Реферат: Случай Фадеева
Галина Белая
Когда люди поднимаются очень высоко, там холодно и нужно выпить…
А. Фадеев
В 1953 году Фадеев написал записку в Союз писателей «О застарелых бюрократических извращениях в деле руководства советским искусством и литературой и способах исправления этих недостатков», затем обратился в ЦК КПСС с письмом «Об улучшении методов партийного, государственного и общественного руководства литературой и искусством». Общая оценка состояния дел на «литературном фронте» была панической: вопреки критике, которая хвалит советскую литературу как «самую передовую» в мире, вопреки премиям и высоким гонорарам, которыми развращают писателей, считал Фадеев, «общая неудовлетворенность уровнем литературы и искусства существует в народе и мучительно переживается лучшими представителями самой литературы и искусства» («... литература за последние три-четыре года не только не растет, а катастрофически падает вниз»1). Считая причиной такого положения дел государственное «обюрокрачивание» искусства, Фадеев предлагал передать все функции управления искусством «партийным органам»2. Писателей надо освободить от идеологической работы, считал он, чтобы они создавали нетленки.
«Панический и бесперспективный тон» писем Фадеева вызвал резкую критику со стороны его товарищей (А. Суркова, К. Симонова, Н. Тихонова). Он был их давним другом и признанным авторитетом; теперь, отрекаясь от него, все еще генерального секретаря Союза советских писателей, они объясняли в письме Н. С. Хрущеву его тревогу «прогрессирующей болезнью» (алкоголизм).
Об алкоголизме Фадеева в те годы говорили все громче. Он и сам рассказывал об этом: «Я приложился к самогону еще в 16 лет, и после, когда был в партизанском отряде на Дальнем Востоке. Сначала не хотел отставать от взрослых мужиков. Я мог тогда много выпить. Потом я к этому привык. Приходилось. Когда люди поднимаются очень высоко, там холодно и нужно выпить. Хотя бы после. Спросите об этом стратосферников, летчиков или испытателей вроде Чкалова. И когда люди опускаются ниже той общей черты, на которой мы видим всех, тогда тоже хочется выпить...»3
23 сентября 1941 года было принято специальное «Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о наказании А. А. Фадеева». Вина его состояла в том, что «т. Фадеев А. А., приехав из командировки с фронта, получив поручение от Информбюро, не выполнил его и в течение семи дней пьянствовал, не выходя на работу, скрывая свое местонахождение <…> Как оказалось, это не единственный факт, когда т. Фадеев по нескольку дней подряд пьянствовал <…> Факты о попойках т. Фадеева широко известны писательской среде»4.
Постановление о выговоре Фадееву вынесено не было. Дело замяли.
В 1946 году Фадеев был избран (назначен?) генеральным секретарем Союза писателей СССР. Он вошел в состав многочисленных комитетов по раздаче премий, в том числе и Сталинских, по организации юбилейных торжеств и т. п. Судя по записям лиц, принятых И. В. Сталиным после войны, Фадеев неизменно бывал на его приемах5. Более того, в годы борьбы с космополитизмом он не раз проявлял изрядную инициативу, посылая «сигналы» в ЦК КПСС. 21 сентября 1949 года Фадеев сделал, например, характерное заявление:
«ЗАЯВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ ССП А. А. ФАДЕЕВА СЕКРЕТАРЯМ ЦК ВКП(б) ОБ УЧАСТНИКАХ “АНТИПАТРИОТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ КРИТИКОВ” В. Л. ДАЙРЕДЖИЕВЕ И И. Л. АЛЬТМАНЕ6
21 сентября 1949 г.
В ЦК ВКП(б)
Товарищу СТАЛИНУ И. В.
Товарищу МАЛЕНКОВУ Г. М.
Товарищу СУСЛОВУ М. А.
Товарищу ПОПОВУ Г. М.
Товарищу ШКИРЯТОВУ М. Ф.
В связи с разоблачением группок антипатриотической критики в Союзе советских писателей и Всероссийском театральном обществе, обращаю внимание ЦК ВКП(б) на двух представителей этой критики, нуждающихся в дополнительной политической проверке, поскольку многие данные позволяют предполагать, что эти люди с двойным лицом»7.
