Учебное пособие: Современные разработки в психологии

СОДЕРЖАНИЕ

ПСИХОЛОГИЯ В БОРЬБЕ ЗА МИР

В. А. Кольцова, Т. А. Нестик, В. А. Соснин

Психологическая наука в борьбе за мир: задачи и направления исследований.

ПСИХОЛОГИЯ И ОБЩЕСТВО

В. Ф. Петренко, В. В. Кучеренко, А. П. Вяльба

Психосемантика измененных состояний сознания (на материале гипнотерапии алкоголизма).

ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ

С. К. Нартова-Бочавер

Теория приватности как направление зарубежной психологии.

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Л. М. Соснина

Тенденции исследований справедливости в зарубежной социальной психологии.

КОГНИТИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Н. П. Ничипоренко, В. Д. Менделевич

Феномен антиципационных способностей как предмет психологического исследования.

ПСИХОЛОГИЯ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ РАЗЛИЧИЙ

Е. Д. Гиндина, С. Б. Малых, М. М. Лобаскова

Генетические и средовые факторы поведенческих и эмоциональных трудностей у близнецов подросткового возраста.

МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

А. П. Пахомов

Проблема осмысленности психологических измерений.

ДИСКУССИИ

В. М. Русалов

Психологическая зрелость: единая или множественная характеристика?

Т. В. Корнилова

К проблеме полипарадигмальности психологических объяснений (или о роли редукционизма и пристрастиях в методологии психологии).

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА

А. Ш. Тхостов

Формирование патологических форм зависимости (попытка психологического анализа романа "Господа Головлевы").

НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

Т. И. Артемьева

Итоговая научная сессия Института психологии РАН.

В. М. Львов, С. М. Леньков

Научно-практическая конференция по проблемам понимания человека и социума в изменяющейся России.

НАШИ ЮБИЛЯРЫ

Вячеславу Алексеевичу Бодрову - 75 лет

Борису Андреевичу Душкову - 75 лет

КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ

Г. М. Зараковский

Рецензия на книгу В. А. Бодрова "Психологический стресс: развитие и преодоление"

Е. А. Климов, Т. П . Скрипкина

Рецензия на книгу "Познание человека человеком" (под редакцией А. А. Бодалева, Н. В. Васиной).

Хроника

15, 59, 100, 110

ВНИМАНИЕ!

В N 3, 2006 г., в статье Е. Р. Слободской, Г. Г. Князева, М. В. Сафроновой "Краткая форма личностного опросника (ЛОА-К) и ее использование для оценки риска употребления психоактивных веществ" следует читать:

Таблица 4. Результаты множественной регрессии показателей приспособленности на социально-демографические характеристики и шкалы ЛОА-К (с. 100);

Таблица 5. Результаты множественной регрессии показателей потребления психоактивных веществ на социально-демографические характеристики и шкалы ЛОА-К (с. 101).

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ НАУКА В БОРЬБЕ ЗА МИР: ЗАДАЧИ И НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ

Автор: В. А. КОЛЬЦОВА, Т. А. НЕСТИК, В. А. СОСНИН

В. А. Кольцова*, Т. А. Нестик**, В. А. Соснин***

* Доктор психологических наук, зам. директора Института психологии РАН, Москва

** Кандидат философских наук, научный сотрудник лаборатории социальной психологии, там же

*** Кандидат психологических наук, старший научный сотрудник лаборатории истории психологии и исторической психологии, там же

В работе представлен обзор направлений исследований психологической науки, способствующих обеспечению мирного функционирования и разрешения конфликтов в современном обществе. Рассмотрены психологические аспекты глобальных вызовов XXI века, в первую очередь, терроризма как основной угрозы стабильному существованию мирового социума. Обозначено формирование и становление нового направления исследований - психологии мира.

Ключевые слова: стабильное функционирование общества, социальное самочувствие, агрессия, насилие, конфликты, глобализация, терроризм, психология мира, миротворческая функция психологической науки.

Психологическая наука как отрасль знания, предметом которой является изучение поведения и психологических характеристик индивидуальных и групповых субъектов, по своей социальной сущности ориентирована на формирование нравственно зрелой личности и организацию стабильного и продуктивного функционирования социума. В этом состоит ее основная гуманистическая направленность и вклад в решение проблем сохранения мира.

Можно выделить два аспекта реализации психологией ее миротворческой функции. Первый связан с опосредованным вкладом психологии в борьбу за мир - через формирование личности, характеризующейся гуманистическими ориентациями и установками, осознанием ценности личности вообще, ориентированной на позитивное восприятие других людей и построение отношений с ними на основе принципов понимания и принятия. Второй аспект проявляется в непосредственном решении психологией научных и практических задач, направленных на предотвращение угрозы стабильному и мирному существованию человеческой цивилизации.

Основной целью работы является выделение и обзор основных направлений психологических исследований, выполняемых в русле рассматриваемой проблемы, и раскрытие их базовых ориентации. Главный акцент сделан на проблеме реагирования психологической науки на стержневые тенденции социальных процессов, происходящих в мировом сообществе в начале третьего тысячелетия - глобализацию и международный терроризм.

1. НАПРАВЛЕНИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ, СПОСОБСТВУЮЩИЕ НЕНАСИЛЬСТВЕННОМУ ФУНКЦИОНИРОВАНИЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СООБЩЕСТВ

Следует отметить, что практически все направления психологии в той или иной степени вносят вклад в реализацию миротворческой функции психологии. В числе этих направлений необходимо, в первую очередь, выделить психологию личности. Начиная с классических зарубежных работ У. Джемса, К. Левина, А. Маслоу, К. Роджерса, В. Франкла, Э. Фромма, а также отечественных исследований психологии личности в трудах К. А. Абульхановой-Славской, Б. Г. Ананьева, А. Ф. Лазурского, Б. Ф. Ломова, В. М. Мясищева, К. К. Платонова С. Л. Рубинштейна и др., это направление было ориентировано на развитие нравственно зрелой личности, ее самореализацию, разработку психологического инструментария, позволяющего осуществлять психокоррекцию межличностных, групповых и межгрупповых отношений. В русле этого направления был разработан важный в практическом плане принцип для объяснения и понимания проблем регуляции социального поведения, включая и социальные конфликты. Согласно этому принципу, наиболее эффективный подход к преодолению межличностной

Статья подготовлена в соответствии с решением ЮНЕСКО о провозглашении Всемирного дня борьбы науки за мир и развитиеи межгрупповой напряженности и социальных конфликтов состоит в анализе и изменении установок их субъектов по отношению к самим себе, а не в поиске решений, опирающихся только на внешние факторы и причины.

Специфичными по направленности исследуемых объектов, но решающими те же задачи, являются области психологии, в которых изучаются проблемы агрессивного и девиантного поведения, выявляются их причины и разрабатываются способы воздействия на личность с целью уменьшения агрессивности. К этому направлению непосредственно примыкает медицинская психология и особенно работы по преодолению последствий посттравматического стресса у жертв насилия и других преступлений. Психологические исследования в этой области наиболее интенсивно проводятся в последние два десятилетия. Их актуальность и прикладное значение возрастают по мере усиления агрессивных проявлений и развития терроризма, как в нашей стране, так и в мировом сообществе. Включение этой проблематики в русло академических исследований представляет собой реакцию психологической науки на запросы социума. История их становления в нашей стране связана с образованием в 1993 г. в Институте психологи РАН лаборатории психологии посттравматического стресса и психотерапии (руководитель - к.п.н. Н. В. Тарабрина). Основным направлением научной деятельности лаборатории является изучение последствий переживания людьми экстремальных ситуаций (военных, антропогенных, стихийных, преступных и др.), с которыми они сталкиваются в процессе своей жизнедеятельности, и оказания им адекватной психотерапевтической помощи. В настоящее время есть основание говорить о формировании самостоятельной отрасли науки - психотравматологии, предметом исследования которой является широкий спектр психических состояний, охватываемых понятием посттравматического стресса. Введение этого понятия в международный классификатор психических заболеваний, в соответствии с которым работают и клиницисты, и психологи, интенсифицировало исследования в этой области, а их значимость непрерывно увеличивается в связи с растущим количеством жертв травматического стресса. Усилия отечественных психологов, предпринимаемые в этой области в сотрудничестве с психологами других стран, подробно освещены в работе Н. В. Тарабриной [13], в которой представлен обзор итогов и перспектив исследований посттравматического стресса на пороге третьего тысячелетия.

Следующим направлением исследований, связанным с реализацией миротворческой функции психологической науки, является психология групповых и межгрупповых отношений. Исследования межгрупповых отношений возникают на рубеже XIX-XX вв. в связи с анализом феноменов межгрупповой враждебности и этноцентризма (Г. Лебон, У. Макдугалл, У. Самнер). Систематические исследования в этой области начинают проводиться в послевоенный период. Разработка проблемы межгрупповых отношений имеет исключительное значение как для теории социальной психологии, так и для практики социального управления общественными процессами, в том числе, социальными конфликтами. Одной из ведущих в современных исследованиях межгрупповых отношений является концепция социальной идентичности [41,42], а в этнической психологии - социокультурной или национальной идентичности. Проблема самоопределения занимает центральное место в исследовании и практической реализации задач формирования личности и групп, их взаимоотношений и взаимодействия [12]. Она связана с построением гражданского общества и вопросами осуществления национальной политики. Важность изучения закономерностей и механизмов социальной идентификации заключается прежде всего в том, что она обеспечивает включение индивидов и групп в систему социальных отношений и межгрупповых взаимодействий [43]. В настоящее время концепция социальной идентичности становится одним из основных объяснительных механизмов для понимания психологических причин, условий и последствий феномена терроризма, а также основанием для разработки возможных путей и способов борьбы с данным явлением [34].

Следствием развития исследований в этой области является возникновение двух направлений психологической науки - конфликтологии и политической психологии - которые непосредственно ориентированы на реализацию ее миротворческой функции, решая задачи урегулирования противоречий и конфликтов и обеспечения ненасильственного функционирования общества.

В социальной психологии конфликты исследуются как специфический вид общения и феномен группового взаимодействия. Эта проблематика рассматривается также в ряде других направлений психологии - в психологии организации и управления, этнической и педагогической психологии и т.д. Интерес к ней обусловлен социальной значимостью данного феномена, его негативным влиянием на функционирование социальных общностей. Формирование конфликтологии как относительно самостоятельного направления исследований в западной социальной психологии начинается с конца 40-х - начала 50-х гг., в отечественной - с середины 70-х гг. прошлого века (работы Н. Гришиной, В. Соснина, Н. Фрыгиной и др.).

Как в зарубежной, так и российской психологической науке при изучении конфликтов акцент делался на выяснении причин конфликтного поведения, построении их объяснительной теории, однако недостаточно внимания уделялось разработке эффективных средств и методов разрешения и урегулирования конфликтов. С конца 1970-х гг. ситуация начала постепенно меняться. Возрос интерес к теории и практике разрешения конфликтов и к процедурам, которые могли бы продуктивно применяться для их разрешения. Появились альтернативные методы решения споров в судебной практике, учебные программы по разрешению конфликтов в университетах и колледжах, научные журналы, специально посвященные проблеме конфликта и методам его разрешения, а также стратегии посредничества и проблемно-ориентированным методам на разных уровнях переговорного процесса при разрешении региональных и международных конфликтов. Исчерпывающий обзор и анализ состояния исследований конфликтов и практики в западной психологической науке представлен в четырехтомной монографии Дж. Бертона [23], а также в трехтомном сборнике "Конфликты: Теория и практика разрешения" [3].

В настоящее время изучение конфликтов - это динамично развивающееся междисциплинарное направление, объединенное под названием "конфликтология", осуществляемое как на теоретическом, так и на прикладном уровнях. Психологическая наука в этих исследованиях занимает одно из центральных мест. О широте и масштабе прикладной ориентации исследований конфликтов дает представление международный справочник организаций, занимающихся вопросами урегулирования конфликтов в разных регионах мира [7].

Психологи совместно с представителями других областей знания постоянно принимают участие в практическом урегулировании регионально-территориальных, этнополитических и иных конфликтов в различных регионах мира. В качестве основного способа урегулирования конфликтов используется практика посредничества, включая проблемно-ориентированные методы, Т-групповые методы, методы "дипломатии второго пути" (привлечение к переговорному процессу известных политиков, дипломатов, общественных деятелей). Подробный обзор деятельности психологов в этом направлении во второй половине XX в. содержится в ряде работ отечественных и зарубежных авторов (см., например, [11, 23]). Подтверждением эффективности практической работы психологов в решении этих задач является, в частности, серия Т-групповых семинаров по урегулированию затяжного конфликта между Кенией, Эфиопией и Сомали, а также в Северной Ирландии, проведенных в 1960 - 70-х годах Л. Дуубом с коллегами [27 - 29]. Аналогичные методы использовались также М. Лэйкином, А. Бенджамином и А. Лэви при урегулировании конфликтного противостояния на Ближнем Востоке между евреями и арабами [17, 32]; Р. Блэйком с коллегами - для разрешения конфликтов в организациях [18]; К. Роджерсом с коллегами - в серии семинаров, проведенных в 1960 - 80-е гг. [38]. Указанные идеи и подходы нашли практическое применение и в урегулировании конфликтов на постсоветском пространстве (об этом см. [1]).

Политическая психология как самостоятельное направление исследований начала формироваться в 1960-е г.г, как реакция научного сообщества на угрозу ядерного уничтожения и ознаменовалась выходом в свет в начале 1970-х гг. книги "Руководство по политической психологии" под редакцией Дж. Кнутсона [30], образованием "Международного общества политической психологии" и изданием журнала "Политическая психология". Исследования в этой области направлены, в первую очередь, на изучение процессов формирования политических установок и действий индивидуальных и групповых субъектов с целью предотвращения деструктивных явлений в области социально-политической жизни [37].

Цель психологов, работающих в этом направлении, состояла в том, чтобы сблизить позиции исследователей и практиков, непосредственно принимающих политические решения, обеспечить применение психологических знаний для объяснения национальных и международных проблем политики и управления политическими процессами. Социальные психологи внесли определенный вклад в разработку проблем разрешения международных конфликтов и ведения переговоров, а также использование математико-игровых методов анализа для принятия решений в реальной политической практике. В рамках этого направления исследовались проблемы политической социализации и формирования политических убеждений личности. В частности, в целях объяснения политической социализации и мобилизации сил различных протестных движений, особенно в последние десятилетия XX в., изучался рост политического сознания групп меньшинств. В отечественной психологической науке начало разработки политической психологии датируется 1980-ми гг. и представлено серией работ С. К. Рощина, в первую очередь, его монографией [7]. В настоящее время исследования в области политической психологии продолжают интенсивно развиваться, а их прикладная значимость возрастает в связи с глобализацией мира и угрозами международного терроризма.

2. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И МЕЖДУНАРОДНОГО ТЕРРОРИЗМА

Поскольку основной угрозой миру в современных условиях общественного развития является международный терроризм, представляется оправданным подробнее рассмотреть психологические аспекты этого системного феномена.

Несмотря на то, что терроризм существовал на протяжении всей истории человечества, до последнего десятилетия он не являлся самостоятельным предметом психологического исследования. Внимание психологов привлекал не столько терроризм как политическое и социально-психологическое явление, сколько личность террориста и мотивы совершения теракта. В зависимости от теоретических оснований они объяснялись нарциссической агрессией, социопатией, стремлением к власти, утратой смысла жизни, переживанием собственной беспомощности, фрустрацией и т.д. (см. [35, 36] и др.).

Полученные в исследованиях данные позволяют представить симтомокомплекс индивидуально-личностных качеств, характеризующих террориста: агрессивность, депрессивные состояния, чувство вины, приписывание себе и другим недостатка мужественности, эгоцентризм, крайняя экстраверсия, потребность в риске и принадлежности к группе, поиск сильных ощущений.

Определенные шаги сделаны в исследовании мотивов совершения террористических актов. Так, теория когнитивного диссонанса подчеркивает роль такого фактора, как вовлеченность индивида в террористическую деятельность: чем более длительным является пребывание человека в составе террористической группы, тем более возрастает его стремление найти идейные оправдания справедливости своих поступков. В русле концепций социального научения рассматривается роль механизмов подкрепления, социализации и когнитивных искажений в личности преступника (моральное самооправдание, занижение величины ущерба и т.д.), направленных на сохранение положительной самооценки (см. [16] и др.). Наконец, известно, что на включение индивида в террористическую деятельность влияет трезвый расчет, субъективная оценка возможных рисков и выгод. Наибольшую роль эта рациональная составляющая играет в криминальном сообществе и, особенно, в политическом терроризме [26].

Изолированность террористических групп от остального сообщества определяет особенности их внутригрупповой динамики. С одной стороны, отсутствие или нарушение межгрупповой коммуникации способствует формированию негативной стереотипизации и предрассудков, группового фаворитизма и межгрупповой дискриминации при интерпретации действий "своих" и "врагов". С другой стороны, изолированность группы и постоянная угроза преследований усиливают сплоченность, групповое давление и конформность, влияние лидера на остальных членов группы. Это приводит к развитию феноменов "группового мышления": групповой поляризации, размыванию ответственности, недооценке последствий, сдвигу к риску, "туннельному видению". Наконец, необходимость конспирации делает непроницаемыми границы группы изнутри: тот, кто покидает группу, угрожает безопасности остальных ее членов и подвергается преследованию. Указанные внутригрупповые факторы ослабляют внешнее социальное влияние, оказываемое на членов террористических групп со стороны близких родственников и "значимых других".

Глобальный характер террористической угрозы, рост числа и масштабности терактов ставят психологическую науку перед необходимостью изучения терроризма как социально-психологического явления. Предметом анализа становятся не столько непосредственные исполнители террористических актов (хотя проблематика мотивации террористической деятельности остается в сфере внимания), сколько психологические механизмы воздействия терактов на их жертв и общество в целом (в особенности, анализ посттравматических расстройств и поиск путей и способов снятия этих состояний), а также социальные и культурные истоки терроризма.

Жертвой современного терроризма становится все общество, а не только отдельные социально-политические группы, на которые направлена террористическая активность. Ожидание новых терактов и связанные с этим острые аффективные переживания оказывают более травмирующее воздействие на психологическое состояние населения, чем уже осуществленные теракты, ужесточая тем самым психологические последствия террористических действий ([8, 13, 39]. Сочетание анонимности террористической угрозы, непредсказуемости террористических атак, массовости их жертв с чувством неконтролируемости собственной судьбы и личной уязвимости дестабилизирует общество.

На макроуровне основными предпосылками терроризма являются факторы, связанные с переходным состоянием сообщества [5, 34]. К ним относятся низкий статус социальной группы, отсутствие у его членов надежды на социально-экономическое благополучие в рамках своей группы, разрушение традиционной системы ценностей, аномия общества. На личностном уровне в качестве факторов активизации террористической активности выступают: фрустрация, кризис культурной идентичности, переживание несправедливости в ходе социально-культурного сравнения.

Важной психологической особенностью современного глобального терроризма является его сетевая природа, отсутствие его локализации, единого центра, из которого направляется террористическая деятельность во всем мире (члены террористических сообществ часто знают лишь одного связного или связаны друг с другом через Интернет).

Как представляется, базовыми причинами усиления международного терроризма в современном мире являются социально-культурные противоречия, "цивилизационный разлом мира". Политико-экономический раскол мира на богатые и беднейшие страны, усиленный существенными различиями в восточном и западном миросозерцаниях, является "питательной почвой" для формирования образа врага во всех террористических сообществах. Поэтому акции одних террористов могут стать сигналом для других, несмотря на отсутствие координации их действий неким единым центром. Рост ксенофобии вызывает чувство "второсортности" у этнических меньшинств и расширяет число потенциальных сторонников и участников террористической деятельности. Таким образом, теракт замыкает порочный круг, подкрепляя убеждение террористов в справедливости их действий и отсутствии легальных путей изменения ситуации, создавая ложное чувство осмысленности, исторической значимости их жизни и смерти, причастности к национальному героико-террористическому пантеону.

Проблематика терроризма в отечественной психологической науке начала интенсивно исследоваться с начала 1990-х гг. прошлого века. Своеобразной отсчетной точкой в истории ее развития является "круглый стол" "Психологи о терроризме", организованный в 1994 г. журналами "Государство и право" и "Психологическим журналом", в котором приняли участие психологи с различными профессиональными интересами. На "круглом столе" были обсуждены разные аспекты этого феномена и связанные с этим практические задачи специалистов. Главное, что было зафиксировано на этой встрече, - обоснование системности и сложности этого социального феномена. Было признано, что терроризм имеет этнические, религиозные, социально-экономические и идеологические причины. Его основу составляют осознание несправедливости в распределении мировых экономических ресурсов, традиция насилия, существование экстремистских групп, слабость политического руководства стран, эрозия доверия к существующей власти и глубокие разноглася элит. Начиная с этого периода, возрастает интенсивность проведения теоретических и прикладных исследований в данной области; проблема терроризма становится предметом активного профессионального обсуждения. Отечественные психологи включаются в международные исследовательские проекты, в частности, принимают участие в постоянно действующей международной конференции "Мировое сообщество против глобализма, преступности и терроризма" (2004), организаторами которой являются Всемирный антикриминальный и антитеррористический форум, Национальный антикриминальный и антитеррористический фонд (Россия) и Комитет Государственной Думы РФ по безопасности. К числу значимых событий в жизни психологического сообщества последних лет, направленных на предотвращение террористической угрозы, можно отнести также участие психологов в ряде междисциплинарных форумов, организованных Институтом психоанализа, возглавляемого д.п.н. М. Решетниковым, а также в работе конференций, проводимых по инициативе правоохранительных органов, "круглый стол" "Терроризм в современном мире" (2005) в журнале "Вопросы философии" [14] и др.

В связи с нарастанием в современном мире процессов глобализации представляется оправданным анализ социально-психологических аспектов этого геополитического и экономического феномена в связи с проблемой международного терроризма.

Глобализм и глобализация чаще всего понимаются как "объективный процесс прогрессивного развития" человеческой цивилизации вообще, включающий растущую интеграцию мира, создание единого экономического и информационного пространств. Причем, имплицитно подразумевается, что единственной "правильной" моделью интеграции является идейно-ценностная парадигма западной цивилизации. По сути, речь идет о формировании единого финансово-политического центра управления миром. Этот процесс в целом ориентирован, во-первых, на полную унификацию всех сторон жизни людей с тотальным контролем над ними через систему информационных технологий; во-вторых, что особенно важно, на целенаправленное ослабление и ограничение национальных суверенитетов и традиционных культурных укладов жизни отдельных стран. Хотя можно говорить и о других аспектах влияния глобализации на жизнь современных сообществ.

Признавая объективность интеграционных мировых процессов, оценивать их однозначно положительно, по меньшей мере, наивно. Сильные государства "золотого миллиарда" используют глобализацию как инструмент своего господства и "взламывания" всех охранных барьеров более слабых государств - финансово-экономических, территориальных, национально-культурных. Следствием глобализации является усиление конкуренции между представителями разных культур, которые не принимают друг друга не просто в силу различного отношения к проблемам власти и экономической безопасности, но и в связи с кардинальными различиями в их образе жизни.

Два года назад Дж. Буш объявил "модернизацию" исламского мира и его "переустройство" в соответствии со шкалой ценностей и приоритетов западной цивилизации одной из стратегических целей США. Большинство политических, экономических и религиозных элит стран исламского мира отдают себе отчет, что в этой глобальной конкуренции один из главных ударов будет наноситься по Исламу как его главной цементирующей духовной основе. Поэтому цивилизационная экспансия западного мира во главе с США для многих стран, не входящих в "золотой миллиард", и особенно стран исламского мира, с точки зрения восприятия ими ситуации в мире, оценивается как аналог цивилизационного терроризма. Таким образом, притязание группы государств на доминирование в мировом сообществе становится психологической почвой для возникновения ненависти и мести, особенно при соответствующем идеологическом и религиозно-фанатическом оформлении, а так называемый исламский терроризм - это лишь одна из форм проявления этих чувств и одно из их следствий.

Если говорить о ситуации в нашей многонациональной стране, то она во многом схожа с ситуацией со странами исламского мира. Россия - страна с многовековыми традициями коммунитарной культуры. Принципы коллективной взаимопомощи, следования нравственным нормам православия или ислама, приоритета целого над частным заложены в архетипах всех основных коренных народов нашего Отечества. Поэтому "слом" традиционной национальной жизни народов нашей страны, ориентация российской власти на "встраивание" в систему глобального, западного сообщества с присущим ему приоритетом индивидуалистических ценностей жизни вызывает у подавляющей массы населения нигилистические умонастроения. На этой основе возникают противоречия между этническими группами по признаку "крови", социально-культурным и религиозным основаниям, так как в кризисных ситуациях именно эти параметры выступают на первое место в межэтнических взаимодействиях. Соответственно, русский этнос как государствообразующий становится основным "козлом отпущения" для других этнонациональных образований, ответственным, с их точки зрения, за все, что происходит в стране. Это питает сепаратистские настроения со стороны ряда этнокультурных меньшинств, в том числе - террористические тенденции внутри страны. Ситуация усугубляется тем, что и в составе русского этноса возрастает прослойка людей, особенно среди молодого поколения, убежденных в ущемленности русского народа, что проявляется в неадекватных реакциях части молодежи на экспансию этнической миграции других этнокультурных групп, росте ксенофобии и обострении противостояния по этническим признакам.

Известно, что вооруженные конфликты возникают по нескольким традиционным основаниям: во-первых, борьба за власть, территорию и ресурсы; во-вторых, отстаивание своих национально-культурных приоритетов, включая национальную и религиозную идентичность и государственность. Последние факторы по силе воздействия на консолидацию масс, наций и народов имеют первостепенное значение.

Специфика ситуации на современном этапе состоит в том, что большинство стран не способно вести военные действия традиционными способами. Арабские страны, да и подавляющее число других стран с коллективистической идентификацией, не обладают адекватной военной организацией и не могут противостоять современному военному потенциалу западных государств. Вместе с тем многие страны арабского мира обладают большим экономическим потенциалом. Эта ситуация объективно толкает многих лидеров арабского мира на асимметричный ответ вызовам западной цивилизации. И международный терроризм является одним из таких экстремальных ответов.

Констатация необходимости совместных усилий цивилизованного мира в борьбе с терроризмом, "не имеющим своего лица и национальности", как представляется, страдает определенной декларативностью. Очевидно, например, своеобразие исламского "фундаменталистского терроризма". Между тем "национальная окраска" этой разновидности терроризма не признается представителями евро-американской цивилизации. Пока еще не стал предметом анализа и осмысления основной идейный тезис исламских фундаменталистов - представление о том, что их борьба, прежде всего, направлена против национальных и религиозных притеснений со стороны западного мира. И в этой борьбе ими признается допустимым использование любых средств, включая и террористическую деятельность.

До настоящего времени в академических кругах России, Европы и Америки, в международных организациях и дипломатических ведомствах разрабатываются различные модели разрешения конфликтов. Причем эти модели предлагаются для обществ и государств, культура и традиции которых не только существенно отличаются, а вообще несопоставимы с культурой и традициями разработчиков. Неудивительно, что подобные "мирные инициативы" многими лидерами мусульманского мира воспринимаются как принуждение к следованию чужеродным моделям. Они могут выполняться (с внутренним сопротивлением) политическими элитами мусульманских стран, но не народами. Поэтому возникает ощущение, что, говоря о проблеме международного терроризма, мы пытаемся анализировать и ликвидировать ужасные следствия, но не основания этого явления. Причины же ускользают от нашего внимания. Более того, мы как будто не хотим их видеть.

В этой связи представляется оправданным формирование в научном сообществе в целом и в психологическом, в первую очередь, методологического подхода к анализу процесса глобализации и международного терроризма с позиции столкновения цивилизаций. Необходимо признать, что фанатичный исламский фундаментализм, культивирующий пренебрежение к смерти и нетерпимость к иноверцам, и как следствие исламский международный терроризм является лишь фасадным проявлением этого столкновения [8].

На первый план в связи с этим выдвигаются следующие принципиальные вопросы: может ли вообще какой-либо народ смириться с негативной внешней оценкой своей культуры и традиций и принять ее? Как "нецивилизованный" по западным меркам народ-изгой будет реагировать на угрожающе-увещевательные предложения отказаться от своей национальной суверенности, амбиций, приверженности собственным идеалам, от своих представлений о чести, справедливости, достоинстве.

Необходимо открыто признать, что уверенность в страстном желании "всего прогрессивного человечества" присоединиться к западным ценностям и европейской культуре - это миф и трагическое заблуждение. Специалисты в этой области все чаще говорят о необходимости учета национальных архетипов, специфики истории страны, особенностей национальных традиций и местных ритуалов [8].

Там, где западный мир видит государство с современной экономикой и процветанием демократических свобод, рядовой исламский террорист видит совсем другое: безбожие и разврат, непреодолимый контраст роскоши и нищеты, взяточничество и беззаконие. Именно эти пороки европейской секуляризованной цивилизации "эксплуатируются" фундаменталистами. А идейно-религиозное оформление экспансии этой "продажной" цивилизации лидерами и "кукловодами" террористической активности придает ей некий сакральный оттенок и составляет основу ее расширения.

Все сказанное ни в коей мере не означает попытки оправдания международного терроризма как борьбы за свои национальные интересы. Представленные рассуждения позволяют подойти к осмыслению проблемы международного терроризма с разных системных оснований.

Человеческая цивилизация должна преодолеть тенденции доминирования одной цивилизационной парадигмы над другой, в ином случае трудно ожидать каких-либо существенных сдвигов в усилиях мирового сообщества в решении проблем международного терроризма. По-видимому, следует признать, что чем дольше развитие человеческой цивилизации будет двигаться в направлении однополярного мира, тем быстрее евангельские предсказания об апокалипсисе превратятся в кошмарную ночь заката человеческой цивилизации. Этим определяется актуальная необходимость осмысления смены модели мирового развития и организации глобального межкультурного диалога.

3. ПСИХОЛОГИЯ МИРА КАК НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ XXI в

Завершение XX столетия, в котором ежегодно велось по 15 - 25 войн, не привело к снижению актуальности проблемы сохранения мира. Анализ психологической литературы показывает, что по сравнению с 1980-ми гг., исследования 1990-х и 2000-х гг. значительно меньше затрагивают проблематику психологических причин и последствий ядерной угрозы, но в значительно большей степени направлены на изучение межэтнических отношений (прежде всего, межнациональных стереотипов и этноцентризма) и методов разрешения конфликтов [19]. Рост числа конфликтов и терроризма послужил толчком к формированию психологии мира как самостоятельного направления в современной психологической науке. Она получила институциональное оформление в Американском психологическом обществе на 48-й секции "Общество изучения мира, конфликта и насилия". Регулярно проводятся международные симпозиумы, посвященные вкладу психологии в укрепление мира, ежеквартально выходит журнал "Мир и конфликт: Журнал психологии мира". Психология мира имеет своей целью "разработку теорий и практических подходов, направленных на предотвращение и ослабление как прямого, так и структурного насилия, она способствует ненасильственному разрешению конфликтов и защите социальной справедливости" [24, с. 7]. Основными направлениями исследований в этой области являются изучение психологических механизмов прямого и структурного насилия, исследование эффективности различных методов его сдерживания, миротворчества и развития культуры мира. Психологию мира можно рассматривать и как научное направление, опирающееся на собственную теоретическую платформу, которая включает несколько ключевых положений, и как сообщество психологов, занимающихся конфликтологической проблематикой [24].

Во-первых, ее представители выступают за системный подход к изучению причин и последствий насилия как на макро -, так и на микроуровнях, изучению как прямого, так и структурного, скрытого насилия, а также его культурных оснований. Под прямым насилием понимается физический или психологический ущерб, нанесенный одним или несколькими лицами (сообществами, государствами) другим лицам (сообществам, нациям). Это могут быть "этнические чистки", взрыв Мирового торгового центра и башен-близнецов, нападение на школу в Беслане. В отличие от прямого, структурное насилие осуществляется в неявной форме безличными социальными институтами общества. К нему относятся бедность, эксплуатация детского труда, дискриминация женщин, рабство, ограничение свободы слова, разрушение природных ресурсов, отрицание этнической и культурной идентичности.

Во-вторых, серьезной критике подвергается культурная универсальность подходов и технологий, сложившихся в западной психологии конфликта. Подчеркивается роль культурного контекста, идентичности и социальных норм, как в формировании конфликтов, так и в их разрешении. Профессиональные стандарты академического сообщества, система производства, передачи и применения научного знания нечувствительны к не-западным, традиционным формам разрешения конфликтов (таким, например, как совет старейшин, совместная молитва, покаяние, ритуалы примирения), не позволяют использовать опыт и знания местных сообществ о различных факторах мира и насилия. Переход западных психологов с позиции экспертов в позицию учеников, способных учиться у других культур, будет способствовать предотвращению ущерба, наносимого от "повального" использования западных социальных технологий в обществах, которые не "исповедуют" западных индивидуалистических и материалистических ценностей [21].

В-третьих, растет понимание, что в долгосрочной перспективе наиболее эффективны ненасильственные методы разрешения конфликтов и устранение социокультурных предпосылок насилия, то есть развитие культуры мира, основанной на ценностях ненасилия, соблюдения прав человека, равенства, свободы, толерантности, солидарности, сохранения природных ресурсов [30].

В-четвертых, ответом на вызовы XXI в. должно стать переосмысление роли психологии и психологов в борьбе с насилием. Задачей психологии становится: 1) опровержение биологического детерминизма в объяснении войн и неравенства; 2) прояснение различий между конфликтом и насилием, а также убеждение общества в неизбежности и естественности конфликтов; 3) опровержение легитимности насилия на всех уровнях общества; 4) содействие ненасильственному восстановлению справедливости; 5) восстановление коммуникации между конфликтующими сторонами; 6) превращение борьбы за справедливость и мир в одну из центральных проблем психологии. Развитие диалога в самом психологическом сообществе, знакомство западных психологов с работами национальных психологических школ, поддержание международных партнерских отношений между психологическими ассоциациями и научными центрами также должно способствовать развитию культуры мира. Призывая перенести внимание и усилия с симптомов насилия на его истоки, представители психологии мира выделяют четыре основные причины терроризма (хотя вполне понятно, что реально таких причин значительно больше).

Во-первых, это тяжелые условия жизни: голод, неравенство и болезни, процветающие в странах третьего мира и противопоставляющие их "богатому Западу" [40]. Во-вторых, базовая потребность в безопасности [25], субъективная оценка условий существования как опасных для жизни - своей собственной, своей семьи и своего сообщества. Страх перед угрозой существованию может быть нереалистичным и толкать потенциальных террористов, правительственных чиновников и общество на несимметричный ответ. Так, борьба США с "осью зла" может создать иллюзию безопасности внутри страны, но при этом сделать оправданной террористическую деятельность в глазах населения тех стран, на территории которых ведутся антитеррористические и военные операции. В-третьих, это потребность в независимости, способности самостоятельно принимать решения относительно собственной жизни, свободы и счастья. Как правило, терроризм развивается в странах, где существенно и массово нарушаются человеческие права. В-четвертых, потребность в общественном уважении, в признании своей этнической, культурной и религиозной идентичности. Подчеркнем еще раз, что выделенные базовые причины терроризма - это не оправдание террористической деятельности, а призыв к системному подходу в анализе проблемы.

Очевидно, что одна лишь борьба против террористов, уничтожение их баз и лидеров не способны устранить глубинные истоки терроризма. Миротворческие военные операции (peacekeeping) могут сдержать войну и предотвратить часть терактов, но сдерживание конфликтов не ведет к установлению мира. Переговорный процесс (peacemaking) затрагивает лишь некоторые из аспектов конфликта (например, представительство партий католиков и протестантов в ирландском парламенте), но не устраняет его глубинных причин (второсортное положение католиков в Ирландии на протяжении нескольких столетий). Психология мира выступает за переход от миротворчества к строительству мира (peacebuilding), основным психологическим механизмом которого являются эмпатия и понимание, развитие способности сторон встать на точку зрения друг друга. Психологи могут внести серьезный вклад в борьбу с терроризмам через проведение Т-групп и кросскультурных семинаров в зонах этнических конфликтов, организацию совместных культурных программ в рамках "дипломатии второго пути", расширение программ международного академического обмена, развитие ценностей культуры мира в школах и повышение кросскультурной компетентности молодежи.

4. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

В целом, как показал краткий обзор усилий психологического сообщества в решении проблем современного терроризма, психологическая наука - и отечественная, и мировая - наряду с усилиями специалистов других общественных дисциплин, стремится адекватно реагировать на глобальные вызовы третьего тысячелетия. Она может предложить мировому сообществу ряд решений многих социальных проблем, включая проблему терроризма [33]. В настоящее время крепнет понимание того, что природа войны, которую объявило мировое сообщество международному терроризму, является в том числе и психологической.

Исходя из этого западные психологи выдвигают предположение, что психологическая наука начинает играть главную роль в решении проблем противодействия вызовам третьего тысячелетия. Например, Американская психологическая ассоциация, реагируя на события 11 сентября 2001 г., образовала в своей структуре подкомиссию по реагированию психологической науки на вызовы терроризма [33]. Основная цель этого органа - в координации усилий психологического сообщества, разработке мер и способов участия психологов в решении практических проблем реагирования на угрозы и последствия террористических действий. Конечно, такая претензия представляется преувеличением.

Вместе с тем, как показал проведенный анализ, данные из областей политической и кросскультурной психологии, психологии мира, разрешения конфликтов, психологии религии, военной психологии, психологии преступности, психологии социальной справедливости действительно могут использоваться для практической реализации миротворческой функции психологической науки.

Психологическая наука может реагировать на вызовы международного терроризма по следующим направлениям:

* обеспечение общих знаний и экспертиз в таких сферах, как отбор и подготовка персонала, работающего в области обеспечения проблем борьбы с терроризмом;

* объяснение формирования террористических установок, предубеждений, фанатизма, гетеростереотипов;

* работа с жертвами актов насилия и терроризма;

* формирование в мировом сообществе культуры мира и развития межкультурного диалога;

* выработка гуманистических установок и ориентации личности.

В целом, психологическая наука всегда позиционировала себя в обществе, как вид социальной деятельности, ориентированной на обеспечение нормального, ненасильственного функционирования социума, реагируя на его социальные запросы в исторической перспективе. Представляется, что психологическая наука может и обязана занять одно из ведущих мест в решении глобальных вызовов XXI в., затрагивающих существование человеческой цивилизации.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Гостев А. А., Соснин В. А., Степанов Е. М. На путях становления отечественной конфликтологии // Психол. журн. 1996. Т. 17. N 2. С. 110 - 130.

2. Ениколопов С. М., Лебедев С. В., Бобосов Е. А. Влияние экстремального события на косвенных участников // Психол. журн. 2004. Т. 25. N 6. С. 73 - 81.

3. Конфликты: теория и практика разрешения. Опыт зарубежных исследований / Под общ. ред. Е. Ю. Садовской, И. Ю. Чупрыниной. Алматы - М.: Конфликтологический центр, Центр конфликтологии института социологии РАН, 2002. Т. 1 - 3.

4. Мировое сообщество против глобализации, преступности и терроризма (2-я Международная конференция) // Всемирный Антикриминальный и Антитеррористический Форум. М.: Изд-во "Экономика", 2002.

5. Паин Э. А. Социальная природа экстремизма и терроризма // Общественные науки и современность. 2002. N4. С. 113 - 124.

6. Психологи о терроризме: "круглый стол" // Психол. журн. 1995. Т. 16. N 4. С. 37^8.

7. Разрешение и предупреждение конфликтов в СНГ // Международный справочник организаций. Алматы, 2002.

8. Решетников М. М. Особенности состояния, поведения и деятельности людей в экстремальных ситуациях с витальной угрозой // Психология и психопатология терроризма. Гуманитарные стратегии антитеррора / Под ред. М. М. Решетникова. СПб.: Восточноевропейский институт психоанализа, 2004.

9. Рощин С. К. Политическая психология // Психол. журн. 1980. Т. 1. N 1. С. 141 - 156.

10. Рощин С. К. Западная психология как инструмент идеологии и политики. М.: Наука, 1980.

11. Соснин В. А. Урегулирование и разрешение конфликтов: проблема посредничества в прикладной исследовательской практике Запада // Психол. журн. 1994. Т. 15. N 5. С. 130 - 143.

12. Соснин В. А. Культура и межгрупповые процессы: этноцентризм, конфликты и тенденции национальной идентификации // Психол. журн. 1997. Т. 18. N 1. С. 50 - 60.

13. Тарабрина Н. В. Основные итоги и перспективные направления исследований посттравматического стресса / Психол. журн. 2003. Т. 24. N 4. С. 5 - 18.

14. Терроризм в современном мире. Опыт междисциплинарного анализа (материалы "круглого стола") // Вопросы философии. 2005. N 6. С. 3 - 36.

15. Bandura A. Aggression: A social learning analysis. En-glewood Cliffs-NJ.: Prentice Hall, 1973.

16. Bandura A. Moral disengagement in the perpetration of inhumanities // Personality and Social Psychology Review. 1999. V. 3. P. 193 - 209.

17. Benjamin A., Levi A. Minefilds in Intergroup Conflict Resolution: The Sdot Yam Workshop // Journ. Applied Behavioral Science. 1979. V. 13. N 4. P. 507 - 519.

18. Blake R., Mouton J., Solma R. The Union-management intergroup laboratory: Strategy for resolving intergroup conflict // Journ. Applied Behavioral Science. 1965. V.I. N2. P. 25 - 57.

19. Blumberg H.H. Peace psychology after the Cold War: A selective review // Genetic, Social and General Psychology Monographs. 1998. V. 124. N 1. P. 5 - 37.

20. Blumberg H.H. Understanding and dealing with terrorism: A classification of some contributions from the behavioral and social sciences // Peace and Conflict: Journ. of Peace Psychology. 2002. V. 8. N 1. P. 3 - 16.

21. Brenes A., Wessells M. Psychological contributions to building cultures of peace // Peace and Conflict: Journal of Peace Psychology. 2001. N 7. P. 99 - 107.

22. Burns R.B. The Self-concept: Theory, measurement, development and behavior. Longman-L. -N.Y., 1979.

23. Burton J., Dukes F. Conflict series. San-Francisco, 1900. V. 1^.

24. Christie D. J., Wagner, R. V., Winter D. D. (Eds). Peace, conflict, and violence: Peace psychology for the 21st century. Upper Saddle River, N.J.: Prentice Hall, 2001.

25. Christie D. J. Reducing direct and structural violence: The human needs theory Peace and Conflict: Journal of Peace Psychology. 1997. N 3. p. 315 - 332.

26. Crenshaw M. The psychology of terrorism: An agenda for 21st century // Political psychology. V. 21. P. 405 - 420.

27. Doob L. (ed.). Resolving Conflict in Africa. Haven Conn.: Yale Univ. Press. 1970.

28. Doob L., Folts W. The Belfast Workshop // Journ. of Conflict Resolution. 1973. V. 17. N 3. P. 489 - 512.

29. Doob L., Folts W. The Impact of a workshop upon grass-ruts leaders in Belfast Journ. of Conflict Resolution. 1974. V. 18. N2. P. 237 - 256.

30. Gerstein L., Moeschberger S. Building Cultures of Peace: An urgent task for counseling professionals // Journ. of Counseling & Development. 2003. V. 81. N 1. P. 115 - 120.

31. Handbook of political psychology / Ed. J. Knutson. San Francisco, 1973.

32. Lakin M. Interpersonal encounter: Theory and practice in sensitivity training. N.Y.: McGraw-Hill, 1972.

33. Levant R., Barbanel L., DeLeon P. Psychology's response to terrorism // Understanding terrorism: psychological roots, cosequences, and interventions / Eds. F. Moghaddam, A. Marrsella. Wash.: American Psychological Association, 2004. P. 265 - 282.

34. Moghaddam F.M. Cultural preconditions for potential terrorist groups: Terrorism and societal change // Understanding terrorism: Psychological roots, consequences and interventions / Eds. F. Moghaddam and A. Marsella. Wash.: American Psychological Association, 2004. P. 103 - 117.

35. Morf G. Terror in Quebek. Toronto, 1970.

36. Pearlstein R.M. The mind of a political terrorist. Wilmington: Scholarly Resources, 1991.

37. Political Psychology // The Encyclopedic dictionary of psychology. Basil Blackwell Publishers Limited. Oxford, 1983. P. 372 - 373.

38. Rogers С . Steps toward Pease, 1948 - 1986//Counseling and Values. 1986. V. 32. N 1. P. 12 - 75.

39. Sederer L., Ryan K., Rubin J.F. The psychological impact of terrorism: policy implications // International Journ. of Mental Health. 2003. V. 32. N 1. P. 7 - 19.

40. Staub E. Genocide and killing: Their roots and preventions // Peace, conflicy and violence: Peace psychology for 21^st century / Eds. D.R. Christie, R.V. Wagner, D.D. Winter. N.J.: Prentice Hall, 2001. P. 76 - 86.

41. Tajfel H. Human groups and social categories: Studies in social psychology. Cambridge: Univ. Press, 1981.

42. Tajfel H., Turner I. An integrative theory of intergroup conflict / The Social psychology of intergroup conflict / Eds. W.G. Austin, S. Worchel. Monterey (Call.): Brooks-Cole, 1978. P. 1 - 43.

43. Triandis H. Culture and social behavior. McGraw-Hill, 1994.

44. Understanding terrorism: Psychological roots, consequences and interventions / Eds. F. Moghaddam, A. Marsella. Wash.: American Psychological Association, 2004.

45. Wagner R., Long K.R. Terrorism from a peace psychology perspective // Understanding terrorism: Psychological roots, consequences and interventions / Eds. F. Moghaddam, A. Marsella. Wash.: American Psychological Association, 2004. P. 207 - 220.

PSYCHOLOGICAL SCIENCE IN ITS STRUGGLE FOR PEACE: TASKS AND LINES OF INVESTIGATIONS

V. A. Kol'tsova*, T. A. Nestik**, V. A. Sosnin***

* Sc.D (psychology), deputy director of Psychological Institute ofRAS, Moscow

** PhD, research assistant, laboratory of social psychology, the someplace

*** PhD, senior research assistant, laboratory of history of psychology and historical psychology, the same place

A review of investigation lines in psychology contributed to ensuring of peaceful functioning and conflicts' resolving in the present-day society is presented in the article. XXI-st century's global challenges and terrorism, in the first place, as the main threat for peaceful socium stable existence are considered. Formation and coming-to-be of a new approach - peace psychology is emphasized.

Key words: society stable functioning, social health, aggression, violence, conflicts, globalization, terrorism, peace psychology, peacemaking function of psychological science.

ХРОНИКА

На заседании Диссертационного совета Д 002.016.02 при Институте психологии РАН состоялась защита диссертации "Структура уверенности и когнитивные стили", представленной на соискание ученой степени кандидата психологических наук по специальности 19.00.01 - общая психология, психология личности, история психологии Головиной Еленой Владимировной (научный руководитель - канд. психол. наук И. Г. Скотникова).

В психологическом конструкте "уверенность" выделены когнитивная и личностная составляющие; в когнитивной составляющей различаются уровни знаний и сенсорный. Выявлено, что личностная уверенность положительно связана с уверенностью в знаниях и не связана с уверенностью в сенсорных суждениях.

Полученные данные послужили основой для составления психологических портретов уверенных людей: уверенный в сенсорных впечатлениях человек - импульсивен, способен к быстрому обучению, склонен выявлять скорее различия, нежели сходства в объектах и явлениях; уверенный в знаниях человек выявляет скорее сходство, чем различия, группирует объекты на основании четких высокообобщенных категориальных признаков, умеет преобразовывать ситуацию; уверенный в себе человек выстраивает целостную картину ситуации на уровне глубинных закономерностей, обладает достаточно низким уровнем тревоги, относительно независим от окружения, быстро обучается и осваивает новое, тщательно обдумывает ситуацию до принятия решения.

В факторной структуре психологического конструкта "уверенность" выделены три фактора - интеллектуальный, эмпирический и контролирующий стили уверенности. Описаны психологические профили лиц, относящихся к соответствующим стилям уверенности.

На основании сконструированного автором комплекса методик может проводиться диагностика уверенности как личностной характеристики и как состояния, также диагностика уверенности в принятии решения для выявления сверх- или недостаточной уверенности с последующей ее коррекцией. Теоретические и практические результаты исследования могут быть применены для разработки тренингов уверенного поведения, создания коррекционных и развивающих программ личностного развития взрослых.

С 18 по 20 октября 2006 г. в Курске состоится Всероссийская научно-практическая конференция "Психологическая помощь учащейся молодежи в современном изменяющемся мире".

Предварительная программа конференции включает пленарное заседание и работу в секциях по 8 направлениям:

1. Проектирование развивающих социальных сред.

2. Социально-психологическое обеспечение профильного обучения в школе.

3. Профилактика наркозависимости среди учащейся молодежи.

4. Организация психологической помощи детям из регионов Чернобыльского следа.

5. Формирующий эксперимент и проблема подготовки молодежных лидеров.

6. Формирование установок толерантного поведения.

7. Образ будущего как регулятор социального самоопределения учащейся молодежи.

8. Включенность психологической помощи в деятельность социальных структур региона.

Предусмотрена работа двух круглых столов. Состоятся вечерние лекции, мастер-классы.

Адрес оргкомитета: 305000, Россия, Курск, ул. Радищева, 33, к. 149, кафедра психологии КГУ.

Телефон: (4712) 56 - 80 - 64.

Факс: (4712) 56 - 84 - 61 (Коршкова Лидия Ивановна).

E-mail: kursk-psychol@narod.ru

Веб-сайт: http://www.geocities.com/gazetka/con-ference.php

С 19 по 20 октября 2006 г. в Петрозаводске будет проводиться межвузовская научно-практическая конференция, посвященная 20-летию факультета дошкольной и социальной педагогики и психологии ГОУ ВПО Карельского государственного педагогического университета. Тема конференции: "Ребенок в современном обществе: психолого-педагогические аспекты развития, воспитания и обучения детей".

К участию в конференции приглашаются преподаватели, научные сотрудники, аспиранты, специалисты различных сфер психолого-педагогической деятельности. В рамках работы конференции планируется: пленарные, научно-практические и стендовые доклады участников конференции, секционная работа по направлениям. Формирование секций будет осуществляться на основе заявленных тем докладов и сообщений.

Адрес оргкомитета: Россия, 185035, г. Петрозаводск, просп. Ленина, 29, КГПУ, факультет дошкольной и социальной педагогики и психологии, Терентьевой Надежде Павловне.

Телефон: 8 (8142) 774 - 581.

Факс: 8 (8142) 783 - 029.

E-mail: preschool@hkspu.karelia.ru

С 13 по 15 ноября 2006 г. консорциум "Социальное здоровье России" совместно с Институтом психологии РАН и Психологическим институтом РАО проводят Всероссийскую научно-практическую конференцию "Социальное партнерство психологии, культуры, бизнеса и духовное возрождение России", посвященную 15-летию консорциума.

Направления работы конференции включают пленарные заседания и секции по следующим темам:

1. Проблемы организации и содержания психологической и психосоциальной помощи в учреждениях социального обслуживания (территориальные центры социальной помощи семье и детству; центры медико-социальной и социально-педагогической реабилитации несовершеннолетних, социальные приюты, психологические центры).

2. Актуальные проблемы психологических служб образовательных учреждений.

3. Организация и содержание деятельности социальных психологических служб армейских подразделений и служб социальной психологической реабилитации участников и жертв военных конфликтов, стихийных бедствий и катастроф.

4. Содержание, методы и задачи современной российской психологии бизнеса и организационной психологии.

5. Роль культуры и средств массовой коммуникации в социальном оздоровлении современного российского общества.

ПСИХОСЕМАНТИКА ИЗМЕНЁННЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ

Автор: В. Ф. ПЕТРЕНКО, В. В. КУЧЕРЕНКО, Ю. А. ВЯЛЬБА

(На материале гипнотерапии алкоголизма)

В. Ф. Петренко*, В. В. Кучеренко**, Ю. А. Вяльба***

* Член-корреспондент РАН, профессор, зав. лабораторией общения и психосемантики МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва

**Научный сотрудник той же лаборатории, психотерапевт, гипнолог

***Врач-психотерапевт, Москва

Описывается трансформация образа Я, социальных стереотипов и установок в ходе гипнотерапии у больных алкоголизмом. Гипнотерапия осуществлялась методом сенсомоторного психосинтеза и включала 10 сеансов. До начала работы с пациентами и после ее окончания методами психосемантики проводился опрос пациентов и строились семантические пространства, описывающие динамику образа Я и ряда социальных стереотипов-типажей. Исследование показало позитивную динамику самочувствия и самовосприятия пациентов и позволило высказать гипотезу об "аффинном" характере трансформации их семантического пространства в ходе гипнотерапии.

Ключевые слова: психосемантика, измененные состояния сознания, гипнотерапия, образ Я, аффинные преобразования.

Настоящая статья посвящена описанию изменений социально-психологических установок больных алкоголизмом в ходе их лечения с помощью гипнотерапии. Такая направленность исследования связана с системным характером трансформации личности.

Алкоголизм, как, впрочем, и иная наркозависимость, представляет собой комплекс медико-биологических, личностных и социально-биологических нарушений и дезадаптации, в котором причинно-следственные связи образуют сложные "петли" и "кольца" обратных связей, в результате чего алкоголь из катализатора иллюзорной самоактуализации и антистрессора превращается в разрушителя организма и личности. Говоря об иллюзорной самоактуализации, мы опираемся на работы СБ. Братуся [1, 2] и К. Г. Сурнова [25], описавших завышенную самооценку алкоголика в момент опьянения ("я все могу", "я все знаю"), иллюзию социальной значимости ("я тебя уважаю", "ты меня уважаешь") и теплоты общения ("давай поцелуемся"). Алкоголь демократично объединяет людей разного возраста и статуса ("алкогольная компания"), снимает робость, неуверенность в общении ("за столом никто у нас не лишний").

Рассматривая действие алкоголя как антидепрессанта, сошлемся в первую очередь на эксперименты с крысами. Постоянно действующий фактор стресса (ток, пропускаемый через клетку с животными) отчасти купировался алкоголем. Крысы, получавшие алкоголь, легче переносили негативное воздействие (больший процент выживания), чем животные контрольной группы, находившиеся в сходных условиях, но не получавшие алкоголя. Таким образом, алкоголь выступал антистрессором, позволяющим выжить в неблагоприятных условиях.

Эта закономерность легко переносится и на человека как существо биологическое, и можно полагать, что одна из основных причин провала антиалкогольной компании в период перестройки в нашей стране состояла в недоучете воздействия алкоголя как антистрессора, снимающего на время последствия социального напряжения. Стрессовые факторы социальной жизни в перестроечную эпоху остались и даже возросли, а государственная политика в ограничении выпуска алкогольной продукции привела к резкому росту самогоноварения и использования разного рода суррогатов. Тем не менее горбачевскую антиалкогольную компанию, оказавшуюся неэффективной в первую очередь с экономической точки зрения, нельзя считать полностью провальной, так как ряд демографов склонны связывать кратковременное увеличение продолжительности жизни в нашей стране (в конце 80-х прошлого века) именно с государственной политикой ограничения производства и потребления алкогольной продукции.

Как антистрессор, алкоголь - это также средство "внутренней эмиграции", бегства в измененные состояния сознания от невыносимой или бессмысленной жизни: "Мы от самих себя хотим на миг уйти, и только потому к хмельному склонны зелью" (О. Хайям).

Мозг человека в норме вырабатывает эндоморфины - своеобразные гормоны радости и активации. Алкоголь активирует и усиливает их выработку. При алкоголизме происходит перестройка организма, меняется биохимический состав крови и мозг уже не может самостоятельно вырабатывать кортикоиды без воздействия внешнего фактора -алкоголя. Как в стране Зазеркалья Л. Кэрролла - чтобы оставаться на месте, надо все время бежать, так и алкоголику для поддержания относительно комфортного состояния требуются частые внешние "вливания", выступающие своего рода наркологическими костылями дряхлеющего организма. При этом постоянные, массированные дозы алкоголя разрушают печень, отравляют токсинами мозг, ведут к его деградации. Сужаются кругозор человека, его интересы. Снятие жизненных и житейских проблем в состоянии алкогольного опьянения лишь временно и иллюзорно и к тому же оттягивает их решение, а накопление нерешенных проблем создает объективные трудности, не говоря уже о том, что часто в измененных состояниях сознания, вызванных алкоголем, человек не способен управлять своим поведением и может совершать неадекватные действия и даже преступления.

Мы полагаем, что сами по себе измененные состояния сознания [11,12,20] являются одной из его форм, характеризующейся изменением способов категоризации (себя, других людей, мира) и переходом от понятийных форм к эмоционально окрашенному языку образов и символов (по типу сновидного). Измененные состояния сознания, по-видимому, не несут (с точки зрения человеческой культуры) заведомо позитивную или негативную окраску. Понятие, как кристаллизация общественно выработанного человечеством опыта, держит наше сознание в узде социальной нормативности, и невыполнение этических норм вполне доступно самосознанию того, кто их нарушает. То есть он, как отмечают представители церкви, вполне осознанно выбирает сторону добра или зла. В измененных состояниях сознания рефлексия ослаблена, хотя и возможна (см. [24]), и то, что непосредственно переживается человеком в измененных состояниях сознания, в каком-то плане воздается ему за предыдущие поступки и мысли, выражает своего рода "кармическую причинность".

Так, во время холотропного дыхания (см. [7]) катарсически выплескиваются неотреагированные эмоции и аффекты (отсюда и необходимость ситтера, наблюдающего за тем, чтобы человек в измененном состоянии сознания не навредил сам себе). Кто-то переживает агрессивные видения и лупит кулаками воображаемого противника, кто-то испытывает эротические переживания, кто-то созерцает бездонность звездного неба и слезы благоговения выступают на его глазах, и т.д. В измененных состояниях сознания достигается некоторое раскрепощение, отстранение от стандартов, стереотипов культуры и движение к большей спонтанности, эмоциональной насыщенности (через состояние хаоса к творчеству).

Измененные состояния сознания достигаются различными психотехниками - от поста, медитации и молитвы, сенсорной депривации (затворничество) до динамических медитаций; чтение мантр вращающегося молитвенного барабана у буддистов; круговые движения танца дервишей в суфизме; ритмическое раскачивание молящихся иудаистов; танцы шамана и ритуальные пляски африканцев; экстаз вакханалий древних римлян и ритуальный секс тантрических культов индусов. Измененные состояния сознания не являются чем-то экстраординарным, присущим только религиозной практике. Рок-концерты и спортивные состязания притягивают тысячи "паломников" на огромные стадионы и в залы в значительной степени благодаря переживаниям измененных состояний сознания: ритмическая музыка и эффект многотысячной толпы людей, испытывающих подобные переживания, вызывают (через эмоциональное заражение и деперсонализацию) измененные состояния сознания. В то же время концентрация внимания на поплавке у рыбака, услада слуха путника звонким журчанием горного ручейка также могут вызвать у них измененные состояния сознания.

Измененные состояния сознания практикует не только религия или мистика с их высоким движением духа навстречу божественному, их эксплуатируют и тоталитарные политические системы с массовыми военными парадами, помпезными похоронами вождей, истерикой обличительных судебных процессов и торжественными массовыми собраниями, вызывающими деперсонализацию и призванными интегрировать людей в единую гомогенную массу.

Наконец, наиболее простой способ вхождения в измененные состояния сознания - это применение алкогольных, галлюцинаторных и других наркотических веществ. Практически любая человеческая цивилизация использовала в своей культуре те или иные наркологические вещества. Перебродивший виноградный сок и дурманящий напиток сома, полученный перегонкой пищевой спирт, галлюцинаторные грибы и листья коки, сок опиумного мака или вытяжка кактуса, дымок листьев табака или пыльцы конопли - все эти вещества встречаются в ритуальных или религиозных практиках, как и их более слабые аналоги: кофе, чай, кумыс, вошедшие в бытовой пищевой рацион. Психиатры XIX в. даже предлагали классифицировать цивилизации, исходя из доминирующей для данной цивилизации формы наркотика. Так, если алкоголь, стимулирующий в первую очередь эмоциональные переживания, широко использовался в практике средиземноморских, а затем и общеевропейских цивилизаций, а галлюцинаторные грибы применялись в северных варяжских и южноамериканских индейских цивилизациях, то опиумный мак, вызывающий чувственные оргазмические переживания, был распространен в цивилизациях Южной и Восточной Азии с их склонностью к культуре пассивного созерцания и расслабленности.

Наркотическое вещество, являясь средством релаксации и вхождения в измененные состояния сознания, из союзника "по путешествию к иным мирам" легко становится господином, тиранически подавляющим личность потребляющего их человека, и делает его полностью зависимым от наркотика. "В поте лица своего будешь добывать хлеб свой насущный", - гласит Библия. Измененные состояния, вызванные наркотиком, - дармовой суррогатный "хлеб", испеченный на энергии, взятой взаймы у организма. Он не дает психологическую силу (энергию), а истощает ее резервы, предназначенные для творчества и духовного поиска, ведет личность к деградации и тупику [23].

Для лечения алкогольной и наркотической зависимости широко используются разного рода суггестивные техники, основанные на гипнозе (см. [3 - 6, 13, 15, 16, 26, 28]).

Практика лечения алкогольной наркозависимости, разработанная Ю. А. Вяльбой и В. В. Кучеренко [10], основана на замещении негативного опыта измененных состояний сознания на позитивный. По разработанной ими методике гипнотерапии травмирующие переживания, тревога, подавленность вытесняются высокопозитивными эмоциями радости, эстетическими переживаниями, вызванными медитативными образами величественных гор, безбрежного океана, звездного неба. На гипнотических сеансах у пациентов вызывают не только (как в методе кодирования Довженко) резко негативные переживания, связанные с потреблением алкоголя (например, они "видят" собственное разлагающееся тело, отвратительно пахнущее алкоголем, что вызывает у них отвращение к спиртному и активирует работу иммунной системы, направленной на выживание), но и позитивные (как на лечебных гипнотических сеансах Вяльбы и Кучеренко), стимулирующие выброс эндоморфинов (гармонов радости) в кровь: пациенты "купаются" в волнах эфира, наблюдая с высоты Землю, "созерцают" ночное небо с мириадами звезд и "путешествуют" в иные миры, трудно описуемые на земном языке. Близкие технологии работы с воображением используют американские психологи в рамках когнитивной психотерапии (см. [9, 29, 30]). Действие массированных положительных эмоций улучшает физическое состояние пациентов, меняет их самооценку, видение собственного будущего и жизненных перспектив. Если непосредственно перед лечением пациенты ориентированы на стабилизацию жизненной ситуации (алкоголизация вредит отношениям в семье и на работе, поэтому они дают согласие на участие в гипнотических сеансах чаще всего под угрозой распада семьи и увольнения с работы), то к концу лечения у многих из них возникают новые планы и перспективы. Личностные изменения пациентов в ходе психотерапии дают основания полагать, что трансформируется система "базовой философии жизни пациента", включающая глубинные представления о доброжелательности-враждебности окружающего мира и значимости собственного Я (см. [17]).

Новаторским приемом психотерапевтической практики работы с алкоголиками и наркоманами является метод сенсомоторного психосинтеза, разработанный В. В. Кучеренко в рамках психосемантического подхода к измененным состояниям сознания [10,20]. Этот метод позволяет вводить в гипнотическое состояние практически всех пациентов, не дифференцируя их по гипнабельности. Ведь и шаманы при камлании предварительно не отбирают наиболее гипнабельных соплеменников, а работают со всеми участниками, достигая группового эффекта. Суть метода сенсомоторного психосинтеза заключатся в том, что гипнотизер (суггестор) последовательно и поэтапно формирует целостный интермодальный иллюзорный образ, "привязываясь" к наличным переживаниям пациента. Например, ставя задачу вызвать галлюцинаторный образ иллюстрированного журнала, для того чтобы пациент прочитал вслух его содержание, гипнотизер сначала обращает внимание пациента на наиболее простые сенсорные ощущения, такие, как тяжесть собственных рук, "держащих" толстый, объемный журнал. Наиболее просто вызываемое переживание тяжести дополняется ощущением глянцевой твердости дорогой обложки журнала. Пациента просят провести рукой по глянцевой поверхности воображаемого журнала и вводят тем самым проприоцептивные переживания и моторику в формирование иллюзорного образа. "Включив" моторику, можно теперь попросить пациента перелистать страницы журнала и описать картинки и фотографии, которые он "видит" там. Возникают зрительные образы, и пациент уже погружен в иллюзорную реальность, комментируя то, что он "видит". Для полноты иллюзорной реальности гипнотизер актуализирует ощущения различной модальности. Например, зрительный образ морских волн дополняется шумом прибоя, криками чаек, а брызгипены ощущаются пациентом вкусом соли на губах, запахом морских водорослей.

При групповой гипнотерапии окружающие люди и предметы могут вводиться как компоненты иллюзорной ситуации. Например, внушение пациенту, что он находится в ресторане, приводит к тому, что он начинает воспринимать других пациентов как посетителей этого ресторана. Погрузившиеся в трансовое состояние пациенты ведут себя согласно своему типовому представлению о "посетителях ресторана". Они опустошают бокалы и рюмки с воображаемым алкоголем, раскачиваются на стуле в такт воспринимаемой ими "музыки" или сами горланят песни, выступая "подсадными утками" и заражая своим состоянием других пациентов.

В ходе формирования иллюзорного образа методом сенсомоторного психосинтеза можно выделить следующие феноменологические трансформации:

- стадия "когнитивного видения". При гипнотическом внушении пациент еще не воспринимает объект, но доподлинно "знает", что он присутствует и находится от него на некотором расстоянии (например, до "стакана с соком" можно дотянуться и взять его в руки);

- стадия "слайдового видения". Внушаемый объект воспринимается как плоскостной, как образ объекта на киноэкране. Затем следует переход от плоскостных образов к объемным, "с глубиной";

- стадия "перцептивной конкуренции". Последовательное видение то "иллюзорного" гипнотического образа, то непосредственно физического (например, пациент "видит" то костер, то линолеум, покрывающий пол палаты, но затем сам линолеум начинает пузыриться и остается только костер);

- расширение гипнотического видения. Гипнотизер отталкивается от образа костра, освещающего окружающую поляну, и обращает внимание пациента на звуки, например доносящийся издалека рев льва. И вот уже пациент наблюдает прайд львов, вышедших семейством из высокой травы, на которую бросают отблески языки пламени костра;

- феномен "телепатического видения". Пациенту кажется, что образы, внушаемые гипнотизером, возникают у него еще до того, как он слышит его речь. То есть слова гипнотизера начинают восприниматься пациентом как комментарий к уже увиденному.

Рассмотрев динамику феноменологических трансформаций суггестивного внушения, перейдем к эмпирическому исследованию влияния гипнотерапии на самокатегоризацию пациента (концепцию "Я") и на восприятие и оценку социальных стереотипов и типажей.

Задачей нашего исследования стало изучение трансформации семантического пространства самосознания пациента на фоне оценки ряда социальных типажей в ходе гипнотерапии.

Испытуемыми являлись 13 пациентов (обоего пола) одной из наркологических больниц Москвы, которым был поставлен диагноз "хронический алкоголизм". Пациенты изъявили добровольное желание лечиться с помощью гипнотерапии; продолжительность лечения - от двух недель до нескольких месяцев. Мотивация пациентов на лечение была достаточно высокой.

Процедура гипнотерапии осуществлялась в течение 4 недель и включала 10 сеансов длительностью около 2 - 3 ч. Процедура исследования включала структурированное интервью (психосемантическое шкалирование). Опрос проводился до проведения курса гипнотерапии и сразу после него. Испытуемых просили по шестибалльной шкале (от 0 до 5) оценить то, насколько позициям "я сам", "я в мечтах" и "я через три года", а также ролевым позициям (или социальным типажам) "несчастный человек", "хронический алкоголик", "делец", "семьянин", "верующий человек" свойственны такие психические, социальные и физиологические состояния, как: "верить в свою звезду", "иметь хорошее физическое самочувствие", "пользоваться успехом у противоположного пола", "иметь теплые отношения с близкими", "злоупотреблять алкоголем", "конфликтовать с окружающими", "думать о самоубийстве" и т.д. Всего использовалось 55 суждений, связанных с житейскими и социальными проблемами пациентов.

Индивидуальные протоколы испытуемых группировались в суммарную матрицу данных (24 х 55) (12 ролевых позиций до гипнотерапии и 12 ролевых позиций после гипнотерапии на 55 суждений-дескрипторов), которая подвергалась процедуре факторного анализа (см. таблицу).

