Курсовая работа: Темы и мотивы образа автора в романе В.В. Набокова "Другие берега"

Содержание

Введение

Глава I. Жанр романа «Другие берега». Жизненный и творческий путь В.В. Набокова

Глава II Автобиографический роман в творчестве В.В. Набокова

Раздел I

Раздел II

Раздел III

Глава III Методическая рекомендация по изучению В.В.Набокова в школе

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Период создания романа «Другие берега» с первых годов века по май 1940 года". В романе идет речь об осмыслении исторической судьбы России в ХХ в., которое обогащено драматичным эмигрантским мироощущением. «Другие берега» – это «роман о художнике», содержащий напряженную рефлексию о генезисе творческого дарования, таинственных стихиях красоты и воображения.

В душный терем литературы русского зарубежья Набоков ворвался освежающим вихревым сквозняком. «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня…», — так энергично отозвался в конце 20-х годов И. А. Бунин на появление романов Набокова, писавшего тогда под псевдонимом Сирин: «Машенька» (1926), «Король, дама, валет» (1928), «Защита Лужина» (1930)…

Начало его творческой деятельности приходится на годы жизни в Берлине, где под псевдонимом "В.Сирин" выходят его первые книги: романы «Машенька» (1926), "Защита Лужина" (1929), "Подвиг" (1931), "Дар" (1937). С 1941 г. начинается - уже в Америке, куда писатель переезжает в 1940 году (американское гражданство он получил в 1945 г.) - англоязычный период творчества Набокова: выходит роман-хроника «Подлинная жизнь Себастьяна Найта». Десятью годами позже Набоков, чье творчество всегда носило полуавтобиографический характер, выпускает написанную на английском языке настоящую автобиографическую книгу "Убедительное свидетельство" (ее второй вариант "Другие берега" (1954) - написан по-русски, третий, «Память, говори» (1966) - снова по-английски). Мировую известность (и скандальную славу) принес Набокову роман "Лолита" (Париж, 1955; американское издание - 1957; на рус.яз. - 1967).

«Зачем я вообще пишу?.. Я просто люблю сочинять загадки и сопровождать их изящными решениями», — так сам Владимир Набоков говорил о себе как о писателе и о своих произведениях. Родившийся в самом конце прошлого века, Владимир Владимирович Набоков и по сию пору остается феноменом, неразгаданной загадкой, своего рода таинственным, в обманчиво-миражном мерцании светилом, возможно, даже и неким мнимым солнцем на литературном небосклоне нашего столетия. Не оттого ли так неправдоподобно широк спектр оценок набоковского наследия — от безоговорочного восхищения до полного отрицания? Во всяком случае, — и сегодня это несомненно, — Набоков — безусловное явление, причем явление сразу двух литератур: русской и англоязычной, создатель особенного художественного мира, новатор-стилист (прежде всего в прозе). И влияние его стилистики, его гипнотизирующего, завораживающего дара легко обнаруживается в современной литературе.

Целью настоящей работы является исследование основных тем и мотивов образа автора в романе В.В. Набокова «Другие берега».

Предметом исследования данной работы является произведение В.В. Набокова «Другие берега».

Настоящую работу составляют введение, теоретическая часть, заключение и список использованной литературы.

Объектом исследования является – автобиографическая проза.

Глава I. Жанр романа «Другие берега». Жизненный и творческий путь В.В. Набокова

Автобиографическое творчество В.В. Набокова уникально и беспрецедентно, так как автобиографическая проза писателя репрезентирована в трёх вариантах, «Conclusive Evidence: A Memoir» (1951) («Убедительное доказательство: краткая автобиография»), «Другие берега» (1954), «Speak, Memory! [An Autobiography Revisited]» (1967) («Память говори! [Возвращение к автобиографии]»), и отличается неоднородностью языкового состава: «Conclusive Evidence», «Speak, Memory!» - английский язык, «Другие берега» - русский язык.

Также В.В. Набоков планировал создать четвертую книгу автобиографической прозы под названием «Speak on, Memory!» («Память, говори дальше!») или «Speak, America!» («Говори, Америка!»), освещающую американский период жизни, однако написать эти воспоминания так и не удалось.

Особая хронология творческого процесса заслуживает отдельного внимания, поскольку сложная история создания трех книг воспоминаний В.В. Набокова, охватывающих один промежуток времени, но значительно отличающихся друг от друга, непосредственно повлияла на специфику автобиографической прозы писателя.