В подобострастном стиле, с массой мелких подробностей, услужливо Фадеев излагал далее биографии своих коллег. Не пощадил он и бывших товарищей по пролетарскому движению, теперь уже репрессированных, расстрелянных. Доносительство распространялось не только на «грехи» сегодняшнего дня, — Фадеев вспоминал и прошлое, сожалея, например, что в свое время кому-то оставили партийный билет, что кто-то в своей книге цитировал «врага народа» А. Селивановского (бывшего близкого товарища Фадеева по РАПП). Приведем выдержки из этого документа:
«Дайреджиев В. Л., член ВКП(б) с 1919 года. Дайреджиев появился в литературной критике в период существования РАПП как активный “деятель” антипартийной группы Литфронт, вожаками которой были враги народа Костров, Беспалов, Зонин. В начале 30-х годов выпустил троцкистскую книгу “На отмели” с предисловием ныне арестованного А. Зонина, книгу, содержащую клеветнические утверждения о перерождении партии. Трудно себе представить, как в те годы Дайреджиев сохранил партийный билет, будучи автором этой вражеской книги.
Теперь при исключении его из партии Дайреджиев пытался оправдаться тем, что к книге нужно подходить исторически и что в свое время она так не расценивалась, в доказательство чего приводил выдержки из статьи того времени, напечатанной в журнале РАПП. После проверки выяснилось, что Дайреджиев приводил цитаты из статьи врага народа А. Селивановского.
После выхода в свет книги “На отмели” Дайреджиев на несколько лет исчез со страниц печати и всплыл незадолго перед войной, представив в Союз писателей левацкую заушательскую книгу о Шолохове, не увидевшую света.
В период Великой Отечественной войны Дайреджиев вновь не подавал никаких признаков жизни, а после войны начал довольно активно выступать в печати и на собраниях со статьями, ставящими своей целью дискредитировать темы советского патриотизма в литературе и ниспровергнуть многие лучшие произведения советской литературы»8.
Фадеев не забывал упомянуть и о своих заслугах:
«В 1948 году мною была изъята из сборника критических работ статья Дайреджиева о Белинском, в которой, претендуя обратить Белинского в современность, Дайреджиев сосредоточил весь свой ложный пафос на борьбе Белинского с так называемым “квасным патриотизмом”, бросая мимоходом упреки современной критике за отсутствие борьбы против “квасного патриотизма”. По методам протаскивания вражеских идеек эта статья Дайреджиева носит насквозь двурушнический характер»9.
В рьяном усердии Фадеев описывал малозаметные факты из жизни Дайреджиева, приводя в пример отнюдь не прошлое, а факты сегодняшнего дня, уже разыгравшейся трагедии «борьбы с космополитизмом»10.
«Как и некоторые другие представители антипатриотической критики, Дайреджиев любил подвизаться где-нибудь вдали от Москвы в литературе какой-либо из братских республик, рассчитывая на более слабый контроль над его деятельностью. Так, в течение нескольких месяцев Дайреджиев “работал” в Таджикистане, где подвергал осмеянию и ниспровержению спектакли русского театра в Сталинабаде по пьесам советских драматургов и поддерживал внутри театра людей, придерживавшихся такой же линии. Газета “Коммунист Таджикистана” от 10/IV 49 г. вскрыла эту враждебную деятельность Дайреджиева в большой статье “Решительно разоблачить безродных космополитов и их пособников”»11.
Но Фадееву этого было мало, и он подвел черту: «Будучи разоблачен во всех этих действиях, Дайреджиев ни в чем не признается и увиливает от критики»12.