Обработка данных с помощью факторного анализа позволила выделить 4 значимых фактора, объясняющие соответственно 56, 15, 14 и 4% общей дисперсии. Ниже приведены факторные нагрузки пунктов опросника, вошедших в тот или иной фактор. Знак факторной нагрузки не имеет содержательного смысла; он показывает, к какому из двух полюсов фактора относится содержание каждого пункта.

Первый фактор (F1) включал следующие суждения:

Испытывать чувство одиночества, заброшенности, ненужности 0.94

Ощущать бессмысленность жизни 0.91

Испытывать постоянное чувство внутренней тревоги 0.87

Думать о самоубийстве 0.87

Употреблять алкогольные напитки 0.84

Развестись 0.77

Таблица. Оценки ролевых позиций больными алкоголизмом до/после лечения с помощью гипнотерапии

Таблица. Окончание

Конфликтовать с окружающими 0.76

Сменить профессию 0.70

Противоположный полюс фактора представлен суждениями:

Уметь постоять за себя -0.93

Ощущать себя полноценным в сексуальном плане -0.92

Уметь делать деньги -0.92

Заниматься спортом -0.91

Иметь хорошее здоровье -0.89

Уметь с достоинством выходить из различных ситуаций -0.89

Иметь дополнительный заработок -0.89

Пользоваться успехом у противоположного пола -0.88

Хорошо зарабатывать -0.86

Иметь хороший сон -0.85

Иметь машину -0.85

Жить в благоустроенной квартире -0.85

Иметь чувство собственного достоинства -0.85

Верить в свое высокое предназначение -0.85

Иметь способность к творчеству -0.84

Путешествовать, ходить в турпоходы -0.84

Уметь ладить с людьми -0.83

Конструировать, заниматься домашним ремеслом -0.82

Интерпретация выделенных факторов осуществлялась через поиск смыслового инварианта пунктов, входящих в фактор, а также с учетом того, какие объекты оценивания являлись наиболее контрастными по интерпретируемому фактору.

Один из полюсов первого фактора (F1) представлен суждениями, образующими некий интегральный синкретический фактор "Общее благополучие", в который вошли пункты (суждения), посвященные физическому здоровью, экономическому и социальному благосостоянию и психологическому благополучию. Этот полюс включает творческую реализацию и высокую самооценку, в то время как противоположный - разные фрустрирующие состояния и проблемы. В связи со сказанным назовем первый фактор "Общее благополучие "- неблагополучие". Наиболее полярными объектами по данному фактору оказались ролевые позиции "я в мечтах", "уверенный в себе человек", "делец" - на полюсе благополучия и "несчастный человек" и "злоупотребляющий алкоголем человек" - на полюсе неблагополучия.

Высокая факторная нагрузка некоего пункта (качества) вовсе не означает, что респонденту (пациенту) присуще качество или состояние, описываемое этим пунктом опросника. Например, пункты опросника "иметь способность к творчеству", "верить в свое высокое предназначение" и т.п. имеют высокие нагрузки по первому фактору, однако первичные оценки респондентами самих себя по этим качествам были, как правило, весьма низкими. То есть высокие факторные нагрузки данных пунктов означают, что для респондента качества, описываемые с их помощью, высоко коррелируют с его представлениями о благополучии. Но это не значит, что респонденты обнаруживают подобные качества у себя, и не свидетельствует о том, что они к ним стремятся. Интересным представляется также разнесенность в семантическом пространстве (см. рис. 1) ролевых позиций "я сам" и "злоупотребляющий алкоголем человек". Здесь мы сталкиваемся с неким феноменом обыденного сознания: люди, как правило, не идентифицируют себя со средним (типичным) человеком той социальной или этнической группы или того социального страта, к которым принадлежат. В наших исследованиях социальных или этнических стереотипов (см. [18]) респонденты давали различные оценки себе самому и типичному человеку социальной или этнической группы, к которой они принадлежали. В исследовании людей с физическими дефектами (см. [19]) слепые пациенты оценивали себя гораздо более социально адаптированными, чем товарищей по несчастью. Аналогично наши респонденты (пациенты наркологической клиники) ощущают себя гораздо более сохранными (нормальными), чем окружающие их больные алкоголизмом, и не идентифицируются с ними. Это не исключает их дружеского общения в силу общности проблем и интересов. И в иных сферах человек подчас не склонен идентифицировать себя с той группой, к которой относит его общественное мнение. Так, дети чувствуют себя старше своего возраста и обижаются на отношение к ним, как к "маленьким"; старики же ощущают себя гораздо моложе и физически сохраннее, чем их воспринимают окружающие. То есть категоризация с внешней и внутренней позициями дает разные результаты. Сам себя (с внутренней позиции) человек, как правило, видит более сильным, умным, адаптивным, чем средний, "типичный", каким он является с точки зрения общества (с позиции внешнего наблюдателя). "Я сам" - уникальная, единичная, пристрастная и привилегированная позиция. Можно перефразировать слова Архимеда, касавшиеся мира физического: "Дайте мне точку опоры, и я сдвину Землю", в суждение относительно мира психического: "Стоит мне изменить себя, и весь Мир изменится".

Исходя из всего вышесказанного, мы интерпретировали первый фактор как "Общее благополучие - неблагополучие".

Второй, униполярный (однополюсный) фактор (F2) включал суждения:

Иметь хобби (разводить рыбок, коллекционировать и т.д.) 0.73

Заниматься общественно-политической работой 0.72

Заниматься художественной самодеятельностью 0.64

Родить ребенка 0.64

Повысить профессиональную квалификацию на курсах или в институте 0.63

Работать на личном приусадебном участке 0.56

Участвовать в экологическом движении 0.55

Рис. 1. Семантическое пространство динамики ролевых позиций в ходе гипнотерапии у пациентов наркологической клиники по факторам F1 и F2.

Участвовать в общественных неформальных организациях 0.50

Конструировать, заниматься домашним ремеслом, изобретать 0.45

Иметь дополнительный заработок 0.41

Большую часть времени проводить в кругу семьи 0.41

Наиболее полярными по второму фактору (F2) оказались (см. рис. 1) ролевые позиции: "хороший семьянин", "уверенный в себе человек", "типичный человек", с одной стороны, и "ведущий бессмысленный образ жизни", "отбывающий заключение", "злоупотребляющий алкоголем человек" - с другой. Содержание контрастирующих (образующих полюсы фактора) пунктов опросника и характер размещения по данному фактору ролевых позиций (описанный выше) позволяет интерпретировать его как "Упорядоченность бытия - жизненная нестабильность (готовность к переменам)".

Третий фактор (F3) включал суждения:

Прощать обиды 0.94

Иметь домашних животных 0.70

Уметь понимать других людей 0.61

Проводить большую часть времени в кругу семьи 0.60

В оппозиции к суждениям:

Избить обидчика -0.80

Иметь внебрачную связь -0.79

Мы назвали третий фактор "Толерантность (терпимость или ненасилие) - нетерпимость". Наиболее контрастны по этому фактору "верующий человек" и "хороший семьянин" как склонные к терпимости. На противоположном полюсе фактора находятся ролевые позиции "отбывающий заключение" и "делец". Следует отметить, что "делец" оценивается даже более склонным к насилию, чем "отбывающий заключение человек" (см. рис. 2).

Четвертый, униполярный (однополюсный) фактор (F4) включал всего два пункта опросника:

Верить в Бога 0.93

Верить в предопределенность своей судьбы 0.78

Исходя из содержания пунктов опросника, входящих в четвертый фактор, и того, что наиболее полярными по данному фактору оказались ролевые позиции "верующий человек", с одной стороны, и "злоупотребляющий алкоголем человек" и "ведущий бессмысленный образ жизни" - с другой, мы интерпретировали этот фактор как тяготение к осмысленности бытия (см. рис. 2).

Рассмотрим динамику изменения координат "ролевых позиций" в семантическом пространстве наших респондентов-пациентов до и после проведения гипнотерапии.

Рис. 2. Семантическое пространство динамики ролевых позиций в ходе гипнотерапии у пациентов наркологической клиники по факторам F3, F4.

(Исходные точки векторов на рис. 1 и 2 семантических пространств соответствуют координатам ролевых позиций в семантическом пространстве до проведения гипнотерапии, а конец стрелки - координатам ролевых позиций после ее проведения.)

По первому фактору "Общее благополучие - неблагополучие" позиция "я такой, какой есть" после проведения психотерапии значительно переместилась в сторону большего благополучия и практически достигла позиции "я в мечтах" - до проведения гипнотерапии. То есть наличное состояние пациентов после проведенного гипнотерапевтического лечения приблизилось к их мечте о желанном будущем - в их самоощущении это лечение достигло своей цели. Прогноз собственного будущего ("я через три года") также существенно сместился в благоприятном направлении. После лечения восприятие ролевых позиций "уверенный в себе человек", "делец", "хороший семьянин", "типичный человек" и "верующий" также стало оцениваться по фактору "Общее благополучие - неблагополучие" более позитивно, в то время как "отбывающий заключение", "ведущий бессмысленный образ жизни", "злоупотребляющий алкоголем человек" и "несчастный человек" стали восприниматься еще более несчастными и неблагополучными. В результате проведенных сеансов гипнотерапии произошла еще большая поляризация ролевых позиций по фактору "Общее благополучие - неблагополучие".

Динамика ролевых позиций по второму фактору "Упорядоченность бытия - жизненная нестабильность (готовность к переменам)" выявила парадоксальную тенденцию некоторого смещения "упорядоченных" ролевых позиций "хороший семьянин", "уверенный в себе человек", "типичный человек", "делец" в сторону меньшей упорядоченности бытия при существенной склонности к переменам "я такой, какой есть", "я в мечтах" и "я через три года". Восприятие же "неупорядоченных" ролевых позиций "ведущий бессмысленный образ жизни", "отбывающий заключение" и "злоупотребляющий алкоголем человек" сместилось у наших респондентов в сторону несколько большей упорядоченности жизни. Этот неожиданный результат, на наш взгляд, можно объяснить следующим образом. Как замечено наркологами, люди, "завязавшие" с употреблением алкоголя или наркотиков, очень часто меняют и предыдущий стиль жизни: разводятся, меняют работу, окружение. Вообще, для тех, кто склонен к наркотизации, характерна несколько бунтарская натура, неудовлетворенность обыденной жизнью, тяга к трансцендентальному. Алкоголь (или наркотики) является ключом, открывающим путь в измененные состояния сознания, бесплатным входом в запредельно-трансцендентальное, как бы "на дармовщину". Но за все в своей жизни человек чем-то платит - в данном случае здоровьем, временем и нереализованной потребностью в самоактуализации. Одна из интерпретаций библейского первородного греха заключается в том, что, сорвав в райском саду плод с дерева знания, Адам и Ева получили их без вложения труда, духовного поиска, искания, словами Пушкина: "без божества, без вдохновенья, без слез, без боли, без любви". Да и взять в сокровищнице запредельного можно только то, что ты способен увидеть, то, что доступно твоему духовному оку, и стяжатель духовности (трансцендентальный воришка) способен украсть лишь минуты замутненного сознания с последующим тяжелым похмельем.

Таким образом, парадоксальный результат еще большего отхода от структурированного бытия наших пациентов можно объяснить нарастанием после гипнотерапии чувства пассионарности (см. [8]), тяги к изменениям, где неупорядоченность бытия является обратной стороной открытости к изменениям. Такая интерпретация динамики ролевых позиций по второму фактору является, конечно, не более чем гипотезой и нуждается в дальнейшем исследовании.

Динамика третьего фактора "Толерантность (терпимость) - нетерпимость" свидетельствует о незначительном, но планомерном нарастании миролюбия, терпимости и доброго отношения к окружающим у наших пациентов. Возможно, что увеличение собственного благополучия, снятие тревожности и подавленности в ходе гипнотерапии благоприятно сказывается на их отношении к окружающим и усилении толерантности, а терпимость, в свою очередь, предохраняя от негативных эмоций, делает человека более благополучным в самых разных аспектах бытия. О взаимосвязи этих факторов свидетельствует и наиболее высокий (в матрице их интеркорреляций) коэффициент корреляции первого и третьего факторов, равный 0.7, что говорит об их весьма относительной независимости. Согласно содержанию третьего фактора, являющегося "отщеплением" от первого, но сохраняющего с ним смысловую связь, доброе отношение к окружающим - необходимое условие внутреннего благополучия человека, его физического, социального и психического здоровья.

Динамика четвертого фактора, интерпретированного нами как движение к осмысленности бытия, показывает, что практика вхождения в измененные состояния сознания пробуждает интерес и тягу к трансцендентальному, к Богу. Читатель, поверхностно знакомый с современными психотехниками в духе М. Эриксона, В. В. Кучеренко и др., может выразить недоумение: как состояние гипнотического сна способствует такому высокому, связанному со свободным и осознанным выбором человека состоянию, как вера. Если измененные состояния сознания (в первую очередь медитация) - существенный компонент буддийской, индуистской и отчасти суфийской религиозной практики, то Русская Православная Церковь весьма настороженно относится к психотехникам, в частности к гипнозу, как средству воздействия на другого, пусть и с весьма благими (связанными с лечением) намерениями. Один из церковных иерархов на Международном семинаре по борьбе с алкоголизмом и наркоманией высказался так: "Русская Православная Церковь никогда не опустится до воздействия на человека на бессознательном уровне". Столь настороженное отношение, на наш взгляд, связано с бытующим в обыденном сознании представлением о гипнозе как форме подавления одной (более сильной) воли другой (слабой и пассивной). Современные суггестивные лечебные психотехники включают как медицинский гипноз (чаще всего направленный на релаксацию пациента и погружение его в снимающий напряжение и тревогу гипнотический сон), так и непрямой мягкий эриксонианский гипноз, представляющий медитативную работу с образами, где суггестор выступает скорее сталкером, вводящим пациента в мир измененных состояний сознания. Такой "постэриксонианский" лечебный гипноз, используемый Ю. А. Вяльбой и В. В. Кучеренко и опирающийся на разработанный В. В. Кучеренко метод сенсорного психосинтеза, представляет собой совместную работу двух людей: один из них (гипнотерапевт), входя в измененные состояния сознания и продуцируя эмоционально насыщенные образы, заражает, индуцирует другого (пациента) своим творчеством, как бы приглашая его к сотворчеству. Как высказался однажды Н. Бердяев, нельзя выучить Гегеля, но можно научиться мыслить по-гегелевски. Аналогично гипнотизер не внушает готовые образы пациенту, а, индуцируя эмоциональные состояния, помогает ему построить эти образы. От богатства чувственного и ментального опыта пациента зависит тот иллюзорный мир, который он возведет с помощью гипнотизера. Поэтому, согласно нашей интерпретации процесса немедицинского гипноза, пациент вовсе не является пассивной, подверженной директивному воздействию стороной, как не является таковой читатель поэтического текста или зритель театрального спектакля. Работа пациента в измененном состоянии сознания способствует формированию у него установки на наличие иного мира, не сводимого к бытовой реальности, пробуждает его интерес к трансцендентальному.

Мы, конечно, далеки от приписывания лечащимся от алкоголизма пациентам чего-то вроде духовного поиска и богоискательства. Однако не отрицаем возможности пробуждения вкуса к трансцендентальному не только через традиционные (для православия) религиозные практики поста и молитвы, но и через широко используемые плохо рефлексируемые в канонической церковной службе - суггестивные и медитативные практики.

Прогностический аспект психосемантической модели. Если рассмотреть на приведенных выше рисунках векторы, отражающие динамику ролевых позиций, то совершенно очевидно, что она представляет собой не случайное и хаотичное (броуновское) движение, а описывается некоей закономерной трансформацией, напоминающей движение звезд на ночном небе. При обсуждении данного феномена экс-президент Ассоциации искусственного интеллекта, математик Д. А. Поспелов предположил, что картина трансформации ролевых позиций подпадает под так называемые аффинные преобразования, связанные со сжатием/растяжением семантического пространства, формула которых описывается неким функционал-оператором. Доказательство этой гипотезы является творческой задачей. Ее решение требует кооперации с математиками и нуждается в систематической проверке. Но если эта гипотеза верна, то ее следствия чрезвычайно важны для психосемантики, да и всей психологической науки. Действительно, если имеются закономерности трансформации семантических пространств, вызванные гипнотическим или эмоциональным воздействием на психическое состояние субъекта, и эти закономерности можно описать единой формулой для каждого воздействия, то, зная функционал-оператор, трансформирующий семантическое пространство из одного фазового состояния в другое, можно предсказать трансформации коннотативных значений объектов (будь то социальные события, рекламные ролики товаров, образы литературных героев или имиджи политиков). Это не только касается объектов, в результате трансформации коннотаций которых выводилась формула функционал-оператора, но и позволяет предсказать характер изменения отношений респондентов к реалиям, не относившимся к объектам предварительного рассмотрения. Аналогично тому, как, "прикинув" кривизну "кривого зеркала" по растяжению или сжатию собственного лица, можно предсказать не только деформацию лиц попутчиков, но и искажения отраженных ветвей деревьев, фасадов домов и т.п.

При таком понимании эмоции, аффекты или психические состояния меняют кривизну (метрику) и размерность семантических пространств сознания (см. [20, 21]), выстраивая бесконечное множество релятивистских ментальных миров человеческого бытия. Системы ассоциативных связей, функциональные ментальные карты, вся система памяти оказываются производной от эмоционального состояния и духовной жизни индивида, обеспечивая информационный ресурс субъекта, значительно превышающий непосредственный жизненный опыт.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Братусь Б. С. Аномалии личности. М., 1991.

2. Братусь Б. С., Сурнов К. Г. Методика формирования установок на трезвость в ходе групповых психокоррекционных занятий с больными алкоголизмом // Вестник МГУ. Серия 14. Психология. 1983. N3.

3. Гримак Л. П. Как жить в гармонии с собой. М., 2002.

4. Гримак Л. П. Тайны гипноза: современный взгляд. СПб., 2004.

5. Годэн Ж. Новый гипноз. Введение в эриксоновскую гипнотерапию. М., 2003.

6. Гриндер Д., Бэндлер Р. Структура магии. М., 1995.

7. Гроф С. Холотропное сознание. М., 2002.

8. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера земли. М., 1997.

9. Дауд Т. Когнитивная гипнотерапия. СПб.: Питер, 2003.

10. Кучеренко В. В. Сенсомоторный психосинтез // Психология. Словарь / Под ред. А. В. Петровского. М., 1990. С. 357 - 358.

11. Кучеренко В. В., Петренко В. Ф., Россохин А. В. Измененные состояния сознания: психологический анализ // Вопросы психологии. 1998. N 3. С. 70 - 78.

12. Майков В., Козлов В. Трансперсональная психология. Истоки, история, современное состояние. М., 2004.

13. Мышляев С. Гипноз. Личное влияние? Нижний Новгород, 1993.

14. Насиновская Е. Е. Исследование мотивации личности с помощью гипноза: Автореф. дисс. ... канд. психол. наук. М., 1982.

15. Овчинникова О. В., Иткин Н. Г., Авдеева Н. Н., Насиновская Е. Е., Перес З. Л. Опыт изучения мотивов человека с применением техники гипноза и применением косвенных внушений // Психологические исследования. М., 1974. Вып. 6. С. 20 - 33.

16. Овчинникова О. В., Насиновская Е. Е., Иткин Н. Г. Гипноз в экспериментальном исследовании личности. М.: Изд-во МГУ, 1989.

17. Падун М. А., Тарабрина Н. В. Когнитивно-личностные аспекты переживания посттравматического стресса // Психол. журн. 2004. Т. 25. N 5. С. 5 - 15.

18. Петренко В. Ф. Основы психосемантики. СПб., 2005.

19. Петренко В. Ф., Вайшвилайте В. Особенности категоризации собственного дефекта у людей с нарушением зрения // Вестник МГУ. Серия "Психология". 1993. N 3. С. 61 - 65.

20. Петренко В. Ф., Кучеренко В. В. Искусство суггестивного воздействия // Российская наука: дорога жизни. М.: Российский фонд фундаментальных исследований, 2002. С. 350 - 957.

21. Петренко В. Ф., Кучеренко В. В., Нистратов А. А. Влияние аффекта на семантическую организацию значений // Текст как психолингвистическая реальность. М., 1982.

22. Петренко В. Ф., Кучеренко В. В. Цвет и эмоции // Вестник МГУ. Серия "Психология". 1988. N 3. С. 70 - 82.

23. Полунина А. Г., Давыдов Д. М., Брюн Е. А. Нейропсихологические исследования когнитивных нарушений при алкоголизме и наркомании // Психол. журн. 2005. Т. 26. N 5. С. 70 - 76.

24. Россохин А. В., Измагурова В. Л.. Личность в измененных состояниях сознания. М., 2004.

25. Сурнов К. Г. Некоторые принципы психологической реабилитации больных алкоголизмом // Журнал невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова. 1981. Вып. 12. С. 1866 - 1870.

26. Тихомиров О. К., Райков В. К., Березанская Н. А. Об одном подходе к исследованию мышления как деятельности личности // Психологические исследования творческой деятельности. М., 1975.

27. Шерток Л. Гипноз. М., 2002.

28. Япко М. Д. Введение в гипноз. М., 2002.

29. Beck J.S. Cognitive therapy: basics and beyond. N.Y., 1995.

30. Ellis A. Rational-emotive imaginery: RETversion. N.Y., 1993.

ALTERED STATES OF CONSCIOUSNESS PSYHOSEMANTICS

(on the alcoholism's hypnotherapy material) V. F. Petrenko*, V. V. Kucherenko**, Ju. A. Viyl'ba***

*Corresponding Member of PAS, professor, head of communication and psychosemantics laboratory, MSU after M.V. Lomonosov

** Psychotherapist, hypnologist, research assistant, the same laboratory

*** Psychotherapist, Moscow

Changes of socio-psychological attitudes of alcoholics in the course of their treatment with the help of hypnotherapy are considered. Such orientation of research is connected with the system-defined character of patient's personality transformation. The transformation of image of self, social stereotypes and attitudes in the course of alcoholics' hypnotherapy is described in the article. Hypnotherapy was accomplished by the sensomotor psy-chosynthesis and consisted of 10 seances. Before and after the treatment the patients' inquiry by means of psy-hosemantics methods was conducted and semantic spaces describing the dynamics of image of self and a number of social stereotypes-types were constructed. The research shows the positive dynamics of health and self-perception of patients and allows to set up a hypothesis about the "affine" character of patients' semantic space transformation in the course of hypnotherapy.

Key words: psyhosemantics, altered states of consciousness, hypnotherapy, image of self, affine transformations.

ТЕОРИЯ ПРИВАТНОСТИ КАК НАПРАВЛЕНИЕ ЗАРУБЕЖНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Автор: С. К. НАРТОВА-БОЧАВЕР

С. К. Нартова-Бочавер

Доктор психологических наук, профессор кафедры дифференциальной психологии МГППУ, Москва

Представлено одно из направлений зарубежной психологии - психология приватности, находящаяся на пересечении средового подхода и проксимики. Психологическая приватность понимается как способ создания и поддержания идентичности посредством селекции контактов и информации извне. Приватность проявляет себя в таких качествах, как дистанция, личное пространство, территориальность и персонализация. Рассматриваются эмпирические данные о коррелятах психологической приватности; анализируются достоинства, недостатки, прикладное значение и перспективы обсуждаемого подхода.

Ключевые слова: приватность, дистанция, проксимика, личное пространство, территориальность, персонализация.

Цель настоящей статьи состоит в том, чтобы познакомить отечественных исследователей и практических психологов с интересным и авторитетным за рубежом подходом к пониманию личности, внутрисемейных взаимодействий, межличностных патологий и девиаций, центральным понятием которого является психологическая приватность. Выделившись из недр средового подхода, с одной стороны, и психологии общения (точнее, проксимики¹ ), с другой, психология приватности постепенно стала участвовать в эффективном решении многих проблем психологии личности и развития. Кроме того, своевременность знакомства с этим мало известным в России течением стимулирована близостью некоторых его теоретических и ценностных положений субъектному подходу, развиваемому в школе А. В. Брушлинского.

Приватность - это междисциплинарное понятие, применяющееся в экономике, юриспруденции, праве. Первоначально оно обозначало право на личную собственность (с уважения которой, как считал Гегель, начинается уважение личности). Позже приватность стала включать также "личное дело", "частную жизнь", опыт сепарации от физической и социальной среды, личный контроль над обстоятельствами своей жизни, ответственность за совершаемые выборы. В отечественной, особенно академической, психологии личности, отмеченной социологическим детерминизмом, важность понятия приватности долго недооценивалась (в то же время категория свободной воли в советской философии была чрезвычайно популярна, как бы узаконивая тот примечательный для российской ментальности факт, что узость средовых и экономических условий жизни человека может компенсироваться его внутренней свободой)² .

На Западе же исследования приватности отвечали высокому социальному запросу. Приватность в Европе и США считается очень важным понятием, поскольку центральная мысль западной психологии развития состоит в том, что каждый ребенок, для того чтобы вырасти в успешного взрослого, должен в ходе своего взросления располагать автономией, чувством компетентности и уверенностью в поддержке окружающих. Иначе говоря, приватность во взрослом состоянии обеспечивается тем, что ребенок изначально получает ее от взрослых "авансом" и растет с привычкой к ее уважению.

ОПРЕДЕЛЕНИЯ ПРИВАТНОСТИ КАК ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ЯВЛЕНИЯ

Психология приватности как научное направление отделилась от экологических течений. Как можно в самом общем виде соотнести между собой классический средовой подход и теорию приватности? Средовые воздействия, будучи объективными, влияют в первую очередь на индивида. Субъект же способен выстраивать психологические защиты и взаимодействовать со средовыми воздействиями, модулируя их в контексте собственных потребностей и чувствительности к этим воздействиям. Та буферная область между субъектом и средой, в зоне которой возможно преобразование средовых воздействий, и представляет собой зону приватности.

Первоначально это понятие использовалось в узком смысле и предполагало в основном возможность контролировать социальную доступность субъекта, то есть интенсивность социальных контактов. Автор наиболее полного исследования приватности И. Альтман (/. Altmari) считал необходимым опираться в изучении этого явления на контекст социального окружения (social-systems) человека, а также на особенности его личного пространства и проявлений территориальности [7 - 10]. Он рассматривал приватность в основном поведенчески, используя при ее изучении объективные методы и настаивая на том, что чувства и установки должны быть исключены из круга рассматриваемых явлений. Однако историческая справедливость требует признать, что без работ И. Альтмана со всеми ограничениями бихевиорально-средового исследования приватность не могла быть позже осознана как один из важнейших факторов развития и благополучия человека.

Одно из первых и наиболее подробных определений приватности было дано именно И. Альтманом: приватность (privacy) - это центральный регуляторный процесс, посредством которого персона или группа делает себя более или менее открытой и доступной для других; это селективный контроль доступности человеческого "Я", синтез стремления быть в контакте и вне контакта с другими; это процесс установления межличностных границ, который, подобно клеточной мембране, открывает или закрывает субъекта для общения [9]. Несколько иначе приватность можно описать как диалектический процесс поиска взаимодействия и его ограничения (restriction), установление баланса между открытостью и закрытостью, процесс оптимизации общения применительно к текущему моменту (например, если человек стремится иметь "50 единиц контактов", то для него неудовлетворительны и 0, и 100 единиц). Таким образом, просто высокая приватность - это уединение, а вынужденное заточение - уже одиночество. Это определение дано в контексте коммуникаций человека и описывает в основном качества его общения. Обратим внимание также и на то, что в нем подчеркивается процессуальность, а не субстанциальность приватности, хотя содержательную основу определения составляет именно субъектность как способность к выбору в форме контроля над взаимодействием и резистентности к социальным внедрениям.

С точки зрения качества контактов приватность рассматривали многие авторы. А. Бейтс (A. Bates) считал, что приватность проявляется в чувстве уверенности персоны в том, что другие люди могут быть отстранены от чего-то, что касается только его, и признают это право [12]. Ф. С. Чапин (F.S. Chapin) понимал приватность как уровень способности быть самим собой и избегать давления со стороны других, А. Кира (A. Kira) - как избегание общения и внедрения посредством визуальных, аудиальных и других каналов и их сочетаний [15, 25].

Другие исследователи основой приватности считали контроль открытости-закрытости. Приватность можно определить и в информационных терминах как процесс ввода (input) и вывода (output) информации; при этом важно, что именно отдается и что приобретается. А. Ф. Уэстин (A.F. Westin) полагал, что это право индивида решать, какая информация и при каких условиях может быть передана другим людям [38]. Приватность подразумевает также синтез стремления быть открытым и доступным для одних людей и закрытым - для других, то есть избирательность в общении. А. Рапопорт (A. Rapoport) рассматривал приватность как способность индивидуума контролировать взаимодействие, предотвращая нежелательные контакты и достигая желательного взаимодействия [32]. А. Зиммель (A. Simmel) считал основными проявлениями приватности контроль над стимулами, поступающими извне, и способность быть сепаратным от других, Е. Шиле (Е. Shils) - контроль над движением информации сквозь личные границы между отдельными людьми, человеком и группой или группами, Х. М. Прошанский (Н. М. Proshansky) - максимизацию свободы выбора поведения и контроля за своей активностью [27, 33, 34]. Таким образом, основой приватности оказываются категории, описывающие либо социальную динамику, либо качества контроля, свободы и ответственности, то есть субъектные свойства личности.

Еще более близкое психологии субъекта понимание приватности мы находим в работах последовательницы И. Альтмана М. Вольфе (М. Wolfe), которая в трактовке обсуждаемого понятия сделала серьезный шаг от средовой парадигмы к гуманистической [39]. Отмечая выход явлений приватности за рамки традиционного разделения научных дисциплин, исследовательница признает, что приватность может быть определена в понятиях экологической и физической собственности, и в качестве основных и необходимых выделяет два ее элемента: регуляцию взаимодействия и регуляцию информации. Последнее указывает на высокую потребность обладать личной, "неразделенной" информацией, например, иметь секрет, тайну или возможность находиться в таком месте, о котором никто не знает, что человек может там быть.

ФУНКЦИИ ПРИВАТНОСТИ КАК РЕГУЛЯТОРНОГО ПРОЦЕССА

Очевидно, что такое интересное явление, как приватность, выполняет важные задачи в структуре личности, самосознания и поведения человека. Так, А. Ф. Уэстин считал, что приватность служит следующим целям: 1) установлению личной автономии, 2) эмоциональному расслаблению, 3) самооценке и построению планов, 4) поддержке и ограничению коммуникаций [38]. Таким образом, общее предназначение приватности состоит в усилении саморегуляции человека, поддержании и укреплении его психического здоровья и психологического благополучия.

Несколько иначе понимал функции приватности И. Альтман. Он считал, что они включают в себя: 1) регулирование контактов между персоной и социальным миром, 2) обеспечение связи между "Я" и социальным миром (interface, принятие ролей, построение планов и стратегий обращения с другими), 3) самоопределение и поддержание признаков личной идентичности [8].

Таким образом, приватность служит оптимизации общения, селекции контактов с другими людьми, определению интенсивности взаимодействия и уточнению Я-концепции во всех ее модусах, что происходит в процессе установления границ между областью приватности действующего и общающегося субъекта и приватностью других.

Но приватность важна не только для общения. Понимаемая как форма выбора параметров взаимодействия или отказа от него, использования информации о самом себе и попыток оценивания своего поведения в настоящем и будущем, она представляет собой способ создавать и защищать Self - таким образом, приватность необходима для сохранения автономии и личного достоинства человека. Основное положение работы М. Вольфе состоит в том, что количество и форма переживаемой приватности определяет качество жизни во всех проявлениях [39]. Все это позволяет рассматривать приватность как главный механизм развития личности, как проявление авторства человека в последовательно совершаемых им выборах, что также созвучно отечественной психологии и нашему собственному подходу в частности.

Обобщая эти функции, можно заключить, что приватность служит возможности избегать манипуляций, переживанию чувства интегрированности и независимости, то есть достижению личной автономии и подлинности бытия.

ПАРАМЕТРЫ ПРИВАТНОСТИ

Выделение конкретных качественных и количественных параметров приватности различается у разных авторов. Так, А. Ф. Уэстин выделил четыре уровня приватности: одиночество (solitude) - когда человек полностью один и свободен от воздействия со стороны других; интимность (intimacy) - если человек находится в малой группе, например, с мужем; анонимность, потерянность в толпе (anonymity, "lost in a crowd") - когда человек находится среди незнакомых и не хочет, чтобы его узнавали; "заповедник" (reserve) - когда человек скрывается от общения и намеренно возводит психологические барьеры [39].

Р. С. Лауфер (R.S. Laufer), Х. М. Прошанский и М. Вольфе при описании проявлений, динамики и развития приватности считали целесообразным выделить следующие ее факторы и корреляты:

1) сила Эго (Self-Ego dimension): личностное развитие подразумевает и рост личной автономии;

2) качество взаимодействия (interaction);

3) жизненный цикл (life-cycle): уровень и содержание приватности меняется в онтогенезе;

4) биографичность (biography-history): вследствие определенных жизненных событий возможно изменение сензитивности к сохранению приватности;

5) контроль и свобода выбора (control and choice);

6) обусловленность средой и культурой (ecology-culture);

7) ориентация на задачу (task orientation);

8) ритуализация (ritual privacy): круг действий, типично совершаемых вне публичных мест;

9) феноменология (phenomenological dimension): в отличие от точки зрения И. Альтмана, подчеркивается, что приватность - это не только поведенческое явление, но и уникальное психологическое переживание (unique psychological experience) [27].

Приватность как проявление свободного выбора всегда характеризуется двумя аспектами: желаемым (desired) и достигнутым (achived). Желаемая приватность - это субъективно оцениваемое состояние идеального уровня взаимодействия, в то время как достигнутая - актуальный уровень контактов. Оптимально положение дел, при котором оба аспекта совпадают, но это достигается нечасто и в этих случаях рассогласования человек переживает психологический дискомфорт.

Поскольку приватность в течение долгого времени изучалась посредством наблюдения объективного человеческого поведения, направленного на желаемое преобразование среды, то И. Альтман выделил несколько форм такого преобразования.

1. Дистанция - поддержание во время общения определенного относительно стабильного расстояния между собой и другим человеком и соответствующая организация мест общения. Дистанция линейна и одномерна (ближе-дальше).

2. Личное пространство - сфера вокруг тела человека, внедрение в которую приводит к переживанию дискомфорта (введенное Эд. Холлом и Р. Соммером понятие "unvisible bubble"). Личное пространство, как и пространство вообще, трехмерно и включает некоторые области перед, за, справа, слева, под и над субъектом.

3. Территориальность - контроль и управление со стороны человека, в том числе и дистантное, определенным местом, территорией, объектом, структурирование среды на "свои" и "чужие" части.

4. Персонализация среды - включение некоторого места или объекта в сферу своего "Я", экспозиция с его помощью себя другим и наделение символическими маркерами собственного владения этим местом.

Приватность может затрагивать разные социальные группы, приобретая таким образом коллективные качества (что позволяет проводить параллели между личной и социальной идентичностью). Внешние проявления стремления к приватности разнообразны, среди них можно выделить: 1) вербальное и невербальное поведение (содержание текста, стиль речи, избирательность обращений, акценты и диалект, динамику голоса, временные характеристики - замедление или ускорение, паузы, тембр голоса, вокализации, крики, язык тела), 2) ограничение личного пространства, 3) территорию, владение (possession) и использование областей и объектов в географическом районе, 4) культурные механизмы (ценности, нормы, стили поведения). Примечательно, что в целом эти проявления идентичны вербальным, невербальным и средовым способам коммуникации, напоминая о генетическом родстве психологии приватности и общения.

МЕТОДИКИ ИЗУЧЕНИЯ ПРИВАТНОСТИ

Основное методологическое допущение теории приватности, заимствованное ею из проксимики, состоит в том, что социальная, психологическая и пространственная близость рассматриваются как связанные между собой и потому взаимообратимые, то есть каждое событие, каждый "квант" взаимодействия субъекта с другими, характеризующийся определенной мерой психологической близости и общего опыта, предполагает также совершенно определенную пространственную близость [9]. В случае расхождения этих параметров один или оба участника общения переживают нарушение приватности.

Концептуальные рамки исследований задаются следующими положениями.

1. Физическая среда может быть рассмотрена как детерминанта и проявление межличностного поведения, то есть физическая дистанция отражает психологическую и эмоциональную близость.

2. Межличностное общение включает в себя невербальные и средовые проявления. Средовое поведение, в свою очередь, включает межличностную дистанцию, характерное использование территории и объектов, обозначение (маркеры) личного пространства, использование таких механизмов контроля приватности и границ, как двери и перегородки.

В соответствии с методологией средового подхода для изучения приватности И. Альтманом использовались следующие приемы и техники.

1. Моделирование - размещение фигурок людей относительно друг друга (figure-placement task).

2. Лабораторный метод - изучение дистанции в искусственных условиях.

3. Прямые техники - использование ситуаций, прямое наблюдение, фотографирование.

4. Опросники и самооценочные методы, которые долгое время не принимались И. Альтманом и стали использоваться им лишь на поздних этапах развития теории, сохраняя свою вспомогательную роль.

5. Объективные критерии - измерение "событий" среды, подобных открыванию-закрыванию дверей или количеству случаев стука в дверь [8, 9].

Все эти методы использовались как при изучении поведения в домашней среде, так и в особых условиях, например, в тюрьме, психиатрической больнице или в игровом пространстве детей³ .

ДИСТАНЦИЯ И ЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО

Обратимся к частным исследованиям и выводам И. Альтмана. По результатам своих эмпирических изысканий он выделил следующие факторы, воздействующие на личное пространство: индивидуальные (пол, возраст, социально-экономический статус, раса), личностные (творчество, интеллект, потребность достижений и общения, личностные нарушения, физическое состояние), межличностные (аттракция, множественные межличностные воздействия, структура группы) и, наконец, ситуационные - функции и задачи группы, в которой находится субъект.

Наблюдая возрастную динамику личного пространства, И. Альтман отмечал его недостаточность в раннем и дошкольном возрасте, в силу чего маленькие дети часто подходят слишком близко и, в свою очередь, не могут закрыться (защититься) от воздействия других. Возможно, это выражает их недостаточную потребность в сепарации, пока еще неизжитое стремление к симбиотическим отношениям. По мере взросления от шести до двенадцати лет дети начинают предпочитать отдельное место месту в круге, то есть потребность в личном пространстве начинает оформляться и выражать себя.

Существуют и тендерные особенности установления дистанции: И. Альтман показал, что 1) девочки в раннем возрасте устанавливают более стабильную социальную дистанцию, что объясняется посредством их раннего приучения к правилам; 2) мужчины обладают большим личным пространством, чем женщины; 3) и те, и другие устанавливают большую дистанцию по отношению к мужчинам, чем к женщинам.

Кроме того, у младших школьников дистанция между полами больше, чем у подростков; у младших девочек больше, чем у младших мальчиков (у подростков тендерные различия отсутствуют). Среди взрослых, как правило, лица различного пола размещаются ближе друг к другу, чем одного пола. Оба пола реагируют на внедрение в личное пространство, но при этом мужчины более чувствительны к нарушению своих границ. Смешанные пары также слабее раздражаются на вторжение извне, чем однородные, чисто мужские или женские. Дж. Кюте (J.L. Kuethe), изучая заключенных-гомосексуалов мужского пола, заметил, что они размещают фигурки мужчин ближе, чем разнополые, как это чаще бывает в группе здоровых адаптированных людей [26].

Индивидуальные вариации в организации личного пространства особенно проявились при изучении патологии личности. Так, М. Горовиц (M. J. Horowitz), Д. Дафф (D. F. Duff) и Л. Стрэттон (L. O. Stratton) под маскировкой теста на равновесие предлагали больным шизофренией приблизиться либо к вешалке для шляп, либо к живому человеку [25]. Обнаружилось, что они подходят ближе к вешалке, чем к человеку, и при этом вариативность дистанции намного выше, чем у здоровых.

Р. Соммер (R. Sommer), изучая предпочтительность размещения вокруг стола, обнаружил, что шизофреники предпочитают размещаться по диагонали и прямо напротив ведущего, в то время как здоровые люди независимо от положения экспериментатора склонны занимать места по углам стола или в промежутке между углами, причем также отмечалось, что у больных выше вариативность [35]. Этот результат можно интерпретировать как повышенную полезависимость больных людей, склонных свое положение "отсчитывать" от психолога, а не полагаясь на собственное представление об удобстве, как это чаще происходит у здоровых. Л. Вайнштейн (L. Weinsteiri), применяя тест размещения фигур, заметил, что дети и подростки с поведенческими нарушениями устанавливают дистанцию между фигурками больше, чем здоровые, и также проявляют большую вариативность [37]. Кроме того, показано, что большую дистанцию устанавливают здоровые, но психологически травмированные и находящиеся в состоянии высокой тревожности люди.

Интересно, что не только опыт травмированности, сопутствующий психическому заболеванию или не связанный с ним, стимулирует увеличение дистанции, но и тенденция вторгаться в пространство других людей (впрочем, согласно теории цикла насилия, травмированность-насилие рассматриваются не как противоположности, а как единство). А. Кинзел (A. S. Kinzel), исследуя разные группы правонарушителей, показал, что насильники устанавливают особенно большие буферные зоны, не позволяя приблизиться к себе [24]. По другим данным, большую дистанцию устанавливают также и другие группы агрессивных преступников.

Таким образом, показано, что психическая и социальная патология ведет к увеличению дистанции по отношению к другим и повышению вариативности этой дистанции. Если интерпретировать эти результаты в терминах границ и приватности, можно сказать, что наличие патологии сочетается с низкой прочностью и высокой подвижностью личностных границ, которые не в состоянии обеспечить человеку необходимую приватность, что и побуждает его в качестве единственно возможной защиты увеличивать дистанцию.

Увеличение дистанции отмечаются не только у носителей патологий, но также в среде здоровых людей по отношению к тем, кто отмечен какой-либо аномалией или особенностью: эпилепсия, ампутация, психическая болезнь также вызывают непроизвольное отторжение, по-видимому, обусловленное инстинктивной негативной реакцией на "иное".

Обобщая результаты многочисленных исследований, И. Альтман констатировал, что

- лица с внутренним контролем склонны устанавливать большую дистанцию, чем экстерналы;

- лица с высокой самооценкой и низкой авторитарностью склонны допускать других ближе, чем авторитарные с низкой самооценкой;

- лица с высокой самооценкой допускают других ближе в ситуации моделирования, а не в лабораторном эксперименте;

- люди с расовыми предрассудками, в отличие от не имеющих таковых, размещают фигурки дальше друг от друга;

- люди с ясными границами своего тела допускают более близкую дистанцию;

- первые дети в семье допускают себя ближе к отцу и дальше по отношению к матери и братьям (сестрам) по сравнению со вторыми и последующими детьми, у которых меньше предпочтений;

- лица с высокой аффилиативностью склонны размещаться ближе к другим, чем недружелюбные.

Поскольку физическое размещение в пространстве, как отмечалось в одном из методологических допущений И. Альтмана, отражает межличностные отношения, можно ожидать изменения дистанции и в зависимости от эмоциональной близости. Действительно, показано, что положительные отношения сочетаются с более близкой межличностной дистанцией и меньшей зоной личного пространства. Верно и обратное: люди, размещающиеся на небольшой дистанции, рассматриваются как находящиеся в хороших отношениях - между друзьями дистанция ближе, чем между посторонними, что подтверждается и результатами теста размещения фигур.

Наряду с изучением дистанции как способа сохранения личного пространства изучались и реакции на его нарушение. М. Лейбман (М. Leibmari) выделил три типа насилия (violation) над личным пространством: чрезмерно близкая физическая дистанция, неудобное или несоответствующее положение тела и поведение, которое проявляется в чрезмерной символической интимности⁴ [28].

Насилие над повседневными нормами и ценностями может принимать различные формы. Х. Гарфинкел (Н. Garfinkel) посадил студентов в дюйме друг от друга, так что они были вынуждены соприкасаться носами; в результате спустя незначительный промежуток времени они пришли в состояние гнева [19].

Личное пространство динамично: в зависимости от смысла ситуации человек может приближаться (lean), если дистанция оказывается слишком большой, и отдаляться (leaning away), если она слишком мала.

ТЕРРИТОРИАЛЬНОСТЬ У ЧЕЛОВЕКА И ЕЕ ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Если личное пространство контролируется посредством установления дистанции "от себя", т.е. изначально и принципиально эгоцентрично, то следующая форма проявления приватности, территориальность, подразумевает отрыв от места нахождения субъекта. Вероятно, личное пространство может быть рассмотрено как более простой и онтогенетически ранний вариант территориальности. В развитой форме территориальность обозначает фиксацию некоторого участка, определения на нем норм поведения и контроля за их соблюдением. Фиксированными территориями (которые не входят в личное пространство человека, а вынесены за его границы) могут быть дом человека, его рабочее место, больничная койка, полка купе и т.д.

Истоки территориальных проявлений мы можем найти в поведении других, помимо Homo, видов, и хотя человеческое поведение более вариативно, сравнение обнаруживает много общего. Несмотря на то, что территориальность отмечается и у животных, и у людей, можно выделить и несколько отличий в ее проявлении. Одно из них состоит в том, что, поскольку у животных меньше ролей (самец, лидер, родитель) и они принадлежат, как правило, к малым группам, то вариативность территориальных проявлений у них также меньше. У людей же ролей больше, и они могут входить как в малые, так и в большие группы. Различаются также мотивы, связанные с территориальностью: у животных - это биологические потребности (физическая безопасность, брак, питание), у людей - социальные (социальные роли, обозначение границ "своих" и "чужих").

Неодинакова и природа территории: у животных только география определяет способ удовлетворения потребностей, у людей появляются искусственно построенные жилища, и потому территориальность более вариативна в физическом размере, функциональной сложности и размещении (например, дом и офис). Различно обозначение территории: у животных оно происходит посредством дефекации, уринации и вокализации, у людей, как правило, символически – посредством размещения личных вещей, использования табличек, перегородок, дверей.

Животные и человек по-разному отвечают на территориальное вторжение. Животные используют предупреждающий сигнал, агрессивное поведение и угрожающие движения (threatening movements). Человек выстраивает границы не только физическими и социальными средствами, но и символически: вербально, экспрессивно, пантомимически; физическое воздействие среди людей чаще демонстрируется метафорически. Следовательно, человеческое поведение более вариативно, у людей - тоньше нюансировка территориальности и ярче ее социальный смысл [7, 8].

Важную информацию о фундаментальности территориальных проявлений мы находим в работах социобиологического и нейрологического направлений. По мнению Р. Эрдри (R. Ardrey), территориальность представляет собой "открытую" программу инстинктов, которая имеет эволюционное происхождение и модифицируется у человека под влиянием социокультурных воздействий [11].

А. Х. Эссер (А. Н. Esser) связывает территориальность с локализацией в головном мозге [18]. Он выделяет три системы мозга:

1) биологический мозг (ретикулярную формацию и наиболее древние части), отвечающие за элементарное социальное поведение и базовое самосохранение,

2) социально-эмоциональный мозг (лимбическую систему), отвечающий за социальный уровень,

3) интеллектуальный мозг (neocortex), отвечающий за взаимодействие со средой. Территориальное поведение в основном регулируется первой и второй составляющими, следовательно, это взаимодействие коры и инстинкта, то есть результат констелляции врожденного и приобретенного.

А. Р. Уилсон (A. R. Wilson), ссылаясь на работы Т. Лири, также считает территориальность важнейшим регулятором человеческого поведения [5]. Указывая, что существуют идентифицированные нейрологические программы территориального поведения (второй нейрологический контур), он рассматривает территориальность как коррелят эмоциональности и доминирования, в том числе и социального.

Явление человеческой территориальности начало привлекать к себе внимание социологов уже в 20 - 30 гг. XX в. при изучении городской среды, соседства, иммиграции и этнических особенностей. Позже искажения территориальности изучались у дезадаптированных или находящихся в особых условиях людей (в клинике, баре и т.п.). Методики, которые при этом использовались, отражали принципы разных психологических течений, и потому среди них можно было встретить и наблюдение, и эксперимент, и самоотчет.

Определения территориальности вначале были преимущественно описательными. Так, В. Барт (W.H. Burt) определял территорию как дружественную часть жилища или область вокруг него, по которой животное может беспрепятственно передвигаться [13]. Г. Гедигер (Н. Р. Hediger) полагал, что территория - это географический участок, на котором животное живет и которое оно защищает от вторжения других особей [22]. Территории используются для разных функций: пропитания, спаривания, воспитания потомства. Они обычно обозначаются оптическими, акустическими и обонятельными сигналами, то есть это области, которые имеют отличительные для данной особи характеристики и которые защищаются от вторжения.

К. Карпентер (C. R. Carpenter) в своем определении исходил из того, что территориальность -это сложноорганизованная поведенческая система, которая может быть описана в пространственно-временных понятиях [14]. Она сплачивает индивидов в группы для защиты участка и побуждает демонстрировать превентивную агрессию для предотвращения нападений на эту территорию. Территориальность выполняет около 30 функций, среди которых - расселение популяции, контроль над границами, ослабление сексуальной конкуренции, безопасность и защита.

Г. МакБрайд (G. McBride) считал, что территории - это фиксированные географические участки, которые защищаются от вторжения других особей и необходимы для спаривания, питания и гнездования или постройки жилищ [29]. Они могут быть постоянными или сезонными и могут изменяться в размере.

Некоторые определения касаются специфически человеческих проявлений территориальности. Так, Д. Сти (D. Stea) понимал территориальность как отражение человеческой потребности обладать частью пространства и насколько возможно защищать его от вторжения со стороны других [36]. Р. Соммер (R. Sommer) считал, что территория - это участок, который контролируется индивидом, семьей или другой реально существующей группой, причем контроль может выражаться либо во владении участком, либо в защите его от агрессии [35]. Позже он привлекал для определения территориальности понятие персонализации: территория - это географический участок, который персонализируется, обозначается (маркируется) различными способами и защищается от вторжения. Л. Пасталан (L.A. Pastalan) к уже перечисленным признакам территориальности у человека добавляет психологическую идентификацию с местом, символически представленную в установках человека на владение местом и размещении на нем разных объектов [30]. Е. Гоффман (Е. Gojfman) считал главным в территориальности обозначение собственности и эксклюзивности на владение местом [21].

И. Альтман, проанализировав большое количество определений территориальности, выделил в них следующие общие черты:

-территориальность всегда направлена на определенное место, географический ареал или некоторые объекты;

- данное место обладает для его владельца некоторой функцией (место отдыха, работы, свидания и т.д.);

- данное место всегда обозначается (маркируется) определенным образом;

- владение местом может быть как индивидуальным, так и коллективным;

- территориальность проявляется в защитном поведении;

- владелец регулирует и контролирует поведение других в отношении данного места [8].

В чем заключаются функции территориальности у человека? В общем виде их можно свести к следующим трем:

- территориальность является основой формирования индивидуальной и групповой идентичности, т.е. позволяет определить, кто я и кто мы;

- территориальность представляет собой средство организации взаимоотношений;

- фиксирование территории дает человеку возможность контролировать среду, т.е. самому определять свою деятельность и степень социального контакта при осуществлении этой деятельности.

Территориальность подразумевает "прикрепление" места к субъекту, причем это место может не примыкать к личному пространству буквально и даже не находиться в собственности субъекта -таким прикрепленным местом может быть "своя парта", "наша скамья", "наша беседка" и т.д. Рассмотрение структуры города или поселка с точки зрения прикрепленности к субъектам открывает существенно новую форму организации жилого пространства, его социальную систему, осуществляющую контроль над своими территориями [6].

Можно выделять различные типы территорий по следующим основаниям: 1) по мотивам использования территории, 2) по географическим свойствам (размеру и месторасположению), 3) по социальной единице, которой территория принадлежит (индивидуум, группа, большая группа), 4) по продолжительности владения - временное размещение (место в автобусе) или постоянное (дом), 5) по реакциям обозначения территории и ее защиты. Эти основания объективны, то есть в них отсутствует указание на ту степень переживания территории как "личной", которой она обладает, или, иначе говоря, на меру ее персонализированности. Таким образом, возникает необходимость определить еще одно понятие теории приватности, которое И. Альтман стал использовать в своих более поздних работах и в котором еще сильнее представлено субъектное отношение к пространству.

ПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ В ТЕОРИИ ПРИВАТНОСТИ

Определяя территориальность, многие исследователи отмечали необходимость обозначения участка его владельцем. Можно даже говорить о том, что человек не только испытывает влияние среды в лице собственной территории, от которой он зависит во многих своих потребностях; он также представляет самого себя на этой территории, наделяет ее своими проецируемыми качествами и таким образом делает эту территорию не анонимной, а индивидуальной, личной. И если при определении территориальности центральным понятием оставался участок как объект присвоения, то персонализация "отсчитывается" от субъекта, это показ себя с помощью среды [6].

Персонализация может пониматься как число изменений, которые человек осуществил в своем окружении, как способ воздействия на окружение с целью преобразования его в свое, как возможность оставить свой индивидуальный отпечаток на окружении. В самом общем виде И. Альтман определил персонализацию следующим образом: "Персонализируя среду... человек ставит свой индивидуальный отпечаток на нее, информирует других, где его место начинается и кончается, а также представляет миру свои ценности и убеждения" (цит. по [6, с. 11]). Таким образом, помимо объективной ценности участка, у него есть еще и субъективная ценность, обусловленная личным предпочтением и значимостью для человека.

По степени персонализированности можно выделить следующие типы территорий: первичную, вторичную и публичную территории. Первичная (например, место сна) - это территория, которая длительное время находится под контролем одного человека, является существенной для него и внедрение на которую связано с переживанием угрозы личной идентичности.

Вторичная (например, рабочий стол в офисе) -это менее существенная для человека территория, которой пользуются временно или периодически и, хотя она также ощущается "своей", контроль над ней частичен. Вторичная менее эксклюзивна, иногда воспринимается как ничья, неохраняемая (например, середина улицы, которая располагается на шкале персонализации между первичной и публичной).

Публичная территория - это место, на которое у каждого есть право, которое не "прикреплено" к определенному субъекту, как, например, парк, улица, площадь, место в вагоне метро и т.д.

На основе проведенного опроса И. Альтман выделил шесть основных способов персонализации среды (в том числе и территории) с точки зрения ее целей и средств:

1. Представление своей связи (любви, уважения, наличия общей группы) с конкретными людьми (фотографии родственников и просто известных людей).

2. Представление своих ценностей (политических, философских, духовных) путем вывешивания лозунгов, плакатов, икон и других знаковых маркеров.

3. Представление своей эстетической направленности путем экспозиции рисунков, живописи и др.

4. Указание на определенное событие или значимый отрезок времени (экспозиция карт, календарей, вырезок из газет).

5. Демонстрация вещей, указывающих на склонности человека и качество его досуга (спортивные принадлежности, плеер, компьютер)

6. Представление своих групповых интересов (посредством вывешивания плакатов, постеров кумиров, спортивных команд, артистов и др.).

Невозможность персонализации места приводит к переживанию деперсонализации, чувству неподтвержденности, отчуждения человека от среды. Обобщая данные разных исследователей о функциях персонализации среды, А. Джилл (A. Gill) выделяет следующие:

- "проекция" личности в среду, дающая ощущение уверенности, защищенности, пребывания в своей, а не чужой среде;

- преемственность, чувство постоянства, связанности со своим прошлым, своей группой;

- фактор адаптации к новой среде, возможность взять с собой в новый мир часть старого (в больницу или детский сад - личную вещь или игрушку), облегчающая приспособление к ней [20].

Чем сильнее персонализирована территория, тем более острой оказывается реакция на нарушение ее границ, что неудивительно, если смыслом персонализации как формы приватности является поддержание идентичности. Для обозначения нарушений границ за рубежом используется множество терминов (violation, invasion, contamination, obtrusion, encroachment), само количество которых свидетельствует о сензитивности к вторжению и тонкости нюансировки реакций на него. Таким образом, можно заключить, что установление дистанции и определение границ личного пространства, территориальность, персонализация - все эти формы реализации стремления к приватности служат тому, чтобы увеличить возможность контроля над физическим и социальным окружением и обеспечить субъекту максимальную свободу выбора.

К настоящему времени приватность рассматривается не просто как механизм взаимодействия человека и среды; она понимается как предмет одной из существенных человеческих потребностей. Исходя из этого уважение к границам персональных территорий может быть рассмотрено как весомая характеристика качества человеческих отношений. Получено большое количество эмпирических данных, которые свидетельствуют о важности сохранения приватности и персонализации для благополучия и развития субъекта.

ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ДОМАШНЕЙ СРЕДЫ

И. Альтман предпринял исследование способов использования домашней среды членами семьи, основанное на следующих допущениях: 1) социальные связи внутри семьи могут быть осознаны и поняты исходя из того, как члены семьи используют домашнюю среду; 2) способы использования домашней среды могут характеризовать особенности членов семьи; 3) использование физической среды может быть описано в терминах интегрированного поведения, характеризующего все основные образцы (facets) семейного функционирования [9]. Таким образом, связав особенности общения с использованием домашней среды, можно выделить разные стили семейного взаимодействия. Задачей проведенной работы среди прочего было установление общераспространенных норм уважения к приватности, отклонения от которых впоследствии могли бы быть расценены как неуважение или вторжение.

Процедура исследования включала опрос 147 мужчин в возрасте 18 - 20 лет посредством анкетирования. Анкета включала 330 вопросов о поведении в домашней обстановке (и не включала оценку чувств, восприятия и установок); основные из них группировались вокруг использования кухни, ванной и спальни, частично затрагивая уважение к приватности и территориальное поведение.

Наблюдение показало, что в каждой семье существует контролируемая и неконтролируемая площадь. Изучение использования физических барьеров позволило придти к следующим выводам. Члены семьи устойчивы (т.е. у них возникают привычки) в проявлениях "открытости" и "закрытости" дверей в различной деятельности. Члены одной семьи похожи в своих проявлениях открытости-закрытости друг на друга. Открытость/закрытость спальни (доступность, accessibility) связана с большей информированностью о жизни семьи (если дверь открыта - нет необходимости стучать, меньше формальности), а также с перекрытием (overlapping) ролей внутри семьи и естественным распределением обязанностей. Следовательно, использование личной спальни -это ключ к поддержанию семейного климата (ecology).

Другие участки домашней среды тоже маркируют определенные характеристики семейного взаимодействия. Если семья и гости едят на кухне, это свидетельствует о неформальности отношений и разделении домашнего труда; о том же говорит открытость ванной. Вообще, чем выше доступность комнат для других, тем выше открытость семьи в целом. Если же у отца имеется отдельная комната, помимо общей с матерью спальни, значит, имеет место большая дистанцированность, формальность в отношениях с другими членами семьи.

Основываясь на своих наблюдениях, И. Альтман выделил два типа средового семейного поведения. Тип А - это открытый, неформальный, социально активный стиль. Двери открыты, отдельные комнаты доступны для других членов семьи, отмечается меньше межличностных барьеров. Члены семьи вместе выполняют домашнюю работу, знают о том, что происходит в доме. Едят обычно на кухне, готовы входить без стука, активно обсуждают хорошие или плохие новости. Стремятся посадить родителей на противоположные концы стола.

Тип В обладает противоположными характеристиками присутствия границ: двери закрыты, отдельные комнаты недоступны. Едят обычно в столовой, причем стремятся посадить отца на конец стола, а мать - на угол или посередине (размещение свидетельствует об эксклюзивном положении членов семьи).

Результаты И. Альтмана вполне согласуются с более ранними наблюдениями А. Зиммеля (A. Simmel), который различал открытые и закрытые семьи в их отношении к приватности [36]. Закрытые семьи, преимущественно проживающие в больших городах, не ходят в гости без приглашения, что позволяет им сохранить социальную идентичность в условиях гетерогенности урбанизированного образа жизни. Открытые семьи, проживающие в маленьких городках или сельской местности, напротив, чаще используют внешний, чем внутренний, контроль поведения, гомогенность социальной среды там выше. Взрослые члены семей подобного типа не принимают во внимание тот факт, что дети - субъекты своего поведения, и позволяют другим людям воспитывать их.

В книге И. Альтмана описан один день жизни семей двух типов, и хотя формально он признает оба типа "нормативными", то есть распространенными и не отклоняющимися, очевидные симпатии исследователя принадлежат типу семьи А.

Однако отечественный читатель не всегда может разделить эти симпатии в силу того, что живо ощущает, какого рода потребности фрустрируются в отсутствие возможности "закрыться". Таким образом, возникает вопрос о культурных особенностях потребности, переживания и способов достижения приватности.

И вновь мы возвращаемся к пониманию приватности как механизма не столько отделения, сколько регуляции интенсивности взаимодействия. Бытовые наблюдения говорят, что более охотно собираются к обеду члены семьи, которые мало общаются друг с другом в течение дня, и напротив, в случае отсутствия возможности уединения и ненормированного рабочего дня, который проходит в окружении семьи, отмечается стремление есть в одиночку, смещать режим светового дня, и особенно ценными оказываются вечерние и утренние часы, когда остальные члены семьи спят.

Это подтверждается и данными работы А. Де-Лонга (A. J. DeLong), который провел серию наблюдений в доме престарелых во время изменения режима жизни его обитателей: общие комнаты заменяли индивидуальными, то есть возвращали жителям интернатов личные территории [17]. Территориальные изменения сказались на качестве общения: возросла коллективность (если раньше в общей комнате люди стремились к одиночным занятиям, то после перестройки они стали активнее использовать общие помещения для совместной деятельности). Выросла общая интенсивность общения, понизился уровень агрессивности. И если до получения отдельной комнаты пожилые люди особенно строго фиксировали свои территории - подоконники, табуреты, то позже они стали более терпимо относиться к посягательству других на эти участки, которые после реорганизации утратили статус личных.

К настоящему времени во многих странах собран богатый материал о приватности - исследования показывают существование значительных межкультурных различий в переживании приватности. Так, например, в Бразилии и Японии исключительно высока публичность жизни, ведь большинство дел осуществляются на глазах других; в Северной Африке, на Бали и Яве присутствуют свои особенности [10]. Исследования в Израиле показывают, что в этой стране очень силен фактор места (иметь место для личной жизни, не покидать свое место - существенный мотив жизни граждан Израиля), возможно, потому, что они долго не имели собственной земли. Отечественный исследователь может дополнить этнографические наблюдения И. Альтмана данными о специфике жизнедеятельности в условиях коммунальных квартир.

Итак, теория приватности открывает новый, особенно для отечественных исследователей и практиков, взгляд на взаимодействие людей и причины его неэффективности, обозначая объективные средовые ресурсы его оптимизации. Теория приватности удачно связывает внешние проксимические параметры поведения с личностными, возрастными, половыми особенностями. Расширяя методологические допущения подхода, можно предположить и другие, помимо параметров физического пространства, способы обретения и обозначения приватности: владение и порядок использования личных и общих вещей, "монополизация" идей, моды, знакомств, авторские права (И. Альтман использовал такое выражение как "интеллектуальная территориальность", однако не исследовал этого явления глубоко). Можно задуматься и о том, что приватность как механизм регуляции взаимодействия человека с миром рано или поздно становится стабильным качеством действующего субъекта, который уже не может в своей активности оставаться беспристрастным и неразборчивым.

Однако, как справедливо отметил эстонский психолог М. Хейдметс, в своей основе теория И. Альтмана все же остается описательной, не открывающей психологической сущности и причин того, как организуется среда субъекта исходя из особенностей его потребностей: психологические механизмы становления приватности и последствия ее дефицита изучены недостаточно [6]. "Объективные" данные, какими бы выразительными и богатыми они ни были, дают недостаточное представление о глубине переживания приватности-депривированности вне понимания контекста и смысла переживаемой субъектом ситуации, то есть погружения в субъективированное психологическое пространство личности.

ВЫВОДЫ

Краткий анализ такого направления как психология приватности показал высокую эвристичность и прикладное значение подхода, который позволяет взглянуть на проблемы межличностных и поведенческих патологий с точки зрения удовлетворенности потребности в приватности. Приватность, определяемая как основной механизм поддержания и развития личности и ее самосознания, раскрывается операционально посредством категорий дистанции, личного пространства, территориальности и персонализации. Эмпирические факты, полученные сторонниками обсуждаемой теории, свидетельствуют в пользу высокой актуальности изучения способов и форм удовлетворения потребности в приватности, а также важности углубления и модификации содержания этого понятия в направлении "от территории - к экзистенции".

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Нартова-Бочавер С. К. Психологическая суверенность личности: генезис и проявления: Автореф. дисс. ... докт. психол. наук. М., 2005.

2. Нартова-Бочавер С. К. Психологическое пространство личности. М., Прометей, 2005.

3. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. Т. 3. М., 1955.

4. Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Т 3. М., 1939.

5. Уилсон А. Р. Психология эволюции. М., 2005.

6. Хейдметс М. Феномен персонализации среды: теоретический анализ // Средовые условия групповой деятельности / Под ред. Х. Миккина. Таллинн, 1988. С. 7 - 15.

7. Altman I. , Wohlwill J. (ed.) Children and Environment. Human behavior and Environment. N.Y. - L., 1978.

8. Altman I. The environment and social behavior. Privacy, personal space, crowding. N.Y., 1975.

9. Altman I., Nelson PA. The Ecology of Home Environments. Wash., 1972.

10. Altman I., Chemers M. Culture and Environment. Monterey, 1980.

11. Ardrey R. The territorial imperative. N.Y., 1966.

12. Bates A. Privacy - A useful concept? // Social Forces, 1964. V. 42. P. 432.

13. Burt W.H. Territoriality and home range concepts as applied to mammals // Journ. of Mammalogy, 1943. V. 24. P. 346 - 352.

14. Carpenter C.R. Territoriality: A review of concepts and problems // Behavior and evolution / Eds. A. Roe, G.G. Simpson. New Haven, 1958. P. 257 - 284.

15. Chopin F.S. Some housing factors related to mental hygiene // J. of Social Issues, 1951. V. 7. P. 164 - 171.

16. Cozby P.C. Self-disclosure: A literature review // Psychological Bulletin, 1973. V. 79. P. 73 - 91.

17. DeLong A. J. Dominance-territorial relations in a small group // Environment and Behavior, 1970. V. 2. P. 190 - 191.

18. Esser A.H. A biosocial perspective on crowding // Environment and the social sciences: Perspectives and applications / Eds. J. F. Wohlwill, D. H. Carson. Washington, 1972. P. 15 - 28.

19. Garfinkel H. Studies of the routine grounds of everyday activities // Social Problems, 1964. P. 258 - 284.

20. Gill A. Environmental Personalization in Institutional Setting. Wales, 1974.

21. Goffman E. Behavior in public places. N.Y., 1963.

22. Hediger H.P. The evolution of territorial behavior // Social life of early man / Ed. S.L. Washburn. N.Y., 1961.

23. Horowitz M. J., Duff D F., Stratton L.O. Body-buffer zone // Archives of General Psychiatry, 1964. P. 651 - 656.

24. Kinzel A.S. Body buffer zone in violent prisoners // American Journ. of Psychiatry, 1970. V. 127. P. 59 - 64.

25. Kira A. The bathroom // Environmental psychology / Eds. H.M. Proshansky, W.H. Ittelson, L. G. Rivlin. N.Y., 1970. P. 303 - 309.

26. Kuethe J.L., Weingartner H. Male-female schemata of homosexual and non-homosexual penitentiary inmates // Journ. of Personality. 1964. V. 32. P. 23 - 31.

27. Laufer R.S., Proshansky H.M., Wolfe M. Some analytic dimensions of privacy. Paper presented at the Third International Architectural Psychology Conference. Lund, 1973.

28. Leibman M. The effects of sex and race norms on personal space // Environment and Behavior. 1970. V. 2. P. 241 - 280.

29. McBride G. A general theory of social organization of behavior. St. Lucia Queensland, Australia: University of Queensland Papers. 1964. V. 1. P. 75 - 110.

30. Pastalan L. A. Privacy as a behavioral concept // Social Forces, 1970. V. 45 (2). P. 93 - 97.

31. Plant J. Some psychiatric aspects of crowded living conditions // American Joum / of Psychiatry, 1930. N 9. P. 849 - 860.

32. Rapoport A. An approach to the construction of man-environment theory // Environmental design research / Ed. W.F.E. Preiser. V. 2. Stroudsburg, Pennsylvania, 1973. P. 124 - 136.

