Курсовая работа: Государственная власть

Введение

«Теория власти не создаётся для кого-то, кто не в силах ее разобрать, она не ждёт своего часа, чтобы стать практикой, она должна быть одновременно и теоретической моделью власти и наброскам стратегии конкретных политических действий»

Ж. Делёз

В современном российском политико-правовом процессе реформирование институтов государственной власти связано с поиском адекватных национальному опыту оснований правового порядка. Игнорирование собственных национальных традиций в юридической и политической науках привело к тому, что наука о государственной власти ориентируется на общие, универсалистские теории, в рамках которых исследование отечественной государственно-правовой материи с их историческими и национальными особенностями протекает по заранее заданным готовым схемам, «отрекаясь» от всего непонятного, нетипичного, специфического одним словом, от того, что не вписывается в узкие ортодоксальные (вестернизированные) схемы.

Еще в начале XX века русский юрист Н. А. Захаров писал, что «в области нашей юриспруденции мы можем отметить известную робость, известную пассивность в изложении основ нашей государственной власти: вся наша юридическая наука по преимуществу стремилась уложить нормы нашего строя в рамки теории, из этого выходила натянутость, а нередко и полная неопределенность... насильно натягивать эту перчатку иноземного определения на руку русской действительности только для того, чтобы втиснуть её в эту готовую, может быть, мастерски, но для чужой руки приготовленную форму»1 есть, по его мнению, следствие психологической зависимости и преклонения перед внешней стороной Запада, полнейшее обособление государственной науки от реальной жизни, от насущных требований и исторических задач.        

Так, столкнувшись с социальными противоречиями, русская политико-правовая мысль зачастую искала «чудодейственный эликсир», т.е. спасительные идеалы, образцы лучшего обустройства для своего отечества (как обычно радикальные!) и принципы построения и функционирования государственного организма. Этот образец идеала брался либо из далекой истории (определенный государственный период и свойственный ему уклад, который идеализировался и принимался как эталон для современной организации без учета ее специфики, современных целей и задач, например, славянофильство), либо, что чаще всего, искался на Западе, опить-таки без должного историко-культурного анализа возникновения и развития этих идеалов, адекватности их национальной почве и закономерностям институциональной эволюции например, (западничество). Причем считалось, чем точнее будут импортированы на отечественную почву западные политические и правовые институты, тем быстрее и эффективней будет результат.

Однако история, как всегда, неумолима, и построение «желаемого» всегда заканчивалось одним и тем же: отвлеченные идеалы, столкнувшись с реальным укладом жизни, властно-правовыми практиками вообще подрывали всю политическую и правовую ткань общества. Наконец, оказываясь у пропасти (отказ от прошлого и разочарование в будущем заманчивых идеалов), русское сознание начинало интуитивно тянуться к тому, что внутренне было ему присуще, к тем основам, которые нас скрепляли. Эта коллективная саморефлексия приводила, как обычно, к поиску основ национальной модели властвования и организации государственно-правового порядка, к поиску нравственных, духовных начал, которые, как метко замечал в свое время Г.В.Ф. Гегель, «выступают как основание нации, ... ее обоснование, которое удовлетворяет дух». Именно в этом поиске, по его мнению, есть та субъективная свобода нации, которая приводит к осмыслению действительности государственного устройства. Причем «намерение дать народу a priori пусть далее более или менее разумное по своему содержанию государственное устройство упускает из виду именно тот момент, благодаря которому оно есть нечто большее, чем порождение мысли... Народ должен чувствовать, что его государственное устройство соответствует его праву и его состоянию, в противном случае. - прозорливо отмечал Г.В.Ф. Гегель, - оно может, правда, быть внешне наличным, но не будет иметь ни значения, ни ценности»1 .

Не будет, наверное, большим преувеличением отметить, что в период массовых трансформаций политической и правовой жизни российское общество столкнулся с кризисом. итогом которого явилось осознание, как политической элитой, так и большинством граждан. что продолжение либеральных реформ но западным «идеальным» образцам в России невозможно. Оказалось, что формирование либерально-демократического государства и гражданского общества (в западном его понимании) никоим образом не связано с органичной тканью многовековой российской культуры. Изменение общественного сознания и повседневной жизни сверху, создание системы государственно-демократических институтов и рыночной инфраструктуры за столь короткое время породило в современной жизни дуализм, искажения и дисфункции базовых публично-правовых институтов. Получилось, что внешние «имитационные» действия и институциональный «макияж» полностью соответствуют западной моде, а сознание живет тем национальным духом, теми национальными привычками и стереотипами, которые, как бы ни старались реформаторы разных времен, до сих пор сохраняют традиционное ядро общества и его самоидентификацию.

Примечательно, что в начале XX в. известный юрист и философ Н.Н, Алексеев писал то же самое» только о своем времени: «В жизни нашей получилось поражающее несоответствие между юридической формой и бытом: усвоил западную юридическую форму, мы однако, не выработали соответствующей ей техники: в то же время, не вполне отрешившись от своих собственных форм, мы теряли постепенно все то положительное, что им было свойственно»1. Гегелевский тезис об «иронии истории» очередной раз подтверждается на российской почве.

Вообще, постсоветская история полна парадоксов и казусов. Так. недавние реформаторы, ранее настаивавшие на бескомпромиссном приятии либерально-демократической парадигмы развития российской государственности, спустя десятилетие утверждают обратное - необходимость преобладания в политической и правовой жизни общества традиционных, национально-культурных начал. Возникает ситуация, которую давно уже описал П.Е. Салтыков-Щедрин в одном из своих сатирических произведений, где один градоначальник начав объяснять глупому и неразумному народу прав человека, закончил тем, что объяснил им права Бурбонов...

Неудивительно в этом плане, что сегодня появляются фундаментальные работы, посвященные исследованию национальных основ государства и нрава, поиску национальных политических и правовых моделей, происходит историческая реконструкция прошлого идейного и практического опыта, «Теперь уже всем ясно, что успех современных преобразований во многом зависит or более иди менее удачно подобранной формулы, включающей прочную опору па позитивную историческую традицию и одновременный поиск средств нейтрализации негативных моментов прошлого»2. Все это как видится, имеет главную цель - осознание своей национальной самости и связанных с ней исторических перспектив. Итогом всех этих поисков должно стать построение всего политико-правового каркаса современного общества на основе устойчивых, прошедших апробацию историческим генезисом духовных основах национaльного мироощущения и национальной рефлексии. Справедливо в этом плане замечает академик И.Т. Фролов: «Политики думают, и современные, и те, что были раньше, что они определяют судьбу России. Но судьбу России определяет общая предопределенность её исторического развития. Судьба России вытекает из общих тенденций исторического развития, из тех идей, которыми насыщено общество, насыщена русская культура (символов, которые не дают забыть об её нравственном духе)... то, что происходил у нас в идейной и политической плоскости, невозможно понять без обращения к историческим корням»1. Именно в прикосновении к вечному конкретные политико-правовые формы приобретают свою обоснованность и устойчивость, говоря привычным языком высшую форму легитимности институционального порядка.

Настоящее монографическое исследование ставит своей целью наметить теоретический и практический переход от построения и изучения исключительно идеализированных институциональных проектов трансформации отечественной системы государственной власти, моделей и техник властно-правовых отношений к рассмотрению специфики разновекторных политических и юридических процессов в развитии российского социума. В работе показывается, что осмысление специфики и эволюции отечественной государственной власти зависит от обнаружения се «образа» в национальном самосознании, специфики мыследеятельности субъектов, особенностей политико-правовых проблем, стоящих перед обществом на конкретном историческом отрезке времени. Причем анализ стиля государственно-правового мышления определенной, эпохи возможен, только в рамках комплексного подхода, совмещающего исследование как гносеологических (как воспринимаюсь и познавалась государственная власть в ту или иную эпоху - концептуальная практика) и морфологических (социально-политическое строение и институциональная форма) проблем, так и практических (как осуществлялась, посредством каких техник и способов государственная власть в ту или иную эпоху - властно-управленческая практика), Конечно, в рамках одною монографического исследования невозможно отразить всесторонне и комплексно существующие и преемственно воспроизводящиеся особенности властно-правовых отношений, закономерностей институциональной трансформации отечественной системы системы государственной власти. Скорее всего, данный труд следует расценивать как поиск теоретико-методологических ориентиров познания государственной масти в конкретном геоюридическом и геополитическом пространстве. Актуальность и востребованность подобных исследовательских программ более чем очевидна. Действительно, вслед за известным российским историком и политологом Ю.С. Пивоваровым. Следует признать, что отечественная юридико-политическая наука до сих пор не выработала теоретических принципов и методологических приемов реконструкции национального властно-правовой мыследеятельности, до сих пор специфические закономерности эволюции публично-правового взаимодействия в системе личность-общество-государство анализируются сквозь призму чуждой, не вполне ясной и осознанной научным сообществом, западноевропейской терминологической системы. Отсюда нередко возникают нестыковки, теоретические путаницы, игнорирование факторов и доминант в правовой политики государства, оказывающих существенное, а иногда и решающее значение на институционально-властную конфигурацию, официальное и неофициальное (теневое) взаимодействие между различными институтами и структурами воплощается одновременно объективно в виде специфических структур и механизмов и «субъективно» или, если хотите, в головах людей, в виде мыслительных структур, категорий восприятия и мышления. Реализуясь в социальных структурах и в адаптированных к ним ментальных структурах, учрежденный институт заставляет забыть, что он является результатом долгого ряда действий по институционализации и представляется со всеми его внешними признаками естественности». Подобная исследовательская интенция изучения государственной власти была свойственна и многим русским философам и юристам. Так, например, в начале XX века Н.А. Захаров писал, что «понятие о верховном главенстве царской власти росло веками, вот почему самодержавие можно вычеркнуть из основных законов, самодержец может от него отречься сам, но это будет актом односторонним; чтобы это понятие исчезло, необходимо изгладить его еще и из сознания и действия народного».

Дискурс государственной власти

В современной теории государства и права, как и во всей юридической науке, в свете вполне ощутимых стремлений ряда исследователей к методологическому обновлению собственных интеллектуальных изысканий вполне оправдана ситуация поиска адекватной аналитики изучаемых явлений, процессов, событий. Десятилетие "конструктивного хаоса", царящего в 90-х гг. в гуманитарной сфере, явно спровоцировало данные тенденции. Целая эпоха методологической и идеологической стабильности, наблюдаемая, в том числе и в политико-юридическом познании, давящего на умы монизма, если и не прекратилась вовсе, то уж по крайней мере прервалась, возможно, временно отступила. Конечно, рецессию диалектико-материалистической теории и определяемых ею концептуальных подходов к решению государственно-правовых проблем можно оценить по-разному, и абсолютно правы авторы, стремящиеся выявить не только исключительно позитивные моменты, связанные с отказом от многих канонов прежнего метода, они, бесспорно, имеют место в современной юриспруденции, но и обращающие пристальное внимание негатив. Например, не секрет, что отечественная историко-правовая наука в лице многих ведущих школ "не обнаружила" явной методологической ценности в цивилизационном подходе - историко-морфлогических построеинях О. Шпенглера, его реквиеме по Западу (как это было не так давно отмечено на одной из международных конференции, проводимых российским историко-правовым oбществом), в теоретическом мистицизме А. Тойнби - и продолжает рассматривать его не более чем увлекательное чтиво, достаточно полезное для расширения кругозора. В этой связи отказ от работающих в руках российских историков-правоведов методов равносилен отказу от методологии вообще, переходу к обычному «фактокопательству». То же самое можно сказать н о других направлениях юридической мысли, в частности об общей теории нрава и государе цивилистики и др., в рамках которых далеко не всегда целесообразно стремиться использовать, вновь обретенные в настоящее время (филосовско-эвристическиские конструкции). Однако, нельзя отмахнулся и от очевидного - отечественная правовая наука сейчас, в переходном (в теорико-методологичском плане) состоянии развит действительно открыта для обмена идеями и опытом, способна вести диалог со всем полем гуманитарной мысли, причем не только современной (зарубежной или российской), но и «путешествовать во времени», открывая или заново открывая как иностранные, так и собственные интеллектуальные шедевры, обретая утраченное.