Столь же впечатляюще доносительной была справка об И. Л. Альтмане:
«Альтман И. Л. родился в гор. Оргееве (Бессарабия). Свой путь начал с левых эсеров в 1917—18 гг. В ВКП(б) вступил с 1920 года. Принадлежал к антипартийной группе в литературе Литфронт. Свою литературную деятельность начал с большой работы о Лессинге, в которой проводил взгляд о приоритете Запада перед Россией во всех областях идеологии. Будучи перед войной редактором журнала “Театр”, проводил линию на дискредитацию советской драматургии на современные темы, совместно с критиками Гурвичем, Юзовским и т. п., в частности, напечатал заушательскую статью Борщаговского против пьесы Корнейчука “В степях Украины”. За извращение линии партии в вопросах театра и драматургии был снят с должности редактора журнала “Театр” постановлением ЦК ВКП(б).
В 1937 году в бытность И. Л. Альтмана заведующим отделом литературы и искусства в газете “Известия” получил строгий выговор за сомнительную “опечатку” в газете “Известия” (в 1944 году выговор был снят).
Секретариату Союза советских писателей не удалось выяснить характер конфликта, по которому в дни Великой Отечественной войны И. Альтман был отстранен от работы в политорганах и армейской печати и отпущен из армии до окончания войны»13. И так далее.
Даже в поведении Альтмана на проработочных собраниях Фадеев усмотрел «двурушническую позицию». Попытки Альтмана сохранить достоинство он оценил как измену: критик-де «нигде в печати и на собраниях не выступал» против космополитов, «извиваясь ужом между поддерживаемой им на деле антипатриотической линией и партийной постановкой вопросов. Благодаря этой своей двурушнической линии, Альтману удалось создать в литературной среде представление о его, якобы, большей близости к партийной линии, чем у его друзей-космополитов, хотя на деле он проводил наиболее хитро замаскированную враждебную линию»14.
Фадеев давал советы ЦК:
«Следует дополнительно проверить факты тесного общения Альтмана с буржуазно-еврейскими националистами в еврейском театре и в Московской секции еврейских писателей, поскольку тесная связь Альтмана с этими кругами широко известна в литературной среде. Тов. Корнейчук А. Е. информировал меня о том, что Альтман частным путем, пользуясь своим знакомством и связями в кругу видных деятелей литературы и искусства, распространял абонементы еврейского театра, т.е. активно поддерживал этот искусственный метод помощи театру путем “частной благотворительности”, а не путем улучшения его репертуара и качества исполнения спектаклей»15.
Фадееву было важно подчеркнуть свою личную преданность ЦК. И он писал: «Со своей стороны считаю, что Дайреджиеву и Альтману не место в партии и прошу ЦК ВКП(б) разрешить Секретариату Союза советских писателей поставить вопрос перед Президиумом об исключении Дайреджиева и Альтмана из Союза писателей.
А. ФАДЕЕВ».
Кампания по борьбе с космополитизмом набирала силу. Фадеев, в 1946 году ставший генеральным секретарем Союза советских писателей, заседая в Комитете по Сталинским премиям, принимая участие во множестве торжеств, неизменно оставался на идеологическом посту. 30 августа 1952 года он отправил в ЦК ВКП(б) следующий документ:
«ЗАПИСКА ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ ССП СССР А. А. ФАДЕЕВА СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) Г. М. МАЛЕНКОВУ “ОБ ОЧИЩЕНИИ РЕПЕРТУАРА ТЕАТРОВ ОТ ИДЕОЛОГИЧЕСКИ ПОРОЧНЫХ И АНТИХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ”
30 августа 1952 г.
ЦК ВКП(б)
Товарищу МАЛЕНКОВУ Г. М.
Выполняя указание ЦК ВКП(б) об очищении репертуара театров от идеологически порочных и антихудожественных произведений, Секретариат Союза Советских Писателей СССР за последние полтора года пересмотрел в специально созданной Комиссии большое количество пьес (главным образом переведенных с иностранных языков и инсценировок) и поставил вопрос перед Комитетом по делам искусств при СМ СССР о снятии с репертуара театров около 50 произведений.
Большинство этих произведений в настоящее время снято с репертуара. Однако, в отношении некоторой их части решений до сих пор не принято. Комитет по делам искусств и его главные управления вообще не проявляют должной инициативы в активном пересмотре действующего репертуара театров и эстрады, где наиболее широко получили распространение антихудожественные, халтурные произведения.