33. Shils E. Privacy: Its constitution and vicissitudes. Law am! //Contemporary Problems. 1966. 1. P. 315 - 305.

34. Simmel A. Privacy is not an isolated freedom // Privacy / Eds. J. Pennock, J. Chapman. N.Y., 1971.

35. Sommer R. Studies in personal space // Sociometry, 1959. V. 22. P. 281 - 294.

36. Stea D. Territoriality, the interior aspect: Space, territory, and human movements. Landscape, Autumn 1965. P. 13 - 17.

37. Weinstein L. Social schemata of emotionally disturbed boys // Journ. of Abnormal Psychology, 1965. V. 70. P. 457^61.

38. Westin A.F. Privacy and freedom. N.Y., 1967.

39. Wolfe M. Childhood and Privacy // Ed. I. Altman, J. Wohlwill. N.Y. -L., 1978. P. 175 - 255.

THEORY OF PRIVACY AS A LINE OF INVESTIGATION IN THE FOREIGN PSYCHOLOGY

S. K. Nartova-Bochaver

ScD. (psychology), differential psychology chair, MCPPU, Moscow

Theory of Privacy - a field of psychological investigation between ecological approach and proximites presented. Psychological privacy is defined as a way to create and support the identity by selection of outside contacts and information. The privacy develops in distance, personal space, territoriality and personalization. Empirical data about correlates of psychological privacy are considered; advantages, lacks, applied outcomes and prospects of the discussed approach are analyzed.

Key words: privacy, distance, proximity, personal space, territoriality, personalization.

ТЕНДЕНЦИИ ИССЛЕДОВАНИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ В ЗАРУБЕЖНОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Автор: Л. М. СОСНИНА

Л. М. Соснина

Научный сотрудник Института психологии РАН, Москва

Проведен теоретико-методологический анализ исследований проблемы справедливости. Рассмотрены подходы к определению данного феномена, выделены и описаны основные виды справедливости и критерии справедливого распределения. Представлен анализ классической теории эквивалентной справедливости Дж. Адамса и основные тенденции исследований на основе этой теории. Обсуждены вопросы о многомерности мотивации справедливости, ее изучении в кросскультурных исследованиях и перспективы дальнейших исследований.

Ключевые слова: справедливость, дистрибутивная и процедурная справедливость, критерии справедливости, многомерность мотивации справедливости, социокультурная детерминация.

Феномен справедливости - сложное, многоуровневое явление. Его важность очевидна практически во всех сферах жизни личности. Поскольку современная экспериментально-ориентированная социальная психология начала заниматься изучением проблемы справедливости относительно недавно, в 60 - 70-е годы XX века, говорить о какой-либо целостной картине этого явления и неопровержимых эмпирических результатах относительно его психологической сущности, по-видимому, преждевременно. Тем не менее, накопленный теоретический и эмпирический опыт исследования данной проблемы позволяет выделить и охарактеризовать ряд основных вопросов современного психологического изучения данного феномена.

Цель статьи - теоретический анализ ведущих подходов и тенденций исследования проблемы справедливости в зарубежной социальной психологии. Задачами работы являются: анализ содержательного определения, социально-психологической специфики данной категории и ее видов; обсуждение базовых положений теории эквивалентной справедливости Дж. Адамса и исследований, развивающихся на ее основе; анализ проблем многомерности мотивации феномена справедливости и некоторых тенденций его исследования в кросскультурной перспективе.

Прежде всего, остановимся на содержании категории справедливости и ее использовании в научно-исследовательской практике. Так, в этике справедливость трактуется как понятие, характеризующее моральное сознание, выражающее соотношение нравственных ценностей как конкретное распределение благ между индивидами; должный порядок человеческого общежития. Справедливость рассматривается также в связи с правовым и социально-политическим сознанием, при этом определяются соотношения между ролью отдельных людей и социальных групп в жизни общества и их положением; между деянием и воздаянием; между достоинством, способностями и социальными вкладами субъекта и его вознаграждением; между правами и обязанностями. Кроме того, при всей полноте и конкретности формализованного знания (представлений) о справедливости, в ней сохраняется эмоционально-оценочный компонент, который находит свое выражение в чувстве справедливости. С точки зрения социальной психологии, справедливость традиционно понимается как психологическое состояние переживания субъектом соответствия вкладов и вознаграждений, имеющее регуляторную силу во взаимоотношениях людей. Это состояние непосредственно связано с социальной идентификацией субъекта, его Я-концепцией.

Начало систематических социально-психологических исследований справедливости относится к концу 60-х - началу 70-х годов прошлого века и связано с появлением в социальной психологии теорий эквивалентного обмена (см., например, [30, 59] и др.). Интерес социальных психологов к изучению проблемы во многом определялся социологическими работами по социальной справедливости Дж. Роулса [54], У. Франкены [25], Р. Нойзика [52] и др. Ж. Пиаже и Л. Колберг использовали в своих исследованиях морального развития ребенка версию справедливости Платона как добродетели и достоинства. Идеи аристотелевской теории этики о дистрибутивной справедливости составили ядро теории эквивалентной справедливости.

КЛАССИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЭКВИВАЛЕНТНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ И ЕЕ ОЦЕНКА

Справедливость как социально-психологический феномен стала предметом изучения после появления "теории эквивалентной справедливости" ("equity theory"), предложенной Дж. Адамсом [14]. Эта теория объединила представления из различных областей социально-психологического знания, включая концепции относительной депривации, социального обмена и когнитивного диссонанса. Несмотря на ее критику, по признанию многих зарубежных специалистов (см., например, [17, 24]) эта теория до середины 90-х годов прошлого века оставалась одной из тех социально-психологических моделей справедливости, на которую опиралась эмпирическая исследовательская практика.

В основном постулате теории делается акцент на субъективно осознаваемом равенстве затрат/вознаграждений взаимодействующих субъектов. При соответствии (эквивалентности) вкладов/затрат и вознаграждений взаимодействующих субъектов результаты взаимодействия воспринимаются и оцениваются как справедливые. Несоответствие между затратами и вознаграждениями воспринимается и переживается как несправедливость. Состояние переживания несправедливости ведет к росту напряженности и конфликтам. Справедливость может восстанавливаться вновь путем изменения вкладов субъектов, разрыва взаимоотношений и/или изменения восприятия отношений одним или несколькими субъектами. Этот механизм регуляции может функционировать на индивидуальном, групповом и межгрупповом уровнях.

Эмпирическая проверка теории эквивалентной справедливости, несмотря на усилия ее сторонников по разработке формальных положений для придания ей более интегрированной формы, до сих пор остается противоречивой [26]. Существуют два основных направления критики теории.

Во-первых, подвергается критике универсальность и достаточность принципа эквивалентности [21, 33]. Утверждается, что принцип эквивалентного обмена и распределения - это только одна из возможных норм справедливости, которая должна применяться в некоторых ситуациях и при определенных обстоятельствах. Был выделен и эмпирически проверен ряд других принципов справедливости. Среди них принцип жесткого равенства распределения и принцип удовлетворения актуальных потребностей, которые независимы от принципа эквивалентности и не могут быть включены в него как частные [21, 33, 34]. Другими словами, теория эквивалентной справедливости не способна адекватно объяснить все формы поведения, которые проявляются в рамках категории справедливости. Это означает, что в разных социальных ситуациях у представителей разных социальных групп на первое место в оценке справедливости выходят различные критерии ее оценки.

Вторым направлением критики этой теории является концентрация ее внимания только на проблеме распределения [23]. Принцип эквивалентности подразумевает вполне определенные предписания в отношении конечного распределения в результате обмена. Но он не регламентирует процедуры, устанавливаемые для принятия решений о распределении "прибыли". То есть, ограниченность классической теории и многих других близко связанных с ней моделей состоит в том, что они применяются только к одному кругу вопросов, касающихся так называемой дистрибутивной справедливости. Другие проблемы справедливости включают вопросы о процессах и нормах, регулирующих принятие решений о распределении. Они относятся к проблематике процедурной справедливости [46].

Существует также критика иного типа, согласно которой акцент делается не на ограниченности теории, а на неадекватности самих ее предпосылок. Предполагается, что у взаимодействующих субъектов могут существовать иные мотивы, вызывающие чувство справедливости/несправедливости от получаемых вознаграждений, отличные от мотива справедливости (см., например, [53, 55]).

Поскольку почти все события в отношениях людей тем или иным образом связаны с распределением, то сторонники теории эквивалентной справедливости приходят к заключению, что проблема справедливого распределения играет главную роль во всех без исключения сферах взаимоотношений. Подобное утверждение ошибочно в своей основе, так как основано на рассмотрении стремления к справедливости в качестве единственной мотивационной силы в социальных взаимодействиях людей. Это положение не является исключительным и достаточным даже тогда, когда дело явно касается вопроса распределения ресурсов. Современная точка зрения состоит в следующем: хотя проблема справедливости и является важной при рассмотрении вопросов распределения, она не выступает единственной детерминирующей силой в ходе принятия решений. Значимость справедливости распределения в сравнении с другими мотивами может меняться в зависимости от личностных и ситуационных характеристик взаимодействия [55].

Кроме того, сторонники теории эквивалентной справедливости стоят на позиции эгоистического интереса участников взаимодействия, якобы играющего главную роль при оценке справедливости процессов распределения [24]. Данное положение также было подвергнуто критике и стимулировало многочисленные исследования, учитывающие альтернативные параметры оценки.

Появился другой подход к исследованию проблемы, состоящий в изучении групповой ориентации при принятии решений о справедливости распределений: консенсус относительно справедливости конкретной ситуации зависит от того, что считается благоприятным и полезным для группы, социальной системы в целом. При этом стабильность взаимоотношений и коллективные цели являются приоритетными [21, 33, 34, 47]. Переход к групповому или социальному уровню позволяет выделить дополнительные аспекты. Во-первых, на уровне малых групп существуют эмоциональные связи между участниками взаимодействия, которые необходимо учитывать при детерминации выбора принципов справедливости. Так, выбор принципа равенства распределения в группе может детерминироваться коллективной ориентацией членов группы: на общие цели, солидарность и поддержку положительных отношений и т.д. Во-вторых, на социальном уровне, где эмоциональные связи невозможны, выделяются дополнительные принципы дистрибутивной справедливости - уровневый и ранговый. Первый означает наличие предельного уровня распределения, выше которого никто не может получить какое-либо благо; второй предполагает, что разрыв между имущими и неимущими группами не может быть чрезмерно большим. В этой связи вводится понятие межгрупповой справедливости [21,47].

И, наконец, отметим еще одну тенденцию исследований: при анализе выбора критериев справедливости следует учитывать перспективу онтогенетического развития индивида, его социализации и социально-культурные детерминанты [50]. Основная идея заключается в том, что критерии представлений индивида о справедливости - результат его когнитивного развития и следствие "накопления" жизненного опыта. Складывающаяся в результате развития индивида картина мира в большой степени будет определять его восприятия и оценки текущих ситуаций взаимодействия как справедливых.

Проведенный анализ позволяет сделать некоторые обобщения. Во-первых, положения дистрибутивной теории справедливости и существующие тенденции ее "улучшения" показывают неадекватность и ограниченность подходов, используемых для объяснения формирования представлений о справедливости. Во-вторых, при исследовании феномена справедливости необходимо учитывать социально-культурный контекст, в рамках которого происходит становление представлений о справедливости. В-третьих, современные тенденции исследований однозначно свидетельствуют о многомерности принципов справедливости и моральных суждений индивидов и групповых образований.

МНОГОМЕРНОСТЬ МОТИВАЦИИ ФЕНОМЕНА СПРАВЕДЛИВОСТИ

Проблема справедливости возникает в связи содержательным пониманием мотива справедливости: что побуждает человека вести себя справедливо при взаимодействии с другими людьми? Что может включать в себя понятие "мотив справедливости"? Какие тенденции прослеживаются в понимании специалистами мотива справедливости? Как это отражается в исследовательской практике? Традиционно под мотивом справедливости понимается стремление индивида при взаимодействиях с другими людьми вести себя правдиво и честно [55]. Проблема заключается в том, что во-первых, люди вкладывают разный смысл в понимание того, что значит "вести себя честно и справедливо", а во-вторых, любая социальная ситуация взаимодействия, в том числе и экспериментальная, неизбежно вовлекает множество побудительных причин поведения людей, среди которых стремление к справедливости - только одна из них. Однако описания типичных экспериментов редко содержат даже упоминание о других мотивах, кроме стремления к справедливости, даже если испытуемые в этих экспериментах могут иметь и другие побуждения (стремление быть щедрым, великодушным, страх наказания, мотив полезности, отстаивание своего статуса и т.д.).

В массиве экспериментальных исследований проблемы есть работы, в которых ставилась задача выявления других мотивов испытуемых, влияющих на их решения вести себя справедливо. Одним из первых Дж. Адаме показал, что если условия экспериментальной ситуации сильно затрагивают самооценку испытуемого, то он, прежде всего, стремится спасти свой Я-образ [15]. Хотя мотив поддержания самооценки и связан с мотивом справедливого распределения, тем не менее, это - различные побуждения. И проблема многих экспериментов с дистрибутивной справедливостью кроется в изначальном, не вполне оправданном предположении исследователей: вывод о проявлении мотива справедливости основывается на демонстрации испытуемыми конечного справедливого распределения. Поэтому получаемые данные, безосновательно объединяемые под рубрикой "справедливого обмена и распределения", в действительности включают три типа явлений, связанных со справедливостью: справедливость распределения, процедурная справедливость и мотив справедливости как таковой [55].

Один из возможных приемов исследования мотива справедливости - это варьирование его относительной интенсивности (силы) в конкретной экспериментальной ситуации. Для реализации этого подхода исследователи пытались использовать идеи о внутрипсихических детерминантах справедливого поведения: субъективные представления личности о справедливости [63]; "личностную картину мира", располагающуюся на континууме от "справедливого" до "несправедливого мира" [16]; концепцию справедливости как овладение индивидом социальным контролем (как и для чего человек использует справедливое/несправедливое поведение в повседневной жизни) [56].

В других работах исследователи исходили из учета специфики межличностных отношений (например, [27]). Было показано, что испытуемые при решении вопроса распределения больше тяготеют к принципу равенства, чем пропорциональности, когда они воспринимают себя похожими друг на друга или когда они нравятся друг другу (в сравнении со случаями индифферентного отношения друг к другу). Кроме того, было выявлено: чем больше партнеры воспринимают друг друга как личность, а не как формального носителя роли, тем в большей степени на первое место выдвигается принцип равенства, а не эквивалентности при решении вопроса справедливого распределения.

Так, если в эксперименте субъективное побуждение поведения не является стремлением к справедливости, а больше определяется, как отмечалось выше, иными мотивами (потребностью в защите своего Я-образа, в стремлении избежать наказания, поддержания своего социального статуса, и т.д.), то результаты эксперимента не будут информативны в отношении проявления мотива справедливости в узком смысле этого слова.

Неудовлетворительное состояние изучения проблемы мотивации справедливости, ее многомерности привело ряд исследователей к поиску иных, более системных подходов. Примером служит работа американского психолога Г. Рейса [55]. Его подход основан на ряде положений: 1) признание проблемы мотивации справедливости многомерной; 2) признание того, что в большинстве исследований остается неопределенным сам концепт справедливости (содержание, вкладываемое в него и обычными людьми, и самими исследователями)¹ ; 3) утверждение, что ответы на вопросы: "Что такое справедливость?" и "Каковы мотивы справедливого поведения?" нужно искать не в формальном определении справедливости, а в исследовании того, как люди используют термин "справедливость" и каковы критерии его оценки в повседневной, обыденной жизни. Тем самым, фактически обозначена проблема выявления основ коллективных, обыденных представлений о справедливости.

В результате многомерного шкалирования и кластерного анализа Г. Рейсом выделены базовые переменные, вокруг которых могут структурироваться многочисленные правила справедливости, применяемые людьми в повседневных взаимодействиях (а психологами - в своих исследованиях). Было получено трехмерное пространство: идеализм-прагматизм (отложенное удовлетворение потребности - немедленное удовлетворение потребности); межличностная ориентация - материально-статусная ориентация (т.е. ориентация, прежде всего, на получение личной выгоды); манипулятивная ориентация (макиавеллизм) -гуманистическая ориентация, в котором вдоль осей распределялись соответствующие правила справедливого поведения.

Оставляя в стороне особенности различий базовых переменных, в целом можно констатировать их принципиальное сходство в одном важном аспекте: на одном полюсе группируются правила справедливости, больше тяготеющие к индивидуалистической, материально-статусной ориентации, а на другом - к коллективистической, межличностной или моральной. Если учесть, что правила справедливости выбирались Рейсом из разных философских, исторических и психологических источников, (т.е. имплицитно могли включать в себя различные социокультурные основания), то полученные результаты косвенно являются подтверждением детерминации представлений людей о справедливости социокультурными условиями² .

Обзор исследований позволяет сделать некоторые выводы. Теоретические позиции и подходы к анализу проблемы справедливости, основанные на положениях теории дистрибутивной справедливости, являются методологически неадекватными для комплексного анализа проблемы. Данная ограниченная теоретико-методологическая основа обусловливает "исследовательский субъективизм" и пестроту частных подходов, не решая проблему многомерности мотивации справедливости в своей основе.

В этой связи встает задача поиска и разработки таких исследовательских процедур, которые объективно учитывали бы многообразие представлений людей о справедливости. Эти процедуры должны опираться, с одной стороны, на имплицитные теории справедливости личности и коллективные, обыденные представления; с другой -учитывать специфику ситуаций, в которых проявляется многообразие мотива справедливости.

ИССЛЕДОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ СПРАВЕДЛИВОСТИ В КРОССКУЛЬТУРНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Значимость и необходимость учета социокультурного контекста при изучении проблемы справедливости подтверждается исследованиями имманентной и процедурной справедливости.

Согласно теории психического развития личности Ж. Пиаже и Л. Колберга, моральные представления ребенка развертываются в неизменной последовательности на континууме двух стадий - от ранней стадии морального реализма, или имманентной справедливости, до стадии автономной морали [32, 50]. Эта общая тенденция - от убеждений в имманентной справедливости к моральной взаимности и автономии была подтверждена во многих исследованиях, проведенных на различных контингентах [42].

Однако результаты кросскультурных исследований, хотя и не многочисленные, менее согласованы и достаточно противоречивы. Приведем отдельные примеры, послужившие стимулом к дальнейшему изучению влияния культурных различий на представления о справедливости в процессе развития личности.

Прежде всего, отметим, что в ряде экспериментальных исследований, выполненных на контингентах испытуемых даже в рамках одной культурной традиции (как правило, западной), отмечены исключения из общей тенденции Ж. Пиаже и Л. Колберга [42]. Одной из первых работ, продемонстрировавших силу влияния факторов культуры в сдерживании и даже реверсивном развитии моральных суждений о справедливости, была работа С. Хевингхерста и Б. Нейгартена [29]. В ней изучались представители десяти групп американских индейцев в сравнении с группами белых детей по динамике возрастных изменений моральных представлений о справедливости. В отличие от контрольных групп (белых), в четырех из этих групп с возрастом не обнаружено никакого "затухания" имманентной справедливости. В шести группах обнаружено возрастание убеждений в имманентной справедливости у 85% детей в возрасте от 12 до 18 лет. Результаты однозначно свидетельствовали о том, что культурные факторы могут влиять на последовательность развития моральных представлений, приводя к отклонениям от тенденций, выявленных Пиаже и Колбергом.

В последующих исследованиях эти результаты подтверждались неоднократно [49]. Так, Колберг при перепроверке данных на различных контингентах испытуемых нашел подтверждение U-образной зависимости изменения убеждений в имманентной справедливости с возрастом - с определенной регрессией в подростковом возрасте и с сохранением имманентной справедливости у взрослых, обусловленой факторами культуры [32]. Аналогично, Л. Курдин проанализировав результаты своих исследований по имманентной справедливости, обнаружил сначала "затухание" представлений об имманентной справедливости, а затем их возрастание у американских детей, обосновывая это формированием у своих испытуемых религиозных убеждений ("грех всегда наказывается") (цит. по [42]). Во многих работах на эту тему, даже в случаях подтверждения тенденции отхода от имманентной справедливости с возрастом, особо подчеркивался тот факт, что на развитие личности ребенка влияют конкретные социокультурные условия. Именно специфика этих условий может изменять типичный ход развития его личности, предложенный Пиаже и Колбергом[31,42].

Имеющийся массив данных позволяет говорить о том, что сохранение (и усиление) имманентной справедливости у представителей традиционных типов культур, по-видимому, не является исключением из общей тенденции развития, а наоборот, свидетельствует о возможности сохранения фундаментальных отличий структур представлений о справедливости, присущих членам обществ и групп, имеющих различные социокультурные и конфессиональные корни.

Другим направлением исследований, демонстрирующим детерминацию представлений о справедливости социокультурными условиями, является изучение процедурной справедливости. Систематические исследования этой проблемы начали проводиться с середины 70-х гг. прошлого столетия. Осмысление накапливающихся результатов постепенно подтолкнуло исследователей к необходимости ее изучения в кросскультурном аспекте [8, 43, 46].

Рассмотрим кратко причины, заставившие специалистов обратиться к изучению влияния социокультурного контекста на формирование представлений о процедурной справедливости и основные тенденции исследований.

Результаты исследований процедурной справедливости, накопленные за 15 - 20 лет разработки этой темы, продемонстрировали следующее: некоторые процедуры и правила распределения вознаграждений воспринимались и считались испытуемыми более справедливыми, чем другие безотносительно к результатам индивидуального распределения [43, 46]. Были обнаружены факторы, наиболее сильно влияющие на восприятие испытуемыми справедливости процедуры: чувство собственного достоинства, которое она у них вызывает, степень приписываемой этичности и объективности поведения руководства группы [61]. Однако эти условия почти не имеют никакого отношения к тому, будет ли данная процедура обеспечивать справедливость распределения с точки зрения индивидуальных выгод. Они больше связаны с уважением и признанием личности испытуемого, чем со справедливостью конечного результата распределения.

В целом, в исследованиях были выявлены и многократно подтверждены три вида взаимосвязанных феноменов, которые не "укладывались" в модели эквивалентного обмена. Первый из них - эффект "процедурного контроля" или "права голоса": усиление воспринимаемой справедливости процедуры, когда она позволяла испытуемым, заинтересованным в распределении, выразить свое мнение, т.е. иметь право голоса при решении вопросов распределения [23]. Второй феномен был назван эффектом "восприятия достоинства" ("dignitary process"): повышение оценки справедливости тех процедур, применение которых вызывало у испытуемых чувство собственного достоинства и уважения [45]. Третий феномен - эффект "справедливости процесса" ("fair process"): он относится к положительному влиянию справедливых процедур на оценки результатов распределения и выраженное согласие с решениями о распределении на их основе [23].

Для объяснения этих феноменов Е. Линдом и Т. Тайлером [46, 62] была предложена модель процедурной справедливости, ориентированной на групповые ценности ("group-value theory"). Эта теория связывает представления о процедурной справедливости с ценностями референтной группы индивида и с его потребностью быть полноправным членом группы, организации или общества, в которых используются эти процедуры. Они "сигнализируют" людям о том, как себя вести в значимых групповых взаимодействиях, и о том, каковы групповые ценности. Стандарты процедурной справедливости возникают из двух источников: социальных ценностей группы в целом и потребности индивида в том, чтобы с ним обращались как с полноправным и уважаемым членом группы.

Кроме этого, вводятся понятия "внутреннего" и "внешнего" стандартов процедурной справедливости (intrinsic and extrinsic standards). Первая группа стандартов основывается на втором источнике, т.е. на положительных связях процедур с потребностью индивида считаться полноправным и уважаемым членом группы. Вторая относится к описанию тех правил справедливости, которые зависят от ценностей группы в целом, не связанных с вопросами положения или благополучия воспринимающей личности в группе³ .

Авторы обратили внимание на следующий факт: несмотря на то, что практически все респонденты в исследованиях были представителями западных культур, результаты влияния эффектов процедурной справедливости однозначно превосходили озабоченность испытуемых своими индивидуальными распределениями, осуществляемыми на основе этих процедур. На первый взгляд эти данные противоречили результатам кросскультурных исследований индивидуализма-коллективизма. Они подтверждали положение, что социальное поведение представителей западных стран в целом характеризуется более сильной ориентацией на достижение индивидуальных вознаграждений. Исследования процедурной справедливости показывают, что такое чрезмерное обобщение данных не вполне оправдано. Очевидно, что даже в наиболее индивидуалистически ориентированных типах обществ люди проявляют заботу о группах и интересуются вопросами, связанными с групповым функционированием [28].

В этой связи Линд и Тайлер утверждают, что внутренние стандарты процедурной справедливости универсальны для всех типов культур ("панкультурны"), тогда как внешние стандарты подвержены влиянию ценностей изучаемой культуры. Выдвигается гипотеза, что люди в любой культуре ценят участие в принятии решений, положение и статус в своей группе. Поэтому внутренние стандарты справедливости, основанные на этих ценностях, проявляются фактически в любом социокультурном контексте. И наоборот, внешние стандарты зависят от ценностей культуры. Данные кросскультурных исследований, выявляющих проявление эффектов процедурной справедливости, позволяют сделать некоторые сравнительные обобщения.

Так, цикл работ, проведенных К. Лейнгом с коллегами [35 - 38], позволил обнаружить эффект "права голоса" в суждениях о процедурной справедливости у китайцев Гонконга. Сравнение интенсивности проявления этого эффекта у китайских и американских испытуемых выявило сходство показателей рассматриваемого феномена в обеих культурах. В исследованиях М. Такениши и А. Такениши (цит. по [43]), изучавших оценки процедурной справедливости японских граждан по отношению к новому налоговому законодательству, была вскрыта ее зависимость от характеристик взаимоотношений с властью (так называемый эффект "восприятия достоинства": "недостойное" отношение властей к населению страны). Форма и величина этих оценок оказались аналогичными установкам к законам у американцев, изучавшимся в работе Т. Таил ера [61]. В работе Такениши был обнаружен также эффект "справедливости процесса" в установках японцев к новому налоговому закону. Интенсивность проявления эффекта была аналогична реакциям, обнаруженным в американских исследованиях. Проверка относительной величины эффектов "справедливого процесса" получена в исследовании К. Лейнга, С. Эрми и А. Линда [36] при сравнении суждений о справедливости и установок к условиям труда. Оки изучали взаимосвязь между суждениями о справедливости (включая суждения о процедурной справедливости) и такими характеристиками, как альтруизм в организационном контексте, приверженность к организации, безопасность в ней, используя выборки рабочих Гонконга (коллективистическая культура) и США (индивидуалистическая культура). В целом, в обеих выборках проявились сильные взаимосвязи между суждениями о справедливости и организационными установками.

Итак, имеющиеся данные, полученные при изучении "внутренних стандартов" процедурной справедливости, свидетельствуют о том, что эти феномены проявляются в обоих типах культур и сила их выраженности одинакова.

Дальнейшие исследования в этом направлении на основе теории Линда и Тайлера были ориентированы на выявление различных аспектов связи процессуальной справедливости с межличностными отношениями. В целом, они показывают, что человеческие взаимоотношения часто влияют на восприятие справедливости сильнее, чем ориентация на индивидуальную выгоду [18,39,40, 51]. Исследования свидетельствуют, что вопросы взаимоотношений между людьми являются ключевыми для понимания того, как воспринимается справедливость в различных культурах.

В целом, предложенная Линдом и Тайлером объяснительная схема в определенной степени помогает понять влияние двух ключевых факторов: представлений о справедливости и культурного коллективизма, детерминирующих ориентацию людей на индивидуальные или групповые интересы. Сами авторы отмечают, что дальнейшие исследования процедурной справедливости помогут полнее выявить влияние "внутренних" и "внешних" стандартов справедливости на формирование представлений о справедливости в различных социокультурных контекстах [43].

Другим направлением исследований, демонстрирующим социокультурную детерминацию представлений о справедливости, являются работы по изучению специфики динамики конфликтов в кросскультурном аспекте. Эти исследования получили интенсивное развитие в последнее десятилетие [41, 48, 60]. Данные показывают: представители различных культурных ориентации по-разному воспринимают и оценивают справедливость/несправедливость возникающих конфликтных ситуаций. У них неодинаковые правила и представления о справедливости при выдвижении "справедливой аргументации" в ходе дискуссии, они по- разному оценивают функции справедливости суждений при появлении и разрешении конфликтов. Все это оказывает существенное влияние на вероятность возникновения конфликта, оценки его справедливости/несправедливости и формы (типы) его "справедливого" проявления между индивидами и группами.

Заканчивая обзор кросскультурных исследований справедливости, отметим, что данные литературы в целом подтверждают значимость наметившихся тенденций для последующих исследований. К. Лейнг и У. Стефан убедительно доказывают, почему справедливость следует изучать в кросскультурном контексте [8]. При анализе моральных основ справедливости авторы подчеркивают, что западный либерализм и представления об автономии личности, бытующие в индивидуалистических культурах, могут быть не свойственны иным культурам. Это может являться причиной фундаментальных различий в моральных нормах и понимании справедливости. Представляя двухуровневую модель восприятия справедливости (по аналогии с концепцией Линда и Тайлера), Лейнг и Стефан предполагают, что справедливость и мораль могут носить одновременно универсальный и культурно-специфический характер. Говоря о практической актуальности кросскультурного изучения справедливости, Лейнг и Стефан по существу определяют перспективы развития знаний в этой области.

На пороге третьего тысячелетия в зарубежной социальной психологии наметилась тенденция расширения предметного поля исследования проблемы справедливости [58]. Среди новых тем можно выделить связь справедливости с идентичностью, т.е. изучение того, что будут считать люди справедливым/несправедливым в зависимости от доминирования того или иного аспекта идентичности (материального, социального, личностного или морального) в конкретной ситуации [19, 57]. Наблюдается повышение интереса к так называемой ретрибутивной, карающей, или негативной, справедливости [20]. Эта проблематика связана с изучением когнитивных, эмоциональных и поведенческих реакций людей в различных ситуациях, воспринимаемых как несправедливые. Усиливается внимание исследователей к эмоциональной составляющей справедливости - как в отношении себя, так и других людей - в ситуациях, связанных с проявлением справедливости, а также к анализу ситуационных моделей, влияющих на значимость тех или иных представлений о справедливости [20, 22].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Несмотря на то, что исследования справедливости в зарубежной социальной психологии имеют солидную историю, "...исследователи еще не могут однозначно ответить на вопрос, что они считают справедливым, а что нет. Но они способны получать и обосновывать данные, касающиеся представлений и эмоциональных реакций людей, связанных с вопросами справедливости" [58, с. 282]. Они могут изучать поведение людей и выявлять, каким образом феномен справедливости связан с их представлениями, чувствами и действиями на индивидуальном и групповом уровнях.

В 1960 - 70-е гг. теоретики эквивалентной справедливости делали основной акцент на исследовании стремления индивидов максимизировать свои кратковременные или долговременные эгоистические интересы. Для 1970 - 80-х гг. характерно изучение преимущественно процедурной справедливости. В 1980 - 90-е гг. интерес исследователей постепенно смещался на выявление относительной важности для людей дистрибутивной и процедурной справедливости в различных социокультурных контекстах, и в последние 4 - 5 лет обозначилась тенденция расширения предметной тематики исследований в данной области.

Как показал проведенный анализ, структура феномена справедливости многоаспектна и многомерна. В этой связи для исследователей, важен выбор более адекватной теоретико-методологической основы, которая могла бы служить интеграционной базой, учитывающей комплексность изучаемого феномена и возможность использования соответствующего исследовательского инструментария. Как показывают последние обзоры современных тенденций развития кросскультурных исследований [7] и исследования по социальному мышлению личности [1, 2], такой теоретико-методический потенциал содержит в себе теория социальных представлений С. Московичи. Она, во-первых, позволяет расширить методические возможности изучения феномена справедливости: отойти от классического эксперимента и больше опираться на методы опроса в естественных условиях и словесных ассоциаций с последующим проведением контент-анализа, кластерного анализа и других методов математической обработки данных; во-вторых - комплексно подойти к изучению обыденных представлений о справедливости, вызывающих у исследователей в последнее время повышенный интерес [3 - 6, 9 - 13].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абульханова-Славская К. А. Российский менталитет: кросскультурный и типологический подходы // Российский менталитет. Вопросы психологической теории и практики. М.: ИП РАН, 1997. С. 7 - 37.

2. Абульханова-Славская К. А. Социальное мышление личности // Современная психология: состояние и перспективы исследований. Социальные представления и мышление личности. М.: ИП РАН, 2002. С. 88 - 104.

3. Воловикова М. И., Соснина Л. М. Этнокультурное исследование представлений о справедливости (на примере молдаван и живущих в Молдове цыган) // Вопросы психологии. 2001. N 2. С. 85 - 94.

4. Голынчик Е. О., Гулевич О. А. Обыденные представления о справедливости // Вопросы психологии. 2003. N 5. С. 80 - 93.

5. Гулевич О. А. Направления изучения представлений о справедливости//Вопросы психологии. 2003. N 3. С. 123 - 132.

6. Гулевич О. А., Голынчик Е. О. Условия выбора норм дистрибутивной справедливости // Психол. журн. 2004. N 3. С. 53 - 60.

7. Емельянова Т. П. Кросс-культурная психология: проблемы и тенденции развития // Психол. журн. 2004. N 1.С. 61 - 69.

8. Лейнг К., Стефан У. Еж. Социальная справедливость с точки зрения культуры // Психология и культура/Под ред. Д. Мацумото. СПб: Питер, 2003. С. 599 - 655.

9. Соснин В. А., Збанкэ Л. М. Проблема социальной справедливости и межэтнические конфликты // Этническая психология и общество. М.: Старый сад, 1997. С. 156 - 164.

10. Соснина Л. М., Воловикова М. И. Личностные представления о справедливости (результаты пилотажного исследования) // Индивидуальный и групповой субъекты в изменяющемся обществе (К 110-летию со дня рождения С. Л. Рубинштейна): Тезисы докладов. М.: ИП РАН, 1999. С. 154 - 155.

11. Соснина Л. М., Воловикова М. И. Принцип системности при проведении этнопсихологического исследования представлений о справедливости // Современная психология: состояние и перспективы. Тезисы докладов на юбилейной научной конференции ИП РАН, 28 - 29 января 2002 года. М., 2002 .Т. 1.С. 238 - 240.

12. Соснина Л. М. Формирование представлений о категории справедливости: западная и восточная культурные парадигмы // Современная психология: состояние и перспективы исследований. Ч. 4. М.: ИП РАН, 2002. С. 244 - 255.

13. Старикова Е. Н. К вопросу о соотношении обыденных и научных представлений о справедливости // Известия алтайского государственного университета. 2002. N 2 (24). С. 33 - 36.

14. Adams J.S. Inequity in social exchange // Advances in experimental social psychology/Ed. L. Berkowitz. V. 2. N.Y.: Academic Press, 1965.

15. Adams J.S., Rosenbaum W.B. The relationship of worker productivity to cognitive dissonance about wage inequities//J. of Applied Psychology. 1962. V. 46. P. 161 - 164.

16. Austin W., WalsterE. Equity with the world: An investigation of the transrelational effects equity and inequity // Sociometry. 1975. N 38. P. 474^96.

17. Brams S. J., Taylor A.D. Fair division: From cake-cutting to dispute resolution. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1996.

18. BrocknerJ. et al. Cross-cultural variation in the interactive relationship between procedural fairness and out-come favorability: the case of self-construal // Administrative Science Quaterly. 2000. V. 45. P. 138 - 159.

19. Clayton S., Opotow S. Justice and identity: Changing perspectives on what is fair. // Personality and Social Psychology Review. 2003. V. 7. N 4. P. 298 - 310.

20. Darley J. M., Pittman T.S. The psychology of compensatory and retributive justice // Personality and Social Psychology Review. 2003. V. 7. N 4. P. 324 - 336.

21. Deutch M. Equity, equality and need: What determines which value will be used as basis of distributive justice? //J. of Social Issues. 1975. V. 31. P.137 - 150.

22. Exline JJ. et al. Forgiveness and justice: A research agenda for social and personality psychology // Personality and Social Psychology Review. 2003. V. 7. N 4. P. 337 - 348.

23. FolgerR. Distributive and procedural justice: Combined impact of "voice" and improvement on experienced inequity // J. of Personality and Social Psychology. 1977. V. 35. P. 108 - 119.

24. Folger R. Emerging Issues in the Social Psychology of Justice // The sense of Injustice: Social Psychological Perspectives/Ed. R. Folger. N.Y. L.: Plenum Press, 1984. P. 1 - 23.

25. Frankena W.K. The concept of social justice // Social Justice. N.Y, 1962.

26. Greenberg J., Cohen R.L. Equity and justice in social behavior. N.Y.: Academic Press, 1982.

27. Greenberg J. On the Apocryphal Nature of Inequity Distress // The sense of Injustice: Social Psychological Perspectives / Ed. R. Folger. N.Y. L.: Plenum Press, 1984. P. 167 - 188.

28. Hamilton V.L., Sanders J. Everyday justice: Responsibility and the individual in Japan and the United States. New Haven, CT: Yale, 1994.

29. Havinghurst C, Neugarten B. American Indian and white children. Chicago: University of Chicago Press, 1955.

30. Homans G.C. Social behavior. Its elementary forms. N.Y.: Harcout Braces World, 1961.

31. Kagan E., Lamb F. The Emergence of Morality in Young Children. Chicago: University of Chicago Press, 1990.

32. Kolberg L. The psychology of moral development. San Franc: Harper and Row, 1985.

33. Lerner M. J. The justice motive in human relations // The justice motive in social behavior: Adapting to times of scarcity and change. N.Y.: Plenum Press, 1981.

34. Lerner M. J. The justice motive in social behavior // J. of Social Issues. 1975. N 31. P. 1 - 19.

35. Leung K. Some determinants of reactions to procedural models for conflict resolution: A cross-national study // J. of Personality and Social Psychology. 1987. V. 53. P. 898 - 908.

36. Leung K., Early C., Lind A. Cultural collectivism and work attitudes: An empirical study in the U.S. and Hong Kong. Paper presented at the 22-d International Congress of Applied Psychology. Kyoto, 1990.

37. Leung K., Li W. Psychological mechanism of process control effects // J. of Applied Psychology. 1990. V. 75. P. 613 - 620.

38. Leung K., Lind E.A. Procedural justice and culture: Effects of culture, gender and investigator status on procedural preferences // J. of Personality and Social Psychology. 1986. V. 50. P. 1134 - 1140.

39. Leung K., Morris M.W. Justice through the lens of culture and ethnicity // Handbook of law and social sciences: Justice / Eds. J. Sanders, V.L. Hamilton. N. Y.: Plenum Press, 2001. 343 - 378.

40. Leung K., Stephan W.G. Perceptions in injustice in inter-cultural reactions // Applied and Preventive Psychology. 1998.V.7.P.195 - 205.

41. Leung K., Stephan W.G. Conflict and injustice in inter-cultural reactions: Insights from the Arab-Israeli and Si-no-British disputes // Political psychology: Cultural and cross-cultural perspectives/Eds. J. Duckitt, S. Renshon. London, 2000. P. 128 - 145.

42. Lickona T. Research of Piajet's Theory of Moral Development // Moral development and behavior / Ed. T. Lickona. N.Y.: Hold, 1976. P. 219 - 240.

43. Lind E.A., Early P.C. Procedural Justice and Culture // International Journal of Psychology. 1992. V. 27. N 2. P. 227 - 242.

44. Lind E.A., Kulik C. et al. Justice and outcomes in inter-organizational dispute resolution. N.Y.: American Bar Foundation, 1991.

45. Lind E. A., Mac Coun R. J. et al. In the edge of the beholder: Tort litigants evaluations of their experiences in the civil justice system // Law and Society Review. 1990. N 24. P. 953 - 996.

46. Lind E. A., Tyler T.R. The social psychology of procedural justice. N.Y. - L.: Plenum Press. 1988.

47. Mark M.M. Justice in the aggregate: The perceived fairness of the distribution of income. Northwestern: Northwestern University, 1980.

48. Mikula G., Wenzel M. Justice and Social Conflict // International Journal of Psychology. 2000. V. 35. N 2. P. 126 - 135.

49. Miller J.G. et al. Perceptions of social responsibilities in India and The United States: Moral imperatives or personal decisions? // J. of Personality and Social Psychology. 1990. N 58. P. 33 - 47.

50. Montada L. Developmental Changes in Concepts of Justice // Justice and Social Interaction: experimental and theoretical contributions from psychological research / Ed. G. Mikula. Bern, Stuttgart, Vienna: Huber, 1980.

51. Morris M. W. et al. Incorporating perspectives from inside and outside: Synergy between amic and etic research on culture and justice // Academy of Management Review. 1999. V. 24. P. 781 - 796.

52. Noizick R. Anarchy, state, and Utopia. N.Y.: Basic Books, 1974.

53. Rabinowitz V.C. et al. Fairness and Effectiveness in Premediated Helping // The sense of Injustice: Social Psychological Perspectives/Ed. R. Folger. N.Y. L.: Plenum Press, 1984.

54. Rawls L. A. Theory of Justice. Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1971.

55. Reis H.T. The Multidimensionality of Justice // The sense of Injustice: Social Psychological Perspectives/Ed. R. Folger. N.Y. L.: Plenum Press, 1984.

56. Rodin J. et al. Intrinsic motivation for control: Fact or fiction // Applications of personal control. Hillsdale / Eds. A. Baum, J.E. Singer. N.Y.: Erlbaum, 1980.

57. Skitka L. J. Of different minds: An accessible identity model of justice reasoning // Personality and Social Psychology Review. 2003. V. 7. N 4. P. 286 - 297.

58. Skitka L.J., Crosby F. J. Trends in the Social Psychological Study Justice // Personality and Social Psychology Review. 2003. V. 7. N 4. P. 282 - 285.

59. Thibaut J.W., Kelley H.H. The Social Psychology of groups. N.Y.: Wiley, 1959.

60. Triandis H.C. Culture and Conflict // International Journal of Psychology. 2000. V. 32. N 2. P. 145 - 152.

61. Tyler T.R. Why people obey the law: Procedural justice, legitimacy, and compliance. N.Y. CT: Yale, 1991.

62. Tyler T.R., bind E.A. A relational model of in groups // Advances in Experimental Social psychology / Ed. M. Zanna. 1993. N 25.

63. Wicklund R.A. Objective self-awareness // Advances in experimental Social Psychology / Ed. L. Berkowitz. N.Y.: Academic Press, 1975. V. 8.

JUSTICE STUDIES TENDENCIES IN FOREIGN SOCIAL PSYCHOLOGY

L. M. Sosnina

Research assistant of IP RAS, Moscow

Theoretical and methodological analysis of justice problem is conducted. The approaches to the phenomenon in question are reviewed; the main kinds of justice and criteria of just distribution are marked out and described. The analysis of J. Adams classical theory of equivalent justice and the main tendencies in studies on the basis of this theory are presented. The questions of justice motivation multidimensionality, its study in cross-cultural researches and further investigation prospects are discussed.

Key words: justice, distributive and procedural justice, justice criteria, multidimensionality of justice motivation, social and cultural determination.

ФЕНОМЕН АНТИЦИПАЦИОННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ КАК ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Автор: Н. П. НИЧИПОРЕНКО, В. Д. МЕНДЕЛЕВИЧ

Н. П. Ничипоренко*, В. Д. Менделевич**

* Кандидат психологических наук, доцент кафедры медицинской и общей психологии Казанского государственного медицинского университета, Казань

** Доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой медицинской и общей психологии, там же

На основе обобщения имеющихся в психологии исследований классифицированы подходы к изучению антиципации. Раскрывается содержание понятия "антиципационная состоятельность" в связи с базовыми общепсихологическими категориями (свойство, способности, психический процесс, деятельность, отношение, установка). Описаны виды антиципационных способностей.

Ключевые слова: антиципация, прогнозирование, способности, антиципационная состоятельность, прогностическая компетентность, подходы к исследованию антиципации, развитие антиципационных способностей.

К настоящему времени в пространстве психологического знания проведено большое число исследований антиципации и прогнозирования в различных направлениях - общепсихологическом, медицинском, психолого-педагогическом, онтогенетическом. Широта, разнообразие и огромное количество эмпирического материала требуют обобщения и обусловливают необходимость создания целостной концепции антиципационных способностей. Актуальной является проблема согласования интерпретаций результатов в различных исследованиях антиципации, не опровергая и не доказывая преимущества той или иной теории. Речь идет о стремлении выстроить скорее единую, нежели единственно верную концептуальную схему, способную описать феноменологию, закономерности функционирования, условия формирования и распада антиципационных способностей личности. Данная статья представляет собой попытку реализовать идею координации, коммуникации, диалога различных подходов, не претендуя на создание очередной конкурирующей теории.

Целью настоящей работы является психологический анализ феномена антиципационных способностей личности в системе деятельности и социальных отношений. В соответствии с этим поставлены следующие задачи: 1) определить содержание понятия "антиципационная состоятельность" личности, проанализировав его связи с другими общепсихологическими категориями; 2) классифицировать и охарактеризовать основные подходы к изучению антиципационных способностей; 3) выделить и описать виды антиципационных способностей; 4) определить перспективные направления в изучении проблемы антиципационных способностей личности.

ПОНЯТИЕ АНТИЦИПАЦИОННОЙ СОСТОЯТЕЛЬНОСТИ В СИСТЕМЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЙ

Исторически и методологически исходной в нашем исследовании является категория антиципации. Под антиципацией мы вслед за Б. Ф. Ломовым понимаем способность субъекта действовать и принимать решения с определенным временно-пространственным упреждением в отношении ожидаемых, будущих событий [16, с. 5]. Согласно этой дефиниции, содержание понятий "антиципация" и "антиципационные способности" совпадает, благодаря чему в большинстве психологических контекстов эти категории употребляются как тождественные и взаимозаменяемые. Под антиципационной состоятельностью (прогностической компетентностью) понимается способность личности с высокой вероятностью предвосхищать ход событий, прогнозировать развитие ситуаций и собственные реакции на них, действовать с временно-пространственным упреждением [23, с. 99]. Таким образом, антиципационная состоятельность характеризует определенный уровень развития антиципационных способностей в системе личности. В этом смысле "состоятельность" близка по значению к "компетентности" и в большинстве случаев эти термины - "антиципационная состоятельность" и "прогностическая компетентность" - являются идентичными. Вследствие такого отождествления мы считаем возможным дать следующие контекстуальные комментарии к сформулированному определению: антиципационная состоятельность - это

* свойство личности, ее устойчивая характеристика, определяющая уровень развития антиципационных способностей;

* способность эффективно осуществлять деятельность прогнозирования в отношении явлений объективного и субъективного порядка;

* сформированная система определенных знаний и действий, обеспечивающих эффективное прогнозирование;

* система прежде всего внутренних средств построения и регуляции прогностической активности;

* определенное "состояние" и характеристика системы внутренних ресурсов личности, обеспечивающих успешность прогностической деятельности. К ним относятся конституционально обусловленные свойства (особенности нервной системы и темперамента), когнитивные ресурсы (познавательные процессы, формально-логический и социальный интеллект), аффективный, волевой и поведенческий потенциалы личности.

Рассмотрим связи понятия "антиципационная состоятельность" с другими общепсихологическими категориями в нескольких значимых аспектах. В качестве логических оснований для дальнейшего рассуждения воспользуемся системой базовых психологических категорий: "способности", "свойство личности", "психический процесс", "установка", "деятельность", "отношение" [10, 28, 37,45].

Аспект первый. Ближайшей родовой категорией для антиципационной состоятельности выступает категория способности. В традиционном понимании способностей [45] это означает, что изучаемый феномен относится к категории устойчивых индивидуально-психологических свойств (или качеств) личности, формирующихся на основе задатков и определяющих успешность в том или ином виде деятельности. Деятельностью, адекватной проявлению и формированию антиципационной состоятельности, считается прогностическая деятельность.

Антиципационная состоятельность как способность имеет когнитивную природу. Антиципация высших уровней (речемыслительного и коммуникативного - по Б. Ф. Ломову) является интеллектуальной способностью и поэтому может быть описана как трехкомпонентная структура. С этой целью мы позволили себе экстраполировать на предмет данного исследования представления М. А. Холодной [52] о структуре интеллекта и представить архитектуру антиципационных способностей (но только речемыслительного и коммуникативного уровней) в единстве когнитивного, метакогнитивного и интенционального компонентов. Когнитивный уровень прогностической компетентности детерминирован формально-логическим интеллектом - степенью развития мыслительных действий и характеристиками познавательных процессов восприятия, памяти, мышления, воображения. Операциональный состав когнитивного компонента антиципационной состоятельности практически не зависит от характера (содержания) прогностической задачи и представляет собой совокупность умственных действий установления причинно-следственных связей, реконструкции и преобразования представлений, выдвижения и анализа гипотез, планирования (собственно прогнозирование в терминологии Л. А. Регуш). Метакогнитивный компонент обеспечивает распознавание и (или) постановку прогностической задачи, формирование цели прогноза, осознанное протекание и коррекцию деятельности прогнозирования, рефлексию антиципационных процессов. Интенциональный компонент связан с потребностно-мотивационными и смысловыми характеристиками личности и обусловливает особенности функционирования антиципационных способностей в той или иной сфере - прогнозирование житейских ситуаций, в профессиональной деятельности, в социальном взаимодействии, в решении мыслительных задач и т.д.

Аспект второй. Заметим, что антиципационная состоятельность существует как свойство (качество) личности, но становится актуальной, проявляется, разворачивается как психический процесс. Очень точно процессуальную сущность способности определил С. Л. Рубинштейн: "...ядро способности - это не усвоенная, не автоматизированная операция, а те психические процессы, посредством которых эти операции, их функционирование регулируется, качество этих процессов" [37, с. 229]. В этом смысле наиболее удачно процессуальную сущность антиципации "схватывает" категория вероятностного прогнозирования [51].

Аспект третий. Антиципационная состоятельность, проявленная в виде произвольной, осознанной и целенаправленной активности, имеет статус деятельности и соответственно может быть проанализирована с точки зрения структуры деятельности с описанием ее мотивов, целей, задач, действий. В этом направлении выполнены эксперименты А. В. Брушлинского [9], раскрывшие закономерности связи мышления и прогнозирования, а также более позднее исследование и теоретический анализ прогностической деятельности, проведенные Л. А. Регуш [35].

Аспект четвертый. Касается не столько антиципационной состоятельности, сколько самого феномена антиципации. Рассмотреть его подробно не позволяет формат данной работы, но и умолчать о нем было бы непозволительно. Это не вполне проясненный вопрос о соотношении понятий "антиципация" и "установка". И в том, и в другом понятии речь идет о предварительной готовности к тем или иным событиям [16, с. 5; 49, с. 25]. Более того, для изучения антиципации часто используются методы, возникшие и традиционно применявшиеся для исследования установки (например, иллюзия Шарпантье, задачи Лачинса и др.). В некотором смысле общими являются критерии, выбранные для классификации уровней установки [5] и уровней антиципации [16], так или иначе связанные со структурой деятельности. В этой области необходимо четкое разграничение дефиниций и, если так можно выразиться, "дифференциальная диагностика" по ряду проблем, требующих сопоставления содержательных аспектов и сущности обозначенных феноменов.

И наконец, аспект пятый. Антиципационная состоятельность определенным образом формирует отношение к будущему, является инструментом взаимодействия субъекта с будущим и в этой связи может быть идентифицирована как форма познания будущего. Согласно определению В. Н. Мясищева, психологические отношения человека представляют собой целостную систему индивидуальных избирательных, сознательных связей личности с различными сторонами действительности и имеют огромное значение для развития способностей человека [28, с. 16]. Эта методологическая позиция предопределяет необходимость анализа антиципационных способностей человека в системной связи с его потребностями, мотивами и личностными качествами.

Безусловно важным является вопрос о детерминантах антиципационных способностей личности. В методологическом плане мы придерживаемся идеи "параллельной" детерминации психических явлений, сформулированной А. В. Юревичем: "... понять и объяснять психику можно только рассматривая ее одновременно и как порождение социума, и как функцию нейронов, и как многообразие нашего феноменального мира ... Основные виды детерминации психического - физиологическая (физическая), феноменологическая (внутрипсихическая) и социальная - практически не перекликаются друг с другом и плохо выстраиваются в единую систему детерминации" [57, с. 23 - 24]. И в соответствии с этой идеей мы говорим о полидетерминированности антиципационных способностей личности, добавив, пожалуй, еще и ситуационные факторы.

ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ АНТИЦИПАЦИОННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ В ПСИХОЛОГИИ

Обобщая имеющиеся работы в зависимости от использующихся методологических и объяснительных схем, можно выделить следующие подходы к исследованию антиципационных способностей.

Основополагающим во многих отношениях является структурно-уровневый подход к исследованию антиципации, выполненный в традициях отечественной психологической школы и представленный в монографии Б. Ф. Ломова, Е. Н. Суркова [16]. Не было бы ошибкой квалифицировать эту фундаментальную работу в более широком контексте как реализацию деятельностного подхода, однако подобный взгляд не столь ярко фиксирует уровневую специфику организации антиципационных процессов и их системный характер. Подвергнув тщательному анализу имеющиеся на тот момент исследования, авторы определили антиципацию как форму опережающего отражения действительности, охватывающую широкий круг проявлений когнитивной, регулятивной и коммуникативной функций психики, на всех уровнях фило- и антропогенеза, обратив особое внимание на многомерность феномена антиципации [17].

Основы психофизиологического подхода к исследованию антиципации заложены в трудах П. К. Анохина [3] и Н. А. Бернштейна [8]; более поздние изыскания в этой области связаны с именами В. М. Русалова [38], Д. А. Ширяева [55], Т. Ф. Базылевич [6]. Здесь внимание исследователей сфокусировано на природных предпосылках и нейрофизиологических механизмах антиципационных способностей. Подробнейший анализ исследований в этой области приведен в монографии Д. А. Ширяева [55]. В числе современных работ хотелось бы назвать исследования антиципации в связи со сбалансированностью корково-подкорковых процессов и слабостью следовых процессов [39]; особенностями ориентировочной реакции [31]; характеристиками "потенциалов антиципации" при решении вероятностно-прогностических задач [6]. Наличие нейро- и психофизиологических коррелятов антиципации, специфичных именно для данного вида активности, уже давно позволяет исследователям говорить об антиципационных способностях личности как о самостоятельном феномене, который невозможно без потери содержания редуцировать к другим психическим явлениям.

Когнитивно-поведенческий подход к исследованию антиципации развивается в основном зарубежными авторами: Дж. Брунером, У. Найссером [29], Д. Миллером, Ю. Галантером, К. Прибрамом [25]. При описании антиципации как когнитивного или информационного процесса в контексте этого подхода используются понятия вероятностного ожидания, схемы, гипотезы, предвосхищающей (антиципирующей) схемы. Подробный аналитический обзор данных концепций приведен в работах Б. Ф. Ломова, Е. Н. Суркова [16], А. Г. Асмолова [5]. К данному направлению можно отнести и отечественные исследования (см. [11, 24]). Легко согласиться с мнением, что язык когнитивной психологии релевантен для описания внутреннего строения, микроструктуры и механизмов антиципационной активности. К примеру, удобной в этом плане является категория ментальной репрезентации как внутренней формы существования картины мира и возможных будущих событий, целей, планов - "виртуальных" объектов субъективной реальности. В ряде контекстов понятия "ментальная репрезентация" и "антиципирующая схема" отождествляются [29].

Исследования предвосхищающего поведения, выполненные с позиций генетического подхода, имеют богатую историю и на данный момент представляют интенсивно развивающуюся область. Закономерности развития антиципации в раннем онтогенезе продолжают интересовать современных исследователей. Ярким примером тому являются работы Е. А. Сергиенко. Ее эксперименты позволили сформулировать основные направления в развитии антиципации на первом году жизни - совершенствование избирательности в отражении внешних воздействий и пространственно-временное упреждение событий при взаимодействии со средой [40, с. 3], благодаря чему уже к 6 - 7 месяцам эффекты антиципации выражены в произвольном выборе оптимальной стратегии решения задачи, в изменении избирательности, отражающей развитие представлений о некоторых закономерностях существования предметного и социального окружения [41].

Исследования различных видов прогностической деятельности (целеполагание, предвидение, планирование) в дошкольном, младшем школьном и подростковом возрасте представлены в работах А. Ю. Акопова, Т. К. Чмут, Л. Г. Лысюк, Л. Элькониновой, И. Н. Кондратьевой, Л. А. Регуш, Л. И. Переслени, Л. А. Рожновой. Согласно этим исследованиям, способность самостоятельно ставить цели возникает в два-три года [18]; предвидение начинает развиваться в шесть лет [56]; на этот возраст приходится начало формирования прогнозирования с опорой на последовательность сигналов, когда дети начинают учитывать поступающую информацию в своем поведении и принятии решения [2]. Вербальное планирование своей деятельности наблюдается у первоклассников, а третьеклассники способны следовать своему плану, удерживая его в уме [14]. К оценке вероятности различных факторов дети переходят в возрасте 8 лет, к 12 - 15 годам рассматривают реально существующее в настоящий момент как частный случай потенциально возможного [54]. Есть исследования особенностей прогностической деятельности в связи с успешностью школьного обучения и задержками психического развития детей младшего и дошкольного возраста [31]. "Многочисленные наблюдения онтогенеза позволяют утверждать, что механизм антиципации, способность ребенка активно предвосхищать формируется лишь после 11 - 13 лет" [50, с. 125].

Большие скачки в развитии прогнозирования наблюдаются при переходе от младшего школьного возраста к подростковому и от подросткового к юношескому: с 9 - 10 лет устанавливаются причинно-следственные связи, при переходе от 14 - 15 лет к 17 - 18 годам ведущим становится понимание вероятностной природы прогноза [34]. Таким образом, исследования, которые мы сочли возможным отнести к генетическому подходу, раскрывают закономерности развития антиципационных способностей в онтогенезе в направлении усложнения структуры и возникновения новых уровней прогностических способностей.

Клинический подход к изучению антиципационных процессов оформился достаточно давно и на сегодняшний день объединяет огромное число разноплановых исследований тех или иных форм прогнозирования в условиях психической и соматической нормы и патологии. Наиболее исследованы на сегодняшний день антиципационные способности при шизофрении [51, 58], органических нарушениях [46], остеохондрозе [13,33], неврозах и неврозоподобных состояниях [12, 20 - 22, 26, 30, 43], эпилепсии [42], расстройствах личности [48]. Искажения антиципационной деятельности при наличии той или иной патологии отмечают все авторы, но наиболее интересны особенности нарушений прогнозирования в зависимости от конкретного заболевания. Так, при шизофрении нарушена опора на вероятностную структуру прошлого опыта, поэтому больные с большей легкостью, чем здоровые люди, извлекают из прошлого опыта маловероятные ассоциации и редко делают успешные высоковероятные прогнозы [51]. У пациентов с невротическими расстройствами прогностическая некомпетентность имеет статус преморбидного фактора [20 - 22], наблюдается снижение антиципационных способностей по всем параметрам (временному, пространственному, личностно-ситуативному), склонность к моновариантному типу прогнозирования, предпочтение благоприятных исходов; как следствие такие люди подвержены обидам, разочарованиям, кризисам, обладают низкой стрессоустойчивостью [20]. Исследования неврологов показывают, что нарушения способности преднастройки, готовности прогнозировать и просчитывать вероятность предстоящих событий относятся к числу ведущих факторов в этиологии неврозов и остеохондрозов [33], а низкая личностно-ситуативная антиципационная состоятельность сопряжена с ранним развитием (до 30 лет) шейного и поясничного остеохондроза [13]. Исследования, выполненные казанскими клиническими психологами и психиатрами в русле сформулированной В. Д. Менделевичем антиципационной концепции неврозогенеза, констатировали ряд интересных закономерностей распада антиципационной деятельности при различных видах психической патологии. Так, при эпилепсии прогнозирование строится по моновариантному типу, снижены временная и личностно-ситуативная прогностическая компетентность; испытуемые с психастеническим и тревожно-фобическим синдромами склонны к поливариантному прогнозу, т.е. планируют большое количество возможных исходов события, но делают это некачественно, мало учитывая их вероятность, плохо прогнозируют социальные ситуации и поведение других людей [42]. Истерические личности не способны структурировать время, не запоминают ошибочные прогнозы, предпочитают прогнозировать только радостные события и благоприятные исходы; личности с шизоидными расстройствами отличаются моторной неловкостью и испытывают трудности экстраполяции конкретного жизненного опыта в силу высокой концентрации на внутреннем мире; эмоционально-неустойчивые ригидны и малоуспешны в предвидении коммуникативных ситуаций; при параноидных расстройствах подозрительность и эгоцентризм обусловливают склонность к негативным прогнозам и нечувствительность к иным вариантам исхода, кроме собственного [48].

Деятельностный подход к исследованию прогнозирования и смежных феноменов реализован в исследованиях большинства отечественных психологов: Б. Ф. Ломова, Е. Н. Суркова, А. В. Брушлинского, А. Г. Асмолова, А. К. Осницкого, Л. А. Регуш. Характерной чертой этого подхода является использование в качестве описательных средств категориального аппарата и объяснительных схем теории деятельности. Авторы стремятся удерживать в поле внимания два ракурса, рассматривая прогнозирование как самостоятельную деятельность и включая антиципационные процессы в формат той или иной деятельности (например, перцептивной деятельности [16, 40], мышления [9,47], педагогической деятельности [35]). Л. А. Регуш определяет прогнозирование как познавательную деятельность, целью которой является получение прогноза, а продуктом -знание о будущем [35]. Достаточно подробно когнитивные механизмы процессов прогнозирования в контексте педагогической деятельности изучены в серии исследований, выполненных в русле данной концепции [15, 19, 32, 44, 53].

Ситуационный подход к исследованию прогнозирования представлен Л. Росс, Р. Нисбетт [36]. Достойно признания внимание авторов книги к проблемам предсказания социальной реальности обычными людьми в повседневной жизни. Эти вопросы в более широком контексте затрагивают фундаментальные проблемы соотношения обыденного и научного знания. Предсказуемость человеческого поведения социальными психологами и обычными людьми - феномен, обусловленный не только и не столько субъективными интерпретациями, личностными диспозициями, объективными закономерностями, но и множеством ситуационных факторов, действие которых способно изменить с точностью до наоборот очевидные и научно обоснованные прогнозы. "Иными словами, люди часто делают правильные предсказания на основе ошибочных убеждений и ущербных прогностических стратегий" [36, с. 41]. Рассматривая человеческое поведение в традициях школы К. Левина как функцию личности и ситуации, Л. Росс, Р. Нисбетт показали огромную роль социального контекста и параметров конкретной ситуации в предвидении и детерминации событий.

В заключение обзора концепций отдельно обозначим акмеологический подход к изучению антиципационных процессов высшего порядка, связанных с личностным развитием, самопроектированием и жизненным планированием. В этих исследованиях авторы не ставили специальной задачи изучения антиципационных способностей, но попытки раскрыть закономерности психического развития личности взрослого человека так или иначе затрагивают эту проблему. В концепции жизненной стратегии К. А. Абульхановой-Славской антиципация является необходимым компонентом смыслообразования (планирование будущего), ответственности (предвидение последствий своих действий), организации времени жизни (опережающее и своевременное планирование): "жизненная стратегия в общем виде - это постоянное предвидение в соответствие своей личности характера и способа своей жизни" [1, с. 67]. В своих исследованиях феномена мудрости Л. И. Анцыферова использует экспериментальные задачи "на планирование жизни", решение которых требует от испытуемых антиципационной активности; таким образом, прогностическая компетентность личности оказывается необходимым условием развития и одним из критериев человеческой мудрости [4].

Подводя итог обзору литературы в области изучения антиципационных способностей и связанных с ними явлений, мы выражаем надежду, что предложенная классификация исследовательских подходов, с одной стороны, задает довольно широкое контекстуальное поле, в котором могут быть найдены разные грани феномена антиципации, а с другой - позволяет структурировать широкий спектр разноплановых работ.

ВИДЫ АНТИЦИПАЦИОННЫХ СПОСОБНОСТЕЙ

Взяв за основу различные критерии классификации, можно выделить следующие виды антиципационной состоятельности¹ : неспецифическая и специфическая, житейская и профессиональная, непроизвольная (нецеленаправленная) и произвольная (целенаправленная), осознаваемая (рефлексивная) и неосознаваемая (интуитивная).

1. В зависимости от содержания деятельности можно выделить неспецифическую (общую) и специфическую (специальную) антиципационную состоятельность. Неспецифическая антиципационная состоятельность относится к разряду общих способностей, имеет "наддеятельностный" характер, функционирует во многих различных по сложности видах деятельности - от перцептивной активности, моторики, речемыслительной деятельности вплоть до построения личностью жизненных планов, стратегий и смыслов. Путь развития общей антиципационной состоятельности состоит в формировании абстрагированного от специфики разнообразных видов деятельности обобщенного неспецифического умения прогнозировать наступление и ход событий. Аккумулируя в себе элементарные предпосылки и прогностические действия, общая антиципационная состоятельность обеспечивает их использование субъектом при решении конкретной прогностической задачи. Таким образом, общая антиципационная состоятельность в основном определяется качеством метакогнитивных функций, обеспечивая мониторинг (сканирование), регуляцию, управление и коррекцию работы системы отдельных прогностических процессов.

Специальные антиципационные способности связаны с содержательным составом той или иной деятельности и характером решаемых задач. Специфика антиципационных способностей есть не что иное, как операциональная модификация их когнитивного компонента под влиянием метакогнитивного и интенционального опыта. В зависимости от доминирующей формы психического отражения - это антиципация сенсомоторного, перцептивного уровней, антиципация на уровне представлений, речемыслительный (вербально-логический) и коммуникативный уровень антиципации в классификации Б. Ф. Ломова, Е. Н. Суркова [16]; прогнозирование в мышлении [9, 47]. По критерию содержания прогнозируемой ситуации - пространственная, временная, личностно-ситуативная антиципационная состоятельность [23]; планирование жизненного пути [4]; прогнозирование явлений внешней (физической) реальности, социальной действительности, феноменов внутреннего мира и др.

2. В зависимости от способа формирования и оснований прогноза можно говорить о житейской и профессиональной прогностической компетентности.

Житейская прогностическая компетентность возникает как результат социализации и адаптации индивида к окружающему миру. В ее основе лежат: бытовая картина мира, стереотипы, индивидуальный опыт, наблюдательность, знания в той или иной области. Общественные традиции, обряды, уклад жизни, наблюдения в виде примет и суеверий - концентрированное выражение "народной мудрости", используемое человеком для уменьшения неопределенности и прогнозирования тех или иных событий и их исходов. Наиболее распространенные механизмы формирования различных действий (умений) в обычной житейской практике основаны на повторении ребенком некоторого образца (модели) поведения, предъявляемого взрослым. При этом объяснение и понимание субъектом того, почему именно так надо делать, как правило, оказываются неполными; остаются за кадром и признаки ситуации, которая потребовала прогноза, т.е. инициировала прогностическую деятельность взрослого. Этим существенно ограничивается внутренняя активность ребенка в плане распознавания ситуаций, требующих построения прогноза, и постановки прогностических задач - именно та активность, которая адекватна формированию антиципационной состоятельности. В результате важнейшие метакогнитивные компоненты прогностической компетентности не получают достаточного развития, хотя применительно к ряду различных житейских ситуаций этот способ будет приемлемым, оптимальным, или единственно возможным.

При этом широкий спектр профессий подразумевает наличие антиципационной состоятельности в перечне профессионально важных качеств. Профессиональная прогностическая компетентность необходима в деятельности психолога, педагога, медика, ученого, социального работника, чиновника и предпринимателя, представителей властных структур, сотрудников спецслужб, правоохранительных органов и др. Профессиональная прогностическая компетентность базируется на научной картине мира и специальных знаниях, является предметом целенаправленного формирования в процессе подготовки профессионала.

3. В зависимости от уровня волевой регуляции процессов прогнозирования можно говорить о произвольной (целенаправленной) и непроизвольной антиципации. Произвольное прогнозирование имеет статус деятельности и характеризуется целенаправленностью, определенной системой мотивов, требует постановки (или принятия) прогностической задачи, включает конкретную систему действий и операций. Для описания этого вида антиципационных способностей идеально подходит категориальный аппарат теории деятельности, представленной исследованиями Б. Ф. Ломова [17], А. В. Брушлинского [9], О. К. Тихомирова [47], Л. А. Регуш [35]. Практически все имеющиеся эксперименты начинались с того, что перед испытуемыми ставилась задача, требующая предсказания и формулировки прогноза.

