлениям Российским Царь имеет волю выбирать наследником того, кого пожелает, как из своего рода, так и из постороннего. Такое установление о наследстве причиняет многие перемены; и делает престол столь же колеблющимся, сколько само наследство есть произвольное». Но если мы заглянем во французский текст, то увидим, что Монтескье говорил вовсе не о переменах (во французском языке этому соответствует слово «changements»), а использовал куда более сильное выражение – «révolutions», которое скорее означает перевороты или смуты. Такая подмена позволила Крамаренкову сохранить этот отрывок, тогда как Языков попросту изъял его из своего перевода.

Рассуждения о стремлении российского правительства освободиться от деспотизма (V, 14) Монтескье завершал фразой, которая в современном переводе звучит так: «Но есть особые причины, которые, может быть, снова ввергнут его в то бедствие, которого оно старалось избежать». Именно этот пессимистичный вывод побудил Языкова выбросить из своего перевода целиком весь абзац. Крамаренков же сумел придать данной фразе совершенно иную окраску, а вместе с тем и смысл. Он превратил опасения автора о возможном провале всех реформаторских усилий российских властей (которые сам Монтескье считал вполне обоснованными) в пожелание избегнуть этого провала: «Но беречься ему должно, чтобы опять не подвергнуться в то несчастие, которого оно избегает».

И, наконец, еще один пример. «В Московии, где воров и убийц наказывают одинаково, грабеж всегда сопровождается убийством», – писал Монтескье в главе «О точном соответствии между наказанием и преступлением» (VI, 16). Этот важный фрагмент сохранен в переводе Крамаренкова, хотя упоминание о Московии из него исчезло и речь идет о неких неопределенных «землях» («Где равная казнь грабителям и смертоубийцам положена, там ежедневно производятся смертоубийства; мертвые, говорят в таких землях, ни о чем не доносят»), тогда, как из перевода Языкова этот абзац изъят.

Впрочем, Языков тоже порой пользовался «маникюрными ножницами», для того чтобы убрать из текста Монтескье оставшиеся там после всех больших купюр нелестные для России параллели с деспотизмом. Так, из маленькой 15 главы XIX книги «О духе законов» переводчик аккуратно «вырезал» упоминание о Московии: «Перемена женских нравов имеет великое действие на правление (в оригинале: «на правление Московского государства». — Н. П.) Все связано тесно: самовластие государя естественно соединяется с рабством женщин; свобода женщин сообщается с духом самодержавного правления». Здесь надо обратить внимание еще и на то, что Языков, на протяжении всего перевода называвший «деспотизм» «деспотизмом», а «монархическое правление» «монархическим», в данном контексте неожиданно прибег к лексике Крамаренкова: «деспотизм» превратился у него в «самовластие государя», а «монархия» – в «самодержавное правление».

Но наиболее любопытный пример вмешательства переводчика в текст Монтескье встретился во 2 главе XIV книги «О духе законов». Рассуждая о различиях людей, живущих в различных климатических условиях, автор трактата доказывал, что обитатели северных стран в силу суровости окружающего их мира более грубы по своей натуре, чем южане, а потому они гораздо менее восприимчивы к наслаждению или к ощущению боли. «Чтобы пробудить в московите чувствительность, надо содрать с него кожу», – утверждал Монтескье. Видимо, эта мысль поразила Языкова, и он не захотел просто сделать купюру в этом месте, как неоднократно делал во многих других местах. Но и сохранить в неизменном виде столь прямолинейное обвинение россиян в особой физической и нравственной загрубелости он не пожелал. Поэтому в переводе Языкова «московит» превратился в «лапландца»: «Лапландца надобно душить, чтобы заставить его чувствовать».

Как мы видим, всякий раз, когда «Московия» или «московиты» упоминались на страницах «О духе законов» в негативном ключе, русские переводчики бесцеремонно вторгались в текст Монтескье и либо изменяли его, либо попросту изымали сомнительный фрагмент. Их вмешательство не претерпели только те места трактата, где Московия вписывалась в положительный, или, по крайней мере, в нейтральный контекст. Так, ссылка на Московию (в обоих переводах она называется Россией) сохранена в 9 главе IX книги («Россиян столь же мало знали в Европе, как и Крым»). Разумеется, в обоих переводах читатель мог найти слова Монтескье о том, какую ошибку совершил Карл XII, развязав войну с Россией: «Не государство, приближающееся к падению, вздумал он ниспровергнуть, но возрождающуюся державу.