Секретариат Союза Советских Писателей считает совершенно недопустимым, что в действующем репертуаре наших театров и эстрады до сих пор продолжают находиться произведения лиц, арестованных и осужденных органами Советской власти за контрреволюционную деятельность.
Эти произведения открыто исполняются в широких аудиториях, хотя многие зрители (слушатели) хорошо знают, что авторы этих произведений арестованы и осуждены органами Советской власти.
По справке Всесоюзного Управления по охране авторских прав в 1952 году в театрах и особенно на эстраде довольно широко исполнялись произведения 13-ти репрессированных авторов (Л. Шейнина, И. Маклярского, М. Улицкого, Л. Рознера, Л. Хайт, Я. Смелякова, В. Козина и др.), хотя в большинстве случаев эти произведения являются идеологически порочными и антихудожественными и давно должны быть сняты с репертуара безотносительно к тому, арестованы и осуждены их авторы или нет.
Органы охраны авторских прав автоматически собирают за публичное исполнение таких произведений обязательные авторские отчисления, значительная часть которых нередко попадает в карманы родственников осужденных лиц.
По справке Всесоюзного Управления по охране авторских прав за время с 1951 по 1 июля 1952 года Управлением “охранялись” права более чем 20-ти таких авторов, заработок которых составил около 150 тыс. рублей, из которых, по всякого рода доверенностям, выплачено около 95 тыс. рублей. Секретариат Союза Советских Писателей СССР просит ЦК ВКП(б) дать категорическое указание Главлиту и Комитету по делам искусств при СМ СССР:
а) о запрещении издания и публичного исполнения произведений, написанных лицами, осужденными за контрреволюционную деятельность;
б) о более активном пересмотре (с участием Союза советских писателей СССР) действующего репертуара театров и эстрады и очищении его от идеологически порочных, антихудожественных и устаревших произведений.
Генеральный секретарь Союза советских писателей СССР А. ФАДЕЕВ»16 .
24 марта 1953 года, уже после смерти Сталина, Фадеев вместе с К. Симоновым написал письмо в ЦК КПСС на имя Н. С. Хрущева о «бездействующих литераторах»17, которые являются «балластом» для Союза советских писателей и подлежат исключению из него. В их числе среди «случайных людей»18, обосновавшихся в Союзе ради материальных благ, «значительную часть»19, как писали авторы, составляют «лица еврейской национальности и в том числе члены бывшего “Еврейского литературного объединения” (московской секции еврейских писателей), распущенного еще в 1949 году»20. Фадеев и Симонов писателей считали по головам: «Из 1102 членов московской организации Союза писателей русских 662 чел. (60%), евреев — 329 чел. (29,8%), украинцев — 23 чел., армян — 21 чел., других национальностей — 67 чел.».
Сравнивая в процентном отношении данные 1934 и 1953 годов, писатели сигнализировали, что имеет место «искусственно завышенный прием в Союз писателей лиц еврейской национальности», что является следствием «националистической семейственности»21.
Фадеев и Симонов считали себя «ответственными за такое положение с творческими кадрами»22, обещали исправить его, но хотели заручиться поддержкой ЦК КПСС, предвидя протесты общественности. Поддержки не было — даже со стороны КПСС. Но и протестов не было.
В письме А. Суркову (пересланному Сурковым в ЦК П. Поспелову) от 23 мая 1953 года Фадеев писал: «Я болен. Я болен не столько печенью, которая для врачей считается главной моей болезнью, сколько болен психически. Я совершенно, пока что, неработоспособен». Но вряд ли только болезнью можно объяснить все его ошибки.
Фадеев понял, что власти в нем не нуждаются. Вскоре он застрелился (13 мая 1956 года). Предсмертное письмо было адресовано не жене, не сыну, не родным, не друзьям: оно предназначалось ЦК КПСС. Это убийственный факт — «идеологическое» окончательно съело «бытовое» (человеческое).
«В ЦК КПСС.
Не вижу возможности дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено.
Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, — физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих: лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40—50 лет.
Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых “высоких” трибун — таких, как Московская конференция или XX партийный съезд, — раздался новый лозунг “Ату ее!”
Тот путь, которым собираются “исправить” положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, — и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой, все той же “дубинкой”.
С каким чувством свободы и открытости мира входило мое поколение в литературу при Ленине, какие силы необъятные были в душе и какие прекрасные произведения мы создавали и еще могли бы создать!
Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это — “партийностью”.
И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной доле самоуверенности — тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных.
Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и — по возрасту своему — скоро умрут.
И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить...
Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, одаренный богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединенная с прекрасными идеалами коммунизма.
Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком неисчислимых бюрократических дел.
И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспомнить все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутреннего глубоко коммунистического таланта моего.
Литература — этот высший плод нового строя — унижена, затравлена, загублена.
Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения, даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина.
Тот был хоть образован, а эти — невежды.
Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь, клевета, ухожу из этой жизни.
Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
Прошу похоронить меня рядом с матерью моей.
13/V.56. Ал. Фадеев».
Несмотря на то, что советская власть не одобряла самоубийств и по мере возможности их скрывала, замолчать поступок Фадеева было невозможно: по статусу он был слишком заметен. Его похоронили с почетом, романы «Разгром» и вторая редакция «Молодой гвардии» надолго остались в школьных программах. Недописанный роман «Последний из удэге», задуманный автором как роман-эпопея, был забыт.
Возвращаясь к последним годам его жизни перед самоубийством, видишь, что, как ни был встревожен Фадеев, как ни старался убедить он своих собеседников, что печется об искусстве, — с ним произошло самое страшное, что только может произойти с писателем: он окончательно лишился способности говорить на нормальном языке. «Идеологическое» съело «бытовое» и художническое и здесь. Речь его стала полна канцеляризмов, мертвых слов, ее внутреннее строение отражало схоластику обюрокраченной, застывшей мысли. Размышляя об искусстве, он говорил сухими, бесцветными фразами.
В записях разговора начала 50-х годов, сделанных его другом Ю. Либединским, мы встречаемся со стилем, неестественным для дружеской беседы: «“Наверное, нужно будет наладить основательное изучение читательских оценок, — сказал он (Фадеев. — Г. Б.) — но должны быть организованы серьезные общественные обсуждения каждого художественного произведения по его выходе”.
В дальнейшем разговоре, — продолжал Либединский, — я выразил свой взгляд на один из существенных вопросов литературы — вопрос о воспитании молодого поколения писателей...
Не оспаривая моего взгляда, Саша сказал:
— Главная трудность роста нового поколения писателей, — и это относится целиком ко всему этому поколению, — что органический интерес к творчеству великих русских писателей отсутствует даже в тех из них, кто с этими произведениями знаком... а что уже говорить о тех, кто даже не считает нужным читать классиков...»23
Мышление штампами означало потерю контакта с реальностью на глубинном уровне — уровне языкового общения с читателем. Даже тогда, когда Фадеев рассказывал о своей работе над романом «Черная металлургия», Либединский чувствовал, что «в этой работе Фадеев остался верен молодым нашим мечтам изображения жизни социалистического предприятия»24 . Позади была романтическая «Молодая гвардия» (1945), громившие ее дискуссии (1947) и вымученный второй вариант (1951), переработанный по указке партии. Позади была война, позади был голод, в 1949—1951 годах вовсю рубили головы космополитов. Фадеев возглавил тогда Союз писателей.
Корнелий Зелинский вспоминал об одном собрании в Центральном Доме литераторов, где Фадеев громил своих товарищей-критиков — Ю. Юзовского, А. Гурвича и других: «Голос его тогда был беспощаден, и, казалось, что этот голос был похож на ветер, который срезает верхушки деревьев»25.
Фадеев плыл по течению как «слуга партии». Это может многое объяснить в его поведении и творчестве, но ничего не может оправдать.