Непроизвольная антиципационная активность обслуживает преимущественно элементарные формы опережающего психического отражения на уровнях ощущений, восприятия, участвует в регуляции психомоторных актов, построении и осуществлении движений [3, 8]. Многие текущие события оказываются спрогнозированными непроизвольно и при подтверждении прогноза воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, ожидаемое, закономерное явление: "это должно было случиться", "я так и знал", "что и требовалось доказать". К непроизвольным формам антиципационной активности в обыденной жизни относятся феномены предчувствия, предвкушения, предречения, интуиции, догадки; говоря простым языком, непроизвольная антиципация есть не что иное, как "нюх". Так же, как в отношении произвольной и непроизвольной памяти, непроизвольная антиципационная активность в ряде обстоятельств и при определенных условиях оказывается эффективнее произвольной. Не будем также забывать, что интуиция является продуктом хорошо усвоенного и оперативного знания, встроенного в неосознаваемые структуры индивидуального опыта.

4. В зависимости от степени осознаваемости процесса прогнозирования антиципационную состоятельность можно подразделить на осознаваемую (рефлексивную) и неосознаваемую. Степень осознанности антиципационной активности есть функция от уровня антиципации, формы психического отражения и рефлексии как свойства субъекта. Осознаваемость и роль рефлексии в процессах антиципации возрастают от субсенсорного к речемыслительному и коммуникативному уровням; прогнозирование в мышлении требует гораздо большей осознанности по сравнению с перцептивной деятельностью.

Так, субсенсорный уровень обеспечивает неосознаваемые нервно-мышечные преднастройки движений, необходимых для выполнения предстоящих действий. Антиципация на сенсомоторном, перцептивном уровнях и уровне представлений соответственно решает задачи элементарного временно-пространственного опережения стимула, преобразования перцептивного поля и определяет предсказуемость временно-пространственной среды. Она осуществляется в основном в неосознаваемом плане и "освобождает" сознание для решения более важных задач, возникающих в ходе деятельности [16]. Речемыслительный (уровень преимущественно интеллектуальных операций) и коммуникативный уровни антиципации требуют интегративного взаимодействия психических процессов и рефлексии, хотя и могут содержать неосознаваемые интуитивные компоненты.

Аналогичным образом осознаваемость антиципационной активности возрастает в зависимости от формы психического отражения. В экспериментах А. В. Брушлинского было установлено, что детерминация мысленного предвосхищения отлична от детерминации менее сложных процессов, регулируемых на основе обратных связей. "Всякое мышление есть прогнозирование, но не наоборот, т.е. не всякое прогнозирование есть мышление" [9, с. 312]. Основное отличие состоит в том, что предвосхищение на физиологическом и элементарных психологических уровнях, в отличие от мысленного прогнозирования, всегда предполагает резкое, дизъюнктивное разделение управляющих и управляемых компонентов [там же, с. 310].

По критериям осознанности и произвольности проходит демаркационная линия между антиципацией как более широкой по объему категорией, прогнозированием и предчувствием. Термин "прогнозирование" используется в контекстах, подразумевающих сознательность, преднамеренность и целенаправленность опережающего отражения. К этой категории относятся феномены научного предвидения [7], вероятностного прогнозирования [51], прогнозирования как познавательной деятельности [35], мышления как прогнозирования [9]. Предчувствие же - феномен, отличающийся от прогнозирования характеристиками неосознаваемости и непроизвольности.

Предложенная схема задает достаточно широкие классы с недостаточно четкими границами, и при необходимости ее строгость и детализация могут быть усилены за счет введения дополнительных критериев, связанных с конкретными характеристиками продуктивности антиципационной деятельности. Например, можно говорить о долгосрочном и краткосрочном планировании, общих и детализированных прогнозах, моно-, нормо- и поливариантном прогнозировании и т.д.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В проблемном поле, задающем перспективы изучения антиципационных способностей личности, на сегодняшний день являются новыми и актуальными исследования антиципационных способностей коммуникативного уровня, в контексте общения и взаимодействия с объектами социальной действительности, "... изучение человека прежде всего в его связях с людьми" [27, с. 230]. В современной отечественной психологии задача построения общепсихологической теории общения имеет статус фундаментальной, острой, но, к сожалению, пока нерешенной проблемы [10, с. 167]. В нашем контексте здесь могут быть определены следующие темы: какое место занимает прогностическая компетентность в структуре личности и социальных отношений, каковы личностные, когнитивные и социальные детерминанты антиципационной состоятельности, как, какими способами люди прогнозируют будущее, что представляют собой условия и механизмы развития прогностической компетентности в различные периоды взрослости, каковы закономерности распада антиципационной деятельности в патологии.

ВЫВОДЫ

1. Исследования антиципации в психологии имеют длительную историю и могут быть классифицированы с позиций структурно-уровневого, психофизиологического, когнитивно-поведенческого, генетического, деятельностного, клинического, акмеологического подходов.

2. Антиципационная состоятельность - свойство личности, ее устойчивая характеристика, определяющая уровень развития антиципационных способностей, конкретное "состояние" системы внутренних ресурсов индивида, обеспечивающих успешность прогностической деятельности в отношении явлений объективного и субъективного порядка.

3. Понятие антиципационной состоятельности входит в систему общепсихологических категорий и может быть проанализировано как свойство личности, как способность, как психический процесс и как деятельность. В зависимости от ракурса прогностическая компетентность, включенная в различные связи и отношения с другими понятиями, открывает свои новые свойства и проявления.

4. В зависимости от специфичности, оснований прогноза, уровня произвольности и осознанности можно выделить следующие виды антиципационной состоятельности: специфическая и неспецифическая, житейская и профессиональная, произвольная и непроизвольная, осознаваемая (рефлексивная) и неосознаваемая (интуитивная).

5. Актуальной и малоисследованной областью на сегодняшний день является проблема антиципации коммуникативного уровня, требующая разработки общепсихологической теории общения и изучения антиципационных способностей во взаимодействии человека с социальной действительностью.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абульханова-Славская К. А. Стратегия жизни. М.: Мысль, 1991.299 с.

2. Акопов А. Ю. Сравнительное изучение прогнозирующей деятельности дошкольников, взрослых и больных шизофренией // Вопросы психологии. 1983. N3. С. 97 - 101.

3. Анохин П. К. Очерки по физиологии функциональных систем. М.: Наука, 1975. 115 с.

4. Анцыферова Л. И. Мудрость и ее проявления в разные периоды жизни человека // Психол. журн. 2004. Т. 25. N 3. С. 17 - 24.

5. Асмолов А. Г. По ту сторону сознания. Методологические проблемы неклассической психологии. М.: Смысл, 2002. 480 с.

6. Базылевич Т. Ф. К проблеме задатков прогностических способностей // Психол. журн. 1994. Т. 15. N 6. С. 90 - 99.

7. Бауэр А., Эйхгорн В. и др. Философия и прогностика: Пер. с нем. М.: Прогресс, 1971. 424 с.

8. Берншпгейн НА. Очерки физиологии движений и физиологии активности. М.: Медицина, 1966. 349 с.

9. Брушлинский А. В. Мышление и прогнозирование (логико-психологический анализ). М., 1979. 230 с.

10. Василюк Ф. Е. Методологический анализ в психологии. М.: Смысл, 2003.

11. Вероятностное прогнозирование в деятельности человека / Под ред. И. М. Фейгенберга, Г. Е. Журавлева. М.: Наука, 1977. 391 с.

12. Громова Ч. Р. Сравнительное изучение антиципационных способностей у детей с невротическими расстройствами и их родителей: Дисс.... канд. психол. наук. Казань, 2003. 109 с.

13. Демакина О. В. Особенности формирования клинических проявлений остеохондроза поясничного отдела позвоночника в зависимости от параметров антиципационной деятельности пациента: Дисс.... канд. мед. наук. Казань, 2004. 150 с.

14. Кондратьева И. Н. Планирование своей деятельности младшими школьниками // Вопросы психологии. 1990. N 4. С. 47 - 55.

15. Лежнина Л. В. Взаимосвязь наблюдательности будущих педагогов и успешность их эмпирических прогнозов: Автореф. дисс. ... канд. психол. наук. СПб., 1995.

16. Ломов Б. Ф., Сурков ЕМ. Антиципация в структуре деятельности. М., 1980. 279 с.

17. Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М.: Наука, 1999. 350 с.

18. Лысюк Л. Г. Эмпирическая картина становления продуктивного целеполагания у детей 2 - 4 лет // Вопросы психологии. 2000. N 1. С. 58 - 67.

19. Махова И. Ю. Зависимость успешности прогнозирования в педагогической деятельности от активности студентов: Автореф. дисс. ... канд. психол. наук. Л., 1989. 18 с.

20. Менделевич В. Д. Антиципационные механизмы неврозогенеза // Психол. журн. 1996. Т. 17. N 4. С. 107 - 115.

21. Менделевич В. Д., Мухаметзянова Д. А. Антиципационные особенности психической деятельности детей, страдающих неврозами // Социальная и клиническая психиатрия. 1997. N 2. С. 31 - 36.

22. Менделевич В. Д., Плещинская В. Т. Невротические мнестические феномены в структуре антиципационных механизмов неврозогенеза // Российский психиатрический журнал. 1997. N 1. С. 18 - 21.

23. Менделевич В. Д., Соловьева С. Л. Неврозология и психосоматическая медицина. М.: МЕДпресс-информ, 2002. 608 с.

24. Ментальная репрезентация: динамика и структура. М.: Изд-во "ИП РАН", 1998. 320 с.

25. Миллер Д., Галантер Ю., Прибрам К. Планы и структура поведения. М., 2000. 228 с.

26. Мухаметзянова Д. А. Клинические особенности формирования невротических расстройств у детей в зависимости от антиципационных параметров психической деятельности: Автореф. дисс.... канд. мед. наук. Казань, 1998.

27. Мясищев В. Н. Личность и неврозы. Л., 1960. 426 с.

28. Мясищев В. Н. Психология отношений. Избр. психол. труды / Под ред. А. А. Бодалева. М. Воронеж, 1995. 356 с.

29. Найссер У. Познание и реальность: смысл и принципы когнитивной психологии. М., 1981.

30. Павленко В. Н. Нарушение целевой структуры деятельности и самооценка у больных неврозом и психопатией: Автореф. дисс.... канд. психол. наук. Харьков, 1985.

31. Переслени Л. И., Рожнова Л. А. Психофизиологические механизмы формирования прогноза // Психологический журнал. 1991. Том 12. N 5. С. 51 - 59.

32. Полетаева Н. А. Исследование метода диагностики способности к прогнозированию педагогических явлений: Автореф. дисс. ... канд. психол. наук. СПб., 1991.

33. Попелянский Я. Ю. Неврозы и остеохондрозы самые распространенные мультифакториальные болезни человека // Вертеброневрология. 1992. N 2. С. 22 - 26.

34. Регуш Л. А. Структура и возрастная динамика способности к прогнозированию // Психол. журн. 1981. Т. 2. N5. С. 106 - 115.

35. Регуш Л. А. Психология прогнозирования: способность, ее развитие и диагностика. Киев, 1997. 88 с.

36. Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского; под ред. Е. Н. Емельянова, В. С. Магуна. М.: Аспект Пресс, 2000. 429 с.

37. Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1973. С. 220 - 235.

38. Русалов В. М., Кошман С. Л. Дифференциально-психологический анализ интеллектуального поведения в вероятностной среде. М.: Наука, 1980. 115 с.

39. Рябчикова Н. А., Подьячева Е. В., Томиловская Е. С., Шульговский В. В. Роль межполушарной нейродинамики в процессе вероятностного прогнозирования // Журнал высшей нервной деятельности. 1999. N 4. С. 600 - 609.

40. Сергиенко Е. А. Антиципация в раннем онтогенезе человека: Дисс. ... докт. психол. наук в форме научного доклада. М., 1997. 138 с.

41. Сергиенко Е. А. Антиципация как принцип развития. М., 1997.

42. Скиданенко Т. В. Пограничные психические расстройства при эпилепсии и их взаимосвязь с антиципационными особенностями психической деятельности: Автореф. дисс. ... канд. мед. наук. Казань, 2003. 18 с.

43. Солженкин В. В., Носков Г. Г. Экспериментально-психологическое исследование прогнозирования больных неврозами // Журнал невропатологии и психиатрии. 1985. N 12. С. 1833 - 1837.

44. Сомова Н. Л. Диагностика способности к прогнозированию (методика и ее стандартизация): Автореф. дисс.... канд. психол. наук. СПб., 2002.

45. Теплое Б. М. Избранные труды: в 2 т. М., 1985. Т. 1. С. 15 - 41.

46. Тихомиров О. К. Нарушения программирования активного поиска у больных с поражением лобных долей мозга // Лобные доли и регуляция психических процессов. М., 1966.

47. Тихомиров О. К. Психология мышления: Учеб. пособие для студ. высш. учебн. заведений. М: Академия, 2002. 288 с.

48. Узелевская А. Э. Взаимосвязь прогностической (антиципационной) компетентности с клиническими формами, выраженностью и степенью компенсации личностных расстройств: Автореф. дисс. ... канд. мед. наук. Казань, 2002. 25 с.

49. Узнадзе Д. Н. Психология установки. СПб: Питер, 2001.416 с.

50. Ушаков Г. К. Пограничные нервно-психические расстройства. М., 1987.

51. Фейгенберг И. М. Нарушения вероятностного прогнозирования при шизофрении // Шизофрения и вероятностное прогнозирование. М., 1973. С. 5 - 19.

52. Холодная М. А. Психология интеллекта: парадоксы исследования. М. -Томск, 1997. 392 с.

53. Черанева Е. К. Развитие способности к социально-перцептивному предвидению у студентов будущих учителей: Автореф. дисс. ... канд. психол. наук. СПб., 2002.

54. Чмут Т. К. Оценка детьми вероятности событий в ходе поиска // Вопросы психологии. 1975. N 3. С. 103 - 110.

55. Ширяев Д. А. Психофизиологические механизмы вероятностного прогнозирования. Рига, 1986. 142 с.

56. Эльконинова Л. Возрастная характеристика предвидения в мышлении дошкольников // Вопросы психологии. 1987. N 2. С. 33 - 39.

57. Юревич А. В. Интеграция психологии: утопия или реальность? // Вопросы психологии. 2005. N 3. С. 16 - 28.

58. Ямпольский Л. Т. Сравнительный анализ адаптивного поведения здоровых и больных шизофренией: Дисс. ... канд. психол. наук. М., 1974.

ANTICIPATION ABILITIES PHENOMENON AS A SUBJECT OF PSYCHOLOGICAL RESEARCH

N. P. Nichiporenko*, V. D. Mendelevich**

* PhD, assistant professor of medical and general psychology chair, Kazan State Medical University, Kazan

** M.D., professor, head of medical and general psychology chair, the same place

Based on summarizing of existing psychological researchers approaches to anticipation study are classified. The content of "anticipation opulence" notion in light of basic psychological categories (property, ability, psychological process, activity, relations, and attitude) is revealed. Types of anticipation abilities are described.

Key words: anticipation, prediction, abilities, anticipation opulence, prognostic competence, anticipation abilities development.

ГЕНЕТИЧЕСКИЕ И СРЕДОВЫЕ ФАКТОРЫ ПОВЕДЕНЧЕСКИХ И ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ ТРУДНОСТЕЙ У БЛИЗНЕЦОВ ПОДРОСТКОВОГО ВОЗРАСТА

Автор: Е. Д. ГИНДИНА, С. Б. МАЛЫХ, М. М. ЛОБАСКОВА

Е. Д. Гиндина*, С. Б. Малых**, М. М. Лобаскова***

* Кандидат психологических наук, старший научный сотрудник лаборатории возрастной психогенетики ПИ РАО, Москва

** Доктор психологических наук, зав. лабораторией возрастной психогенетики ПИ РАО, Москва

*** Старший преподаватель кафедры психологии развития факультета психологии и педагогики УдГУ, Ижевск

Проведено близнецовое исследование роли генотипа и среды в формировании индивидуальных различий поведенческих и эмоциональных проблем в подростковом возрасте. Выборку составили 250 пар близнецов (11 - 17 лет). Сопоставлены оценки трех групп респондентов (подростков, родителей и учителей). Показано, что такие свойства, как замкнутость, соматические жалобы и агрессивность у подростков, формируются под влиянием генетических факторов и факторов среды, специфичных для каждого подростка. Индивидуальные различия тревожности/депрессии и социальной дезадаптации связаны с влиянием общих средовых факторов и средового опыта, специфичного для каждого подростка. Индивидуальные особенности внимания/гиперактивности формируются под влиянием генетических, обще- и индивидуально-средовых факторов. Выявлены значимые половые различия в наследуемости свойств внимания/гиперактивности и делинквентности у подростков.

Ключевые слова: моно- и дизиготные близнецы, подростки, эмоциональные и поведенческие проблемы, генотип, среда.

Современное состояние социально-экономических и экологических условий развития подростков во всем мире неблагоприятно отражается на их психическом здоровье. Растет число детей, которым необходима специализированная психологическая помощь. Неудивительно, что в этой связи особенно актуален вопрос о природе происхождения нарушений психического развития, роли наследственных и средовых факторов в формировании эмоциональных и поведенческих проблем в подростковом возрасте. Прояснение этого вопроса важно как для повышения эффективности терапии психических расстройств, так и для определения группы риска, в которой возможно проведение профилактических мероприятий.

Исследование природы индивидуальных различий психологических характеристик имеет почти вековую историю. В основном эти работы посвящены анализу этиологии индивидуальных различий темперамента, когнитивных и личностных характеристик человека, в то время как природа индивидуальных особенностей отклоняющегося поведения и нарушений развития исследована значительно меньше.

В целом, результаты, полученные зарубежными исследователями, свидетельствуют о том, что генетические факторы являются важной детерминантой развития поведенческих и эмоциональных проблем в детском и подростковом возрасте [18, 26, 42, 44]. Генетическими факторами обусловлена стабильность эмоциональных и поведенческих проблем [12, 40, 53]. Было показано, что сочетанные симптомы тревоги и депрессии [23,24], а также агрессивности и делинквентности [14] определяются общим набором генов.

Значение факторов индивидуально-специфической среды (усиливающей несходство членов одной семьи) показано практически во всех исследованиях: около 50% дисперсии предрасположенности к эмоциональным и поведенческим проблемам объясняется индивидуально-специфическим опытом. Однако вклад факторов общей среды (т.е. всей совокупности негенетических факторов, которые делают сравниваемых родственников похожими) менее значим, чем влияние индивидуальной среды. В ряде исследований, в которых изучалась тревожность у близнецов 7 - 16 лет, вклад этого фактора не был обнаружен [17, 30,47], в то время как в других исследованиях продемонстрировано, что от 25 до 35% вариативности тревожности объясняется средовыми факторами [17, 23, 24]. В лонгитюдном исследовании шкалы интернализации родительской формы опросника Ахенбаха (Лист наблюдения за поведением ребенка - Child Behavior Checklist (CBCL)) [2] голландских близнецов от 3 до 12 лет [12, 53] факторы общей среды отсутствовали в три года, но играли важную роль в старших возрастах.

Анализ результатов исследований показывает, что роль генетических и средовых факторов в формировании эмоциональных и поведенческих проблем зависит от пола, возраста и этнической принадлежности испытуемых. Например, в работах, выполненных на американской выборке, наследуемость индивидуальных особенностей экстернализации и интернализации была низкой (12 - 34%) у детей 2 - 3 лет [42,43] и достаточно высокой (37 - 57%) у 7 - 15-летних [18, 43]. В то же время в исследованиях 2 - 3-летних детей в Нидерландах [49, 51, 54] наследуемость двух общих синдромов оказалась намного выше (49 - 77%), чем в американских исследованиях. В норвежском исследовании наследуемость показателей по шкале интернализации уменьшалась от дошкольного к школьному возрасту [26]. В то же время в американском исследовании двух групп респондентов (8 - 11 и 12 - 16 лет) более высокие показатели наследуемости проблем экстернализации были получены в старшей возрастной группе только у девочек [44].

Следует отметить, что в большинстве работ рассматриваются отдельные типы поведенческих и эмоциональных проблем (например, агрессивность, депрессивность) и достаточно редко проводится совместный анализ всего спектра поведенческих и эмоциональных проблем [18,43,49, 51].

Анализ данных литературы показал, что психогенетические работы, в которых для диагностики подростка используются оценки нескольких экспертов, практически отсутствуют. Очевидно, что использование множественных источников информации, например оценок нескольких групп респондентов (матерей, отцов, учителей и самих подростков), необходимо для того, чтобы получить целостную картину поведения и эмоционального состояния ребенка. Вместе с этим мета-анализ данных исследований с применением разных опросников свидетельствует о том, что корреляции оценок разных экспертов достаточно низки [5]. Данные генетических исследований позволяют прояснить причины расхождения этих оценок [9, 11, 13, 28, 29, 52, 53]. В настоящее время большинство близнецовых исследований поведенческих и эмоциональных проблем проведено на материале родительских и подростковых оценок. Однако использование в качестве экспертной группы учителей может существенно повысить точность диагностики, так как они сравнивают поведение ребенка с большей референтной группой детей и предоставляют информацию о его поведении в классе, в ситуации взаимодействия со сверстниками (например, [16, 31,48]). Родители же, наоборот, обычно наблюдают детей дома и во взаимодействии с другими членами семьи. Кроме того, результаты эмпирических исследований свидетельствуют, что учительские оценки проблем поведения являются наиболее надежными предикторами качества адаптации ребенка [56].

К сожалению, подобные исследования на российской выборке не проводились. Результаты же многочисленных зарубежных исследований не обязательно справедливы для России: каждая страна представляет собой относительно независимую популяцию (т.е. частота встречаемости различных генов в ней иная, чем в других популяциях) и обладает неповторимыми историческими, социально-экономическими и культурными особенностями. Соответственно баланс генетических и средовых факторов в изменчивости психологических признаков в разных странах и культурах может различаться.

Гипотезы исследования:

1. Соотношение наследственных и средовых факторов в индивидуальных различиях поведенческих и эмоциональных трудностей в подростковом возрасте определяется характером этих трудностей и зависит от пола подростков.

2. Оценка каждого эксперта (подростка, родителя и учителя), предоставляющего информацию о поведении подростка, включает в себя как общий для всех экспертов, так и уникальный для каждого из них компоненты. Уникальный компонент оценки эксперта связан со спецификой взаимодействия каждого эксперта с подростком. Несоответствие между оценками экспертов является в большой степени следствием того, что каждый из них предоставляет информацию, которая доступна только ему.

Цель настоящего исследования состоит в оценке роли генотипа и среды в формировании поведенческих и эмоциональных особенностей у российских подростков на материале оценок трех групп экспертов - родителей, подростков и учителей. Для достижения целей нашего исследования предполагалось решить следующие задачи:

1. Подбор методического инструментария и проверка психометрических характеристик родительской, учительской и подростковой форм опросника Ахенбаха.

2. Исследование поведенческих и эмоциональных трудностей у близнецов подросткового возраста с помощью родительской, учительской и подростковой форм опросника Ахенбаха.

3. Анализ причин расхождения родительских, учительских и подростковых оценок поведенческих и эмоциональных проблем у подростков.

4. Изучение соотношения наследственных и средовых факторов в вариативности поведенческих и эмоциональных проблем у подростков.

5. Исследование половых различий в природе поведенческих и эмоциональных проблем у детей подросткового возраста.

МЕТОДИКА

Испытуемые. В исследовании приняли участие 490 близнецов в возрасте от 11 до 17 лет (М = 13.85; SD = 0.20), из них 97 пар монозиготных - МЗ (49 пар девочек и 48 пар мальчиков), 70 пар однополых дизиготных - ДЗ (40 пар девочек и 30 пар мальчиков), 57 пар разнополых дизиготных близнецов. Зиготность близнецов определялась по опроснику, заполненному родителями близнецов. В случаях, когда результаты заполнения опросника не позволяли определить зиготность близнецов с достаточной степенью надежности, зиготность устанавливалась по результатам генотипирования ДНК (использовалась комбинация пяти высокополиморфичных маркеров: D8S67, UT532, GipC, SMSI, HumF13A 01).

Методический аппарат. Для оценки поведенческих и эмоциональных особенностей подростков использовались три формы опросников Т. Ахенбаха, предназначенные для заполнения родителями, учителями и подростками [2 - 4]. Методика основана на эмпирических данных (включая клинические) и измеряет степень отклонения различных типов детского поведения от популяционных норм.

Родительская форма методики (Child Behavior Checklist - CBCL) [2]¹ состоит из двух частей, первая из которых включает 20 вопросов, касающихся в основном образа жизни ребенка (занятий спортом, внешкольных увлечений, участия в различных кружках и секциях, домашних обязанностей, школьной успеваемости, форм и качества общения с членами семьи и другими детьми). Вопросы первой части сгруппированы в три шкалы компетентности (активности, социальной и школьной компетентности), оценки по которым суммируются в балл общей компетентности. Вторая часть опросника содержит 118 стандартизированных утверждений относительно степени выраженности тех или иных поведенческих и эмоциональных проблем у ребенка в течение последних шести месяцев и два открытых вопроса ("другие физические проблемы" и "другие проблемы"). В соответствии с результатами факторного анализа данных опросника, вопросы второй части структурированы в восемь специфических шкал: "Замкнутость", "Соматические проблемы", "Тревожность/депрессия", "Социальная дезадаптация", "Трудности мышления", "Трудности внимания/гиперактивность", "Делинквентность", "Агрессивность" и две обобщающие, интегральные шкалы "Интернализация" и "Экстернализация". На основе всех утверждений опросника (за исключением двух) подсчитывается "Общий балл проблемности" детского поведения, представляющий собой общий индекс количества и степени выраженности проблем.

Подростковая форма методики (Youth Self-Report - YSR) [4] предназначена для заполнения подростками 11 - 18 лет и состоит из двух частей, аналогичных форме для заполнения родителями. Из 118 формулировок проблем YSR 103 соотносятся с формулировками из CBCL. Остальные 16 пунктов - социально желательные утверждения, с которыми соглашаются большинство подростков.

Форма отчета для учителей (The Teacher Report Form - TRF) [3] содержит демографические вопросы, вопросы об адаптивном поведении (усидчивости, поведении в школе, обучаемости, счастья) и академической успеваемости ребенка, а также список 118 специфических проблем, большинство из которых соотносится с родительской формой опросника, а некоторые адаптированы к школьной среде. Форма заполняется учителями и другими взрослыми, знакомыми с ребенком в контексте школы (администраторами, педагогами, воспитателями, логопедами).

В данной работе были проанализированы шкалы эмоциональных и поведенческих проблем трех форм опросника.

Статистический анализ данных. Анализ описательных статистик проводился с помощью пакета SPSS (12.0). Влияние переменных пола и возраста на оценки по шкалам опросников тестировались при помощи аппарата дисперсионного анализа (ANOVA). Определялось отклонение каждого уровня фактора ANOVA от других уровней (например, отклонение средней оценки по шкале агрессивности в группе 10 - 11-летних детей от средних оценок в группах 12 - 13, 14 - 15 и 16 - 17-летних подростков). В выборке близнецов эффекты анализировались отдельно в двух подгруппах, в каждую из которых вошел один из двух близнецов пары. Поскольку проводилось большое количество сравнений, учитывались только эффекты, значимые на уровне р < 0.01 в обеих подгруппах близнецов.

Генетический анализ. Для оценки влияния наследственных и средовых факторов на эмоциональные и поведенческие проблемы использовались методы структурного моделирования (программа Мх [36]). Подбор моделей проводился на материале данных пяти групп близнецов: мальчиков МЗ, мальчиков ДЗ, девочек МЗ, девочек ДЗ и разнополых ДЗ близнецов.

Для совместного анализа оценок трех групп экспертов (родителей, подростков и учителей) тестировались три многомерные модели - биометрическая, психометрическая и модель установки эксперта [28, 49, 52]. В биометрической модели дисперсии и ковариации трех оценок разделяются на два компонента: (1) общую дисперсию, разделяемую всеми экспертами (понимается как консенсус между экспертами); и (2) уникальную дисперсию, не разделяемую тремя группами экспертов (понимается как информация, уникальная для каждого из экспертов). В этой модели постулируется, что дисперсия, общая для трех оценок, определяется общим набором генов и факторов среды, а дисперсия, уникальная для каждого эксперта, связана с уникальными генетическими и средовыми факторами. Эта модель предполагает, что эксперты сообщают не только общую для них, разделяемую всеми экспертами информацию, но и ценную, уникальную информацию, на основании которой могут быть получены оценки вклада генетических и средовых факторов.

Рис. Психометрическая модель для родительских, учительских и подростковых оценок поведенческих и эмоциональных нарушений. Измеряемые переменные обозначены прямоугольниками, латентные - кругами. Двунаправленные стрелки - корреляционные связи между латентными переменными. Согласно стандартной теории биометрической генетики, МЗ близнецы полностью разделяют общие (для групп экспертов) и уникальные (для групп экспертов) генетические влияния (г =1.0). ДЗ близнецы разделяют только половину общих и уникальных генетических влияний (г = 0.5). МЗ и ДЗ близнецы полностью разделяют общие и уникальные общесредовые влияния (г = 1.0). Дисперсии всех латентных переменных приравнены к единице. Модель состоит из двух частей. Верхняя часть модели содержит общий фактор психических нарушений, охватывающий разделенную всеми экспертами дисперсию. А1_С , С1_С и Е1_С (1 - первый близнец) представляют генетические, общесредовые и индивидуально-средовые оценки общего фактора, который отражает предрасположенность к психическим проблемам. Однонаправленные стрелки -f_m , f_t , f_c - факторные нагрузки оценок каждого респондента на общий фактор. Нижняя часть (под измеряемыми переменными) содержит уникальные для каждого респондента факторы, влияющие на дисперсию признака. Например, для родительских оценок - уникальные генетические (А2_т , где т обозначает родительские оценки), уникальные общесредовые (С1_т ) и уникальные индивидуально-средовые (Е1_т ) факторы. Однонаправленные стрелки (или пути) - предполагаемые эффекты латентных переменных, влияющие на измеряемые переменные (например, путь ас_т представляет эффект общих генетических факторов, влияющий на родительские оценки поведенческих и эмоциональных нарушений).

Психометрическая модель предполагает, что генетические и средовые факторы, влияющие на дисперсию, общую для трех групп экспертов, влияют на оценки экспертов не напрямую, а скорее на каждую из трех оценок через общий латентный фактор (рисунок). Данный фактор представляет собой общую для всех экспертов дисперсию, отражающую индивидуальные различия в предрасположенности к проблемам поведения, которая наблюдается всеми экспертами. Другими словами, эта модель выделяет консенсус между экспертами из оценки дисперсии каждого эксперта и таким образом представляет оценку проблем, общую для всех экспертов. Психометрическая модель является более лаконичной, чем биометрическая, поскольку она оценивает меньшее количество параметров.

Модель эффекта установки эксперта разделяет дисперсии и ковариации оценок трех групп экспертов на три компонента: (1) надежную вариативность черты, свободную от эффекта установки эксперта и разделяемую всеми экспертами (понимается как надежный консенсус между экспертами);

(2) эффект установки эксперта - коррелированные между близнецами ошибки каждого эксперта;

(3) ошибка измерения - остаточная часть дисперсии, некоррелированная между близнецами. В противоположность биометрической и психометрической моделям, модель установки эксперта предполагает, что только дисперсия, общая для всех экспертов, является ценной и информативной. Модель постулирует, что надежная, общая для экспертов часть дисперсии связана с действием общего набора генетических и средовых факторов. Оставшаяся часть дисперсии объясняется ненадежностью и разделяется на компонент, связанный с влиянием установки эксперта, и компонент, связанный с ошибкой измерения. Модель установки эксперта - самая лаконичная из трех моделей, поскольку позволяет оценивать меньшее количество параметров.

После подбора модели, наиболее соответствующей данным, на втором этапе тестировалась необходимость учета половых различий в структуре фенотипической дисперсии исследованных признаков. Для этого с полной моделью половых различий последовательно сравнивались три редуцированные модели: модель "общих эффектов", модель "шкалы" и "нулевая модель", предполагающая отсутствие половых различий [37].

Полная модель половых различий позволяет (1) оценить размер вклада генетических и средовых факторов в фенотипическую дисперсию у мальчиков и девочек и (2) определить, влияет ли один и тот же набор генов или факторов общей среды на вариативность исследованного признака у мальчиков и девочек. В качестве переменных, влияющих на латентный фенотип близнеца женского и мужского пола, модель включает специфичные для женского и мужского пола аддитивные генетические (А/ и Am), неаддитивные генетические (D/ и Dm), общесредовые (Cf и Cm) и индивидуально-средовые (Ef и Ет) эффекты. Кроме того, моделируется параметр генетического сходства в группе разнополых близнецов, (параметр J): корреляция между генетическими факторами в парах разнополых ДЗ близнецов не фиксируется на уровне 0.5 (как для ДЗ близнецов), а может варьировать в пределах от 0.5 до -0.5.

Для однополых пар ДЗ близнецов корреляции аддитивных и неаддитивных генетических эффектов фиксированы (а = 0.5 для аддитивных генетических эффектов). Эта корреляционная структура предполагает, что генетические эффекты представляют собой общие наборы генов, влияющих на признак у мальчиков и девочек; однако, поскольку коэффициент j не фиксирован, размер общих эффектов может отличаться у мальчиков и девочек. Значимые оценки их эффектов свидетельствуют, что набор генов, который влияет на признак у мальчиков, не идентичен набору генов, влияющему на тот же признак у девочек.

Модель "общих эффектов" предполагает наличие только количественных различий в структуре фенотипической дисперсии между полами. В данной модели генетическая корреляция между разнополыми близнецами приравнивается к 0.5. В результате только те генетические влияния, которые являются общими для мужчин и женщин, объясняют фенотипическую дисперсию и ковариацию. Несмотря на то что гены могут быть те же самые, сила их эффекта может варьировать между полами. Эта редуцированная модель может быть сравнена с полной моделью половых различий на основе теста разницы в ч² с одной степенью свободы. Модель оценивает шесть параметров.

Разведение полной модели половых различий и модели "общих эффектов" возможно на основе анализа ковариации разнополых ДЗ близнецов; если эта ковариация достоверно ниже, чем теоретически ожидаемая на основе генетических эффектов, общих для обоих полов, то имеются свидетельства специфичных для пола эффектов. Другими словами, редуцированная модель без этих эффектов не должна соответствовать данным значимо хуже, чем полная модель половых различий. На основе анализа корреляций ДЗ однополых и разнополых близнецов можно предположить, играют ли роль в вариативности исследуемой характеристики эффекты, специфичные для полов. Это предположение окажется возможным, если корреляция разнополых близнецов существенно ниже корреляции однополых ДЗ близнецов.

Модель "шкалы" является гнездовой для полной модели половых различий и модели общих эффектов. В модели "шкалы" не только исключены эффекты, специфичные для пола; в ней компоненты дисперсии в группе девочек приравнены к произведению константы (k² ) и компонент дисперсии в группе мальчиков (а² f = k² a² m, (d² f = k² d² m и e² f= k² e² m). В результате стандартизированные оценки параметров модели (например, коэффициенты наследуемости) равны у представителей разных полов, хотя наблюдаются достоверные различия в нестандартизированных оценках компонент дисперсии между мальчиками и девочками. Таким образом, модель предполагает половые различия в размере дисперсий и оценивает четыре параметра. Тестирование модели "шкалы" целесообразно, когда наблюдаются достоверные различия в дисперсии между полами.

Полная модель "шкалы" может быть сравнена с полной моделью "общих эффектов" на основе теста разницы в k² с двумя степенями свободы. Аналогично модель шкалы может быть сравнена с моделью, в которой не учитываются половые различия (k² = 1.0), на основе теста разницы в ч² с одной степенью свободы.

Перечисленные модели не являются полным списком всех возможных гнездовых моделей для полной модели половых различий. В рамках каждой из этих моделей возможно тестирование значимости генетических и средовых эффектов. На последнем этапе тестировалась значимость различных компонентов дисперсии: общих и уникальных для каждого из экспертов аддитивно-генетических и общесредовых влияний. Метод максимального правдоподобия использовался для оценки параметров в генетических моделях [37,38].

Таблица 1. Внутренняя согласованность шкал проблем опросников CBCL, YSR и TRF: сравнение американской выборки стандартизации [2 - 4] и российской выборки близнецов

Примечание. В скобках приведены шкалы, которые относятся только к TRF.

РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

Психометрическая характеристика опросника. Полученные на близнецовой выборке показатели внутренней согласованности шкал подростковой, родительской и учительской форм опросников свидетельствуют об их надежности и в целом сопоставимы с данными, полученными на выборке стандартизации (табл. 1). Все шкалы проблем достигли адекватного уровня надежности (0.60 - 0.96). Показатели внутренней согласованности варьировали от 0.85 до 0.97 для интегральных шкал и от 0.60 до 0.95 для специфических шкал. Самые низкие показатели согласованности получены для подростковой формы опросника.

Кроссэкспертная согласованность оценок поведенческих и эмоциональных проблем разными группами экспертов (подростками, родителями и учителями) в целом соответствовала данным исследований в области детской и подростковой психологии [5]. Для всех шкал, за исключением шкалы "Трудности мышления", корреляции между оценками подростков, родителей и учителей были значимы на уровне р < 0.01 и варьировали от 0.106 до 0.440. Средние коэффициенты корреляции составили: для оценок учителей и родителей - 0.29, учителей и подростков - 0.23, родителей и подростков - 0.21. Для всех шкал опросника средняя корреляция оценок родителей и подростков - 0.24. Эти коэффициенты сравнимы со средними коэффициентами кроссэкспертных корреляций, полученными в результате метаанализа данных разных опросников, составивших: для оценок родителей и учителей - 0.27, подростков и родителей - 0.25, подростков и учителей - 0.20 [5].

Факторный анализ методом главных компонент, проведенный на материале оценок трех групп экспертов, выявил для каждой из шкал один фактор, собственное значение которого было больше 1.0. Результаты указывали, что каждая из трех экспертных оценок является валидным, но не идеальным индикатором предрасположенности к поведенческим или эмоциональным проблемам.

Описательные статистики. Сопоставление характеристик распределения родительских оценок поведенческих и эмоциональных проблем в российской выборке стандартизации и в близнецовой выборке не выявило между ними достоверных различий, за одним исключением. Так, у девочек-близнецов были значимо более высокие оценки по шкале интернализации по сравнению с их одиночно рожденными сверстницами 0(241) = -3.831; р = 0.000 [1]). Таким образом, несмотря на то, что близнецы могли подвергнуться большему количеству факторов риска, действующих в пре-, пери- и постнатальный период, эти неблагоприятные факторы не привели к возрастанию родительских оценок эмоциональных и поведенческих проблем у близнецов нашей выборки по сравнению с одиночно рожденными детьми. Исходя из того, что выраженность поведенческих и эмоциональных проблем в выборке близнецов и одиночно рожденных детей значимо не различалась, результаты близнецового исследования могут быть перенесены на популяцию одиночно рожденных детей.

Анализ половых и возрастных различий эмоциональных и поведенческих проблем, проведенный на материале средних оценок подростков, родителей и учителей, показал, что девочки получили значимо более высокие оценки по шкалам замкнутости (F(1.240) = 7.557, р = 0.006), тревожности/депрессии (F(1.240) = 15.302, р = 0.000) и интернализации (F( 1.240) = 13.234, р = 0.000), а мальчики - по шкалам нарушений внимания (F( 1.240) = 10.182, р = 0.002), делинквентности (F( 1.240) = 12.000, р = 0.001), агрессивности (F(1.240) = 12.585, р = 0.000) и экстернализации (F(1.240) = 14.200, р = 0.000). С возрастом снижался уровень выраженности социальной дезадаптации (F(4.237) = 5.412, р = 0.001), но увеличивались признаки делинквентного поведения (F(4.237) = 5.842, р = 0.001). Соматические жалобы и симптомы социальной дезадаптации значимо более выражены у 12 - 13-летних по сравнению с 16 - 17-летними подростками (t(241) = 1.179, р = 0.010). В группе 14 - 15-летних (t(241) = 1.527, р = 0.000) и 16 - 17-летних 0(241) = 1.524, p = 0.002) подростков значительно больше детей с симптомами делинквентного поведения, чем в группе 10 - 11-летних. Ни один из эффектов взаимодействия между переменными пола и возраста не был значимым.

Структурное моделирование (подбор моделей). Анализ многомерных генетических моделей² для родительских, подростковых и учительских оценок эмоциональных и поведенческих проблем подростков показал, что психометрическая модель соответствует данным лучше, чем биометрическая модель и модель установки эксперта (см. табл. 2). Согласно психометрической модели, оценка каждого эксперта (родителя, подростка и учителя) включает как общий для всех экспертов, так и уникальный для каждого из них компоненты. Исходя из того, что биометрическая модель никогда не соответствовала данным лучше, чем психометрическая модель, можно предположить, что подростки, родители и учителя оценивают одну и ту же эмоциональную или поведенческую особенность подростка. Поскольку психометрическая модель описывала данные лучше, чем модель установки эксперта, то можно говорить о том, что различия в оценках экспертов связаны не только с ошибкой и установкой в оценке экспертов (например, в результате разных критериев, норм, стандартов), но и с аспектами реального поведения (фенотипа) ребенка, уникальными для восприятия каждого из экспертов. Полученные результаты согласуются с данными американского [28] и нидерландских [11, 13, 29, 52, 53] близнецовых исследований поведенческих и эмоциональных нарушений, выполненных на испытуемых разных возрастов. Ни одна из многомерных моделей не дала адекватного описания полученных данных для шкалы общей проблемности (х² (81) = 124.074, р = 0.001).

Результаты аппроксимации психометрической модели показали, что каждая группа респондентов предоставила достаточно надежную оценку эмоциональных и поведенческих проблем подростков: факторные нагрузки оценок каждой группы экспертов на общий фактор варьировали от 0.36 до 0.63. От 13 до 40% дисперсии оценок объяснялось общим латентным фактором. Оценки экспертов определялись общим восприятием поведения подростка, однако основная часть дисперсии оценок эмоциональных и поведенческих проблем объяснялась теми аспектами поведения ребенка, которые были уникальны для каждого из респондентов. Эти уникальные аспекты восприятия объясняли 60 - 87% дисперсии шкал проблем.

Интерпретация общего латентного фактора. Оценки трех групп экспертов значимо коррелировали и включали общую для них вариативность, на что указывают результаты факторного анализа и нагрузки на латентный фактор в психометрической модели. Этот общий фактор описывает тот вариант синдрома, который наблюдается всеми экспертами и, следовательно, проявляется в разных ситуационных контекстах. Исследования показывают, что такого типа поведение, о котором сообщают несколько экспертов, выражено в экстремальном значении на кривой распределения проблемного поведения в популяции [10]. Результаты, полученные для данного фактора, важны, несмотря на относительно небольшие нагрузки каждой из трех оценок на этот фактор. Общий фактор объясняет небольшую пропорцию дисперсии каждой оценки потому, что проблемное поведение, обнаруживаемое в разных контекстах, является редким в популяции.

Интерпретация факторов, специфичных для каждого респондента. Ситуативное проблемное поведение, которое объясняло самый большой процент вариативности в каждой из трех оценок, может представлять более распространенную и менее грубую форму проблемного поведения.

В табл. 3 представлены стандартизированные оценки общих и уникальных для каждой группы экспертов компонентов фенотипической дисперсии, полученные для полной психометрической модели. Как видно из данных табл. 3, показатели наследуемости, выявленные на основе оценок всех экспертов (т.е. подростков, родителей и учителей), варьируют в зависимости от шкалы и пола подростка.

На следующем этапе тестировалась необходимость учета половых различий в структуре фенотипической дисперсии исследованных признаков и значимость различных компонентов дисперсии: общих и уникальных для каждого из экспертов аддитивных генетических влияний и влияний общей среды.

Таблица 2. Результаты подбора биометрической, психометрической моделей и модели установки эксперта для подростковых, родительских и учительских оценок

Примечание. I - биометрическая модель, II - психометрическая модель, III - модель установки эксперта. Модель, лучше других соответствующая данным, выделена полужирным шрифтом. AIC - информационный критерий Акаике (Akaike's Information Criterion) - отражает степень простоты модели. RMSEA - критерий Root Mean Square Error of Approximation - является индексом степени расхождения модели с учетом количества степеней свободы от наблюдаемой ковариационной матрицы.

В табл. 4 представлены показатели аппроксимации редуцированных психометрических моделей, лучше других описывающих данные подростковых, родительских и учительских оценок. Согласно результатам подбора моделей, качественные различия в генетических влияниях на вариативность эмоциональных и поведенческих проблем у мальчиков и девочек отсутствовали. Вероятно, набор генов, влияющих на признак у мальчиков, идентичен набору генов, влияющему на тот же признак у девочек. Однако были выявлены значимые количественные различия в соотносительном вкладе генотипа и среды в межиндивидуальную вариативность характеристик внимания/гиперактивности и делинквентности у мальчиков и девочек (табл. 4).

Анализ структуры фенотипической дисперсии общего латентного фактора оценок трех групп экспертов выявил существенное влияние генетических факторов на показатели замкнутости, соматических жалоб и агрессивности. Индивидуальные различия тревожности/депрессивности и социальной дезадаптации формируются под влиянием систематических и несистематических факторов среды. Многомерный анализ оценок двух общих синдромов - интернализации и экстернализации - в целом подтверждает данные литературы, свидетельствуя о большей степени наследуемости проблем экстернализации по сравнению с проблемами интернализации. Факторы общей среды оказывают существенное влияние на оба интегральных синдрома (60 и 80% соответственно).

Таблица 3. Стандартизированные оценки (%) вклада общих и индивидуальных генетических и средовых влияний в вариативность поведенческих и эмоциональных проблем, полученные в психометрической модели

Примечание. Приведены стандартизированные оценки общих (а² с, с² с, е² с) и уникальных (a² u, c² u, e² u) генетических и средовых влияний. Например, вариативность показателя "Агрессивность" объясняется факторами, влияющими на все три оценки (общий взгляд экспертов), и факторами, которые влияют только на подростковые, родительские или учительские оценки (уникальный компонент оценки). Вариативность подростковых оценок девочек объясняется общими факторами на: 13 (А) + 4 (С) + 5(Е) = 22%. Остальной процент дисперсии уникален для подростков: 27 (А) + 11 (С) + 40 (Е) = 78%. Показатель наследуемости агрессивного поведения девочек представляет сумму стандартизированных оценок генетических факторов, влияющих на оценки всех экспертов (13%), и генетических факторов, влияющих только на подростковые оценки (27%). Следовательно, наследуемость агрессивности по подростковым оценкам составляет 40%. Аналогично может быть определена наследуемость агрессивности девочек по родительским и учительским оценкам - 11 и 56% соответственно.

Существенное влияние генетических факторов на индивидуальные различия синдрома замкнутости согласуется с данными литературы. Умеренное генетическое влияние на синдром замкнутости было выявлено у близнецов в возрасте от 7 до 15 лет (а² = 50%), которых изучал К. Эдельброк и соавторы [18], и у близнецов в возрасте от 4 до 11 лет (а² = 40%), которых исследовал С. Шмитц с соавторами [43]. Генетические факторы могут действовать через гормональные механизмы, поскольку, как оказалось, для детей, нуждающихся в клиническом лечении, оценки синдрома замкнутости CBCL/4 - 18 и YSR являются самыми надежными предикторами уровня кортизола в крови после психологически стрессовых взаимодействий [27].

Высокий показатель наследуемости для синдрома соматических жалоб (80%) согласуется с данными близнецовых исследований, проведенных на выборках американских (51%) [18] и голландских (73%) [51] детей. Значимый вклад наследственности подтверждается сильной связью синдрома соматических проблем с показателями расстройства соматизации у других членов семьи пробанда [41].

Не было получено доказательств значимого вклада генетических факторов в вариативность общего латентного фактора тревожности/депрессивности. Индивидуальные различия объяснялись факторами систематической (80%) и индивидуальной (20%) среды. В обзоре литературы по генетике детской тревожности и депрессивности Ф. Райе с соавторами [39] сообщают о высокой вариативности получаемых исследователями показателей наследуемости тревожности и депрессии у детей (30 - 80%) по родительским оценкам. В исследованиях приемных детей не получено значимых оценок наследуемости депрессии [20, 50]. Данные о роли общей среды в формировании тревожности у детей также варьируют в разных работах [19]. В ряде исследований, в которых изучалась тревожность у близнецов 7 - 16 лет, не обнаружено вклада общей среды [17, 30, 47], в то время как в других сообщалось, что от 25 до 35% вариативности тревожности объясняется средовыми факторами [18, 23, 24]. В лонгитюдном исследовании шкалы интернализации CBCL голландских близнецов от 3 до 12 лет [12, 53] факторы общей среды отсутствовали в три года, но играли важную роль в старших возрастах.

Таблица 4. Показатели аппроксимации редуцированных психометрических моделей, лучше других описывающих данные подростковых, родительских и учительских оценок эмоциональных и поведенческих проблем

Примечание. AIC - информационный критерий Акаике (Akaike's Information Criterion) - отражает степень простоты модели. RMSEA - критерий Root Mean Square Error of Approximation - является индексом степени расхождения модели с учетом количества степеней свободы от наблюдаемой ковариационной матрицы.

Индивидуальные различия общего латентного фактора социальной дезадаптации были связаны с систематическими средовыми (96%) и индивидуальными средовыми влияниями (4%). Согласно результатам других близнецовых исследований, коэффициенты наследуемости составили 0.56 и 0.61 [18, 43]. Синдром социальной дезадаптации объединяет пункты, указывающие на незрелость и недостаток социальных навыков, он не имеет прямого аналога в DSM-IV, однако характеризуется значимой связью с диагнозом синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) и тревожным расстройством. Показатели синдрома социальной дезадаптации по оценкам матерей, отцов, учителей и самих детей характеризуются исключительной кроссэкспертной согласованностью, что было подтверждено результатами, полученными в настоящей работе.

Генетические факторы оказывали существенное влияние на сходство близнецов по проблемам внимания и гиперактивности (30% для мальчиков и 60% для девочек). Большое число исследований показало высокую наследуемость проблем, связанных с трудностями внимания и гиперактивностью. Оценка наследуемости около 75% была обнаружена в разных возрастах [40]. Согласно данным молекулярно-генетических исследований, существует ассоциация СДВГ с геном рецепторов дофамина (DRD4); менее определенными являются доказательства ассоциации с полиморфизмом гена траспортера дофамина (DAT1) [46].

Наследуемость проблем внимания и гиперактивности около 30% у девочек и 60% у мальчиков в нашей выборке подростков несколько ниже, но в целом согласуется с данными литературы. Вклад факторов общей среды в вариативность трудностей внимания оказался значимо выше в группе мальчиков (70%) по сравнению с девочками (2%) (табл. 4). Половые различия установлены в средних показателях трудностей внимания и гиперактивности: по родительским и композитным оценкам трех групп экспертов трудности внимания значимо более выражены у мальчиков по сравнению с девочками. Как следует из данных литературы, показатели синдрома трудностей внимания являются лучшими предикторами различных проблем для девочек, чем для мальчиков [7]. Эти результаты соответствуют данным о более выраженных нарушениях метаболизма мозга у девочек с диагнозом СДВГ, чем у мальчиков с тем же диагнозом [25]. Таким образом, можно предположить, что трудности внимания у девочек представляют более стабильный признак, имеющий биологические корреляты. Наши данные свидетельствуют о том, что он в меньшей степени обусловлен факторами общей среды.

Полученные результаты подтверждают существование значимых половых различий в структуре дисперсии общего латентного фактора делинквентного поведения (табл. 4). У девочек показатели делинквентного поведения в основном связаны с аддитивными генетическими факторами (52%), влияние которых незначимо в группе мальчиков. У мальчиков различия в делинквентном поведении в основном объясняются факторами общей среды (93%). Эти данные позволяют предположить, что делинквентное поведение у девочек является более стабильным признаком, в большей степени определяемым генетическими и в меньшей степени средовыми факторами. В популяционной выборке синдром делинквентного поведения оказывается лучшим предиктором контактов с полицией для девушек по сравнению с юношами [8].

Существенный вклад генетических факторов в индивидуальные различия по агрессивности в нашем исследовании (71%) согласуются с данными работ, выполненных на американских и европейских популяциях: результаты показали, что генетическими факторами обусловлен самый большой компонент фенотипической дисперсии агрессивного поведения [18, 21, 29, 43, 51, 54]. Оценка наследуемости в этих работах составила около 60%. Из метаанализа исследований агрессивного поведения, проведенного Д. Майлс и Г. Кэри [33], следует, что эффекты генотипа объясняют около 50% вариативности агрессивного поведения.

Результаты нашего исследования согласуются с данными других работ, указывающими на существенные различия в этиологии и ходе развития синдромов агрессивного и делинквентного поведения [22, 35, 57]. В ряде работ было показано, что синдром агрессивного поведения стабилен в развитии от раннего детства до зрелости, а его связь с биохимическими параметрами доказывает важность биологического фактора. Неагрессивное асоциальное поведение, в отличие от агрессивного, характеризуется меньшей временной стабильностью, более типично для подросткового возраста [35, 57] и имеет меньше биологических коррелятов. Усугубление проблем поведения в юности в основном касается синдрома делинквентного поведения, а синдром агрессивного поведения сохраняет постоянство на протяжении всех периодов развития. Данные близнецовых исследований по опросникам Ахенбаха показывают, что генетический компонент в вариативности агрессивного поведения больше (около 60%), чем в вариативности делинквентного поведения (около 30 - 40%) [15, 18, 22]. В недавнем лонгитюдном исследовании 1000 шведских близнецов стабильность агрессивного поведения по CBCL от детского (8 - 9 лет) до подросткового возраста (13 - 14 лет) объяснялась генетическими факторами. Это свидетельствует о том, что агрессивное поведение, проявляющееся в детском возрасте, представляет собой фенотип, в большей степени определяемый генетическими факторами, чем подростковая форма асоциального поведения [22].

Для большинства проанализированных в нашей работе синдромов эмоциональных и поведенческих проблем у подростков оценки влияния общей среды, полученные на основе оценок всех экспертов, выше в группе мальчиков (более 50%) по сравнению с девочками (для шкал "Трудности внимания/гиперактивность" и "Делинквентность" различия статистически значимы). Возможными средовыми факторами, повлиявшими на полученные результаты, являются наблюдаемые в российском обществе более строгие ожидания по отношению к мальчикам. Мальчики по сравнению с девочками испытывают более сильное давление в отношении высокой академической успеваемости и чаще подвергаются физическому наказанию. Эти факторы могут влиять на оценки наследуемости для различных поведенческих проблем, таких как трудности внимания/гиперактивность и делинквентность.

В последнее время во многих близнецовых исследованиях подростковой психопатологии начали изучаться половые различия в наследуемости. Во-первых, в широкомасштабном лонгитюдном близнецовом исследовании детей (8 - 16 лет) медицинским колледжем Вирджинии [17] были получены оценки наследуемости на основе материнских опросников для разных типов нарушений психического развития, в том числе тревожности (57% для мальчиков и 52% для девочек), депрессивности (65% для мальчиков и 64% для девочек), синдрома дефицита внимания и гиперактивности (75% для мальчиков и 63% для девочек), импульсивности (79% для мальчиков и 70% для девочек), расстройства поведения (61 - 74% для мальчиков и 31 - 72% для девочек) и оппозиционно-вызывающего расстройства (35% для мальчиков и 36% для девочек). За исключением оппозиционно-вызывающего расстройства, эти показатели наследуемости выше 50% и практически одинаковы у обоих полов. Во-вторых, в двух исследованиях наследуемость депрессивных симптомов по отчетам подростков, оцененных на материале Шкалы детской тревожности [24] и Опросника настроений и переживаний [39], была выше у мальчиков по сравнению с девочками. Противоположный результат получен в другой работе [44], в которой депрессия оценивалась в ходе Психиатрического интервью для детей и подростков. Однако Ф. Райе с соавторами [39] далее обнаружили, что половые различия в наследуемости депрессивных симптомов отсутствовали в данных родительских оценок. В-третьих, близнецовое исследование наследуемости симптомов расстройства поведения и злоупотребления марихуаной позволило выявить примерно одинаковые показатели наследуемости для мальчиков и девочек [34]. Наконец, результаты, указывающие на значимые влияния общей среды на индивидуальную вариативность родительских оценок по шкалам Опросника Ахенбаха, более выраженные в группе мальчиков, получены в недавнем исследовании, выполненном в Тайване на 279 парах близнецов и однополых сибсов 12 - 16 лет [32].

Таким образом, определенные выводы о половых различиях в генетических эффектах, влияющих на поведенческие и эмоциональные нарушения, пока не сделаны. Несмотря на это, половые различия обнаружены в ряде работ, поэтому их моделирование необходимо в близнецовых исследованиях. В работах, в которых половые различия в наследуемости были выявлены, направление этих различий отличалось. Так, в двух работах [24, 39] наследуемость оказалась выше для мальчиков. В то же время Дж. Силберг и коллеги [44] и П. Куо с соавторами [32] установили, что генетические факторы имели большее значение в индивидуальных различиях девочек. Многие факторы могут влиять на обнаружение половых различий, например, такие, как тип синдрома, источник информации, используемый для диагностики, и культурные различия.

ВЫВОДЫ

1. Полученные на близнецовой выборке российских близнецов показатели психометрических характеристик родительской, учительской и подростковой форм опросника Ахенбаха свидетельствуют об их надежности и в целом сопоставимы с данными, полученными на выборке стандартизации.

2. Анализ причин расхождения родительских, учительских и подростковых оценок поведенческих и эмоциональных проблем у подростков показал, что различия в оценках экспертов связаны не только с ошибкой и установкой в оценке экспертов (например, в результате разных критериев, норм, стандартов), но и с аспектами реального поведения (фенотипа) ребенка, уникальными для восприятия каждого из экспертов.

3. Выявлены значимые влияния генетических факторов на вариативность ряда поведенческих и эмоциональных проблем (замкнутости/депрессивности, соматических жалоб, трудностей внимания/гиперактивности, агрессивного поведения) у близнецов подросткового возраста на основе оценок подростков, родителей и учителей.

4. Установлено, что факторы общей среды оказывают существенный вклад в индивидуальную вариативность ряда эмоциональных и поведенческих проблем (тревожности/депрессивности, социальной дезадаптации, делинквентности, интернализации и экстернализации) в подростковом возрасте.

5. Подтверждено наличие значимых половых различий в соотносительном вкладе генотипа и среды в межиндивидуальную вариативность исследованных эмоциональных поведенческих особенностей подростков. У мальчиков индивидуальные различия трудностей внимания/гиперактивности и склонности к делинквентному поведению в основном объяснялись факторами общей среды, а у девочек - генетическими факторами.

6. Соотносительная роль наследственных и средовых факторов в формировании индивидуальных различий поведенческих и эмоциональных трудностей в подростковом возрасте определяется их вариативностью и зависит от пола подростков.

7. В ходе многомерного моделирования обнаружено, что генетические и средовые факторы, которые определяют вариативность эмоциональных и поведенческих особенностей, общую для респондентов - подростков, родителей и учителей, влияют на их оценки через общий латентный фактор. Уникальный компонент оценки каждого респондента представляет основную часть дисперсии оценки и связан со спецификой взаимодействия каждого респондента с подростком. Данная информация важна для повышения надежности диагностики поведенческих и эмоциональных проблем у подростков и правильной оценки фенотипа ребенка.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Малых С. Б., Гиндина Е. Д., Кузнецова И. В., Лобаскова М. М. Диагностика поведенческих и эмоциональных проблем у детей и подростков: стандартизация родительской формы Опросника Т. Ахенбаха на российской выборке. Психолого-педагогическое сопровождение субъектов образовательного процесса. Проблемы внедрения психолого-педагогических исследований в систему образования. Ч. 2. М.: ПЕРСЭ, 2004. С. 72 - 82.

2. Achenbach T.M. Manual for the Child Behavior Checklist/4 - 18 and 1991 Profile. Burlington, Vermont, 1991.

3. Achenbach T.M. Manual for the Teacher's Report Form and 1991 Profile. Burlington, Vermont, 1991.

4. Achenbach T.M. Manual for the Youth Self-Report and 1991 YSR Profile. Burlington, Vermont, 1991.

5. Achenbach T.M., McConaughy S.H., Howell C.T. Child/adolescent behavioral and emotional problems: Implications of cross-informant correlations for situa-tional specificity//Psychological Bulletin. 1987. V. 101. P. 213 - 232.

6. Achenbach T.M., Howell C.T., McConaughy S.H. Six-year predictors of problems in a national sample of children and youth: II. Signs of disturbance //J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1995. V. 34. P. 488^98.

7. Achenbach T.M., Howell C.T., McConaughy S.H., Stanger C. Six-year predictors of problems in a national sample: III. Transitions to young adult syndromes // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1995. V. 34. P. 658 - 669.

8. Achenbach T.M., Howell C.T., McConaughy S.H., Stanger C. et al. Six-year predictors of problems in a national sample of children and youth: I. Cross-informant syndromes // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1995. V. 34. P. 336 - 347.

9. Arseneault L., Moffitt T. E., Caspi A., Taylor A. et al. Strong genetic effects on cross-situational antisocial behaviour among 5-year-old children according to mothers, teachers, examiner-observers, and twins' self-reports // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 2003. V. 44. P. 832 - 848.

10. Baillargeon R.H., Boulerice B., Tremblay R.E., Zocco-lillo M. et al. Modeling interinformant agreement in the absence of a "gold standard" // J. of Child Psychology & Psychiatry. 2001. V. 42. P. 463 - 473.

11. Bartels M., Hudziak J.J., Boomsma D.I., Rietveld M.J. et al. A study of parent ratings of internalizing and externalizing problem behavior in 12-year-old twins // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 2003. V. 42. P. 1351 - 1359.

12. Bartels M., van den Oord E. J.C.G., Hudziak J.J., Rietveld M.J. H. et al. Genetic and Environmental Mechanisms Underlying Stability and Change in Problem Behaviors at Ages 3, 7, 10, and 12 // Developmental Psychology. 2004. V. 40. P. 852 - 867.

13. Bartels M., Hudziak J.J., Rietveld M.J., van Beijsterveldt C.E. et al. A longitudinal twin model for multiple raters: Illustrating the use of genetically informative designs for studying psychological data // Paper presented at the 12th European Conference on Personality, organized by the European Association of Personality Psychology (EAPP) in Groningen. The Netherlands. July 17 - 22. 2004. Conference Abstracts. P. 56.

14. Bartels M., Hudziak J.J., van den Oord E.J., van Beijsterveldt C.E. et al. Co-occurrence of Aggressive Behavior and Rule-Breaking Behavior at Age 12: Multi-Rater Analyses // Behavior Genetics. 2003. V. 33. P. 607 - 621.

15. Deater-Deckard K., Plomin R. An adoption study of etiology of teacher and parent reports of externalizing behavior problems in middle childhood // Child Development. 1999. V. 70. P. 144 - 154.

16. Derks E.M., Hudziak J.J., Beijsterveldt C.E.M., Boomsma D.I. Genetic analyses of Teacher Ratings on Aggression, Attention, and Anxiety in 7-, 10-, and 12-year-old children // Paper presented at the 34th Annual Meeting of the Behavior Genetics Association in Aix en Provence. France, June 27 - 30. 2004.

17. Eaves L.J., Silberg J.L., Meyer J.M. et al. Genetics and developmental psychopathology. П. The main effects of genes and environment on behavioral problems in the Virginia Twin Study of Adolescent Behavioral Development // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 1997. V. 38. P. 965 - 980.

18. Edelbrock C, Rende R., Plomin R., Thompson L.A. A twin study of competence and problem behavior in childhood and early adolescence // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 1995. V. 36. P. 775 - 785.

19. Eley T.C. Behavioral genetics as a tool for developmental psychology: Anxiety and depression in children and adolescents // Clinical Child & Family Psychology Review. 1995. V. 2. P. 21 - 36.

20. Eley T.C, Deater-DeckardK., Fombone E., FulkerD.W. et al. An adoption study of depressive symptoms in middle childhood // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 1998. V. 39. P. 337 - 345.

21. Eley T.C, Lichenstein P., Stevenson J. Sex differences in the etiology of aggressive and nonaggressive antisocial behavior: Results from two twin studies // Child Development. 1999. V. 70. P. 155 - 168.

22. Eley T.C, Lichtenstein P., Moffitt Т . Е . A longitudinal behavioral genetic analysis of the etiology of aggressive and nonaggressive antisocial behavior // Development & Psychopathology. 2003. V. 15. P. 383^02.

23. Eley T.C, Stevenson J. Using genetic analyses to clarify the distinction between depressive and anxious symptoms in children // J. of Abnormal Child Psychology. 1999. V. 27. P. 105 - 114.

24. Eley T.C, Stevenson J. Exploring the covariation between anxiety and depression symptoms: A genetic analysis of the effects of age and sex // J. of Child Psychology & Psychiatry. 1999. V. 40. P. 1273 - 1282.

25. Ernst M., Liebenauer L.L., King A.C., Fitzgerald GA. et al. Reduced brain metabolism in hyperactive girls // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1994. V. 33. P. 858 - 868.

26. Gjone H., Stevenson J., Sundet J.M. Genetic influence on parent-reported attention-related problems in a Norwegian general population twin sample // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1996. V. 35. P. 588 - 596.

27. Granger D. A., Weisz J.R., Kauneckis D. Neuroendocrine reactivity, internalizing behavior problems, and control-related cognitions in clinic-referred children and adolescents // J. of Abnormal Psychology. 1994. V. 103. P. 267 - 276.

28. Hewitt J.K., Silberg J.L., Neale M.C., Eaves L.J. et al. The analysis of parental ratings of children's behavior using LISREL // Behavior Genetics, 1992. V. 22. P. 293 - 317.

29. Hudziak J.J., Copeland W., Rudiger L.P., Achenbach T.M. etal. Genetic influences on childhood competencies: A twin study // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 2003. V. 42. P. 357 - 363.

ГЕНЕТИЧЕСКИЕ И СРЕДОВЫЕ ФАКТОРЫ ПОВЕДЕНЧЕСКИХ И ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ ТРУДНОСТЕЙ У БЛИЗНЕЦОВ ПОДРОСТКОВОГО ВОЗРАСТА

Автор: Е. Д. ГИНДИНА, С. Б. МАЛЫХ, М. М. ЛОБАСКОВА

Е. Д. Гиндина*, С. Б. Малых**, М. М. Лобаскова***

* Кандидат психологических наук, старший научный сотрудник лаборатории возрастной психогенетики ПИ РАО, Москва

** Доктор психологических наук, зав. лабораторией возрастной психогенетики ПИ РАО, Москва

*** Старший преподаватель кафедры психологии развития факультета психологии и педагогики УдГУ, Ижевск

Проведено близнецовое исследование роли генотипа и среды в формировании индивидуальных различий поведенческих и эмоциональных проблем в подростковом возрасте. Выборку составили 250 пар близнецов (11 - 17 лет). Сопоставлены оценки трех групп респондентов (подростков, родителей и учителей). Показано, что такие свойства, как замкнутость, соматические жалобы и агрессивность у подростков, формируются под влиянием генетических факторов и факторов среды, специфичных для каждого подростка. Индивидуальные различия тревожности/депрессии и социальной дезадаптации связаны с влиянием общих средовых факторов и средового опыта, специфичного для каждого подростка. Индивидуальные особенности внимания/гиперактивности формируются под влиянием генетических, обще- и индивидуально-средовых факторов. Выявлены значимые половые различия в наследуемости свойств внимания/гиперактивности и делинквентности у подростков.

Ключевые слова: моно- и дизиготные близнецы, подростки, эмоциональные и поведенческие проблемы, генотип, среда.

Современное состояние социально-экономических и экологических условий развития подростков во всем мире неблагоприятно отражается на их психическом здоровье. Растет число детей, которым необходима специализированная психологическая помощь. Неудивительно, что в этой связи особенно актуален вопрос о природе происхождения нарушений психического развития, роли наследственных и средовых факторов в формировании эмоциональных и поведенческих проблем в подростковом возрасте. Прояснение этого вопроса важно как для повышения эффективности терапии психических расстройств, так и для определения группы риска, в которой возможно проведение профилактических мероприятий.

Исследование природы индивидуальных различий психологических характеристик имеет почти вековую историю. В основном эти работы посвящены анализу этиологии индивидуальных различий темперамента, когнитивных и личностных характеристик человека, в то время как природа индивидуальных особенностей отклоняющегося поведения и нарушений развития исследована значительно меньше.