Автобиографическая проза Набокова чрезвычайно интересна с позиций ретроспективного жанра и представляет собой актуальную и требующую решения жанровую проблему. Для В.В. Набокова вопрос жанра , принципиален, о чем свидетельствуют жанровые подзаголовки, имеющиеся во всех трех книгах. Так, «Conclusive Evidence» содержит подзаголовок «А Memoir» («Краткая автобиография»), в предисловии к русскоязычным
«Другим берегам» четко указывается «автобиография», а название последней версии воспоминаний «Speak, Memory!» дополняется следующей формулировкой «An Autobiography Revisited» («Возвращение к автобиографии»). Помимо специального маркирования жанра в произведениях, писатель осмысляет специфику жанра мемуаристики и ее особой формы — автобиографии - в переписке с друзьями и издателями. В письме к издателю К.Д. Мак Кормику от 22 сентября 1946 г. он говорит о своем новом произведении: «Это будет новый тип автобиографии... Это будет последовательность коротких эссеподобных фрагментов, которые , внезапным собирательным импульсом превратятся в нечто очень странное и динамичное: невинные ингредиенты достаточно неожиданного варева», подчеркивая инновационный характер текста. В процессе написания трех вариантов автобиографии писатель вырабатывает собственную оригинальную концепцию автобиографического жанра.

Набоков Владимир Владимирович [12 (24) апреля 1899, Санкт Петербург — 3 июля 1977, Монтре, Швейцария], русский и американский писатель; прозаик, поэт, драматург, литературовед, переводчик.

Писатель-кентавр.

В литературной истории 20 в. этот автор занимает уникальное место, и определяется оно в первую очередь его двуязычием. Уроженец России, он пронес память о родине через годы, материализовал ее в десятках произведений самого разного жанра и по праву стал одним из премьеров русской литературной сцены. В то же время Набоков считается классиком новейшей американской прозы, которого называют своим ближайшим предшественником тамошние «шестидесятники» — К. Воннегут, Дж. Барт, Т. Пинчон и Т. Сазерн. Более того, строго говоря, Набоков как писатель родился по ту сторону Атлантики, в русских же литературных хрониках существует «В. Сирин» — псевдоним, которым подписаны первые, начала 1920-х годов, поэтические сборники («Гроздь», «Горний путь») и который сохранился вплоть до конца 1930-х.

Тем не менее этому художнику-кентавру присуща редкостная творческая цельность, что определяется единством художественной проблематики и внутренней убежденностью в том, что «национальная принадлежность стоящего писателя — дело второстепенное. Искусство писателя — вот его подлинный паспорт». Бегство из России. Эмиграция
Набоков родился в семье видного юриста-либерала, потомственного дворянина В. Д. Набокова. Дед писателя, Д. Н. Набоков, занимал пост министра юстиции при Александре II. Мать, Елена Ивановна, происходила из известного рода золотопромышленника-миллионера Рукавишникова. Детство писателя прошло в Петербурге, на лето семья выезжала в собственное небольшое поместье Батово близ Выры. Рядом с Батовом находилось огромное богатое поместь Рождествено, принадлежавшее дяде будущего писателя В. И. Рукавишникову, который завещал его своему племяннику. Эти места в памяти Набокова запечатлелись на всю жизнь. Накануне Октябрьского переворота он успел окончить Тенишевское училище, где отличался не только успехами в учебе, но и в спорте. В 1918 юный Набоков вместе с семьей сначала бежал в Крым, а затем в 1919 эмигрировал из России. Семья Набоковых обосновалась в Берлине, а будущий писатель поступил в Кембриджский университет (знаменитый «Тринити-колледж»), который успешно закончил в 1922. После учебы в Кембридже осел в Берлине (1922-1937).

Затем судьба привела его на два года во Францию, а буквально накануне вторжения дивизий гитлеровского вермахта в Париж в 1940 Набоков вместе с женой и маленьким сыном Дмитрием (впоследствии певцом Миланской оперы и энергичным пропагандистом отцовского литературного наследия) пересек Атлантику и почти 20 лет оставался в США, сочетая писательство с преподавательской деятельностью (сначала в одном из колледжей, затем в крупном университете США — Корнелльском, где читал курсы русской и мировой литературы). В 1945 Набоков получил американское гражданство.