…Современники Фадеева, которые хотели бы передать потомкам добрую память о нем, в 50—60-е годы говорили о его, возможно, раздвоении (то же потом говорили о К. Симонове, А. Суркове, Н. Тихонове), о его якобы страданиях, рожденных поздним прозрением того, что он, художник, принес себя в жертву политике и общественной деятельности. Но ведь ясно видно — никакого раздвоения не было: в теории он ратовал за «диалектико-материалистический метод»; в художественной, как тогда говорили, практике он именно этот метод и применял. Иначе и быть не могло: отождествив себя с революционной культурой, Фадеев был обречен на то, чтобы (как и многие другие) петь ее голосом.
Но Фадеев не был Дон Кихотом — это вам не Воронский, не Лежнев, не Горбов… Это другой тип — не из «нормальной» литературы.
Он разделял не только идеологические идеи партии, но и ее требование художественного волюнтаризма, и ее «заказ» на несвободу творчества. Насилие над собой, на которое он пошел после разгрома «Молодой гвардии» в варианте 1945 года, было того же рода художественным и нравственным компромиссом, который имел место и до, и после появления романа. У Фадеева не было зазора между ментальностью революционного политика, администрированием в литературе и творчеством. И это, вероятно, было самым главным и самым губительным для типа революционного писателя, характерно представленного Фадеевым.
Каков же был механизм перерождения революционного писателя в жестокого прагматика и конформиста? Был ли он еще и жертвой?
Наиболее точными представляются суждения Л. Я. Гинзбург. «Вопросы человеку, — считает она, — внушают те культурные системы, в которые он включен. Вопросы о смысле жизни и смерти, о справедливости, об обязательности этического акта, о вере и неверии»26 .
Но, продолжает она, здесь все-таки нет железной предопределенности: на «первичную ценностную ориентацию» наслаивается личный опыт, личные склонности. И происходит так: «В некий момент юный писатель подключается к существующим направлениям, школам, эпохальным идеям (философским, общественным, общекультурным, литературным). Так он начинается. А потом он может добавлять, изменять, сам основывать школы»27 .
Революционные писатели оказались намертво вписаны в системы представлений и норм революционной культуры. Подключившись к ней, они сделали и личный выбор. «Первичную ценностную ориентацию» революционной культуры они не смогли и не захотели ни изменять, ни опровергать, поэтому нет оснований считать их жертвами советской системы.
«Случай Фадеева» шире и глубже его личной судьбы.
Список литературы
1 Независимая газета. 1999. 29 сентября.
2 Там же.
3 Цит. по: Зелинский К. А. А. Фадеев. Критико-биографический очерк. М., 1956. С. 75.
4 Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о наказании А. А. Фадеева от 23 сентября 1941 г. // Власть и художественная интеллигенция. Документы 1917—1953. М.: МФД, 2002. С. 475.
5 Деятели литературы и искусства на приеме у И. В. Сталина // Там же. С. 689—691.
6 В. Л. Дайреджиев, И. Л. Альтман — известные советские театральные критики.
7 Власть и художественная интеллигенция. С. 657.
8 Власть и художественная интеллигенция. С. 657—658.
9 Там же. С. 658.
10 Власть и художественная интеллигенция. С. 658.
11 Там же.
12 Там же.
13 Власть и художественная интеллигенция. С. 658.
14 Там же. С. 658—659.
15 Там же. С. 659.
16 Власть и художественная интеллигенция. С. 681—682.
17 А. Фадеев, К. Симонов. О мерах Секретариата Союза Писателей по освобождению писательской организации от балласта // Файман Григорий. Уголовная история советской литературы и театра. М.: Аграф, 2003. С. 47.
18 Там же.
19 Там же. С. 49.
20 Там же.
21 Там же.
22 А. Фадеев, К. Симонов. О мерах Секретариата Союза Писателей по освобождению писательской организации от балласта. C. 50.
23 Либединский Юрий. О Фадееве // Вопросы литературы. 2000. № 3. С. 237.
24 Либединский Юрий. О Фадееве // Вопросы литературы. 2000. № 3. С. 238.
25 Зелинский К. Указ. соч. С. 238.
26 Гинзбург Л. Человек за письменным столом. Л.: Советский писатель, 1989. С. 325.
27 Там же.