Русские употребили войну, которую он производил с ними, себе вместо училища. При каждом поражении они приближались к победе» (X, 13). Кроме того, у Языкова сохранились фрагменты о «весьма благоразумном» законе Петра I, касающемся сбора податей деньгами (XIII, 6) и об «очень благоразумном» законе Елизаветы Петровны, исключавшем из числа потенциальных наследников русского престола лиц, уже «владеющих другим государством» (XXVI, 23).

Лишь в одном случае бдительность словно изменила обоим переводчикам. В 17 главе VII книги Монтескье писал о том, что нет ничего противоестественного в том, чтобы женщины управляли государством, поскольку женская слабость придает правлению необходимую кротость и умеренность.

Сославшись на примеры Индии и африканских государств, Монтескье завершал свои рассуждения следующими словами: «Прибавив к этому примеры Московского государства и Англии, мы увидим, что женщины с одинаковым успехом управляют в государствах умеренного образа правления и в деспотических государствах». Казалось бы, читателю должно быть совершенно очевидно, что, с точки зрения Монтескье, умеренный образ правления характеризует вовсе не Россию, а Англию. Но фраза во французском тексте построена таким образом, что ей, при желании, довольно легко придать совершенно противоположный смысл. Именно так предпочли прочитать и истолковать ее Крамаренков и Языков: Россия олицетворяет умеренное правление, а Англия – деспотическое. Видимо это добровольное заблуждение и спасло этот фрагмент от изъятия в обоих переводах.

Корректировка, ретуширование образа Московии в переводах трактата «О духе законов» Монтескье – яркий пример того, как болезненно воспринималась в России просветительская критика российских порядков в конце XVIII – начале XIX в.

2.2 Использование общественно-политической лексики в философском романе “Персидские письма”

В ходе данной работы мы рассмотрели использование французской общественно-политической лексики в оригинале произведения “Персидские письма” и ее переводы на русский язык. Рассмотрены были следующие примеры:

Lettre VIII

«Но когда я убедился, что моя искренность создала мне врагов; что я навлек на себя зависть министров, не приобретя благосклонности государя; что при этом развращенном дворе я держусь только слабой своей добродетелью, - я решил его покинуть.»

«Mais, quand je vis que ma sincérité m'avait fait des ennemis; que je m'étais attiré la jalousie des ministres, sans avoir la faveur du Prince; que, dans une cour corrompue, je ne me soutenais plus que par une faible vertu, je résolus de la quitter.»

Lettre XI

«У них был царь, чужестранец по происхождению, который, желая исправить их злобную природу, обращался с ними сурово; они составили против него заговор, убили его и истребили всю царскую семью.»

Ils avaient un roi d'une origine étrangère, qui, voulant corriger la méchanceté de leur naturel, les traitait sévèrement. Mais ils conjurèrent contre lui, le tuèrent et exterminèrent toute la famille royale.

«Затем они собрались, чтобы выбрать правительство, и после долгих

разногласий избрали себе начальников. Но едва только должностные лица были избраны, как стали ненавистными троглодитам и тоже были ими перебиты.»

Le coup étant fait, ils s'assemblèrent pour choisir un gouvernement, et, après bien des dissensions, ils créèrent des magistrats. Mais, à peine les eurent-ils élus, qu'ils leur devinrent insupportables, et ils les massacrèrent encore.

Lettre XXIV

«Французский король - самый могущественный монарх в Европе... Он затевал большие войны или принимал в них участие, не имея других источников дохода, кроме продажи титулов, и благодаря чуду человеческой гордыни его войска всегда были оплачены, крепости укреплены и флот оснащен.… То, что я говорю тебе об этом государе, не должно тебя удивлять: есть и другой волшебник, еще сильнее его, который повелевает умом этого государя даже больше, чем последний властвует над умом других людей. Этот волшебник зовется папой.… Два года тому назад он прислал королю большое послание, которое назвал Конституцией{236}, и хотел, под угрозой великих кар, принудить этого государя и его подданных поверить всему, что содержалось в том послании. В отношении государя это удалось, - он тотчас же подчинился и подал пример своим подданным…»