Здесь же он сделал себе достойное имя как энтомолог — интерес к бабочкам, пробудившийся еще в юные годы, развился не только в страсть любителя, но и в профессиональное занятие.

Россия Набокова.

В 1959 Набоков возвратился в Европу и поселился в Швейцарии, где провел оставшиеся ему годы. Путь, в общем, характерный (хотя и с неповторимыми вариациями) для русского писателя-эмигранта. Схожий путь проделали многие, включая, например, известного поэта и критика Г. В. Адамовича, бескомпромиссного критика Набокова, пародийно изображенного им во многих сочинениях, а также Н. Н. Берберову, напротив, всегдашнюю его поклонницу. Тем не менее в кругу берлинской, а затем парижской литературной диаспоры Набоков сразу же занял совершенно особое положение. Его Россия не похожа на Россию Бунина, Куприна, И. С. Шмелева ,Б. К. Зайцева. В ней нет места узнаваемому городу и узнаваемой деревне, нет персонажей, которых можно было бы назвать русскими типами, нет сколько-нибудь непосредственного отображения катаклизмов, потрясших национальную историю минувшего столетия. Россия Набокова или, точнее, Россия Сирина (одно из значений этого слова, по Далю, — райская птица русского лубка) — это образ утраченного детства, то есть невинности и гармонии, это «знак, зов, вопрос, брошенный в небо и получающий вдруг самоцветный, восхитительный ответ». Так сказано в «Машеньке» (1926) — романе, принесшем автору первую известность, и далее эта метафора, принимая разнообразные стилистические формы, пройдет через все творчество писателя, вплоть до последней его большой книги на русском языке — автобиографии «Другие берега». Россия Набокова это также безукоризненно-индивидуальный язык, который он считал главным своим достоянием. «Когда в 1940 году, — говорится в предисловии к «Другим берегам», — я решил перейти на английский, беда моя заключалась в том, что перед этим, в течение пятнадцати с лишком лет, я писал по-русски, и за эти годы наложил собственный отпечаток на свое орудие, на своего посредника. Переходя на другой язык, я отказывался таким образом не от языка Аввакума, Пушкина, Толстого или Иванова, или русской публицистики, — словом, не от общего языка, а от индивидуального, кровного наречия». Наконец, Россия Набокова — это классическая русская литература. Запад обязан ему переводами на английский (отчасти и на французский, которым автор тоже владел в совершенстве) Пушкина, Лермонтова, Тютчева, «Слова о полку Игореве».

Глава II Автобиографический роман в творчестве В.Набокова

Раздел I

Большая и лучшая половина из написанного Набоковым «автобиографична», т.е. берет себе основой впечатления, накопленные автором за предыдущую жизнь. Романы и рассказы Сирина уснащены деталями, образами и воспоминаниями отчетливо личного характера, повторяющимися из романа в роман достаточно часто и случайно, чтобы быть и правдивыми, и непреднамеренными. Такие же романы, как "Машенька", с ее протекавшей на усадебном фоне любовью, "Подвиг" с Кембриджем, "Дар" с берлинским пансионом, - просто включают в себя целые блоки и периоды авторской жизни. "Другие берега" выглядят целиком принадлежащими мемуарному жанру.

Однако, при внешнем совпадении с жанром воспоминаний, "Другие берега" - не мемуары. Набоков желает не "сохранить для потомства" некоторые события жизни, но добыть из жизни некий водяной знак, "подняв ее на свет искусства". Автор накладывает узоры фактов один на другой, "так, чтобы они совпали", - его интересует не само произошедшее, а его смысл, которого он пытается добиться через дедуктивное соединение с соседними или, напротив, разнесенными во времени (или пространстве) происшествиями и который возникает на линии напряжения между фактами - обусловленный ими, но ими не определяемый. Прошлое в "Других берегах" - не скопище однажды совершившегося, а некоторое сообщение, которое требуется разгадать; только поэтому оно и интересует Набокова. Пристрастный подход Набокова к истории, бывшей для него не последовательностью формаций, не познающим себя абсолютом и ни чем другим, - но одной из смотровых щелей в инобытие, запечатанной требующей разгадки криптограммой, неким универсальным шифром мироздания, - сводит на нет чисто фактическую ценность его воспоминаний и построенных на материале своей жизни романов: память слишком сходна воображению, воображение слишком занято поисками некоего изначального зерна в реальности, чтобы принимать все однажды совершившееся за непререкаемую и самоценную святыню. Чистой фактографии в писаниях Набокова нам не найти. Вряд ли все рассказанное в "Даре", "Подвиге" и «Других берегах» - плод чистого воображения, - но память мыслит в фактах так же, как вымысел в образах, - ее работа в исследовании, а не сохранении бытия. Присяга на верность Мнемозине означает для Набокова готовность к творческому акту, а не консервацию, - воспоминание и вымысел действуют по одному закону, их неожиданно объединяющему, - закону творчества. Именно в такой подотчетности законам памяти, высшим, нежели простое хранительство однажды случившегося, и заключается точность Набокова, когда он вольно летит над полями прошлого. Именно она делает невозможным всерьез использовать материал набоковских романов в словарных статьях и биографических сносках.