Довольно длительный период времени наше правоведение было охвачено "онтологической болезнью", т.е. занято социологической регистрацией правовых событий, их анализом и частнонаучным обобщением. В рамках последнего и выстраивалась определенная логика - поиск тождества между правовыми понятиями, принципами, идеалами (многие из которых введены, но пока еще не осмысленны) и правовым сознанием посредством правовой практики. Именно этот по-своему важный и значимый духовно-практический период развития науки привел к осознанию того, что теория права (чтобы двигаться вперед) вынуждена обратится к познанию своей самости, собственной эвристической практики и результатов. Как пишет, например Д.А. Керимов, в любой науке "... периоды, характеризующие накоплением преимущественно онтологического материала, неизбежно сменяются периодами его гносеологического осмысления, обобщения и систематизации"1. Значимость этих этапов более чем очевидна: они позволяют не только разобраться и привести в порядок саму основу правовой науки (ее методологию н "процедуру рационализации"), но и дают возможность обогатить весь се фундамент новым содержанием и инструментарием, вобрав в себя различные достижения науки в иных отраслях гуманитарного знания.

В этом ракурсе весьма актуально рассмотрение проблемы власти, так как данный социальный феномен, равно как и другие (например, право, государство, правосознание), служит объектом междисциплинарных исследований, что способствует диалогу и взаимообогащению ряда общественных наук. Более того, в новом взгляде на социальные явления острее всего нуждается и сама общая теория государства и права: в отечественном правоведении особенно в последние годы достаточно очевидно проявляется стремление к поиску простых ответов на очень сложные вопросы.

Например, наиболее распространено следующее определение власти: это отношения господства и подчинения, при которых воля и действие одних лиц (властвующих) доминирует над волей и действиями других лиц (подвластных). Государственная власть - это концентрированное выражение воли правящих социальных групп. Проблема, казалось бы, ясна и прозрачна. Однако даже поверхностный анализ существующих в современной России властных практик, по крайней мере, ставит под сомнение предыдущие утверждения. Кто подлинный субъект государственной власти? Народ, парламент. Президент... Последний в послании Федеральному Собранию РФ прямо заявил, что «органы местного самоуправления часто осуществляют функции органов государственного управления» или «в стране вообще формируется своего рода теневая юстиция». В этих условиях по неволе теряешься по поводу определения подлинных субъектов государственной власти (субъектов властвования), перестаешь доверять привычному пониманию ее природы. Поэтому на первый взгляд довольно ясное понятие, сложившиеся в рамках теории государства и права, при глубоком, обстоятельном изучении открывает бездну не понятного. «Тайна сия велика…».

Кроме того, как справедливо полагает А.Ю. Мордовцев, каждое политико-правовое явление и процесс имеет свое человеческое, оно «всегда исторично и культурно, оно не может быть измерением вообще, универсальным, глобальным, схематичным, юридический мир всегда национален и цивилизационен, формируется и существует только в определенном временном и геополитическом (геоюридическом) континуумах»1. В свою очередь, для того, чтобы раскрыть сопряженность теории и практики, выявить историческое значение и (функций того или иного политико-правого феномена, понять его как одну из форм мысли и деятельности людей, необходимо предложить «новые» понятия, «новые» интегральные подходы учитывающие многообразие факторов, определяющих возникновение, становление, развитие и характер политических и правовых феноменов 2.

Одним из таких понятий, которое предлагает комплексное исследование политических и правовых феноменов с привязкой к исторической и культурной ситуации является понятие - «дискурс». Дискурсивная стратегия исследования становится сегодня методологическим ориентиром 3 в процессе исследования, он стремится: соединить в своем анализе, как инвариантные стили мышления, так и инновации, вносимые определенным историческим временем и контекстом, позволяет «стянуть» теорию и властно-правовую практику. Однако, применяемое достаточно часто в гуманитарных исследованиях понятие дискурс, и в частности в анализе политико-правовых явлений, часто нагружается совсем разными смыслами, придающими ему или «идеологическую» коннотацию, или вообще порой нивелируют его эвристическую значимость. Так уж случилось, что сегодня в условиях теоретического и методологического плюрализма до сих пор нет устоявшегося, четкого и общепринятого определения данного понятия, однако этот факт, как видится, и послужил такой широкой популярности и востребованности, которую этот термин обрел за последние десятилетия. Так, сам термин «дискурс» или скорее его смысловое ядро, стал той методологической «единицей», которая позволила пойти в разрез с традиционными Термин дискурс (произошёл от лат. discere - блуждание, в последствии discursus - рассуждение, речь, аргумент) начал широко применялся в средневековье в качестве прилагательного, которое характеризовало логичность и аргументированность высказывания (сделанное в определённом порядке) о мире вещей. Так, средневековые логики под термином «discursus» понимали действие рассудка, когда он направлялся or известного к неизвестному, строя (правильное) умозаключение. В этом контексте дискурсивность означало логическую ясность, т.е. безошибочную последовательность понятий и их связь в процессе познания. Таким образом, смысловое пространство дискурсивности. используемое почти до н. XX века, следует охарактеризовать как рассуждение, состоящее из последовательного ряда логических звеньев, из которых каждое зависит от предыдущего и обуславливает последующее.

Как видно, термин дискурс (дискурсивность) вплоть до XX века носил чисто предикативный характер, однако, начиная с XX века ситуация меняется: он приобретает самостоятельность, оформляясь как философская категория. В этой связи можно отметить следующее: исходи из того, что природа познания сугубо социальна и соответственно методологические предпочтения зависят от мировоззренческого контекста, то дискурс в середине прошлого века приобретает совсем другие смысловые оттенки, но выводимые из ранее вложенных значении этого слова. Несомненно, это было вызвано тем, что данное понятие наиболее адекватно передавало ннтенциональную направленность в научном осмыслении действительности. Как замечает английский историк, философ Р. Дж. Коллингвуд: «мы постоянно нуждаемся в относительно новых словах для относительно новых вещей: в словах, которые могли бы показать новые аспекты, новые различия, новые связи в знакомых предметах; и даже не столько новые, сколько недостаточно понятые ранее... терминология должна обладать тон экспрессивностью. той подвижностью, той зависимостью от контекста, которые являются критерием литературного употребления слов в противоположность техническому употреблению символов... Не стоит надеется, что какое-либо слово всегда должно обозначать один предмет, то есть не претерпевать изменения смысла, он должен быть готов к тому, что научная терминология, подобно самому языку, всегда находится в процессе развития»1. Условно можно выделить три основные традиции (американскую, французскую и немецкую), которые так или иначе связаны с дискурсивным исследованием социальных, и в частности политико-правовых, феноменов.

Так, в начале XX века американский лингвист 3. Харриса в своей работе «Дискурс анализ» стал весьма широко применять термин: дискурс. Основываясь на его (дискурса) латинском переводе, а также под влиянием работ Л. Витгенштейна исследователь придает этому понятию лингвистическую коннотацию, использует дискурс как методологический инструмент, предназначенный для анализа логики построения отдельных предложении и даже текстов, работа Харриса была переведена на французкий язык. Удачно вписавшись в умонастроение французкой интеллигениции, дискурс становится главным методологическим инструментом для объяснения и анализа языковой и речевой практики в той или иной коммуникативной ситуации. Кроме того во французской традиции дискурс приобретает философское содержание, он понимается как высказывание о бытии, которое зависит от «места» и «субъекта» высказывания1.

Первоначально понятие дискурса, в рамках этой традиции, связывалось в основном также с текстом, языковой практикой, а дискурсивный анализ с исследованием языковых структур (т.е. утверждалось, что социальная жизнь структурирована как язык, а язык понимался в данном случае как код коммуникации)2. Затем, дискурс стал восприниматься более шире, он стал отражать историчность или тотальную политичность (французские ученные, отказавшись от вечных вопросов философии, стали высвечивать вопросы более практического плана: об исторической актуальности и политической ангажированности)3. В результате в рамках дискурсивного исследования ученые пытались уяснить определённые правила и логику построения тех или иных рассуждений и в целом схватить конкретную форму сознания, языкового кода (языкового Мышления), определённую сетку социальных отношений и стратегий.

Перенесение, и соответственно содержательную переплавку, понятия дискурса в политико-правовую материю осуществляет М. Фуко. В своих научных исканиях французский философ обращается к истокам формирования явлений, к скрытой логике их развития, которая в то или иное время побуждала, а то и принуждала скачать о каком либо социальном явлении нечто определённое (т.е. делало его объектом научного познания) и далее он двигалась к условиям, формирующим эту логику. Дискурсивный анализ Фуко предполагает рассмотрение набора властных практик и иных связанных с ними практик, в которые вовлечены представители определенного социума. Эти практики - политические, юридические, экономические, информационные - задают фон, условия возможности, понимания различных высказываний, актов, доктрин и событий. Сам Фуко утверждает, что целью его дискурсивного анализа являются «практики... понимаемые здесь как место, где сказанное и сделанное, применяемые правила и приведенные оправдания, спланированное и принятое за данность плавятся или переплетаются».

В силу этого Фуко и анализирует условия возможности существования того или иного политико-правового явления (например, государственной власти, право) в определенных социальных конфигурациях практик, которые вводят и актуализируют то или иное Событие в человеческом бытие. В рамках французской традиции Фуко высвечивает социальный контекст существования и пере плетенке Слов и Дел. Так, например, говоря о государственной власти, он настаивает на том, что это лишь абстрактное понятие, которое можно обозначить как общее имя для дискурса, за которым скрывается устойчивая конфигурация властных практик.

Конечно, методологическая направленность М. Фуко до сих пор Остается предметом широких дискуссий, но одно не вызывает никаких сомнений - стремление выявить условия формирования и существования (осуществления) различных социально-правовых и политических феноменов: власти, права, управления, наказания, содержание которых трансформируется и во времени, и в пространстве, порой кажется просто неуловимыми..