Le roi de France est le plus puissant prince de l'Europe… On lui a vu entreprendre ou soutenir de grandes guerres, n'ayant d'autres fonds que des titres d'honneur à vendre, et, par un prodige de l'orgueil humain, ses troupes se trouvaient payées, ses places munies, et ses flottes équipées…Ce que je te dis de ce prince ne doit pas t'étonner: il y a un autre magicien plus fort que lui, qui n'est pas moins maître de son esprit qu'il l'est lui-même de celui des autres. Ce magicien s'appelle le pape … Il y a deux ans qu'il lui envoya un grand écrit, qu'il appela Constitution , et voulut obliger, sous de grandes peines, ce prince et ses sujets de croire tout ce qui y était contenu. Il réussit à l'égard du prince, qui se soumit aussitôt et donna l'exemple à ses sujets.

Lettre XXIX

«Папа - глава христиан. Это старый идол, которому кадят по привычке. Когда-то его боялись даже государи, потому что он смещал их с такой же легкостью, с какой наши великолепные султаны смещают царей Имеретии и Грузии…»

Le pape est le chef des chrétiens. C'est une vieille idole qu'on encense par habitude. Il était autrefois redoutable aux princes même: car il les déposait aussi facilement que nos magnifiques sultans déposent les rois d'Irimette et de Géorgie…

«Епископы - это законники, подчиненные папе и выполняющие под его началом две весьма различные обязанности…»

Les évêques sont des gens de loi qui lui sont subordonnés, et ont, sous son autorité, deux fonctions bien différentes…

Lettre XXXVII

«Король Франции стар. У нас в истории не найдется примера столь

долгого царствования. Как слышно, этот монарх в очень высокой степени обладает талантом властвовать: с одинаковой ловкостью управляет он своею семьей, двором, государством. Не раз он говорил, что из всех правительств на свете ему больше всего по нраву турецкое и нашего августейшего султана: так высоко ценит он восточную политику.»

Le roi de France est vieux. Nous n'avons point d'exemple dans nos histoires d'un monarque qui ait si longtemps régné. On dit qu'il possède à un très haut degré le talent de se faire obéir: il gouverne avec le même génie sa famille, sa cour, son Etat. On lui a souvent entendu dire que, de tous les gouvernements du monde, celui des Turcs, ou celui de notre auguste sultan, lui plairait le mieux, tant il fait cas de la politique orientale.

«… он любит трофеи и победы, однако так же боится поставить хорошего генерала во главе своих войск, как боялся бы его во главе неприятельской армии…»

… il aime les trophées et les victoires, mais il craint autant de voir un bon général à la tête de ses troupes, qu'il aurait sujet de le craindre à la tête d'une année ennemie…

«… Его гвардия почти так же сильна, как гвардия государя, перед которым падают ниц все троны; его войска столь же многочисленны, его возможности так же велики, а казна столь же неисчерпаема…»

… Sa garde est aussi forte que celle du prince devant qui les trônes se renversent ses armées sont aussi nombreuses, ses ressources aussi grandes, et ses finances aussi inépuisables…

Lettre XL

«Когда умирает какой-нибудь вельможа, люди собираются в мечети и над ним произносят надгробное слово, являющееся похвальной речью в его честь, речью, из которой трудно вывести правильное заключение о заслугах усопшего.»

Dès qu'un grand est mort, on s'assemble dans une mosquée, et l'on fait son oraison funèbre, qui est un discours à sa louange, avec lequel on serait bien embarrassé de décider au juste du mérite du défunt.

Lettre XLIV

«Я прочитал в одном донесении, что французский корабль пристал к берегам

Гвинеи и несколько человек из экипажа сошло на сушу, чтобы купить баранов. Их повели к королю, который, сидя под деревом, чинил суд над своими подданными…»

J'ai lu, dans une relation, qu'un vaisseau français ayant relâché à la côte de Guinée, quelques hommes de l'équipage voulurent aller à terre acheter quelques moutons. On les mena au roi, qui rendait la justice à ses sujets sous un arbre…

«Когда татарский хан кончает обед, глашатай объявляет, что теперь все

государи мира могут, если им угодно, садиться за стол, и этот варвар,

питающийся одним только молоком, промышляющий разбоем и не имеющий даже лачуги, считает всех земных королей своими рабами и намеренно оскорбляет их по два раза в день.»