Любой «биографический подход» к набоковским текстам, доверчиво принимающий их за чистую монету, весьма опасен и мстит неосторожному исследователю изнутри, как скрученный в пружину китовый ус, вмороженный в кусок сала хитрым эскимосом, знающим простодушие песцов. Стоит лишь на минуту предположить, что рука в нитяной перчатке, ставящая керосиновую лампу в "Других берегах", принадлежала не Мнемозине, а буфетчику Андрону, как вся конструкция романа сворачивается, складывается и он превращается в банальные мемуары, от изящества и "художественности" банальные в квадрате, - да и все, особенно русскоязычное, творчество Набокова трансформируется в без конца повторяющееся, почти маниакальное "ностальгическое кураторство", неотвязное воспоминание о прошедшей молодости, плотно усаживаться на которое не советовал уже Пушкин. Начиная размышлять над "реальными" корнями произведений Набокова, вскоре обнаруживаешь, что предмет неуловимо, но принципиально изменился, и проза Набокова, лишившись ауры вымысла и ирреальности, осталась в руках опустелой и неинтересной шкуркой навязчивой автобиографии.

Раздел II

Стержнем романного мышления Набокова становится новое, по сравнению с классической традицией, восприятие "биографии" героя – в аспекте не только социально-психологическом, но прежде всего онтологическом. Герой-рассказчик романа обостренно ощущает сопряженность жизненного пути с иррациональным началом бытия, силами родовой памяти и наследственности.

Онтологический ракурс "биографического" повествования задан начиная с первых глав "Других берегов". Символичный образ "колыбели, качающейся над бездной", ощущение жизни "между двумя идеально черными вечностями" настраивают героя на раздумья о непостижимых законах времени, гранях бытия и небытия, побуждают высмотреть малейший луч личного среди безличной тьмы по оба предела жизни.

С полнотой "вещественности" изображаются Набоковым импрессионистические зарисовки детских впечатлений от яркости и многоцветия мира, которые вели к "пробуждению самосознания", погружению "в сущий рай осязательных и зрительных откровений". Исторически подробно в романе Набокова запечатлены родовые корни автобиографического героя, хотя углубления в мистическую сферу памяти здесь не происходит.

Центральной в романе Набокова становится художественная категория памяти, предопределяющая ассоциативность повествовательной структуры, синтезированный характер хронотопа, основанного на взаимопроникновении далеких пространственно-временных пластов, когда на суждения юного героя органично "накладываются" взгляды зрелого повествователя. Проникновенно звучащее "а вот еще помню", с которого в романе зачастую начинается новый повествовательный фрагмент, обуславливает лейтмотивную композицию, "технику" монтажных переходов, циклически передающую "развитие и повторение тайных тем в явной судьбе" . Смысл названия созданного вдали от России набоковского романа:"Описание реальности, лежащей "по ту сторону" забвения, смерти или сна, на "других берегах". Для Набокова в большей степени характерен аналитизм в рассмотрении свойств памяти-Мнемозины, которой даровано "заклинать и оживлять прошлое" и которой, по убеждению автора, необходимо "дать закон". У Набокова персонифицированный образ Мнемозины многолик и психологически сложен: она явлена то "привередничающей", то мудрой или, наоборот, плутающей и растерянно останавливающейся в тумане", то принимающей обличие кого-то из персонажей: "Рука Мнемозины, теперь в нитяной перчатке буфетчика Алексея…" (187).