Следует также отмстить, что дискурс в концепции Фуко имеет два разных смысла: с одной стороны, «публичный», декларируемый» идея и содержание которого культивируется и контролируется в социальной практики, с другой, - «скрытый», выступающий в качестве реального состояния, дел реконструкцией и анализом которое занимается исследователь. Причем, с целью реконструкции «скрытого» дискурса он рассматривает (проблематизирует) современным конфигурации практик, а затем описывает историю их становление или как выражается сам философ: «я отталкиваюсь от проблемы в тех терминах, в которых эта проблема ставится сегодня, и пытаюсь написать ее генеалогию; генеалогия означает, что я веду анализ, опираясь на сегодняшнюю ситуацию... т.е. это, значит, написать историю настоящего»1. Кроме того проблематизируя существование (осуществление) того или иного политико-правового феномена М. Фуко приходит к тому, что появление дискурса связанно не столько с социальным навязыванием, сколько с процессами самоорганизации1, в рамках которых происходит упорядочивание и структурирование общественной жизни (т.е. вытеснение хаоса и неопределенность из человеческого миросозерцания). Причем этот процесс организации (схематизации) социальности всегда опирается не столько на добытые знаниях, властные стратегии, сколько на ментальные характеристики общества, его идеалы, образы порядка, справедливости и т.п. Можно резюмировать, что дискурс рассматривается во французской традиции, как отмечает академик А.П. Огурцов, «не просто как определенная форма выражения, а как речевая коммуникация, речевая деятельность и более того, как символическая практика вообще... Дискурс трактуется как сложная амальгама речевых актов, их интерпретаций, объектов. различных модальностей символического выражения, понятий, методов, стратегий стилей и др.»2.

И, наконец, в немецкой традиции понятие дискурс в политико-правовых исследованиях использовали в основном Х. Гадамер и Ю. Хабермас. Так, Х. Гадамер использовал дискурс для постановки вопроса об условиях возможности понимания. Он утверждал, что основной механизм формировании опыта заложен в языке, которые задает исходные (априорные) схемы человеческой ориентации в мире, предваряя его отражение в понятиях3. В свою очередь Ю. Хабермас под дискурсом понимает особый, идеальный вид коммуникации, осуществляемый в максимально возможном отстранении от социальной реальности, традиций, авторитета. коммуникативной рутины и т.п. (в этой теоретичности и идеальности его главное отличие от французской школы)4. Теоретическая значимость дискурса для Хабермаса, является более важной, в отличие от его практической составляющей. Только «правильно» выстроенный идеальный, теоретический дискурс, по его мнению, позволит в дальнейшем и изменить политико-правовую практику, а несовершенная и постоянно изменчивая социальная практики должна быть подчинена «идеальному политическому дискурсу», только так, по его мнению, можно достичь в реальной общественной жизни политико-правовых ценностей и идеалов1. Таким образом дискурс по Хабермасу имеет своей целью критическое обсуждение, обоснование взглядов и действий участников коммуникации, равно как и представляет определенный идеальный проект, «набросок процедур» которые необходимо соблюдать. Одним словом его мысль двигается сверху - вниз (от идеала непосредственно к практике), чтобы создать макро-политические идеалы коммуникативного действия участников.

Обобщая выше рассмотренные подходы отметим, что в дискурсивном исследовании мы отвлекаемся от бесконечного множества проявлений данного объекта, а делаем акцепт на истоках, способах и моделях его конструирования, логике развертывания и т.п. В этом смысле дискурс включает в себя две стороны: первая - это динамическая, вписанная в определенный исторический контекст, вторая - его статическая, результаты, события, знаковые и символические производства.

Итак, покидая арену споров связанных с пониманием термина дискурс и его методологической значимости, постараемся дать основные, значимые для политико-правовой области, и в частности для нашего исследования, понятия дискурса.

В философском смысле, дискурс следует, с нашей точки зрения понимать как условие (языковое, коммуникативное, историческое), которое раскрывает и актуализирует бытие для субъекта, как особый «фон»», контекст существования реальных феноменов. Дискурс, таким образом, это особый стиль мышления, действия и высказывания о бытие, характерный для определенной социокультурной среды, содержащий особую систему объекта и потребностей, когнитивных готовностей и аксиологических знаний В политико-правовом смысле, дискурс, это контекст, особая логика порождения и функционирования коммуникативных практик и стратегий, это не только специфический арсенал «инструментов» политико-правовой деятельности (языковые, символические, институциональные и др. структуры), но и социокультурная обусловленность, закономерность их существования и развития. Дискурс позволяет увидеть культурный фон, т.е. рассмотреть влияние социальных, идеологических, политических, правовых, религиозных и прочих факторов на формирование конкретных социальных закономерностей и их воплощение в реальной практике.

Определение понятия государства

Определить общее понятие государства, которое бы отражало все признаки и свойства, характерные для всех его периодов в прошлом, настоящем и будущем, невозможно. Разнообразие условий, в которых существовали, существуют и будут существовать государства на разных этапах развития, выявляет множество особенностей и специфических черт, не присущих другим государствам. Вместе с тем государство обладает набором признаков, которые проявляются на всех этапах его развития. В совокупности они позволяют дать следующее определение государства: государство — это единая политическая организация общества, которая распространяет свою власть на всю территорию страны и ее население, располагает для этого специальным аппаратом управления, издает обязательные для всех веления и обладает суверенитетом.

Понятие государства на разных исторических этапах развития трактовалось по-разному. Аристотель считал, что государство — это сосредоточение всех умственных и нравственных интересов граждан. А для Цицерона государство было союзом людей, объединенных общими началами права и общей Пользой.

Заслуживает внимания то, как определяли понятие государства русские юристы. Н.М. Коркунов, например, говорит о государстве как об «общественном союзе; представляющем собою самостоятельное, признанное принудительное властвование над свободными людьми»1.

Как соединение людей под одной властью и в пределах одной территории трактует государство Г.Ф. Шершеневич2. Для Л. Гумпловича государство — «естественно возникшая организация властвования, предназначенная для охраны определенного правопорядка»3

Итак, подавляющее большинство мыслителей прошлого рассматривали государство в основном с социологической точки зрения, но несмотря на это, предпринимались попытки дать ему юридическое определение. Например, Г. Еллинек считал, что государство — особое общественное образование и особое правовое явление. По его словам, это целевое единство Гегелевское понимание государства базируется на его общей философской системе, трактующей государство как порождение особых духовных начал человеческого бытия: «Государство есть действительность нравственной идеи — нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциональная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она знает»2

Марксистско-ленинская наука определяет государство исходя из его неизменной классовой природы. Ф. Энгельс и К. Маркс рассматривали государство как аппарат угнетения одного класса другим3. a В.И. Ленин — как машину подавления одного класса другим4.

Многообразие взглядов на государство обусловлено преже всего тем, что само государство представляет собой чрезвычайно сложное, многогранное и исторически меняющееся явление. Научность этих взглядов определяется степенью зрелости человеческой мысли в тот или иной период развития общества, объективностью методологических подходов к изучению государства.

Основные признаки государства

Материалистический взгляд на государство выделяет те особые, исторически присущие этой форме общественной организации свойства, которые позволяют ему выполнять функции власти в обществе, не связанном естественными узами родства, общностью собственности и коренных интересов. К ним относятся следующие признаки (рис. 1).

Рис. 1. Основные признаки государства

Характерным признаком всех догосударетвенных форм общественного устройства была неопределенность территориальной организации. Границы территории родоплеменной общины были весьма условны, что порождало постоянные конфликты между соседними общинами. Что же касается государства, то его отличает наличие четко определенных внешних границ и внутреннего административно-территориального, национально-территориального или сеньорального деления. Установление такого деления обусловлено задачами управления территорией государства, сбора дани и удержания в повиновении населения страны.

Государство объединяет своей властью и защитой всех людей, населяющих территорию данной страны, независимо от их принадлежности к какому-либо роду или племени. Это означает, во-первых, что государство имеет собственную территорию, определяет и охраняет свои границы, защищает ее от нападения извне. Во-вторых, у постоянного населения данной территории (страны), как правило, существует устойчивая связь с государством в виде подданства или гражданства. Оно пользуется защитой государства как внутри страны, так и за ее пределами. Территориальные пределы государственной власти распространяются и на находящихся в стране иностранцев, и на лиц, у которых нет гражданства (подданства). Однако их правовое положение регулируется особыми нормами права.

Можно возразить, что государство не защищало рабов от произвола господина Это в основном верно, хотя не абсолютно. Раб не был субъектом рабовладельческого права, поскольку рассматривался им в качестве «говорящего орудия» — вещи. Однако власть государства на рабов, несомненно, распространялась.

При родовом строе власть осуществлялась самими общинниками, участвовавшими вместе со всеми а труде, ведении добывающего хозяйства. Управление делами общины не было закреплено за определенным слоем людей, не составляло чьей-либо профессии. Оно производилось лицами, выбранными членами общины, рода в соответствии с их заслугами. Функции управления не составляли «должности», а осуществлялись в силу доверия и авторитета членов общины. Органы власти родового строя не обладали и выделенными для них средствами и аппаратом принуждения. Их решения, в том числе наказание или принуждение силой, выполнялись самими членами рода.

В отличие от подобного устройства для государства характерно возникновение и наличие, по выражению Ф. Энгельса, особой публичной власти, выделенной из общества и не совпадающей с населением страны1. Иначе говоря, государство наряду с органами, издающими законы, выносящими решения и отдающими приказы, обязательно обладает особым аппаратом управления (учета, исполнения, контроля и надзора), а также особым аппаратом принуждения (и защиты общества), выделенными из общества, существующими для выполнения этих ставших специфически государственными функций. Публичная власть состоит из отрядов вооруженных людей (армии и полиции), из тюрем, судов и других принудительных учреждений, из аппарата чиновников, занимающихся специально управлением людьми и подчинением их чужой воле. Она составляет самый существенный, неотъемлемый признак государства даже там, где его становление происходило во внешне сохраняющихся формах родового строя в виде сельской общины и ее органов.

Для содержания публичной власти стали необходимыми средства, которые возникшее государство собирало в виде обязательных сборов с граждан — налогов и податей. Такие сборы средств на нужды управления не были известны родовому строю, где не существовало особого аппарата управления и подавления, где каждый участвовал и в управлении, и в производстве материальных благ. Поэтому дань, налоги, сборы, государственный долг — все это признаки государственной власти.

Важнейшим признаком государства, отличающим его от иных форм общественной организации, служит суверенитет. Государственный суверенитет означает самостоятельность, независимость государства в осуществлении им своей политики как в пределах собственной территории, так и в международных отношениях при условии не нарушения суверенитета других государств.

Вместе с тем, поскольку государство не всегда было централизованным единым царством или республикой, суверенитет, например, феодального государства в Средние века выглядел иначе, чем в период абсолютизма и в современную эпоху. Верховная власть монарха была по отношению к княжествам и герцогствам больше номинальной, а их вассальная зависимость от короля или царя — весьма относительной. Примером могут служить взаимоотношения Великого Московского княжества с Новгородом и Тверью в XIV—XV вв., французских королей с' герцогством Бургундским в XV—XVI вв. власть государственный политический легитимность

Последним признаком, отличающим государство от догосударственных форм общественной организации, является издание правовых норм. Под правом понимаются общеобязательные правила поведения, санкционированные государством и закрепленные в виде законов, судебных решений и других актов государственной власти. Характерными признаками права, отличающими его от иных норм общественной жизни (норм морали, обычаев, традиций), служат общеобязательный характер его предписаний, распространение на неопределенный круг субъектов, а также санкционирование его норм государством.