В целом, результаты, полученные зарубежными исследователями, свидетельствуют о том, что генетические факторы являются важной детерминантой развития поведенческих и эмоциональных проблем в детском и подростковом возрасте [18, 26, 42, 44]. Генетическими факторами обусловлена стабильность эмоциональных и поведенческих проблем [12, 40, 53]. Было показано, что сочетанные симптомы тревоги и депрессии [23,24], а также агрессивности и делинквентности [14] определяются общим набором генов.

Значение факторов индивидуально-специфической среды (усиливающей несходство членов одной семьи) показано практически во всех исследованиях: около 50% дисперсии предрасположенности к эмоциональным и поведенческим проблемам объясняется индивидуально-специфическим опытом. Однако вклад факторов общей среды (т.е. всей совокупности негенетических факторов, которые делают сравниваемых родственников похожими) менее значим, чем влияние индивидуальной среды. В ряде исследований, в которых изучалась тревожность у близнецов 7 - 16 лет, вклад этого фактора не был обнаружен [17, 30,47], в то время как в других исследованиях продемонстрировано, что от 25 до 35% вариативности тревожности объясняется средовыми факторами [17, 23, 24]. В лонгитюдном исследовании шкалы интернализации родительской формы опросника Ахенбаха (Лист наблюдения за поведением ребенка - Child Behavior Checklist (CBCL)) [2] голландских близнецов от 3 до 12 лет [12, 53] факторы общей среды отсутствовали в три года, но играли важную роль в старших возрастах.

Анализ результатов исследований показывает, что роль генетических и средовых факторов в формировании эмоциональных и поведенческих проблем зависит от пола, возраста и этнической принадлежности испытуемых. Например, в работах, выполненных на американской выборке, наследуемость индивидуальных особенностей экстернализации и интернализации была низкой (12 - 34%) у детей 2 - 3 лет [42,43] и достаточно высокой (37 - 57%) у 7 - 15-летних [18, 43]. В то же время в исследованиях 2 - 3-летних детей в Нидерландах [49, 51, 54] наследуемость двух общих синдромов оказалась намного выше (49 - 77%), чем в американских исследованиях. В норвежском исследовании наследуемость показателей по шкале интернализации уменьшалась от дошкольного к школьному возрасту [26]. В то же время в американском исследовании двух групп респондентов (8 - 11 и 12 - 16 лет) более высокие показатели наследуемости проблем экстернализации были получены в старшей возрастной группе только у девочек [44].

Следует отметить, что в большинстве работ рассматриваются отдельные типы поведенческих и эмоциональных проблем (например, агрессивность, депрессивность) и достаточно редко проводится совместный анализ всего спектра поведенческих и эмоциональных проблем [18,43,49, 51].

Анализ данных литературы показал, что психогенетические работы, в которых для диагностики подростка используются оценки нескольких экспертов, практически отсутствуют. Очевидно, что использование множественных источников информации, например оценок нескольких групп респондентов (матерей, отцов, учителей и самих подростков), необходимо для того, чтобы получить целостную картину поведения и эмоционального состояния ребенка. Вместе с этим мета-анализ данных исследований с применением разных опросников свидетельствует о том, что корреляции оценок разных экспертов достаточно низки [5]. Данные генетических исследований позволяют прояснить причины расхождения этих оценок [9, 11, 13, 28, 29, 52, 53]. В настоящее время большинство близнецовых исследований поведенческих и эмоциональных проблем проведено на материале родительских и подростковых оценок. Однако использование в качестве экспертной группы учителей может существенно повысить точность диагностики, так как они сравнивают поведение ребенка с большей референтной группой детей и предоставляют информацию о его поведении в классе, в ситуации взаимодействия со сверстниками (например, [16, 31,48]). Родители же, наоборот, обычно наблюдают детей дома и во взаимодействии с другими членами семьи. Кроме того, результаты эмпирических исследований свидетельствуют, что учительские оценки проблем поведения являются наиболее надежными предикторами качества адаптации ребенка [56].

К сожалению, подобные исследования на российской выборке не проводились. Результаты же многочисленных зарубежных исследований не обязательно справедливы для России: каждая страна представляет собой относительно независимую популяцию (т.е. частота встречаемости различных генов в ней иная, чем в других популяциях) и обладает неповторимыми историческими, социально-экономическими и культурными особенностями. Соответственно баланс генетических и средовых факторов в изменчивости психологических признаков в разных странах и культурах может различаться.

Гипотезы исследования:

1. Соотношение наследственных и средовых факторов в индивидуальных различиях поведенческих и эмоциональных трудностей в подростковом возрасте определяется характером этих трудностей и зависит от пола подростков.

2. Оценка каждого эксперта (подростка, родителя и учителя), предоставляющего информацию о поведении подростка, включает в себя как общий для всех экспертов, так и уникальный для каждого из них компоненты. Уникальный компонент оценки эксперта связан со спецификой взаимодействия каждого эксперта с подростком. Несоответствие между оценками экспертов является в большой степени следствием того, что каждый из них предоставляет информацию, которая доступна только ему.

Цель настоящего исследования состоит в оценке роли генотипа и среды в формировании поведенческих и эмоциональных особенностей у российских подростков на материале оценок трех групп экспертов - родителей, подростков и учителей. Для достижения целей нашего исследования предполагалось решить следующие задачи:

1. Подбор методического инструментария и проверка психометрических характеристик родительской, учительской и подростковой форм опросника Ахенбаха.

2. Исследование поведенческих и эмоциональных трудностей у близнецов подросткового возраста с помощью родительской, учительской и подростковой форм опросника Ахенбаха.

3. Анализ причин расхождения родительских, учительских и подростковых оценок поведенческих и эмоциональных проблем у подростков.

4. Изучение соотношения наследственных и средовых факторов в вариативности поведенческих и эмоциональных проблем у подростков.

5. Исследование половых различий в природе поведенческих и эмоциональных проблем у детей подросткового возраста.

МЕТОДИКА

Испытуемые. В исследовании приняли участие 490 близнецов в возрасте от 11 до 17 лет (М = 13.85; SD = 0.20), из них 97 пар монозиготных - МЗ (49 пар девочек и 48 пар мальчиков), 70 пар однополых дизиготных - ДЗ (40 пар девочек и 30 пар мальчиков), 57 пар разнополых дизиготных близнецов. Зиготность близнецов определялась по опроснику, заполненному родителями близнецов. В случаях, когда результаты заполнения опросника не позволяли определить зиготность близнецов с достаточной степенью надежности, зиготность устанавливалась по результатам генотипирования ДНК (использовалась комбинация пяти высокополиморфичных маркеров: D8S67, UT532, GipC, SMSI, HumF13A 01).

Методический аппарат. Для оценки поведенческих и эмоциональных особенностей подростков использовались три формы опросников Т. Ахенбаха, предназначенные для заполнения родителями, учителями и подростками [2 - 4]. Методика основана на эмпирических данных (включая клинические) и измеряет степень отклонения различных типов детского поведения от популяционных норм.

Родительская форма методики (Child Behavior Checklist - CBCL) [2]¹ состоит из двух частей, первая из которых включает 20 вопросов, касающихся в основном образа жизни ребенка (занятий спортом, внешкольных увлечений, участия в различных кружках и секциях, домашних обязанностей, школьной успеваемости, форм и качества общения с членами семьи и другими детьми). Вопросы первой части сгруппированы в три шкалы компетентности (активности, социальной и школьной компетентности), оценки по которым суммируются в балл общей компетентности. Вторая часть опросника содержит 118 стандартизированных утверждений относительно степени выраженности тех или иных поведенческих и эмоциональных проблем у ребенка в течение последних шести месяцев и два открытых вопроса ("другие физические проблемы" и "другие проблемы"). В соответствии с результатами факторного анализа данных опросника, вопросы второй части структурированы в восемь специфических шкал: "Замкнутость", "Соматические проблемы", "Тревожность/депрессия", "Социальная дезадаптация", "Трудности мышления", "Трудности внимания/гиперактивность", "Делинквентность", "Агрессивность" и две обобщающие, интегральные шкалы "Интернализация" и "Экстернализация". На основе всех утверждений опросника (за исключением двух) подсчитывается "Общий балл проблемности" детского поведения, представляющий собой общий индекс количества и степени выраженности проблем.

Подростковая форма методики (Youth Self-Report - YSR) [4] предназначена для заполнения подростками 11 - 18 лет и состоит из двух частей, аналогичных форме для заполнения родителями. Из 118 формулировок проблем YSR 103 соотносятся с формулировками из CBCL. Остальные 16 пунктов - социально желательные утверждения, с которыми соглашаются большинство подростков.

Форма отчета для учителей (The Teacher Report Form - TRF) [3] содержит демографические вопросы, вопросы об адаптивном поведении (усидчивости, поведении в школе, обучаемости, счастья) и академической успеваемости ребенка, а также список 118 специфических проблем, большинство из которых соотносится с родительской формой опросника, а некоторые адаптированы к школьной среде. Форма заполняется учителями и другими взрослыми, знакомыми с ребенком в контексте школы (администраторами, педагогами, воспитателями, логопедами).

В данной работе были проанализированы шкалы эмоциональных и поведенческих проблем трех форм опросника.

Статистический анализ данных. Анализ описательных статистик проводился с помощью пакета SPSS (12.0). Влияние переменных пола и возраста на оценки по шкалам опросников тестировались при помощи аппарата дисперсионного анализа (ANOVA). Определялось отклонение каждого уровня фактора ANOVA от других уровней (например, отклонение средней оценки по шкале агрессивности в группе 10 - 11-летних детей от средних оценок в группах 12 - 13, 14 - 15 и 16 - 17-летних подростков). В выборке близнецов эффекты анализировались отдельно в двух подгруппах, в каждую из которых вошел один из двух близнецов пары. Поскольку проводилось большое количество сравнений, учитывались только эффекты, значимые на уровне р < 0.01 в обеих подгруппах близнецов.

Генетический анализ. Для оценки влияния наследственных и средовых факторов на эмоциональные и поведенческие проблемы использовались методы структурного моделирования (программа Мх [36]). Подбор моделей проводился на материале данных пяти групп близнецов: мальчиков МЗ, мальчиков ДЗ, девочек МЗ, девочек ДЗ и разнополых ДЗ близнецов.

Для совместного анализа оценок трех групп экспертов (родителей, подростков и учителей) тестировались три многомерные модели - биометрическая, психометрическая и модель установки эксперта [28, 49, 52]. В биометрической модели дисперсии и ковариации трех оценок разделяются на два компонента: (1) общую дисперсию, разделяемую всеми экспертами (понимается как консенсус между экспертами); и (2) уникальную дисперсию, не разделяемую тремя группами экспертов (понимается как информация, уникальная для каждого из экспертов). В этой модели постулируется, что дисперсия, общая для трех оценок, определяется общим набором генов и факторов среды, а дисперсия, уникальная для каждого эксперта, связана с уникальными генетическими и средовыми факторами. Эта модель предполагает, что эксперты сообщают не только общую для них, разделяемую всеми экспертами информацию, но и ценную, уникальную информацию, на основании которой могут быть получены оценки вклада генетических и средовых факторов.

Рис. Психометрическая модель для родительских, учительских и подростковых оценок поведенческих и эмоциональных нарушений. Измеряемые переменные обозначены прямоугольниками, латентные - кругами. Двунаправленные стрелки - корреляционные связи между латентными переменными. Согласно стандартной теории биометрической генетики, МЗ близнецы полностью разделяют общие (для групп экспертов) и уникальные (для групп экспертов) генетические влияния (г =1.0). ДЗ близнецы разделяют только половину общих и уникальных генетических влияний (г = 0.5). МЗ и ДЗ близнецы полностью разделяют общие и уникальные общесредовые влияния (г = 1.0). Дисперсии всех латентных переменных приравнены к единице. Модель состоит из двух частей. Верхняя часть модели содержит общий фактор психических нарушений, охватывающий разделенную всеми экспертами дисперсию. А1_С , С1_С и Е1_С (1 - первый близнец) представляют генетические, общесредовые и индивидуально-средовые оценки общего фактора, который отражает предрасположенность к психическим проблемам. Однонаправленные стрелки -f_m , f_t , f_c - факторные нагрузки оценок каждого респондента на общий фактор. Нижняя часть (под измеряемыми переменными) содержит уникальные для каждого респондента факторы, влияющие на дисперсию признака. Например, для родительских оценок - уникальные генетические (А2_т , где т обозначает родительские оценки), уникальные общесредовые (С1_т ) и уникальные индивидуально-средовые (Е1_т ) факторы. Однонаправленные стрелки (или пути) - предполагаемые эффекты латентных переменных, влияющие на измеряемые переменные (например, путь ас_т представляет эффект общих генетических факторов, влияющий на родительские оценки поведенческих и эмоциональных нарушений).

Психометрическая модель предполагает, что генетические и средовые факторы, влияющие на дисперсию, общую для трех групп экспертов, влияют на оценки экспертов не напрямую, а скорее на каждую из трех оценок через общий латентный фактор (рисунок). Данный фактор представляет собой общую для всех экспертов дисперсию, отражающую индивидуальные различия в предрасположенности к проблемам поведения, которая наблюдается всеми экспертами. Другими словами, эта модель выделяет консенсус между экспертами из оценки дисперсии каждого эксперта и таким образом представляет оценку проблем, общую для всех экспертов. Психометрическая модель является более лаконичной, чем биометрическая, поскольку она оценивает меньшее количество параметров.

Модель эффекта установки эксперта разделяет дисперсии и ковариации оценок трех групп экспертов на три компонента: (1) надежную вариативность черты, свободную от эффекта установки эксперта и разделяемую всеми экспертами (понимается как надежный консенсус между экспертами);

(2) эффект установки эксперта - коррелированные между близнецами ошибки каждого эксперта;

(3) ошибка измерения - остаточная часть дисперсии, некоррелированная между близнецами. В противоположность биометрической и психометрической моделям, модель установки эксперта предполагает, что только дисперсия, общая для всех экспертов, является ценной и информативной. Модель постулирует, что надежная, общая для экспертов часть дисперсии связана с действием общего набора генетических и средовых факторов. Оставшаяся часть дисперсии объясняется ненадежностью и разделяется на компонент, связанный с влиянием установки эксперта, и компонент, связанный с ошибкой измерения. Модель установки эксперта - самая лаконичная из трех моделей, поскольку позволяет оценивать меньшее количество параметров.

После подбора модели, наиболее соответствующей данным, на втором этапе тестировалась необходимость учета половых различий в структуре фенотипической дисперсии исследованных признаков. Для этого с полной моделью половых различий последовательно сравнивались три редуцированные модели: модель "общих эффектов", модель "шкалы" и "нулевая модель", предполагающая отсутствие половых различий [37].

Полная модель половых различий позволяет (1) оценить размер вклада генетических и средовых факторов в фенотипическую дисперсию у мальчиков и девочек и (2) определить, влияет ли один и тот же набор генов или факторов общей среды на вариативность исследованного признака у мальчиков и девочек. В качестве переменных, влияющих на латентный фенотип близнеца женского и мужского пола, модель включает специфичные для женского и мужского пола аддитивные генетические (А/ и Am), неаддитивные генетические (D/ и Dm), общесредовые (Cf и Cm) и индивидуально-средовые (Ef и Ет) эффекты. Кроме того, моделируется параметр генетического сходства в группе разнополых близнецов, (параметр J): корреляция между генетическими факторами в парах разнополых ДЗ близнецов не фиксируется на уровне 0.5 (как для ДЗ близнецов), а может варьировать в пределах от 0.5 до -0.5.

Для однополых пар ДЗ близнецов корреляции аддитивных и неаддитивных генетических эффектов фиксированы (а = 0.5 для аддитивных генетических эффектов). Эта корреляционная структура предполагает, что генетические эффекты представляют собой общие наборы генов, влияющих на признак у мальчиков и девочек; однако, поскольку коэффициент j не фиксирован, размер общих эффектов может отличаться у мальчиков и девочек. Значимые оценки их эффектов свидетельствуют, что набор генов, который влияет на признак у мальчиков, не идентичен набору генов, влияющему на тот же признак у девочек.

Модель "общих эффектов" предполагает наличие только количественных различий в структуре фенотипической дисперсии между полами. В данной модели генетическая корреляция между разнополыми близнецами приравнивается к 0.5. В результате только те генетические влияния, которые являются общими для мужчин и женщин, объясняют фенотипическую дисперсию и ковариацию. Несмотря на то что гены могут быть те же самые, сила их эффекта может варьировать между полами. Эта редуцированная модель может быть сравнена с полной моделью половых различий на основе теста разницы в ч² с одной степенью свободы. Модель оценивает шесть параметров.

Разведение полной модели половых различий и модели "общих эффектов" возможно на основе анализа ковариации разнополых ДЗ близнецов; если эта ковариация достоверно ниже, чем теоретически ожидаемая на основе генетических эффектов, общих для обоих полов, то имеются свидетельства специфичных для пола эффектов. Другими словами, редуцированная модель без этих эффектов не должна соответствовать данным значимо хуже, чем полная модель половых различий. На основе анализа корреляций ДЗ однополых и разнополых близнецов можно предположить, играют ли роль в вариативности исследуемой характеристики эффекты, специфичные для полов. Это предположение окажется возможным, если корреляция разнополых близнецов существенно ниже корреляции однополых ДЗ близнецов.

Модель "шкалы" является гнездовой для полной модели половых различий и модели общих эффектов. В модели "шкалы" не только исключены эффекты, специфичные для пола; в ней компоненты дисперсии в группе девочек приравнены к произведению константы (k² ) и компонент дисперсии в группе мальчиков (а² f = k² a² m, (d² f = k² d² m и e² f= k² e² m). В результате стандартизированные оценки параметров модели (например, коэффициенты наследуемости) равны у представителей разных полов, хотя наблюдаются достоверные различия в нестандартизированных оценках компонент дисперсии между мальчиками и девочками. Таким образом, модель предполагает половые различия в размере дисперсий и оценивает четыре параметра. Тестирование модели "шкалы" целесообразно, когда наблюдаются достоверные различия в дисперсии между полами.

Полная модель "шкалы" может быть сравнена с полной моделью "общих эффектов" на основе теста разницы в k² с двумя степенями свободы. Аналогично модель шкалы может быть сравнена с моделью, в которой не учитываются половые различия (k² = 1.0), на основе теста разницы в ч² с одной степенью свободы.

Перечисленные модели не являются полным списком всех возможных гнездовых моделей для полной модели половых различий. В рамках каждой из этих моделей возможно тестирование значимости генетических и средовых эффектов. На последнем этапе тестировалась значимость различных компонентов дисперсии: общих и уникальных для каждого из экспертов аддитивно-генетических и общесредовых влияний. Метод максимального правдоподобия использовался для оценки параметров в генетических моделях [37,38].

Таблица 1. Внутренняя согласованность шкал проблем опросников CBCL, YSR и TRF: сравнение американской выборки стандартизации [2 - 4] и российской выборки близнецов

Примечание. В скобках приведены шкалы, которые относятся только к TRF.

РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

Психометрическая характеристика опросника. Полученные на близнецовой выборке показатели внутренней согласованности шкал подростковой, родительской и учительской форм опросников свидетельствуют об их надежности и в целом сопоставимы с данными, полученными на выборке стандартизации (табл. 1). Все шкалы проблем достигли адекватного уровня надежности (0.60 - 0.96). Показатели внутренней согласованности варьировали от 0.85 до 0.97 для интегральных шкал и от 0.60 до 0.95 для специфических шкал. Самые низкие показатели согласованности получены для подростковой формы опросника.

Кроссэкспертная согласованность оценок поведенческих и эмоциональных проблем разными группами экспертов (подростками, родителями и учителями) в целом соответствовала данным исследований в области детской и подростковой психологии [5]. Для всех шкал, за исключением шкалы "Трудности мышления", корреляции между оценками подростков, родителей и учителей были значимы на уровне р < 0.01 и варьировали от 0.106 до 0.440. Средние коэффициенты корреляции составили: для оценок учителей и родителей - 0.29, учителей и подростков - 0.23, родителей и подростков - 0.21. Для всех шкал опросника средняя корреляция оценок родителей и подростков - 0.24. Эти коэффициенты сравнимы со средними коэффициентами кроссэкспертных корреляций, полученными в результате метаанализа данных разных опросников, составивших: для оценок родителей и учителей - 0.27, подростков и родителей - 0.25, подростков и учителей - 0.20 [5].

Факторный анализ методом главных компонент, проведенный на материале оценок трех групп экспертов, выявил для каждой из шкал один фактор, собственное значение которого было больше 1.0. Результаты указывали, что каждая из трех экспертных оценок является валидным, но не идеальным индикатором предрасположенности к поведенческим или эмоциональным проблемам.

Описательные статистики. Сопоставление характеристик распределения родительских оценок поведенческих и эмоциональных проблем в российской выборке стандартизации и в близнецовой выборке не выявило между ними достоверных различий, за одним исключением. Так, у девочек-близнецов были значимо более высокие оценки по шкале интернализации по сравнению с их одиночно рожденными сверстницами 0(241) = -3.831; р = 0.000 [1]). Таким образом, несмотря на то, что близнецы могли подвергнуться большему количеству факторов риска, действующих в пре-, пери- и постнатальный период, эти неблагоприятные факторы не привели к возрастанию родительских оценок эмоциональных и поведенческих проблем у близнецов нашей выборки по сравнению с одиночно рожденными детьми. Исходя из того, что выраженность поведенческих и эмоциональных проблем в выборке близнецов и одиночно рожденных детей значимо не различалась, результаты близнецового исследования могут быть перенесены на популяцию одиночно рожденных детей.

Анализ половых и возрастных различий эмоциональных и поведенческих проблем, проведенный на материале средних оценок подростков, родителей и учителей, показал, что девочки получили значимо более высокие оценки по шкалам замкнутости (F(1.240) = 7.557, р = 0.006), тревожности/депрессии (F(1.240) = 15.302, р = 0.000) и интернализации (F( 1.240) = 13.234, р = 0.000), а мальчики - по шкалам нарушений внимания (F( 1.240) = 10.182, р = 0.002), делинквентности (F( 1.240) = 12.000, р = 0.001), агрессивности (F(1.240) = 12.585, р = 0.000) и экстернализации (F(1.240) = 14.200, р = 0.000). С возрастом снижался уровень выраженности социальной дезадаптации (F(4.237) = 5.412, р = 0.001), но увеличивались признаки делинквентного поведения (F(4.237) = 5.842, р = 0.001). Соматические жалобы и симптомы социальной дезадаптации значимо более выражены у 12 - 13-летних по сравнению с 16 - 17-летними подростками (t(241) = 1.179, р = 0.010). В группе 14 - 15-летних (t(241) = 1.527, р = 0.000) и 16 - 17-летних 0(241) = 1.524, p = 0.002) подростков значительно больше детей с симптомами делинквентного поведения, чем в группе 10 - 11-летних. Ни один из эффектов взаимодействия между переменными пола и возраста не был значимым.

Структурное моделирование (подбор моделей). Анализ многомерных генетических моделей² для родительских, подростковых и учительских оценок эмоциональных и поведенческих проблем подростков показал, что психометрическая модель соответствует данным лучше, чем биометрическая модель и модель установки эксперта (см. табл. 2). Согласно психометрической модели, оценка каждого эксперта (родителя, подростка и учителя) включает как общий для всех экспертов, так и уникальный для каждого из них компоненты. Исходя из того, что биометрическая модель никогда не соответствовала данным лучше, чем психометрическая модель, можно предположить, что подростки, родители и учителя оценивают одну и ту же эмоциональную или поведенческую особенность подростка. Поскольку психометрическая модель описывала данные лучше, чем модель установки эксперта, то можно говорить о том, что различия в оценках экспертов связаны не только с ошибкой и установкой в оценке экспертов (например, в результате разных критериев, норм, стандартов), но и с аспектами реального поведения (фенотипа) ребенка, уникальными для восприятия каждого из экспертов. Полученные результаты согласуются с данными американского [28] и нидерландских [11, 13, 29, 52, 53] близнецовых исследований поведенческих и эмоциональных нарушений, выполненных на испытуемых разных возрастов. Ни одна из многомерных моделей не дала адекватного описания полученных данных для шкалы общей проблемности (х² (81) = 124.074, р = 0.001).

Результаты аппроксимации психометрической модели показали, что каждая группа респондентов предоставила достаточно надежную оценку эмоциональных и поведенческих проблем подростков: факторные нагрузки оценок каждой группы экспертов на общий фактор варьировали от 0.36 до 0.63. От 13 до 40% дисперсии оценок объяснялось общим латентным фактором. Оценки экспертов определялись общим восприятием поведения подростка, однако основная часть дисперсии оценок эмоциональных и поведенческих проблем объяснялась теми аспектами поведения ребенка, которые были уникальны для каждого из респондентов. Эти уникальные аспекты восприятия объясняли 60 - 87% дисперсии шкал проблем.

Интерпретация общего латентного фактора. Оценки трех групп экспертов значимо коррелировали и включали общую для них вариативность, на что указывают результаты факторного анализа и нагрузки на латентный фактор в психометрической модели. Этот общий фактор описывает тот вариант синдрома, который наблюдается всеми экспертами и, следовательно, проявляется в разных ситуационных контекстах. Исследования показывают, что такого типа поведение, о котором сообщают несколько экспертов, выражено в экстремальном значении на кривой распределения проблемного поведения в популяции [10]. Результаты, полученные для данного фактора, важны, несмотря на относительно небольшие нагрузки каждой из трех оценок на этот фактор. Общий фактор объясняет небольшую пропорцию дисперсии каждой оценки потому, что проблемное поведение, обнаруживаемое в разных контекстах, является редким в популяции.

Интерпретация факторов, специфичных для каждого респондента. Ситуативное проблемное поведение, которое объясняло самый большой процент вариативности в каждой из трех оценок, может представлять более распространенную и менее грубую форму проблемного поведения.

В табл. 3 представлены стандартизированные оценки общих и уникальных для каждой группы экспертов компонентов фенотипической дисперсии, полученные для полной психометрической модели. Как видно из данных табл. 3, показатели наследуемости, выявленные на основе оценок всех экспертов (т.е. подростков, родителей и учителей), варьируют в зависимости от шкалы и пола подростка.

На следующем этапе тестировалась необходимость учета половых различий в структуре фенотипической дисперсии исследованных признаков и значимость различных компонентов дисперсии: общих и уникальных для каждого из экспертов аддитивных генетических влияний и влияний общей среды.

Таблица 2. Результаты подбора биометрической, психометрической моделей и модели установки эксперта для подростковых, родительских и учительских оценок

Примечание. I - биометрическая модель, II - психометрическая модель, III - модель установки эксперта. Модель, лучше других соответствующая данным, выделена полужирным шрифтом. AIC - информационный критерий Акаике (Akaike's Information Criterion) - отражает степень простоты модели. RMSEA - критерий Root Mean Square Error of Approximation - является индексом степени расхождения модели с учетом количества степеней свободы от наблюдаемой ковариационной матрицы.

В табл. 4 представлены показатели аппроксимации редуцированных психометрических моделей, лучше других описывающих данные подростковых, родительских и учительских оценок. Согласно результатам подбора моделей, качественные различия в генетических влияниях на вариативность эмоциональных и поведенческих проблем у мальчиков и девочек отсутствовали. Вероятно, набор генов, влияющих на признак у мальчиков, идентичен набору генов, влияющему на тот же признак у девочек. Однако были выявлены значимые количественные различия в соотносительном вкладе генотипа и среды в межиндивидуальную вариативность характеристик внимания/гиперактивности и делинквентности у мальчиков и девочек (табл. 4).

Анализ структуры фенотипической дисперсии общего латентного фактора оценок трех групп экспертов выявил существенное влияние генетических факторов на показатели замкнутости, соматических жалоб и агрессивности. Индивидуальные различия тревожности/депрессивности и социальной дезадаптации формируются под влиянием систематических и несистематических факторов среды. Многомерный анализ оценок двух общих синдромов - интернализации и экстернализации - в целом подтверждает данные литературы, свидетельствуя о большей степени наследуемости

Таблица 3. Стандартизированные оценки (%) вклада общих и индивидуальных генетических и средовых влияний в вариативность поведенческих и эмоциональных проблем, полученные в психометрической модели

Примечание. Приведены стандартизированные оценки общих (а² с, с² с, е² с) и уникальных (a² u, c² u, e² u) генетических и средовых влияний. Например, вариативность показателя "Агрессивность" объясняется факторами, влияющими на все три оценки (общий взгляд экспертов), и факторами, которые влияют только на подростковые, родительские или учительские оценки (уникальный компонент оценки). Вариативность подростковых оценок девочек объясняется общими факторами на: 13 (А) + 4 (С) + 5(Е) = 22%. Остальной процент дисперсии уникален для подростков: 27 (А) + 11 (С) + 40 (Е) = 78%. Показатель наследуемости агрессивного поведения девочек представляет сумму стандартизированных оценок генетических факторов, влияющих на оценки всех экспертов (13%), и генетических факторов, влияющих только на подростковые оценки (27%). Следовательно, наследуемость агрессивности по подростковым оценкам составляет 40%. Аналогично может быть определена наследуемость агрессивности девочек по родительским и учительским оценкам - 11 и 56% соответственно.

проблем экстернализации по сравнению с проблемами интернализации. Факторы общей среды оказывают существенное влияние на оба интегральных синдрома (60 и 80% соответственно).

Существенное влияние генетических факторов на индивидуальные различия синдрома замкнутости согласуется с данными литературы. Умеренное генетическое влияние на синдром замкнутости было выявлено у близнецов в возрасте от 7 до 15 лет (а² = 50%), которых изучал К. Эдельброк и соавторы [18], и у близнецов в возрасте от 4 до 11 лет (а² = 40%), которых исследовал С. Шмитц с соавторами [43]. Генетические факторы могут действовать через гормональные механизмы, поскольку, как оказалось, для детей, нуждающихся в клиническом лечении, оценки синдрома замкнутости CBCL/4 - 18 и YSR являются самыми надежными предикторами уровня кортизола в крови после психологически стрессовых взаимодействий [27].

Высокий показатель наследуемости для синдрома соматических жалоб (80%) согласуется с данными близнецовых исследований, проведенных на выборках американских (51%) [18] и голландских (73%) [51] детей. Значимый вклад наследственности подтверждается сильной связью синдрома соматических проблем с показателями расстройства соматизации у других членов семьи пробанда [41].

Не было получено доказательств значимого вклада генетических факторов в вариативность общего латентного фактора тревожности/депрессивности. Индивидуальные различия объяснялись факторами систематической (80%) и индивидуальной (20%) среды. В обзоре литературы по генетике детской тревожности и депрессивности Ф. Райе с соавторами [39] сообщают о высокой

Таблица 4. Показатели аппроксимации редуцированных психометрических моделей, лучше других описывающих данные подростковых, родительских и учительских оценок эмоциональных и поведенческих проблем

Примечание. AIC - информационный критерий Акаике (Akaike's Information Criterion) - отражает степень простоты модели. RMSEA - критерий Root Mean Square Error of Approximation - является индексом степени расхождения модели с учетом количества степеней свободы от наблюдаемой ковариационной матрицы.

вариативности получаемых исследователями показателей наследуемости тревожности и депрессии у детей (30 - 80%) по родительским оценкам. В исследованиях приемных детей не получено значимых оценок наследуемости депрессии [20, 50]. Данные о роли общей среды в формировании тревожности у детей также варьируют в разных работах [19]. В ряде исследований, в которых изучалась тревожность у близнецов 7 - 16 лет, не обнаружено вклада общей среды [17, 30, 47], в то время как в других сообщалось, что от 25 до 35% вариативности тревожности объясняется средовыми факторами [18, 23, 24]. В лонгитюдном исследовании шкалы интернализации CBCL голландских близнецов от 3 до 12 лет [12, 53] факторы общей среды отсутствовали в три года, но играли важную роль в старших возрастах.

Индивидуальные различия общего латентного фактора социальной дезадаптации были связаны с систематическими средовыми (96%) и индивидуальными средовыми влияниями (4%). Согласно результатам других близнецовых исследований, коэффициенты наследуемости составили 0.56 и 0.61 [18, 43]. Синдром социальной дезадаптации объединяет пункты, указывающие на незрелость и недостаток социальных навыков, он не имеет прямого аналога в DSM-IV, однако характеризуется значимой связью с диагнозом синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ) и тревожным расстройством. Показатели синдрома социальной дезадаптации по оценкам матерей, отцов, учителей и самих детей характеризуются исключительной кроссэкспертной согласованностью, что было подтверждено результатами, полученными в настоящей работе.

Генетические факторы оказывали существенное влияние на сходство близнецов по проблемам внимания и гиперактивности (30% для мальчиков и 60% для девочек). Большое число исследований показало высокую наследуемость проблем, связанных с трудностями внимания и гиперактивностью. Оценка наследуемости около 75% была обнаружена в разных возрастах [40]. Согласно данным молекулярно-генетических исследований, существует ассоциация СДВГ с геном рецепторов дофамина (DRD4); менее определенными являются доказательства ассоциации с полиморфизмом гена траспортера дофамина (DAT1) [46].

Наследуемость проблем внимания и гиперактивности около 30% у девочек и 60% у мальчиков в нашей выборке подростков несколько ниже, но в целом согласуется с данными литературы. Вклад факторов общей среды в вариативность трудностей внимания оказался значимо выше в группе мальчиков (70%) по сравнению с девочками (2%) (табл. 4). Половые различия установлены в средних показателях трудностей внимания и гиперактивности: по родительским и композитным оценкам трех групп экспертов трудности внимания значимо более выражены у мальчиков по сравнению с девочками. Как следует из данных литературы, показатели синдрома трудностей внимания являются лучшими предикторами различных проблем для девочек, чем для мальчиков [7]. Эти результаты соответствуют данным о более выраженных нарушениях метаболизма мозга у девочек с диагнозом СДВГ, чем у мальчиков с тем же диагнозом [25]. Таким образом, можно предположить, что трудности внимания у девочек представляют более стабильный признак, имеющий биологические корреляты. Наши данные свидетельствуют о том, что он в меньшей степени обусловлен факторами общей среды.

Полученные результаты подтверждают существование значимых половых различий в структуре дисперсии общего латентного фактора делинквентного поведения (табл. 4). У девочек показатели делинквентного поведения в основном связаны с аддитивными генетическими факторами (52%), влияние которых незначимо в группе мальчиков. У мальчиков различия в делинквентном поведении в основном объясняются факторами общей среды (93%). Эти данные позволяют предположить, что делинквентное поведение у девочек является более стабильным признаком, в большей степени определяемым генетическими и в меньшей степени средовыми факторами. В популяционной выборке синдром делинквентного поведения оказывается лучшим предиктором контактов с полицией для девушек по сравнению с юношами [8].

Существенный вклад генетических факторов в индивидуальные различия по агрессивности в нашем исследовании (71%) согласуются с данными работ, выполненных на американских и европейских популяциях: результаты показали, что генетическими факторами обусловлен самый большой компонент фенотипической дисперсии агрессивного поведения [18, 21, 29, 43, 51, 54]. Оценка наследуемости в этих работах составила около 60%. Из метаанализа исследований агрессивного поведения, проведенного Д. Майлс и Г. Кэри [33], следует, что эффекты генотипа объясняют около 50% вариативности агрессивного поведения.

Результаты нашего исследования согласуются с данными других работ, указывающими на существенные различия в этиологии и ходе развития синдромов агрессивного и делинквентного поведения [22, 35, 57]. В ряде работ было показано, что синдром агрессивного поведения стабилен в развитии от раннего детства до зрелости, а его связь с биохимическими параметрами доказывает важность биологического фактора. Неагрессивное асоциальное поведение, в отличие от агрессивного, характеризуется меньшей временной стабильностью, более типично для подросткового возраста [35, 57] и имеет меньше биологических коррелятов. Усугубление проблем поведения в юности в основном касается синдрома делинквентного поведения, а синдром агрессивного поведения сохраняет постоянство на протяжении всех периодов развития. Данные близнецовых исследований по опросникам Ахенбаха показывают, что генетический компонент в вариативности агрессивного поведения больше (около 60%), чем в вариативности делинквентного поведения (около 30 - 40%) [15, 18, 22]. В недавнем лонгитюдном исследовании 1000 шведских близнецов стабильность агрессивного поведения по CBCL от детского (8 - 9 лет) до подросткового возраста (13 - 14 лет) объяснялась генетическими факторами. Это свидетельствует о том, что агрессивное поведение, проявляющееся в детском возрасте, представляет собой фенотип, в большей степени определяемый генетическими факторами, чем подростковая форма асоциального поведения [22].

Для большинства проанализированных в нашей работе синдромов эмоциональных и поведенческих проблем у подростков оценки влияния общей среды, полученные на основе оценок всех экспертов, выше в группе мальчиков (более 50%) по сравнению с девочками (для шкал "Трудности внимания/гиперактивность" и "Делинквентность" различия статистически значимы). Возможными средовыми факторами, повлиявшими на полученные результаты, являются наблюдаемые в российском обществе более строгие ожидания по отношению к мальчикам. Мальчики по сравнению с девочками испытывают более сильное давление в отношении высокой академической успеваемости и чаще подвергаются физическому наказанию. Эти факторы могут влиять на оценки наследуемости для различных поведенческих проблем, таких как трудности внимания/гиперактивность и делинквентность.

В последнее время во многих близнецовых исследованиях подростковой психопатологии начали изучаться половые различия в наследуемости. Во-первых, в широкомасштабном лонгитюдном близнецовом исследовании детей (8 - 16 лет) медицинским колледжем Вирджинии [17] были получены оценки наследуемости на основе материнских опросников для разных типов нарушений психического развития, в том числе тревожности (57% для мальчиков и 52% для девочек), депрессивности (65% для мальчиков и 64% для девочек), синдрома дефицита внимания и гиперактивности (75% для мальчиков и 63% для девочек), импульсивности (79% для мальчиков и 70% для девочек), расстройства поведения (61 - 74% для мальчиков и 31 - 72% для девочек) и оппозиционно-вызывающего расстройства (35% для мальчиков и 36% для девочек). За исключением оппозиционно-вызывающего расстройства, эти показатели наследуемости выше 50% и практически одинаковы у обоих полов. Во-вторых, в двух исследованиях наследуемость депрессивных симптомов по отчетам подростков, оцененных на материале Шкалы детской тревожности [24] и Опросника настроений и переживаний [39], была выше у мальчиков по сравнению с девочками. Противоположный результат получен в другой работе [44], в которой депрессия оценивалась в ходе Психиатрического интервью для детей и подростков. Однако Ф. Райе с соавторами [39] далее обнаружили, что половые различия в наследуемости депрессивных симптомов отсутствовали в данных родительских оценок. В-третьих, близнецовое исследование наследуемости симптомов расстройства поведения и злоупотребления марихуаной позволило выявить примерно одинаковые показатели наследуемости для мальчиков и девочек [34]. Наконец, результаты, указывающие на значимые влияния общей среды на индивидуальную вариативность родительских оценок по шкалам Опросника Ахенбаха, более выраженные в группе мальчиков, получены в недавнем исследовании, выполненном в Тайване на 279 парах близнецов и однополых сибсов 12 - 16 лет [32].

Таким образом, определенные выводы о половых различиях в генетических эффектах, влияющих на поведенческие и эмоциональные нарушения, пока не сделаны. Несмотря на это, половые различия обнаружены в ряде работ, поэтому их моделирование необходимо в близнецовых исследованиях. В работах, в которых половые различия в наследуемости были выявлены, направление этих различий отличалось. Так, в двух работах [24, 39] наследуемость оказалась выше для мальчиков. В то же время Дж. Силберг и коллеги [44] и П. Куо с соавторами [32] установили, что генетические факторы имели большее значение в индивидуальных различиях девочек. Многие факторы могут влиять на обнаружение половых различий, например, такие, как тип синдрома, источник информации, используемый для диагностики, и культурные различия.

ВЫВОДЫ

1. Полученные на близнецовой выборке российских близнецов показатели психометрических характеристик родительской, учительской и подростковой форм опросника Ахенбаха свидетельствуют об их надежности и в целом сопоставимы с данными, полученными на выборке стандартизации.

2. Анализ причин расхождения родительских, учительских и подростковых оценок поведенческих и эмоциональных проблем у подростков показал, что различия в оценках экспертов связаны не только с ошибкой и установкой в оценке экспертов (например, в результате разных критериев, норм, стандартов), но и с аспектами реального поведения (фенотипа) ребенка, уникальными для восприятия каждого из экспертов.

3. Выявлены значимые влияния генетических факторов на вариативность ряда поведенческих и эмоциональных проблем (замкнутости/депрессивности, соматических жалоб, трудностей внимания/гиперактивности, агрессивного поведения) у близнецов подросткового возраста на основе оценок подростков, родителей и учителей.

4. Установлено, что факторы общей среды оказывают существенный вклад в индивидуальную вариативность ряда эмоциональных и поведенческих проблем (тревожности/депрессивности, социальной дезадаптации, делинквентности, интернализации и экстернализации) в подростковом возрасте.

5. Подтверждено наличие значимых половых различий в соотносительном вкладе генотипа и среды в межиндивидуальную вариативность исследованных эмоциональных поведенческих особенностей подростков. У мальчиков индивидуальные различия трудностей внимания/гиперактивности и склонности к делинквентному поведению в основном объяснялись факторами общей среды, а у девочек - генетическими факторами.

6. Соотносительная роль наследственных и средовых факторов в формировании индивидуальных различий поведенческих и эмоциональных трудностей в подростковом возрасте определяется их вариативностью и зависит от пола подростков.

7. В ходе многомерного моделирования обнаружено, что генетические и средовые факторы, которые определяют вариативность эмоциональных и поведенческих особенностей, общую для респондентов - подростков, родителей и учителей, влияют на их оценки через общий латентный фактор. Уникальный компонент оценки каждого респондента представляет основную часть дисперсии оценки и связан со спецификой взаимодействия каждого респондента с подростком. Данная информация важна для повышения надежности диагностики поведенческих и эмоциональных проблем у подростков и правильной оценки фенотипа ребенка.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Малых С. Б., Гиндина Е. Д., Кузнецова И. В., Лобаскова М. М. Диагностика поведенческих и эмоциональных проблем у детей и подростков: стандартизация родительской формы Опросника Т. Ахенбаха на российской выборке. Психолого-педагогическое сопровождение субъектов образовательного процесса. Проблемы внедрения психолого-педагогических исследований в систему образования. Ч. 2. М.: ПЕРСЭ, 2004. С. 72 - 82.

2. Achenbach T.M. Manual for the Child Behavior Checklist/4 - 18 and 1991 Profile. Burlington, Vermont, 1991.

3. Achenbach T.M. Manual for the Teacher's Report Form and 1991 Profile. Burlington, Vermont, 1991.

4. Achenbach T.M. Manual for the Youth Self-Report and 1991 YSR Profile. Burlington, Vermont, 1991.

5. Achenbach T.M., McConaughy S.H., Howell C.T. Child/adolescent behavioral and emotional problems: Implications of cross-informant correlations for situa-tional specificity//Psychological Bulletin. 1987. V. 101. P. 213 - 232.

6. Achenbach T.M., Howell C.T., McConaughy S.H. Six-year predictors of problems in a national sample of children and youth: II. Signs of disturbance //J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1995. V. 34. P. 488^98.

7. Achenbach T.M., Howell C.T., McConaughy S.H., Stanger C. Six-year predictors of problems in a national sample: III. Transitions to young adult syndromes // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1995. V. 34. P. 658 - 669.

8. Achenbach T.M., Howell C.T., McConaughy S.H., Stanger C. et al. Six-year predictors of problems in a national sample of children and youth: I. Cross-informant syndromes // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1995. V. 34. P. 336 - 347.

9. Arseneault L., Moffitt T. E., Caspi A., Taylor A. et al. Strong genetic effects on cross-situational antisocial behaviour among 5-year-old children according to mothers, teachers, examiner-observers, and twins' self-reports // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 2003. V. 44. P. 832 - 848.

10. Baillargeon R.H., Boulerice B., Tremblay R.E., Zocco-lillo M. et al. Modeling interinformant agreement in the absence of a "gold standard" // J. of Child Psychology & Psychiatry. 2001. V. 42. P. 463 - 473.

11. Bartels M., Hudziak J.J., Boomsma D.I., Rietveld M.J. et al. A study of parent ratings of internalizing and externalizing problem behavior in 12-year-old twins // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 2003. V. 42. P. 1351 - 1359.

12. Bartels M., van den Oord E. J.C.G., Hudziak J.J., Rietveld M.J. H. et al. Genetic and Environmental Mechanisms Underlying Stability and Change in Problem Behaviors at Ages 3, 7, 10, and 12 // Developmental Psychology. 2004. V. 40. P. 852 - 867.

13. Bartels M., Hudziak J.J., Rietveld M.J., van Beijsterveldt C.E. et al. A longitudinal twin model for multiple raters: Illustrating the use of genetically informative designs for studying psychological data // Paper presented at the 12th European Conference on Personality, organized by the European Association of Personality Psychology (EAPP) in Groningen. The Netherlands. July 17 - 22. 2004. Conference Abstracts. P. 56.

14. Bartels M., Hudziak J.J., van den Oord E.J., van Beijsterveldt C.E. et al. Co-occurrence of Aggressive Behavior and Rule-Breaking Behavior at Age 12: Multi-Rater Analyses // Behavior Genetics. 2003. V. 33. P. 607 - 621.

15. Deater-Deckard K., Plomin R. An adoption study of etiology of teacher and parent reports of externalizing behavior problems in middle childhood // Child Development. 1999. V. 70. P. 144 - 154.

16. Derks E.M., Hudziak J.J., Beijsterveldt C.E.M., Boomsma D.I. Genetic analyses of Teacher Ratings on Aggression, Attention, and Anxiety in 7-, 10-, and 12-year-old children // Paper presented at the 34th Annual Meeting of the Behavior Genetics Association in Aix en Provence. France, June 27 - 30. 2004.

17. Eaves L.J., Silberg J.L., Meyer J.M. et al. Genetics and developmental psychopathology. П. The main effects of genes and environment on behavioral problems in the Virginia Twin Study of Adolescent Behavioral Development // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 1997. V. 38. P. 965 - 980.

18. Edelbrock C, Rende R., Plomin R., Thompson L.A. A twin study of competence and problem behavior in childhood and early adolescence // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 1995. V. 36. P. 775 - 785.

19. Eley T.C. Behavioral genetics as a tool for developmental psychology: Anxiety and depression in children and adolescents // Clinical Child & Family Psychology Review. 1995. V. 2. P. 21 - 36.

20. Eley T.C, Deater-DeckardK., Fombone E., FulkerD.W. et al. An adoption study of depressive symptoms in middle childhood // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 1998. V. 39. P. 337 - 345.

21. Eley T.C, Lichenstein P., Stevenson J. Sex differences in the etiology of aggressive and nonaggressive antisocial behavior: Results from two twin studies // Child Development. 1999. V. 70. P. 155 - 168.

22. Eley T.C, Lichtenstein P., Moffitt Т . Е . A longitudinal behavioral genetic analysis of the etiology of aggressive and nonaggressive antisocial behavior // Development & Psychopathology. 2003. V. 15. P. 383^02.

23. Eley T.C, Stevenson J. Using genetic analyses to clarify the distinction between depressive and anxious symptoms in children // J. of Abnormal Child Psychology. 1999. V. 27. P. 105 - 114.

24. Eley T.C, Stevenson J. Exploring the covariation between anxiety and depression symptoms: A genetic analysis of the effects of age and sex // J. of Child Psychology & Psychiatry. 1999. V. 40. P. 1273 - 1282.

25. Ernst M., Liebenauer L.L., King A.C., Fitzgerald GA. et al. Reduced brain metabolism in hyperactive girls // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1994. V. 33. P. 858 - 868.

26. Gjone H., Stevenson J., Sundet J.M. Genetic influence on parent-reported attention-related problems in a Norwegian general population twin sample // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 1996. V. 35. P. 588 - 596.

27. Granger D. A., Weisz J.R., Kauneckis D. Neuroendocrine reactivity, internalizing behavior problems, and control-related cognitions in clinic-referred children and adolescents // J. of Abnormal Psychology. 1994. V. 103. P. 267 - 276.

28. Hewitt J.K., Silberg J.L., Neale M.C., Eaves L.J. et al. The analysis of parental ratings of children's behavior using LISREL // Behavior Genetics, 1992. V. 22. P. 293 - 317.

29. Hudziak J.J., Copeland W., Rudiger L.P., Achenbach T.M. etal. Genetic influences on childhood competencies: A twin study // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 2003. V. 42. P. 357 - 363.

30. Hudziak J.J., RudigerL.P., Neale M.C., Heath A.C etal. A twin study of inattentive, aggressive, and anxious / depressed behaviors // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 2000. V. 39. P. 469 - 476.

31. Hudziak J.J., van Beijsterveldt C.E., Bartels M., Rietveld M.J. et al. Individual Differences in Aggression: Genetic Analyses by Age, Gender, and Informant in 3-, 7-, and 10-Year-Old Dutch Twins // Behavior Genetics. 2003. V. 33. P. 575 - 589.

32. Kuo P., Lin C.C.H., Yang H., Soong W. et al A twin study of competence and behavioral / emotional problems among adolescents in Taiwan // Behavior Genetics. 2004. V. 34. P. 63 - 74.

33. Miles D.R., Carey G. Genetic and environmental architecture of human aggression // J. Pers. Soc. Psychol. 1997. V. 72. N 1. P. 207 - 217.

34. Miles D.R., van den Bree M.B., Pickens R.W. Sex differences in shared genetic and environmental influences between conduct disorder symptoms and marijuana use in adolescents // Am. J. Med. Genet. 2002. V. 114. P. 159 - 168.

35. Moffitt T. E. Adolescence-limited and life-course-persistent antisocial behavior: A developmental taxonomy // Psychological Review. 1993. V. 100. P. 674 - 701.

36. Neale M.C., Boker S.M., Xie G., Maes H.H. Mx: Statistical modeling. 5th ed. Available from Virginia Commonwealth University, Department of Psychiatry, Box 900126, Richmond, VA 23298. 1999.

37. Neale M.C., Cordon L.R. Methodology for genetic studies of twins and families. Dordrecht, The Netherlands: Kluwer Academic, 1992.

38. Plomin R., DeFries J.C, McClearn G.E., McGunn P. Behavioral genetics (4th ed.). N.Y.: Freeman, 2000.

39. Rice F., Harold G., Thaper A. The genetic aetiology of childhood depression: A review // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 2002. V. 43. P. 65 - 79.

40. Rietveld M.J., Hudziak J.J., Bartels M., van Beijsterveldt C.E. et al. Heritability of attention problems in children: Longitudinal results from a study of twins, age 3 to 12 // J. of Child Psychology & Psychiatry. 2004. V. 45. P. 577 - 588.

41. Routh D.K., Ernst A.R. Somatization disorder in relatives of children and adolescents with functional abdominal pain // J. of Pediatric Psychology. 1984. V. 9. P. 427 - 437.

42. Schmitz S., Cherny S.S., Fulker D.W., Mrazek DA. Genetic and environmental influences on early childhood behavior // Behavior Genetics. 1994. V. 24. P. 25 - 34.

43. Schmitz S., Fulker D.W., Mrazek DA. Problem behavior in early and middle childhood: An initial behavior genetic analysis // J. of Child Psychology & Psychiatry & Allied Disciplines. 1995. V. 36. P. 1443 - 1458.

44. Silberg J.L., Erickson M.T., Meyer J.M., Eaves L.J. et al. The application of structural equation modeling to maternal ratings of twins' behavioral and emotional problems // J. of Consulting & Clinical Psychology. 1994. V. 62. P. 510 - 521.

45. Silberg J.L., Pickles A., Rutter M., Hewitt J. et al. The influence of genetic factors and life stress on depression among adolescent girls // Archives of General Psychiatry. 1999. V. 56. P. 225 - 232.

46. Thapar A., Holmes J., Poulton K., Harrington R. Genetic basis of attention deficit and hyperactivity // British J. of Psychiatry. 1999. V. 174. P. 105 - 111.

47. Thapar A., McGuffin P. Are anxiety symptoms in childhood heritable? // J. of Child Psychology & Psychiatry. 1995. V. 36. P. 439 - 447.

48. Towers H., Spotts E., Neiderhiser J.M., Hetherington E.M. et al. Genetic and environmental influences on teacher ratings of the Child Behavior Checklist // International J. of Behavioral Development. 2000. V. 24. P. 373 - 381.

49. van den Oord E. J., Boomsma D.I., Verhulst F.C. A study of genetic and environmental effects on the co-occurrence of problem behaviors in three-year-old-twins // J. of Abnormal Psychology. 2000. V. 109. P. 360 - 372.

50. van den Oord E.J., Boomsma I., Verhulst F.C. A study of problem behavior in 10- to 15-year-old biologically related and unrelated international adoptees // Behavior Genetics. 1994. V. 24. P. 193 - 205.

51. van den Oord E.J., Verhulst F.C, Boomsma D.I. A genetic study of maternal and paternal ratings of problem behaviors in 3-year-old twins // J. of Abnormal Psychology. 1996. V. 105. P. 349 - 357.

52. van der Valk J.C., van den Oord E.J.C.G., Verhulst F.C, Boomsma D.I. Using parental ratings to study the etiology of 3-year-old twins' problem behaviors: Different views or rater bias? // J. of Child Psychology & Psychiatry. 2001. V. 42. P. 921 - 931.

53. van der Valk J.C, van den Oord E.J., Verhulst F.C, Boomsma D.I. Genetic and environmental contributions to stability and change in children's internalizing and externalizing problems // J. of the American Academy of Child & Adolescent Psychiatry. 2003. V. 42. P. 1212 - 1220.

54. van der Valk J.C., Verhulst F.C, Street T.M. Quantitative genetic analysis of internalizing and externalizing problems in a large sample of 3-year-old twins // Twin Research. 1998. V. 1. P. 25 - 33.

55. van der Valk J.C., Verhulst F.C., Neale M.C., Boomsma D.I. Longitudinal genetic analysis of problem behaviors in biologically related and unrelated adoptees // Behavior Genetics. 1998. V. 28. P. 365 - 380.

56. Verhulst F.C., Root H.M., van der Ende J. Differential predictive value of parents' and teachers' reports of children's problem behaviors: A longitudinal study // J. of Abnormal Child Psychology. 1994. V. 22. P. 531 - 546.

57. Verhulst F.C., van der Ende J. Six-year stability of parent reported problem behavior in an epidemiological sample //J. of Abnormal Child Psychology. 1992. V. 20. P. 595 - 610.

GENETIC AND ENVIRONMENTAL FACTORS OF ADOLESCENT TWINS' BEHAVIORAL AND EMOTIONAL PROBLEMS

E. D. Gindina*, S. B. Malykh**, M. M. Lobaskova***

* PhD, senior research assistant of age psychogenetic laboratory, PI RAE, Moscow

** Sc.D. (psychology) head of age psychogenetic laboratory, PI RAE, Moscow

*** Senior lecturer of developmental psychology chair, department of psychology and pedagogics, UdSU, Izhevsk

A twin study of the role of genotype and environment in individual differences formation of behavioral and emotional problems in adolescence is carried out. The sample consisted of 250 twin pairs (age 12 - 17). Scores of three groups of respondents (adolescents, parents and teachers) are compared. It is revealed that such adolescent properties as insularity, somatic complaints and aggressiveness are developed under the influence of specific to every adolescent genetic and environmental factors. Individual differences in anxiety/depression and social disadaptation are connected with the influence of common environmental factors and specific to every adolescent environmental experience. Individual differences in attention/hyperactivity are developed under the influence of common and individual environmental factors. The significant sex differences in hereditability in such properties as attention / hyperactivity and delinquency are revealed.

Key words: mono- and dizygotic twins, adolescents, emotional and behavioral problems, genotype, environment.

ПРОБЛЕМА ОСМЫСЛЕННОСТИ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ИЗМЕРЕНИЙ

Автор: А. П. ПАХОМОВ

А. П. Пахомов

Кандидат психологических наук, доцент кафедры менеджмента и маркетинга РУДН, Москва

Рассматриваются основные положения репрезентативной теории измерений. Показано, что некоторые сделанные Стивенсом предписания, в первую очередь, относительно осмысленности психологических измерений, могут быть пересмотрены. Отмечается, что современная практика измерений в психологии опирается не только на репрезентативную теорию. Обсуждаются некоторые допущения классической и операциональной теорий измерения.

Ключевые слова: измерения в психологии, репрезентативная теория, осмысленность измерения, научные предположения.

При ознакомлении широкого круга психологов с проблемами измерения без привлечения специфического материала математических выкладок (которые, несомненно, были бы интересны специалистам по математической психологии) внимание концентрируется на репрезентативной теории измерения. Примерно к середине прошлого века она оказалась наиболее проработанной, но начиная с 80-х годов ее развитие можно охарактеризовать лишь как экстенсивное. Оно шло через привлечение новых математических приемов без систематической эмпирической проверки предлагаемого материала; не уделялось большого внимания и практике психологических измерений.

КОНЦЕПТ ОСМЫСЛЕННОСТИ В РЕПРЕЗЕНТАТИВНОЙ ТЕОРИИ ИЗМЕРЕНИЙ

Несмотря на существующие в данной теории измерения проблемы, она принимается в психологии почти повсеместно и безальтернативно, без критического отношения и анализа происхождения ее оснований, но с пиететом в отношении ее разработчиков.

Одним из наиболее важных, полезных и интересных ее концептов является концепт осмысленности измерения и научного предположения. Его возникновение было заложено в предписаниях, сделанных одним из основателей теории психологических измерений С. Стивенсом относительно использования допустимых преобразований шкал измерения и статистик [8, 16, 21, 33, 34]. Анализ литературы [1, 3 - 7] показывает, что эти предписания являются доминирующими в отечественной теории и практике психологических измерений.

Хотя концепт осмысленности измерения развивается с трансформацией идей Стивенса и разработкой проблем статистики и логики, его положения относительно шкалирования, по проблемам измерений в психологии и связанной с ними осмысленностью измерений требуют, на наш взгляд, критического анализа привычной практики использования психологического измерительного инструментария.

Проблема осмысленности измерений наиболее проработана в рамках так называемого "измерительного подхода" к соотношению статистики и измерения. Основой этих разработок были результаты исследований, проведенных Н. Кемпбеллом [12, 13] и опиравшихся на работы Гельмгольца и Холдера [17, 18], где был сформирован аксиоматический подход к измерению.

Основой для понимания сути измерительного подхода обычно считаются идеи, изложенные в работах, в которых вводятся основные определения по проблемам репрезентативного измерения [21,27]. Эти идеи базируются на некоторых принципиально важных положениях, которые касаются использования измерительных шкал и были изложены Стивенсом в работах [8, 33].

Выводы Стивенса опирались на следующие основных предположения. Первое из них состояло в том, что структуры измерений могут быть определены по их соответствию группам допустимых трансформаций. Если две структуры допускают одни и те же трансформации, тогда, по Стивенсу, их полезно характеризовать как сходные. Две структуры, допускающие преобразования, описываемые линейными функциями (функциями сходства), могут быть отнесены к категории "шкалы отношений". Аффинные преобразования (линейные плюс константа) определяют "интервальные шкалы", монотонные трансформации определяют "порядковые (ординальные) шкалы" и т.д. [26].

Второе касалось определения осмысленности научного высказывания. Охарактеризовав шкалы при помощи допустимого типа трансформации, Стивенс утверждал, что научные высказывания, в частности теоремы в статистике, сформулированные в терминах измеряемых величин, должны учитывать инвариантность значений при тех трансформациях, которые допустимы для данного типа шкалы. При отсутствии такой инвариантности следует говорить о несостоятельности осмысленности измерений, а также научных предположений и выводов.

Кроме того, по Стивенсу, осмысленным высказыванием является такое, в котором определенное им отношение отражает отношение в эмпирической структуре. Например, чтобы произведение двух чисел было осмысленным, должно существовать эмпирическое событие, которое соответствует этому произведению. Если такого события нет, произведение является бессмысленным по определению.

Хотя Стивенс не дал алгебраического определения для концепта осмысленности, он высказал это в виде, по его мнению, интуитивно ясного предположения. В дальнейшем оно стало известным как количественная осмысленность [25].

Полное понимание концепта осмысленности научного высказывания остается недоступным: до сих пор не ясно, каковы условия, при которых инвариантность при допустимых преобразованиях является адекватным критерием для осмысленности, и не известно, какие еще критерии кроме этого могут быть использованы.

Многие сторонники репрезентативной теории измерения принимают, что числа, используемые для репрезентации одного вида эмпирических отношений (например, отношения эквивалентности), не всегда могут обрабатываться тем же способом, что и числа, используемые для репрезентации другого их вида (например, порядка). Это обстоятельство в значительной мере связано с тем, что в работах Стивенса [8, 33] рассмотренные выше концепты допустимости трансформаций были применены для статистических обработок, и было показано, что для выполнения определенных манипуляций с данными требуется, чтобы они соотносились с определенными же измерительными операциями. Сложение величин (например, для того, чтобы вычислить среднее), которые появились при использовании шкалы порядка, или ординальной шкалы, как было указано Стивенсом, оказывается неприемлемым; предполагалось, что операция сложения может быть применена только к величинам интервальных шкал или шкал отношений.

В работах Стивенса утверждалось, что только инвариантные к допустимым трансформациям числовые операций дают результаты, которые имеют соответствующие величины в эмпирической структуре. Если осуществлять манипуляции, не являющиеся инвариантными к допустимым трансформациям, то это, по определению, будет приводить к различным результатам в разных числовых структурах, репрезентирующих одну и ту же эмпирическую структуру.

Отсюда следует, что данной шкале измерений должны соответствовать только те статистические индикаторы, которые основаны на инвариантной в отношении допустимых трансформаций алгебре.

Предположим, что подсчитано среднее арифметическое нескольких длин. Если среднее основано на инвариантной алгебре, то в этой алгебре можно трансформировать длины и вычислить новое среднее, которое будет эквивалентно трансформированному старому. Отсюда следует, что среднее группы длин, измеренных в сантиметрах, равно 2.54 средним тех же длин, но измеренных в дюймах. Кроме того, в эмпирической структуре существует единственная длина, которая соответствует среднему других длин.

Трансформация один в один (1-в-1) среднего номеров на футболках в общем случае не будет равна среднему тех же самых номеров после такой же трансформации каждого номера на футболке по отдельности. Таким образом, получаются два различных средних даже в том случае, когда игроки, обозначенные при помощи величин на футболках (а эти величины были использованы для подсчета среднего в двух рассматриваемых случаях), были одними и теми же. В этом случае для того, чтобы не рассматривать выбор между двумя эмпирически различными средними, Стивенс предписал, что вычисление среднего никогда не должно быть применено к номинальным данным (в данном случае к номерам на футболках).

Соображения Стивенса о группах трансформаций сыграли важную роль. Однако, считается, что их автор все же не предложил аргументов, почему должны получаться именно эти, а не другие группы трансформаций. Поэтому подход Стивенса был скорее дескриптивным, чем аналитическим. Предписания, сформулированные в работах Стивенса, способствовали не только развитию его идей, но и разработке соответствующих контраргументов. Начиная с 50-х гг. стало ясно, что существуют структуры измерения, которые не подходят к предложенной им схеме. Однако значительный прогресс в понимании этой проблемы наметился только к середине 80-х гг.

С самого начала среди сторонников измерительного подхода возникли дебаты о том, какие виды эмпирических фактов могут репрезентироваться измерением. Например, в работе Кемпбелла [12] есть категорические указания на то, что измерение должно быть числовой репрезентацией только фактов конкатенации (измерения длины и аналогичных по процедуре измерения величин) или, по крайней мере, каким-то образом основываться на этих фактах. В терминологии Стивенса это указание Кемпбелла означает ограничение измерения до шкалирования отношениями. Кроме этого, как указывал Стивенс, вводя такие ограничения, Кемпбелл не строго соблюдал главный принцип репрезентализма.

Еще в работе Б. Рассела 1903 г. [30] в концепцию измерения была включена числовая репрезентация ординальных структур. Стивенс оказался даже более либеральным, позволяя включать в измерение числовые репрезентации структур классификации. Эти противоречия были свидетельством роста числа проблем, появляющихся в результате того, что теория репрезентации освободила сама себя от положений классической теории измерения (о ней будет сказано ниже) и последовала внутренней логике своего центрального принципа, примененного к содержанию психологии. В соответствии с ним числовая репрезентация некоторой эмпирической структуры и является измерением.

Использование идей репрезентативной теории измерения порождает естественный вопрос: "Почему для того, чтобы репрезентировать эмпирические структуры, обязательно надо приписывать числа?". Кемпбелл и Рассел не сомневались по поводу ответа на него. В работе [12] сказано, что это делается только для того, чтобы мощное оружие математического анализа могло быть применено к сущностному предмету науки. Математический анализ является мощным оружием, т.к. в нем содержатся соответствующие аргументы и теоремы, которые могут быть применены к эмпирическим высказываниям с момента приписания сущностным явлениям числовых значений. Но выводы, сделанные при помощи числовых аргументов, должны полностью соответствовать самим эмпирическим данным, а не выводами, содержание которых зависит от приписанных чисел. В противном случае измерение являлось бы более чем числовой репрезентацией, а функция чисел - чем-то большим по сравнению с обеспечением процесса дедукции.

Использование чисел при измерении - просто удобство, и они не могут "внести" в выводы свое содержание; выводы же могут быть получены при помощи неметрических эмпирических данных (хотя долго и запутанно), поэтому они не должны быть несвободны от специфики шкалы высказываниями. Свободные же от нее предпосылки репрезентируются числовым образом через измерения. Измерения ведут к зависимым от специфики шкалы выводам, затем из этих выводов делаются свободные от нее выводы. Но тогда релевантной является проблема: действительно ли эти свободные от специфики шкалы выводы были сделаны из свободных от нее предпосылок. В этой связи проблема допустимых статистик или осмысленности может быть опущена.

Как было показано в работе [16], идущее от Стивенса достаточно нестрогое определение осмысленности является неточным; оно провоцирует появление неправильных интерпретаций даже при условии его осторожного применения. Не ясно даже, что подразумевал Стивенс под высказываниями, включающими в себя числовые шкалы. Эта неточность привела к различным альтернативным формулировкам осмысленности, они приведены, например, в работах [9, 23].

Можно предположить, что определенные описательные статистики, т.е. мода, медиана, арифметическое или геометрическое среднее, будут пригодными не всегда, а только в определенных ситуациях измерения. Эта идея первоначально была выдвинута Стивенсом и широко использовалась для применения статистики в гуманитарных науках. Опираясь на принцип, согласно которому высказывания, включающие в себя статистики, должны быть инвариантными (т.е. осмысленными в указанном выше понимании), Стивенс утверждал: медианы соответствуют описательными статистикам для шкал порядка и мощнее, а арифметические средние соответствуют интервальным шкалам и мощнее.

Базисные идеи Стивенса стали также применяться в дедуктивных и выведенных логически статистиках. Основной принцип состоял в том, что в случаях, когда рассматриваемые числа не формируют, по крайней мере, интервальную шкалу, будет неадекватным использовать параметрические статистики (г-тест, корреляцию Пирсона, дисперсионный анализ). Для порядковых шкал могут быть использованы непараметрические статистики (такие, как Mann Whitney U, Kruskal Wallis H или Kendall т).

Как было показано в работе [9], Стивенс, по крайней мере, неточен в изложенной выше концепции. Например, сообщение о медиане или о среднем по множеству измерений просто равносильно сообщению о фактах этого множества, потому запрещать сообщения таких фактов является в значительной степени произволом.

Есть и другой аргумент, ставящий под сомнение предположение Стивенса о том, что только осмысленные утверждения будут полезны для ученого. Рассмотрим сложную теорию с проверяемыми основаниями. Одни ее элементы могут быть проверены через наблюдение, другие - порождать ненаблюдаемые события или переменные, как это имеет место в некоторых важных психологических теориях. Ненаблюдаемые элементы не имеют аналогов в эмпирической структуре по определению; отсюда следует, что они являются бессмысленными в измерительным смысле, и это ставит под сомнение результаты многих работ в психологии. Однако можно утверждать, что указанные элементы обладают некоторой полезностью, например, в качестве инструмента порождения проблем исследования.

Таким образом, репрезентативная теория измерения в целом обладает определенной привлекательностью, но для психологии она не является универсальной. В частности, для случая тестов умственных способностей и кумулятивных рейтинговых шкал, с которыми связана значительная часть работ в психологии, имеющих квантитативный характер, не очень ясно, какие именно эмпирические отношения репрезентируются.

Сложности в понимании осмысленности измерений в значительной степени связаны с непроработанными идеями репрезентативной теории [25], однако репрезентализм не является единственным подходом к проблемам измерения.

ОПЕРАЦИОНАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ ИЗМЕРЕНИЯ

Операциональная теория измерения использовалась до появления работ Стивенса, и это во многом определило развитие репрезентализма.

Хорошо известное определение Стивенсом измерения как "приписывание чисел объектам или событиям в соответствии с правилами", принимается почти всеми. Репрезентативная теория требует, чтобы правила приписывания чисел ограничивались теми, согласно которым приписанные числа репрезентируют эмпирическую информацию, но данное Стивенсом само определение измерения не содержит этих ограничений. Кроме того, Стивенс активно способствовал расширению этой интерпретации и считал, что, обеспечивая постоянные правила приписывания, мы получаем некоторую форму измерения. Хотя это мнение не полностью соответствует духу репрезентализма, оно отражает стремление Стивенса объединить вместе два подхода к измерению: репрезентализм и операционализм.

Когда Стивенс впервые изложил свою теорию, второй из этих подходов был уже широко распространен в психологии, и его использование позволило теории Стивенса стать приемлемой для большинства психологов. Репрезентализм Стивенса с сомнительными высказываниями о допустимых статистиках вызвал сопротивление у многих, но его операционализм - в той форме, в которой он отражен в определении измерения - был принят психологами без критики.

Такое положение существует до сих пор. В работе [14] осмысленность использования метода рейтингового шкалирования утверждается логикой, в соответствии с которой он дает работоспособную технологию измерения, поскольку существуют повторные наблюдения, в которых приписанные таким способом числа демонстрируют соответствующий вид постоянства. Эта позиция является операционалистской по духу, и для большого числа психологов она подходит.

Как известно, операционализм уходит корнями в работу [11], и его смысл хорошо выражен в одном из ее девизов, согласно которому под любым концептом не подразумевается ничего иного, кроме множества операций: концепт является синонимом, соответствующим множеству операций. Поскольку процесс измерения всегда является некоторого рода операцией на объекте и поскольку она ведет к числовым результатам, постольку с операциональной точки зрения оказывается, что измерение является просто операцией, которая порождает числа. Такое его понимание измерения, очень похожее на данное Стивенсом определение измерения как приписывания чисел в соответствии с правилом, практически соответствует использованию операций некоторого рода. Интерпретацию доктрины измерения, аналогичную изложенной в работе [11], можно найти в работе [15], где измерение определяется как некоторая точно определенная операция, которая продуцирует числа.

Фундаментальное различие между репрезентативной и операциональной теориями лежат в их отношении к тому, каким образом числа включаются в измерение. В соответствии с первой числа репрезентируют эмпирическую реляционную систему, которая рассматривается как объективная структура, существующая вполне независимо от наших операций. Использовать числа удобно, но в принципе они необязательны. С позиций второй числа представляют собой нечто самодостаточное и независимое от представлений о шкалах; данные, на которых основывается измерение, являются неотъемлемо числовыми, а операции включают в себя продуцирование чисел. В пределе для убежденного операционалиста наука является просто изучением производимых операций, а не исследованием реальности, которая, вероятно, лежит за их границами.

Так, операционалист будет рассматривать оценки по тесту как измерения просто потому, что они являются осмысленно последовательными приписываниями чисел, которые являются результатом точно определенных операций. Для сторонника репрезентализма получаемой при этом информации отнюдь не достаточно. С его точки зрения, если оценки по тесту могут рассматриваться как результаты измерения, то числовые отношения между ними (т.е. одна оценка больше, чем другая и т.д.) должны репрезентировать качественные эмпирические отношения между успешностью выполнения теста, а исследование ориентировано на идентификацию таких отношений и описание их качеств.

Таким образом, при попытке осуществить в исследовании измерение сторонники рассматриваемых теорий будут иметь совершенно разные интересы. Операционалисты интересуются разработкой операций, которые продуцируют разумное последовательное приписывание чисел, сторонники репрезентализма - поиском отношений между числами и эмпирией.

Если взглянуть на измерение с точки зрения операционализма, то для статистических или других числовых процедур не может существовать ограничений, зависящих от типа шкалы. Например, ординальная шкала интеллекта не является таковой в абсолютном смысле, а исследователь не ограничен в том, насколько шкальные величины могут быть обработаны числовым образом. Основанные на измерениях числовые (или статистические) результаты выглядят как нечто окончательное, а не как этап на пути получения свободных от специфики шкалы выводов. Для поддерживающих эту точку зрения специалистов запреты Стивенса и критерий осмысленности были бы чем-то несуразным: они идут по пути открытия количественных отношений между исходами различных операций, и, следовательно, указанные ограничения выглядят для них как препятствия научному прогрессу.

В этой связи не удивительно, что многие психологи, по сути, сопротивляются сделанным Стивенсом предписаниям. Некоторые психологи испытывают симпатию к духу эмпиризма, которым веет от операционализма, но не принимают определение измерения, сделанного в рамках данной парадигмы. Они считают, что оценки по тесту, рейтинговые шкалы и другие исходы стандартных психометрических процедур отражают структуру лежащих в основе теоретических переменных, которые сами по себе прямо не измеряемы. Например, часто принимается, что оценки по когнитивным тестам отражают уровни латентных способностей. Такой подход к психологическому измерению в большей степени относится к классической теории измерения, чем к операциональной или репрезентативной.

В соответствии с точкой зрения сторонников операционализма цель количественной науки абсолютно проста: раскрытие количественных отношений между числами, создающимися операциями с последовательным приписыванием. В таком контексте концепт "тип шкалы" может найти свое применение, так как он не связан с видом репрезентируемых эмпирических отношений (как это имеет место в репрезентативной теории). Вместо этого он связан с тем, что представляет собой намерение использовать при измерении числовую информацию. Если осуществляется не более чем основанная на приписанных числах классификация, получается номинальная шкала; если используется не более чем ординальная информация, получается ординальная шкала; если используется информация о различиях, получается интервальная шкала; если используется информация об отношениях, получается шкала отношений. Идущие от Стивенса соображения об осмысленности измерения при этом могут не рассматриваться. В данной концепции приписываемые объектам числа не обременены своей историей, обращаться с ними можно довольно вольно, т.е. числа "не знают", откуда они пришли [22].

КЛАССИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ИЗМЕРЕНИЯ

В соответствии с классической теорией измерения считается, что "современная" психология представляет собой количественную науку. Это предположение можно найти в работе Фехнера [1], где сказано, что в общем случае измерение количества состоит в установлении того, как часто единица количества того же сорта содержится в нем. В работе [36] отмечено: мы производим измерение в некоторой области естественных наук, когда сравниваем данную величину с некоторой конвенциальной единицей того же самого рода и определяем, сколько раз эта единица содержится в величине.

В настоящее время в психологии классическая теория измерений практически целиком вытеснена репрезентативной и операциональной теориями, однако некоторые следствия ее применения сохраняются до сих пор [20, 31]. В соответствии с этой теорией измерение является просто "оценкой количества" (т.е. оценкой "сколько") [31]. При измерении рассматривается, каким количеством данного атрибута обладает объект (т.е. сколько массы, интеллекта и т.д.). Оценка количества просто прикладывается к количественным переменным, и для того чтобы быть измеримым, атрибут должен соответствовать дефиниции количественной переменной [20]. При этом игнорируется тот момент, что такие атрибуты, как масса, могут быть измерены только потому, что они количественны, но такие как национальность измерены быть не могут. Различие между количественными и неколичественными атрибутами находятся в самой структуре атрибута.

Относительно структуры количественного атрибута достаточно сказать, что его величины состоят в ординальных и аддитивных отношениях друг с другом таким образом, что они формируют структуру, сходную с той, которая описана в работе [21] как экстенсивная. Но существует фундаментальное различие между концептами экстенсивной структуры и тем, что содержится в классической теории измерения. В работе [21] рассматриваются элементы измерения, которые обладают экстенсивной структурой, будучи объектами (например, прямые твердые бруски), в то время как в соответствии с классической теорией элементами измерения являются атрибуты объектов (т.е. длина таких брусков).

Из этих рассуждений видно, что хотя различия между теориями можно считать минимальными, они очень важны. Сам атрибут может рассматриваться как экстенсивный (или количественный), и при этом нет необходимости в обладающем им объекте. Тот факт, что атрибут является количественным, никак не зависит от существования множества объектов, обладающих отношениями физической аддитивности между ними.

Для классической теории измерения не является проблемой то, что такой атрибут, как, например, температура, в соответствии с представлениями современной физики, считается количественным - даже несмотря на то, что обладающие температурой объекты не формируют экстенсивную структуру. Репрезентативная же теория требует, чтобы отношения между данными объектами изначально конституировали соответствующий вид эмпирической реляционной системы - только после этого становится возможным измерение.

В соответствии с требованиями классической теории необходимо простое наличие доказательства в пользу гипотезы о том, что подлежащий измерению атрибут является количественным без ограничений, накладываемых на форму, в которой надо рассматривать это доказательство. В случае с длиной это требование может соответствовать открытию того, что определенные обладающие длиной объекты конституируют эмпирическую реляционную систему экстенсивного вида; с температурой такое соответствие может быть более опосредованным. Для классической теории измерения важно, что гипотеза о количественности рассматриваемого атрибута некоторым образом поддерживается при помощи очевидных доказательств в условиях отсутствия фальсифицирующих артефактов. Такая гипотеза не отличается от многих других, но ее нельзя положить в основание теории прежде, чем будут подсчитаны доказательства "за" и "против", и этот подсчет является проблемой мастерства исследователей.

Если взять некоторую величину атрибута как единицу измерения, то можно определить и аппроксимировать числовые отношения между единицей величины и подлежащей оценке величиной. Это важный момент, т.к. в соответствии с классической теорией при измерении не приписываются числа, а скорее открываются числовые отношения. Любые две величины одного и того же количественного атрибута будут находиться в отношении относительной величины (друг относительно друга), и это отношение будет количественным. Если взять, например, длину руки и длину большого пальца, можно сформулировать высказывание: "Длина руки в 18.5 раза больше длины большого пальца".

В более общем виде некоторая длина может быть в два, три четыре или в п раз больше (где п является некоторым положительным действительным числом) другой длины и, таким образом, она будет определена через п раз взятую единицу. В соответствии с классической теорией числовые отношения типа "одна длина является взятой п раз другой длиной" есть эмпирические отношения между длинами, а измерение есть открытие таких отношений. Этот аспект теории можно найти в работе [10], где показано, как отношения величин континуального количественного атрибута конституируют полностью упорядоченное поле и, соответственно, могут рассматриваться в качестве действительных чисел.

Очевидно, что классическая теория отличается и от репрезентативной, и от операциональной тем, что в процессе измерения при использовании первой числа не приписываются объектам, а скорее происходит открытие числовых отношений между величинами количественного атрибута. От операциональной она отличается еще и тем, что обеспечивает возможность измерения сущностных характеристик, а не ограничивается конструированием порождающих числа операций.

Классическая теория измерения влияла на развитие большинства количественных теорий в психологии вплоть до 1950 г. В факторно-аналитической теории способностей, предложенной Спирменом [32], в посвященной теории психофизики и измерению аттитюдов работе Терстоуна [35] и труде Халла [19] о теории научения делались предположения о существовании разных с точки зрения психологии видов атрибутов. Согласно любой из теорий, изложенных в этих работах, психологические переменные не могут измеряться непосредственно. Разработка соответствующих процедур измерения не вытекала ни из репрезентативной, ни из операциональной парадигмы; не было предпринято попыток точно определять эмпирические реляционные системы, а измерение не рассматривалось как просто разработка операций для порождения чисел. Вместо этого соприкасающиеся с теорией гипотетические психологические атрибуты (т.е. тестовые оценки, относительные частоты или скорость реакции и т.д.) были разработаны таким способом, чтобы связать их с наблюдаемыми количествами.

Законность созданных таким образом процедур измерения должна рассматриваться как зависящая от истинности лежащих в их основе психологических теорий; существование гипотетических количественных атрибутов является их неотъемлемой частью. Это становится возможным только с ростом приемлемости операциональной точки зрения, согласно которой те или иные измерительные процедуры рассматриваются как устанавливающие независимость психологического измерения от лежащих в их основе теорий. Так, многие согласились бы с тем, что измеряющие интеллект тесты вполне независимы от истинности теории Спирмена или Терстоуна.

В соответствии с классической теорией результаты измерения всегда являются натуральными числами, из этого следует, что к ним может быть применима любая форма валидного числового вывода. Т.е. для этой теории все измерения являются измерениями на одном и том же типе шкалы, а ограничения, накладываемые Стивенсом на использование статистических процедур и связанные с осмысленностью, не применимы.

Очевидно, что этой теории соответствуют те измерения, которые Стивенс и Суппес назвали измерениями на шкале отношений. Этот же вывод справедлив и для измерений на интервальных шкалах, поскольку различия на них конституируют шкалу отношений вследствие того, что подлежащее в классическом смысле измерению на интервальной шкале является различием. Это относится, например, к мерам температуры по шкале Цельсия - не к температуре как таковой, а к различиям в температуре, поскольку единица измерений в 1 °С является сотой частью различия между точками кипения и замерзания воды. Таким образом, шкалы в репрезентативной теории, аналогичные этой, подходят для классической.

Но то, что позволяет использование классической теории, не всегда подходит для репрезентативной теории; это касается, например, факторных оценок, получаемых при измерении способностей или величин шкалы Терстоуна, получаемых при измерении аттитюдов.

В контексте обсуждения положений классической теории измерения при строгой оценке номинальная и порядковая шкалы Стивенса с большей точностью могли бы быть отнесены к числовому кодированию, а не к измерению. В этих случаях числа используются для того, чтобы дать ярлыки нечисловым свойствам или отношениям. Данный вполне безобидный прием очевидным образом отличается от измерения, когда числа используются для отсылки к числовым отношениям - при числовом кодировании они для этого не предназначены. Последнее сходно с использованием цветовых терминов физиками для того, чтобы обозначить свойства кварка. Конечно, можно придумывать способы применения арифметических правил к числовым ярлыкам, но делать это не более продуктивно, чем думать о применении закона смешения цветов к свойствам кварков. Отметим, что хрестоматийный пример преобразований по Стивенсу номинальной шкалы 1-в-1 на футболках может соответствовать или не соответствовать изменению функций игроков.

В соответствии с классической теорией, некоторые из изучаемых в психологии переменных являются количественными, а измерение является открытием определенных видов числовых отношений между величинами переменных. Открытые таким образом числа (числовые отношения) являются натуральными и они будут настолько эмпирическими, насколько в научном исследовании найдены какие-либо эмпирические отношения. К ним законным образом может быть применен полный набор форм валидного числового доказательства. Кроме того, полученные так числовые выводы оказываются интерпретируемыми непосредственно как эмпирические высказывания вне зависимости от того, являются ли они несвободными или свободными от специфики шкалы. Отсюда следует, что в рамках классической теории постановка проблемы осмысленности измерения теряет смысл, в чем она значительно отличается от репрезентативной.

В психологии в равной мере сосуществуют три теории измерения, каждая из которых имеет свое значение для определения отношений между шкалами измерений и статистиками. Неудача в распознавании различий между ними осложняет разработку проблемы "допустимой статистики", что связано с осмысленностью измерений. Сторонники репрезентативной теории предполагают, что они знают, чем в действительности является измерение, и считают возможным предписывать некоторые аспекты использования статистики в психологии. Но репрезентативная теория не является единственной; для двух других, в соответствии с практикой их применения, такие предписания не являются обязательными. В операциональной теории подразумевается, что между шкалами измерений и соответствующими процедурами измерений связи нет. Применение классической теории предполагает отрицание предложенных Стивенсом различий в обработке данных из-за типа шкалы и не запрещает использование любых статистических процедур на результатах измерений. Использование этих теорий не подразумевает постановки вопроса об осмысленности измерений, а если учесть, что данные вопросы еще не решены в полной мере и репрезентативной теорией, то приходится констатировать необходимость разработки новых подходов к проблеме осмысленности.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бардин К. В. Проблема порогов чувствительности и психофизические методы. М.: Наука, 1976.

2. Верка К. Измерения. Понятия, теории, проблемы. М.: Прогресс, 1987.

3. Измайлов Ч. А., Михалевская М. Б., Гусев А. Н. Измерения в психологии. М.: Смысл, 1998.

4. Крылов В. Ю. Методологические и теоретические проблемы математической психологии. М., 2000.

5. Логвиненко А. Д. Измерения в психологии: математические основы. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1993.

6. Рубцова Н. Е., Леньков С. Л. Статистические методы в психологии. М.: УМК "Психология", 2005.

7. Сидоренко Е. В. Методы математической обработки в психологии. Социально-психологический центр. С. -Пб., 1996.

8. Стивенс С. Математика, измерение и психофизика // Экспериментальная психология / Под ред. С. Стивенса. М.: Иностранная литература, 1960. Т. 1.

9. Adams E . W ., Fagot R . F ., Robinson . R.E. A theory of appropriate statistics //Psychometrika. 30. 99 - 127, 1965.

10. Bostock D. Logic and arithmetic. Oxford: Clarendon Press, 1979. V. 2.

11. Bridgman P. The logic of modem physics. N.Y.: Mac-Millan, 1927.

12. Campbell N.R. Physics: The elements. L.: Cambridge University Press, 1920.

13. Campbell N.R. An account of the principles of measurement and calculation. L.: Longmans & Green, 1928.

14. Cliff N. What is and isn't measurement // Statistical and methodological issues in psychology and social sciences research /Ed. G. Keren. Hillsdale. N.J., 1982. P. 3 - 38.

15. Dingle H. A theory of measurement // British Journal for the Philosophy of Science, 1, 5 - 26. 1950.

16. Falmagne J.C., Narens L. Scales and meaningfulness of quantitative laws // Synthese, 55, 287 - 325. 1983.

17. Helmholtz H. Numbering and measuring from an episte-mological viewpoint // Helmholtz: Epistemological writings / Eds. P. Hertz, M. Schlick. Dordrecht, 1930 (1887). P. 72 - 114.

18. Holder O. Die Axiome der Quntitat und Lehre vom Mass // Ber. Verh. Kgl. Sachsis. Ges. Wiss. Leipzig. Math. Phys. Classe. 1901. B. 53. Z. 1 - 64.

19. Hull C.L. Principles of behavior. N.Y., 1943.

20. Jones L.V. The nature of measurement // Educational measurement / Ed. R.L. Thorndike. Wash., 1971.

21. Krantz D. M., Luce R.D., Suppes P., Tver sky A. Foundation of measurement N.Y.: Academic Press, 1971. V. 1.

22. Lord F.M. On the statistical treatment of football numbers // American Psychologist. 1953. V. 8. P. 750 - 751.

23. Luce R.D. Dimensionally invariant numerical laws correspond to meaningful qualitative relations // Philosophy of Science. 1978. V. 45. P. 1 - 16.

24. Michell J. Measurement scales and statistics: A clash of paradigms. Psychological Bulletin. 1986. V. 100. P. 398-^07.

25. Narens L. Abstract measurement theory. Cambridge: MIT Press, 1985.

26. Narens L., Luce, R.D. Measurement: The theory of numerical assignments // Psychological Bulletin. 1986. V. 99. P. 166 - 180.

27. Roberts F.S. Measurement theory. Reading: Addison-Wesley, 1979.

28. Roberts F.S. On Luce's theory of meaningfulness // Philosophy of Science. 1980. V. 47. P. 424 - 433.

29. Roediger H.L. Memory metaphors in cognitive psychology // Memory and Cognition. 1980. V. 8. P. 231 - 246.

30. Russell B. The principles of mathematics. L.: Cambridge University Press, 1903.

31. Senders V.L. A comment on Burke's additive scales and statistics // Psychological Review. 1953. V. 60. P. 423 - 424.

32. Spearman C. The abilities of man. N.Y.: Macmillan, 1927.

33. Stevens S.S. On the theory of scales of measurement // Science. 1946. V. 103. P. 677 - 680.

34. Stevens S.S. Measurement, statistics, and the schemapir-ic view // Science. 1968. V. 161. P. 849 - 856.

35. Thurstone L.L. Primary mental abilities. Chicago: University of Chicago Press, 1938.

36. Titchener E.B. Experimental psychology. N.Y.: Macmillan, 1905. V. 1.

PROBLEM OF PSYCHOLOGICAL MEASUREMENTS MEANINGFULNESS

A. P. Pakhomoff

PhD, assistant professor of management of marketing chair, RUDN, Moscow

The basic concepts of the representative measurement theory are analyzed. It is supposed that some Steven's assumptions could be revised. It is noted that psychological measurements experience is based not only on the representative measurement theory.

Key words: psychological measurements, representative measurement theory, meaningfulness of measurement, scientific assumptions.

ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЗРЕЛОСТЬ: ЕДИНАЯ ИЛИ МНОЖЕСТВЕННАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА?

Автор: В. М. РУСАЛОВ

В. М. Русалов

Доктор психологических наук, профессор, главный научный сотрудник, Институт психологии РАН, Москва

Высказано предположение, что психологическая зрелость человека является множественной характеристикой. Рассмотрены особенности зрелости для различных уровней человека - от субъекта до индивида.

Ключевые слова: зрелость, субъект, индивидуальность, личность, индивид.

Для современной психологии вопрос о том, является ли зрелость единой или множественной характеристикой, звучит риторически. Единая или множественная характеристика? Безусловно, множественная! Однако после того как мы научимся правильно определять и измерять каждую характеристику в отдельности, можно будет ставить вопрос и о разработке единой суммарной характеристики зрелости человека.

С моей точки зрения, следует различать, по крайней мере, два совершенно разных аспекта в изучении зрелости человека. Во-первых, под зрелостью следует понимать такой уровень в развитии человека, который соответствует половозрелому состоянию (т.е, когда человеческий организм способен размножаться и порождать себе подобных).

Такая биологическая зрелость задается преимущественно генетически для каждого вида, в том числе и для человека. Однако, кроме общего видового правила, есть ряд дополнительных условий, влияющих на время биологической зрелости человека. Время зрелости зависит от половой принадлежности, расы, географии проживания и качества пищи [32]. У африканских народов, например, половая зрелость наступает в 7 - 9 лет. У европейцев (кавказоидной расы) в 12 - 14 лет, у восточных народов (например, китайцев) - в 14 - 16 лет. Во всех случаях у женщин зрелость наступает на 1 - 2 года раньше, чем у мужчин. В южных (более теплых) районах зрелость наступает раньше, чем в северных. Калорийная пища также способствует более раннему половому созреванию, что приводит к более ранней смерти. Действительно, среднестатистически дольше живут восточные народы, а также те, кто проживает на северных широтах и употребляет менее калорийную пищу. Как исключение из правила, дольше живут женщины, хотя созревают на 1 - 2 года раньше. В чем причина данного феномена? Основной причиной являются, по-видимому, социальные факторы. Мужчинам, идущим, по мнению В. А. Геодакяна [10], впереди эволюции, приходится постоянно осваивать новые экологические ниши, что сопряжено с частыми и сильными стрессами. Женщины сталкиваются со стрессовыми ситуациями значительно реже, что и обеспечивает им относительно спокойную и продолжительную жизнь.

Именно социальные факторы резко изменили и саму половую дифференциацию. У людей возникла проблема андрогинии и тендера [6, 31]. Показано, что тендер (тендерная идентичность) зависит не только от биологического пола, но и от социально-культурной среды, в которой происходит развитие человека. С помощью специальных методов выявлено существование андрогинов - людей с психологическими признаками мужчины и женщины. Количество таких людей в разных популяциях может достигать 40%. Выявлено также существование фемининных мужчин (мужчин с женскими психологическими признаками) и маскулинных женщин (женщин с мужскими психологическими признаками). Правда, статистически пока их не так много. Но что может означать это явление? Каковы биологические особенности (например, гормональный статус, кариотип, особенности мозговой организации) у людей с выраженной андрогинией? Когда и как они созревают? Как протекает у них половая дифференциация мозга? Эти и многие другие вопросы, связанные с андрогинией и тендером, предстоит еще решать психологии.

Достижение половой зрелости не означает прекращения развития человека как биологического существа. Половая зрелость выступает лишь как основная веха, точка отсчета в его развитии. Только после полового созревания психические и психофизиологические функции человека начинают достигать так называемого дефинитивного состояния, характеризующегося тем, что их основные параметры принципиально не отличаются от значений функций половозрелого человека в определенной популяции. Как правило, дефинитивное состояние достигается в период подросткового и юношеского возраста, когда у человека как отдельного индивида формируются стабильные формы поведения, характерные для взрослых особей. Это не означает, что психические и психофизиологические функции созревают одновременно.

Всем хорошо известен закон гетерохронного развития психических и психофизиологических функций человека [3,4]. Этот закон означает, что различные психические и психофизиологические функции созревают (достигают дефинитивного состояния) в разное время. Для многих психических и психофизиологических функций такое время уже установлено или устанавливается в конкретных исследованиях (например, для памяти, внимания, интеллекта, темперамента, ЭЭГ и т.д.). Однако разброс "дефинитивного" созревания по времени не так велик и варьирует в различных популяциях для разных функций в среднем от 12 до 20 лет [14].

Дефинитивный тип созревания психических и психофизиологических функций существенно зависит от индивидуальных биологических особенностей созревания человека и идет параллельно с формированием вторичных и третичных половых признаков [9]. После достижения психическими и психофизиологическими функциями "дефинитивного" состояния наблюдается их относительная стабилизация (плато) в течение примерно 20- 25 лет. После 40 - 45 лет происходит постепенное снижение их эффективности - падает острота слуха, зрения, изменяется координация, мышечный тонус и т.д. Ухудшаются, особенно после 60 - 65 лет, многие физиологические показатели. Этот факт хорошо известен в медицинской практике [15].

К сожалению, в настоящее время не существует единой общепринятой классификации возрастных периодов развития человека. Тем не менее, большинство классификаций имеет общую тенденцию: выделяется четыре общих этапа [14,18]. Первый этап - допубертатный (в среднем до 12 лет), второй - период становления дефинитивного состояния (в среднем от 12 до 20 лет), третий - период стабилизации (плато) - в среднем от 20 до 45 лет. И, наконец, четвертый этап - период снижения эффективности психических и психофизиологических функций (в среднем от 45 лет, особенно после 65 лет до конца жизни).

Следует особо отметить, что общие законы гетерохронного развития (созревания) психических и психофизиологических функций, справедливые в целом для популяции, могут существенно нарушаться у отдельных индивидов в силу индивидуальных генетических причин или причин внутриутробного характера. Известны многочисленные случаи как чрезмерно раннего, так и чрезмерно позднего развития той или иной психической или психофизиологической функции. Например, по сообщению телевизионного канала "Discovery", у 15-летнего мальчика-вундеркинда с очень ранним развитием (к 15 годам он уже блестяще окончил Гарвардский университет) с помощью магнитно-резонансного томографа было установлено, что лобные доли его мозга давно достигли взрослого состояния (и по структуре, и по активности), в то же время его эмоциональные структуры (в частности, структуры амигдалы) по уровню развития соответствовали мозгу нормального 15-летнего подростка (кстати, этот мальчик любит детские игры и в этом плане ничем не отличается от своих сверстников). Таким образом, интеллектуальные и эмоциональные характеристики у данного конкретного человека совершенно не совпадают по темпам своего развития и созревания. И причиной этому является гетерохронное развитие структур мозга.

Очевидно, что использование в будущем новых технических средств поможет нам понять по-новому или даже пересмотреть некоторые законы гетерохронного развития психических и психофизиологических функций на уровне как популяций, так и конкретного индивида. Новые технологии изучения мозга принесут и новые знания о закономерностях развития мозга, особенностях созревания его отдельных психических и психофизиологических функций.

Но имеется и другой, более важный аспект зрелости человека, не зависящий или мало зависящий от его биологических свойств, а именно - аспект, характеризующий достижение психическими образованиями своего наивысшего (акмеологического) значения, обеспечивающими человеку так называемый личностный рост, наивысшие уровни его развития. В настоящей статье я не касаюсь проблемы развития как таковой. Меня интересует только зрелость как одна из характеристик развития, как его определенная ступень или конкретная фаза. Принципиальное отличие "акмеологичекой" зрелости от "дефинитивной", с моей точки зрения, состоит в том, что первая относится прежде всего к целостным образованиям и структурам психики человека, а не к отдельным психическим и психофизиологическим свойствам и функциям. Достигнув определенной вершины, акмеологическая зрелость не останавливается на этом уровне, а продолжает все время постепенно расти, добиваясь новых показателей эффективности, новых пиков.

Изучение развития человека, особенно взрослого, "зрелого" стало в последние годы предметом специальной науки - акмеологии [7, 12]. В частности, А. А. Бодалев [7] определяет акмеологию как "науку, изучающую феноменологию, закономерности и механизмы развития человека на ступени его зрелости и особенно при достижении им наиболее высокого уровня в этом развитии". Ступень зрелости (вершина зрелости, акме) - это, по мнению Бодалева, многомерное состояние человека, которое характеризует, насколько он вырос как гражданин, личность, супруг, родитель и особенно как специалист-труженик (профессионал "экстракласса"). В настоящее время развивается не только общая акмеология, но и ее прикладные ветви: акмеология управленческая, педагогическая, военная, спортивная и др. (см. [7]).

К сожалению, многие теоретические вопросы этой молодой науки еще не решены. В частности, не определен основной критерий "акмеологической" зрелости. Достижение одной вершины (акме) еще не гарантирует полной зрелости. Предлагаю обсудить следующий критерий. Истинная зрелость, по моему мнению, наступает тогда, когда человек не только достигает вершины в своем развитии, но и способен передать плоды этого развития другому, становится образцом, эталоном гражданина, семьянина, профессионала "экстракласса" и т.д. - идеалом, достойным подражания и тиражирования посредством обучения. Когда же человек достигает, с теоретической точки зрения, своего акме, становится эталоном, максимально развитой (в акмеологическом смысле) личностью - развитой эмоционально, нравственно, интеллектуально и социально?

В психологии, особенно экзистенциальной и гуманистической, уже давно введены такие понятия, как "самоактуализирующаяся [16], "полностью функционирущая" [20], "зрелая" личность [30]. К сожалению, черты или особенности такой зрелой личности описываются поверхностно и субъективно. Вот несколько примеров такого описания. Зрелая личность, например, по Г. Оллпорту, способна посмотреть на себя со стороны. У нее близкие отношения с друзьями. Она знает свои сильные и слабые стороны и т.д. Сходные характеристики такой личности мы находим у А. Маслоу, и К. Роджерса.

Но возникает вопрос, можно ли объективно измерить "экзистенциальную" зрелость личности? Можно ли вообще фиксировать возрастную динамику ее созревания? Мы еще далеки от такой возможности по той простой причине, что не разобрались в концептуальном аппарате, который используем для описания не только зрелой личности, но и личности вообще. Мы часто путаем личность с индивидуальностью, личность с субъектом, субъект с индивидуальностью или даже с индивидом. Не лучше обстоят дела и у наших западных коллег. Они не отличают и не пытаются отличать, например, личность от индивидуальности. Для них (в частности, для В. Штерна [29] или Г. Оллпорта [30]) эти термины практически взаимозаменяемы. И совершенно очевидно, что, пока мы не разберемся, где личность, а где индивидуальность или субъект, вряд ли сможем адекватно оценивать и измерять возрастную динамику акмеологической зрелости человека - нравственную, социальную, личностную или интеллектуальную. Список различных аспектов зрелости человека достаточно широк: можно говорить о духовной, гражданской, профессиональной зрелости и т.д.

Вышеперечисленные характеристики описывают разные уровни свойств человека и требуют различных способов для своего описания и измерения, без чего невозможно судить, когда же данная структура достигла своего апогея и стала эталоном для подражания.

Начну с самого главного. Что же такое субъект и как он соотносится с индивидуальностью? Этому вопросу посвящен ряд работ известных отечественных психологов (см.: С. Л. Рубинштейн [21], А. В. Брушлинский [8], К. А. Абульханова-Славская [17] и др.). Однако данная проблема далека от своего окончательного решения и нуждается в дальнейшей разработке.

Предлагаю для обсуждения следующую импликативную модель свойств человека, которая, с моей точки зрения, позволит подойти вплотную к проблеме описания и оценки акмеологического аспекта зрелости человека. Импликативная модель свойств человека предполагает включение свойств более низкого уровня в свойства более высокого. Наиболее общим наружным свойством (характеристикой) человека является "субъект". По мнению С. Л. Рубинштейна [21], основными признаками субъекта является его способность к саморазвитию, самоопределению, самосовершенствованию, другими словами, способность достигать высшего оптимального уровня своего развития, своего идеала. По мнению А. В. Брушлинского [8], субъект всегда активен, социален, идеологичен и историчен. Субъект строит и переделывает общество. Субъект голосует, занимается политикой, отстаивает свои нравственные позиции. Таким образом, основное содержание понятия "субъект" заключается в том, что в нем отражается наивысший уровень развития психики человека.

В субъект, согласно рассматриваемой модели, импликативно следует включать другие, нижележащие свойства человека: индивидуальность, личность и индивид. Предлагаемая импликативная модель свойств человека поднимает принцип взаимодействия на более высокий уровень. Выделенные уровни человека не просто взаимодействуют между собой, они включены друг в друга. Низшие уровни являются необходимыми компонентами высших. Субъекту как наивысшему уровню присущи все свойства нижележащих уровней, в том числе индивидная и личностная активность. Субъект как наивысший уровень развития свойств человека стоит над индивидуальностью, над личностью. Не внутри индивидуальности и личности, а над ними; при этом имеются в виду все аспекты субъекта: и общение, и познание, и труд - по Б. Г. Ананьеву [3]; и деятельность и жизненный путь - по К. А. Абульхановой-Славской [1].

К сожалению, в современной отечественной психологии некоторые авторы непроизвольно "размывают" термин "субъект". Трудно не согласиться с утверждением, что даже самый простейший психический акт представляет собой акт конкретного субъекта жизни и включен в общий контекст его развития (см. [5]). Но если мы принимаем, что субъект - это наивысший уровень, своего рода акме развития психики человека, наивысшая вершина его восхождения по жизни, то не вытравливаем ли само понятие "субъект", если говорим, например, о субъекте восприятия, о субъекте мышления?

Субъект, как и любое другое сложное системное психическое образование, может быть незрелым (не достигшим своего акме) и зрелым (достигшим своего акме). Незрелые и зрелые формы субъекта образуют, по-видимому, континуум. Зрелый субъект, с моей точки зрения, действует во имя общества и решает социальные задачи во имя человека, выполняет функцию идеала в обществе. Незрелый же субъект разрушает общество, уничтожает его духовные ценности; при этом он может быть высокоинтеллектуальным человеком и эмоционально уравновешенной личностью, более того, он может быть способным смотреть на себя со стороны, у него могут быть близкие отношения с друзьями и т.д. Таким образом, незрелый субъект может иметь вполне зрелую личность. Не правда ли, что это парадокс, который мы не так редко наблюдаем в реальной жизни. При наличии уровня зрелого субъекта человек не только становится творцом своей жизни, но и способствует творчеству других людей, принимает ответственные решения по взаимодействию с внешним миром, с обществом. Не личность задает направление движению развития человека, а субъект, поскольку, согласно предлагаемой мною модели, субъект стоит над индивидуальностью и личностью. Индивидуальность, личность и индивид - всего лишь, как следует из этой модели, внутренние средства, инструменты для реализации жизненных траекторий субъекта.

Зрелый субъект может быть сопоставлен с высшим уровнем развития личности, традиционно называемым в западной психологии уровнем "самоактуализации" [16, 20]. По мнению Маслоу, далеко не все люди достигают уровня самоактуализации. А точнее, не более 10% способны самоактуализироваться, т.е. развернуть полностью свой жизненный потенциал в современном обществе, а 90% не способны этого сделать. Может быть, они не хотят этого? Да нет же! Происходит это потому, что, согласно взглядам Маслоу, для самоактуализации, помимо внутренних психологических механизмов и опыта, необходимо соблюсти еще ряд внешних социальных условий: во-первых, следует удовлетворить биологические потребности человека (иметь хорошую пищу и экологию); во-вторых, иметь крышу над головой и достойный заработок; в-третьих, иметь семью; и, в-четвертых, завоевать уважение окружающих. И только тогда, по мнению Маслоу, человек способен достигнуть уровня самоактуализации (акме, говоря нашим языком) и жить метапотребностями: свободы, красоты, целостности, творчества, трансцендентности и т.д.

Таким образом, самоактуализированная личность - это, как показал Маслоу, особый продукт взаимодействия внутренних и внешних условий. Более того, вероятно, далеко не каждый человек, достигший уровня самоактуализации, по Маслоу, становится автоматически зрелым субъектом в нашем понимании. Зрелый субъект - это особый просоциальный тип самоактуализированной личности, творящий себя и способствующий творчеству других людей в свободном обществе. В недемократических обществах не может быть много самоактуализированных личностей (их единицы) и еще меньше зрелых субъектов, поскольку самоактуализированный человек, тем более зрелый субъект, творящий себя и других, живет прежде всего потребностями свободы, которая возможна только в демократическом обществе. Отсюда становится понятным, почему так редко можно встретить зрелых субъектов. Тем не менее, научная проблема психологии самоактуализации и субъекта должна стоять перед нами, хотя бы в теоретическом плане, как светлое будущее психического развития человека и общества.

От чего зависит зрелость субъекта? В первую очередь от самого субъекта, от его индивидуальности, личности и его индивидных свойств, которыми он располагает. Только зрелый индивид, только зрелая личность, только зрелая индивидуальность может "породить" зрелого субъекта. Однако зрелость субъекта не наступает автоматически после того, как индивид, личность и индивидуальность достигли своей зрелости. Решающая роль в формировании зрелого субъекта принадлежит, бесспорно, социальным, политическим, нравственным, а более широко - духовным факторам того общества, в котором живет и развивается человек. В связи с этим временной разброс достижения наивысшей (акмеологической) зрелости субъекта может довольно сильно колебаться: от 35 - 55 лет и до самой смерти. А при отсутствии адекватных социальных условий может не наступить никогда. Нам представляется, что для решения проблем, связанных с субъектом (его развитием и становлением его зрелых форм), возможно, нужна специальная наука - субъектология.

Субъекты, а не индивидуальности и личности, объединяются в группы, коллективы для решения социальных задач. Только субъект может быть индивидуальным и коллективным. А вот индивидуальность всегда индивидуальна. И личность всегда индивидуальна, поскольку находится внутри индивидуальности. Представления ряда авторов о существовании некоторой коллективной интегральной индивидуальности (например, интегральная индивидуальность определенной выборки испытуемых) кажутся малоубедительными. Не случайно, что при таком понимании интегральной индивидуальности понятие "субъект" исчезает, становится ненужным.

"Индивидуальная" индивидуальность как компонент субъекта всегда интегральна, так как состоит из многих уровней, включая уровень личности и индивида. Понятие "индивидуальность" значительно шире и богаче, чем понятие "личность" [17, 22, 23]. Личность является всего лишь одним из компонентов индивидуальности. Помимо личности в индивидуальность входят также темперамент и индивид как биологическая компонента человека.

Психология индивидуальности, с моей точки зрения, становится сегодня той площадкой, на которой вновь сливаются когда-то разделившиеся две ветви психологии - общая и дифференциальная. В психологии индивидуальности эти две линии исследования прослеживаются наиболее четко: одна - общепсихологическая, другая - дифференциально-психологическая. С общепсихологической точки зрения, индивидуальность - это уникальная, автономная, внутренне конгруэнтная, динамически уравновешенная, саморазвивающаяся система. И как уникальная сингулярная система она не может быть статистически сравнима ни с какой другой индивидуальностью. Здесь уместен только метафорический язык (например, индивидуальность самобытная, трансцендентальная и т.д.). Такое общепсихологическое понимание индивидуальности близко к понятию личности (здесь термины взаимозаменяемы) в экзистенциальной и гуманистической психологии (В. Франкл [28], А. Маслоу [16], К. Роджерс [20] и др.). И совершенно очевидно, что экзистенциальное понимание личности (индивидуальности) далеко от традиционного дифференциально-психологического понимания индивидуальности, поскольку здесь нет измерений, нет средних, нет дисперсии описываемых свойств.

Можно ли определить, когда такая трансцендентальная индивидуальность (личность) созрела, достигла своего акме и апогея, стала осознавать и переживать уникальность своего бытия в мире? Трудно сказать. Если говорить гипотетически, только на поздних этапах жизни (в возрасте примерно 30 - 50 лет), а возможно, и на самых последних ее этапах, когда человек еще способен находить смыслы своего бытия.

Конкретную индивидуальность, тем не менее, можно изучать и измерять с дифференциально-психологической точки зрения. Еще В. Штерн [29] предлагал посмотреть на индивидуальность, личность (для него эти понятия были взаимозаменяемыми), как на некоторый профиль (вертикальный срез) психологических свойств относительно обобщенных свойств конкретной популяции, к которой принадлежит данный человек. Но в этом случае при таком подходе очевидно, что один и тот же человек, один и тот же индивид (снова парадокс!) может иметь много индивидуальностей (много профилей) в зависимости от конкретных популяций, с которыми сравнивается данная индивидуальность. Например, среди папуасов некто (по профилю), возможно, высокий, стройный, красивый мужчина. Среди других популяций - он, возможно, имеет другой, менее привлекательный профиль. Существование универсальной общечеловеческой репрезентативной выборки, с которой можно было бы сравнить конкретного человека, с теоретической и практической точки зрения является бессмысленным. Отсюда следует, что в данный исторический момент придется признать весьма условный характер профиля, или индивидуальности, человека с дифференциально-психологической точки зрения, хотя в рамках определенных популяций - чаще всего таковыми являются студенты - вполне приемлемо проводить статистические сравнения одних "обобщенных" индивидуальностей с другими "обобщенными" индивидуальностями, отличающимися по половой принадлежности, уровню образования, самооценке и т.д. Здесь проблема измерения индивидуальностей становится проблемой измерения индивидуальных различий -производятся обычные статистические сравнения индивидуальных различий между сопоставляемыми группами по всем возможным показателям профиля (по показателям личности, темперамента и индивидным свойствам). В этом случае можно вычислять факторы, кластеры, типы таких различий для разных уровней индивидуальности, что, собственно, и делается, особенно в школе В. С. Мерлина. При таком подходе к индивидуальности, как бы мы ее ни называли, интегральная индивидуальность, или просто индивидуальность, индивидуальность конкретного человека как таковая, здесь отсутствует, растворяется, исчезает в особенностях сопоставляемых групп, поскольку один и тот же человек может иметь не одну, а много индивидуальностей (много профилей) в зависимости от популяций, с которыми конкретная индивидуальность сопоставляется.

По мнению В. С. Мерлина [17], в будущем мы сможем установить законы иерархического структурирования уровней развития материи в каждом конкретном человеке - от физического, генетического, биохимического, физиологического, личностного и т.д. до групповых и социоисторических уровней. Каждый уровень индивидуальности, с его точки зрения, соответствует определенному уровню развития материи: биохимическая индивидуальность - биохимическому уровню, нейродинамическая индивидуальность - нейродинамическому, психодинамическая индивидуальность - темпераментальному, личностная индивидуальность - личностному уровню и т.д. Мерлин при этом особенно подчеркивал, и я с ним здесь вполне солидарен, что индивидуальность человека не может быть сведена ни к одному из вышеперечисленных уровней. Индивидуальность отражает интеграцию всех уровней - и биологических, и социальных - в конкретном, отдельно взятом человеке.

В. С. Мерлин [17] и его ученики, например Л. Я. Дорфман [13], в интегральной индивидуальности выделяют не менее восьми уровней. В этом, с теоретической точки зрения, бесспорно, есть резон. Однако я полагаю, что было бы целесообразнее пока ограничиться выделением четырех основных уровней индивидуальности. Первый, самый высший, уровень можно назвать "субъектно-содержательным личностным" уровнем индивидуальности. Это - не субъект, а уровень индивидуальности, наиболее тесно взаимодействующий с субъектом. Этот уровень составляют не общественные, а индивидуальные (личностные) смыслы жизни, личная (индивидуальная) система ценностей, самоотношений, самооценок. Указанные характеристики индивидуальности (личности), с моей точки зрения, "созревают" по мере того, как человек (индивидуальность) убеждается в личной эффективности этих смыслов, ценностей, самоотношений. Эти смыслы, ценности, самоотношения могут беспрерывно меняться, расти и усложняться. Всю жизнь идет поиск новых смыслов и ценностей. Когда же такой содержательно-личностный уровень индивидуальности достигает своего апогея, акме? Думаю, происходит это примерно к 30 - 50 годам. Дальнейшее постепенное наращивание акме (появление новых пиков) содержательно-личностного уровня индивидуальности может происходить в течение всей жизни. Человек и как субъект, и как индивидуальность, и как личность даже перед смертью ищет новые смыслы жизни, новые ценности. Очевидно, что субъектно-содержательный личностный уровень индивидуальности, в рамках нашей терминологии, аналогичен экзистенциальному (гуманистическому) пониманию личности, принятому в западной психологии (В. Франкл [28], А. Маслоу [16], К. Роджерс [20] и др.).

Второй, или промежуточный, уровень назван мною "личностный динамико-содержательный" уровень индивидуальности. Сюда относен интеллект и характер. Характеристики этого уровня зависят не только от социальных факторов (опыта, образования, самообразования), но и от природных предпосылок: темперамента и индивидных свойств - прежде всего от свойств нервной системы (В. М. Русалов [22, 26]). В связи с двойственной детерминацией свойств этого уровня можно, по-видимому, говорить как об их дефинитивной, так и акмеологической зрелости. Дефинитивные аспекты зрелости интеллекта и характера (зрелость психической активности, зрелость скорости психических процессов, пластичности, эмоционального порога и других формально-динамических компонентов, входящих в интеллект и характер) хорошо изучены и продолжают изучаться с помощью различных методов, в том числе в лонгитюдных исследованиях. Время дефинитивного созревания формально-динамических аспектов интеллекта и характера происходит, с нашей точки зрения, в возрасте примерно от 12 до 20 лет. Акмеологические же аспекты интеллекта и характера (ментальный и мотивационный опыт, копинг-стратегии и другие содержательные характеристики) достигают своего апогея, очевидно, значительно позже - к 25 - 45 годам. Достигнув своей вершины, они продолжают развиваться и дальше, о чем свидетельствуют многочисленные исследования о повышении показателей, например, интеллекта у людей преклонного возраста, если они продолжают заниматься профессиональной деятельностью (Э. А. Голубева [11]). Вышерассмотренные уровни индивидуальности - субъектно-содержательный и динамико-содержательный - представляют собой, с моей точки зрения, "личность". Такая личность органически включена в индивидуальность, а индивидуальность - в субъект.

Третий уровень индивидуальности касается так называемых поведенческих, стилевых, формально-динамических, или темпераментальных, свойств индивидуальности. Формально-динамические свойства, или свойства темперамента, в своем развитии зависят преимущественно от биологических факторов, в частности от свойств нервной системы, что объясняет их стабильность и относительную независимость от содержания текущей деятельности (см. [23, 24]). Эти свойства можно измерять с помощью опросников ОСТ и ОФДСИ [25]. Было показано, что формально-динамические свойства достигают дефинитивного состояния, т.е. "созревают" примерно к 12 - 20 годам [23]. Акмеологический же аспект созревания темпераментальных свойств, по-видимому, не существует, поскольку эти свойства в своем развитии обусловлены в основном биологическими факторами [24].

Четвертый уровень индивидуальности охватывает биологические свойства человека как индивида. Этот уровень (слой) является самым глубоким, "внутренним", образованием человека. Это - свойства нервной системы, телесные и другие свойства. Изучать такие свойства и их роль в развитии индивидуально-психологических особенностей человека призвана специальная наука - дифференциальная психофизиология (Б. М. Теплов [27], В. Д. Небылицын [19], Э. А. Голубева [11], В. М. Русалов [22]). Современное развитие смежных наук (в частности, системной психофизиологии, нейрохимии, нейрофизиологии и др.), а также последние достижения современных технологий, по-видимому, будут способствовать более быстрому развитию этой науки наряду с психогенетикой, являющейся главным источником наших знаний о природных предпосылках развития человека, куда входят не только мозговые, но и телесные, и биохимические, и биофизические свойства индивида (Г. А. Аминев, Э. Г. Аминев [2]).

Хотелось бы отметить, что мы уже располагаем немалыми знаниями в этой области, однако еще весьма далеки от знания истинной картины природных предпосылок развития человека. Индивидные свойства, так же как и темпераментальные, имеют только один аспект зрелости, а именно - дефинитивный. Нам еще предстоит благодаря новым технологиям и методам изучения индивидных свойств по-новому посмотреть прежде всего на развитие мозга и его структур, на формирование свойств нервной системы, которые лежат в основе формально-динамических свойств, или темперамента. Последние же, как показано в проведенных мною исследованиях, обусловливают формирование свойств интеллекта и характера [22, 24]. Не исключено также, что они оказывают косвенное влияние на формирование субъектно-содержательных личностных свойств индивидуальности.

Еще раз подчеркну, что свойства различных уровней индивидуальности, о которых говорилось выше, в эмпирических исследованиях являются чисто статистическими величинами, усредненными баллами, которые мы получаем в результате применения различных тестов. Индивидуальность здесь представлена как профиль свойств конкретного человека по сравнению с обобщенными показателями определенной популяции, в которой производится сравнение данной индивидуальности. В различных популяциях этот профиль может быть совершенно разным.

Есть ли выход? Можно ли объективно измерить индивидуальность как уникальную систему свойств, отличную от других индивидуальностей? Я считаю, что можно. Нами разработан специальный метод оценки свойств различных уровней индивидуальности - на всех ее уровнях - объективными, надежными и валидными методами. Результаты этой разработки используются нами уже более пяти лет в практической работе. Суть метода заключается в следующем. Конкретный человек сравнивает имплицитно свои свойства (смыслы, ценности, отношения, свойства интеллекта, характера, темперамента и т.д.) не со свойствами других людей, а с собственными свойствами. Сравнивая попарно на экране компьютера свойства того или иного уровня индивидуальности, конкретный человек должен решить, какое из предъявленных свойств (смыслов, ценностей, свойств интеллекта, характера и т.д.) является для него в настоящее время более ценным, важным, значимым, выраженным, и выбрать эти предпочитаемые свойства. В результате этих выборов выстраиваются иерархизированные пирамиды: субъектно-содержательных свойств (например, ценностей), динамико-содержательных личностных свойств (интеллекта, характера), темпераментальных свойств и т.д. Регистрация времени реакции выбора свойств, которая обязательно включена в процедуру измерения, позволяет уточнить их иерархию в пирамиде в случае равного числа выборов. Естественно, что данный метод может быть реализован только в компьютерном варианте. Многократные повторные исследования пирамиды свойств отдельных испытуемых (отдельных индивидуальностей) показывают высокую устойчивость структуры внутренних свойств. Тестретестовая корреляция, полученная в повторных исследованиях через 2 - 4 недели, имеет значение не менее 0.8. Успешное решение ряда практических задач свидетельствует о высокой валидности метода. Таким образом, в современной психологии грань между общей и дифференциальной психологией, изучающими индивидуальность человека, фактически стирается. Разработанный нами метод позволит в дальнейшем ответить на многие вопросы о том, как и в какое время созревает отдельная индивидуальность. А пока можно лишь высказать предположение, что индивидуальность, связанная с уникальностью, самобытностью, созревает (достигает своего устойчивого апогея) довольно в позднем возрасте - примерно к 30 - 50 годам.

Еще раз хочу отметить, что до тех пор, пока мы не выработаем единую систему представлений о том, что такое субъект, индивидуальность, личность, куда, к какой категории относить, например, эмоциональные или интеллектуальные, нравственные или социальные свойства, вряд ли мы сможем решить "острые" проблемы развития человека (Е. А. Сергиенко [26]) и понять те условия, при которых достигается зрелость тех или иных характеристик человека. Прежде всего мы должны определиться, какую зрелость имеем в виду - дефинитивную или акмеологическую. Дефинитивная зрелость после прохождения своего плато начинает с возрастом постепенно снижаться. Акмеологическая же - наоборот, после достижения вершины (акме) продолжает увеличиваться, достигать новых вершин, по-видимому, за счет системных реорганизаций психических свойств. Противоположное направление векторов движения дефинитивной и акмеологической зрелости в конце концов приводит к тому, что физически беспомощный человек преклонного возраста нередко являет собой образец одухотворенной, просветленной личности (индивидуальности, субъекта). Не в этом ли лежит одна из причин глубокого нарастающего внутреннего конфликта (или, скорее, трагедии) у пожилых людей?

В заявленной теме были названы лишь некоторые из характеристик зрелости человека. Я бы "разбросал" их следующим образом по условным шкалам зрелости. Базальные эмоциональные свойства (страх, гнев, печаль, радость) - это свойства темперамента. "Созревают" (становятся устойчивыми в дефинитивном смысле) к 12 - 20 годам. Темпераментальные и биологические (индивидные свойства) характеризуются зрелостью только в дефинитивном смысле и созревают (достигают вершины-плато) примерно к этим же годам.

Эмоциональность как внутренний мир тонких мировоззренческих чувств, по-видимому, необходимо отнести, если исходить из представлений С. Л. Рубинштейна [21], к субъектным свойствам. Эти ценностно-смысловые эмоциональные характеристики созревают только в акмеологическом смысле. Происходит такое созревание значительно позднее - примерно к 35 - 55 годам.

Нравственные свойства - это тоже свойства субъекта. Созревают в акмеологическом смысле также довольно поздно, примерно в те же годы, что и характеристики "мировоззренческой" эмоциональности, а при отсутствии адекватных условий социальной среды - никогда.

Субъектно-содержательные личностные свойства (смыслы, цели, самоотношения, самооценки) созревают в акмеологическом смысле к 30 - 50 годам. А вот динамико-содержательные свойства личности - интеллект, характер - отличаются двумя типами зрелости: и дефинитивной, и акмеологической. В дефинитивном смысле зрелость интеллекта и характера наступает в среднем к 12 - 20 годам, в акмеологическом смысле - к 25 - 45 годам.

В заключение хотелось бы подчеркнуть, что высказанные мною предположения о временных рамках дефинитивной и акмеологической зрелости для различных психических свойств и образований (в частности, для субъекта, индивидуальности, личности) носят явно умозрительный характер. Необходимы специальные эмпирические исследования, которые позволили бы решить эту острейшую ключевую проблему психологии.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абульханова-Славская К. А. О субъекте психической деятельности. М.: Наука, 1973.

2. Аминев Г. А., Аминев Э. Г. (ред). Проблемы биофизики духовности и одаренности. Уфа: БПО РПО, 2000. С. 324.

3. Ананьев Б. Г. Избранные труды: В 2 т. М.: Педагогика, 1980.

4. Ананьев Б. Г., Степанова Е. И. (ред). Развитие психофизиологических функций взрослых людей. М.: Педагогика, 1972. С. 227 - 246.

5. Барабанщиков В. А. Методы психологического познания: системный взгляд // Труды ярославского методологического семинара. Метод психологии. Т. 3. М., 2005. С. 14 - 23.

6. Берн Ш. Тендерная психология. СПб.: прайм-ЕВРОЗНАК,2001.

7. Бодалев А. А. Вершина в развитии взрослого человека. Акмеология - новая наука. 2005:http//hpsy/ru/public/x798/htlm.

8. Брушлинский А. В. Проблемы психология субъекта. М.: ИП РАН, СПб.: Алетея, 2003. С. 274.

9. Вейнингер О. Пол и характер. Мужчина и женщина в мире страстей и эротики: Пер. с нем. М.: Форум XIX-XX-XXI, 1991.

10. Геодакян В. А. Теория дифференциации полов и проблема человека. Человек в системе наук. М.: Наука, 1989. С. 171 - 189.

11. Голубева Э. А. Способности. Личность. Индивидуальность. Дубна: Феникс+, 2005. С. 512.

12. Деркач А. А. (ред). Акмеология. Учебник. М.: РАГС, 2002. С. 650.

13. Дорфман Л. Я. Метаиндивидуальный мир. М.: Смысл, 1993. С. 456.

14. Крайг Г. Психология развития. СПб.: Питер, 2000.

15. Кучма В. В. (ред). Этапы жизнедеятельности человека и медицинские услуги в разные возрастные периоды. М.: Академия, 2002. С. 400.

16. Маслоу А. Психология бытия. М.: Рефл-бук, 1997. С. 300.

17. Мерлин В. С. Очерк интегрального исследования индивидуальности. М.: Педагогика, 1986.

18. Мухина В. С. Возрастная психология. М., 1998.

19. Небылицын В. Д. Психофизиологические исследования индивидуальных различий. М.: Наука, 1976. С. 336.

20. Роджерс К. Взгляд на психотерапию. Становление человека. М.: Прогресс, 1994.

21. Рубинштейн СЛ. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб.: Питер, 2003.

22. Русалов В. М. Теоретические проблемы построения специальной теории индивидуальности // Психол. журн. 1986. Т. 7. N 4. С. 23 - 29.

23. Русалов В. М. Формально-динамические свойства индивидуальности человека (темперамент). Краткая теория и методы измерения для различных возрастных групп. Методическое пособие. М.: МГ-ТУ им. Баумана, 2004. С. 136.

24. Русалов В. М. Темперамент. Современная психология, Справочное руководство под ред. В. Н. Дружинина. М.: Инфра-М, 1999. С. 459^83.

25. Русалов В. М., Манолова О. М. Опросник черт характера взрослого человека (ОЧХ-В). М.: МГТУ им. Баумана, 2003. С. 100.

26. Сергиенко Е. А. Проблемы психологии развития: некоторые острые вопросы и пути их решения // Психол. журн. 1990. Т. 11. N 1. С. 150 - 160.

27. Теплов Б. М. Избранные труды. М.: Педагогика, 1985. Т. 1, 2.

28. Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990.

29. Штерн В. Дифференциальная психология и ее методические основы. М.: Наука, 1998. С. 335.

30. Allport G.W. Pattern and growth in Personality. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1961.

31. Bern S.L. The measurement of psychological androgyny//J. of Consulting and Clinical Psychology. 1974. V. 42. P. 155 - 162.

32. Rushton J.P. Race, Evolution and Behavior. Transaction Publishers, 1997.

PSYCHOLOGICAL MATURITY: SINGLE OR MULTIDIMENSIONAL CHARACTERISTIC?

V. M. Roussalov

ScD. (psychology), Principal researcher, Institute of Psychology, RAS, Moscow

An assumption is put forward that man's maturity is a multidimensional characteristic. Maturity peculiarities for different levels - from subject to individual are considered.

Key words: maturity, subject, individuality, individual.

К ПРОБЛЕМЕ ПОЛИПАРАДИГМАЛЬНОСТИ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ (ИЛИ О РОЛИ РЕДУКЦИОНИЗМА И ПРИСТРАСТИЯХ В МЕТОДОЛОГИИ ПСИХОЛОГИИ)

Автор: Т. В. КОРНИЛОВА

Т. В. Корнилова

Доктор психологических наук, профессор кафедры общей психологии факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва

Статья является откликом на опубликованные в "Психологическом журнале" дискуссионные статьи. В ней обсуждаются две основные проблемы: множественности объяснения в психологии, связанной с развитием идеи полипарадигмальности психологической науки, и неприемлемости позиции методологической интолерантности, мнимого выигрыша от редукционизма как методологического принципа.

Ключевые слова: полипарадигмальная наука, методологические эмоции, редукционизм, системный принцип, деятельностный подход, интолерантность.

Рассмотрение особенностей объяснения в психологии предполагает анализ ряда других методологических проблем, помимо обычно учитываемых трактовок принципа детерминизма и специфики тех или иных психологических школ (дающих разные содержательные варианты объяснения). Во-первых, это проблема соотнесения современного состояния психологии с до- или полипарадигмальной стадией развития наук. Во-вторых, вопрос о том, должна ли методология "делаться" специалистами этой науки или же необходимо участие Методологов (с большой буквы), профессионально решающих те проблемы, которые выше или вне понимания психологов-исследователей (или психологов-практиков).

Представленные в "Психологическом журнале" (N 1 за 2006 г.) в разделе "Дискуссии" статьи А. В. Юревича [25] и Е. Е. Соколовой [19] воспринимаются неоднозначно в свете возникающих после их прочтения "методологических эмоций". В научном журнале предполагается обсуждение знаний, и вопрос о том, что дает прочтение этих статей с точки зрения размышлений "о судьбах психологической науки", послужил основанием для моего отклика на них. Но прежде хотелось бы высказать собственную позицию относительно того, кому пристало заниматься методологией психологии, что, надеюсь, позволит наиболее полно представить мои дискуссионные оценки прочитанного.

1. МЕТОДОЛОГИЯ В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ ЛОГИКИ НАУКИ

Важно отметить, что в методологии психологии сложилось два подхода, совершенно по-разному предоставляющих возможность быть методологом "сверху", т.е. без опыта проведения конкретных исследовательских работ (теоретико-эмпирических) и знания сложности соотнесения данных эмпирических исследований и теорий "верхнего уровня" (к которым, например, относятся и деятельностные подходы).

Возможности первого подхода были продемонстрированы Г. П. Щедровицким. Он впервые сформулировал взгляд на академическую психологию как исчерпавшую свои объяснительные возможности и обосновал необходимость рассматривать широко понимаемую практику как основание новой психологии, которая будет противостоять сциентистски ориентированной академической психологии [22].

В 50-е гг. прошлого века началась работа Московского логического кружка, на заседаниях которого идеи методологии как особой области знания обсуждались Щедровицким совместно с А. А. Зиновьевым, Б. А. Грушиным и чуть позже - с М. К. Мамардашвили. В дальнейшем получила развитие деятельность Московского методологического кружка (ММК), где Щедровицкий стал лидером нового типа сообщества - единомышленников по культивируемому способу занятий методологией науки¹ .

Не буду касаться работ этого автора потому, что развитие общей теории деятельности не было ориентировано здесь на запросы собственно психологической теории. Разработка методологических средств заключалась в ориентировке на междисциплинарные исследования. Реализация системного подхода отражалась на способах методологической организации мышления и деятельности самих методологов либо ее приложениях в практических сферах, но не имела отношения к построению общепсихологической концепции.

Однако была известна и другая позиция, позволяющая установить, возможно ли существование методологии как общей логики науки безотносительно к теоретическому и понятийному аппарату отдельной научной дисциплины. Она представлена в работах А. А. Зиновьева, высылка которого из страны препятствовала распространению его идей. Но одна из них и сегодня актуальна и дискуссионна в психологии. В параграфе "Методология частных наук" в книге "Логика науки" [2] он обосновал позицию, согласно которой методология конкретной науки - это ее часть, а не соположенная ей система методологических ориентиров для построения теории. Специальные занятия методологией, по Зиновьеву, - это скорее критерий неблагополучия науки, ее кризиса. Другое дело, что эта часть науки имеет ряд особенностей - не отделимых от особенностей ее понятийного аппарата и связанной с ним логики умозаключений.

Обсуждение логики науки возможно, как возможно обсуждение оснований формальной логики и любых логик. Но если речь идет об общедоступной логике, то она тривиальна и бесполезна (т.е. реализуется в виде логической компетентности всеми профессионалами). Если же она не тривиальна, то требует специальных усилий и будет доступна только узкому кругу профессионалов. Таким образом, специальное занятие логикой - в целях развития методологии своей науки, а не повышения логической компетентности - не может быть массовым, и не с ним связано развитие конкретной области знаний. Решение методологических проблем любой науки есть исследование в области именно данной науки. Но это не локализованная область наряду с другими исследованиями, а разбросанная по ним проблематика.

Приводимое Зиновьевым суждение относительно путей выхода психологии из кризиса может прозвучать для психологов кощунственно, поскольку автор говорит о парциальной, а не системообразующей роли методологии в построении теории: "Методология конкретной науки нужна (если она вообще нужна) для решения не обязательно всех проблем этой науки, а лишь для некоторых, может быть, даже для решения одной-единственной проблемы. И ничего унизительного для нее в этом нет. Иногда целая наука может работать сотни лет, чтобы решить одну-единственную задачу, и этим существование ее будет оправдано, если эта задача стоит того.

По содержанию специальная методология той или иной науки есть совокупность исследований, включающая отработку языка этой науки (ее терминологии и утверждений), исследование, усовершенствование и изобретение ее теорий, выявление и исследование ее эвристических допущений... - т.е. вся та работа, которую выполняют так называемые теоретики данной науки (а не логики и методологи вообще)" [2, с. 260]. Таким образом, целью занятий методологией является не конструирование особой систематической методологии (с этой точки зрения в психологии невозможна профессионализация "методолог"), а осознание наукой своих парадигм, в том числе и тех допущений, которые приняты отнюдь не логично (или логично предложить прямо противоположное; логика допускает и то и другое, поскольку не вмешивается в содержание теории). С этой точки зрения утверждение, что каждый психолог сам себе методолог, имеет больше оснований для своего существования, чем положение о том, что психолог должен воплощать в своем исследовании выстроенный кем-то другим (Методологом с большой буквы) аппарат научных понятий. Другое дело, что психолог не должен грешить против логики, проявляя логическую некомпетентность (редукционизм в построении теоретической системы, артефактные выводы и пр.)² .

И наконец, осознание допущений в рамках конкретной науки - это также и осознание метода соотнесения теории и опытных данных. Для психологии в свое время такой судьбоносной проблемой стало осознание возможностей и ограничений метода интроспекции, позже - построение критериев объективного метода в психологии. Сегодня в психологии обсуждается проблема освоенности и ограничений экспериментального метода. Эта связь используемых в рамках психологического знания объяснительных принципов с методом также является неотъемлемым компонентом психологического объяснения, даже если научные школы или работы отдельных авторов и не претендуют на методологические прояснения связи выводов на основе своих исследований и реализуемого парадигмального подхода (см. [6,18]).

Отмечу другую проблему - проблему понимания плюрализма в психологии.

2. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ В ПСИХОЛОГИИ

Ситуация множественности методологических подходов и соответственно средств методологического анализа, которые одновременно являются и адекватными, истинными (если это понятие вообще применимо к методологическому знанию), и неадекватными, ложными в зависимости от массы привходящих условий, провоцирует самые разные установки исследователей и практиков относительно роли методологического знания.

В опубликованных ранее работах А. В. Юревича [23] и С. Д. Смирнова [17] были рассмотрены основания отказа части психологического сообщества (особенно значительной среди практикующих психологов) от методологической рефлексии многообразия путей психологического познания (она якобы уводит от сути дела в дурную бесконечность бесплодного философствования и вербализма - позиция, перекликающаяся с установками позитивизма). Развернувшиеся в настоящее время вокруг методологического монизма, ригоризма, анархизма и плюрализма дискуссии позволяют, казалось бы, уже не повторять основания их выделения. Однако проблема некоторой пропедевтики осталась, иначе необъяснимы те ошибки³ понимания, которые демонстрируются в одной из указанных дискуссионных статей.

Понятие "методологический анархизм" предполагает, что его сторонники считают выбор методологической позиции произвольным, т.е. зависящим от субъективных вкусов и предпочтений психолога. Несколько иное значение термина ранее использовалось Юревичем [23 - 25]. Роль методологии сторонниками этой позиции оценивается также достаточно низко. "Форсированный монизм" (новый удачный термин этого автора) можно понимать как второй полюс той же шкалы (необоснованного принятия либо какой-то единственной, либо любой методологии).

Сторонники "методологического либерализма" полагают, что различные типы психологического объяснения релевантны разным уровням детерминации психического, при этом каждый уровень, или слой, обладает самостоятельной значимостью и принципиально не заменим ни одним другим. В качестве основного поля приложения сил методологии предлагается рассматривать переходы между разными уровнями знаний. Такое положение очень важно для впервые прозвучавшего в последней статье Юревича [25] призыва позитивно относиться к редукционизму в психологии (к этому мы позже вернемся).

Наконец, сторонники "методологического плюрализма"⁴ полагают, что в принципе нельзя рассчитывать на создание единой психологической теории в ходе связывания принципиально различных предметов анализа за счет "комплексных межуровневых переходов". Поскольку каждая теория конституирует свой предмет и метод исследования, построение единой теории психического предполагало бы создание универсального метода исследования психической реальности. При данной постановке вопроса появление единой теоретической платформы даже в отдаленной перспективе представляется нереальным.