У Набокова на место линейной сюжетной динамики выдвигаются ассоциативные механизмы памяти. Единичные интимные воспоминания подчас вбирают в свою орбиту прозрения о природном космосе, стихиях исторической жизни. В романе Набокова проблески любовного переживания в юношеских встречах героя с "дочкой кучера" Поленькой, с Тамарой, Колетт ассоциируются в осмыслении зрелого повествователя с близкими во времени историческими сдвигами в русской жизни и непроизвольно соединяются в памяти с нюансами чувственных впечатлений: "Эти листья смешиваются у меня в памяти с кожей ее башмаков и перчаток" (222).
 С весомостью категории памяти связана и символическая глубина финала произведения. Близкое по звучанию к притче завершение романа Набокова знаменует устремленность к собиранию – на "других берегах" личностного бытия – целостного "узора" из далеких, давно разъединенных "осколков" родовой памяти, что осознается как восстановление потаенной гармонии всего сущего, ибо "однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда" (302).

В ценностном строе памяти героев набоковского романа сквозным оказывается противопоставление лада устойчивого детского, семейного быта и разрушительной силы войн и революций ХХ в. У Набокова картина исторической эпохи доведена к концу романа до образа гитлеровской Германии, порабощенной "вездесущим портретом фюрера".

В сознании героя "Других берегов" знакомые по детским годам предметно-бытовые детали сращены с трагедийным переживанием близких потрясений: и "тайничок с материнскими драгоценностями", к которому швейцар Устин лично повел… восставший народ в ноябре 1917 года; и навесный выступ, откуда герою суждено будет увидеть "начальные дни революции (180-182).

Важнейшие внутренние переживания автобиографического героя приобретают объемную перспективу благодаря скрытой "рифмовке" лейтмотивов, развитие которых подчинено "чистому ритму Мнемозины".

Так, повторяющееся воспоминание о гибели отца "той ночью 1922-ого года" дважды накладывается трагедийным контрастом на сцены благополучной домашней жизни, изображенные в первой и девятой главах.

Раздел III

Нелинейный характер романного времени в "Других берегах" обусловлен сквозными антиципациями – опережающим предвидением дальнейших "узоров" судьбы, заложенным в описании событий настоящего; проекцией раннего периода жизни повествователя на последующую эмигрантскую участь

Подобного рода антиципации проходят через произведение Набокова. Так, уже в первой главе, отмечая раннюю, "поистине гениальную восприимчивость" к впечатлениям от окружающего мира, свойственную герою и многим сверстникам его круга, автор прозревает в этом даре судьбы предвестие ее дальнейших перипетий, "точно судьба в предвидении катастрофы… пыталась возместить будущую потерю…" (140). А пережитое в пору любовных странствий героя и Тамары по Петербургу "чувство бездомности" высветит еще одну тайную "рифмовку" в жизненном пути рассказчика: "Тут начинается тема бездомности – глухое предисловие к позднейшим, значительно более суровым блужданиям…" (261).

Непостижимые стихии бытия и человеческой души, иррациональные веления исторической судьбы оказываются центральным предметом изображения в романе Набокова, которые близки по типу авторской эмоциональности, окрашенной ностальгическим чувством. У Набокова оно эксплицировано и насыщено онтологическим смыслом. Еще детская грусть по России во время заграничных отъездов предстает в "Других берегах" как точная антиципация последующих переживаний, "пронзительная репетиция ностальгии"; бытийный же смысл горечи от потерянной Родины осознается автором как "гипертрофия тоски по утраченному детству" (170).

В архитектонике "автобиографического" романа существенную роль играет сопряжение единичных юношеских впечатлений героя, частных эпизодов – с бытийными прозрениями, эпохальными проблемами национального бытия. У набоковского героя во внешне неприметном эпизоде трудного засыпания неожиданно "вещественно" раскрывается предстояние человека концу своего земного пути: "Смерть и есть вот эта совершенно черная чернота…" (195).

Разноплановая сфера автобиографизма в романе вбирает в себя широкую национально-историческую проблематику, заветные авторские размышления о сущности национального сознания, проступающей в пору катастрофических испытаний.