Отличительные признаки государственной власти

Аппарат публичной политической власти

Важнейшим признаком государства является наличие аппарата публичной политической власти. Сущность данного института заключается в сосредоточении властных полномочий в руках профессиональных управленцев, выделение которых в относительно состоятельную группу есть не что иное, как четвертое крупное разделение труда. В этом смысле следует признать весьма точным утверждение Ф. Энгельса о том, что «существенный признак государства состоит в публичной власти, отделенной от массы народа»1.

Аппарат государственной власти как организация, осуществляющая деятельность в сфере социального управления, обладает публичным характером – властные предписания, принятые от имени государства, одинаково обязательны для всех членов сообщества, независимо от того, принимали они непосредственное участие в подготовке и принятии этих предписаний или нет. Более того, не имеет значения внутреннее отношение (согласие или несогласие) субъекта к устанавливаемому от имени государства общезначимому правилу поведения, действенность которого гарантируется всем государственным механизмом (в том числе и механизмом принуждения) и которое санкционируется государством (за нарушение установленного предписания предусматриваются адекватные причиненному вреду меры юридической ответственности).

Деятельность государственной власти направлена на реализацию важнейших функциональных полномочий государства в правотворческой, правоприменительной, правоохранительной и надзорно-контрольной сферах. Таким образом, государственную власть от иных властных структур внутригосударственного и международного характера отличает монопольное право на законотворчество, правосудие, государственное принуждение.

Механизм государства и государственной власти

Любая государственная власть реализуется в тех или иных организационных формах. Совокупность последних и составляет механизм государственной власти. Центральное место в механизме государственной власти занимает государственный аппарат,; включающий в себя совокупность органов государственной власти, тот особый слой людей, которых можно назвать государственными чиновниками или служащими и которые осуществляют профессиональную деятельность по обеспечению исполнения полномочий государственных органов.

Наряду с государственным аппаратом в механизм государственной власти включаются и некоторые формы непосредственной демократии (референдумы, выборы и т.п.), т.е. формы реализации государственной власти непосредственно населением.

Механизм государства состоит из особого разряда людей, реализующих функции государства. Это система государственных органов и учреждений, связанных иерархической соподчиненностью и правомочных совершать действия, составляющие монополию государства. Наконец, для обеспечения выполнения возложенных на него функций он располагает необходимыми организационными и материальными средствами, в том числе и «вещественными придатками» для принуждения в случае необходимости к исполнению велений государства.

Механизм государства, как и механизм государственной власти, представляет собой, таким образом, материализованное, непосредственное существование самого государства, это реальная организационно-материальная сила, располагая которой государство властвует.

Решающую роль в механизме государственной власти играют государственные органы. Именно они специально образуются для осуществления государственной власти. Особенностью государственных органов является то, что они обладают такими средствами и возможностями, которых не имеет никакая другая организация, а именно государственно-властными полномочиями.

Последние необходимы для эффективного выполнения государством своих функций. Государство, действуя через свои органы, возлагает на них определенные обязанности ц соответствующие права. Полномочия — это и есть соединение юридической обязанности органа с его правом. У государственного органа не существует прав в чистом виде, это не какие-то его привилегии, они возникают лишь в связи с необходимостью для данного органа выполнять возложенные на него обязанности. Более того, каждое конкретное право государственного органа выступает одновременно и в качестве его обязанности. Таким образом, существует принципиальное различие между субъективными правами гражданина и правами (полномочиями) государственных органов, поскольку для последних возможное поведение есть одновременно и должное поведение.

Помимо наличия у государственного органа государственно-властных полномочий к его основным чертам можно отнести следующие: орган образуется в установлением государством порядке; он уполномочен государством осуществлять задачи и функции последнего: он действует в установленном для него государством порядке; органы государства являются частями единого государственного аппарата.

Каждый орган государства, наконец, характеризуется наличием определенной компетенции (кругом вопросов его ведения и Совокупностью полномочий, взятых вместе), структуры, кадрового состава.

Теория разделения властей в государстве

В основу советской концепции государственной власти были положены взгляды К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Левина, которые рассматривали государственную власть в качестве «работающей корпорации, в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы». В России принцип полновластия трудящихся предполагалось воплотить в форме полновластных и единовластных советов, в работе которых происходит «слияние управления с законодательством». Таким образом, государственная власть понималась как единое целое; систему государственных органов должны были возглавить, полновластные советы.

Долгое время теория разделения властей рассматривалась советской наукой исключительно как буржуазная (реакционная), как «нелепость вроде квадратуры круга» и по этой причине отрицалась. Государственная власть, реализуемая как единое целое (здесь и единая компетенция советов и их органов), с необходимостью приводила к абсолютному доминированию исполнительной (партийно-административной) власти и ее аппарата, сосредоточению в последнем всех функций государственной власти (законодательной, исполнительной, судебной) и в конечном счете к диктаторской узурпации власти особым слоем людей. Сказанное не означает, что рассматриваемая концепция отрицает необходимость разделения труда, функций между различными органами государства. Но это именно «прозаическое деловое разделение труда», которое приводит к формированию различных групп органов.

Механизм государственной власти требует комплексного, системного исследования, что означает необходимость рассмотрения его составных элементов (институтов) не только в их взаимосвязях и взаимоотношениях (статика), но и в процессе функционирования (динамика). Можно ли говорить о целостности механизма государственной власти? Ответ на этот вопрос далеко не прост. Представляется возможным говорить о целостном механизме государственной власти и в тоталитарном, и в демократическом государстве, т.е. способ взаимосвязи между элементами (институтами) механизма государственной власти может быть различным, но обеспечивающим его целостность и единство. В то же время понять то качество, которое объединяет элементы (институты) в единое целое, нельзя, анализируя только эти элементы, оставаясь в рам- ках (пределах) механизма государственной власти. Необходимо выйти за указанные рамки, пределы во внешнюю окружающую среду — политическую систему, гражданское общество — и исследовать роль, назначение механизма государственной власти в этой среде. Изменения внешней среды, роли и назначения в ней механизма государственной власти должны вести к изменению способа взаимосвязи между элементами (институтами) механизма государственной власти, и наоборот. В противном случае теряется целостность последнего (это и наблюдается в механизме российской государственной власти).

Современное правовое государство призвано обеспечивать не просто формальную законность, но и справедливость, «основанную» на признании и полном принятии высшей ценности человеческой личности и гарантируемую учреждениями, образующими структуры, обеспечивающие ее наиболее полное выражение» (п. 2 Документа Копенгагенского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ). К элементам справедливости относятся: свободные периодические выборы; представительная по своему характеру форма правления, при которой исполнительная власть подотчетна избранным законодательным органам или избирателям; обязанность органов государственной власти соблюдать конституцию и действовать совместимым с законом образом; четкое разделение между государством и политическими партиями; деятельность исполнительных и судебных органов в соответствии с системой, установленной законом; вооруженные силы и полиция под контролем гражданских властей и подотчетны им; закон — гарантия прав человека и его основных свобод, соответствующих обязательствам по международному праву и др.

Элементом (ячейкой) механизма государственной власти является субъект (носитель) государственной власти. Элементы механизма различным образом объединяются, формируя институты (органы, формы непосредственной демократии и т.д.). Это государственные институту, и поэтому в них не включаются институты гражданского общества. Чтобы стать государственной, политическая власть должна стать публичной, т.е. политической волей, отряжающей господствующие в обществе социально-групповые интересы. Ей должен быть придан общеобязательный, юридически закрепленный характер. Политическая воля должна быть проведена через нормы права, установленные государством.

Институты государственной власти формируются на основе разделения властей — структурообразующего и функционального принципа рациональной организации и контроля. Данный принцип имеет давнюю историю. Вот как его формулировал в 1748 г. французский просветитель Монтескьё: «Политическая свобода объекта представляет собой уравновешенность ума, возникающую из понимания, которое каждая личность имеет о своей безопасности. Для того чтобы иметь эту свободу, требуется, чтобы правительство было органиэовпно таким образом, дабы люди не боялись друг друга.

Когда законодательные и исполнительные силы объединены в одном и том же человеке или в одном и том же органе магистратуры, то свобода невозможна, так как могут возникнуть опасения, что тот же самый монарх или сенат сможет ввести тиранические законы, использовать их тираническим образом.

Опять же свободы быть не может, если судебная власть не разделена с законодательной и исполнительной. Если она объединена с законодательной властью, жизнь и свобода субъекта будут подвержены произвольному контролю, судья тогда превращается в законодателя. Если она объединена с исполнительной властью, судья может поступать со всей ожесточенностью угнетателя»1. Наиболее полное и последовательное отражение данный принцип нашел сначала в конституциях штатов (Вирджнии — в 1776 г., Массачусетса — а 1780 г. и др.), а затем и в федеральной Конституции США в 1787 г. Разделение властей представляет собой гораздо большее, чем проси» обеспеченно разделения государственных органов. Разделение властей должно сопровождаться системой сдержек и противовесов. Джеймс Мэдисон — главный «архитектор» Конституции США — говорил, что до тех пор, пока органы государственной власти «не будут связаны и переплетены до такой степени, чтобы предоставить каждому из органов конституционный контроль над другими, максимально требуемый уровень разделения, как сущность свободного правительства, никогда на практике не сможет быть организован надлежащим образом».

В классическом варианте (в качестве такового можно рассматривать, например США) механизм государственной власти представлен парламентом, президентом и органом конституционной юрисдикции. Конституция США (ст. 1) наделяет парламент (Конгресс) не вообще законодательной властью, но строго определенными, а значит, ограниченными полномочиями. «Конгресс не должен издавать ни одного закона, относящегося к установлению религии или запрещающего свободное исповедание оной либо ограничивающего свободу слова или печати либо право парода мирно собираться и обращаться к правительству с петициями об удовлетворении жалоб» (поправка 1). «Действие привилегии приказа habeas corpus не должно приостанавливаться... не должны приниматься законы ex post facto» (раздел 9 ст. 1) — таковы некоторые нормы Конституции, прямо ограничивающие законодателя.

Внутри Конгресса также предусмотрена определенная система сдержек и противовесов.

Смысл учреждения верхней палаты (Сената) наряду с нижней (палатой представителей) состоял в рассматриваемом плане в том, чтобы первая сдерживала популистские настроения народных представителей в нижней палате, предохраняла Конгресс от быстро и стихийно меняющегося общественного мнения. В то же время именно палата представителей имеет исключительное право возбуждать импичмент — процедуру привлечения к ответственности должностных лиц федеральных органов власти (кроме военных ведомств), совершивших правонарушения пли проступки. Выборы палат Конгресса или Президента являются раздельными и не совпадающими по времени.