Quand le khan de Tartarie a dîné, un héraut crie que tous les princes de la terre peuvent aller dîner, si bon leur semble, et ce barbare, qui ne mange que du lait, qui n'a pas de maison, qui ne vit que de brigandage, regarde tous les rois du monde comme ses esclaves et les insulte régulièrement deux fois par jour.

 Lettre LI

«По повелению царя царей я уже пять лет живу в этой стране, где

занят кое-какими важными переговорами.»

Les ordres du roi des rois me retiennent depuis cinq ans dans ce pays-ci, où j'ai terminé plusieurs négociations importantes.

 «Тебе известно, что царь - единственный из христианских государей,

чьи интересы имеют общее с интересами Персии, потому что он такой же враг турок, как и мы.»

Tu sais que le czar est le seul des princes chrétiens dont les intérêts soient mêlés avec ceux de la Perse, parce qu'il est ennemi des Turcs comme nous.

«Его государство больше нашего, ибо от Москвы до последней его крепости, расположенной в стороне Китая, насчитывают тысячу миль.

Он полный властелин над жизнью и имуществом своих подданных, которые все рабы за исключением четырех семейств. Наместник пророков, царь царей, кому небо служит балдахином, а земля - подножием, не так страшен в проявлениях своей власти.»

Son empire est plus grand que le nôtre: car on compte mille lieues depuis Moscou jusqu'à la dernière place de ses Etats du côté de la Chine.

Il est le maître absolu de la vie et des biens de ses sujets, qui sont tous esclaves, à la réserve de quatre familles. Le lieutenant des prophètes, le roi des rois, qui a le ciel pour marchepied, ne fait pas un exercice plus redoutable de sa puissance.

«Принимая во внимание ужасный климат Московии, трудно поверить, что изгнание из нее может служить карою, и, однако, когда какой-нибудь вельможа попадает в опалу, его ссылают в Сибирь.»

A voir le climat affreux de la Moscovie, on ne croirait jamais que ce fût une peine d'en être exilé; cependant, dès qu'un grand est disgracié, on le relègue en Sibérie.

«Подобно тому как наш пророк запрещает нам пить вино, так царь запрещает его московитам.

Московитам запрещено выезжать из своего государства, хотя бы даже для путешествия. Таким образом, будучи отделены от других народов законами своей страны, они сохранили древние обычаи и привержены к ним тем сильнее, что и не предполагают, что могут быть другие.

Но царствующий ныне государь решил все переменить. У него вышла большая распря с ними по поводу бород, а духовенство и монахи немало боролись, отстаивая свое невежество.

Он стремится к тому, чтобы процветали искусства, и ничем не

пренебрегает, чтобы прославить в Европе и Азии свой народ, до сих пор всеми забытый и известный только у себя на родине. Беспокойный и стремительный, этот монарх разъезжает по своим обширным владениям, всюду проявляя свою природную суровость.

Он покидает родную страну, словно она тесна для него, и отправляется в

Европу искать новых областей и новых царств.»

Comme la loi de notre prophète nous défend de boire du vin, celle du prince le défend aux Moscovites.

Les Moscovites ne peuvent point sortir de l'empire, fût-ce pour voyager. Ainsi, séparés des autres nations par les lois du pays, ils ont conservé leurs anciennes coutumes avec d'autant plus d'attachement qu'ils ne croyaient pas qu'il fût possible d'en avoir d'autres.

Mais le prince qui règne à présent a voulu tout changer: il a eu de grands démêlés avec eux au sujet de leur barbe; le clergé et les moines n'ont pas moins combattu en faveur de leur ignorance.

Il s'attache à faire fleurir les arts, et ne néglige rien pour porter dans l'Europe et l'Asie la gloire de sa nation, oubliée jusques ici et presque uniquement connue d'elle-même.

Inquiet et sans cesse agité, il erre dans ses vastes Etats, laissant partout des marques de sa sévérité naturelle.

Il les quitte, comme s'ils ne pouvaient le contenir, et va chercher dans l'Europe d'autres provinces et de nouveaux royaumes.

Lettre LVI

«Игра в большом ходу в Европе: быть игроком - это своего рода

общественное положение. Звание это заменяет благородство происхождения, состояние, честность; всякого, кто его носит, оно возводит в ранг порядочного человека без предварительного испытания, хотя всякий знает, что не раз ошибался, судя таким образом; но все как будто решили быть неисправимыми.»

