Реферат: Теория ядра. Возникновение цивилизации на Урале. Аркаим.

ВВЕДЕНИЕ_ 4

РАЗДЕЛ 1. ЦИВИЛИЗАЦИЯ_ 6

Глава 1 Становление цивилизационной теории_ 6

Н. Данилевский . ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЕВРОПЕЙСКАЯ ТОЖДЕСТВЕННА ЛИ С ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЮ? 6

§ 1. П. Сорокин О КОНЦЕПЦИЯХ ОСНОВОПОЛОЖНИКОВ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ТЕОРИЙ 7

§2. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ Н. ДАНИЛЕВСКОГО_ 7

§ 3. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ О. ШПЕНГЛЕРА_ 9

§ 4. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ А. ТОЙНБИ_ 10

§ 5. П. Сорокин ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ ТЕОРИИ И ЕЕ КРИТИКА 12

§ 6. Б. С. Ерасов ЦИВИЛИЗАЦИЯ КАК СЕТЬ ОТНОШЕНИЙ_ 16

Глава 2 Запад - Восток_ 18

§ 1. Б. С. Ерасов О СРАВНИТЕЛЬНОМ ИЗУЧЕНИИ МИРОВЫХ РЕЛИГИЙ _ 18

§ 2. Б.С. Брасов ОБЩИЕ КРИТЕРИИ ДИХОТОМНОГО СОПОСТАВЛЕНИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ОСНОВАНИЙ ЗАПАДА И ВОСТОКА _ 20

§3 . К. Квигли ИСТОРИЧЕСКИЕ ФАЗЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ _ 24

§4 . Л. Гумилев ФАЗЫ ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО УПАДКА ЧТО ТАКОЕ «УПАДОК КУЛЬТУРЫ»? _ 27

§5 . К. Гилб СПОРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ МИРОВЫХ СИСТЕМ И ЦИВИЛИЗАЦИЙ _ 28

РАЗДЕЛ 2. ТЕОРИЯ ЯДРА_ 32

Глава 1 Центр и периферия цивилизации_ 32

§ 1. А. Тойнби О ТЕРРИТОРИАЛЬНОМ РАСПРОСТРАНЕНИИ КАК КРИТЕРИИ РАЗВИТИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ 32

§ 2. Э. Шилз О СООТНОШЕНИИ ЦЕНТРА И ПЕРИФЕРИИ ЦЕННОСТНО-СМЫСЛОВОЙ АСПЕКТ ЯДРА И ПЕРИФЕРИИ _ 33

§ 3. Ш. Эйзенштадт СТРУКТУРА ОТНОШЕНИЙ ЦЕНТРА И ПЕРИФЕРИИ В ИМПЕРСКИХ И ИМПЕРСКО-ФЕОДАДЬНЫХ РЕЖИМАХ _ 36

§ 4. Б. С. Ерасов, Т.А. Аванесова ПРОБЛЕМЫ АНАЛИЗА ДИАДЫ ЦЕНТР - ПЕРИФЕРИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ 38

Глава 2 Геоэтнокультурная система_ 41

§ 1. С.Я. Сущий, А.Г. Дружинин ГЕОЭТНОКУЛЬТУРНАЯ СИСТЕМА _ 41

§ 2. Г.А. Аванесова ЯДРО-ПЕРИФЕРИЯ И ПРОЦЕССЫ РЕГИОНАЛИЗАЦИИ КУЛЬТУРЫ _ 42

РАЗДЕЛ 3. ИСТОРИЯ УРАЛА_ 47

Глава 1 Формирование и расцвет родового общества эпохи неолита (V-середина III тысячелетия до н.э.) 47

Глава 2 Эпоха бронзы (вторая четверть II тысячелетия до н.э. до н.э.) 52

Глава 3 Этнические процессы на Урале в эпоху Великого переселения народов (I –VIII в.в.) 60

РАЗДЕЛ 4. АРКАИМ_ 66

ЗАКЛЮЧЕНИЕ_ 97

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ__ 99

ВВЕДЕНИЕ

Первоначально определимся со смыслом вкладываемым в термин цивилизация .

Определение М.Крузе: «Каждая цивилизация определяется совокупностью идей и политических институтов, условиями материальной и культурной жизни, производительными силами и общественными отношениями, всеми проявлениями религиозной, интеллектуальной и художественной деятельности»

Определение А. Ничифоро: «Цивилизация – это совокупность способов бытия и способов деятельности группы людей, выражающихся в:

1) материальной жизни;

2) интеллектуальной жизни;

3) моральной жизни;

4) политической и социальной организации рассматриваемой группы.

Есть множество определений цивилизации , но суммарное определение характерно для комплексного понимания цивилизации как сложно устроенного, развитого общества, в котором важное значение имеют как экономические факторы, так и социальная система, как моральные принципы, так и политическое устройство, как практическое знание, так и эстетические идеалы. Но целостное описание цивилизации ещё не раскрывает в аналитическом плане принципов её функционирования, её структуру и взаимодействие различных компонентов.

Среди вариантов значения слова цивилизация , которые сложились в настоящее время в научном дискурсе, в качестве достаточно содержательных следует выделить следующее:

1. Цивилизация – и есть общество, а значит, она сочетает в себе все компоненты, необходимые для существования общества. Правда, это сложное общество – в отличие от простого, а значит, включающее различного рода подсистемы, прежде всего политическую, экономическую, культурную и социальную.

2. Цивилизация – как город, как городское общество. В таком виде цивилизация предстаёт как качество, отделяющее город от окружающей среды и нецивилизованных обществ на основе продвинутого разделения труда, формирования государственно-политической власти и политико-военных отношений между городами-государствами.

3. Цивилизация как современный тип общественного устроения, характерный для высокоразвитых стран Запада и других регионов, которые достигли передового уровня технологического развития, в той или иной степени внедрили гражданские, политические, социальные и правовые институты, обеспечивающие эффективное развитие общества, поддержание его стабильности и самостоятельность личности (под этим определением мы понимаем «современную мировую цивилизацию», воплощающую в себя «новый мировой порядок», вхождение в который обязательно для каждого «нормального» общества).

4. Цивилизация – это хорошо организованное и гуманистически устроенное общество, обеспечивающее основные права личности, в том числе право собственности, свободу совести и вероисповедания (такое толкование присуще употреблению сочетания «цивилизованное поведение» и нередко употребляется вместо слова «культура»).

5. Цивилизация – совокупность достижений человеческих обществ, и тогда считается, что цивилизация формируется собственно материально-технологическими, хозяйственными компонентами общественной жизни и сложившимися институтами.

6. Цивилизация как качественная специфика каждого из крупномасштабных обществ, проявивших себя в мировой истории или присутствующих поныне, с присущим ему своеобразием социальной и духовной жизни, его базовыми ценностями и принципами жизнестроения, т.е. самобытность, формируемая опытом исторического развития и становящаяся основой его самосознания и установления отличия от других обществ.

7. Цивилизация как социокультурная общность, формируемая на основе универсальных, т.е. сверхлокальных ценностей, получающих выражение в мировых религиях, системах морали, права, искусства.

Далее мы рассмотрим основные цивилизационные теории социологов.

РАЗДЕЛ 1. ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Глава 1 Становление цивилизационной теории

Н. Данилевский . ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЕВРОПЕЙСКАЯ ТОЖДЕСТВЕННА ЛИ С ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЮ?

Запад и Восток, Европа и Азия представляются нашему уму какими-то противоположностями, полярностями. Запад, Европа составляют полюс прогресса, неустанного усовершенствования, непрерывного движения вперед; Восток, Азия — полюс застоя и коснения, столь ненавистных современному человеку. Это историко-географические аксиомы, в которых никто не сомневается; — и всякого русского правоверного последователя современной на­уки дрожь пробирает при мысли о возможности быть причислены к сфере застоя и коснения. Ибо, если не Запад, так Восток; не Европа, так Азия, — средины тут нет; нет Европо-Азии, Западо-Востока, и если б они и были, то среднее междуумочное положе­ние также невыносимо. Всякая примесь застоя и коснения — уже вред и гибель. Итак, как можно громче заявим, что наш край евро­пейский, европейский, европейский, — что прогресс нам пуще жизни мил, застой пуще смерти противен, — что нет спасения вне прогрессивной, европейской, всечеловеческой цивилизации, — что вне ее даже никакой цивилизации быть не может, потому что вне ее нет прогресса. Утверждать противное — зло­вредная ересь, обрекающая еретика если не на сожжение, то, во всяком случае, на отлучение от общества мыслящих, на высоко­мерное от него презрение. И все это — совершеннейший вздор, до того поверхностный, что даже опровергать совестно. <...>

Мнимая привилегия прогрессивности вовсе не составляет ка­кой-либо особенности Европы. Дело в том, что во всех частях света есть страны очень способные, менее способные и вовсе не способ­ные к гражданскому развитию человеческих обществ что евро­пейский полуостров в этом отношении весьма хорошо наделен, хотя не обделена и остальная Азия, которая абсолютно имеет больше годных для культуры стран, чем ее западный полуостров, и только в смысле относительном (ко всему пространству) должна ему ус­тупить. Везде же, где только гражданственность и культура могли развиться, они имели тот же прогрессивный характер, как и в Европе. Возьмем самый тип застоя и коснения — Китай, выстав­ляемый как наисильнейший контраст прогрессивной Европе. В этой стране живет около 400 миллионов народа в гражданском благоус­тройстве. <...>

Науки и знания нигде в мире не пользуются таким высоким уважением и влиянием, как в Китае. Неужели же эта высокая сте­пень гражданского, промышленного и в некотором отношении даже научного развития, которое во многом оставляет далеко за собою цивилизацию древних греков и римлян, в ином даже и те­перь может служить образцом для европейцев, — вышла во все­оружии из головы первого китайца, как Минерва из головы Юпи­тера, а все остальные четыре или пять тысяч лет своего существо­вания этот народ пережевывал старое и не подвигался вперед? Не были ли эти успехи, добытые на крайнем востоке Азиатского ма­терика, таким же результатом постепенно накоплявшегося умствен­ного и физического, самостоятельного и своеобразного труда по­колений, как и на крайнем его западе — на Европейском полуос­трове? И что же это такое как не прогресс? Правда, что прогресс этот давно прекратился, что даже многие прекрасные черты ки­тайской гражданственности (как, например, влияние, предостав­ляемое науке и знанию) обратились в пустой формализм, что дух жизни отлетел от Китая, что он замирает под тяжестью прожитых им веков. Но разве это не общая судьба всего человечества и разве один только Восток представляет подобные явления? Не в числе ли прогрессивных западных, как говорят, европейских народов считаются древние греки и римляне; и, однако же, не совершенно ли то же явление, что и Китай, представляла греческая Византийская империя? С лишком тысячу лет прожила она после отделения от своей римской, западной сестры; каким же прогрессом ознаме­новалась ее жизнь после последнего великого дела эллинского на­рода — утверждения православной христианской догматики?