На пересечении субъективно-личностного и исторически значимого строятся многие сюжетообразующие эпизоды в романе Набокова. "Герои Набокова находят в своей судьбе совпадения, которые имеют свою логику и складываются в точный продуманный узор". У Набокова прочерчивается выверенная "симметрия", подчас некая намеренная "литературность" в скрещении судеб главных и эпизодических персонажей и связанных с ними как частных, так и исторически решающих событий.

Стремясь "обнаружить и проследить развитие… тематических узоров" (141), набоковский герой нащупывает грани взаимодействия частного и общеисторического, когда одна незначительная деталь может стать "зерном" дальнейшего повествования о судьбе персонажа, что очевидно, например, в той роковой роли, которую сыграл "магический случай со спичками" в судьбе Главнокомандующего Дальневосточной Армии Куропаткина. Провиденциальный исторический смысл таит в себе и мимолетный бытовой эпизод чтения отцом героя газетного сообщения о смерти Толстого (о рубежном характере событий 1910 г. размышлял еще Блок в предисловии к Возмездию) – "точно смерть Толстого была предвестником каких-то апокалиптических бед…" (253). Апокалиптическим ощущением исторического времени пронизаны у Набокова и эпизоды интимной жизни героя. Так, тревожная встреча с Тамарой в тамбуре в начале лета 1917 г. на фоне "широкого оранжевого заката", "при последних вспышках еще свободной, еще приемлемой России" (266) неожиданно оказывается для героя "синхронной" с образным рядом пророческих дневниковых строк Блока: "Как раз в этот вечер Александр Блок отмечал в своем дневнике этот дым, эти краски" (266).

Таким образом, автобиографизм в романе Набокова, при всей специфике его конкретного художественного воплощения, основан на синтезе индивидуального и все более властно заявляющего о себе исторического времени, дыханием которого просквожены даже субъективные грани мироощущения персонажей.

Рассматриваемый "автобиографический" роман – это примечательный образец и жанровой формы "романа о художнике", обращенного к постижению философии творчества.

Рай осязательных и зрительных откровений прокладывал путь к будущему художническому опыту и для набоковского героя. Роман наполнен многими эстетическими оценками, порой с тонкой иронией направленными на самые разные литературные явления – от парадоксальности в языке поэм Лермонтова, сочетающих "невыносимые прозаизмы с прелестнейшими словесными миражами", до "толстовского дидактического говорка" и эмигрантских литературных впечатлений. Не без горечи вспоминая о несостоявшемся личностном общении, автор романа высоко ценит лирическое дарование Бунина, даже предпочитая его стихи "парчовой прозе". Соответствующий фрагмент романа отчасти построен как диалог с образным миром бунинских произведений на уровне скрытых реминисценций: "И чем-то горьковатым пахнет с полей, и в бесконечно отзывчивом отдалении нашей молодости опевают ночь петухи…" (288).

В романе сильна страсть к творческому уединению и одновременно к движению, стихийному открытию бытия, существованию в хронотопе пути, дороги; жажда с помощью силы воображения слиться с загадочностью окружающего мира, преодолеть традиционное субъектно-объектное разделение. "Перевоплощения", стирание граней между субъективным "я" и объективной реальностью знакомы набоковскому герою, когда в радостном порыве открытия неизведанного мира он "видит себя водителем поезда", может "вообразить себя вон тем пешеходом и за него пьянеть от вида… романтических вагонов", "быть и машинистом, и пассажиром, и цветными огнями, и пролетающей станцией" (214). В "Других берегах" сила творческого воображения способна высветить в единичной вещной детали обобщающий масштаб судеб целой семьи и поколения. Так, вглядываясь в прозрачные грани материнского перстня, которому предстояло быть проданным в пору послереволюционного лихолетья, герой Набокова прозревает в этих гранях тягостную бесприютность и нужду эмигрантского существования.