Важной гарантией независимости и целостности Конгресса как законодательного органа является свобода парламентских речей и прений, иммунитет депутатов от ответственности за выступления в Конгрессе. Организационное разделение различных ветвей власти запрещает совмещение должностей в законодательных (нельзя быть также членом верхней и нижней палат одновременно), исполнительных и судебных органах. Заметим, что согласно разделу в ст. 1 Конституции США члены Конгресса не вправе занимать те гражданские должности в федеральных государственных органах, которые были созданы законом Конгресса, принятым во время действия их мандата, или по которым были в это время увеличены должностные оклады. Как здесь ни вспомнить российских законодателей, свободно переходивших в правительство я обратно.

Важную роль в системе сдержек и противовесов применительно к нормотворческому процессу играют, с одной стороны, право отлагательного вето Президента, а с другой — законодательное вето Конгресса (о судебной власти будет сказано ниже). Объектом президентского отлагательного вето являются законопроекты, резолюции и решения, принимаемые совместно обеими палатами Конгресса. В случае несогласия с указанными документами Президент вправе вернуть их той палате, в которую они были внесены, вместе с посланием, где содержатся соответствующие возражения. Вето Президента может быть преодолено, если законопроект будет повторно одобрен обеими палатами Конгресса квалифицированным (2/3) большинством голосов каждой из палат. При этом первоначально законопроект мог быть принят простым большинством голосов, т.е. процедура преодоления вето значительно сложнее, чем обычная законодательная процедура одобрения законопроектов. Не случайно только около 3% всех президентских вето были когда-либо преодолены Конгрессом.

Обе палаты Конгресса вправе совместно принимать так называемые совпадающие резолюции, которые могут содержать предписания Президенту или главам федеральных министерств и ведомств об аннулировании принятого правительством административного акта или о прекращении действия каких-либо полномочий, делегированных им ранее. Речь идет о законодательном вето Конгресса на административное правотворчество. Исполнительная власть, согласно ст. 2 Конституции США, принадлежит только Президенту; его полномочия прямо определены в разделах 2 и 3 Конституции. Так, Президент является верховным главнокомандующим вооруженными силами, но при этом объявление войны — исключительное право Конгресса (что, впрочем, не мешало США вести необъявленные войны против Вьетнама, Лаоса и т.д.).

Большими полномочиями Президент обладает в сфере внешней политики. В то же время и в этой сфере действует система сдержек и противовесов, отражаясь, в частности, на механизме заключения международных договоров. Конгресс может блокировать последние путем отказа в ассигновании сумм для их осуществления.

Президент не может непосредственно участвовать в законотворческой деятельности, лишен права па законодательную инициативу и не имеет права роспуска Конгресса.

Президент — глава исполнительной власти, обладает широкими административными полномочиями в отношении своего правительственного аппарата. Прежде всего его личной прерогативой является определение численного состава и комплектование кабинета — совещательного органа, включающего по желанию Президента тех или иных руководителей министерств и ведомств. Президент, далее, вправе назначать федеральных должностных лиц. Он подбирает кандидата на высшую должность, предварительно назначает его и предлагает кандидатуру Сенату для утверждения (для чего необходимо 2/3 голосов присутствующих). Что касается иных должностных лиц, чьи посты могут быть созданы актом Конгресса, то они назначаются единолично Президентом, министрами или судами.

Компетенция Президента увольнять федеральных чиновников распространяется только па подчиненные ему департаменты (министерства и ведомства), но не на должностных лиц независимых агентств. Сам Президент, как говорилось выше, может быть отстранен от должности в результате импичмента. Основанием для этого являются государственная измена, взяточничество, другие уголовно наказуемые деяния, а также правонарушения. Поскольку перечень противоправных деяний, которые могут служить основанием для импичмента, в конституции строго не определен, то многие американские юристы считают, что токовым может быть любой проступок Президента, подрывающий доверие к федеральному правительству.

Конституция США предписывает Президенту «заботиться о добросовестном исполнении законов». Его полномочия в этой сфере в отношении нижестоящих органов и должностных лиц федеральной исполнительной власти носят общий контрольно-надзорный характер. Реализация же принудительных мер, связанных с уголовным наказанием за неисполнение федеральных законов, — прерогатива атторней-генерала США и подчиненных ему органов министерства юстиции.

Судебная власть в механизме разделения властей играет особую роль. Прежде всего в целях максимально возможного разграничения властей предполагается, что судебные органы не занимаются спорами, разрешение которых, согласно конституционным канонам, отнесено к компетенции «политических» ветвей власти — законодательной и исполнительной. Это не значит, конечно, что Верховный суд не оказывает влияния, и весьма заметного, на политический процесс в США. В качестве примера приведем существенную роль, которую он сыграл в разрешении проблем расовой десегрегации в системе образования или выборов. В то же время решающее значение Верховного суда в реализации принципа разделения властей, а значит, и в системе сдержек и противовесов определяется его функцией конституционного надзора, т.е. функцией судебного надзора за соответствием законодательных и исполнительных актов Конституции.

Смысл и назначение такого надзора состоят в обеспечении гарантий защиты от произвола органов исполнительной власти, от принятия и исполнения законов, нарушающих конституционные права и свободы граждан. Именно за Верховным судом закреплена исключительная привилегия толковать в конечной инстанции Конституцию и на этой основе объявлять недействительными действия и акты двух других ветвей власти. Но судебная власть, в том числе судебный надзор, не безгранична.

Так, функциональные пределы судебной власти ограничены нормами, строго регламентирующими само право на обращение в суд (правосубъектность истца, правильность изложения заявленного требования, наличие непосредственной личной заинтересованности в разрешении конфликта, компетентность судебной инстанции, куда подано заявление и др.). Возможности признания Верховным судом закона неконституционным также ограниченны: суд принимает дела, связанные с толкованием Конституции, только в случаях «строгой необходимости», «явной ошибки» законодателя; рассматривает дела, не вдаваясь в политические мотивы и практические соображения законодателя, исходя ИЗ презумпции конституционности применяемого закона, придерживаясь принципа следования ранее созданным прецедентам.

Важную роль судебный надзор играет в обеспечении законности. Правовая система США не знает института прокурорского надзора за законностью в деятельности государственных органов. В связи с этим право на беспрепятственное обращение в федеральный суд для обжалования неправомерных действий государственных органов стало в США одним из решающих средств и условий обеспечения законности, ограничения произвола государственной власти. Еще законом о судоустройстве 1789 г. за федеральными судами было закреплено право издавать приказы habeas corpus, запретительные и обязывающие приказы. Habeas corpus — начальные слова латинского текста средневекового английского судебного приказа, который адресовался должностному лицу, отвечавшему за содержание лишенных свободы граждан. Приказ предписывал доставить этого гражданина в суд в целях проверки законности и обоснованности ареста, и, если последнее не соблюдено, судья обязан был немедленно освободить гражданина. Конституционный принцип habeas corpus означает право каждого гражданина беспрепятственно обращаться в суд с ходатайством об издании рассматриваемого приказа.

Запретительный приказ — это приказ федерального суда нижестоящим судебным органам, учреждениям, организациям или должностным лицам, содержащий требования прекратить какие-либо действия или не предпринимать их до решения вопроса об их правомерности. Наконец, в отличие от запретительного, обязывающий приказ предписывает прекратить должностное бездействие и выполнить установленную законом обязанность в отношении ходатайствующего. Судебный контроль за законностью арестов, равно как и обысков, изъятий предметов, связанных с преступлением, носит принципиальный характер. Именно утверждение и выдача ордера на арест, обыск «нейтральным и беспристрастным» судьей являются необходимыми гарантиями реализации конституционных требовании «достаточных оснований» при возбуждении уголовного дела, обысках и арестах, поскольку полиция или орган обвинения «не способны это сделать в силу обвинительной природы их функций».

Существенную роль в уголовном судопроизводстве, как и в целом в системе сдержек и противовесов, играют институты гражданского общества. Укажем на два их них — Большое и Малое жюри. Большое жюри — расширенная коллегия присяжных (от 16 до 23), выступающая как орган предания суду лиц, подозреваемых в совершении преступления. Цель использования института Большого жюри состоит в том, чтобы не допустить злоупотреблений со стороны обвинительной власти (и полицейской, и судебной). Согласно ст. 39 Великой хартии вольностей 1215 г., ни один вольный человек не может быть привлечен к ответственности иначе, как на основании законного решения равных ему сограждан. Иными словами, возможному злоупотреблению обвинительно-полицейской власти должна быть противопоставлена общегражданская гарантия; предание суду лица, подозреваемого в преступлении, осуществляется беспристрастными и равными ему согражданами. Большое жюри по собственному усмотрению и собственной инициативе выдвигает и утверждает обвинение в отношении конкретного лица по делам о преступлениях — фелоинях (тяжких преступлениях, наказуемых лишением свободы па срок свыше одного года или смертной казнью).

Другой формой участия граждан в отправлении правосудия является суд присяжных (Малое жюри). Он, так же как и в случае с Большим жюри, являет собой форму выражения недоверия (противовеса) общества к государственной судебной власти. Присяжные исследуют материалы дела, представленные обвинением и защитой, заслушивают показания свидетелей, экспертов и на этой основе решают вопрос о виновности подсудимого (выносят вердикт). После этого судья единолично назначает наказание, оглашая решение о нем на другом, отдельном заседании. Разделение функций между судом и присяжными осуществляется в соответствии с тем, что «вопросы права» разрешаются судом, а «вопросы факта» — присяжными. Заметим, что от исполнения обязанностей присяжного автоматически освобождаются полицейские, пожарные, военнослужащие, юристы, священники.

Важен вопрос о действенности механизма сдержек и противовесов при возникновении чрезвычайных ситуаций. В этом случае решающую роль играет Конституция, которая является единственным источником законной власти и потому должна действовать как в обычных, так и в чрезвычайных обстоятельствах. И основные права, о которых говорилось выше, и базовые структуры власти должны сохранять устойчивость во все времена. Конституция США опирается на презумпцию своей устойчивости. Правительство не вправе предпринимать действия, направленные на ограничение основных прав и свобод граждан, без обоснования таких Действий перед Верховным судом. Эта конституционная норма работает как в обычных, так и в чрезвычайных обстоятельствах. Так, положение о том, что арестованный должен быть представлен в гражданский суд для рассмотрения вопроса о законности его ареста (приказ habeas corpus), иди право на разбирательство судом присяжных не могут быть приостановлены (дело Ex parte Milligan, 1866 г.).

Смысл отсутствия общего положения, предусматривающего приостановление действия Конституции, в том, чтобы противостоять соблазну законодательной и особенно исполнительной власти использовать чрезвычайные ситуации, кризисы для узурпации власти в собственных неправедных интересах, в ущерб праву, свободе, равенству. Особенно актуально сегодня звучит предостережение из дела Миллигена: если руководители страны обладают властью заменить конституционное правительство правлением посредством декретов «под предлогом необходимости», то «перспектива опасностей, которые будут угрожать свободе людей, станет просто угрожающей». Даже суд может оказаться неспособным оказать какое-либо сопротивление, если сама Конституция допускает принцип, согласно которому основные конституционные структуры, принципы распределения полномочий и «сдержки» злоупотреблению власти могут быть временно приостановлены или деформированы в чрезвычайных обстоятельствах.