§ 1. П. Сорокин О КОНЦЕПЦИЯХ ОСНОВОПОЛОЖНИКОВ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ТЕОРИЙ

За последние несколько десятилетий, наряду с выдвижением атомистических и микросоциологических теорий, появилось впе­чатляющее количество основательных макросоциологических тео­рий, рассматривающих функционирование крупных культурных и социальных систем. Каковы бы ни были их недостатки, эти теории составляют, может быть, величайшее достижение современной социологии и смежных наук. Н. Данилевский называл эти крупные культурные системы «культурно-историческими типами», О. Шпенглер — «высокими культурами», А. Тойнби — «цивилизациями», А. Кребер — «моделями культуры, основанными на высших цен­ностях», Ф. Нортроп — «культурными системами» или «мировыми культурами», Н. Бердяев — «великими культурами», я их называю «крупными культурными системами и суперсистемами». Эти обра­зования представляют собой реальные причинно-смысловые це­лостности, отличные от культурных скоплений, малых культур­ных систем, а также от государства, нации, политических, рели­гиозных, расовых, этнических и других социальных систем и групп.

Принято считать, что эти цивилизации, или культурные су­персистемы, в значительной степени определяют основные про­явления социокультурной жизни: организацию и функции малых групп и культурных систем, менталитет и поведение индивидов, множество конкретных исторических событий, тенденций и про­цессов. Поэтому изучение этих больших социокультурных общностей имеет не только теоретическое, но и большое практическое значение. Без более или менее адекватного знания этих социокуль­турных сущностей мы не сможем должным образом понять харак­тер, причины и механизмы формирования структур и изменений в человеческом обществе, а также контролировать и направлять исторические процессы в желательном направлении.

Начнем с рассмотрения тотальных макросоциологических тео­рий цивилизаций и «великих культур». Как и во всех общесистем­ных теориях в них содержится утверждение, что каждая цивилиза­ция или великая культура представляют собой обширную культур­ную систему, объединяющую в одно интегрированное целое всю культуру сравнительно большой, преимущественно наднациональ­ной культурной общности. К наиболее важным теориям относятся те, что созданы Н. Данилевским, О. Шпенглером и А. Тойнби.

§2. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ Н. ДАНИЛЕВСКОГО

Н. Данилевский излагает свою теорию структуры и динамики «историко-культурных типов» не столько ради самой теории, сколько с целью объяснения гораздо более узкой проблемы: почему Европа (и Запад) постоянно остаются враждебными России? И он не нахо­дит рационального объяснения такого неприязненного отношения. Ответ Данилевского заключается в том, что Европа и Россия от­носятся к разным мирам, чуждым по отношению друг к другу.

Западная цивилизация, в концепции Данилевского, не имеет всеобщего характера, представляет собой лишь одну из несколь­ких великих цивилизаций, существовавших в истории человече­ства. Широко распространенная идея о том, что европейская ци­вилизация тождественна всеобщей цивилизации, основана на оши­бочном положении, что только эта цивилизация является прогрессивной и творческой, — в отличие от всех остальных куль­тур, которые рассматриваются как неподвижные и нетворческие...

Лишь немногие народы смогли создать великие цивилизации и стать «культурно-историческими типами». Н. Данилевский разде­ляет все народы в этом отношении на три варианта:

1) позитив­ные творцы истории, создавшие великие культурно-историчес­кие типы;

2) негативные творцы истории, которые, подобно гун­нам, монголам или туркам, сами не создавали цивилизаций, но как «божий кнут» способствовали гибели дряхлых цивилизаций, разметав их остатки, чтобы затем вернуться в исходное ничтоже­ство и исчезнуть с арены истории;

3) народы и племена, твор­ческий дух которых по какой-то причине задержался на ранней стадии и они остались на положении этнографического материа­ла, используемого творческими народами для обогащения своих цивилизаций.

Н. Данилевский формулирует основные принципы и законо­мерности, которые регулируют процесс возникновения, роста и упадка цивилизаций, деятельность народов, относящихся к разру­шительному типу, и народов, представляющих собой этнографи­ческий материал. В схематичном виде эти закономерности (полу­чившие у него блестящую разработку) можно изложить следую­щим образом.

Закон 1 . Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, близких между собою настолько, чтобы их сродство ощущалось непосредственно, без глубоких филологических изысканий, составляет самобытный куль­турно-исторический тип, если оно вообще по своим духовным задаткам способно к историческому развитию и вышло уже из мла­денчества.

Закон 2 . Чтобы потенциальная цивилизация народа действи­тельно была порождена и получила развитие, необходимо, чтобы народ имел политическую независимость.

Закон 3 . Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам других типов. Каждый тип вырабаты­вает ее для себя, при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций.

Так, многочисленные попытки распространить античную цивилизацию на восточные народы потерпели крах. В наше время англичане потерпели аналогичное поражение, пытаясь перенести европейскую цивилизацию в Индию.

Закон 4 . Для реализации подлинно высокой культуры необхо­дим разнообразный «этнографический материал».

Закон 5 . Ход развития культурно-исторических типов имеет органический характер и напоминает жизнь многолетних расте­ний, имеющих три жизненные стадии: длительный период роста, период культурного и политического самоопределения, а затем цветения и плодоношения. Достигнув расцвета как полного разви­тия творческого потенциала, цивилизация исчерпывает свои силы и окаменевает, становится подверженной неразрешимым проти­воречиям, внутренним конфликтам и утрате веры.

По Н. Данилевскому, большинство цивилизаций являются со­зидательными только в одной или нескольких областях деятель­ности и ни одна из них не проявила свою всесторонность. Так, греческая цивилизация достигла непревзойденных высот в эсте­тической области и проявила творческое начало в философии, но не была творческой во многих других сферах. Семитская цивили­зация достигла наивысших достижений в области религии, римс­кая — в области права и политической организации, китайская — в области практического устроения жизни, индийская — в сфере воображения, фантазии и мистики. Осуществив свою творческую миссию, цивилизация обречена на умирание как целостный твор­ческий организм.

§ 3. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ О. ШПЕНГЛЕРА

Книга О. Шпенглера «Закат Европы», опубликованная в 1918 г., стала одним из наиболее влиятельных, противоречивых и устой­чивых в своей популярности шедевров первой половины XX в. в сфере культурной социологии, философии истории и немецкой философии. Хотя по своему общему характеру «Закат Европы» О. Шпенглера весьма отличается от работы Н. Данилевского «Рос­сия и Европа», тем не менее основные концептуальные положе­ния этих ученых сходны во всех важнейших пунктах.

Как и Н. Данилевский, О. Шпенглер (1880-1936) высмеивает европейское деление истории на древнюю, средневековую и но­вую как «невероятно наивное и бессмысленное». Совершенный им, по его собственному выражению, «коперниковский переворот» со­стоит в том, что каждая «высокая культура» является настолько же значимой в схематике истории, как и западная, или «классичес­кая», культура.

Подобно Н. Данилевскому, он рассматривает человеческую ис­торию не как линейное развитие единой культуры, а как «драму, в которой участвует ряд мощных культур, с первобытной силой вырастающих из недр породившей их страны, к которой они стро­го привязаны на всем протяжении своего жизненного цикла».

«Культуры — это организмы, — утверждает О. Шпенглер, — а мировая история есть их коллективная биография». Они рождают­ся, растут и, выполнив свое назначение, умирают. Каждая культура проходит в своем развитии через стадии, аналогичные стадиям раз­вития живых организмов: детство, юность, зрелость и старость. Каж­дая культура имеет душу. Рождение культуры есть пробуждение ве­ликой души из протодуховности детского состояния человечества. Когда душа в полной мере реализовала всю совокупность своих по­тенций в форме народов, языков, учений, искусства, государств, наук, она умирает и возвращается в первоначальное состояние. Ког­да эти цели достигнуты, культура входит в свою последнюю ста­дию — стадию цивилизации. Характерными признаками цивилиза­ции являются космополитизм и города-гиганты, приходящие на смену привязанности к дому, родственным отношениям и отече­ству, научный атеизм или мертвая метафизика вместо истинной ре­лигии, масса вместо народа, деньги вместо плодородия земли и ис­тинных ценностей, лозунг «хлеба и зрелищ» вместо религиозных и народных праздников, секс вместо материнства. Урбанизация, им­периализм, культ больших величин, синкретизм, жажда власти, клас­совая борьба, направленность на внешнее действие, а не на углубленную работу — вот дополнительные характеристики цивилизаци­онной стадии. В этом состоянии агонии или застоя цивилизации мо­гут существовать еще длительное время. Иногда они могут даже переживать то, что А. Тойнби называет «бабьим летом». Но в конце концов они возвращаются, по формулировке Н. Данилевского, в «простой этнографический материал», не имеющий ни истории, ни формы.

Перед смертью цивилизация переживает короткий период вто­рой религиозности, приток новых религиозных течений, мисти­цизма и гностицизма, таких, как культ Митры, Изиды, Солнца, или христианства (в Древнем Риме). Приход второй волны религи­озности отмечает конец жизненного пути культуры, хотя может предвещать и рождение новой культуры.

О. Шпенглер называет всего восемь великих культур: египетс­кую, вавилонскую, индийскую, китайскую, классическую, или аполлоновскую (греко-римскую), арабскую, или магическую, мек­сиканскую и западную, или фаустовскую (возникшую около 1000 г. н.э.). Он же указывает на возможность появления великой русской культуры. Из этих культур мексиканская погибла насильственной смертью, арабская и русская претерпели на ранней стадии разви­тия частичное подавление и искажение под мощным влиянием более старых, застойных инородных цивилизаций.

Конечно, нарекания со стороны критиков вызывает свойственная О. Шпенг-леру специфическая метафоричность языка, не поддающегося введению в кон­текст позитивных наук. Как пишет С.С. Аверинцев, «описание первофеноменов производится у Шпенглера с грубоватой односложностью, дающей большую вне­шнюю четкость, но насилующей факты... Для схватывания внутренней формы культуры Шпенглер требует специфической формы знания, не тождественной с систематическим научным знанием: "физиогномический такт", артистическая чут­кость восприятия».