Le jeu est très en usage en Europe: c'est un état que d'être joueur; ce seul titre tient lieu de naissance, de bien, de probité: il met tout homme qui le porte au rang des honnêtes gens, sans examen, quoiqu'il n'y ait personne qui ne sache qu'en jugeant ainsi, il s'est trompé très souvent; mais on est convenu d'être incorrigible.

Lettre LVII

«К врачам и некоторым дервишам, именуемым духовниками, здесь всегда относятся либо с излишним уважением, либо с излишним презрением; говорят, однако, что наследники лучше ладят с врачами, чем с духовниками.»

Les médecins et quelques-uns de ces dervis qu'on appelle confesseurs sont toujours ici ou trop estimés ou trop méprisés; cependant on dit que les héritiers s'accommodent mieux des médecins que des confesseurs.

Lettre LXXIV

«Я обещал ввести вас в хорошие парижские дома; сегодня я поведу вас к вельможе из числа тех, которые лучше всего представляют наше королевство».

Je vous ai promis de vous produire dans les bonnes maisons de Paris: je vous mène à présent chez un grand seigneur qui est un des hommes du royaume qui représente le mieux.

«…Но когда надо было поддерживать величие государя во время торжественных церемоний, когда приходилось внушать иностранцам уважение к нашей нации, когда, наконец, в опасных обстоятельствах приходилось воодушевлять солдат, мы умели

подниматься на высоту, в сотни раз большую той, с какой мы спускались….»

… Mais, lorsqu'il fallait soutenir la majesté du prince dans les cérémonies publiques lorsqu'il fallait faire respecter la nation aux étrangers lorsque, enfin, dans les occasions périlleuses, il fallait animer les soldats, nous remontions cent fois plus haut que nous n'étions descendus…

Lettre LXXVI

«Неужели государь хочет, чтобы я оставался его подданным, когда я не

получаю никакой выгоды от этого подданства? Разве мои сограждане могут требовать такого несправедливого раздела, когда им будет доставаться выгода, а мне - отчаяние?...»

Le prince veut-il que je sois son sujet, quand je ne retire point les avantages de la sujétion? Mes concitoyens peuvent-ils demander ce partage inique de leur utilité et de mon désespoir?

«…Я обязан повиноваться законам, покуда живу под их охраной. Но разве

могут они меня связывать, когда я этой охраной больше не пользуюсь?»

…Je suis obligé de suivre les lois, quand je vis sous les lois. Mais, quand je n'y vis plus, peuvent-elles me lier encore?

Lettre LXXVIII

«…офицер, например, никогда не поколотит солдата, не спросив у него на то разрешения, а инквизиция никогда не сожжет еврея, предварительно перед ним не извинившись.»

…par exemple, un capitaine ne bat jamais son soldat sans lui en demander la permission, et l'Inquisition ne fait jamais brûler un Juif sans lui faire ses excuses.

Lettre LXXX

«С тех пор как я в Европе, дорогой Реди, я перевидел много разных видов

правления. Здесь не то, что в Азии, где государственный уклад повсюду один и тот же.»

Depuis que je suis en Europe, mon cher Rhédi, j'ai vu bien des gouvernements: ce n'est pas comme en Asie, où les règles de la politique se trouvent partout les mêmes.

«Я часто размышлял над тем, какое правление наиболее разумно. Мне

кажется, что наиболее совершенно то, которое достигает своих целей с

наименьшими издержками; так что государственное устройство, при котором людьми управляют в наибольшем соответствии с их нравами и склонностями, и есть самое совершенное.»

J'ai souvent recherché quel était le gouvernement le plus conforme à la raison. Il m'a semblé que le plus parfait est celui qui va à son but à moins de frais; de sorte que celui qui conduit les hommes de la manière qui convient le plus à leur penchant et à leur inclination, est le plus parfait.

«Кроме того, я не замечаю, чтобы полиция, правосудие и справедливость

более уважались в Турции, в Персии, в стране Великого Могола, чем в

Голландской или Венецианской республиках и даже в самой Англии. Я не замечаю, чтобы на Востоке совершалось меньше преступлений и чтобы там люди из-за страха перед наказанием больше подчинялись законам.»