А именно на такую роль претендовала бы "единая теория психического". Понятие методологического плюрализма почти синонимично понятию мульти- или полипарадигмальности психологической науки, по крайней мере на современной стадии ее развития. Иногда эту стадию развития называют "допарадигмальной", что почти совпадает с понятием "донаучная" стадия. Важно отметить, что не только философия постпозитивизма может претендовать на роль методологической основы психологии как имеющей множественные предметы и теоретические подходы к их изучению. К этой идее приходят многие психологи, которые в своей многолетней продуктивной научной деятельности следовали определенной методологии (будучи не только ее "пользователями", но и "разработчиками"). Именно в результате "монопарадигмальных" исследовательских программ они приходили к необходимости поиска новых путей в психологии, и переоценка ими или их учениками возможностей той или иной теории верхнего (категориального) уровня базировалась на отграничении задач, применительно к которым возможности освоенной психологической парадигмы оказывались недостаточными. В качестве примеров можно привести материалы конференции, посвященной 70-летию А. В. Брушлинского и О. К. Тихомирова [20], обсуждение книги М. Коула [7], монографий А. Г. Асмолова [1], В. В. Знакова [3] и А. А. Леонтьева [9]. Их содержание говорит не только о том, что в современной отечественной психологии состоялись (обоснованы и методологически, и исследовательски) разные пути развития психологии в направлении следования классическим и неклассическим идеалам рациональности, деятельностным концепциям (а таковая не одна в философии и психологии) и иным в своей методологии принципам опосредствованного психологического познания. То есть отнюдь не молодость или неразумность психологов может служить для них основанием отстаивания идеи множественности подходов в психологии (как это пытается представить автор второй из дискуссионных статей [19]), а именно историко-психологический и методологический анализ состояния дел в теоретическом мире психологии.

Множественность парадигмальных подходов в психологии означает также множественность психологических объяснений. В историко-психологическом контексте здесь следовало бы обсуждать вопрос о том, возможно ли вообще множество психологии. Данный вопрос в начале XX в. решался как проблема сосуществования двух психологии - низших и высших процессов. Для Л. С. Выготского это было основанием обсуждать кризис в психологии и искать - обращаем особое внимание - единство в научном методе (в противовес метафизическому). В 90-е годы XX в. он обсуждался как дихотомия академической и практической психологии, естественнонаучной и гуманитарной парадигм, морфологической и динамической и т.д. [16]. Свой взгляд на то, что большинство оппозиций здесь являются кажущимися, мы обосновываем в книге "Методологические основы психологии" (см. [6]). Критичность мышления, ориентированность на то, каковы вопросы, а не только ответы, получаемые в исследовании, - это свойства, в равной степени присущие как естественным наукам, с которыми ассоциируется экспериментальный метод, так и гуманитарным. Но в гуманитарных науках наработаны иные средства эмпирического опробования при проверке научных гипотез⁵ .

Связь социальной ситуации с собственной логикой развития психологии рассматривается Т. Марцинковской [12] как породившая сегодня обратную ситуацию - необходимости модификации естественнонаучной психологии с поиском нового объективного метода изучения психики, предполагающей перестройку самой классической науки. Методология, которая поможет переосмыслить принцип активности (при доминировавшем принципе отражения), связать воедино поиски теоретических и практических усилий психологов, а главное - признать равнозначность для фундаментальной науки областей, выделявшихся традиционно как непосредственные (низшие) и опосредствованные (высшие) психологические явления, должна реализовываться в междисциплинарных исследованиях. Однако не приводимые нами основания и не позиция Т. Марцинковской свидетельствуют о полипарадигмальности психологического знания, а факт обсуждения проблемы множественности психологического объяснения, который связан с историей психологии, демонстрирующей смену одних психологических школ и объяснительных принципов другими. В начатой "Психологическим журналом" дискуссии с большой настороженностью мною было воспринято отстаивание позиции монизма именно историком психологии (правда, сразу заявившей, что обоснование будет не содержательным, а всего лишь неравнодушным [19]).

3. СИСТЕМНЫЙ ПРИНЦИП В ЧАСТНОНАУЧНОЙ МЕТОДОЛОГИИ НЕ ПРЕДПОЛАГАЕТ РЕДУКЦИОНИЗМА

Представленная А. В. Юревичем позиция является одной из тех, которые предполагают возможность выделения научных парадигм как исследовательских логик, диктуемых во многом структурой психологических теорий. Подобное обсуждалось им неоднократно, и не этот аспект выделяется как дискуссионный. Дискуссионность связана с выдвижением проблемы форсированного монизма в психологии (что давно не новость), а также позитивного отношения к редукционизму в психологии (что поначалу озадачивает, но потом оказывается вполне обсуждаемой проблемой, поскольку автор прописывает основания такой позиции). Начну с общей оценки.

Статья Юревича показалась мне очень своевременной по следующим основаниям. Во-первых, в ней обращается внимание психологов на то, что они должны хоть что-то знать о принципах построения объяснения в науковедении; о том, что проблема соотнесения причинного и телеологического объяснения не только демаркация объяснений в психологических подходах, но и следствие более общих проблем построения научного знания и знания гуманитарного; задуматься о том, являются ли синонимами термины объяснения научного и естественнонаучного. Различие обобщений на уровне житейских представлений и собственно научных, а также эмпирических обобщений психологической науки и того теоретического "наложения" теории на психологическую реальность, о котором писал Ж. Пиаже, - эти и ряд других рассмотренных вопросов хорошо демонстрируют, что стоит за проблемой множественного объяснения в психологии (демонстрируют с иных позиций, чем сделала бы я, но спорить не приходится, поскольку все содержательно обосновано; для меня "содержательно" - значит не "равнодушно", а с уважением к читателю думающему).

Дискуссионным же выглядит параграф и вывод "о пользе редукционизма". Не буду напоминать классическую трактовку термина как "сведение", "усечение" и т.п., но подчеркну его переинтерпретацию в связи с используемой автором апелляцией к системному подходу: "редукционизм, т.е. выход за пределы изучаемой системы при ее объяснении, не только неизбежен, но и необходим в любой науке, являясь основой углубления объяснений" (выделено А. Ю. [25, с. 102]). Хочу отметить только то, что нельзя смешивать системные представления как полагающие те или иные структуры в разные плоскости (и уровни) психологической реальности (эта онтологизация - единственно общее, что было в понимании психологических систем у таких разных авторов, как Л. С. Выготский и Б. Ф. Ломов) и как системное построение самих объяснений. Познавательный и онтологический аспекты в теоретико-эмпирическом исследовании далеко не совпадают, что можно было бы специально продемонстрировать на примерах исследований в разных психологических школах. Однако нас интересует именно заданный Юревичем ход - обоснование перспективности выхода на уровни биологических и социальных процессов и конструктов.

Его пример с позицией Шпрангера (объяснять психическое из самого психического) и апелляция к Юнгу именно в данном контексте казались очень уместными, но, с моей точки зрения, необходимы апелляции к Хайдеггеру, Рубинштейну, Леонтьеву, Мамардашвили - к тем методологически выраженным позициям, которые развивались как раз в попытке выхода объяснения психического за пределы психических систем, преодоления постулата непосредственности в понимании психологической причинности. Но Юревич здесь перешел к примерам с яблоком Ньютона и с "магической" формулой 7 ± 2 как демонстрации идеи перемещения объяснительных координат, сопровождающимся абстрагированием от исходных свойств изучаемого явления. На его взгляд, такие перемещения задают новые ориентиры психологических объяснений. И именно с этим следует, на мой взгляд, спорить.

Во-первых, потому, что наличие редукционистских объяснений того или иного толка не решает проблемы оценки нередукционистских объяснений, которые накапливаются в психологии. Во-вторых, примеры и теории верхнего уровня в методологии не могут опровергать друг друга (иное дело в эксперименте, с его принципом фальсификации). В-третьих, главное возражение идет из разделяемой мною позиции, что методология частных наук может развиваться в рамках понятий именно этой конкретной науки, а не быть привнесенной откуда-то извне (на этом настаивал, в частности, А. А. Зиновьев, а не Методологи с большой буквы, как считал Г. П. Щедровицкий). Это скорее та "метадигма", которая является одной из возможных в психологии. С такой позиции апелляция к объяснительным редукционистским теориям - регресс психологического знания. Сведение психологического объяснения к редукционистскому на основе апелляций к другому уровню систем (по отношению к которым можно определить психологические системы) возможно только на основе неразличения системного подхода в вариантах его развития как принципа конкретно-научной методологии и его понимания в общей теории систем. Если принцип системности многократно (и вполне мультипарадигмально) представлен в психологических работах и прекрасно применим в другом частнонаучном знании, это не может служить основанием для рассмотрения его как принципа, позволяющего смешивать выделяемые разными науками предметы изучения в единую систему (во всяком случае такая позиция требует специального объяснения), и для утверждения полезности редукционизма.

Однако как быть с заявленной позицией плюрализма в психологии? Это понятие имеет особое значение для науки, понимаемой как соотношение исследовательских подходов, поскольку любая парадигма представляет собой единство теоретических взглядов, исследовательских гипотез, предпочитаемых методов и принимаемых взглядов, включая мировоззренческие посылки, в том числе и ценностно принятые. Совершенно неверно подменять ее идеей эклектического объяснения (что вменяет ей автор второй статьи [19]). Идея методологического плюрализма не распространяется также на все множество способов и продуктов интеллектуальной деятельности человечества (например, мировоззренческие, религиозные, политические воззрения т.д.). Она имеет отношение именно к научным теориям, при всей неоднозначности критериев научного знания в определенные исторические рамки развития науки.

В то же время, как показали работы М. Мамардашвили и В. Стёпина, общая картина мира меняется в связи с изменением классического идеала рациональности (как продукта определенной эпохи). И есть большой соблазн (а у П. Фейерабенда это уже само собой разумеется) так расширять критерии научности, что в качестве таковых начинают рассматриваться различные предпочтения. Но есть и другие авторы, показавшие, как наука противостоит позитивизму в методологическом преодолении навязываемых ограничений на научное знание. Несомненное первенство здесь принадлежит К. Попперу (имею в виду его концепцию критического реализма [13]) - психологу, "переквалифицировавшемуся" в методолога науки. Он писал (и это вошло в ряд "парадоксов К. Поппера"), что профессиональные исследователи в каждой области знания используют внутренние критерии для оценки гипотез как научных или ненаучных и отсева последних из них, дилетантских, ради проверки которых исследования не будут проводиться. Парадокс в том, что рефлексия оснований такого подразделения кроется во всей системе знаний, не обязательно рефлексируемых профессионалом. На мой взгляд, это демонстрирует ту "положенность" методологии частной науки в используемые ею конструкты и схемы исследования, о которой писал Зиновьев.

Итак, разорвать "порочный круг" за счет многоуровневости, связываемой с выходом за рамки системы психологического знания, методологически проблематично. Но ряду психологов будет очень удобно использовать редукционизм для того, чтобы указывать, что в их работе решена, например, психофизиологическая проблема (собственно, сейчас они прекрасно осуществляют это, пользуясь не очень большой грамотностью коллег-психологов в области современных знаний о мозговых процессах и апеллируя в своих психофизиологических объяснениях именно к выходу в эту другую сферу).

4. "МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ЭМОЦИИ" НЕ МОГУТ ЗАМЕЩАТЬ МЕТОДОЛОГИЧЕСКУЮ МЫСЛЬ

Е. Е. Соколова в статье, посвященной книге А. А. Леонтьева "Деятельный ум", о книге практически ничего не говорит, беря из нее только одну мысль - озабоченность тем, что методология может быть не единой, а разной в различных психологических направлениях. Книга А. А. Леонтьева [9] - это пример серьезнейшей завершенной методологической работы. В ней обсуждаются проблемы соотношения категорий отражения и деятельности, теории знака и значения, трактовки деятельностного подхода (в контекстах антикартезианской мысли С. Л. Рубинштейна, альтернатив внутри теории деятельности, историко-психологического анализа этапов концепций Л. С. Выготского и А. Н. Леонтьева), понятий образа мира, смыслового поля и других вкладов школы А. Н. Леонтьева в разработку психологической теории. Это также анализ А. А. Леонтьевым новых поворотов в методологии психологической мысли, которые он представляет, в частности, на примере работ А. Г. Асмолова и В. А. Петровского как сторонников неклассической парадигмы. Глубина и разнообразие тем, рассматриваемых в книге (включающей, в частности, и материалы из читавшегося А. А. Леонтьевым курса методологии психологии), таковы, что для ее анализа понадобится множество работ.

Однако автор статьи допустила, на мой взгляд, некоторую подмену обсуждения этой книги критикой статьи С. Д. Смирнова [17]. Используя один из мотивов книги Леонтьева - озабоченность "методологической беспечностью" изысканий многих современных психологов, Е. Е. Соколова делится ассоциациями и эмоциями по этому поводу, расшифровывая "беспечность" как "безграмотность", чего, как мне кажется, никогда бы не допустил в своих отношениях с коллегами ученый, памяти которого посвящается статья. И этот маленький пример подчеркивает заданный тон - псевдонеравнодушного стиля, когда эмоции подменяют аргументированные объяснения (причем так, что как читатель уже сомневаешься в их методологическом статусе) и когда становится возможным без содержательных обоснований осуществлять очевидную перетасовку смыслов, а вместо содержательного обсуждения ссылаться на личные предпочтения и авторитеты⁶ .

Написанная как эссе, статья Соколовой закономерно требует смены и стиля отклика, перехода от академического и иному модусу обсуждения. Сразу отмечу, что все мои изумления и возражения не имеют никакого отношения к имени известного психолога, лингвиста и методолога А. А. Леонтьева, а тем более к представлению роли, значения и смыслов теории А. Н. Леонтьева, к чьим последователям и ученикам смею себя относить⁷ . Начну с историко-психологического экскурса, проясняющего методологически неравнодушное прочтение мною этой второй из дискуссионных⁸ статей. Будь автором специалист в другой области, мой отклик был бы иным.

Методологию психологии на факультете психологии наш студенческий курс в 70-е гг. успел прослушать дважды. Первый раз мы ходили на лекции М. К. Мамардашвили, который читал студентам на год старше нас (и убедительность его мысли о том, что человек интеллектуального труда несет ответственность за "додумывание" своей мысли, передалась нам как его методологический завет), второй раз - и первый официально - нам представил методологию психологии В. П. Зинченко. Его способ бытия в методологии психологии, на мои взгляд, заслуживает специальной историко-психологической работы, на что я решиться в рамках данной статьи не могу. Укажу только, что он как автор, чьи эмоции никогда не скрыты, не подменяет ими развертывание мысли в современных методологических диалогах и полилогах. В последующем курсы методологии читали С. Д. Смирнов, еще через несколько лет - А. Г. Асмолов, а потом и А. А. Леонтьев. Важно следующее - все прочитанные курсы настолько авторские, неповторимые, что спустя много лет, имея возможность их сопоставить, нередко думаешь о том, а одну ли и ту же учебную дисциплину они представляют. Именно этим людям, авторам методологических работ, не поднимается рука приписать какое-либо неуважительное отношение к другим позициям и мнениям. Неприятие ими определенных позиций было всегда содержательно обосновано.

Основной тезис текста, как указывает автор дискутируемой статьи, - это то, что наука обладает смысловой нагруженностью [19, с. 108]. Я с этим полностью согласна. Но, на мой взгляд, все последующее содержание статьи полностью противоречит этому тезису. С точки зрения соотношения понятий значения и смысла в психологии (в первую очередь в теории деятельности) такой тезис можно развивать именно как необходимость признания, что целостная наука реализуется, в том числе включая индивидуальные предпочтения в выборе методологических позиций и принципов, адекватность которых может быть различной для разных типов психологических объяснений (тем более это применимо к отдельным исследованиям). Дело не только в том, что отдельным ученым нельзя навязать некую единую теорию психического или единую исследовательскую парадигму. В этом аспекте обсуждения методологии науки можно апеллировать не столько к прошлому отечественной психологии, но и к раскрытию понятий открытого и закрытого общества К. Поппером [15].

Его понятие закрытого общества характеризует такую ситуацию (в любую эпоху и в любой стране), когда силовыми методами перекрываются те или иные пути мысли (первый пример – Сократ). Только по этим - методологическим - основаниям он и был запрещен в СССР. Его первая книга вышла в 1983 г. с грифом "для научных библиотек" [13]). Это обстоятельство во многом способствовало тому, что в отечественной психологии появились известные передергивания позиций. В частности, я имею в виду искажения в понимании возможностей и ограничений экспериментального метода в психологии, который (без освоения сути критического реализма как определенного пути движения к объективному знанию) стал связываться только с позитивистской методологией и даже естественнонаучным мышлением. Другой подменой стали рассуждения о том, что этот метод психологи заимствовали у естествознания; на самом деле психолог Поппер дал естествознанию - и методологии науки вообще - рефлексию данного метода, в том числе в критике его позитивистской трактовки.

Отмечу также сделанный упрек современной методологии в отходе от марксизма. То, что марксизм выступил основой психологии деятельности - одно из упоминаемых автором обстоятельств отказа ряда исследователей в современную эпоху от той или иной теории верхнего уровня, точнее - речь идет о деятельностном подходе. Могу указать последнюю из известных мне на эту тему методологических работ - статью В. А. Лекторского [8], который обосновывает множественность деятельностных подходов в философии и психологии. Это еще одно основание полипарадигмальности как многообразия смыслов в философии науки. Другим серьезным основанием служит, на мой взгляд, развитие ряда психологических подходов - теории деятельности в том числе - в работах учеников того или иного автора. К сожалению, от тех великих, кто уже ушел, нельзя ожидать оценки приемлемости для них того или иного смыслового развития их идей их же учениками. Но никакого права не имеют отдельные ученики (которые к тому же не были в диалоге с теми, кого берут в Учителя) считать свое понимание единственно возможным развитием того или иного наследия. И это также возвращает к проблеме полипарадигмальности психологии.

Не методологической беспечностью страдают авторы, отстаивающие взгляд на психологию как полипарадигмальную область знания. Это может быть вполне осознанный итог пути бытия в психологии, когда исследователь видит необходимость изменения методологических рамок изучаемых им проблем. Это не "неграмотность", которую приписала Соколова своим коллегам, апеллируя к Леонтьеву и Выготскому как тем, кто ее бы поддержал. Каждый из них своим деятельным умом и своею жизнью продемонстрировал, как рождаются и развиваются новые теории и новые типы объяснения в психологии.

Для человека, не знакомого с проблемой соотнесения в том или ином методологическом подходе объяснительных принципов и выводов, осуществляемых на основе реализации определенного теоретико-эмпирического метода при изучении психической реальности (в собственном исследовании и при осмыслении его результатов в более широком контексте - в ходе установления объяснительной силы конкурирующих теорий), проблема построения единой теории психического, возможно, предстает как путь единомыслия (что, повторюсь, противоречит идее смысловой нагруженности, заявленной самим же автором рассматриваемой статьи). Но не додумывать проблему о том, на каких основаниях возникает позиция множественности психологических объяснений (и тем самым невозможность единой теории психического), специалисту по истории психологии нельзя. Иначе такой автор ограничивает себя (и это его личное дело) и вводит в заблуждение читателей (а это уже становится делом научного сообщества), настаивая на принципе единомыслия в психологии.

В методологии науки единомыслие необходимо в определенных аспектах - оно предполагается для пути, ограниченного четкой постановкой проблемы и установленным способом ее решения в конкретном исследовании. Но когда результаты получены, дальнейший прогресс знания состоит в переформулировке пространства проблемы (см. [14]), в критическом соотнесении собственных выводов и конкурирующих психологических объяснений [5]. Но заново сформулированная проблема может уже предполагать и изменение предмета исследования, и методологию его организации. Здесь вступает в свои права идея мультипарадигмальности как сосуществования разных объяснительных принципов применительно к разным психологическим реалиям.

Видимо, методологическими эмоциями нельзя заменять знания и анализ соответствующей проблематики, нашедшей отражение в современной методологической литературе. Именно в истории психологии идея системности оказалась наиболее трудоемкой и нерешаемой с одной (единой) методологической позиции или в рамках одной теории. Напомню здесь о ссылках О. К. Тихомирова при обсуждении основных принципов психологии на идею психологических систем у Л. С. Выготского [21] и о дискуссии 1982 г., проведенной под эгидой "Психологического журнала". Если с какой-то из этих трактовок принципа системности я и не согласна, все же понятно, что не следует продолжать обсуждение этого конструкта вне учета обоснованных в литературе позиций. И в этом свете апелляции Соколовой к термину системности абсолютно недоказательны.

И последнее замечание, связанное с введенным В. П. Зинченко и Б. М. Величковским представлением об отсутствии фиксированного центра управления, отталкиваясь от которого Соколова настаивает на невозможности отсутствия иерархичности коалиций (и управляющего центра на том или ином уровне иерархий). Однако здесь недостаточно двух фраз, которыми ограничивается автор, на тему "они все-таки должны быть" - без какого-либо теоретико-эмпирического доказательства.

В завершение поясню причины, которые побудили меня сделать в этой заключительной части статьи отступление от сугубо академического стиля. Автор так проставила акценты, что временная и содержательная связь "борьбы идей" переформулировалась ею в "борьбу людей" и уступила место какой-то вымышленной методологии, подменившей идею анализа методологического наследия А. А. Леонтьева (что задавалось названием дискутируемой статьи). За этим можно видеть уже не столько простительные эмоции, сколько вполне рациональную логику подмены одних тем обсуждения другими (не прозвучавшими в названии), а заодно и представление вместо существующей в той или иной профессиональной области совокупности идей одной, наиболее для автора приемлемой. Кроме недостаточной обоснованности и противоречивости выдвигаемых положений я увидела в этом эссе и другой настораживающий момент: прививание психологическому сообществу такого способа занятий методологией, за которым не прочитывается уважительного отношения к содержательным основаниям, выдвигаемым авторами других позиций, прямо высказанная интолерантность к инакомыслящим. С моей точки зрения, недопустима подмена эмоциональным контекстом неприятия той или иной позиции размышления на выбранную (автором же) тему. Это несовместимо с бытием в психологии (как в научном сообществе) тех авторов, которые вслед за М. Мамардашвили принимают доводы в пользу идеи возвращения уважения человеку думающему и "додумывающему" свои мысли [11].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Асмолов А. Г. По ту сторону сознания: методологические проблемы неклассической психологии. М.: Смысл, 2002.

2. Зиновьев А. А. Логика науки. М.: Мысль, 1971.

3. Знаков В. В. Психология понимания: проблемы и перспективы. М.: Институт психологии РАН, 2005.

4. Корнилова Т. В. Методологические проблемы психологии принятия решений // Психол. журн. 2005. Т. 26. N 1.С. 7 - 17.

5. Корнилова Т. В. Экспериментальная психология. М.: Аспект пресс, 2002.

6. Корнилова Т. В., Смирнов С. Д. Методологические основы психологии. СПб.: Питер, 2006.

7. Коул М. Комментарии к комментариям книги "Культурно-историческая психология: наука будущего" // Психол. журн. 2001. Т. 22. N 4. С. 93 - 101.

8. Лекторский В. А. Деятельностный подход: смерть или возрождение? // Методологические проблемы современной психологии / Под ред. Т. Д. Марцинковской. М.: Смысл, 2004. С. 5 - 20.

9. Леонтьев А. А. Деятельный ум. М.: Смысл, 2001.

10. Ломов Б. Ф. Об исследовании законов психики // Психол. журн. 1982. Т. 3. N 1. С. 18 - 27.

11. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1992.

12. Марцинковская Т. Д. Междисциплинарность как системообразующий фактор современной психологии // Методологические проблемы современной психологии / Под ред. Т. Д. Марцинковской. М.: Смысл, 2004. С. 61 - 81.

13. Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983.

14. Поппер К. Объективное знание. Эволюционный подход. М., 2002.

15. Поппер К. Открытое общество и его враги. М.: Культурная инициатива. 1992. Т. 1.

16. Психология и новые идеалы научности (материалы "круглого стола") // Вопросы философии. 1993. N 5. С. 3^2.

17. Смирнов С. Д. Методологический плюрализм и предмет психологии // Вопросы психологии. 2005. N 4. С. 3 - 8.

18. Смирнов С. Д., Корнилова Т. В. Психология в поиске новых методов и подходов // Труды Ярославского методологического семинара. Т. 3. Метод психологии. Ярославль, 2005. С. 201 - 222.

19. Соколова Е. Е. К проблеме соотношения значений и смыслов в научной деятельности (опыт неравнодушного прочтения книги А. А. Леонтьева "Деятельный ум") // Психол. журн. 2006. Т. 27. N 1. С. 107 - 113.

20. Творческое наследие А. В. Брушлинского и О. К. Тихомирова и современная психология мышления / Под ред. В. В. Знакова, Т. В. Корниловой. М.: ИПРАН, 2003. С. 38 - 41.

21. Тихомиров О. К. Понятия и принципы общей психологии. М.: МГУ, 1992.

22. Щедровицкий Г. П. Методологическая организация сферы психологии // Вопросы методологии. 1997. N 1 - 2. С. 108 - 127.

23. Юревич А. В. Психология и методология // Психол. журн. 2000. Т. 21. N 5. С. 35 - 47.

24. Юревич А. В. Структура психологических теорий // Психол. журн. 2003. Т. 24. N 1. С. 5 - 13.

25. Юревич А. В. Объяснение в психологии // Психол. журн. 2006. Т. 27. N 1. С. 97 - 106.

ON THE PROBLEM OF POLYPARADIGMALITY IN PSYCHOLOGICAL EXPLANATION (OR ABOUT DUBIOUS ROLE OF REDUCTIONISM AND EMOTIONS IN PSYCHOLOGICAL METHODOLOGY)

T. V. Kornilova

Sc.D. (psychology), professor of general psychology chair, department of psychology, Moscow State University after M.V. Lomonosov, Moscow

This article is a reaction to discussion ones published in "Psychological Journal". Two main problems are discussed: the problem of plurality of explanation in psychology concerned with the idea of psychological science polyparadigmality and inadmissibility of methodological position of intolerance; and the problem of supposed gain from reductionism as a methodological principle.

Key words: polyparadigmatie science, methodological emotions, reductionism, systems approach, activity approach, intolerance.

ФОРМИРОВАНИЕ ПАТОЛОГИЧЕСКИХ ФОРМ ЗАВИСИМОСТИ

Автор: А. Ш. ТХОСТОВ

(ПОПЫТКА ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА РОМАНА "ГОСПОДА ГОЛОВЛЕВЫ")

А. Ш. Тхостов

Доктор психологических наук, профессор, зав. кафедрой нейро- и патопсихологии факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова, Москва

На материале романа М. Е. Салтыкова-Щедрина изложена психоаналитическая интерпретация феноменов зависимости в структуре формирования пограничной личностной патологии. Показана динамика патологического развития личности в условиях гипертрофированного контроля и порочного круга взаимоисключающих требований (double bind).

Ключевые слова: развитие личности, пограничная личностная структура, зависимость, психологический анализ, социокультурная патология, double bind.

Мне кажется, что самыми интересными с точки зрения психоанализа русскими книгами являются произведения не Ф. М. Достоевского, а других писателей, менее часто выбираемых при проведении такого рода анализа: Н. В. Гоголя, А. П. Чехова, И. С. Тургенева и др. В этом смысле М. Е. Салтыкову-Щедрину совсем "не повезло": его зачислили по ведомству сатиры и обличения нравов, а после принудительного чтения в школе он и вовсе стал восприниматься скучным морализатором. Хотя, если прочитать любую страницу его текста, невозможно не признать: то, что он пишет - жутко смешно, причем эти определения лучше использовать по отдельности - жутко и смешно.

Литература XIX века удобна для психологического анализа еще и потому, что сам Михаил Евграфович явно Фрейда не читал. Что же касается постфрейдовской литературы и искусства, то они в значительной степени "кроились" по психоаналитическим лекалам. Анализировать модернистскую или постмодернистскую литературу (не говоря уже о В. Пелевине или В. Сорокине) - все равно, что пытаться интерпретировать сновидения пациента, начитавшегося Ж. Лакана!

Смысл романа "Господа Головлевы" для сегодняшней России еще более актуален, чем для эпохи, когда была написана сама книга. В чем же он? Не в том же, что Иудушка очень плохой человек. Для этого не стоило писать столь длинный текст, а можно было бы ограничиться констатацией его семейного прозвища. Совсем нет, в романе есть что-то притягивающее каждого, и каждый чувствует перед Иудушкой какой-то почти животный страх, как перед удавом. Ему невозможно противостоять, ведь в речах, которыми он всех опутывает, содержится пугающая и странная правда. Да и речи какие-то страшные, обладающие непонятным, но очевидным гипнотическим эффектом.

Напомним, что в "Господах Головлевых" Салтыков-Щедрин в значительной степени беллетризирует историю своей семьи, личной драмы, тяготившей его всю жизнь. В романе несколько пластов, отражающих историю его написания и не всегда связанных между собой; начинался он в жанре губернских очерков.

ПОКОЛЕНИЕ ПЕРВОЕ: ПРАВИЛА ИГРЫ

Остановимся на основной линии романа. Это история упадка и разрушения провинциальной дворянской семьи Головлевых, возглавляемой властной Ариной Петровной, пытающейся небезуспешно владычествовать над своим мужем и детьми, постепенно утрачивающей, в том числе и благодаря своим ошибкам, власть, состояние и кончающей жизнь приживалкой у когда-то нелюбимого сына.

Но это только внешняя канва, по которой вышит узор взаимной любви-ненависти, объединяющей всех героев. Это лишь в последнюю очередь роман о деньгах, о собственности, а в первую -о страсти. Деньги как деньги практически ни для одного из героев не имеют их прямого значения: и старшая Головлева, и Иудушка довольно неприхотливы в своих личных потребностях. Если Арина Петровна еще достаточно долго приумножает благосостояние семьи, не зная, правда, зачем это делает ("И для кого я всю эту прорву коплю? Для кого я припасаю! ночей не досыпаю! куска недоедаю. .. для кого?!" - все время восклицает она [3, с. 18]), то хозяйство Иудушки уже ведется по каким-то совершенно абсурдным правилам. "С утра он садился за письменный стол и принимался за занятия; во-первых, усчитывал скотницу, ключницу, приказчика, сперва на один манер, потом на другой; во-вторых, завел очень сложную отчетность, денежную и материальную: каждую копейку, каждую вещь заносил в двадцати книгах, подводил итоги, то терял полкопейки, то целую копейку лишнюю находил... Все это не только не оставляло ни одной минуты праздной, но даже имело все внешние формы усидчивого, непосильного труда" [3, с. 115]. Если целью подобного труда является благосостояние, то это довольно странно понятое благосостояние. В чем же смысл неутомимой накопительской деятельности Головлевых? За этой одержимостью скрывается совсем не потребление, а накопление, имеющее целью нечто более сложное, чем простое получение удовольствия. Более того, получение удовольствия принципиально невозможно, поскольку сами удовольствия запретны, да и это последнее, что беспокоит Иудушку и его мать. Они, конечно, получают свои маленькие удовольствия, но это не главное. Главное для Арины Петровны - власть. Власть фаллической женщины, уничтожившей своего мужа и занятой лишь упрочением этой власти. "Арина Петровна - женщина шестидесяти лет, но еще бодрая и привыкшая жить на всей своей воле. Держит она себя грозно.., а от детей требует, чтоб они были в таком у нее послушании, чтобы при каждом поступке спрашивали себя: а что-то об этом маменька скажет? Вообще имеет характер самостоятельный, непреклонный и отчасти строптивый, чему впрочем, немало способствует и то, что во всем головлевском семействе нет ни одного человека, со стороны которого она могла бы встретить себе противодействие... При этих условиях Арина Петровна рано почувствовала себя одинокою, так что, говоря по правде, даже от семейной жизни совсем отвыкла, хотя слово "семья" не сходит с ее языка и, по наружности, всеми ее действиями исключительно руководят непрестанные заботы об устройстве семейных дел" [3, с. 8].

Стремление к всевластию Арины Петровны довольно странно, поскольку не совсем понятно, что ею движет в направлении приумножения состояния, которым она мало пользуется, и почему центральной ее потребностью является потребность всемогущества. Потребность не насыщаемая, поскольку именно страх и невозможность отказаться от власти заставляют ее вкладывать свои деньги в имение уже отделившегося от нее Иудушки. Он ее, безусловно, обманывает, но она и сама уж очень хочет обмануться. Внешняя монолитность Арины Петровны довольно иллюзорна, она, на самом деле, не столь уж уверена в себе, и умножение власти служит постоянно усиливающейся скрепой, позволяющей ей сохранять внутреннюю цельность. Но если эта цельность требует столь изматывающих и постоянных усилий, не дающих Арине Петровне возможности ни на секунду расслабиться, то можно усомниться в ее прочности. Жесткий панцирь, мешающий гибкости, нужен, в первую очередь, внутренне непрочным структурам. Именно поэтому первая трещина в монолите госпожи Головлевой появляется после отмены крепостного права, лишающей ее право на власть несомненности и сакральности. "Ночью Арина Петровна боялась", боялась воров, привидений, чертей, словом всего, что составляло продукт ее воспитания" [3, с. 107]. "Первый удар властности Арины Петровны был нанесен не столько отменой крепостного права, сколько теми приготовлениями, которые предшествовали его отмене... Воображение Арины Петровны, и без того богатое творчеством, рисовало ей целые массы пустяков. То вдруг вопрос представится: как это я Агашку звать буду? Чай Агафьюшкой... А может, Агафьей Федоровной величать придется! То представится: ходит она по пустому дому, а людишки в людскую забрались и жрут! Жрать надоест - под стол бросают! То покажется, что заглянула она в погреб, а там Юлька с Фешкой так-то за обе щеки уписывают, так-то уписывают! Хотела, было, она им реприманд сделать - и поперхнулась. Как ты им что-нибудь скажешь! Теперь они вольные, на них, поди, и суда нет!" Интересен отчетливый меланж детских страхов, связанных с темами голода и утраты власти. Арину Петровну лишают одного из самых архаических орудий материнской власти - контроля за едой, делая ее субъективно беспомощной. На уровне архаического сознания это совсем не пустяк, а фундамент любой власти. "Как ни ничтожны такие пустяки, но из них постепенно созидается целая фантастическая действительность, которая втягивает в себя всего человека и совершенно парализует его деятельность. Арина Петровна как-то вдруг выпустила из рук бразды правления..." [3, с. 63].

В глазах и мужа и детей она, тем не менее, выглядит всемогущественной владычицей. К мужу относится с "полным и презрительным равнодушием", а он к ней с "искреннею ненавистью, в которую, однако, входила изрядная доза трусости". Владимир Михайлыч Головлев называл свою жену "ведьмой" и "чертом". Любому ортодоксальному психоаналитику этих определений было бы более чем достаточно для доказательства фаллического характера Арины Петровны. Степан Головлев (Степка-балбес), вынужденный вернуться домой, со страхом ждет именно встречи с матерью: "В воображении его мелькает бесконечный ряд беспросветных дней, утопающих в какой-то зияющей серой пропасти, - и он невольно закрывает глаза. Отныне он будет один на один со злой старухою, и даже не злою, а только оцепеневшею в апатии властности. Эта старуха заест его не мучительством, а забвением. Не с кем молвить слова, некуда бежать - везде она, властная, цепенящая, презирающая" [2, с. 30].

Эти отношения с мужем, превращенным в бессловесного приживала, принципиальны для понимания развития их детей и внуков. Всемогущественная мать обрекла детей на невозможность прохождения Эдиповой фазы и, тем самым, на невозможность взросления. Если дети пытались привязаться к отцу, то сразу же наказывались: Степка-балбес сделался любимцем отца, что еще "более усилило нелюбовь к нему матери". "Часто во время отлучек Арины Петровны по хозяйству, отец и подросток-сын удалялись в кабинет, украшенный портретом Баркова, читали стихи вольного содержания и судачили, причем в особенности доставалось "ведьме", то есть Арине Петровне. Но "ведьма" словно чутьем угадывала их занятия; неслышно подъезжала она к крыльцу, подходила на цыпочках к кабинетной двери и подслушивала веселые речи. Затем следовало немедленное и жестокое избиение Степки-балбеса" [3, с. 10]. Нормальное взросление в такой семье невозможно, поскольку нет необходимого зазора, разрыва в бинарных отношениях мать-ребенок, как нет и фигуры третьего, через которого эти бинарные отношения распадаются, превращаясь в триангулярные, раскрытые вовне, создающие возможное место "другого".

Вместо этого в семье Головлевых царит то ли психотическая, то ли пограничная, всеприсутствующая мать, которая контролирует все, рассматривая домочадцев как некое собственное дополнение [1]. Она не то что бы не любит своих детей, скорее они являются для нее неким видом собственности, причем не самым ценным. "В ее глазах дети были одною из тех фаталистических жизненных обстановок, против совокупности которых она не считала себя в праве протестовать, но которые не затрагивали ни одной струны ее внутреннего существа, всецело отдавшегося бесчисленным подробностям жизнестроительтва... О старшем сыне и о дочери она даже говорить не любила; к младшему сыну была более или менее равнодушна и только среднего, Порфишу, не то чтоб любила, а словно побаивалась" [3, с. 10].

Арина Петровна практикует постоянное требование от своих детей доказательства заслуженности ее любви, воплощая собой самый парадоксальный (и самый травматичный) тип "матери пациента с пограничным расстройством": тотальный контроль, требование любви, симбиоз, всеприсутствие, сочетающиеся со столь же тотальным эмоциональным всеотсутствием, отвержением в случае недостаточно выраженной любви. Она не любит детей просто так, она требует от них постоянных доказательств того, что они заслуживают ее любовь. Заслужить же ее навсегда невозможно, и нужно постоянно предъявлять новые свидетельства. Создается вариант double bind - порочного круга взаимоисключающих требований при невозможности выйти из ситуации [4, 5].

""Ты что, как мышь на крупу, надулся! - рассердившись на сына Павла, кричит Арина Петровна. - Или уж с этих пор в тебе яд-то действует! Нет того, чтобы к матери подойти: маменька, мол, приласкайте меня, душенька!" Павлуша покидал свой угол и медленным шагом приближался к матери. "Маменька, мол, - повторял он каким-то неестественным для ребенка басом, - приласкайте меня, душенька!" "Пошел с моих глаз... тихоня! Ты думаешь, что забьешься в угол, так я не понимаю? Насквозь тебя понимаю, голубчик! Все твои планы-прожекты как на ладони вижу!" Павел тем же медленным шагом отправлялся назад и забивался опять в свой угол" [3, с. 16].

ПОКОЛЕНИЕ ВТОРОЕ: СТРАТЕГИИ ИГРЫ

В результате таких "качелей любви" ни один из детей не может ни обрести подлинной идентичности, ни осуществить нормальной сепарации. Они либо внешне резким, но внутренне сугубо инфантильным способом пытаются разорвать симбиотическую связь, либо уходят в область "пустопорожних мечтаний".

"Дело в том, что на Аннушку Арина Петровна имела виды, а Аннушка не только не оправдала ее надежд, но вместо того на весь уезд учинила скандал. Когда дочь вышла из института, Арина Петровна поселила ее в деревне, в чаянье сделать из нее дарового домашнего секретаря и бухгалтера, а вместо того Аннушка, в одну прекрасную ночь, бежала из Головлева с корнетом Улановым и повенчалась с ним... С дочерью Арина Петровна поступила столь же решительно, как и с постылым сыном: взяла и "выбросила ей кусок"... Года через два молодые капитал прожили, и корнет неизвестно куда бежал, оставив Анну Владимировну с двумя дочерьми близнецами: Аннинькой и Любинькой" [3, с. 13]. Внучки, воспитанные после скоропостижной смерти их матери Ариной Петровной, кормившей их из экономии кислым молоком (поразительно психоаналитичный образ М. Е. Салтыкова-Щедрина, созданный им задолго до работ 3. Фрейда!), повторяют судьбу своей матери, бежав из родового имения и став актрисами.

Второй способ выбирается преимущественно мужским потомством Арины Петровны. Часто бесплодное фантазирование дополняется какими-то лихорадочными попытками выйти из-под власти матери. Но даже если это внешне выглядит как разрыв, все время сохраняется ее символическое всеприсутствие: все эти эскапады имеют цель доказать ей свою свободу, сделать ей назло. Степка-балбес, так и не получив материнской любви, "остановился на легкой роли приживальщика и нахлебника". "Во-первых, мать давала ему денег ровно столько, сколько требовалось, чтоб не пропасть с голоду; во-вторых, в нем не оказывалось ни малейшего позыва к труду, а взамен того гнездилось проклятая талантливость, выражавшаяся преимущественно в способности к поддразниванию; в-третьих, он постоянно страдал потребностью общества и ни на минуту не мог оставаться наедине с собой" [3, с. 11]. Отметим точность анализа пограничной, склонной к формированию зависимостей личности, созданного более чем за 100 лет до классических психопатологических описаний: непрочность идентификации, неустойчивость в своих привязанностях, мучительный страх быть покинутым, приводящий к непереносимости одиночества.

Степан Головлев начисто лишен чувства ответственности и реальности, раз за разом проматывая "выброшенные" матерью куски. Именно с его возвращения после разорения в родной дом и начинается роман. Арина Петровна больше всего негодует не столько из-за денег (хотя и их жалко), сколько из-за очередного доказательства недостаточной покорности, понимаемой как единственно возможная форма любви: неуважения к родительскому благословению. Запертый по своему возвращению в доме и почти буквально повторяющий судьбу отца-приживала, он окончательно регрессирует. Сначала Степан пытается каким-то странным образом идентифицироваться с матерью, принимая живейшее участие в ее делах по хозяйству, не имеющих к нему прямого отношения. "Степан Владимирович удивительно освоился со своим положением... Теперь он был ежеминутно занят, ибо принимал живое и суетливое участие в процессе припасания, бескорыстно радуясь и печалясь удачам и неудачам головлевского скопидомства. В каком-то азарте пробирался он от конторы к погребам, в одном халате, без шапки, хоронясь от матери... и там с лихорадочным нетерпением следил, как разгружались подводы, приносились с усадьбы банки-бочонки, кадушки, как все это сортировалось и, наконец, исчезало в зияющей бездне погребов и кладовых... "Сегодня рыжиков из Дубровина привезли две телеги... мать карасей в пруду наловить велела..."" [3, с. 47 - 48]. Чем это не описание "стокгольмского синдрома"? И чем не вариант "идентификации с агрессором", описанной чуть ли не столетием позже Анной Фрейд [6]? Правда, идентификации с одной, но принципиально важной архаической функцией праматери: контролем пищи.

Функция контроля в жизнестроительстве Арины Петровны приобретает разнообразные формы: запасания, распределения, учета и пр. В том, что это именно контроль, а не вариант экономического ведения хозяйства можно убедиться по результатам: припасы гниют, тогда как все едят несвежую солонину. Арина Петровна буквально олицетворяет метафору М. Кляйн о парциальном образе матери как "плохой груди" [7], почти каждый герой вспоминает о ее "экономии" на еде, жестко связанной в романе с отношением к детям (и, напомним, ее собственный распад начинается с утраты именно этой функции). Это не противоречит ее пониманию как фаллической женщины. На раннем этапе развития фаллическая мать может восприниматься как "плохая грудь": какую еще грудь она может предложить ребенку? Арина Петровна постоянно держит своих детей и внуков впроголодь, экономя на них: внучек поила кислым молоком, а вернувшегося Степку-балбеса содержала так, чтобы только не умер от голода. "Добрая-то добрая! - говорит Степан Иудушке про мать. - Только вот солониной протухлой кормит!" Как скептически ни относись ко многим спекулятивным конструкциям психоанализа, невозможно отрицать, что психоаналитики правы, говоря, что эмоциональная скупость коррелирует с обычной, особенно, если она касается пищи.

Регресс, на зыбкую почву которого вступает Степан Головлев, постепенно усиливается, оформляясь в клиническую картину нарастающего аутизма. "Сначала он ругал мать, потом словно забыл о ней; сначала он что-то припоминал, потом перестал и припоминать. Даже свет свечей, зажженных в конторе, и тот опостылел ему, и он затворялся в своей комнате, чтоб остаться один на один с темнотою. Впереди у него был только один ресурс, которого он покуда еще боялся, но который с неудержимой силой тянул его к себе. Этот ресурс - напиться и забыться... Ни одной мысли ни одного желания" [3, с. 51 - 53]. Арина Петровна не замечала постылого сына, покуда он не исчез однажды ночью из дома и не попытался повеситься. Только после этого ей стало неловко, в каком запустении и грязи живет ее сын, да и то неловкость эта была обусловлена беспокойством о том, что скажут соседи. Она пытается как-то установить с ним контакт, "но напрасны были все льстивые слова: Степан Владимирович не только не расчувствовался... и не обнаружил раскаяния, но даже как будто ничего не слыхал.

С тех пор он безусловно замолчал. По целым дням ходил по комнате, наморщив угрюмо лоб, шевеля губами и не чувствуя усталости... По-видимому, он не утратил способности мыслить; но впечатления так слабо задерживались в его мозгу, что он тотчас же забывал их... Казалось, он весь погрузился в беспросветную мглу, в которой нет места не только для действительности, но и для фантазии. Мозг его вырабатывал нечто, но это нечто не имело отношения ни к прошедшему, ни к настоящему, ни к будущему. Словно черное облако окутало его с головы до ног, и он всматривался в него, в него одного, следил за его воображаемыми колебаниями и по временам вздрагивал и словно оборонялся от него. В этом загадочном облаке потонул для него весь физический и умственный мир..." [3, с. 52 - 53]. Умственное вырождение заканчивается быстрой смертью.

Несколько иной вариант аутистического фантазирования демонстрирует другой сын Арины Петровны - Павел Владимирович. Тот самый, которого маменька подвергала невыполнимому испытанию: доказать свою любовь так, чтобы она в это поверила. Невозможность решения этой задачи производит совершенно особый тип фантазера. "Это было полнейшее олицетворение человека, лишенного каких бы то ни было поступков (И какие, собственно, поступки возможны, если тебя помещают в ситуацию, когда любой из них неверен? - А. Т.). Еще мальчиком, он не выказывал ни малейшей склонности к учению, ни к играм, ни к общительности, но любил жить особняком, в отчуждении от людей. Забьется, бывало в угол, надуется и начнет фантазировать. Представляется ему, что он толокна наелся, что от этого ноги сделались у него тоненькие и он не учится. Или - что он не Павел-дворянский сын, а Давыдка-пастух, что на лбу у него выросла болона, как у Давыдки, что он арапником щелкает и не учится... Шли годы, и из Павла Владимирыча постепенно образовалась та апатичная и загадочно-угрюмая личность, из которой, в конечном результате, получается человек, лишенный поступков. Может быть, он был добр, но никому добра не сделал; может, был и не глуп, но во всю жизнь ни одного умного поступка не совершил. Он был гостеприимен, но никто не льстился на его гостеприимство; он охотно тратил деньги, но ни полезного, ни приятного результата от этих трат ни для кого никогда не происходило; он никого не обидел, но никто этого не вменял ему в достоинство; он был честен, но не слыхали, чтоб кто-нибудь сказал: "Как честно поступил в таком-то случае Павел Головлев!" В довершение всего он нередко огрызался против матери и в то же время боялся ее как огня" [3, с. 15 - 16].

На все обращения матери Павел отзывался "редко и кратко, а иногда даже загадочно", тем не менее, именно к нему в Дубровино переезжает Арина Петровна, поссорившись с Иудушкой и совершив очередной акт double bind, ранее опробованный королем Лиром: отказываясь от власти, он рассчитывает ее сохранить. Не выказывавший же особых доказательств любви Павел, к которому она уходит в конце жить, превращается в своеобразную реинкарнацию дочери Лира, Корделии.

Довольно загадочна ситуация смерти Павла. Неизлечимо больной, ненавидящий Иудушку, он, тем не менее, отказывается подписать духовную в пользу Арины Петровны и племянниц. Напрасно Арина Петровна доказывает ему, что если он этого не сделает, все перейдет ненавистному ему Иудушке. Он не любит Иудушку, но это какая-то простая нелюбовь-недоброжелательность, лишенная подлинной страсти. По-настоящему он ненавидит именно мать, и его пассивно-агрессивное поведение есть не что иное, как тайная месть не любившей его никогда матери. Лишь внешне это выглядит как пассивность: не имея смелости отказать Арине Петровне, он своим избегающим поведением помещает ее в ситуацию, в которой она, и он это прекрасно знает, станет жертвой Иудушки. Пусть и из гроба, но он отомстит мучившей его матери.

Еще более страшным крахом заканчивает победитель Иудушка. Он лучше всех научился играть в странные игры своей матери, кажется, он почти сумел ускользнуть от ситуации double bind, его письма были самыми любезными, его уверения в любви - самыми убедительными. Но даже они для Арины Петровны недостаточны, она постоянно и не без оснований подозревает его в неискренности. Это для меня самый интересный момент романа: Салтыков-Щедрин с помощью непостижимой интуиции понимает глубинную связь смысла речи Иудушки и его невозможности любить.

Чтобы победить дружочка-маменьку, ему пришлось освоить какой-то совершенно фантастический вид речи, в котором вязла и которого боялась сама Арина Петровна: психотической речи, которая не предполагает никакого ответа, и функция которой состоит совсем не в том, чтобы сообщить нечто другому. Ее функция в том, чтобы обездвижить противника (не зря его речь все сравнивают с паутиной), обессмыслив саму языковую игру как диалога, предполагающего наличие дифференцированного другого. Речь Иудушки - классический вариант шизофазии, монологической речи, создающей псевдопространство для псевдодиалога. Это гипнотическая процедура, омертвляющая все окружающее, - именно в этом цель опутывающих, бессмысленных речей, парализующих его жертвы. Все "собеседники" Иудушки хорошо чувствуют странность такой речи ("текущий гной"), лишенной смысла и размывающей ощущение миропорядка. "Порфирий Владимирыч разглагольствовал долго, не переставая. Слова бесконечно тянулись одно за другим, как густая слюна. Аннинька с безотчетным страхом глядела на него и думала: как это он не захлебнется!" [3, с. 180]. "Эти разговоры имели то преимущество, что текли как вода, и без труда забывались; следовательно, их можно было возобновлять без конца..." [3, с. 117].

Так же, как "анестезирующая" речь создает для собеседника страшную западню, заманивая его в ловушку "отсутствующего места" другого, омертвляющую форму принимает и любовь Иудушки, больше всего не переносящего чужой свободы воли. В своей любви он тоже не допускает "места другого", это тоже не диалог, а нарциссический монолог. Но как нормальная речь возможна только при условии существования другого и для другого как объекта коммуникации, так и "нормальная" любовь предполагает существование другого как объекта желания. Другого во всех смыслах этого слова, отделенного от меня, обладающего собственной волей, которую я уважаю и признаю, и необходимость в общении с которым я испытываю. Ни один из героев "Господ Головлевых", в особенности Иудушка и Арина Петровна, не способен к настоящему общению. Вместо этого применяются другие формы контакта: симбиоз, овладение, обладание, управление, подчинение и пр.

Для Иудушки невозможно главное: допустить свободу существования другого - значит допустить возможность диалога, а значит и возможность проигрыша в игре double bind. Из любимой игры Арины Петровны можно выйти только ценой отмены самой игры, перенесения ее в иной, "психотический" регистр (например, в случае шахмат - если начать играть по правилам поддавков). Вернуться в нее страшно, и он делает выбор ценой перехода в психотическую вселенную [1].

Дистанция, существующая у Арины Петровны, у Иудушки совсем пропадает. У Арины Петровны это скорее гипертрофированная, трудно переходимая дистанция, ее холодность проистекает от слишком прочных оборонительных рубежей, возведенных ею между собой и другими. У Иудушки же это рубежи, возведенные на краях его вселенной: другой либо поглощен во внутреннем контуре, либо не существует вовсе. Но это принципиально разное качество контакта: трудное у Арины Петровны и невозможное у Иудушки. Хотя у них с Иудушкой и достаточно сходные "моральные ценности", она не выдерживает его отказа в помощи Петеньке и проклинает его. Здесь проходит водораздел между их личностными структурами: Арина Петровна может замучить до смерти небрежением, но не способна отказать на пороге смерти. Иудушка даже не испытывает угрызений совести. В его вселенной все развивается нормально.

Омертвление не противоречит странному, но тем не менее в каком-то смысле искреннему желанию любви. Другая любовь Иудушке недоступна, ибо отношение с живым предполагает выход за границы его психотической вселенной: допустить невозможное - свободу воли и реальный диалог с другим. Но это сделает бессмысленной его хитрую придумку, благодаря, которой ему удалось победить мать. Уж лучше любить мертвое, смерть ведь означает не только утрату объекта, но и его самую надежную фиксацию! С определенной точки зрения самым лучшим объектом любви является мертвый объект: он не может быть утрачен, не может сбежать, изменить, он навсегда тебе принадлежит. Пусть и неподвижный, пусть в виде урны, могилы или памятника, но зато и лишенный возможности отвергнуть или изменить: около меня будет стоять урна с прахом, и я буду над ней плакать, может быть даже всю оставшуюся жизнь. И ты тоже всегда будешь мой.

Поэтому Иудушка, самым страшным образом воплотивший идеал своей матери, ставший ее палачом, совершенно лишен нормальных отцовских чувств и возвращается к еще более архаичному, чем Арина Петровна, образу: Кроноса, поедающего своих детей, или Лая из начала мифа об Эдипе, Лая, повелевающего убить своего сына. Петенька понимает, что его не ожидает у отца ничего, кроме отказа, он "поехал в Головлево с полной уверенностью получить камень вместо хлеба". Но у него еще остаются какие-то полудетские и совершенно фантастические надежды: "А может быть, что-нибудь и будет?! Ведь случается же... Вдруг нынешнее Головлево исчезнет, и на месте его очутится новое Головлево, с новой обстановкой, в которой он..." [3, стр. 134]. Никакого чуда не происходит, и Иудушка отказывает Петеньке в помощи, хотя этот отказ приведет к гибели сына, так же как раньше он отказал в помощи покончившему собой Володеньке. Он делает это не из простой скупости, а не перенося своеволия другого, его выхода из-под контроля. На обвинение Петеньки в убийстве Володи Иудушка возражает:

""Стало быть, по-твоему, я убил Володеньку?" - "А кто Володю без копейки оставил? Кто ему жалование прекратил? " - "Те-те-те! Так зачем он женился против желания отца?"

"- Да ведь вы же позволили?" - "Никогда я не позволял! Он мне в то время написал: "Хочу, папа, жениться на Лидочке". Понимаешь: "хочу", а не "прошу позволения". Ну, и я ему ответил: коли хочешь жениться, так женись, я препятствовать не могу!"" [3, с. 146 - 147].

Если старших детей Иудушка доводит до смерти, занимая морально оправданную позицию, то своего последнего внебрачного сына, которого сам воспринимает как утешение за утраченных детей ("Бог одного Володьку взял, другого дал"), сам же и отправляет в приютский дом.

Внутренним двигателем действий Иудушки является странная смесь уязвленной любви и невысказанной ненависти, он в еще большей степени, чем Павел, жаждет мести. "Он мстил мысленно своим бывшим сослуживцам по департаменту... мстил однокашникам по школе... мстил соседям по имению... мстил слугам... мстил маменьке Арине Петровне... Мстил живым, мстил мертвым" [3, с. 242].

Такая неукротимая жажда мести может питаться лишь столь же неутолимой уязвленностью. Она не может быть насыщена никакими реальными достижениями. Иудушка получает то, что он хочет, но эта победа оборачивается началом его краха, реально его может утешить лишь аутистическое фантазирование, начинающееся фантазиями всемогущества, но приходящее к окончательному отрыву от реальности. "Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья... Существование его получило такую полноту и независимость, что ему ничего не оставалось желать. Весь мир был у его ног, разумеется, тот немудреный мир, который был доступен его скудному миросозерцанию... Все обычные жизненные отправления, которые прямо не соприкасались с миром его фантазии, он делал на скорую руку, почти с отвращением" [3, с. 242 - 243].

"В короткое время Порфирий Петрович совсем одичал... Казалось, всякое общение с действительной жизнью прекратилось для него. Ничего не слышать, никого не видеть - вот чего он желал..." [3, с. 240 - 241].

Что же стоит за этой уязвленностью, и почему столь навязчиво все герои возвращаются к теме еды? Утешая Анниньку, Иудушка предлагает ей нехитрый набор: "Ну, говори! Хочется чего-нибудь? Закусочки? Чайку, кофейку? Требуй! Сама распорядись!"

Анниньке вдруг вспомнилось, как в первый приезд ее в Головлево дяденька спрашивал: "Телятинки хочется? Поросеночка? Картофельцу?"

- и она поняла, что никакого другого утешения ей здесь не сыскать" [3, с. 260]. В романе нет иного пространства любви, кроме как архаичной любви праматери, реализуемой исключительно в рамках пищевого поведения. Только нужно понимать, что в архаическом бессознательном героев речь идет не просто о пище, а о "хлебе насущном"

- проблеме жизни и смерти: отсутствие такого рода любви есть синоним голодной смерти. Салтыков-Щедрин здесь фантастическим образом угадывает саму структуру архаических отношений мать-ребенок.

К запою праздномыслия присоединяется и простой запой, которому Иудушка предается с приехавшей в постылое Головлево, после краха всех иллюзий и неудачного самоубийства, Аннинькой. Здесь начинается последняя, самая странная часть романа. Оставшись абсолютно одинокими, запертые в Головлеве Иудушка и Аннинька, начинают нечто вроде взаимных ежедневных алкогольно-аналитических сеансов. "Оба сидели, не торопясь выпивали и между рюмками припоминали и беседовали. Разговор, сначала безразличный и вялый, по мере того как головы разгорячались, становился живее и живее и, наконец, неизменно переходил в беспорядочную ссору, основу которой составляли воспоминания о головлевских умертвиях и увечиях... Всякий эпизод, всякое воспоминание прошлого растравляли какую-нибудь язву, и всякая язва напоминала о новой свите головлевских увечий... Ничего кроме жалкого скопидомства, с одной стороны, и бессмысленного пустоутробия - с другой. Вместо хлеба - камень, вместо поучения - колотушка. И, в качестве варианта, паскудное напоминание о дармоедстве, хлебогадстве, о милостыне, об утаенных кусках..." [3, с. 285 - 286].

Эти воспоминания, тем не менее, производят эффект вскрывшегося гнойника, порождая у монстра Иудушки первые нормальные чувства. "Естественным следствием этого был не то испуг, не то пробуждение совести, скорее даже последнее, нежели первое. К удивлению, оказалось, что совесть не вовсе отсутствовала, а только была загнана и как бы позабыта... Иудушка в течение долгой пустоутробной {совершенно фантастическое по психоаналитической точности определение! -А. Т.) жизни никогда даже в мыслях не допускал, что тут же, о бок с его существованием, происходит процесс умертвия... Вот он состарился, одичал, одной ногой в могиле стоит, а нет на свете существа, которое приблизилось бы к нему, "пожалело" бы его. Зачем он один? Зачем он видит кругом не только равнодушие, но и ненависть?" [3, с. 287 - 288]. И он приходит к озарению, чего же он на самом деле хочет, что может стать выходом из тупика абсолютной пустоты и одиночества. Это озарение настигает его в конце страстной недели: он решает съездить на могилу матери. Потом понимает, что нужно не съездить, а пойти пешком. Заканчивается тем, что он уходит среди ночи из дома, а "на другой день, рано утром, из деревни, ближайшей к погосту, на котором была схоронена Арина Петровна, прискакал верховой с известием, что в нескольких шагах от дороги найден закоченевший труп головлевского барина" [3, с. 293 - 294]. Такое вот возвращение в утробу матери!

ПОКОЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ: ПОПЫТКИ ПОБЕГА

В "слоистом" романе М. Е. Салтыкова-Щедрина есть еще один пласт, очень интересный для современного читателя. По сути дела, в нем дан психологический анализ следствий последовательного воплощения либеральной идеи, подразумевающей безусловную ответственность человека за свои поступки и равенства всех людей перед богом. Идеи, слишком буквально понимаемой во всех вариантах либерализма, не учитывающих одно простое соображение: как бы это ни противоречило всем существующим манифестам, человек не рождается свободным и ответственным, а лишь может им стать (или не стать). Для того, чтобы стать, он должен иметь возможность и сделать некоторые усилия. Эта идея вполне справедлива, но она превращается в невыносимую тяжесть для следующего поколения семьи Головлевых.

Третье поколение избежало всего ужаса игры Арины Петровны. Она была уже старовата, Иудушка мало занимался своими детьми. Но вакуум любви и требование безусловной покорности создали и для них свой вариант игры double bind. От них требовалось одновременно и быть покорными и самостоятельными: ты должен отвечать за все, но ты не имеешь права ничего делать сам.

Непротиворечиво решить эту проблему невозможно. Что, собственно, можно возразить Иудушке, отказывающему в помощи своим сыновьям? Разве он не прав, когда говорит о Володиньке: "Захотел жениться - женись! Ну, а насчет последствий - не прогневайся! Сам должен был предусматривать - на то тебе и ум от бога дан. А я, брат, в чужие дела не вмешиваюсь" [3, с. 147 - 148]? Что может возразить ему Петенька на отказ помочь возместить растраченные им же казенные деньги: "Во-первых, у меня нет денег для покрытия твоих дрянных дел, а во-вторых... это меня не касается. Сам напутал - сам и выпутывайся" [3, с. 142]? Только напомнить, что он у него последний сын? Или сказать правду, что Иудушка -убийца собственного сына? Да, Аннинька и Любинька плохо кончают, но ведь это был их выбор. Не Иудушка и не Арина Петровна заставили их стать провинциальными актрисами.

Это правда, но не вся. Либеральная идея неуязвима с моральной точки зрения, и то, что можно ей возразить, относится к другому регистру человеческих отношений. Долг - прекрасная вещь, но долг - это не все. Люди слабы, несовершенны, и мир, основанный только на голой идее ответственности, представляет собой какую-то пустыню одиночества. Муравей, отказывающий Стрекозе в сочувствии, безусловно, прав, но все же жесток. Если не считать, что ответственность и свобода могут появиться сразу в своей полноте, как Афина из головы Зевса, мы оказываемся в мире, в котором разумная либеральная идея индивидуальной ответственности не подкреплена любовью, сопереживанием, поддержкой и сочувствием.

Да, в течение "нескольких поколений три характерологические черты проходили через историю этого семейства: праздность, непригодность к какому бы то ни было делу и запой" [3, с. 283]. Но какими иными могли стать представители этой семьи, помещенные в жесткие бинарные отношения: если ты ребенок, ты должен быть полностью покорным, но одновременно ты не несешь ответственности, а если ты человек взрослый - ты свободен, но тогда за все отвечаешь сам?

Между этими точками не было задано промежутка, в котором человек должен освоить самостоятельную жизнь, когда он не может сделать это зараз. Свобода без ответственности - это просто своеволие, дурной характер, действие ребенка в отсутствие наказующего взрослого. Она не имеет ничего общего с подлинной свободой, сопряженной с ответственностью и утратой защищенности. Ты свободен, но ты и отвечаешь за следствия этой свободы. Отсутствие безопасности и защищенности - это минимальная плата за свободу. Слабый, беззащитный и зависимый ребенок не может сразу стать свободным, ибо тогда он утратит защиту взрослого. Он может стать им лишь постепенно, вместе с взрослым, у которого он постепенно забирает часть своей свободы и который обеспечивает ему "страховку". Это возможно лишь в результате совместной деятельности в стиле Л. С. Выготского: освобождение и ответственность идеально вписываются в модель "интерпсихической" деятельности. Свобода как бы получается из рук взрослого, отказывающегося от патерналистской функции управления и создающего в буквальном смысле зону совместной "ограниченной свободы", сочетающей самостоятельную активность ребенка с "нормированным контролем" [2]. Мать должна быть "достаточно хорошей матерью", действующей вместе, а не вместо ребенка, задающей ему зону ближайшего развития чувства свободы и ответственности, а не блокирующей его в темнице послушания, из которой можно только бежать [8]. Мне кажется, что ключевое значение идеи Л. С. Выготского о зоне ближайшего развития не в том, что ребенок еще недостаточно умел и взрослый компенсирует дефицитарность его навыков, а в том, что в этой зоне осуществляется переход от подчинения (копирования) к саморегуляции. Помощь взрослого в данной ситуации - некий протез, который должен быть потом отброшен. Пространство совместной деятельности создается взрослым, как ни странно, именно для того, чтобы он был из него затем исключен: в этом и состоит жертвенность родительской любви. Часть детей хочет сохранить в этом пространстве взрослого как можно дольше, а часть взрослых не хочет из него уходить вообще никогда. И то и другое - источник патологии: в таких условиях порождаются никогда не вырастающие дети и вечно руководящие ими родители.

В семействе Головлевых такого пространства не было предусмотрено совсем. Арина Петровна помещала детей в структуру опасной игры double bind, а Иудушка не мог выйти за границы собственной психотической вселенной: нужно либо демонстрировать безусловную покорность, либо не ждать никакой помощи. Но как можно стать взрослым, если тебе не давали возможности сделать эти промежуточные шаги? Сепарация предполагает мягкую травматизацию, а в семье Головлевых отношения устроены по принципу "все или ничего". Здесь нет никакой зоны ближайшего развития свободы и ответственности: можно либо оставаться навсегда покорным, либо тебе "выбросят кусок", ты станешь "постылым" и тобой больше никто никогда не будет заниматься. Либо устроить побег, такой, какой когда-то совершила дочь Арины Петровны. Это, безусловно, инфантильный выход, поскольку в нем предполагается обретение свободы "бесплатно", без сопряженной с ней ответственности. Может быть, внуки Арины Петровны и не столь деформированы психологически, как ее дети, но к жизни они приспособлены не больше, а свобода для них - синоним безответственности, отсутствия контроля.

Салтыков-Щедрин почти как профессиональный психоаналитик показывает источник тотального инфантилизма третьего поколения семейства Головлевых: невозможность нормального взросления в условиях отсутствия любви, поддержки и базового доверия. Героям романа не хватает малого, но самого принципиального - бескорыстной любви, "любви, обреченной на расставание". Герои жаждут любви, но любви поглощающей, уничтожающей, хотят навсегда обладать объектом любви. Double bind - это такая игра, в которой нельзя выиграть, не выйдя за ее рамки. Плата за свободу - утрата любви! В этих условиях трудно повзрослеть, поскольку необходимо совершить невозможный выбор.

Трудно и тогда, когда обретение свободы не требует никакого выбора, никакого специального усилия, платы в виде утраты чувства безопасности. Это случай воспитания в атмосфере избытка "бескорыстной" любви, всепрощения и гиперопеки. Свободу очень трудно вырвать ценой страха расплаты за нее и практически невозможно получить совсем бесплатно. Полученная таким образом, она превращается в каприз, своеволие. В одном случае дети не взрослеют, потому что им это не нужно, любовь им и так обеспечена, ее невозможно потерять, а во втором - потому, что это слишком страшно, вечно недоступная любовь не страхует от возможных рисков получения свободы.

Психологический анализ литературных текстов когда-то был довольно традиционным жанром. С развитием экспериментального подхода он стал восприниматься не соответствующим требованием объективизма. Однако, постепенно выяснилось, что лабораторно контролируемые исследования при всей их надежности довольно бессмысленны для понимания сложных психологических образований. Конечно, литературный текст - не реальная история болезни, он в значительной степени основан на фантазии. Но фантазия гениальных писателей интуитивно поразительно точна в отношении "правды жизни", что обеспечивает психологической интерпретации своеобразную "экологическую валидность". Кроме того, такие интерпретации имеют неоценимое дидактическое значение, снабжая удобными иллюстрациями сложные теоретические конструкты.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бержере Ж. Психоаналитическая патопсихология. М.: МГУ, 2001

2. Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М.: Прогресс, 1960.

3. Салтыков-Щедрин М. Е. Господа Головлевы // Собрание сочинений в десяти томах. Т. 6. М.: Издательство "Правда", 1988.

4. Энфилд Р. Двойная связь (double bind) // Психологическая энциклопедия / Ред. Р. Корсини, А. Ауэрбах. СПб.: Питер, 2003.

5. CaillotJ. -P. Double lien//Dictionaire international de la psychanalyse / Alain de Mijolla. V. 1. Paris: Calmann-Levy, 2002.

6. Freud A. Das Ich und die Abwehrmechanismen. L.: Imago publishing Co Ltd., 1949.

7. Klein M. Contribution to psychoanalysis, 1920 - 1940. L.: Hogarth Press, 1948.

8. Winnicot D.W. The maturation processes and the facul-tating environement. London: Hogarth Press, 1954.

DEPENDENCY PATHOLOGICAL FORMS FORMATION (ATTEMPT OF "GOSPODA GOLOVLIOVY" NOVEL PSYCHOLOGICAL ANALYSIS)

A. Sh. Thostov

Sc.D. (psychology), professor, head of nemo- and pathopsychology chair, department of psychology, Moscow State University after M. V. Lomonosov

Based on the material of M. E. Saltikov-Schedrin's novel, a psychoanalytic interpretation for the dependency phenomena in formation of the borderline personality disorder is presented. The dynamic of pathological personality development under conditions of maximum control and self-perpetuating circle of double-bind requirements is shown.