Тем не менее, как отмечают авторы этого сборника Г. Люббе и А. Демант, эта метафоричность имеет свое оправдание и прежде всего как выражение творческо­го воображения, столь важного для выхода за круг накопленных фактов.

В общем не принято и осталось сугубо «шпенглерианским» противопоставление культуры как творческого начала и цивилизации как губительного окостенения культуры, умирающей в технике, избытке интеллектуализма и рациональности. Формативный и застойный периоды равным образом относятся к той «высокой культуре», в которой цивилизация получает свою основу, свою символическую форму и принципы как единства, так и многообразия. Но этим своим противо­поставлением О. Шпенглер способствовал осознанию того кризиса «фаустовской культуры», который стал столь насущным для западной общественной мысли на всем протяжении XX в.

§ 4. ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ КОНЦЕПЦИИ А. ТОЙНБИ

Теорию цивилизаций А. Тойнби можно рассматривать как куль­минацию тех теоретических разработок, которые были проделаны Н. Данилевским и О. Шпенглером. Она была осуществлена незави­симо от их работ, основана на несравненно более широком исто­рическом материале и является подлинным шедевром историчес­кого и макросоциологического знания.

А. Тойнби начинает свое исследование с тезиса о том, что ис­тинной областью исторического знания является не описание от­дельных событий, сближенных в пространстве или времени, не история государств или политических систем или же человечества в целом, а «цивилизация» в ее религиозных, территориальных и политических характеристиках. Прежде всего он рассматривает про­блемы, связанные с зарождением цивилизаций.

Рождение цивилизации происходит при наличии двух специ­фических условий: присутствие в данном обществе творческого меньшинства и наличие среды, которая не является ни слишком неблагоприятной, ни слишком благоприятной. Механизм зарож­дения цивилизаций в таких условиях представляет собой взаимодействие вызова и ответа на вызов: окружающая среда непре­рывно бросает вызов обществу, и общество через творческое мень­шинство успешно отвечает на вызов и находит решение проблемы. Затем следует новый вызов и новый успешный ответ и т.д. В таких условиях покою места нет, общество постоянно находится в дви­жении, которое и приводит его к цивилизации.

Следующий круг проблем связан с ростом цивилизаций. По мнению А. Тойнби, рост цивилизации не сопровождается ни гео­графическим распространением общества, ни техническим про­грессом, ни усилением господства над природным окружением. Ученый не видит связи между техническим прогрессом и разви­тием цивилизации. Подлинный рост цивилизации, по А. Тойнби, — это постоянный и кумулятивный процесс ее внутреннего само­определения и самовыражения, так называемая этерализация ее ценностей (возвышение) и усложнение ее аппарата и техно­логий. С точки зрения межсоциальных и межличностных отно­шений рост цивилизации — это непрерывный творческий «уход и возвращение» харизматического меньшинства общества в про­цессе постоянно обновляющихся успешных ответов на новые вы­зовы среды.

Растущая цивилизация являет собой единство. Ее структура состоит из творческого меньшинства, которому подражает и за которым добровольно следует большинство, — так называемый внутренний пролетариат данного общества и внешний пролетари­ат, представленный соседними варварскими народами. В таком обществе нет братоубийственной борьбы, жесткого социального размежевания. Это общество отмечено духом солидарности. Расту­щая цивилизация разворачивает свои потенции, различные для разных цивилизаций: эстетические в античной, религиозные в ин­дийской, научно-механистические в западной цивилизации и т.д.

Третий круг проблем связан с надломом и разложением циви­лизаций. Не менее шестнадцати из тех двадцати шести существо­вавших, которые насчитал А. Тойнби, прекратили свое существо­вание, а из оставшихся восьми семь находятся под угрозой унич­тожения или ассимиляции с западной цивилизацией.

Основное отличие стадии роста от стадии разложения цивили­зации состоит в том, что на стадии роста общество находит ус­пешный ответ на постоянно возобновляющиеся вызовы, а на ста­дии дезинтеграции оно неспособно справиться с вызовом. Заклю­чение историка состоит в том, что цивилизации гибнут не от внешнего врага, а от своих собственных рук. Стадия надлома ха­рактеризуется следующими тремя моментами: недостатком сози­дательной силы у творческого меньшинства, отказом большинства подражать меньшинству и вытекающим из этого распадом социального единства в обществе. Для удержания своего прежнего положения, которое оно отныне уже не заслуживает, господству­ющее меньшинство вынуждено прибегать к силе. Создаются уни­версальные государства наподобие Римской империи, использо­ванной античным господствующим меньшинством как средство самосохранения и сохранения цивилизации.

Стадия упадка состоит из надлома, разложения и гибели циви­лизации. Между надломом и гибелью цивилизации нередко прохо­дят столетия, а иногда и тысячелетия...

Большинство цивилизаций оказалось обречено на гибель. Что касается западной цивилиза­ции, то, несмотря на все присущие ей симптомы надлома и раз­ложения, автор все же оставляет надежду на избавление.

Внутренний пролетариат на этом этапе отпадает от господству­ющего меньшинства, в его среде усиливается недовольство и рас­тут движения протеста, что зачастую приводит к формированию универсальной церкви, например христианства или буддизма. Уни­версальное государство, созданное господствующим меньшин­ством, обречено на гибель. Однако универсальная церковь, созда­ваемая внутренним пролетариатом, например христианство, ста­новится мостом и основой для новой цивилизации.

Внешний пролетариат организуется и начинает нападать на разлагающуюся цивилизацию, вместо того чтобы стремиться при­соединиться к ней.

Таким образом, раскол поражает и тело, и душу цивилизации. Усиление беспорядков и братоубийственных войн ведет к ее раз­рушению. Раскол в душе проявляется в глубоких изменениях в са­мом менталитете и поведении членов распадающегося общества. Возникают четыре типа «спасителя»: архаичный, футуристичес­кий (спаситель с мечом), бесстрастный стоик и, наконец, преоб­раженный религиозный спаситель, связанный со сверхчувствен­ным миром Бога.

Но ничто не может остановить процесс распада. Единственный плодотворный выход — путь преображения, означающий перенос целей и ценностей в сверхчувственное Царство Божие. Это может стать семенем для рождения новой цивилизации, которая будет шагом вперед в вечном процессе восхождения человека к Сверх­человеку и Града Человеческого к Граду Божиему как предельным пунктам движения.

§ 5. П. Сорокин ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ ТЕОРИИ И ЕЕ КРИТИКА

При всех расхождениях сторонники макросоциологического подхода к изучению цивилизаций, или так называемых культур­ных суперсистем, согласны по следующим пунктам:

1. В безграничном «океане» социокультурных явлений существуют крупные культурные системы, иначе называемые культурными суперсистемами или же цивилизациями, которые функциониру­ют и как реальное единство. Они не совпадают с государством, нацией или любой другой социальной группой. Обычно границы этой культурной сущности перекрывают географические границы национальных, политических или религиозных единиц.

2. В силу взаимозависимости компонентов цивилизации как це­лостной системы эти большие суперсистемы ощутимо определяют большую часть изменений, происходящих на поверхности этого социокультурного океана, в том числе исторические события и жизнедеятельность малых социокультурных единиц, групп или ин­дивидов, относящихся к культурной суперсистеме: их идеологию, поведение, материальную культуру, их жизненный путь и судьбу. Изменения в суперсистеме или в ее существенных частях взаимо­зависимы.

3. Без адекватного знания принципов устроения суперсистемы мы не можем понять характер структуры и динамики ее самой и ее существенных подсистем, компонентов и скоплений элементов.

4. Глубокое изучение всех основных культурных суперсистем и систем дает нам макрокатегории для анализа всего культурного кос­моса. Знание этих принципов в огромной степени дополняет микро­социологические исследования социальных процессов. Для полно­ценного понимания социокультурной реальности нужны как макросоциологических, так и микросоциологические исследования.

5. Общее число больших культурных систем в истории человеческой культуры было невелико. Общее число цивилизаций в списках Н. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби не превышает тридцати. Число же малых культурных систем практически не ограничено.

6. Каждая из больших культурных систем и суперсистем зиж­дется на какой-то основной предпосылке, получившей выраже­ние в философском принципе, прасимволе или конечной ценно­сти, который цивилизация порождает, развивает и реализует на протяжении своего жизненного пути во всех своих основных ком­понентах или подсистемах. Поэтому каждая из крупных культур­ных единиц упорядочена в логическом или эстетическом плане, а составляющие ее части и компоненты дополняют друг друга.

7. Каждая из этих крупных суперсистем после завершения сво­его формирования (опредмечивания и создания социальных ин­ститутов) становится причинно-смысловым единством. Если бы ее существенные компоненты не были бы объединены причинной взаимозависимостью, они представляли бы собой конгломераты и большие скопления, а не целостные общности.

8. Каждая из культурных суперсистем сохраняет свою само­бытность, свою самотождественность вопреки изменениям в со­ставляющих ее компонентах. Перемены совершаются при поддер­жании единства всех существенных частей, имеют имманентный характер, определяются внутренними закономерностями, а внеш­ние воздействия ускоряют или же замедляют, облегчают или зат­рудняют развертывание внутреннего потенциала системы, иногда приводя к ее уничтожению, но вряд ли когда-либо способствуя ее трансформации во что-то принципиально отличное от присущего им типа. В ходе взаимодействия культурная система осуществляет отбор через принятие близких по духу и устранение неблагопри­ятных элементов.

9. Теоретики согласны в отказе от линейной концепции жиз­ненного пути суперсистем и исторического процесса в пользу при­нятия представления либо о циклических изменениях, либо о рит­мических, т.е. постоянно меняющейся модели. В каждый данный момент жизненный путь суперсистем и человечества в целом пре­терпевает изменения и вместе с тем обеспечивает сохранение пре­емственности. Претерпевая постоянные изменения, культурная общность вместе с тем подвержена сходным повторам, ритмам, тенденциям. Изучение повторяющихся структурных закономерно­стей или динамических универсалий — важная задача системных теорий культуры или цивилизации.