D'ailleurs je ne vois pas que la police, la justice et l'équité soient mieux observées en Turquie, en Perse, chez le Mogol, que dans les républiques de Hollande, de Venise, et dans l'Angleterre même; je ne vois pas qu'on y commette moins de crimes, et que les hommes, intimidés par la grandeur des châtiments, y soient plus soumis aux lois.

«Зато я вижу, что в этих государствах источник несправедливостей и

притеснений - само государство.

Я нахожу даже, что там монархи - это воплощение закона - меньше

являются господами своей страны, чем во всех других местах.»

je remarque, au contraire, une source d'injustice et de vexations au milieu de ces mêmes Etats.

je trouve même le prince, qui est la loi même, moins maître que partout ailleurs.

«… когда насильственная верховная власть бывает сметена, ни у кого уж не оказывается достаточно авторитета, чтобы восстановить ее;»

…quand une fois l'autorité violente est méprisée, il n'en reste plus assez à personne pour la faire revenir;

«…в таких государствах никогда не бывает мелких бунтов, а ропот недовольства сразу переходит в восстание;»

…il ne se forme point de petite révolte, et qu'il n'y a jamais d'intervalle entre le murmure et la sédition;

«…малейший случай вызывает великий переворот, часто совершенно неожиданный как для тех, кто производит его, так и для тех, кто является его жертвами.»

… le moindre accident produit une grande révolution, souvent aussi imprévue de ceux qui la font, que de ceux qui la souffrent.

Lettre LXXXI

«Он в равной мере и основатель и разрушитель империй; во все времена являл он миру свое могущество, во все эпохи был он бичом народов.»

il est également le fondateur et le destructeur des empires; dans tous les temps, il a donné sur la terre des marques de sa puissance; dans tous les âges, il a été le fléau des nations.

Lettre LXXXIV

«Будь я государем, мне было бы приятнее основать такое учреждение, чем выиграть целых три сражения. Там везде чувствуется рука великого монарха.»

J'aimerais autant avoir fait cet établissement, si j'étais prince, que d'avoir gagné trois batailles: on y trouve partout la main d'un grand monarque.

Заключение

В ходе данной работы мы изучили творчество Шарля Луи Монтескье. В первой главе мы рассмотрели его философские взгляды, а также влияние, оказанное философским эссе “О духе законов” на развитие философской мысли во Франции XVIII века.

Вторую главу данной работы мы посвятили переводам произведений Монтескье на русский язык, а также рассмотрели использование общественно-политической лексики в оригинале философского романа “Персидские письма” и ее перевод на русский язык.

Творчество Монтескьё-просветителя, который боролся против феодальных установлений за права и свободу человека, оказало сильное воздействие на французских философов и писателей XVIII в., и в частности на дальнейшее развитие жанра романа.

И ныне, спустя более чем два столетия, идеи Монтескье не утратили своего плодотворного потенциала. Одни обращаются к его наследию, чтобы найти подтверждение своим мыслям, другие не устают его ниспровергать.

Библиография

1. Кузнецов В. Н., Мееровский Б.В., Грязнов А. Ф. Западно-европейская философия 18 века Москва: "Высшая школа", 1986.

2. Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955.

3. Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. Т. 1-11. М., 1952–1956.

4. Длугач Т.Б. Философия французского Просвещения XVIII в. // История философии: Запад – Россия – Восток. Кн. 2. М., 1996.

5. Нарский И.С. Западноевропейская философия XVIII века. М., 1973.

6. Проблемы Просвещения в мировой литературе. М., 1970.

7. Тураев С.В. Спорные вопросы литературы Просвещения // Проблемы Просвещения в мировой литературе. М., 1970.

8. Азаркин Н.М. Монтескье. М., 1988.

9. Баскин М.П. Монтескье. М., 1965.

10. Азаркин Н.М. Учение Монтескье о разделении властей// Правоведение., 1982 №1.

11. Кечекъян С.Ф. Политические и правовые взгляды Монтескье// Советское государство и право., 1955 №4.

12. Примаковский А. П. О русских переводах произведений Монтескье // Вопросы философии., 1955. № 3.

13. Плавинская Н. Ю. Переводы сочинений Монтескье в России в XVIII в. // Культура эпохи Просвещения. М., 1993.

14. История русской переводной художественной литературы: Древняя Русь. XVIII век. Том 1. Проза. СПб., 1995.