Искусство, творческий процесс в представлении героев романа глубоко родственны стихиям Памяти-Мнемозины, природы и составляет величайшую тайну бытия, вступая в сложные, подчас даже в сопернические отношения с действительностью. Автор "Других берегов" подхватывает бунинские суждения об искусстве и также видит в нем главный путь к постижению неповторимого водяного знака жизни, преодолению пространственно временных пределов (бесконечно новые виды бабочек, открываемые героем в разных уголках земли). Именно цитируя "изумительные стихи Бунина" (202), он передает явленное в образе бабочек утонченное чувство красоты. У Набокова большее место уделено собственно эстетической рефлексии, попытке представить философию и психологию творчества в системном, рациональном виде – и в развернутой "исповеди синэстета" (147), и в приоткрывании лаборатории художественного творчества, которая овеяна щемящим чувством "страха забыть или засорить единственное, что успел я выцарапать из России" (277). Набоковский герой стремится и к определению координат "точки искусства" в мыслительном пространстве: "В гамме мировых мер есть такая точка, где переходят одно в другое воображение и знание, точка, которая достигается уменьшением крупных вещей и увеличением малых; точка искусства" (233). События действительности воспринимаются героем как своеобразное "произведение" жизни, имеющее "предисловия", "эпилоги" и даже исподволь посягающее на "творческие права" самого героя-художника: «…стоит мне только подарить вымышленному герою живую мелочь из своего детства, и она уже начинает… стираться в моей памяти».

Творческое делание для героев романа, воплощая абсолютную свободу художника, оказывается несовместимым с любыми проявлениями кружковой ангажированности, герой Набокова после истории с лживой хвалебной рецензией на свою "первую книжечку стихов" не раз признается в «отвращении ко всяким группировкам, союзам», «сберегая все свои силы для… своих игр, своих увлечений и причуд…».

автобиографический роман творчество набоков

Глава III Методическая рекомендация по изучению В. Набокова в школе

Набоков оставил после себя, без преувеличения, огромное наследие. Только на русском языке им было написано восемь романов, несколько десятков рассказов, сотни стихотворений, ряд пьес. Помимо этого В. Набоков написал огромное количество англоязычной литературы, куда входят романы, цикл лекций, переводы русской классики, множество эссе.

Поэтому творчеству такого писателя должно уделяться много внимания при изучении литературы в школе. Но, к сожалению, так не происходит. Изучив программы по литературе для среднеобразовательных учреждений, в которых творчество В. Набокова предлагается изучать только в старших классах. В программе А.Г. Кутузова предлагается изучение творчества В. Набокова в одиннадцатом классе в обзорной лекции по литературе русского зарубежья, где помимо него представлены другие авторы. Помимо этого ученикам предлагается самостоятельно прочитать роман «Защита Лужина». В программе Т.Ф. Курдюмовой творчеству писателя отводится еще меньше места, чем в программе А.Г. Кутузова. Программа предлагает для самостоятельного прочтения в одиннадцатом классе рассказ В. Набокова «Облако, озеро, башня». В программе М.Б. Ладыгина знакомство с творчеством писателя предлагается в девятом классе, для этого ученикам советуется самостоятельно ознакомится с романом «Приглашение на казнь». Продолжение знакомства с творчеством писателя происходит в одиннадцатом классе, где учащимся предлагается самими ознакомится с романом В. Набокова «Защита Лужина». Таким образом, мы видим, что творчество В. Набокова в школе почти не изучается, так как давать произведения на самостоятельное прочтение не значит его изучать. Тем более, что многие учащиеся вообще не читают литературу, предложенную для самостоятельного чтения.

Единственное исключение представляет программа Ю.И. Лыссого, где на изучение творчества В. Набокова в одиннадцатом классе выделяется четыре часа урочного времени. Для разбора он предлагает роман В. Набокова «Машенька». На первом уроке он предлагает познакомить учащихся с жизнью и творчеством писателя, а также обратить их внимание на своеобразие сюжета и композиции романа В. Набокова «Машенька». На втором уроке учителю предлагается провести урок по теме «Мотив воспоминания как основа создания образа Машеньки в одноименном романе Набокова» на материале с четвертой по девятую главу. Тема третьего урока звучит так: «Проблема счастья в романе Набокова “Машенька”». Работу по этой теме советуют проводить по главам с четырнадцатой по семнадцатую. Тема заключительного четвертого урока звучит следующим образом: «Тема России в романе Набокова “Машенька”». Таким образом, учащиеся знакомятся с жизнью и творчеством В. Набокова, а также подробно изучают роман В. Набокова «Машенька». Выбор данного романа представляется нам удачным, так как он поднимает важные темы: тему человеческой судьбы, тему памяти, тему любви, тему Родины, тему человеческих отношений и многие другие. Также роман достаточно легко и интересно читается, имеет небольшой объем. Знакомство с этим романом должно начинаться раньше, а не в одиннадцатом классе, так как «Машенька» является первым прозаическим произведением писателя, и если ученики не ознакомятся с дальнейшими работами В. Набокова, у них не сложится целостная картина по творчеству писателя.