10. Все теоретики выделяют сходные «фазы» жизненного цикла культурных суперсистем или цивилизаций. Фаза роста, или «весны» цивилизаций, выделяемая в концепциях Данилевского—Шпенглера—Тойнби, сходна в ряде характеристик с «умозрительным» типом у П. Сорокина, с фазой «преобладания религиозности» у А. Кребера, с фазой преобладания эстетического начала у Ф. Нортропа, с сак­ральной фазой у Г. Беккера. Выделяемая в концепциях Данилевско­го—Шпенглера—Тойнби—Конечны фаза упадка сходна с выделя­емой П. Сорокиным «перезрелым чувственным» типом культуры, с «героической» цивилизацией у Шубарта, теоретической фазой у Ф. Нортропа, секулярной у А. Кребера, цивилизационным упадком у А. Швейцера и кризисом цивилизации у X. Ортеги.

11. Во всем своем жизненном процессе цивилизации следуют собственным курсом, проходя по этапам генезиса, роста, расцве­та, увядания, упадка и возрождения.

12. По единогласному диагнозу этих теоретиков наше время отмечено глубочайшим кризисом, как конец четырех- или пяти-вековой эпохи преобладания чувственной, теоретической, секуляр­ной, прометеевской, научно-технологической культуры и перехода к новому интегративному, — новосредневековому, эстетико-теоретическому типу цивилизации или культуры. При различии в деталях все концепции целиком и полностью сходны в этом пункте.

Н. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, Ф. Конечны и другие культурологи утверждают, что «цивилизации» или «высокие культу­ры» являются реально существующими целостными образованиями или интегрированными системами. Это утверждение вынуждает нас поставить важный вопрос: какого рода единство представляет собой цивилизация? В терминах моей концепции вопрос формулируется следующим образом: являются ли цивилизации всего лишь простран­ственными скоплениями или же это причинно-смысловые систе­мы? К сожалению, наши достойнейшие ученые не дают ясного от­вета на эти вопросы. В их работах отсутствует различение между скоп­лениями и полускоплениями, причинными, смысловыми и причинно-смысловыми единицами. Они просто утверждают, что цивилизации — это целостные или интегрированные системы, в которых все элементы взаимозависимы и связаны один с другим.

Тщательный анализ той концепции цивилизаций, которую столь блестяще наметил Н. Данилевский и которая получила столь вели­колепное развитие у О. Шпенглера, А. Тойнби и других культуро­логов-морфологов, дает мне основание сделать следующие выво­ды на основе моего собственного подхода.

1. Большинство этих «цивилизаций» — это не столько «куль­турные системы», сколько крупные «социальные общности» (со­циальные системы), сложившиеся на основе центрального ядра,

состоящего из культурных смыслов, ценностей и норм или инте­ресов, которые и служат причиной, целью и основой организации и функционирования этих общностей.

2. Социальные общности, называемые в работах этих ученых «цивилизациями» или «высокими культурами», относятся не к од­ному и тому же типу социальных систем, а к различным типам. Некоторые из них, такие, как татарская, греческая или арабская, представляют собой лишь языковые или этнические группы, объе­диненные общим языком или этническим происхождением. Такие группы обычно живут по соседству, зачастую имеют общих пред­ков (реальных или мифических) и почти никогда не составляют единого государства. Другие предполагаемые «цивилизации» явля­ются всего лишь чистыми государственными объединениями либо общностями, основанными на соединении государственного и язы­кового единства. К этому типу мы можем отнести иранскую, рус­скую, мексиканскую и римскую «цивилизации». Такие «цивилиза­ции», как исламская или православная, являются в основном рели­гиозными общностями, а такие, как дальневосточная или месопотамская, состоят из нескольких сложных многофакторных образований. И наконец, некоторые из общностей, считающихся «цивилизациями», такие, как выделенная А. Тойнби античная, выделенная Н. Данилевским ассиро-вавилонско-финикий-ско-халдейская или выделенная О. Шпенглером магическая, пред­ставляют собой, по существу, социокультурные смеси различных языковых, государственных, религиозных, экономических и терри­ториальных общностей или вообще не организованное население. У этих ученых отсутствует системная классификация социальных групп и поэтому в одной «цивилизационной корзине» оказывают­ся самые гетерогенные социальные образования и целостные куль­туры. И сам факт различия природы этих образований явственно демонстрирует обманчивое псевдоединство этих «цивилизаций».

3. Основная организованная общность с присущей ей централь­ной культурной системой составляет ядро этих цивилизаций и слу­жит основой их бытия. Однако, помимо этой основной общности, в каждой цивилизации имеется одна или несколько инородных групп с собственной культурой, отличной от культуры основной общности. Эти инородные единицы не являются органичной час­тью цивилизации, и их групповая культура зачастую не согласует­ся с культурой основной общности.

4. Каждая цивилизация взаимодействует — в основном через косвенные причинные связи — с несколькими внешними группа­ми и их культурами, которые проникают в данную цивилизацию и существуют в ней в качестве скоплений.

5. Совокупная культура практически каждого индивида и каж-| дои малой или большой социальной группы состоит не из одной культурной системы, объединяющей в единое связное целое мил­лионы смыслов, ценностей, норм и интересов, а скорее множе­ство культурных систем, частично нейтральных, а частично даже противоречащих друг другу, а также множество скоплений.

6. Все это означает, что выделение «цивилизаций» из огромного массива других культурных комплексов и их классификация осуществляются при отсутствии на базе различных, а иногда и неопределенных критериев.

7. Самая серьезная ошибка этих теорий состоит в смешении I культурных систем с социальными системами (группами), в том, что название «цивилизация» дается существенно различным соци­альным группам и их общим культурам — то этническим, то рели­гиозным, то государственным, то территориальным, то различным многофакторным группам, а то даже конгломерату различ­ных обществ с присущими им совокупными культурами.

Это означает, что совокупной культуре этих групп приписыва­ется смысловая согласованность и причинная взаимозависимость между частями и целым. Таким образом, данные концепции по­вторяют ошибку всех тотальных и большинства функциональных теорий, утверждающих интегрированное единство совокупной куль­туры каждой организованной общности.

С таким утверждением нельзя согласиться. Социальная общ­ность (система) и культурная система относятся к разным типам, которые не совпадают друг с другом и не идентичны по содержа­нию. Как с точки зрения логики, так и самой науки неверно назы­вать «цивилизациями» совершенно несходные социальные общ­ности с различающимися совокупными культурами. Ошибка со­стоит в отождествлении различных феноменов.

8. Наконец, совокупная культура отдельного индивида вряд ли когда-либо является целиком интегрированной и включает в себя, как правило, доминирующую культурную систему (хотя многие эклектичные и легкомысленные индивиды не имеют и этого), сосуществующую с множеством малых систем и мелких скопле­ний, частично нейтральных по отношению к господствующей системе или же входящих с ней в противоречие. Очевидно, что совокупная культура таких огромных социальных общностей, как античная или индская, сирийская, китайская или же западная, никогда не были целиком интегрированы в единую согласован­ную причинно-смысловую систему.

9. Эти базисные недостатки существенно умаляют значение вполне содержательных научных теорий. Кроме того, следует указать и на значительные разногласия между Н. Данилевским, О. Шпенглером, А. Тойнби и Ф. Конечны в их определениях и классификации цивилизаций. То, что Н. Данилевский считает од­ной цивилизацией, например его ассирийско-вавилонско-финикийско-халдейская, А. Тойнби рассматривает как несколько раз­личных цивилизаций (вавилонская, хеттская, шумерская и си­рийская). У О. Шпенглера это две цивилизации: магическая и вавилонская. Магическая цивилизация О. Шпенглера рассматривает­ся Н. Данилевским как две: иранская и арабская, а А. Тойнби — как четыре: иранская, сирийская, арабская и православно-византийс­кая. Единая, по А. Тойнби, античная цивилизация рассматривается Н. Данилевским как две: греческая и римская. Таким образом, там, где кто-то находит один культурный организм, другие видят два или больше — и наоборот. Эти разительные расхождения — еще одно опровержение положения о реально существующей целост­ности и интегрированности такого рода «цивилизаций».

Ошибочность положения об органическом и одновариантном

жизненном пути цивилизаций

Вторая ошибка Н. Данилевского, О. Шпенглера и А. Тойнби (в первых томах) состоит в утверждении, что все цивилизации проходят один и тот же одновариантный «органический» цикл: они рождаются, развиваются, а в конечном счете распадаются и гибнут. Эта чрезмерно общая модель жизненного пути цивилиза­ций применима, в лучшем случае, к некоторым организованным социальным группам, выступающим как центральное звено каж­дой из таких «цивилизаций». Большинство этих групп смертны и рано или поздно гибнут как отдельные единицы в социокультурном универсуме групп и народонаселения. Некоторые культурные систе­мы, включая ту, что составляет базис «цивилизации», также могут распадаться и погибать как целостные системные единицы. Однако одновариантная модель (рождение, созревание и гибель) никоим образом не может быть применена к какой-либо из этих цивилиза­ций. Поскольку совокупная культура каждой из этих «цивилизаций» никогда не была единой связной системой, она и не может подвер­гнуться дезинтеграции. Точно так же она не может погибнуть цели­ком, так как никогда не представляла собой реального целого. Даже самый беглый анализ смысла рождения, роста, зрелости, надлома и гибели показывает бессмысленность и ошибочность этих терми­нов в применении к совокупному конгломерату культурных сис­тем и скоплений, содержащихся в каждой «цивилизации». Ни одна из этих теорий не в состоянии точно указать, ни когда зародилась

та или иная «цивилизация» и каковы признаки ее зарождения, ни когда она погибает и каковы критерии ее гибели. <...>

Чрезвычайно трудно точно установить, когда каждая цивилиза­ция созрела и достигла зрелости или же когда она гибнет. Если под «гибелью» цивилизации эти ученые подразумевают исчезновение с исторической сцены всех ее групп и культурных систем, то это по­ложение попросту неверно. Так, несмотря на предполагаемую «ги­бель» греко-римской или античной цивилизации, остались гречес­кий и латинский языки, а в еще большей степени сохранились все великие философские системы «досократиков» (Демокрита, Плато­на, Аристотеля, Плотина и других мыслителей), дорический, иони­ческий и коринфский ордеры в архитектуре, эстетические системы Гомера, Гесиода, Софокла, Аристофана, гражданское римское пра­во, спартанская тоталитарная или афинская демократическая соци-ополитическая системы, римская имперская организация как в мо­нархической, так и республиканской формах, научные открытия греков и римлян. Эти и множество других греко-римских культурных и социальных систем до сих пор служат предметом изучения, объек­том для подражания, использования, воссоздания и включения в нашу цивилизацию, культуру, институты, в наш менталитет, пове­дение и отношения. Они существуют, функционируют и оказывают на нас воздействие в гораздо большей степени, чем прошлогодний бестселлер или вчерашние увлечения и моды. С необходимыми по­правками то же самое можно сказать о многих социальных и куль­турных системах практически всех выделяемых А. Тойнби «шестнад­цати мертвых цивилизациях».