15. Нерсесянц В.С. Право и закон. Из истории правовых учений. – М.: Наука, 1983.

16. Козлихин И.Ю. История политических и правовых учений. Новое время: от Макиавелли до Канта. Курс лекций. – СПб.: Юридический центр Пресс», 2001.

17. Андреев Л.Г.История французской литературы. Н.П.Козлова М.,1987.

18. Артамонов С. Д. История зарубежной литературы XVIII в. М., 1978.

19. Асмус В. Ф. Историко-философские этюды. М., «Мысль», 1984.

20. Бахмутский В. Я. История зарубежной литературы. XVIII в. М., 1987.

21. Волгин В. Развитие общественной мысли во Франции XVIII в. М.,1958.

22. Неустроева Р. М. История зарубежной литературы XVIII в. Самарина М., М., 1974.

23. Жирмунская Н. А. История зарубежной литературы XVIII в.

24. Плавскин, М.В. Разумовская, И.В. Ступников, А.А. Чамеев, М.,1999.

25. Анисимова И.И., История французской литературы С.С. Макульский, М., 1986.

26. Монтескье Ш. Персидские письма М., 1976.

27. Пуришев Б.И. Хрестоматия по зарубежной литературе Ю.И. Божор, М., 1973.

28. Шайтанов И. О. История зарубежной литературы М., 2001.

29. Штейн А.Л. История французской литературы М.Н. Чернеем, М., 1988.

30. Тимофеев Л. И., Словарь литературоведческих терминов М., 1974.

31. Семенова С. Г. Философский роман Монтескье М., 1972.

32. Кривушина Е. С. Французская литература XVII-XX веков М., 1997.

33. Артамонов С. Д. Персидские письма Монтескье. М., 1956.

34. Ковалевский М.М. Дух законов/О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I пол. ХХ века). – М.: Прогресс-Традиция, 2000.

35. Althusser L. Montesquieu. La politique et 1'histoire. Paris, 1959.

36. Арон Р. Этапы развития социологической мысли. – М: Прогресс – Политика, 1993.

37. Ильберт К. Монтескье//Журнал министерства юстиции, 1904. № 7.

38. Монтескье Ш.Л. О духе законов. – М.: Мысль, 1999.

39. Чичерин Б.Н. Политические мыслители.

Приложение

Библиография русских переводов произведений Монтескье

Произведения Монтескье пользовались в России заслуженным вниманием, они широко распространялись как в оригинальных, так и в переводных изданиях, много комментировались, оказывали большое прогрессивное влияние. Некоторые произведения французского мыслителя на протяжении истекших двух столетий переводились на русский язык по нескольку раз.

В XVIII в. в России "Персидские письма" Монтескье переводил Антиох

Кантемир, однако, его перевод не сохранился. В переводе Федора Поспелова "Персидские письма" были опубликованы в 1789 г., а в 1792 г. в двух частях вышли в свет в переводе Ефима Рознотовского. Отрывки из писем печатались в русских журналах уже с 1782 г., так, например, "Письмо Узбека к Мирзе в Испагань" помещено в журнале "Утра" за 1782 г.

В XIX в. "Персидские письма" вышли в издании "Библиотека европейских писателей и мыслителей" (1884 - 1885). Позднее письма были изданы Павлом Первовым в серии "Пантеон литературы" (Спб., 1892 г.), затем - в издательстве Л. Ф. Пантелеева (Спб., 1892 г.). Известно, что переводом "Писем" Монтескье занимался В. М. Гаршин. В XX в. "Персидские письма" были изданы только после Великой Октябрьской социалистической революции, в 1936 г. в Москве.

Труд Монтескье "Размышления о причинах величия и падения римлян" издан в России в переводе Алексея Поленова под названием "Размышления о причинах величества Римского народа и его упадка" (Спб., 1769 г.). Затем в 1893 г. - под названием "Рассуждения о причинах возвышения и упадка Римлян" (с подробными примечаниями по истории и римским древностям В. И. Безобразова-Монигетти).

Первый русский перевод произведения Монтескье "О духе законов" был выполнен по поручению Академии наук В. Крамаренковым и издан под названием "О разуме законов, сочинение господина Монтескюия". В начале этой книги, выдержавшей два издания (т. I, Спб, 1775 и 1801 гг.) помещено "Разрешение Разума законов, сочиненное господином Даламбертом, служащее к продолжению похвалы господину Монтескюию".