Key words: personality development, borderline personality organization, dependence, psychoanalysis, socio-cultural pathology, double bind.

ИТОГОВАЯ НАУЧНАЯ СЕССИЯ ИНСТИТУТА ПСИХОЛОГИИ РАН

Автор: Т. Н. АРТЕМЬЕВА

1 - 2 февраля 2006 г. в Институте психологии РАН (Москва) состоялась Итоговая научная сессия. Были проведены три заседания, общим правилом на которых стало рецензирование всех заслушанных докладов, а также "круглый стол".

Первое заседание (сопредседатели: В. А. Кольцова, А. В. Юревич) открыл директор ИП РАН член-корреспондент РАО А. Л. Журавлев. В его итоговом докладе были представлены наиболее значимые результаты научно-исследовательской, научно-организационной и научно-практической деятельности ИП РАН за 2005 год. Акцент был сделан на участии института в реализации междисциплинарных научных программ, свидетельствующих о реальной востребованности данных психологических исследований другими науками при решении современных комплексных научных и научно-практических проблем.

Лаборатория психологии посттравматического стресса участвовала в реализации научной программы Президиума РАН "Фундаментальные науки - медицине". Выполнено оригинальное исследование роли психосоциальных стрессоров в динамике угрожающих жизни болезней (на примере рака молочной железы). Показано, что у четверти пациенток имеются признаки переживания стресса, соответствующего клинической картине посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). На достоверном уровне установлены связи признаков ПТСР и психопатологических симптомов депрессии, глубокой тревожности и психотизма.

Лаборатории ИП РАН продолжили разработку трехлетней общей программы Отделения общественных наук РАН "Россия в глобализирующемся мире" по следующим научным направлениям: "Качества личности как субъекта в условиях социальных изменений" (лаборатория психологии личности), "Психология современного человека: историко-культурные детерминанты" (лаборатория истории психологии и исторической психологии), "Современные тенденции в психологии профессионализма и формирования профессионала" (лаборатория психологии труда), "Структура и динамика самоопределения личности и группы в экономической среде" (лаборатория социальной и экономической психологии).

В результате выполнения лабораторией истории психологии и исторической психологии государственной научно-практической программы, посвященной патриотическому воспитанию граждан РФ, сформулированы концептуальные представления и исследованы проявления феномена патриотизма на уровнях личности и социума. Проанализирована роль патриотизма как фактора обеспечения социально-психологической целостности и нормального функционирования различных социальных групп - этноса, нации, общества в целом. Выделены основные составляющие патриотического воспитания, обозначены проблемы и трудности его практической реализации, вызванные современными тенденциями общественного развития.

В 2005 г. продолжалась научно-практическая работа Н. В. Тарабриной в качестве участника экспертной группы НАТО-Россия по социальным и психологическим последствиям терроризма. Разрабатывались рекомендации правительствам стран мира по оптимизации превентивных и контртеррористических мер, обсуждались проблемы социальных, культурных и психологических корней международного терроризма, психологического воздействия на гражданское общество, роли СМИ в оценке угрозы террористических актов и т.д.

В сентябре 2005 г. Президиум РАН присудил Премию имени С. Л. Рубинштейна в области психологии выдвинутым Институтом психологии исследователям: Л. И. Анцыферовой, А. Л. Журавлеву и В. А. Пономаренко за серию научных работ по единой тематике развития личности профессионала в индивидуальной и совместной деятельности.

Высоким государственным признанием научных достижений ИП РАН являются гранты Президента РФ по поддержке ведущих научных школ: "Системная психофизиология", развиваемая коллективом лаборатории нейрофизиологических основ психики имени В. Б. Швыркова (руководитель - Ю. И. Александров), и "Психология высших когнитивных процессов" - школа Е. И. Бойко, традиции которой развиваются в лаборатории психологии и психофизиологии творчества (руководитель - Т. Н. Ушакова).

К наиболее важным результатам исследований в научной школе "Системная психофизиология" относится обнаруженная положительная связь между количеством стадий обучения сложному инструментальному поведению и числом нейронов, специализированных относительно вновь сформированного поведения. В школе Е. И. Бойко разработана принципиально новая семантико-структурная модель речепорождения, а также описаны принципы оценки творческих актов в речи и др.

Основные результаты научной деятельности сотрудников ИП РАН представлены в 16 индивидуальных монографиях и сборниках научных трудов, в успешно защищенных докторской (М. И. Воловикова) и кандидатских (О. Н. Манолова, Л. М. Соснина) диссертациях. Всего в 2005 г. на диссертационных советах ИП РАН были защищены 3 докторские и 12 кандидатских диссертаций.

Важнейшими научно-организационными итогами деятельности являются проведенные в ИП РАН в 2005 г. Международная конференция "Творчество: взгляд с разных сторон", посвященная 85-летию профессора Я. А. Пономарева (лаборатория психологии и психофизиологии творчества); Всероссийская научная конференция "Психология способностей: современное состояние и перспективы исследований", посвященная 50-летию профессора В. Н. Дружинина (лаборатория психологии способностей им. В. Н. Дружинина); общеинститутская научная конференция, посвященная 60-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг. (лаборатория истории психологии и исторической психологии).

Наряду с подведением итогов за 2005 г. в докладе А. Л. Журавлева были обозначены некоторые перспективные направления развития и сформулированы главные задачи научной деятельности ИП РАН на 2006 год.

На первом заседании заслушано три доклада. В докладе А. Н. Костина и Ю. Я. Голикова "Психология высоких технологий как новая область психологических исследований" рассмотрены некоторые проблемы, связанные с развитием "высоких технологий" ("high-tech") на современном этапе мирового развития. Показано, что высокие технологии не только пронизывают все сферы общества, но и формируют, новые условия жизни человека. В частности, возникает глобальная информационно-коммуникационная среда, создаются предпосылки для сосуществования с робототехническими устройствами и появления симбиоза человека и компьютера, что существенно влияет на изменение биологической и психической природы человека. В теоретико-методологическом плане происходит принципиальное изменение не только объективной реальности (технических объектов, систем управления, вооружений, среды обитания человека), но и самого субъекта. Резко возрастают неопределенность, неконтролируемость использования новых технологий и потенциальная опасность их развития, увеличиваются масштабы и глубина последствий от их непредвиденного функционирования.

Вместе с тем возникающие психологические проблемы во многом имеют познавательный, смысловой, мировоззренческий и социальный аспекты, связанные прежде всего с определением места и роли человека в высоких технологиях, с его ответственностью как при их создании, так и при использовании, а также вытекающими отсюда психологическими последствиями.

В докладе сделан вывод о необходимости становления новой комплексной дисциплины, исследующей многообразные особенности и психологические эффекты, возникающие в связи с развитием высоких технологий, в состав которой должна войти и психология, т.е. должна быть создана психология высоких технологий.

В докладе М. Е. Зеленовой "Активность индивида в структуре факторов преодоления последствий военной травмы у ветеранов боевых действий в Афганистане" представлены результаты исследования посттравматической стрессовой адаптации ветеранов боевых действий, направленного на выделение факторов, способствующих преодолению последствий военной травмы. Была выявлена неоднозначная роль такого важного показателя, как "субъективное восприятие собственной активности". Как показало исследование, субъективное восприятие себя как "активного" не всегда однозначно и положительно характеризует успешность адаптационного процесса: между успешностью постстрессовой адаптации участников боевых действий и уровнем субъективно переживаемой ими активности существует сложная взаимосвязь, не характеризующаяся прямой линейной зависимостью. Переживание активности у ветеранов военных действий сопряжено не только с целенаправленностью, высоким уровнем смысложизненных ориентации, общительностью и широтой интересов, но и с повышенной тревожностью, конфликтностью, склонностью к правонарушениям, переживанием проблем, связанных со здоровьем и высоким уровнем посттравматической симптоматики. Сравнение двух групп, "активных" и "пассивных", ветеранов позволило предположить, что за субъективным переживанием собственной активности у ветеранов военных действий зачастую скрывается невротический комплекс, состояние психической напряженности, отражающей внутреннюю работу, направленную на борьбу с навязчивыми посттравматическими вторжениями (мыслями, снами, воспоминаниями и т.д.), связанными с их боевым опытом.

Т. В. Дробышева в докладе "Динамика ценностных ориентации личности младших школьников в условиях раннего экономического образования" определяет раннее экономическое образование как один из "внешних" факторов развития личности, влияние которого осуществляется посредством различных институтов социализации, в первую очередь семьи и школы. Результаты экспериментального исследования, проведенного с использованием квазиэкспериментальных и экспериментальных групп ("план Соломона") младших школьников, позволили автору высказать ряд предположений. Так, в качестве психологических критериев экономической социализации школьников выделены (как следствие обучения в школе основам экономических знаний) динамика ценностей волевого контроля (решительность, самостоятельность, инициативность и т.д.) и ценности социальной активности личности. На изменение значимости данных ценностей могут оказывать влияние также установки родителей на экономическое воспитание, их экономико-психологический и образовательный статус. В процессе исследования была обнаружена устойчивая ориентация младших школьников на группу ценностей, значимость которых обусловлена влиянием родителей: ценности здоровья и любви как наиболее важные в жизни и "приятное времяпрепровождение, удовольствия, отдых" как наименее предпочитаемые ценности в данном возрасте. Показано, что возрастание в результате обучения значимости ценности "высокая социальная активность" не связано с уровнем социальной активности детей, характеризующим их реальное поведение в школе. Это свидетельствует о том, что в младшем школьном возрасте ценностные ориентации личности не всегда являются внутренними регуляторами поведения.

На втором заседании (сопредседатели: Ю. И. Александров, Л. Г. Дикая, Н. Д. Павлова) заслушано пять докладов. А. Н. Поддьяков в докладе "Содействие и противодействие творчеству и интеллектуальной деятельности" подчеркнул, что на развитие цивилизаций, обществ, социальных групп и личностей оказывают влияние два противоположных и взаимосвязанных направления социальных воздействий: с одной стороны, стимулирование интеллекта и творчества, с другой - противодействие им. При диагностике уровня интеллекта и творческих способностей как сложных систем из-за множественных связей - положительных и отрицательных - любой метод, раскрывающий одни характеристики, неизбежно скрывает, подавляет и деформирует другие, не менее существенные. Обучение также неизбежно сопровождается непреднамеренным и преднамеренным стимулированием и подавлением части способностей. Понимание ключевой роли знаний и обучаемости ведет как к созданию методов обучения, развивающих интеллектуальный и творческий потенциал различных субъектов, так и к конкуренции (скрытому противодействию при обучении соперников, а также их "троянскому" обучению). Соответственно проблематика преднамеренного создания трудностей заслуживает не меньшего внимания, чем проблематика совладания с трудностями: в ряде случаев нельзя понять особенности преодоления трудностей без понимания деятельности других субъектов по их преднамеренному созданию. Средства борьбы с противодействием развитию интеллекта и творчества включают: активное самостоятельное исследовательское поведение, учет целей участников социального процесса, критическую и осмысленную работу с транслируемым или навязываемым содержанием.

В. Б. Рябовым в докладе "Качество трудовой жизни в структуре качества жизни" анализировались основные подходы зарубежных исследователей к изучению качества трудовой жизни (КТЖ). Структурная модель содержит три основных блока: природные условия жизни человека, социальные условия и субъективное качество жизни. Критериями последнего являются удовлетворенность жизнью и ощущение счастья. Определение психологических оснований для выявления условий формирования уровней удовлетворенности и счастья - важная, нерешенная до сих пор задача. Автором предложена модель для решения этой задачи на основе понятия "жизненная стратегия", которая формируется в процессе воспитания и становления человека и определяет способы его поведения, приводящие в случае успешного ее осуществления к позитивным, значимым эмоциональным состояниям. Такие состояния выражают индивидуализированное состояние счастья. Рациональное оценивание значимых условий жизни связано с критерием удовлетворенности жизнью.

Для определения специфики и содержания понятия качества трудовой жизни (quality of work life, QWL - КТЖ) были проанализированы различные подходы, сложившиеся в этой предметной области.

Структурная модель КТЖ получена на основе совместного анализа содержания понятия качества в парадигме "всеобщего управления качеством" (TQM - total quality management) и системы критериев, которые при этом используются. Такая модель содержит блоки субъективной оценки: качества системы формального менеджмента, качества корпоративной культуры и качества условий работы. Сопоставление этой модели с моделью качества жизни позволяет, в частности, предположить необходимость включения в последнюю блока "качества культурной среды".

В докладе Н. А. Алмаева, Г. Ю. Малковой "Изучение личностных особенностей методом контент-анализа" предметом обсуждения была проблема взаимоотношения опросниковых и контент-аналитических методов. Рассмотрено, насколько могут быть согласованными результаты, полученные на основе этих подходов, а также изучен вопрос об их взаимодополнительности и взаимозаменяемости. Для решения данной проблемы предложена оригинальная методика сопряжения результатов изучения личности с помощью опросниковых тестов и контент-анализа автобиографических рассказов. Ее суть заключается в разработке параллельных версий контент-аналитических и опросниковых шкал, сближенных насколько это возможно по содержанию регистрируемых ими феноменов. По этой методике выделились психические феномены, которые проявляются в автобиографических рассказах и в ответах на вопросы теста.

Обсуждалась также относительная эффективность инструкций для написания автобиографических текстов. Выделены причины рассогласования результатов, полученных на основе указанных методов. В качестве примера рассмотрены случаи высокой и низкой согласованности результатов контент-анализа и тестирования. Выдвинуто предположение о влиянии неких системных детерминант, организующих результаты по отдельным шкалам опросника Клонинджера в "типы личности", на степень согласованности результатов тестирования и контент-анализа автобиографических рассказов.

В докладе А. М. Крылова "Предъявление стимулов или погружение в среду: модельное исследование" отмечалось, что в соответствии с парадигмой реактивности принято использовать методику предъявления стимулов. При этом сами стимулы и порядок их предъявления определяются экспериментатором. Для тестирования рефлекторного агента в ситуации свободного поведения в исследовании, проведенном автором, модельный агент был погружен в тестовую среду. На основе современных представлений рефлекторной теории о механизме принятия решения была обоснована и построена компьютерная модель рефлекторного агента. В компьютерном эксперименте в процессе научения модельного агента в тестовой поведенческой задаче фуражирования регистрировались ситуации, в которых оказывается агент в зависимости от его собственных действий и предшествующей ситуации. Это позволило описать тестовую задачу с точки зрения агента.

Полученные данные показывают, что характеристики задачи различны для одного и того же агента на разных стадиях обучения. Погружение в среду позволило выявить вариативность сложности подзадач, с которыми сталкивается агент, порождаемую его собственными действиями (захват пищевых объектов приводит к реструктуризации распределения объектов в среде). Кроме того, модель демонстрирует подобие целенаправленного поведения и феномен "превентивного поведения", основанные на способности агента, погруженного в среду, влиять своими действиями на ситуации, с которыми он может столкнуться в будущем. Результаты исследования показали, что методика погружения в среду позволяет учесть более широкий класс феноменов и зависимостей, чем методика предъявления стимулов.

В докладе С. С. Бубновой "Система ценностных ориентации молодежи центральных регионов России: структура и иерархия ценностей-идеалов и ценностных свойств личности" представлена ранее адаптированная автором (1998, 2001) на основе синергетических принципов нелинейности, многомерности и др. трехуровневая модель субъективных представлений о системе ценностных ориентации личности. Она включает три уровня анализа: систему идеальных ценностей, систему ценностных свойств личности, систему ценностных способов поведения, закрепленных в реальных ценностных ориентациях. Для каждого уровня анализа разработаны оригинальные методики диагностики (1999, 2002, 2005 гг.).

Задачи настоящего исследования решались путем сопоставления структуры идеальных ценностей и ценностных свойств по критерию сравнения средних рангов значимых и отвергаемых ценностей и меры выраженности личностных свойств по - критерию Спирмена. В ходе исследования выявлен ряд эмпирических закономерностей. Выделены ценности-идеалы, отнесенные к неосознаваемым: ценность любви и ценность помощи другим людям, которые могут быть реализованы или не реализованы в поведении. В случаях реализации ценностей-идеалов они закрепляются в ценностных свойствах личности через

1) симптомокомплекс ценностных свойств и

2) отдельно взятое свойство личности.

Третье заседание (сопредседатели: А. А. Обознов, Т. Н. Ушакова, М. А. Холодная), на котором было заслушано пять докладов, открыла Т. А. Ребеко, выступившая на тему: "Имплицитная модель фемининности и представления о коже". Изучалась тендерная идентичность женщин, формирующаяся в ходе онтогенеза и предполагающая интериоризацию черт, свойств, состояний, присущих своему и противоположному полу. Обзор литературы по проблеме показал, что многие свойства, определяющие тендерную идентичность, являются неосознанными. Цель исследования состояла в разработке методики, позволяющей реконструировать имплицитную модель фемининности. Данная модель рассматривается как структура, в которой "свернута" программа поведения: прагматика и семантика, тип отношений и параметры границ между собой и значимыми другими, основные проблемные темы, профиль защит, копинговые стратегии и доминирующие эмоциональные состояния. Имплицитная модель фемининности затрагивает не только развитие ментальных моделей э го-сознания, но и структуры защит, репертуар социальных взаимодействий, профиль актуальных проблем и способов их разрешения.

Исходное теоретическое допущение состояло в том, что тело человека представляет собой источник личностной и тендерной идентичности, является границей внешнего и внутреннего, символически выражает интрапсихические конфликты и потребности человека. Опыт тела (кинестетический, тактильный, проприоцептивный) задает границу внешнего и внутреннего, предопределяет структуру пространственных репрезентаций (топологию и метрику пространства). Он определяет также специфику формирования высших когнитивных функций, а появление новых когнитивных структур реорганизует эмоциональную жизнь и в свою очередь предопределяет переживание себя как субъекта и агента действия.

Было высказано предположение, что имплицитная модель фемининности включает, в частности, представления о коже, очерчивающей границу тела и определяющей тип взаимоотношений с окружением. Понимание кожи как символа взаимоотношений эго с миром позволяет рассматривать кожу как его границу, выполняющую функции целостности, защиты, питания, привязанности, контакта, самоопределения, самоидентификации, позиционирования себя для других в целях установления социальных контактов (например, татуировки, макияж). В связи с этим определенный научный интерес представляет отношение человека к своей коже, воплощенное в таком общественно значимом феномене, как использование косметических средств.

В данном исследовании выявлялись связи между отношением к коже и защитными механизмами, копинговыми стратегиями, стратегиями выхода из конфликтных ситуаций с самооценкой, идентичностью. На первом этапе эмпирического исследования выявлено 39 характеристик кремов, которые были распределены по шести категориям, имеющим наибольшую частотность и конгруэнтность. В основном эмпирическом исследовании стимульным материалом были 39 карточек с предикатами, шесть карточек с названиями категорий.

Результаты показали наличие связи между репрезентацией Я женщин и способом категоризации характеристик кремов (предпочтением в выборе кремов). Таким образом, в ходе эксперимента обнаружилось, что отношение к коже репрезентирует структуру Я.

В докладе Е. Л. Лупенко "О психологической природе интермодальной общности ощущений" подчеркивалось, что процесс восприятия в реальной жизни является чаще всего результатом взаимодействия органов чувств. Это происходит благодаря функционированию механизма синестезии. Природа разных видов проявлений этого феномена различна. Психологическая сущность специфической синестезии (соощущения, или вторичного ощущения другой модальности) и синестезии неспецифической (переживание интермодального сходства, или идентичности) существенно различаются.

Теоретической предпосылкой проведенного исследования являются работы ряда зарубежных и отечественных авторов (Т. Карвоски, Л. Маркса, Ч. Осгуда, Г. Вернера, Е. Смита, Т. Бэвера и П. Розебаума, А. Коллинза; Е. Ю. Артемьевой, В. Ф. Петренко, Н. А. Русиной, Р. Г. Натадзе, О. И. Табидзе, Б. М. Галеева, и др.), которые в той или иной мере и с разных сторон обращаются к явлению синестезии, понимаемой в более широком смысле.

Данные, полученные в исследованиях Е. Ю. Артемьевой, говорят о том, что при восприятии любого сложного изображения субъект работает не с фиксированным визуальным образом (не только с визуальным компонентом образа), а "с некоторым интермодальным образованием, не со свойством, а с пучком свойств, с неким полем объекта". То есть объект несет в себе поле свойств, не только имеющее общую структуру внутри соответствующей модальности, но и носящее модально-неспецифический характер. Таким образом, модально-неспецифические или амодальные способы кодирования не сводятся к чисто перцептивной переработке информации и связаны, по мнению многих авторов, с семантическими структурами.

В докладе представлено несколько циклов исследований, проведенных автором на материале разной степени сложности: изучались сочетания цвета и геометрической формы, цветомузыкальные соответствия, соответствия музыкальных отрывков и графических рисунков. Показано, что в основе переживания интермодального сходства лежит механизм неспецифической синестезии, а объекты, оцениваемые как субъективно эквивалентные, характеризуются общностью семантических оценок.

Установлено, что имеется связь между основными эмоциональными оппозициями, зафиксированными в семантическом дифференциале (приятно-неприятно, сильно-слабо, активно-пассивно), и интермодальными характеристиками, присущими всем ощущениям (качество и интенсивность), с помощью которых, видимо, прежде всего осуществляется однозначное эмоциональное опосредование и возникает субъективное ощущение сходства.

Доклад М. А. Гагариной, Е. С. Калмыковой "Связь психологических особенностей матери с успешностью реабилитации наркозависимого пациента (по материалам "Интервью о привязанности у взрослых")" посвящен рассмотрению проблемы генеза аддиктивного поведения с позиции теории привязанности, предложенной Дж. Боулби. Основная гипотеза исследования состояла в том, что ненадежная привязанность матери, проявляясь в ее взаимодействии с ребенком с самых первых дней его жизни, ведет к недостаточному развитию у ребенка ряда психических функций (регуляции и обозначения аффектов, поддержания самооценки, способности к заботе о себе) и, следовательно, является фактором предрасположенности к формированию зависимости от психоактивных веществ. Было обследовано 60 человек: 30 матерей (от 42 до 57 лет), чьи дети проходили реабилитацию в наркологическом центре, и 30 матерей, соответствующих им по социально-демографическим характеристикам, дети которых не страдают наркотической зависимостью (контрольная группа). По итогам реабилитации группа матерей наркоманов (экспериментальная) была разделена на две подгруппы: "Ремиссия" и "Употребление". Обследование проводилось при помощи опросниковых методов, а также полуструктурированного "Интервью о привязанности у взрослых". Полученные результаты свидетельствуют о существенной роли материнской привязанности в генезе наркомании и динамике реабилитации наркоманов.

В докладе О. Е. Серовой "Генезис представлений о психологии народа в отечественной общественно-философской мысли России середины XIX века: классическое славянофильство" отражены результаты проведенной научной реконструкции психологических аспектов учения классического славянофильства, которое, по ее мнению, приобретает особую значимость в связи с осознанием научным сообществом роли духовно-нравственных факторов в практике поиска позитивного разрешения вопросов психологии реальной жизни. Было показано, что славянофилы, в первую очередь А. Хомяков и И. Киреевский, создали концептуальную модель понимания психологии народа. Результаты проведенной психолого-исторической реконструкции учения славянофилов позволили внести существенные коррективы в установление их авторских приоритетов при разработке данного направления, традиционно связываемых ранее с именами Х. Штейнталя, М. Лацаруса и В. Вундта. Доказано, что ретроспективный ракурс исследования, базируясь на научно-теоретической реконструкции материала психологического знания, дает возможность выявлять исторические аналогии в процессе научного поиска и вводить в практику современной науки более широкий спектр стратегий научного исследования; служит основанием для определения реальной научно-практической значимости конкретных теорий и объективной оценки творческого вклада их создателей в сокровищницу мировой психологической науки.

В докладе А. М.. Лебедева "Дистинктивное поведение в социодинамических системах: феноменология и социально-психологические механизмы" отмечалось, что культурные традиции в обществе крайне разнообразны, при этом механизм возникновения культурных различий в социальной психологии пока не описан. Автор подчеркнул, что можно говорить о специальном научном направлении - социальной психологии культуры. Изменение культуры всегда связано с изменением социальных норм. Исследования М. Шерифа, Д. Кемпбелла, С. Аша, С. Милграмма и др. раскрывают механизм влияния социальных норм на поведение людей и утверждают, что люди консервативны и конформны. В связи с этим возникает вопрос о том, как может развиваться культура, если люди подчиняются социальным нормам и редко создают новые.

Термином "дистинктивное поведение" обозначается форма социальной активности, в основе которой лежит стремление человека выделиться и привлечь к себе внимание окружающих. В результате такого поведения могут возникать новые социальные нормы, которым будут следовать другие люди. Дистинктивное поведение может иметь различную природу и мотивацию, например, определяется психическими девиациями или экономическим расчетом. Но может быть выделена и собственно дистинктивное поведение, определяемое самостоятельным мотивом.

А. Моль рассматривает современную культуру как "мозаичную". В ней ценным для человека оказывается не то, что способствует развитию общества или человека, а все, что может рассматриваться как нечто оригинальное по отношению к банальному, что перестает удивлять окружающих и лишает человека возможности выделиться.

Высказывается предположение, что на развитие культуры влияет дистинктивное поведение как вид ненормативного поведения социально ориентированных людей особого склада - лидеров, которые становятся в своей области законодателями некоей социальной моды. В результате их желания выделиться или привлечь внимание существующие социальные нормы могут разрушиться и появятся новые нормы, объекты, традиции, начинания, социодинамические системы, на основе которых возникают замкнутые локальные культуры.

В заключение состоялся "круглый стол" "Состояние и перспективы научных исследований в Институте психологии РАН". В общей дискуссии приняли участие Е. О. Лазебная, Т. А. Ребеко, Н. В. Тарабрина, Д. В. Ушаков, А. Н. Лебедев, С. С. Бубнова, В. М. Русалов, Ю. И. Александров, А. В. Юревич, В. А. Кольцова, А. Н. Костин, А. Л. Журавлев. Обсуждался ряд актуальных проблем, касающихся надежности инструментария, используемого в исследовании; организации проведения эксперимента; критериев актуальности научных проблем; увеличения количества исследований по клинической психологии; соотношения модели и теории; методов выявления личностных свойств; необходимости разработки показателей психического здоровья населения; программ взаимодействия различных научных направлений и лабораторий ИП РАН, а также развития научных школ института; реализации методологического и системного подходов в психологических исследованиях; соотношения методологического, теоретического и эмпирического уровней исследования.

Оценивая работу научной сессии, А. Л. Журавлев выразил удовлетворение ее результатами, отметил разноплановость и поисковый характер ряда выполненных исследований, обратив особое внимание на их результативность, проявляющуюся в получении нового знания, представляющего закономерный итог научной деятельности.

Рассматривая вопрос о перспективах дальнейших научных разработок в институте, он подчеркнул, что, продолжая разрабатывать такие проблемы, как нравственные основания и ценностные смыслы жизнедеятельности человека; влияние социокультурных факторов на психические процессы конкретного человека и его зависимость от социальной реальности, необходимо исследовать также проблемы макросоциальных воздействий на психический мир человека.

Т. Н. Артемьева, кандидат психол. наук, старший научный сотрудник, ИП РАН

НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ПО ПРОБЛЕМАМ ПОНИМАНИЯ ЧЕЛОВЕКА И СОЦИУМА В ИЗМЕНЯЮЩЕЙСЯ РОССИИ

Автор: В. М. ЛЬВОВ, С. М. ЛЕНЬКОВ

Весной 2006 г. в Твери прошла конференция по психологическим проблемам развития современной России, посвященная 60-летию ЮНЕСКО. Ее организаторами выступили Международная академия проблем человеческого фактора, Межрегиональный центр эргономических исследований и разработок (Эргоцентр), Департамент образования Тверской области, Тверской госуниверситет, Тверской институт усовершенствования учителей.

Президент Международной академии проблем человеческого фактора В. М. Львов в своем вступительном слове подчеркнул, что ее целью является консолидация и интеграция научной деятельности отечественных и зарубежных ученых по изучению новой психической реальности, формирующейся в России, а также поиск научно обоснованных путей управления этим процессом. Это актуализирует постановку принципиально новых задач перед теорией и практикой психологической науки.

Открывая научную часть конференции, С. Л. Леньков (Тверь) в докладе "Новая психическая реальность России: "Terra incognita" или "Tabula rasa?" отметил произошедшие за последние 15 - 20 лет в России существенные изменения. Они привели к появлению новых психологических феноменов, приобретших экзистенциальный и даже витальный смыслы. Объективный и достоверный анализ данных изменений, трактуемых как "непознанная территория", возможен лишь при взгляде извне и выходе в метасистему. Он позволяет увидеть, что одним из источников формирования психической реальности современной России является Россия "старая", и о "чистой доске" в данном отношении говорить вряд ли правомерно. В целом же диалектика взаимодействия прошлого и будущего, соединяющихся по тонкой грани настоящего, не является ни полностью непознанной, ни абсолютно чистой.

М. М. Решетников (Санкт-Петербург) в докладе "Паранойя в эпоху массмедиа (клинический метод в изучении и разрешении межнациональных конфликтов)" подчеркнул, что межнациональные конфликты во многом производны от социальных травм прошлого, и их разрешение достижимо, когда ненависть на этнической почве будет лишена исторических корней.

Э. Р. Тагиров (Казань) в докладе ""Война карикатур" или "Война цивилизаций"? (конфликтологический подход к проблеме)" подчеркнул, что на пороге XXI века человечество обнаружило серьезное отставание темпов осмысления психологической реальности от динамично изменяющегося мира, в связи с чем предстоит совершить очередной интеллектуальный прорыв через смену систем ценностей, мировоззренческих ориентиров и идеологических стереотипов. Докладчик отметил инициативу "Психологического журнала" (Т. 26, 2005 г., N 3), обратившего внимание на феномен политической карикатуры и ее социально-психологические функции.

С. А. Чернышев (Хабаровск) в докладе "Изучение социально-психологических отклонений и проблемы безопасности личности" отметил, что подавляющее число пропадающих без вести людей не имеют никаких социальных и иных контактов с окружающими. Они живут как бы сами по себе, поэтому внезапное их исчезновение почти никогда не вызывает беспокойства или тревоги. Только в России в 1996 г. разыскивали 53116, в 1997 г. - 76292, в 1998 г. - 78784 человек. Находятся - живыми или мертвыми - лишь две трети из них. Статистика может беспристрастно показать положение дел в этой проблеме, решать же ее надо при обязательном участии психологов.

Г. М. Зараковский (Москва) в докладе "Психологическое измерение качества жизни россиян" рассмотрел его объективные показатели на примере такой сферы, как труд. В комплексный показатель "Самореализация граждан в трудовой деятельности" вошло восемь единичных: коэффициент занятости трудоспособного населения, производительность труда на одного работающего, оплата труда, мобильность рабочей силы, уровень образования экономически активного населения, уровень инновационной активности организаций промышленности, удовлетворенность работой, субъективный показатель самореализации. Данные показатели были оценены за период 2001 - 2004 гг. по принятой во ВНИИТЭ методике; из результатов следует, что уровень образованности экономически активного населения и его мотивация позволяют обеспечить высокий уровень самореализации россиян, но по ряду условий этого пока не происходит. Исследование дало возможность уточнить трактовку категории "качество жизни", определить структуру его психологического компонента.

Н. И. Леонов (Ижевск), характеризуя современный этап развития как постиндустриальный, где развитие событий носит нелинейный характер, а влияние причин невозможно спрогнозировать с полной достоверностью, подчеркнул необходимость исследования новых социально-психологических явлений. Изменяющаяся психологическая реальность бросает вызов обществу и человеку, происходит смена парадигмы жизни: от мира стабильного и бесконфликтного к миру, где изменения и динамизм становятся устойчивыми характеристиками общества, а конфликты рассматриваются как неотъемлемое явление социальной жизни, которыми необходимо эффективно управлять. Внутриличностные конфликты проявляются в неконструктивных формах адаптивного поведения, они могут быть в полной мере эксплицированы и оптимально разрешены только при создании благоприятных условий деятельности.

В. Е. Лепский (Москва) в своем докладе наметил контуры модели рефлексивного предприятия. Если под рефлексией понимать способность некоторых систем строить модели себя и других систем, одновременно видя себя строящими их, то рефлексивность предприятия проявляется в том, что вся система в целом вместе с отдельным сотрудником могут быть отображены в сознании человека, и характер этого отображения определяюще влияет на успешное функционирование предприятия.

В. А. Бодров (Москва) в докладе "Формирование профессиональной зрелости субъекта труда" подчеркнул, что процесс профессионализации субъекта труда, становления личности профессионала включает в себя поиск и создание способов овладения операционной стороной деятельности, усвоения содержания и взаимосвязи компонентов психологической системы деятельности. Одним из основных механизмов регуляции этого процесса является формирование представления о себе как личности, т.е. Я-концепции, образа Я профессионала и эталонной модели профессионала, а также соотношение этих представлений и анализ противоречий между ними. Было подчеркнуто, что у профессионально зрелых личностей когнитивный компонент самооценки усиливается, а ее эмоциональное сопровождение становится более сдержанным.

С. Н. Федотов (Москва) изложил результаты исследования профессиональной социализации сотрудников органов внутренних дел в современных условиях. Полученные результаты оценки уровня развития их профессионально важных качеств могут найти широкое применение в практике работы ОВД. При этом в качестве факторов эффективной профессиональной социализации выступают доминирующие мотивы профессионального самосовершенствования и уровень развития профессионально важных качеств сотрудника ОВД.

В. М. Львов и О. В. Нагиева (Тверь) обосновывая новые подходы к определению организационной культуры в развивающейся России, подчеркнули, что современная организационная культура может быть сбалансированной и продуктивной лишь при четкой ориентации на гуманистические и нравственные ценности и при мощной интеллектуальной поддержке. На ее уровень оказывают позитивное влияние, в первую очередь, такие свойства, как гибкость, сплоченность, защищенность и компетентность.

А. К. Зиньковский (Тверь) рассмотрел роль нейроиммуноэндокринной и психосоциальной регуляции гомеостаза в обеспечении психического здоровья, характеризуемого, помимо прочего, такими параметрами как субстанциональность (что?), пространство (где?) и время (когда?). С их учетом можно строить математические модели поддержки психического здоровья. Они позволяют совершенствовать практическую направленность психогигиенических и психопрофилактических программ, ориентированных на сохранение соматического и психического здоровья. Данные программы - ответы на призыв Всемирной организации здравоохранения начала нового века: психическому здоровью - новое понимание, новые надежды.

В. П. Стрельцова (Москва) осветила в своем докладе проблемы психического здоровья современных россиян. Было отмечено, что психоэмоциональные перегрузки увеличивают число людей с психогенными расстройствами, снижая энергетический потенциал личности в целом. В этом плане резко возрастает востребованность медицинской психологии (отличной по своим средствам лечения от клинической психологии и тем более психиатрии), которая еще по давним замыслам И. М. Сеченова должна венчать здание науки о психике в целом. Было подчеркнуто, что сегодня в указанном подходе далеко не в полной мере задействован потенциал психологии отношений, разработанной классиком отечественной науки В. Н. Мясищевым и применяемый в практике лечения многих психосоматических болезней его учениками и последователями.

В. В. Спасенников (Брянск) в докладе о профессиональной идентичности в процессе подготовки будущих специалистов выделил три основных этапа ее формирования в процессе вузовского обучения. Первый этап - осмысление (первый, второй курсы), когда на основе вхождения в новую социальную среду студенческая идентичность переходит во внутренне принятую, осознанную, эмоционально окрашенную характеристику. Второй -период приобретенной идентичности (третий курс), когда происходит осознание достижений, которые сделаны благодаря собственными усилиям, а конструктивные схемы саморазвития находятся в стабильном состоянии. Третий этап -новая дестабилизация (четвертый, пятый курсы), когда на основе осознания спектра ролей, усвоенных в ходе профессионализации, происходит осознание новых целей и перспектив, а также тех требований, которым необходимо следовать в соответствии с этими целями. Все этапы связаны с необходимостью диагностики и анализа связей между компонентами образа Я в динамике обучения, а также изменения потребностно-мотивационной сферы.

В. В. Спасенников представил также доклад "Экономическая психология как основа современного маркетинга и бизнес-менеджмента", подготовленный к данной конференции скоропостижно скончавшимся чл. -корр. РАО В. Д. Симоненко и призвал почтить его память.

С. А. Багрецов (Санкт-Петербург) и О. Лонес (Германия) в совместном докладе "Трансперсональная парадигма существования и проявления активности человека в динамично изменяющейся энергоинформационной среде" отметили, что данная среда рассматривается как динамично реализуемая во времени и пространстве и неразрывно связывающая между собой материальные, энергетические и информационные составляющие тех био-, социо- и техносфер, в которых осуществляется жизнедеятельность человека.

Ю. Пленкович (Хорватия) в своем выступлении подчеркнул важность выявления потенциала эргономики для безболезненного разрешения межнациональных конфликтов.

В ходе конференции были организованы "круглые столы", тренинги, консультации. Рекомендации конференции отмечались точечной направленностью, что является дополнительным аргументом в пользу растущей востребованности психологических знаний в целом, и эргономики в частности, для решения многих задач практического характера.

В. М. Львов, доктор психол. наук, С. Л. Леньков, доктор психол. наук, г. Тверь

ВЯЧЕСЛАВУ АЛЕКСЕЕВИЧУ БОДРОВУ - 75 ЛЕТ

Октябрь 2006 г. - время славного юбилея Вячеслава Алексеевича Бодрова, доктора медицинских наук, профессора, заслуженного деятеля науки и техники РФ, главного научного сотрудника Института психологии РАН. Полвека своей жизни в науке Вячеслав Алексеевич посвятил изучению фундаментальных и прикладных проблем психологии и психофизиологии профессиональной деятельности.

Научный интерес к исследованиям функционирования человека в экстремальных условиях определился в период обучения в Ленинградской военно-морской медицинской академии; там он освоил теоретические основы и получил практические навыки медицинского обеспечения длительных подводных плаваний и водолазных погружений. После окончания академии в 1956 г. В. А. Бодров читает курс физиологии легководолазного дела и ведет практические занятия в Краснознаменном учебном отряде подводного плавания.

Свою научную работу Вячеслав Алексеевич продолжает в стенах академии. Он участвует в проводившихся на подводных лодках исследованиях роли индивидуальных различий в формировании профессиональной пригодности специалистов, работающих в экстремальных условиях, а также особенностей развития у них состояния стресса. Эти исследования приобретают важное значение в связи со строительством атомного флота, увеличением длительности автономного плавания и глубины погружений, появлением нового вооружения и сложной техники. Возникают вопросы профессионального отбора и подготовки операторов, формирования инженерно-психологических требований к совершенствованию систем управления.

В. А. Бодров обращается за консультацией к заведующему лабораторией инженерной психологии ЛГУ Б. Ф. Ломову. Эта встреча, а затем беседы с Б. М. Тепловым и В. Д. Небылицыным, участие в конференциях и симпозиумах обусловили дальнейший научный путь Вячеслава Алексеевича.

Итогом плодотворной работы В. А. Бодрова в Ленинграде стала успешная защита в 1965 г. кандидатской диссертации, а в 1970 г. - докторской, послужившей основой для ряда методических руководств по отбору военных специалистов.

В 1970 г. В. А. Бодров переезжает в Москву и возглавляет одно из подразделений Государственного научно-исследовательского института авиационной и космической медицины Министерства обороны СССР. Здесь под его руководством проводились исследования в области психологии и физиологии труда авиационных специалистов, инженерно-психологического и эргономического обеспечения создания новой техники. Совместно с сотрудниками института он продолжает работу над проблемой формирования и оценки профессиональной пригодности, результатом которой явилась коллективная монография "Психологический отбор летчиков и космонавтов" (1984). В. А. Бодров руководит и непосредственно участвует в постановке и решении комплекса научных проблем, связанных с изучением механизмов психической регуляции летной деятельности, развития личности профессионала, роли "человеческого фактора" в аварийности, совмещенной операторской деятельности и др.

Признанием научных заслуг В. А. Бодрова в тот период стало присвоение ему ученого звания профессора (1980) и присуждения премии Совета Министров СССР за разработку методов и средств психофизиологического контроля функционального состояния человека (1986).

В 1988 г. после демобилизации В. А. Бодров по приглашению Б. Ф. Ломова переходит в Институт психологии АН СССР. В должности заместителя директора по научной работе, заведующего лабораторией инженерной психологии и эргономики, главного научного сотрудника он ведет интенсивную научную, организационную и педагогическую деятельность. Главной задачей становится теоретико-экспериментальное исследование интегральных свойств человека как субъекта труда: работоспособности, профессиональной пригодности, функциональных состояний, надежности, стрессоустойчивости. Разрабатываются методологические принципы, теоретические положения и методические приемы изучения субъектных свойств на разных этапах профессионализации человека; предлагаются практические рекомендации по формированию и оценке этих свойств.

Результаты многолетних исследований В. А. Бодрова представлены в 13 монографиях, в числе которых "Психология и надежность" (1998), "Информационный стресс" (2000), "Психология профессиональной пригодности" (2001), "Психологический стресс: развитие и преодоление" (2006).

Работа В. А. Бодрова получила высокую оценку: в 1993 г. ему присвоено звание заслуженного деятеля науки и техники РФ, в 2003 г. присуждена премия РАН в области психологии им. Л. С. Рубинштейна.

Вячеслав Алексеевич отдает много сил и времени преподаванию в ведущих вузах Москвы, им подготовлены научно-методические и учебные пособия. Под его руководством успешно защищены более 30 кандидатских и докторских диссертаций по медицинским и психологическим наукам. Он является членом научных и специализированных советов.

В. А. Бодров полон энергии и творческих замыслов, работает над новой монографией, щедро передает свой богатейший профессиональный опыт коллегам и ученикам.

Мы желаем Вячеславу Алексеевичу крепкого здоровья, новых научных достижений и продолжения активной плодотворной деятельности.

БОРИСУ АНДРЕЕВИЧУ ДУШКОВУ - 75 ЛЕТ

Борис Андреевич Душков - действительный член РАЕН, доктор психологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, автор психологических концепций, известный педагог-методист. Своей многогранной научно-педагогической деятельностью он внес значительный вклад в психологическую и педагогическую науку. Им предложены оригинальные подходы к обучению, новые школьные и вузовские учебники и методические пособия. Особый интерес представляют исследования Б. А. Душкова в области этнической и социальной типологии людей, информационно-коммуникативной, социологической и логической психологии. Б. А. Душковым разработана системная классификация личности, раскрыты многочисленные зависимости формирования ее индивидуально-психологических различий от объективных периодов развития. В основу данной классификации положены виды психогенеза, которые сформировались в ходе развития личности, межличностных отношений, обусловленных особенностями социализации в различных культурах и общественно-экономических формациях. Он впервые (совместно с В. В. Лариным и Ф. П. Космолинским) подготовил и опубликовал учебно-методическое пособие по космической биологии и психологии (1970, 1975). Им создан оригинальный курс для студентов педагогических вузов "Индустриально-педагогическая психология" (1981). Совместно с Б. Ф. Ломовым и Б. А. Смирновым он разработал комплекс работ по инженерной психологии. Результаты его теоретических, методологических и экспериментальных изысканий нашли отражение в многочисленных статьях и книгах (более 250). Известны его монографии: "География и психология" (1981), "Психология типов личности народов и эпох" (2001), учебник "Основы этнопсихологии и ноопсихосоциологии" (2001). Новаторский подход Б. А. Душкова нашел отражение в монографиях: "Психосоциология менталитета и нооменталитета" (2002), "Психосоциология человекознания" (2003), "Информационно-коммуникативная психосоциология" (2004), "Социологическая психология" (2005), "Логическая психология" (2006) и другие. В этих работах психические явления трактуются в системе трех координат: предметно-логической, научно-социальной и личностно-психологической.

Б. А. Душков почти 50 лет занимается педагогической деятельностью. Им созданы кафедры педагогики и психологии в Университете дружбы народов, социальной психологии и производственной педагогики в Академии труда и социальных отношений. Научную работу Б. А. Душков неизменно сочетает с общественной. Многие годы входит в специализированный Совет по защите докторских диссертаций Российской академии государственной службы, Государственного университета управления и др. Он член президиума секции "Российской энциклопедии" РАЕН, член Академии космонавтики Российской Федерации.

Борис Андреевич Душков обладает замечательными личными качествами - доброжелательностью и тактом, вниманием и принципиальностью, увлеченностью научными идеями и педагогическими замыслами, скромностью и простотой в общении с людьми.

Ученики, коллеги по работе, товарищи и друзья сердечно поздравляют Бориса Андреевича с юбилеем, желают ему крепкого здоровья и дальнейших творческих успехов на благо развития отечественной психологии.

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ В. А. БОДРОВА "ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ СТРЕСС: РАЗВИТИЕ И ПРЕОДОЛЕНИЕ"

Автор: Г. М. ЗАРАКОВСКИЙ

М.: ПЕР СЭ, 2006

Монография В. А. Бодрова может быть отнесена к фундаментальным трудам по ряду причин. Во-первых, в ней обобщены многочисленные исследования, проведенные во всем мире в области психологического (когнитивного, информационного) стресса. Во-вторых, она охватывает обширную проблематику исследований и их прикладных выходов в данной области: от теоретических основ до путей преодоления гиперстрессовых состояний. В-третьих, монография является развитием, обобщением и продолжением написанных автором книг по отдельным аспектам психологического стресса.

Издание рецензируемого труда в настоящее время особенно актуально потому, что российское общество находится в процессе адаптации к новым социальным условиям, и частота стрессовых явлений психогенного происхождения значительно увеличилась. Соответственно, возросла и потребность в оказании психологической помощи людям, в разработке мероприятий по снижению рисков развития неблагоприятных психических состояний у различных групп населения. Книга В. А. Бодрова, помимо ее научной ценности, может послужить хорошим учебно-методическим пособием для практикующих психологов.

Работа имеет строгую, логичную структуру. Она состоит из трех разделов - "Развитие психологического стресса", "Преодоление психологического стресса", "Приемы профилактики и коррекции состояния психологического стресса", - каждый из которых включает ряд глав, разбитых, в свою очередь на параграфы. Такая организация материала весьма подробно отражает его содержание, что облегчает работу читателя.

Первый раздел книги открывается кратким, но достаточно информативным изложением истории учения о стрессе, начиная с исследований Г. Селье. Далее рассматриваются различные толкования определения понятия "стресс", а также близких к нему понятий "психическая напряженность", "фрустрация", "эмоциональный стресс", "тревога". В итоге В. А. Бодров выходит на собственное определение психологического стресса: "психологический стресс рассматривается как функциональное состояние организма и психики, которое характеризуется существенными нарушениями психического статуса человека и его поведения в результате воздействия экстремальных факторов психогенной природы (угроза, опасность, сложность или вредность условий жизни и деятельности)" (с. 23). Заметим, что состояние позитивной мобилизации психических и физиологических функций, нередко возникающее у людей в экстремальных ситуациях, автор не включает в психологический стресс. Стресс это только "нарушения".

Далее раскрывается методология исследований, существующие теории и модели развития психологического стресса. Изложены подходы к изучению стресса, разработанные отечественными психологами: системный, деятельностный, динамический, субъектно-деятельностный. Подробно описаны теории Г. Селье, Р. Лазаруса, Р. Сломона и М. Марьяма, классификации стрессоров, разработанные В. Небылициным и Р. Уонгом. В виде таблиц и схем представлена информация о психофизиологических и электрофизиологических показателях, характерных не только для стресса, но и для других психических состояний, а также соотношение различных факторов повседневной жизни с внутриличностным и межличностным стрессом. Приведены данные о роли в развитии стресса информационных, энергетических и нейрогуморальных процессов. Особое внимание уделено взаимодействию эмоциональных реакций, когнитивных процессов и личностных детерминант. Большой интерес представляют сведения о работах в этой области Р. Лазаруса (три типа оценок человеком различных угроз), А. Бандуры (самоэффективность личности и устойчивость к стрессу), М. Селигмена (роль когнитивно-мотивационного дефицита личности).

Завершается первый раздел большой главой, в которой психологический стресс рассмотрен в контексте адаптации и развития личности. Здесь автор выходит за рамки собственно психологии и психофизиологии, анализируя связь психологического стресса с экономическими и социальными условиями, с состоянием здоровья людей. Приводятся конкретные данные, которые, к сожалению, из зарубежных источников, хотя эта проблема сейчас очень актуальна и в России, при этом в литературе имеются отдельные материалы. В параграфе "Стресс как фактор развития личности" представлены интересные результаты эмпирических исследовании, из которых следует вывод, что "не только умеренный, но и сильный стресс может послужить стимулом для личностного развития" (с. 112).

Второй раздел монографии посвящен проблемам преодоления стресса. Он является центральным в книге, поскольку содержит много информации, имеющей исключительно большое значение для понимания сущности разнообразных "психопрактик", которые сейчас распространены на рынке психологических услуг. В. А. Бодрову удалось достаточно лаконично и одновременно содержательно сделать аналитический обзор исследований в этой области.

Начинается изложение с формулировки личной позиции автора по рассматриваемой проблеме. На наглядных примерах показана социальная значимость этой темы: разнообразие имеющих место стрессогенных жизненных ситуаций и резко возросшая востребованность психологической поддержки людей.

В параграфе "Социальные аспекты преодоления стресса" рассмотрены различные факторы, провоцирующие стрессы - изменение социальных ролей женщин, структуры ценностных ориентации людей и способов решения ими жизненных проблем. Определена связь между социальной поддержкой определенных групп населения и индивидуальными способами предупреждения или преодоления стрессов. Вводится понятие "психосоциальная адаптация".

Большое внимание уделено описанию способов преодоления стресса и их классификации. Автор приводит различные трактовки понятия "преодоление", иллюстрируя некоторые из них схемами и таблицами. Интересно обоснованное Н. Хаан деление психологических механизмов преодоления на собственно преодоление, защиту и избегание. Раскрыто содержание этих механизмов, рассмотрены различия между социально-психологической адаптацией человека, преодолением и эмоциональными реакциями.

В главе "Стратегии и стили преодоления стресса" представлены их классификации с последующим содержательным описанием наиболее значимых и используемых в практике (например, типология индивидуальной саморегуляции Л. Дикой и В. Щедрова). Автор на основе результатов собственных и проведенных под его руководством исследований, а также данных литературы разработал и подробно изложил свою классификацию стратегий преодоления стресса. Она включает шесть основных типов: преобразующую, приспособления к трудным ситуациям, контроля за стрессом, "самораскрытия и катарсиса", избегания трудных ситуаций и "самопораженческую". Отдельно рассмотрены психические процессы, лежащие в основе преодоления. Представления автора о них в значительной степени опираются на исследования отечественных специалистов в области психической регуляции функциональных состояний. Показана роль взаимодействия личностного и социального факторов.

Большой интерес представляет глава "Роль личности в развитии и преодолении стресса". Здесь проанализированы типологии личности К. Юнга, К. Сперлинга, Дж. Роттера, Г. Айзенка, Л. Анцыферовой и др., с точки зрения связи определенных психологических типов со стрессоустойчивостью человека. Приводятся результаты исследований некоторых отечественных психологов в области изучения эмоциональной устойчивости и возможностей развития способностей по преодолению стресса.

Третий раздел книги имеет четкую практическую направленность: в нем описаны разнообразные приемы профилактики и коррекции состояний психологического стресса, при этом важно, что этим приемам даны теоретические обоснования. Позитивно следует оценить и логику построения раздела. Вначале излагается авторская базовая теоретическая позиция - это основательно разработанная отечественными психологами и физиологами концепция функциональных состояний человека. Затем анализируются предлагаемые различными авторами (В. Медведевым, А. Леоновой и А. Кузнецовой, В. Марищуком и В. Евдокимовым, Л. Дикой и др.) приемы управления такими состояниями. В результате В. А. Бодров обосновывает и приводит в виде блок-схемы собственную классификацию методов профилактики и коррекции состояния стресса, которые затем последовательно раскрываются и интерпретируются. Так, например, приемы профилактики подразделяются на групповую и индивидуальную профилактику стресса, а коррекции - на внешнюю регуляцию и психическую саморегуляцию стресса.

К групповой профилактике стресса отнесены эргономическое проектирование профессиональной деятельности и формирование профессиональной пригодности субъекта труда. Автор весьма квалифицированно раскрывает сущность эргономики, приводит статистические данные об ошибках специалистов, работающих в системах "человек-машина", обусловленные разными причинами, в том числе связанными со стрессовыми состояниями. Следует отметить хорошую формулировку автором широко используемого, но произвольно трактуемого понятия "человеческий фактор": "человеческий фактор - это индивидуальные характеристики человека (профессиональные, психологические, физиологические, физические и др.), проявляющиеся в конкретных условиях взаимодействия с объектами управления" (с. 341). Далее это понятие анализируется с позиций профилактики стрессовых состояний, которые могут быть вызваны эргономическими недостатками техники, рабочих мест, производства в целом. Кратко описаны основные эргономические рекомендации.

Специальные параграфы посвящены обеспечению личностной стрессоустойчивости человека в аспекте профессиональной ориентации, профессионального психологического отбора и адаптации к условиям труда. Они написаны очень лаконично, однако содержат ссылки на ранее изданную в издательстве "ПЕР СЭ" монографию В. А. Бодрова "Психология профессиональной пригодности" (2001).

В главе, посвященной индивидуальной профилактике стресса, основательно описаны сущность здорового образа жизни, роль физической подготовки и активного отдыха, правила рационального питания. При этом достаточно известные рекомендации представлены в систематизированном виде и научно обоснованы применительно к стрессовой проблематике. Физиотерапевтические и фармакологические способы воздействия, массаж, "эстеторегуляция" иллюстрируют выделенные автором приемы индивидуальной внешней регуляции (коррекции) стресса.

В главе, повествующей о психической саморегуляции, представлен широкий спектр приемов, основанных на использовании биологической обратной связи, аутогенной тренировки, медитации и др. Конечно, их описания не являются подробными методическими рекомендациями, но они хорошо ориентируют читателя и показывают возможности их использования для решения специальной задачи - преодоления стресса, уменьшения силы стрессовых воздействий на человека. Читателей, которые хотят получить более подробную, прагматически значимую информацию, автор вполне корректно отсылает к соответствующим литературным источникам.

Завершает книгу солидное, отнюдь не формальное заключение. В нем В. А. Бодров содержательно характеризует состояние научной проблемы психологического стресса и намечает перспективы ее дальнейшей разработки. Представляет интерес выдвинутая им гипотеза о двух уровнях психологических ресурсов.

Впечатления от содержания книги не снижает и то, что ряд вопросов в ней изложены очень подробно, а отдельные - излишне кратко, "пунктирно". С сожалением можно отметить также малое количество фактических данных в работе, выраженных в количественной форме и представленных в виде графиков, диаграмм или таблиц.

Вячеславу Алексеевичу Бодрову удалось написать труд междисциплинарного характера. В нем проблема психологического стресса раскрыта не только с позиций психологии, но и физиологии, социологии, медицины, эргономики. Книга имеет еще одну важную особенность: она одновременно является научной монографией, учебником и методическим руководством. Более того, в силу значительной социальной актуальности проблемы и высокого лингвистического качества текста, книга может заинтересовать не только специалистов, но и любого думающего человека.

Г. М. Зараковский, доктор психол. наук, Москва

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ "ПОЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА ЧЕЛОВЕКОМ: ВОЗРАСТНОЙ, ГЕНДЕРНЫЙ, ЭТНИЧЕСКИЙ И ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТЫ" ПОД РЕДАКЦИЕЙ А. А. БОДАЛЕВА, Н. В. ВАСИНОЙ

Автор: Е. А. КЛИМОВ, Т. П. СКРИПКИНА

СПб.: Речь, 2005

Материалы, включенные в коллективный труд, отражают сложившиеся на сегодня теоретические, эмпирические и практические тенденции известной отечественной психологической школы, получившей название "познание человека человеком", создателем которой является доктор психологических наук, профессор, академик РАО А. А. Бодалев. На сегодняшний день под руководством его учеников созданы и успешно развиваются различные направления социальной психологии общения и познания людьми друг друга во многих регионах России, Украины, Белоруссии и Казахстана.

Эффективность любой совместной деятельности во многом определяется взаимоотношениями людей, в основе которых всегда лежит межличностное познание и межличностное общение. Рецензируемая работа посвящена анализу основных составляющих процесса познания людьми друг друга в общении, изучению наиболее значимых факторов, влияющих на его протекание и последствия. За многие годы развития этого направления в отечественной психологии под руководством А. А. Бодалева и его последователей проведено большое количество исследований, посвященных возрастным, гендерным, этническим и профессиональным аспектам общения и познания людьми друг друга в разных социокультурных условиях. Это своего рода энциклопедия, освещающая основные составляющие процесса познания людьми друг друга в общении. Только простое перечисление исследований, проведенных в русле данного направления, заняло бы множество страниц. Поэтому остановимся на кратком анализе наиболее актуальных для сегодняшней реформируемой России тем, поднятых исследователями.

Монография начинается с анализа общих особенностей познания людьми друг друга. Подчеркивается, что в общении всегда реализуются своеобразные субъектно-субъективные отношения, в которых каждый из взаимодействующих людей одновременно является и "субъектом воздействия на других, и объектом воздействия с их стороны" (с. 16). С этой точки зрения социальную перцепцию можно интерпретировать как частный случай специфической формы психического отражения, имеющий два аспекта изучения: атрибутивный и фактологический. Показано, что теоретико-методологическим основанием социально-перцептивного подхода, единицей анализа является образ другого, понимаемый как целостный психический акт и обладающий всеми свойствами результата отражения: пространственно-временной локализацией, предметностью, целостностью, константностью, обобщенностью, структурностью. Своеобразием здесь выступает то, что в психический образ включается характеристика психологических качеств личности, которая не дана воспринимающему субъекту в той же непосредственности, как, например, физические свойства объекта. Однако именно эти качества следует рассматривать как главный предмет познания людьми друг друга (с. 24). Таким образом, познание людьми друг друга является процессом актуализации психологического содержания личности, которое закрепляется признаками внешности, поведения и деятельности человека в общественно-трудовой практике.

Однако, как показано многими авторами, зависимость между наличием социально-перцептивных способностей и тем, как они проявляются в деятельности, не носит линейного характера. В этой связи необходимо выясненить психологические факторы, опосредствующие эти связи. К ним авторы относят, прежде всего, особенности восприятия, мышления, способности к эмпатии в процессе познания людьми друг друга. В этом направлении исследований были выявлены общие и отличительные особенности так называемого гуманитарно-психологического мышления и мышления, изучаемого в классической психологии. Значительное внимание было уделено анализу условий и закономерностей развития вербального гуманитарно-психологического мышления, представляющего собой высшую генетическую ступень в отражении человека как личности и как субъекта познания, общения и труда. Эмпирически доказана взаимосвязь между эмпатией и некоторыми свойствами мышления и воображения, что подтверждает положение о том, что когнитивные и эмоциональные аспекты - мало обособленные и качественно определенные стороны в процессах социальной перцепции.

В настоящее время известны многие детерминанты и закономерности формирования первого впечатления о другом человеке. Показано, что первое впечатление - это сложный психологический феномен, включающий в себя чувственный, логический и эмоциональный компоненты, где наибольшее значение имеют особенности внешнего облика и поведения. Были изучены возрастные, профессиональные и половые факторы, которые определяют ход и результаты этого процесса. Но это только часть переменных, более или менее сильно влияющих на характер формирующихся у людей впечатлений о человеке. В проявлениях личности, отраженных в первом впечатлении, находит выражение ее сущность, она может быть раскрыта лишь в ее главных связях с действительностью: в труде, познании и общении.

Исследования показали, что межличностное познание определяется характеристиками социально-ориентированной деятельности субъекта, в контексте которой оно осуществляется и носит активно-деятельностную природу. Блестящим подтверждением этой позиции стал цикл работ, выполненных в рамках акмеологического подхода, где изучались профессиональные особенности межличностного познания.

Исследование основных инвариантов профессионализма началось с изучения социально-перцептивных особенностей педагогов еще в 70-е гг. в Гродненском и Кубанском университетах. Проникновение в закономерности социально-перцептивной регуляции педагогической деятельности и общения требовало усиленного внимания к анализу формирующихся у учителя представлений и понятий об ученике как основном предмете педагогической деятельности. Разными авторами в различные периоды были выявлены и изучены уровни и типы социальной перцепции учителя, зависимость ее содержания от типа организации деятельности, от особенностей личности учителя; виды рефлексивных действий в структуре социальной перцепции учителя; содержание и функции социально-перцептивного эталона школьника; взаимозависимость содержательной, операциональной и мотивационной сторон социальной перцепции; творческие аспекты познания учителем личности ученика; формирование социально-перцептивных умений студентов педвузов; акмеологические аспекты становления перцептивно-рефлексивной сферы студентов и учителей; социально-перцептивные и рефлексивные аспекты конфликта; формирование способности к эмпатии и многое другое.

При изучении деятельности педагога высшей школы было обнаружено, что ее эффективность предполагает осознание им того, как его понимают и оценивают студенты, какие требования к нему предъявляют и насколько он сам удовлетворяет этим требованиям. Другой аспект этой проблемы - понимание студентами своих педагогов, умение с ними взаимодействовать - выполняет важную роль в профессиональной подготовке учителей. Проведенные исследования дают материал о возрастных, половых, профессиональных особенностях восприятия и понимания студентами своих преподавателей.

Важнейшее значение для современной теории и практики имеет цикл работ, посвященных изучению социально-перцептивной компетентности руководителя, а также социально-перцептивных эталонов в связи с личностными качествами госслужащих как факторов эффективности их труда; взаимосвязи возрастных, гендерных, личностных характеристик госслужащих и познания ими себя и других людей. На основе выявленных закономерностей разрабатываются современные и эффективные психотехнологии, направленные на развитие творческого потенциала госслужащих.

В рамках данного подхода сформировалось направление, получившее название теории затрудненного общения. Под ситуацией затрудненного взаимодействия понимаются обстоятельства, в которых один или оба партнера фрустрируют социальные потребности другого или друг друга, в результате чего испытывают острые эмоциональные переживания. Все это приводит к трениям, сбоям в интеракции, к нарушениям в развитии личности. На сегодняшний день накоплено достаточное количество сведений и фактов, описывающих интегральные характеристики личности, которые могут выступать как условия затрудненного общения и взаимодействия.

Существенную роль в системе поведенческих параметров играет выразительное поведение человека и его интерпретация другими людьми. Изучены многие аспекты, характеристики, закономерности функционирования мимики и пантомимики, позы, двигательной активности, речи. Разработаны теоретико-методологические положения, которые необходимо учитывать при разработке проблемы диагностики эмоциональных состояний по экспрессии.

В рамках данного направления выполнена серия работ, посвященных проблеме опознания эмоций другого человека. Показано, что опознание эмоций - сложный процесс, включающий как когнитивный, так и аффективный компоненты. Основными же его составляющими являются формирование перцептивного образа и сличение этого образа с хранящейся в памяти системой эталонов.

Значительное место в рецензируемой работе отведено обзору исследований социально-перцептивных особенностей речи. Отмечено, что в Ленинграде в 70-е гг. были проведены первые симпозиумы "Речь и эмоции", "Речь, эмоции и личность". Сегодня в рамках "речевых исследований", изучают особенности голоса для опознания говорящего, эмоционально обусловленные изменения голоса, отражение в голосе и речи различных свойств индивидуальности и многое другое. Авторами установлено, что познание человека по его речи - явление многоаспектное, многомерное, сочетающее различные уровни, виды, задачи, критерии познавательных процессов. Оно выполняет функцию индикации свойств и состояний говорящего, взаимосвязано с другими планами общения, другими функциями речи, прежде всего, семантической, имеет определенную специфику и особый механизм осуществления.

В целях изучения возрастных и гендерных факторов восприятия и понимания людьми друг друга раскрыта специфика познания других людей детьми дошкольного и школьного возраста, воспитывающихся в семье и различных детских учреждениях. Определено, что невербальное поведение взрослых с первых дней жизни младенца выступает в роли средства социального контакта, подготавливая само общение, и к первому году жизни ребенок усваивает образцы невербального поведения различных людей. Нарушения общения приводят к задержке формирования способности понимать и правильно интерпретировать невербальное поведение незнакомых людей, их эмоциональные состояния и отношение к себе.

С возникновением речи невербальное поведение начинает выступать выразителем некоторых психологических явлений, субъектных свойств человека, приобретает статус семантических актов. Складываются первые, еще элементарные обобщенные представления о других людях, которые в старшем дошкольном возрасте конкретизируются и обобщаются. Образ другого человека приобретает точность, дифференцированность, константность.

Другим направлением психологии восприятия и понимания людьми друг друга является изучение гендерных особенностей кодирования и интерпретации экспрессии в педагогическом общении. Результаты исследований показали, что кодирование экспрессии является коммуникативным феноменом, успешность которого зависит от ряда социально-психологических переменных, среди которых не только принадлежность к той или иной социальной группе, но и тип гендерной идентичности, представленный в совокупности черт и качеств личности.

Важным аспектом проблемы познания и понимания людьми друг друга выступают межэтническое восприятие и понимание. А. П. Оконешниковой - пионером в этой области - были раскрыты механизмы и динамика межэтнического восприятия и понимания людьми друг друга. Она впервые в отечественной психологии выявила авто- и гетеростереотипные свойства, присущие людям из двух этнических групп: русской и якутской. Было показано, что эти свойства имеют сложную динамическую социальную природу формирования и функционирования, играют важную роль в самооценке, межэтническом восприятии и понимании людьми друг друга, а также зависят от половой и этнической принадлежности.

В целом, как видно из проведенного анализа основных направлений исследований, психология общения, познания и понимания людьми друг друга в настоящее время бурно развивается. Расширяется ее предметное поле, а постоянно увеличивающиеся проблемные области являются востребованными как теорией, так и практикой. В связи с этим, можно выделить ряд самостоятельных направлений и центров исследований. Так, в Санкт-Петербургском университете под руководством доктора психологических наук, профессора В. Н. Куницыной изучаются гендерные и возрастные проблемы межличностных отношений, а также взаимозависимость социального интеллекта и эффективности познания другого человека. В Ростовском государственном университете группой ученых, возглавляемых доктором психологических наук, профессором В. А. Лабунской проводятся масштабные исследования по изучению феноменов, механизмов, детерминант экспрессивного невербального поведения, а также затрудненного общения личности. Более тридцати лет назад в Белоруссии, в городе Гродно возник научный центр по изучению особенностей и закономерностей познания людьми друг друга в образовательном пространстве. Под руководством профессора СВ. Кондратьевой изучается процесс педагогической рефлексии как один из видов социальной перцепции. Молодое для нашей страны, но уже теоретически обоснованное и практически востребованное направление исследований, связанное с изучением роли имиджа представителей различных сфер профессиональной деятельности - политиков, предпринимателей, ученых и др. - представляет профессор Е. А. Петрова, глава Международной академии имиджеологии. Следует отметить, что это направление исследований возникло в ответ на запросы социальной практики в области познания людьми друг друга, но здесь имеется множество этико-психологических вопросов, связанных не только с изучением, но и с созданием имиджа -образа политического лидера, политического деятеля, депутата и др.

Ждет своих исследователей и проблема психологических аспектов общения на макроуровне, а появление новейших средств коммуникации актуализирует задачу изучения сетевого общения. Но исследований, посвященных изучению внедрения сети Интернет в различные сферы общественной жизни, еще очень мало.

Практически не изучен вопрос, связанный с виртуальными формами воздействия на психику человека. Выступая виртуальной реальностью, Интернет для многих заменяет реальность подлинную. Однако степень этого влияния, особенно на молодежь, остается пока неисследованной.

Особую актуальность приобретают исследования, связанные с социокультурными реалиями нашей жизни. Постижение особенностей межэтнического и межнационального общения; восприятия и понимания представителей иной культуры, иной этнической и расовой принадлежности, а также создание психологических технологий, направленных на формирование установок толерантного сознания по отношению к ним, стали задачами государственной важности.

Подводя итог сказанному, можно смело утверждать, что самобытная, оригинальная научная школа, изучающая фундаментальные закономерности познания, общения и понимания людьми друг друга востребована практикой общественной жизни, а потому имеет большое будущее.

Е. А. Климов, академик РАО, доктор психол. наук, Москва

Т. П. Скрипкина, доктор психол. наук, Ростов-на-Дону