Как же можно ограничить полномочия государственной власти в чрезвычайных обстоятельствах? Во-первых, путем требования обоснования своих действий. Ведь государственные органы должны действовать на основе норм Конституции, значит, у судебной власти есть возможность отвергнуть антиконституционные действия других ветвей власти. Во-вторых, важную роль может и должно сыграть правосознание граждан, воспитанных в уважении к конституционным структурам, к своим правам и свободам, которые в принципе не зависят от того, какая партия или лицо находятся у власти, есть чрезвычайные обстоятельства или их нет. Такое правосознание — существенная гарантия против любой тирании: законодательной, исполнительной или судебной. Сказанное не означает, что государственные органы не вправе или не способны реагировать на возникающие чрезвычайные обстоятельства. Здесь решающая роль в США принадлежит Верховному суду, который использовал Конституцию таким образом, чтобы иные ветви власти могли принимать некоторые меры, которые им за прещалось принимать в обычное время. Значит, чрезвычайные ситуации не являются источником новых, экстраординарных полномочий, но требуют разумного использования существующих полномочий. Приведем пример. Полномочия Президента выступать в качестве главнокомандующего и «обеспечить беспрекословное выполнение законов» позволяют ему в чрезвычайных ситуациях принимать меры, которые в иных обстоятельствах были бы недопустимыми, на основании «разумности» и, следовательно, допустимости (в то же время это не полностью односторонние действия Президента, последний обязан поступать в соответствии с актом Конгресса или решением Верховного суда).

Итак, разделение властей выражается в разграничении компетенции, взаимном контроле, в системе сдержек и противовесов и направлено на то, чтобы препятствовать возможным злоупотреблениям. С одной стороны, правовое государство невозможно без разделения властей, поскольку это способ его организации и функционирования; с другой — правовое государство само есть условие и основа для эффективного разделения властей. Разделение властей — это и результат, и сущностная характеристика степени развитости права, условие и предпосылка для организации и функционирования государства, законности.

Без разделения властей и соответствующей эффективной системы сдержек и противовесов не может быть правового государства и правовых законов. Препятствие для возникновения какой-либо неограниченной власти, не связанной правом и конституционными принципами, состоит в распределении власти между органами государства таким образом, что ни одному из них не принадлежит вся государственная власть в полном объеме.

Народ — единственный и первичный источник власти для государства, и в этом смысле народ суверенен и полновластен. Он передает часть принадлежащей ему власти государственным органам и должностным лицам — своим представителям на определенных условиях и на определенное время. Государство и его органы реализуют делегированные им полномочия во имя интересов народа.

Законодательная власть

Законодательная власть — представительная. На основе выборов народ передает власть своим представителям и таким образом уполномочивает представительные органы осуществлять государственную власть. В этом смысле можно говорить о первичности представительных органов в механизме государственной власти, их приоритете и верховенстве. Как отмечал Дж. Локк, «законодательная власть по необходимости должна быть верховной, и все остальные власти в лице каких-либо членов или частей общества проистекают из нее и подчинены ей»1.

Верховенство — и это важно для сегодняшней российской действительности — не означает и не должно означать полновластия законодательных органов. Имеются сущностные и политико-юридические ограничения этой власти. Сущностные ограничения вытекают из ее делегированности (только народ обладает всей полнотой государственной власти), определяются принципиальной зависимостью от воли избирателей. Политико-юридические ограничения связаны с тем, что любой закон, дабы не оставаться набором фраз на бумаге, должен соответствовать политическим и юридическим реалиям, а также фундаментальному праву — конституции, иначе органы конституционного надзора могут признать его недействительным.

Законодательная власть — это делегированная коллегиальная власть. Дж. Локк писал, что в хорошо устроенных государствах, где принимается во внимание благо целого, законодательная власть передается в руки различных лиц, которые, собравшись должным образом, обладают сами или совместно с другими властью создавать законы. Название данной ветви «законодательная» не означает, что, кроме законодательной деятельности, представительные органы не выполняют никакой другой. Не менее существенной функцией законодательной власти является финансовая, реализуемая в праве ежегодно утверждать государственный бюджет страны. Есть и определенные «распорядительные» функции, связанные с формированием высших исполнительных и судебных органов. Немаловажную роль в деятельности законодательных органов играет осуществляемый ими контроль за работой правительства, иных должностных лиц исполнительной власти. В отличие от судебной, законодательная власть вправе давать лишь политическую оценку тем или иным представителям исполнительной власти и на этой основе привлекать их к политической ответственности (импичмент). Таким образом, законодательная власть — это делегированная народом своим представителям государственная власть, реализуемая коллегиально путем издания законодательных актов, а также наблюдения и контроля за аппаратом исполнительной власти, главным образом в финансовой сфере.

Законодательная власть реализуется избираемым (иногда частично назначаемым) парламентом (фр. parler — «говорить») — высшим представительным органом государства. Парламент обычно включает в себя две палаты: верхнюю и нижнюю. Двухпалатная структура, как уже говорилось, предохраняет парламент от поспешных решений нижней палаты. Как правило, срок полномочий верхней палаты более длителен, чем нижней, ее депутаты имеют более высокий возрастной ценз, она реже обновляется и формируется на основе косвенных (непрямых) выборов. В большинстве стран досрочному роспуску подлежат только нижние палаты.

Руководство парламентом осуществляется единолично председателем, коллегиальные органы (президиумы) крайне редки. Председатель представляет парламент во взаимоотношениях с другими органами, руководит прениями, голосованием, координирует работу внутрипарламентских органов и т.д.

Парламент и каждая палата на весь срок своих полномочий образуют комиссии (постоянные, временные, смешанные). Наиболее распространенной комиссией является согласительная, ее задача — выработка согласованных решений палат. Основное назначение комиссий состоит в предварительном рассмотрении законопроектов. Комиссии могут также обладать правом законодательной инициативы, контроля за правительством и аппаратом государственного управления.

Парламент обладает большими полномочиями в сфере законотворчества (издавать законы самостоятельно или совместно с главой государства). Он вправе устанавливать налоги, принимать государственный бюджет, участвовать во внешнеполитическом процессе, решать вопросы обороны. Парламент может осуществлять и иные функции: привлекать президента, членов правительства к ответственности (импичмент), создавать комиссии по расследованию.

Порядок работы парламента определяется его регламентом, в котором также закрепляются основные стадии законодательного процесса: законодательная инициатива, обсуждение законопроекта на пленарных заседаниях и в комиссиях, принятие и утверждение, опубликование.

Исполнительная власть

В отличие от законодательной власти, носящей первичный, верховенствующий характер, исполнительная (административная) власть имеет по своей сути вторичный, производный характер. Это, кстати, вытекает из этимологии понятия - администрация («ad-ministrare» — «служить для»; «ministrarc» — глагол, производный от «ministris» — «слуга», формы родительного падежа от основы «minus» — «минус»). Корень «минус» свидетельствует, что администрация всегда находится в подчиненном положении, над ней есть некто, кому принадлежит впасть. Задачи администрации остаются неизменными по своей природе и состоят в исполнении поручений, данных ей носителями власти, и в разрешении сообразно с этим частных вопросов.

Исполнительная власть носит подзаконный характер. Все действия и акты соответствующих органов основываются на законе, не должны ему противоречить, направлены на исполнение закона. Отсюда их название — исполнительные.

Существенные признаки исполнительной власти — это ее универсальный и предметный характер. Первый признак отражает тот факт, что исполнительная власть, се органы действуют непрерывно и везде, на всей территории государства. Этим они отличаются и от законодательных, и от судебных органов. Другой признак означает, что исполнительная власть, также в отличие от законодательной и судебной, имеет другое содержание, поскольку опирается на людские, материальные, финансовые и иные ресурсы, использует инструмент служебных продвижений и систему поощрений. В руках исполнительной власти находится весьма грозная сила в лице ее чиновников, армии, администрации, судей. Среди этой силы особая роль принадлежит вооруженным формированиям: армии, органам безопасности, милиции (полиции).

Указанные признаки, и особенно предметный, «силовой» характер исполнительной власти, составляют объективную основу для возможной узурпации всей полноты государственной власти именно исполнительными органами. Здесь чрезвычайно важны действенные механизмы сдержек и противовесов, эффективные рычаги политической ответственности как со стороны законодательной власти (через развитое законодательство — правовые законы), так и со стороны судебной власти (через судебный контроль и конституционный надзор).

Значит, исполнительная власть — это вторичная подзаконная ветвь государственной власти, имеющая универсальный, предметный и организующий характер и направленная на обеспечение исполнения законов и других актов законодательной власти.

Исполнительная власть реализуется государством через правительство (президента) и его органы на местах. Правительство (президент) осуществляет верховное политическое руководство и общее управление делами общества. Правительственная власть может составлять прерогативу одного лица (в президентских республиках) или коллегиального органа. В первом случае правительство выступает как группа ближайших советников главы государства — президента, а полномочия правительства являются производными от полномочий последнего. Во втором случае правительство формируется на основе специальной процедуры с участием парламента. Оно должно по общему правилу пользоваться поддержкой парламентского большинства и обладать собственными полномочиями. Правительство призвано обеспечивать охрану существующего публичного порядка, защиту внешних интересов государства, осуществление экономических, социальных и иных функций в сфере государственного управления. Правительство (президент) назначает на высшие военные и гражданские должности, в его ведении находится административный аппарат.

Наиболее значимые решения, порождающие юридические последствия и ответственность за их исполнение, правительство издает в форме регламентарных актов. Помимо собственно регламентарной власти правительство может иметь право на издание актов делегированного законодательства. Правительства (премьер-министры) большинства стран обладают правом законодательной инициативы и могут оказывать решающее воздействие на законодательный процесс.

За проводимый курс и осуществляемую управленческую деятельность правительство несет, как правило, солидарную политическую ответственность. Отказ правительству в доверии выражается в строгой юридической форме и путем специальной парламентской процедуры. Вотум недоверия приводит к отставке правительства и по общему правилу к его замене новым. Однако потерпевшее поражение правительство (в целях уравновешивания властей) может, не выходя в отставку, прибегнуть к досрочному роспуску парламента (нижней палаты) и проведению внеочередных всеобщих выборов. Во всех странах предусматривается возможность привлечения главы правительства или его члена к судебной ответственности за совершение преступных деяний. При этом обвинение предъявляется парламентом или нижней палатой, а рассмотрение и решение дела отнесено к юрисдикции иди конституционного суда, или верхней палаты парламента.

Исполнительная власть на местах осуществляется посредством либо назначаемых центром местных органов исполнительной власти (местной администрации), либо выборных органов местного самоуправления. Обычно руководство местными делами поручается назначаемому представителю центральной власти — губернатору, префекту. Он возглавляет аппарат местного управления, который составляет часть аппарата государственного управления. В случае, когда управление реализуется выборными органами, они имеют определенную самостоятельность по отношению к центральным органам исполнительной власти.