Фактическое изучение жизненного пути организованных со­циальных систем (групп) и культурных систем позволяет сделать такие выводы:

1) этот путь является крайне многовариантным и никоим образом не может быть сведен к одному органическому одновариантному циклу;

2) возникновение социальной группы как конкретной эмпирической целостности в эмпирической социокультурной действительности имеет различный характер, а что касается культурных систем, то они проходят через три общие фазы — концептуализации, объективизации и социализации;

3) время их существования может колебаться от нескольких секунд до тысячелетий и даже достигать подлинного бессмертия (пока существует человечество);

4) некоторые организованные соци­альные группы и культурные системы проходят только один цикл возникновения — существования — гибели, в то время как другие проходят через несколько волн роста и упадка, расцвета и увядания, а некоторые временно распадаются, чтобы возродиться впоследствии. Крупные культурные системы, такие, как наука, великие философские системы, религия, художественная культура, этика, право, эко­номика и политика, но прежде всего выделяемые мной умозритель­ные, чувственные и интегральные культурные суперсистемы поис­тине бессмертны и могут претерпевать любое количество флуктуа­ции в процессах трансформации, упадка и возрождения.

Ошибочность положения о творческой

специфике цивилизаций

В рассматриваемых теориях ошибочно и положение о том, что каждая «цивилизация» на протяжении своего существования про­являет способность к творчеству в одной или, в лучшем случае, в двух сферах. Так, утверждается, что эллинская цивилизация про­явила себя в основном в сфере эстетики, индская — в религиоз­ной сфере, западная, только в сфере науки и технологии. Факти­чески в каждой из этих «цивилизаций» имелись творческие дости­жения в различных сферах культуры в разные периоды их существования и все они были творческими не в одной, а в не­скольких сферах культуры.

§ 6. Б. С. Ерасов ЦИВИЛИЗАЦИЯ КАК СЕТЬ ОТНОШЕНИЙ

В работах как французских историков школы «Анналов», так и ряда американских цивилизационщиков используется концепция Цивилизации как сети отношений между различными элементами и сферами социокультурной системы, лишенной единого начала и допускающей различные формы взаимозависимости. Такой подход означает необходимость выяснения как функций тех или иных компонентов системы, так и хакера их взаимосвязи. Эти взаимосвязи могут иметь экономическую, политическую и культурную природу, но так или иначе создают пути и структуру общения и обмена, снимающие локальную ограниченность. В последние годы эта концепция получила дополнительное развитие в работах миро-системников (И. Уоллерстайна, Г. Франка и др.), о соотношении точки зрения которых с теорией цивилизаций см. гл. XVII.

Отстаивая эту концепцию, Д. Уилкинсон подчеркивает, что взаимодействие, включающее в себя торговые связи, перемещение людей, включающее в себя торговые связи, перемещение лю­дей, образовательные связи, миссионерскую деятельность, дипло­матию и военные конфликты, существовало в течение длительного времени, начиная с ранней истории. Некоторые компоненты этой системы приходили в упадок и разрушались, но возвышались дру­гие, города и центры власти перемещались, а сеть могла расширять­ся и сужаться, менять степень интенсивности.

Как полагает Д. Уилкинсон, системная связь сохранялась, пе­реставая быть собственно египетской, месопотамской или даже «ближневосточной» как в культурном, так и в политическом пла­не. Важное обстоятельство, закрытое от нашего внимания карти­нами упадка и гибели различных компонентов этой системы, зак­лючалось в том, что эта цивилизация никогда не терпела круше­ния. И так как в понимании цивилизационщиков критерии единообразия постоянно преобладали над критериями взаимосвя­зи, судьбы этих компонентов всегда привлекали интерес — в от­личие от более крупных образований, в которые они были вклю­чены и которые их пережили.

Границы этой единой системной сущности более или менее постоянно расширялись, и сеть отношений охватывала все боль­шие пространства, начиная примерно с XII в. до н.э., хотя она переживала периоды значительных, но временных отступлений в периоды нашествий «варваров» с V по XV в. н.э. «Средневековая», «византийская», «исламская» и «русская» цивилизации никогда не были в достаточной степени изолированы друг от друга в воен­ном, экономическом или культурном отношении, чтобы рассмат­ривать их как независимые части.

Стремясь примирить сторонников расходящихся точек зрения на сущность цивилизации, Р. Максвелл полагает возможным при­знать, что оправданы концепции цивилизации и как «воплоще­ния общего мировоззрения» и как «сети взаимодействия». Нельзя игнорировать свидетельства формирующейся глобальной цивили­зации на основе торговых связей, общей технологии, науки и ком­муникаций, стремительно преодолевающих пространства. Вместе с тем нельзя игнорировать и радикально расходящиеся и взаимно непостижимые мировоззренческие принципы, лежащие в основе тех или иных цивилизаций, как, например, американского инди­видуализма, исламского фундаментализма и японского группизма. Концепция сети взаимодействия подчеркивает значение взаи­мосвязей, создающих широкую инклузивную основу цивилизации. Напротив, сторонники мировоззренческой концепции цивилизации выявляют связные символические системы и для них цивилизации предстают как разделенные и изолированные общности. Взаимосвязи, такие, как торговля, перенос изобретений и идей и даже войны, могут действовать на длительных расстояниях. Вполне возможно торговать, вести обмен или воевать с другой «цивилизацией» при отсутствии понимания и не оказывая влияния на культурное ядро друг друга.

Границы сети могут расширяться и сокращаться, но основные параметры сохраняются в течение долгого времени, в то время ядро символической системы может исчезнуть как целостное образование.

Важная характеристика всякого сложного общества состоит в делении труда. И именно сеть взаимодействия обеспечивает возможность специализации индивидов и групп. А сеть взаимодействия, поддерживающая такую специализацию, включает хозяйственные связи, классовые или статусные системы, государство и бюрократическую систему, налаженный социокультурный обмен (между городами и инфраструктуру, обеспечивающую все эти функции. Именно из этого и состоит цивилизация. Аналогичный подход применяется и в том случае, если под цивилизацией понимается «сеть отношений» — хозяйственных, политических и культурных, на основании чего выделяются, например, Средиземноморская или центральноазиатская цивилизации. Даже развитая сеть отношений сама по себе еще не формирует общества, а может быть продуктом отношений между относительно развитыми обществами, относящимися к разным цивилизациям («Великий шёлковый путь), или отношений между имперским центром и зависимой от него колонией-периферией (Британская Индия).

Глава 2 Запад - Восток

§ 1. Б. С. Ерасов О СРАВНИТЕЛЬНОМ ИЗУЧЕНИИ МИРОВЫХ РЕЛИГИЙ

Развитая ветвь компаративистики — сравнительное религиоведение, черпающее свои истоки еще из полулегендарных рассказов об «избрании веры», а позднее из теологических дискуссий о том, «какая вера лучше», а также из межрелигиозных диалогов. Несом­ненно, что многое можно понять в характере вероучения через срав­нение текстов Священных писаний или учений отцов церкви, мне­ний просвещенных теологов. Такого рода различия в типах ценност­ных ориентации, символике и структуре религий давали основание многим исследователям не ограничиваться описанием конкретной специфики тех или иных религий в их сложившемся виде или в ис­торической динамике, а проводить сопоставление разных религий (христианства и ислама, христианства и конфуцианства, буддизма и даосизма и т.д.), в которых, казалось бы, несомненными пред­стают позиции, по которым эти религии отличаются друг от друга или, напротив, сходятся в тех или иных принципах.

Яркие образцы такой компаративистики мы находим в ряде работ отечественных ученых Л.С. Васильева, Г. Померанца, М.Т. Степанянц, ГА. Шпажникова.

Однако плодотворность религиозной компаративистики ока­зывается относительной, так как те образцы, которые берутся для сравнения, функционируют лишь будучи вплетенными в сложную сеть духовных смыслов и институциональных отношений в рамках данного общества. Большей частью для сопоставления берутся либо изначальные образцы, либо «мировоззренческие основы», либо санкционированные «священные» образцы, либо «традиционный блик религии», а все остальные варианты религиозности при этом отодвигаются на роль «народных вариантов», «вульгаризации» или же «реформаторства как антитезы традиционности» и т.п.

Первая возникающая при этом проблема заключается в том, чтобы двести «общую формулу» религии, пригодную для столь различных её вариантов, даже если речь вести об основных мировых религиях, ставших «титульным определением» для мировых цивилизаций. Разнообразие религиозных верований и культов и присущий им внутренней полиморфизм настолько велики, что попытки дать общее определение религии каждый раз вызывали разногласия. На Западе (или в России) религию обычно связывают с верой в Бога (христианского, исламского или иудейского) как высшее существо, которое как-то распоряжается судьбами людей, повелевает им вести себя должным образом в земном существовании, чтобы дать воздаяние в загробной жизни. Однако ошибочность такого представления о рели-«вообще» связана не только с его неполнотой, так как религия не только вера, но и дела, не только принципы, но и отношения, не только молитва, но и организация. Дело еще и в том, что и самоописание вероисповедания (или же его восприятие со стороны) оказывается культурно обусловленным. Религиозное сознание совсем не обязательно связано с верой в Бога или даже сверхъестественное начло, не обязательно основано на теистических началах. Заявление Ф. Ницше о том, что «Бог умер», имело смысл только в рамках христианского менталитета. Исламский Бог не рождался и не мог умереть, а центральная фигура буддизма Будда действительно умер и перешел состояние нирваны, означающее растворение в небытии. Поэтому Буддизм может трактоваться (на высшем уровне) как религия без Бога, т.е. как нетеистическая система верований. Если в ней и существует поклонение тому же Будде и обожествляемым бодисатвам, то именно как персонализированным духовным посредникам между верующими и верховным законом, который властвует над миром.

Нередко сравнительные исследования исходят из предпосылки о значительном расхождении содержания религий в зависимости от того, относятся они к монотеистическим и богооткровен­ным (христианство и ислам) или «законническим» или «космическим» (индуизм, буддизм, даосизм, конфуцианство) типам. (Иногда это расхождение выражается через расхождение авраамической и неавраамической традиций.)