В университетской типографии у Н. И. Новикова были изданы "Рассуждения на Монтескиеву книгу о разуме законов или уроки всеобщей юриспруденции, преподаваемые в императорском Московском университете" (М. 1782 г.). В 1809 - 1814 гг. в Москве и Санкт-Петербурге Дмитрием Языковым был издан в четырех частях перевод этого произведения Монтескье под названием "О существе законов". В 1839 и 1862 гг. в переводе Е. Корнеева была дважды опубликована первая часть этого труда под названием "Дух законов, творение знаменитого французского писателя де Монтескю".

В книге А. Фуллье "Отрывки из сочинений великих философов", переведенной с французского П. Николаевым в 1895 г., помещены следующие отрывки из произведения "О духе законов": I. Об отношениях законов к различным существам. II. Положительные законы. III. Демократическое правительство. IV. Жизненные принципы различных правительств. Необходимость добродетели в демократии. V. Предрассудки чести составляют опору монархического правительства. VI. Добродетель в демократических государствах. VII. Деспотизм. VIII. Теория разделения трех властей (законодательной, исполнительной и судебной). IX, Рабство. X. Суровость наказаний и ее неудобства. XI. О дуэли.

Отрывки из книги "О духе законов" помещены также в монографии Л. Сореля "Монтескье", переведенной с французского М. Г. Васильевским (Спб., 1898, стр. 180 - 207).

В издании Л. Ф. Пантелеева в 1900 г. вышел в свет перевод "О духе  законов" под редакцией А. Г. Горнфельда со вступительной статьей М. М.

Ковалевского. Полное название этого перевода: "О духе законов или об отношениях, в которых законы должны находиться к устройству каждого правления, к нравам, климату, религии, торговле и т. д., к чему автор прибавил новые исследования о законах римских, касающихся исследования, о законах французских и о законах феодальных".

В 1924 г, перевод отрывка из сочинения Монтескье "О духе законов" - "О

законах вообще" - был помещен в "Книге для чтения по истории философии" (т. I).

Многие произведения Монтескье, менее известные, чем упомянутые, также привлекли к себе внимание русских читателей XVIII - XX столетий.

В 1769 г. в переводе С. Башилова был издан сборник произведений

Монтескье, куда вошли: "Лисимах", "Разговор Силлы с Евкратом", "Опыт о вкусе в делах естества и искусства". Затем "Лисимах" в переводе С. Башилова был переиздан в 1800 г. в Петербурге. В 1770 г. вышла в свет книга "Храм Книдийский г. Монтескиеу, оставшийся отрывок брачной песни Императору Галлиену". Это произведение было опубликовано также в 1804 г. в Москве под названием "Храм Венеры на острове Книде".

"Разговор Силлы с Евкратом" (в переводе кн. Ф. Н. Голицына) опубликован также в "Опыте трудов Вольного Российского собрания при Императорском Московском университете" (1783, часть VI).

"Арсас и Исмения, восточная повесть из сочинений Монтескюи", появившаяся впервые в 1787(8) г. в переводе Николая Страхова, была затем опубликована под названием "Арзас и Исмения, сочинение Монтескю" в переводе Егора Чиляева в 1810 г.

В 1803 г. в Москве был издан перевод с французского сочинения г. Жерарда "О вкусе (в трех частях) с приобщением рассуждений о том же предмете Д’Аламберта, Вольтера и Монтескио".

"Опыт о вкусе в произведениях природы и художеств, или рассуждение о причинах удовольствий, которые возбуждают в нас произведения разума и изящных художеств, из сочинений г-на Монтескье" был издан в переводе А. Воейковой в 1805 г.

"Почтительнейшее заявление инквизиторам Испании и Португалии" Монтескье было напечатано издательством "Правда" в Варшаве в 1906 г.

 Подборка высказываний "Из "Мыслей" Монтескье" опубликована в "Библиотеке европейских писателей и мыслителей" в 1885 г.

Имеются свидетельства о широком распространении среди русских читателей XIX в. переводов произведений Монтескье. Сочинения Монтескье находились во многих частных библиотеках России наряду с произведениями Вольтера, Дидро и других французских "вольнодумцев".