Система местного самоуправления, или муниципальная система, включает как выборные органы самоуправления, так и административные службы, находящиеся в их ведении. Эти службы образуют коммунальную, или муниципальную, администрацию, содержание которой обеспечивается за счет местного бюджета.

Судебная власть

Органы, отправляющие правосудие, — третья ветвь государственной власти, которая, как уже говорилось, играет особую роль, как в механизме государственной власти, так и в системе сдержек и противовесов. Особая роль суда определяется тем, что он — арбитр в спорах о праве. Только судебная власть, но никак не законодательная или исполнительная, отправляет правосудие. В этом гарантии и независимости суда, и прав и свобод граждан, и государственности в целом. Важно, что суд не только реализует принцип справедливости в правоприменительной практике, но и выступает как своеобразный арбитр в процессе законотворчества (чего не было в советское время). Тем самым суд выступает в качестве «сдержки и противовеса» по отношению к двум другим ветвям власти. Причем у суда есть определенные преимущества по сравнению с законодателем в оперативности приведения правопорядка в соответствие с требованиями жизни. Суд, обращаясь к толкованию конституции и права, может принимать решения, руководствуясь не только буквой, но и духом закона, аксиомами и принципами права. Речь идёт прежде всего об экстремальных, исключительных ситуациях, особенно в процессах, обеспечивающих такое распределение и баланс двух других ветвей власти, которые в конечном счете гарантировали бы господство права и справедливости в обществе.

Необходимо отметить, что в советском обществе суд рассматривался лишь как орган, призванный охранять социалистическое общество, государство и граждан от неправомерных действий, ответственности же государства перед своими гражданами не придавалось должного значения. Прерогативы суда были ограничены точным применением норм, суд был пе вправе устранить даже вполне очевидные недостатки издаваемых подзаконных актов в сфере прав и свобод личности.

Существенная особенность судебной власти, которая и определяет ее справедливость, состоит в особой процедуре (методах) осуществления. Она сводится к тому, чтобы, как писал видный русский государствовед Б.Н. Чичерин, держать весы, равные для обеих сторон, разобрать права и требования каждой и окончательно постановить свой приговор. Отсюда такие признаки судебной власти, как гласность, состязательность, независимость, коллегиальность. Судебная власть, таким образом, — специфическая независимая ветвь государственной власти, осуществляемая путем гласного, состязательного, как правило, коллегиального рассмотрения и разрешения в судебных заседаниях споров о праве. Роль судебной власти в механизме разделения властей состоит в сдерживании двух других властей в рамках конституционной законности и права, прежде всего путем осуществления конституционного надзора и судебного контроля за этими ветвями власти. Систему органов правосудия могут составлять судебные органы, действующие в сфере конституционной, общей, хозяйственной, административной и других юрисдикции.

Легитимность государственной власти

К вопросу о социальной сущности и политической природе государственной власти. Современная политико-правовая наука рассматривает феномен «власть» с позиций различных концептуальных подходов. Согласно западной традиции первичным видом власти является власть индивидуальная как производная от естественного права на свободу действия, распоряжения собой, вещами, всем, что доступно индивидам. Поэтому распространенными моделями власти являются межперсональные конструкции, отношения между двумя и большим числом субъектов. Согласно позитивистскому подходу основу определения власти составляет признание асимметричности отношений между субъектами, существующая в связи с этим возможность одного субъекта влиять или воздействовать на другого субъекта. Если констатируется факт способности одного субъекта влиять на других и добиваться поставленных целей, несмотря на сопротивление, то можно утверждать, что субъект обладает определенной властью. Власть интерпретируется так же, как способность или менять отношения людей, или сохранять их, как способность добиваться цели. Весьма показательно в этой связи замечание классика американской политико-правовой мысли Г. Лассуэла о том, что власть начинается там, где информация, рекомендация, решение реализуются, переходя в достижение цели1.

Авторам настоящей монографии представляется вполне обоснованным подход, в соответствии с которым современные концепции власти с определенной долей условности можно подразделить на два больших класса:

— атрибутивно-субстанциональные, трактующие власть как атрибут, субстанциональное свойство субъекта, а то и просто как самодостаточный «предмет» или «вещь»;

— реляционные, описывающие власть как социальное отношение или взаимодействие на элементарном и на сложном коммуникативном уровнях.

Атрибутивно-субстанциональные подходы к осмыслению власти, в свою очередь, можно подразделить на волевые и структурно-функциональные.

Волевые концепции исходят из определения власти как способности или возможности навязывания воли каким-либо политическим субъектам. Такой подход был особенно влиятелен в традиции немецкой политической мысли. Гегель1, Энгельс2, Вебер3 использовали понятия «волевого свойства» или «волевой способности» в самых разных, порой даже когнитивно полярных, определениях власти.

Так, по М. Веберу, власть — это способность определять поведение других людей даже против их воли, как доминирование. Она определяется следующим:

— осуществляется индивидами и поэтому включает в себя тот или иной выбор, какое-либо намерение или средство;

— включает в себя представления о средстве, т.е. о том, как индивиду достичь желаемых целей;

— может повлечь за собой сопротивление и конфликт, так как осуществляется над другими индивидами;

— подразумевает, что имеются различия в интересах лиц, обладающих властью, и лиц, не имеющих власти;

— выступает как негативное явление, включающее в себя ограничения и лишения для тех, кто подчинен доминированию4.

Такое определение власти при желании можно интерпретировать и как волевое отношение, но акценты у Вебера, как у Гегеля или у Маркса, все же смещаются на трактовку ее как некоего потенциала политического субъекта, обладающего особыми субстанциональными качествами носителя власти5.

Наш современник английский социолог Э. Гидденс определяет власть как «способность вмешиваться в данный ряд событий так, чтобы некоторым образом изменять их»6. Такого подхода придерживаются сторонники так называемой силовой модели, возникшей в рамках англо-американской школы «политического реализма». С точки зрения такого подхода и во внутренней (Д. Кэтлин), и в международной (Г. Моргентау) политике власть выступает как силовое воздействие политического субъекта, контролирующего определенные ресурсы и при необходимости использующего даже прямое насилие.

Структурно-функциональные концепции власти связаны, прежде всего, с исследованиями Т. Парсонса. Так, по Т. Парсонсу, власть — это позитивная социальная способность к достижению общественных целей. При этом американский социолог исходит из того, что власть рассеяна в пределах всего общества, а не сконцентрирована в руках правящей элиты. Т. Парсонс считает, что в обществе существует некоторый ограниченный потенциал власти, и поэтому любое увеличение власти одной социальной группы неизбежно влечет за собой уменьшение властных полномочий у другой группы. Политическая система у Т. Парсонса выступает как открытая и плюралистическая, и это позволяет всему обществу определенным образом участвовать в политическом процессе1. Власть представляет собой некое особенное интегра-тивное свойство социальной системы, имеющее целью поддержание ее целостности, координацию общих коллективных целей с интересами отдельных элементов, а также обеспечивающее функциональную взаимозависимость подсистем общества на основе консенсуса граждан и легитимизации лидерства.

С атрибутивно-субстанциональными тесно соседствуют реляционные концепции власти, трактующие власть при помощи категории «социальные отношения».

Надо сказать, что различные подходы достаточно тесно переплетаются между собой, как, например, в бихевиоризме. Поведенческий (бихевиористский)2 подход редуцирует все многообразие властного общения до элементарных отношений между поведениями двух индивидовакторов и соответствующего влияния одного на другое. Бихевиористы определяют власть в качестве отношения двух субъектов следующим образом: «А имеет власть над В в отношении ценностей К, если А участвует в принятии решений, влияющих на политику В, связанную с ценностями К». Таким образом, власть становится отношением двух поведений и влияний, при котором одна сторона навязывает свое решение другой. Так, Г. Лассуэлл использует методы социальной психологии, психоанализа и психиатрии в изучении политического поведения и пропаганды, выявляет роль массовых коммуникаций в формировании, распространении и воспроизводстве символики политической власти3.

К этим концепциям примыкают и так называемые интеракциони-стские теории, согласно которым властное отношение выполняет роль особого способа обмена ресурсами между людьми или асимметричного взаимодействия со сменой ролей актеров при разделе зон влияния, а также основного стабилизатора в совокупной системе общественных отношений, обеспечивающего посредством регулирования постоянно возникающих конфликтов по поводу распределения и перераспределения материальных, идеологических и других ресурсов социальное равновесие и политический консенсус (Р. Дарендорф)1.

Наконец, к наиболее сложным и комбинированным подходам можно отнести коммуникативные (X. Аренда, Ю. Хабермас), а также постструктуралистские (неоструктуралистские) (М. Фуко, П. Бур-дье) модели власти, рассматривающие ее как многократно опосредованный и иерархизированный механизм общения между людьми, разворачивающегося в социальном поле и пространстве коммуникаций. X. Аренда отмечает в связи с этим, что власть — это не собственность или свойство отдельного политического субъекта, а многостороннее институциональное общение. Возникновение власти как социального феномена обусловлено необходимостью согласования общественных действий людей при преобладании совместного интереса над частным2. Ю. Хабермас отстаивает точку зрения, что власть является тем макромеханизмом опосредования возникающих противоречий между публичной и частной сферами жизни, который наряду с деньгами обеспечивает воспроизводство естественных каналов коммуникаций между политическими субъектами3.

Что касается новейших постсруктуралистских (неоструктуралистских) концепций «археологии и генеалогии власти» М. Фуко и «поля власти» П. Бурдье, то их объединяет не субстанционально-атрибутивное, а скорее реляционное видение власти как отношения и общения. М. Фуко отмечает, что власть представляет собой не просто отношение субъектов, а своего рода модальность общения, т.е. «отношение отношений», неперсонифицированное и неовеществленное, поскольку его субъекты каждый момент находятся в постоянно изменяющихся энергетических линиях напряжений и соотношениях взаимных сил. П. Бурдье обосновывает собственное понятие «символическая власть», которое сводится им к совокупности «капиталов» (экономических, культурных и т.д.), распределяющихся между агентами в соответствии с их позициями в «политическом поле», т.е. в социальном пространстве, образуемом и конструируемом самой иерархией властных отношений4.

Безусловно, власть — это неизменный атрибут социального взаимодействия (интеракции), распределения ролей и влияний, обмена действиями внутри отношения, в котором каждый участник преследует собственные цели. Она не есть нечто искусственно созданное и навязанное людям извне. Это онтологическая структура, встроенная в человеческое бытие: там, где люди взаимодействуют между собой, там существует власть в простой или сложной форме. В этомсмысле мы вполне солидарны с позицией М. Фуко. «...Все полюса контроля и влияния находятся ведином поле власти, в рамках которого работает своего рода «закон сохранения властной энергии»1. Власть — необходимая составляющая общества, призванная регулировать социальные отношения. Это своего рода синергетический способ человеческой самоорганизации и принцип коллективного саморегулирования. Справедливы, с нашей точки зрения, слова С.Л. Франка о том, что «...общество, как живой организм, именно постольку прочно и жизненно, поскольку оно, как всякий сложный организм, складывается как иерархическое многоединство подчиненных и соподчиненных низших общественных единств»2.