Однако противопоставление теистических и нетеистических религий оказывается условным. И дело не только в том, что оно построено уже терминологически как бы апофатически по отношению к восточным религиям: они не такие, как христианство и ислам. Дело еще в том, что принадлежность каждой религии к сво­ему типу оказывается под сомнением. Немало ограничений теизма было выявлено в христианстве. Библейские истоки теизма, доно­сившие «живого» и личностного Бога, не всегда гармонировали с проникшей из неоплатонизма идеей божественного Абсолюта. Как пишет С. Аверинцев, христианский теизм постоянно сталкивается с трудностью своего обоснования: с одной стороны «все в Боге» и «Бог во всем», но в то же время Бог и «все» разделены онтологи­ческой пропастью. В христианской мистике возникает «сверхсущ­ность», в которой исчезает личное и безличное. В средневековой теологии Бог описывается как идея абсолютного блага, истины, как чистое бытие. Бог представал как тот сверхпорядок, который и определяет существование мира. Бесспорная христианская сверх­формула гласит: «В начале был логос, и логос был у Бога, и логос был Бог», а Иисус Христос предстает при этом как «вочеловече­ние» логоса, как самораскрытие «бога незримого». Учение о ло­госе вошло в патристику и в христианский символ веры, породив догмат о воплощении Бога-отца в онтологическом слове. Тот факт, что эта идея не приобрела доминирующего характера, вряд ли мо­жет быть отнесен к «сущности христианства» и для своего объяс­нения требует введения дополнительных условий.

Лишь условно можно принять то положение, что в индуизме или конфуцианстве «нет идеи единого бога, творца мира и чело­века», что Брахман, Дхарма, Небо или Дао суть безличные нача­ла, а миром управляет непреложно действующий неизменный за­кон, воздающий человеку в соответствии с тем, что он совершил в предшествующей жизни, или за то, что он совершил в настоя­щей (брахман и сюньцзы или шудра и простолюдин). И все же это оказывается не центром религиозной мысли каждой из циви­лизаций, а лишь одним из коррелятивных начал, получающих ав­тономное и безоговорочное обоснование в соответствующих тек­стах, но на практике воплощающихся лишь во взаимодополни­тельной системе ценностей, которая и определяет поведение людей.

Буддизм и даосизм претерпели радикальную перестройку в сто­рону теизации, превратившись из первоначально этических и пси­хологических учений в разветвленные теистические системы.

Как мы видим, межрелигиозная компаративистика многое рас­кроет в своеобразии содержания различных компонентов религи­озных систем: типы основателей, генезис, священные тексты, культ, институты. Однако сопоставление религий как целостных систем убеждает нас, что это сложные многовариантные и динамичные образования, формируемые в значительной степени в соответствии с теми принципами, которые несет в себе данная цивилизация. Составляя непременное ядро каждой мировой цивилизации, накладывая на нее свой неизгладимый отпечаток (в системе образ­ности, типе коммуникаций, характере института), та или иная религия претерпевает в ходе своего формирования изменения, отвечающие ее месту в общей системе цивилизационной регуляции.

Содержательная определенность каждой религии может быть скрыта лишь при ее рассмотрении как сложной системы, имеющей свою структуру, допускающей различные варианты и уровни, та система функционирует большей частью не порознь, отдельными своими компонентами, а своей целостностью, из которой в зависимости от социальных и исторических обстоятельств выделяются те или иные компоненты и характеристики. Каждой религии зрелом состоянии присуще структурное разнообразие, представляющее вместе с тем некоторую систему. Однако в ходе эволюции проявляются ее генетические, классические и застойные варианты, которые могут претерпевать возрождение или же переходить в наследие в зависимости от той динамики, которой подвержена цивилизация в целом и которая отражается в состоянии: духовного начала в тот или иной период.

Приводимые ниже тексты должны подтвердить эти положения о месте религии в цивилизационном устроении общества.

§ 2. Б.С. Брасов ОБЩИЕ КРИТЕРИИ ДИХОТОМНОГО СОПОСТАВЛЕНИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ОСНОВАНИЙ ЗАПАДА И ВОСТОКА

На протяжении всего XIX и XX вв. как в идеологической, так и в собственной научной литературе в изобилии проявлялись и соперничали описательный и дихотомный подходы в сопоставлении культурных явлений, относящихся как к малым культурам, так и к цивилизационным общностям. Несомненно, что именно в рамках описательного подхода на протяжении веков накапливались знания о культурах различных «других» народов. Огромны достижения культурной антропологии дополнялись исследованиями в русле конкретных дисциплин, изучающих «незападные» общества, культуры и религии: востоковедение, африканистика, латиноамериканистика, исламоведение, индуистика, буддология китаеведение и т.д.

К концу ХIX в. объем накопленных знаний потребовал упорядочивания, что происходило во многом в рамках дихотомных сопоставлений. В соответствии с этим подходом Запад и Восток выделялись как два в общем плане принципиально различных типа общественного устроения — и это различие прослеживалось именно на общетипологическом уровне, на котором уравнивались различия конкретных обществ этнического или национального уровня.

Сводя воедино те характеристики Запада и Востока, которые выделялись в разные периоды и разными авторами, можно вывести следующую схему.

Запад — Восток

1.Социально-экономические характеристики Запад — развитый, урбанизированный, индустриальный; Восток – отсталый, сельский, аграрный. На Западе — производство как базис (капитал); на Востоке — распределение как базис («реципроксное» общество).

2.Тип и структура социальности.

В работах как «классиков»-основоположников социологии, так и современных ученых часто используются базовые дихотомные критерии в рассмотрении социокультурных типов, большей частью совпадающих и с дихотомным делением на Запад и Восток как общецивилизационных типов.

Научная литература по этой теме огромна и разнообразна. Но удобнее обратиться к сводной схеме таких типологий по наиболее представительным авторам, которую дает индийский ученый П. Пандей.

Современная

социальная типология

Однако любое эмпирическое описание «другой» культуры, начиная, например, с описаний Геродота, давало совсем иную, мозаичную и фрагментированную картину культурного множества. Важные сдвиги в теоретическом понимании такого разнообразия связанны с именем И.Г. Гердера, работа которого «Идеи к философии истории человечества» (1784—1791) стала важной вехой признании многообразия человеческих культур. На протяжении всегоXIX-XX вв. интенсивное развитие ориенталистики, африканистики, латиноамериканистики, религиоведения и других специальных культурно-региональных исследований создало огромную базу для детального понимания культурного и цивилизационного разнообразия.

Тем не менее на более высоком уровне обобщения вновь и вновь срабатывал принцип крупномасштабного дуализма, питаемый возросшей в этот период степенью господства Запада над глобальной колониальной системой. Существенный сдвиг в философии культуры в этом плане был сделан трудами Г.В.Ф. Гегеля, который выстроил схему исторической последовательности развития основных стадий универсального духа, включив в него в качестве таких стадий Китай, Индию и Персию, которые, впрочем не могут сравниться с идеалом греческого искусства. Как бы то ни было, именно Запад воплощает для него высший уровень достижений человеческой культуры, оцениваемый по критериям нравственной свободы.

Эта универсалистская схематика была впоследствии перенесена в классический марксизм, хотя при этом переосмыслена материалистически и «поставлена с головы на ноги».

Такому универсалистскому подходу постоянно противостоял, романтический, а позднее революционный подход, для которого Восток представал либо как отрадное высвобождение от оков европейского рационализма и техницизма, либо как пробуждающийся «очаг революционного преобразования мира».

Сильный удар, как по концепциям дуалистического противопоставления, так и по эволюционно-универсалистской схеме нанес выход книги О. Шпенглера «Закат Европы» (1918), в которой полностью отвергалась устоявшаяся схема истории и типологии культуры и сами понятия «Запад» и «Восток» становились безосновательными.

В 20—40-х гг. появляются работы А. Тойнби, П. Сорокина, в которых снимается и подвергается критике проблематика дуализма и получает полноценную разработку многомерное сопоставление высоких культур. С конца XIX и большую часть XX в. интенсивно развивается культурная антропология, дающая изобильный материал для понимания поликультурности мира, хотя и на локально-этническом или структурно-социальном уровне.

Однако и поныне, хотя и подвергаясь значительным модификациям, утрачивая явно скомпрометировавшие себя противопоставления, остается в ходу и дуальное описание культур Запада и Востока, и эволюционизм, и универсализм, получивший интенсивное развитие в миросистемных теориях.

Заметный вклад в сравнительное сопоставление цивилизационных регионов Запада и Востока внесли международные конференции по философии культуры, созывавшиеся в Гонолулу, и издававшийся там журнал.

Сопоставление Запада и Востока как двух основных типов цивилизаций по перечисленным критериям действительно может многое раскрыть в ценностных, нормативных или познавательных установках, доминирующих в этих культурах.

Существенным достижением компаративистики стало преодоление однозначно линейной концепции истории культуры, что неизменно приводило к западоцентрйзму, в котором не западным культурам отводилось место «пройденных», «отставших», «архаичных» и «традиционных» стадий.

И всё же такое непосредственное, гуманитарное (или инструментальное) знакомство с культурами других народов на основе сопоставления со «своей собственной» имеет свои ограничения. И это выяснится, если мы не ограничимся сравнением разных культур по тем или иным отдельным характеристикам или же по их сумме, а сопоставим эти культуры как целостные и динамичные цивилизационные системы.

Дихотомные макромасштабное деление человеческих обществ на два основных типа — устойчивая конструкция социологической и культуроведческой мысли. В научной литературе в применении к нерыночным связям принято употребление разных терминов: «коммунитарные», «коммунократические», «коммуналистские», «солидаристские», «коллективистские», «общинные», «ассоциативные» отношения. Каждый из них в определенной степени оправдан, хотя и подразумевает специфический вариант таких отношений или какую-либо их сторону. В социологии принят более общий термин «аскриптивные отношения», относящийся к самым различным вариантам межличностных связей. Иногда анализ переводится в сугубо экономическую сферу, и тогда утверждается категория «распределительные отношения» (в работах В.И. Павлова, Л.С. Васильева). В противопоставлении этим связям рассматриваются «достижительные», в том числе рыночные, властные, воинские и т.д. Однако было бы неоправданно тотально противопоставлять не типы связей, а типы общества, основанные на аскриптивных и достижительных связях (власть, богатство, воинская сила, моральные достоинства, знания и т.д.), так как в любом обществе существуют сложные структуры, в которых переплетаются разные отношения и принципы социальной регуляции, в том числе и товарно-денежные в доиндустриальном обществе — в соответствующих структурных формах. Поэтому строгое проведение таких дихотомий оказывалось крайне условным. Не только в средние века, но и в Новое и новейшее время на Западе сохранялось значение не только имущественных и статусных рамок индивидуализации, но также этнических, национальных и конфессиональных. Идеологема «права и свободы личности» не может служить адекватной основой для анализа реального характера социальности. Степень индивидуализации в западных обществах не только регулируется правовой системой, но и жестко корректируется системой социокультурного воздействия, что и дало основание широкого обращения к теме «репрессивности» культуры, создающей, по выражению Г. Маркузе, «одномерного человека». С другой стороны, в исследованиях восточных обществ обращается внимание на наличие устойчивых механизмов достижения приемлемых для общества целей, на допустимость определенных рамок индивидуализации поведения.