Лучше начать знакомство с творчеством В. Набокова с седьмого класса, где учащиеся должны изучить поэтическое наследие писателя. В девятом классе ознакомить учащихся с романом «Машенька» В. Набокова. В десятом классе, продолжая знакомить учащихся с прозой писателя, можно взять для работы в классе роман В. Набокова «Лолита», в котором творческий метод автора несколько видоизменяется по сравнению с его первым романом «Машенька». Для одиннадцатого класса изучение романа В. Набокова «Другие берега», так как он воплотил в себе творческий метод «зрелого» писателя. При подборе нужно учитывать возрастные способности учащихся, поэтому выбирать произведения с учетом их сложности. При таком изучении творчества В. Набокова учащиеся получат полное представление о художественном мире писателя.

Заключение

Владимир Набоков - одна из самых ярких и оригинальных фигур в литературе ХХ столетия. Прозаик, поэт, драматург, литературный критик. Хотя американским писателем В.Набоков может быть назван весьма условно равно как и русским писателем тоже. В действительности он не был ни тем, ни другим - являя собой уникальный в литературе ХХ века тип писателя-космополита, все творчество которого пронизано тщательно им скрываемым чувством бездомности. Набоков - также единственный в своем роде пример писателя, достигшего равного совершенства в своих произведениях, созданных как на русском, так и на английском языках.

Литература русского Зарубежья выдвинула немало писателей, которые сформировались в условиях эмиграции. Таковы прозаики Г.И. Газданов, Ю.С. Лукаш, М. Д. Каратеев, Р.Б. Гуль, поэт и романист Б.Ю. Поплавский, поэты М.И. Цветаева, И.Н. Кнорринг, Д.И. Кленовский, В.А. Смоленский и др. Но, безусловно, наиболее выдающимся художником второго поколения эмиграции был Владимир Владимирович Набоков. Набоков уникальное явление, причем явление сразу двух литератур: русской и англоязычной, создатель особенного художественного мира, новатор-стилист.

Подводя итог стоит указать на то, что "автобиографический" роман В.В.Набокова, при всей отмеченной самобытности в творческой манере автора, явил общность в путях обновления романной формы, в специфике автобиографизма, в экспериментах с художественными пространством и временем, обусловленных онтологической весомостью категории Памяти. Художественное содержание "Других берегов" обращено и к постижению таинственной целостности бытия творца, личности в «вывихнутом» историческом времени.

Список использованной литературы.

1. Ссылки на текст В.В.Набокова даны с указанием страницы по изд.: Набоков В.В. Собр. соч.: В 4 т. М.,1990.Т.4.

2. Антошина Е.В. "Чужое слово" в прозе В.В.Набокова 20- 40-х годов. Автореф. канд. дис. Томск, ТГУ, 2002.

3. Ничипоров И.Б. Лирический роман Ничипоров И.Б. "Поэзия темна, в словах не выразима…".М.,1998

4. Кириллина О.М. Указ.соч.

5. Набоков В.В. <Рец. на:> "Современные записки". XXXVII В.В.Набоков: pro et contra. СПб, 1997.

6. Программно-методические материалы. Литература 5-11 классы. (составитель Т. А. Калганова). М., 1998.

7 . Программно-методические материалы. Литература 5-11 классы. (составитель Т. А. Калганова). М., 1998.

8. Программно-методические материалы. Литература 5-11 классы. (составитель Т. А. Калганова). М., 1998.

9. Русская литература XX век. 11 класс. Для общеобразовательных школ и школ гуманитарного профиля (под ред. Ю.И. Лысого). М. 2000.

10. В.В. Набоков. Москва. Издательство «Пресса». 1994.

11. Александров В. Набоков и “серебряный век” русской культуры Звезда. - 1996. - № 11. - С.216.

12. Газданов Г. О молодой эмигрантской литературе Вопросы литературы. 1993. Вып. III.

13. См.: Анастасьев Н. Феномен Набокова. М., 1992. Мулярчик А.С. Русская проза Владимира Набокова. М., 1997.

14. Аллой В. Из архива В.В. Набокова Минувшее. М., 1992. Вып. 8. С. 279.