Что же следует понимать под термином «власть» в его социальном смысле? Предлагаемое нами определение данного понятия отражает, на наш взгляд, сущностные аспекты власти, отличающие ее от других форм (способов) взаимодействия людей и их групп. Итак, социальная власть — это обеспеченная возможностью принуждения форма социального отношения, один из субъектов которого подчиняется целенаправленному воздействию другого, что проявляется в его действиях. Из данного определения видно, что власть — это форма, т.е. нечто идеальное. Чтобы ее понять с научной точки зрения, необходимо описать и проанализировать то, что она оформляет — отношение, связь социальных субъектов. Эта форма выражается, проявляется в характере и направленности данной связи — в различных «...динамичных формах зависимости, независимости и взаимозависимости»3. От других форм социального взаимодействия власть отличает специфический признак асимметричности. Ведь властное отношение — это отношение господства и подчинения, влияния и зависимости, доминирования воли одного участника над волей другого.

Заключение

В результате проведенного исследования, включающего теоретико-методологические, институционально-правовые и историко-культурные вопросы, показано, что конкретное этнополитическое и юридическое устройство системы государственной власти должно включать в себя не только институционально-правовые и структурно-функциональные аспекты, но и основываться на синтезе политических и правовых доктрин, на духовно-нравственных, социально-психологических (правоментальных) основах национального юридико-полити-ческого бытия. На основании историко-правового анализа институтов и структур отечественной верховной (государственной) власти, утверждается принципиальная значимость исследования исторических и духовно-нравственных основ отечественной властно-государственной деятельности, способов правовой организации институтов и структур государственной власти, модели взаимоотношений человека, общества, государства. Государственная власть рассматривается как юридико-нормативное явление, как устойчивый правокультурный и этнополитический феномен, влияющий на развитие национальных политико-правовых отношений, процессов и явлений.

Исследование и оценка основ отечественной системы государственной власти, ее историко-культурной и правоментальной обусловленности важны в плане обновления российской системы государственной власти, разработки эффективной современной правовой политики, обосновании концепции политико-правового развития страны на ближайшее время и более отдаленную перспективу. Особое значение поставленная в работе проблема приобретает в свете проводимых сейчас реформ всех ветвей и уровней государственной власти, построения правовой государственности, поиска адекватных национальному сознанию и правокультурному укладу публичных институтов и структур, методов и способов властвования, повышения эффективности государственного управления.

В современной литературе ощущается поиск национальных основ государства и права, этнополитических и институционально-правовых моделей отечественной системы власти, происходит историческая реконструкция прошлого идейного и практического опыта. Стало очевидным, что успех современных преобразований во многом зависит от стратегии, предполагающей прочную опору на позитивную историческую традицию и одновременный поиск политических и правовых инноваций. Будущее российской государственности во многом зависит от способности отечественного научного сообщества к освоению духовного смысла, адекватной оценки сущности и специфики национальной модели государственной власти, а итогом всех этих поисков должно стать построение политико-правового каркаса современного общества на основе устойчивых, прошедших апробацию, духовных основах национального мироощущения и приобретенных в ходе естественного социального развития политико-правовых форм и институтов.

Рассмотрение своеобразия подходов к концептуализации институтов и структур государственной власти, имеющей место в зарубежных и отечественных научно-исследовательских изысканиях традиции исследования категории «государственная власть», позволяет выделить три группы теорий: реалистические, номиналистические и концептуалистические.

Познание отечественной государственной власти зависит от имеющего место в конкретном обществе идеала социального взаимодействия и политико-правового порядка. В этом плане государственная власть - это сложнейший комплекс элементов, структур и институтов властвования, обеспечивающих определенный политико-правовой порядок, связанный с самобытностью политических, правовых, духовно-нравственных и социально-экономических условий функционирования отечественного социума. В свою очередь, политико-правовой порядок - это основанная на юридических нормах, идеях, ценностях и идеалах такая институциональная организация общества, которая обеспечивает упорядоченность социальных отношений и отражает специфику и закономерности развития социально-культурной системы. Причем существующий в том или ином обществе политико-правовой порядок можно разделить на два уровня: «публичный» - официально декларируемый и институционально признанный, идеи и содержание которого культивируются в жизнедеятельности социальных субъектов, и «скрытый», отражающий реальное состояние дел и расстановку социальных сил, стратегии и неофициальные практики, отношения социальных субъектов. Политико-правовой порядок можно рассматривать в двух измерениях: как установленную и поддерживаемую государством систему институционально-правовых отношений и как определенную совокупность практических действий и взаимоотношений субъектов и связанных с ними представлений.

Феномен государственной власти привязан к определенному временному и геоюридическому континууму, именно в этом контексте постижение национальной государственной власти предполагает ее исследование как самостоятельного правокультурного феномена, рассматриваемого в трех взаимосвязанных измерениях: аксиологическом - это правокультурное и правоментальное измерение, влияющее на смысло-понятийное закрепление и массовое восприятие, понимание государственно-правовых явлений и процессов; институционально-правовом - это системно-нормативное и структурно-функциональное измерение государственной власти, политико-правовые модели взаимоотношений и взаимосвязей ее институтов и структур; социологическом - это социально-культурные закономерности производства и воспроизводства властно-правовых и политических отношений. Все три измерения взаимосвязаны и взаимообусловливают друг друга, складываются не стихийно, а вырастают на определенном национально-историческом фундаменте сообразно с имеющим место стилем правового и политического мышления, что и формирует неповторимый колорит государственной жизни народа, вектор ее развития.

Развитие отечественной государственности, институционализация государственной власти - это воплощение определенной исторической закономерности, проявлявшей себя в деятельности ряда предшествующих государственных образований. Исторические тенденции во многом обусловливали не только становление нашей государственности, эволюцию институционально-политической и правовой системы, но и существенным образом повлияли на специфику взаимоотношения - человека и государства, государственной власти и отдельных территорий и т.д.

Государственная власть, имеющая публично-правовой и общественно значимый характер обладает своими, присущими только ей, источниками легитимности. Определение этих источников позволяет высветить национальные и исторические модели и практики властвования, их генезис и трансформацию. В силу этого, понятие «легитимности» имеет свои смысловые оттенки и эвристические возможности, обусловленные пространственно-временными и социально-культурными факторами. Именно историко-культурный фон во многом предопределяет смысл, содержание и практическую действенность данного концепта на определенном промежутке времени. В этом смысле «предложить», сформулировать универсальную теорию легитимности практически и теоретически годную, инвариантную для всех времен и культур-цивилизационных пространств, как видится, невозможно. Так, например, в современных российских реалиях западные модели легитимации государственной власти, а именно - избирательные процедуры до сих пор остаются формальными (час-то. фиктивный) механизмами легитимации политическнх институтов: доверие населения - как к данным демократическим процедурам, так и сформулированной на их основе политической элиты, остается весьма ншкнм. Для отечественного политико-правового мышления государственная власть, не санкционированная нравственно-духовным идеалом, идеалом социальной справедливости не является легитимной.

Конституционная модель либерально-демократического правового государства не отражает реальные условия современной политико-правовой, социально-экономической и духовно-нравственной действительности. При формировании правовой политики следует ориентироваться не на некие мировые стандарты, заимствования. а на поиски модели, пусть менее совершенной, не соответствующей условиям национальное жизни и потому работающей и способном вывести страну из кризиса, в котором она пребывает не одно десятилетие. Так, например, в конституционно-правовом опыте существует две модели государственного устройства: кооперативная и дуалистическая. Первая предполагает совместное взаимодействие различных уровней и ветвей при осуществлении государственной власти, напротив, вторая, постулирует четкое разграничение предметов ведения, прав и ответственности при осуществлении последней. В настоящее время в России при обновлении советской институциональной системы возобладала вторая, дуалистическая модель устройства государственной власти, хотя, исторически, для российского политико-правового пространства характерна именно первая модель - кооперативная.

Современная отечественная государственная власть есть совокупность властных полномочий составляющих ее субъектов в их единстве и тесном взаимодействии, она должна функционировать в процессе реализации своих властных полномочий, согласно предметам своего ведения не теряя при этом своего главного свойства - единства и целостности с юридической точки зрения разделение властей, должно быть осмыслено не как разделение органов и автономное политико-правовое функционирование, а как разделения полномочий, составляющих содержание единой государственной власти осуществляемой для достижения известных социально-полтических, правовых, экономических, духовно-культурных и иных целей. В русской традиции прочность государственного строя всегда связывалась с гармоничным взаимодействием властей, которое обеспечивала «верховная власть» (в современном контексте президентская). Причем последняя являлась выразителем исторических и психологических принципов государственной власти, символом, связывающим государство и общество.

Правовая государственность формируется под воздействием целого комплекса факторов, отражающих социально-экономические, духовно-нравственные, ментально-правовые условия, на основе которых институционализируются практики социального взаимоотношения субъектов, формируется правовая система и, соответственно, государство. Правовая государственность, таким образом, определяет (кроме всего прочего) главное - особый тип юридического мышления и логику осмысления государственно-правовых явлений и процессов, аксиомы правового и политическая государственность, таким образом, определяет (кроме всего прочего) главное - особый тип юридического мышления и логику осмысления государственно-правовых явлений и процессов, аксиомы правового и политического сознания граждан, цивилизационную модель (национально-культурный тип) правового государства, в конечном итоге, отражает национальную уникальность правового и политического бытия общества. В свою очередь, правовое государство уже формирует основополагающую идею и принципы юридико-институционального построения государства в рамках конкретных культурно-исторических условиях. Поэтому, перспективы развития правовой государственности, восстановления режима законности и эффективности государственной власти зависят от поиска национальной стратегии обновления политической и правовой жизни российского общества.

Список используемой литературы

Оль Павел Андреевич. Правопонимание [Текст] : от плюрализма к двуединству / П. А. Оль ; Ассоциация Юрид. Центр. - СПб. : "Юридический центр Пресс", 2005. - 241, [15] с. - (Теория и история государства и права / [отв. ред.: И.Ю. Козлихин, И.И. Мушкет]). - Библиогр.: с. 228-241. - Др. кн. авт. на 4-й с. обл. - ISBN 5-94201-455-8

Мамычев А. Ю. Государственная власть как политико-правовой и социально-культурный феномен : вопросы теории [Текст] : [научное издание] / А. Ю. Мамычев ; ред. В. В. Попов ; Таганрог. гос. пед. ин-т. Каф. гос.-правов. дисциплин. - Таганрог : Изд-во Кучма Ю.Д., 2008. - 316, [2] с. ; 20 см. - Библиогр.: с. 307-316 (199 назв.).

Теория государства и права [Текст]: учебник для студ. вузов / ред. А.С. Пиголкин. - М. : Юрайт, 2005. - 613[10] с. - ISBN 5-94879-145-9

Общая теория права и государства: Учебник / Под Ред. О-28 В.В. Лазарев.- 3-е издю., перераб. И доп. – М.: Юристъ, 1999. – 520 с. ISBN 5-7357-0123-1 (в пер.)