Анализ соотношения между аскриптивными и достижительными компонентами социальной регуляции, степени дифференциации социальных структур дает более адекватную и аксиологически нейтральную формулу социальности. Преодоление дихотомного подхода к анализу систем социальной регуляции позволяет выявить соотношение различных начал, их структуру и содержательные вариации.

Динамика Запада и Востока

Навязчивая формула, нередко встречающаяся даже в наше время в научных текстах, что «идея прогресса отвергалась восточным обществом», повторяется вновь и вновь, невзирая на широко известные сравнительные описания Запада и Востока, показывающие, что вплоть до XVI, а в ряде отношений и XVII в. восточные цивилизации явно стояли на более высоком уровне развития по многим критериям в технологии, административных системах, художественной культуре, философии и науке и т.д. Лишь в XVI или позднее Западная Европа начинает обгонять Восток как по уровню производства, так и по достижениям в научной сфере.

Высокая степень свободомыслия в различных восточных обществах в период творческого расцвета способствовала расцвету философии и специальных наук (медицины, астрономии, математики, географии, оптики и т.д.), который вполне можно сопоставить с европейской ученостью вплоть до Нового времени. Расцвет художественной культуры, искусств, ремесел — все это создавало в ряде восточных обществ социальную и культурную среду, отличающуюся широким разнообразием, толерантностью и развитым пониманием человеческого достоинства. Это не устраняло ни проявлений деспотизма, ни подавления личности, но вряд ли западное общество сильно отличалось от азиатского вплоть до формирования зрелого индустриального общества.

Тема принципиального и неизменного различия Запада и Востока по типу духовности постоянно присутствует в философских и общих культурологических сопоставлениях. Несомненно, что такое сопоставление многое раскроет в характере классических систем философии и культуры, сложившихся в прошлом, или их роли в современной духовности. Однако специфическая рациональность Запада, выражаемая в его философии и культурных ориентациях, давшая основу современной науке и хозяйственной деятельности, сложилась в период Просвещения и формирования индустриального общества. Использование веберовского понимания рациональности дает основание выявить ее специфику в каждой развитой системе духовности. К тому же в рамках самой западной духовности рациональное начало постоянно дополнялось иррациональным и чувственным, и ресурсы таких начал в значительной степени черпались в собственном достоянии, хотя изощренная чувственная и духовная экзотика Востока превратилась в предмет интенсивных заимствований.

Следующие соображения выявляют пределы применимости или ограниченность сравнительных исследований в культурной сфере:

1.Полиморфизм, т.е. многообразие, присущее каждой культуре, располагающей набором гетерогенных вариантов, хотя и не получающих одинакового развития. Уже на этническом уровне культуры достаточно разнообразна, чтобы по-разному реагировать на внешний вызов или потребности внутреннего устроения. Еще больше адаптивность и разнообразие культуры на национальном или цивилизационном уровне. В рамках национальных культур, как известно, существуют и классовые субкультуры, отношения между которыми могут носить противоречивый, а подчас и антагонистический характер.

2.Каждый культурный компонент (мифология, религия, наука, литература) выступает как подсистема, соотносимая с культурой в целом (национального или цивилизационного уровня) и с другими компонентами социального бытия.

3.В сравнительных исследованиях весьма затруднительно учитывать подвижность духовных феноменов. Сравнение ранних вариантов христианства, буддизма, конфуцианства или ислама дает результаты, во многом отличные от тех, которые мы получаем при рассмотрении сложившихся систем или вариантов, проявлявшихся на более поздних этапах эволюции.

Вот на какие опасности при сопоставлении разных культур указывает Г. Гачев, автор ряда ярких книг, проникнутых тонким пониманием специфики различных культур:

а) произвол и необязательность суждений; их предотвратить можно с помощью сравнительно-исторического подхода;

б) затрагивание национальных чувств, обычно очень щепетильных к попытке научного определения, т.е. ограничения.

Как отмечает Г. Гачев, «здесь единственное спасение — доброжелательность и объективность анализа при той предпосылке, что каждый народ видит все бытие в целом и ничье видение не выше и не ниже. Могут быть различия в историческом уровне развития каждой культуры, но не в ее возможностях».

Г. Гачев сопоставляет культуры в их национальных рамках (индийская, русская, болгарская, киргизская, грузинская, армянская и т.д.) и неизбежно сталкивается с проблемой соотнесения этих рамок с общими принципами, с Единым Целым. Это общее начало, полагает он, складывается как «взаимодействии разных членов в одном согласованном организме человечества. Эта особая структура общих для всех народов элементов и составляет национальный образ, а в упрощенном выражении — модель мира»

Все это означает, что компаративистские исследования должны выводить теоретическую мысль на выявление некоторых универсалий, по которым только и можно проводить общее содержательное сопоставление разных культур. Вместе с тем важная задача состоит в выявлении тех общих исторических принципов, по которым протекает жизнь различных обществ. Культурно-историческая школа ввела в оборот принципы исторического анализа движений больших обществ. В дальнейшем это направление сложилось во влиятельную школу, в которой изучение крупных культурно-исторических общностей — Европы, исламского региона, Индии, Китая, буддийского региона и других проводится на основе ни некоторых общих социокультурных принципов.

Как мы увидим, между Западом и различными восточными цивилизациями, действительно, имеются существенные различия, которые в полной мере проявили себя в ходе их взаимодействия на протяжении Нового времени. Однако эти различия можно объяснить, лишь обращая внимание на расхождение путей цивилизационной динамики Запада и Востока.

Можно констатировать, что подход к миру культуры как плюралистическому многообразию не устранил ни универсализма, ни эволюционизма, ни дихотомного подхода. Однако существенен принципом упорядочивания самого поликультурного подхода стало выделение цивилизаций как наиболее крупных социокультурных систем, проявивших себя в истории мировой культуры и сохраняющих свое значение и в современном мире. В новейших к теориях преуменьшается или вообще снимается проблема «объективности» классификации культур. При их сопоставлении всегда используются некоторые «операциональные», т.е. значимые для решения данной задачи критерии. В этом русле и происходит в последнее время развитие методологии «понимания» и «коммуникации между культурами».

§3 . К. Квигли ИСТОРИЧЕСКИЕ ФАЗЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Внимательное изучение процесса подъема и упадка цивилизаций дает нам основания для выделения последовательных стадий этого процесса. Таких стадий можно насчитать семь:

1) смешение культур;

2) созревание;

3) территориальное распространение;

4) эпоха конфликтов;

5) стадия универсальной империи;

6) упадок;

7) нашествие и завоевание.

1. Зарождение всякой цивилизации происходит в условиях взаимодействия двух и более культур. Такого рода взаимодействие - весьма распространенное явление, оно возникает так или иначе на границах всех культур. Однако если взаимодействие не имеет устойчивого характера, а скорее сводится к случайным контактам, оно не приобретает особого значения и в зоне взаимодействия не возникает новая культура, отличная от вступающих в контакт компонентов. Взаимодействующие общества могут быть просто производящими обществами (земледельческими или пастушескими) или основанными на собирающем типе хозяйства (охота или рыбная ловля). Из миллионов случаев такого совмещения, имеющих место на протяжении всей истории, лишь крайне редко возникает производящее общество, способное к экспансии. В тех редких случаях, когда это происходит, мы имеем дело с первой стадией новой цивилизации. Тот факт, что за почти десять тысяч лет культурной истории производящих обществ возникло не более двух дюжин
цивилизаций, свидетельствует о редкости таких событий.

В силу того обстоятельства, что культурные контакты обычно происходят в пограничных зонах, цивилизации редко сменяют друг друга в одном географическом ареале, а скорее претерпевают перемещение в пространстве. Процесс может быть описан следующем образом. В рамках общества у людей мало возможностей выбора путей и способов удовлетворения насущных потребностей или осуществления своего потенциала. Но на границах общества возникает значительное взаимопереплетение форм жизнедеятельности и, соответственно, возникают альтернативные способы удовлетворения насущных потребностей. Поэтому поздние цивилизации обычно возникали на периферии ранних цивилизаций. Ханаанская, хеттская минойская цивилизации появились на окраине месопотамской цивилизации. «Классическая цивилизация» зародилась на берегах Эгейского моря, прежде всего на его восточном побережье, представлявшем собой периферию минойской цивилизации. Западная цивилизация возникла в Западной Европе, прежде всего во Франции которая была тогда периферией «классической цивилизации». Точно так же на периферии «классической цивилизации» зародились русская и исламская цивилизации. <...>

2. На стадии созревания как периоде, во время которого происходит мало видимых изменений, социальное положение большинству людей представляется вполне стабильным. Однако за этим внешним обстоятельством происходят важные изменения: прежде всего идет процесс накопления и внедрения инноваций, что и делает возможным последующий период распространения.

3. Для стадии распространения характерны четыре процесса: а) рост производства, отражающийся в повышении уровня жизни; б) увеличение народонаселения, в основном по причине снижения смертности; в) территориальное расширение цивилизации, в период исследования новых территорий и расселения; г) рост знаний. Между этими четырьмя процессами существует тесная взаимосвязь. Этот период зачастую связан с установлением демократии, научного прогресса, революционными изменениями в политическом устроении.

В результате территориального расширения происходит разделение общества на центр, в котором утверждается цивилизация в конце второй стадии, и периферию, т.е. территорию, заново освоенную на протяжении третьей стадии...

По мере ослабления тенденций расширения центр становится всё более статичным, в нем усиливаются формально правовые принципы. Но периферия продолжает расширяться и зачастую более короткими путями добивается тех же достижений, что и центр, в результате в конце этого периода периферийные районы могут стать богаче и могущественнее, чем сам центр. Это означает, что центр предрасположен к переходу от третьей стадии к четвертой раньше чем периферия.

4. Ослабление тенденции к распространению означает, что цивилизация вступает в следующую стадию, период конфликтов. Это может быть самая сложная, самая интересная и самая критическая из всех стадий. Этот период отмечен кризисом развития общества, усилением классовых конфликтов, учащением и ожесточением имперских войн, а в духовном плане — ростом иррационализма, пессимизма, распространением предрассудков и потусторонних ориентаций. Обычно в обществе образуется большинство, состоящее из обездоленных слоев населения, которое выступает против обреченного властью меньшинства, хотя ни та, ни другая сторона не имеет ясного представления о подлинных целях и о путях приемлемого разрешения кризиса.

Период конфликтов — это и период империалистических войн, народные массы, не оказывающие влияния на существующие институты, принимают участие в империалистических войнах, так как видят в них средство продолжения процесса экспансии. Оказавшись неспособными преуспеть другими способами (через хозяйственную деятельность), они стремятся добиться своего военно-политическими действиями, прежде всего отбирая богатства своих политических соседей. Вместе с тем они обращаются к иррациональным верованиям как средству компенсации за усиливающееся чувство обездоленности, за постоянную экономическую депрессию, за обострение разочарования и ожесточение классовой борьбы, за растущий разлад в социальных отношениях и опасности от империалистических войн.

Правящие классы поощряют ведение империалистических войн и иррациональные настроения, так как то и другое отвлекает недовольство масс от участия в политике, а также от дележа общественного богатства. Эти круги используют часть накопленных богатств на создание механизмов классового угнетения и ведение империалистических войн, на поддержание атмосферы иррационализма. В таких условиях институты распространения цивилизации перестают действовать.

Институты классового угнетения держат под контролем основные политические силы в обществе; институт империалистических войн держит под контролем большую часть военных сил общества; а институт иррационализма держит под контролем большую часть духовной жизни общества. Эти три силы (которые могут слиться в две или одну) становятся господствующими, а та группа, которая прежде контролировала расширение рамок общества, утрачивает свое влияние, а ее ресурсы поглощаются новыми силами.

5. В результате империалистических войн, возникающих в период конфликтов, число политических единиц в цивилизации уменьшается. В конце концов одно из государств оказывается победителем. Когда это происходит, мы имеем дело с пятой фазой эволюции цивилизаций. Как и в переходе от третьей к четвертой фазе, центральная зона подвергается завоеванию этим единым государством раньше, чем вся остальная цивилизация подчиняется универсальной империи.

Когда в цивилизации устанавливается универсальная империя, общество вступает в свой «золотой век». По крайней мере, так этот период представляется последующим поколениям. Это период мира и относительного процветания.

6. Стадия разложения — период глубокого экономического упадка, снижающегося уровня жизни, гражданских войн между различными личными правящими кликами, растущего бескультурья. Попытки приостановить разорение законодательными мерами оказываются тщетными. Все институты общества утрачивают доверие масс. Массовый характер приобретает отказ сражаться за общество и даже поддерживать его уплатой налогов. Все большее влияние приобретают новые религиозные движения.

7. Стадия вторжения, когда цивилизация уже не в состоянии защищаться, потому что она уже не хочет этого делать, и оказывается вполне открытой варварским вторжениям. Но это «варвары» только в том смысле, что они «чужие». Зачастую эти чужие представляют собой более молодую и более мощную цивилизацию. В результате этих вторжений извне цивилизация подвергается разрушению и прекращает свое существование.

§4 . Л. Гумилев ФАЗЫ ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО УПАДКА ЧТО ТАКОЕ «УПАДОК КУЛЬТУРЫ»?

Прежде всего следует поставить перед собой вопрос: упадок (как подъем) чего? В этнических процессах в истории культуры есть подъемы и спады, но они не совпадают друг с другом по фазе и это не случайно. Пассионарный взрыв, инициирующий процесс этногенеза, как правило, губителен для предшествующей культуры. Древние христиане разбивали шедевры античной скульптуры; готы, вандалы и франки сжигали города с великолепными памят­ки архитектуры, арабы уничтожали библиотеки в Александрии и Ктезифоне, заштукатурили фрески соборов Карфагена и Кордовы. Искусство понесло страшные, невознаградимые потери, нельзя назвать упадком, так как творческий импульс, как таковой, уважался, а менялась только культурная доминанта.

И наоборот, «классическая культура» упадка — Римская империя II—IV вв. характеризуется увеличением производства статуй и фресок, строительством храмов и театров, сооружением триумфальных арок и митреумов. Однако здесь характерно снижение эстетических норм, как бы мы сказали — качества. Рим перестал творчески жить еще до погромов, учиненных готами и вандалами. Поэтому его тогда и не защищали его обитатели.

Но так ли? Ведь даже в эти жестокие века жили авторы бессмертных творений: Лукиан Самосатский, Аммиан Марцелли Сидоний Апполинарий, не говоря уже о плеяде христианских философов и близких по духу к христианам неоплатоников.

Да, то так, но вспомним, что чем позднее автор, тем меньше было у него читателей. На духовное одиночество горько жалуется Сидоний Апполинарий. Одинокими и покинутыми жили философы Прокл и Ипатия. Последнюю ученики даже не защитили от александрийской черни. Можно найти отдельные фрагменты поздних статуй, выполненные на высоком уровне, но число их, сравнительно с ремесленными, ничтожно. Это снижение вкуса и подмена стиля эклектикой и есть подлинный упадок искусства.

В Византии IV в. поэт Иоанн Златоуст выступает как соперник всемогущей императрицы, а после смерти почитается как святой. А в XI в. все влияние сосредоточено в руках синклита (высших чиновников), интригами губящего героев — защитников родины, поэтов же нет вовсе.

В арабском халифате ученых уважали и памятники культуры не разрушали, но шуубийя (творческое толкование Корана) уступило место догматическому начетничеству. Аналогичным образом расправились с интеллектуальным разнообразием династия Сун в Китае, где были запрещены все религии, а разрешено только конфуцианство. Очевидно, упадок культуры — процесс повсеместный.

Теперь можно перейти к обобщению.

В фазе этнической инерции способность к расширению ареала снижается и наступает пора воздействия на ландшафты собственной страны. Растет техносфера, т.е. количество нужных и ненужных зданий, изделий, памятников, утвари увеличивается, разумеет за счет природных ресурсов. Часть таких изменений — относительны безвредные искажения природы: арыки, поля монокультур, огромные стада рогатого скота. Оставленные без внимания, они возвращаются в естественные геобиоценозы. Но там, где природные материалы заключены в оковы строгих форм, саморазвитие прекращается, заменяясь медленным, но неуклонным разрушением, которое часто бывает необратимым. Такие руины нужны только археологам. Они исследуют следы не растущих, а гаснущих этносов, оставивших векам черепки посуды из обожженной глины, фрагменты вавилонских табличек с клинописью, пирамиды и баальбекскую платформу, руины средневековых замков и храмов древних майя в джунглях Юкатана. Биосфера, способная прокормить людей, не в состоянии насытить их стремление покрыть поверхность планеты хламом, выведенным из цикла конверсии биоценозов. В этой фазе этнос, как Антей, теряет связь с почвой, т.е. с жизнью, и наступает неизбежный упадок. Облик этого упадка обманчив. На нем надета маска благополучия и процветания, которые современниками представляются вечными, потому что они лелеют себя иллюзией о неисчерпаемости природных богатств. Но это — утешительный самообман, рассеивающийся после того, как наступает последний, и на этот раз роковой перегиб.

Последняя фаза этногенеза деструктивна. Члены этноса, неспособные, по закону необратимости эволюции, вернуться к контакту с биосферой, переходят к хищничеству, но оно их не спаса­ет. Идёт демографический спад, после которого остаются периферийные субэтносы, минимально связанные с главной линией этногенеза. Они либо прозябают, как реликты, либо создают новые этносы с иными поведенческими доминантами.

«ФАЗА ОБСКУРАЦИИ»

«Сумерки» этноса . Отличительной чертой «цивилизации» является сокращение активного элемента и полное довольство эмоционально пассивного и трудолюбивого населения. Однако нельзя опускать третий вариант — наличие людей и нетворческих, и не трудолюбивых, эмоционально и умственно неполноценных, но обладающих повышенными требованиями к жизни. В героические эпохи роста и самопроявлений эти особи имеют мало шансов выжить. Они — плохие солдаты, никакие рабочие, а путь преступности в строгие времена быстро приводил на эшафот. Но в мягкое время цивилизации, при общем материальном изобилии для всех есть лишний кусок хлеба и женщина. «Жизнелюбы» начинают размножаться без ограничений и, поскольку они являются особями нового склада, создают свой императив: «будь таким, как мы», т.е. не стремись ни к чему такому, чего нельзя было бы съесть или выпить. Всякий рост становится явлением одиозным, трудолюбие подвергается осмеянию, интеллектуальные радости вызывают ярость. В искусстве идет снижение стиля, в науке оригинальные работы вытесняются компиляциями, в общественной жизни узаконивается коррупция, в военном деле солдаты держат в покорности офицеров и полководцев, угрожая им мятежами. Все продажно, никому нельзя верить, ни на кого нельзя положиться, и для того, чтобы властвовать, правитель должен применять тактику разбойничьего атамана: подозревать, выслеживать и убивать своих соратников.

Здесь господствуют, как и в предшествующей стадии, группы, только принцип отбора иной, негативный. Ценятся не способности, а их отсутствие, не образование, а невежество, не стойкость в мнениях, а беспринципность. Далеко не каждый обыватель способен удовлетворить этим требованиям, и поэтому большинство народа оказывается, с точки зрения нового императива, неполноценным и, следовательно, неравноправным. Но тут приходит возмездие: жизнелюбы умеют только паразитировать на жирном теле объевшегося за время «цивилизации» народа. Сами они не мгут ни создать, ни сохранить. Они разъедают тело народа, как клетки раковой опухоли организм человека, но, победив, т.е. умертви соперника, они гибнут сами.

§5 . К. Гилб СПОРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ МИРОВЫХ СИСТЕМ И ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Усиливающееся общее осознание глобальной взаимосвязанно­сти и приближение нового тысячелетия заставили ученых по-но­вому посмотреть на то, что называется всеобщей историей, и на то, что принято теперь называть мировыми системами (различно­го рода), сравнительным изучением цивилизации, международ­ными отношениями или историей глобализации. Важнейший воп­рос заключается в том, чтобы определить адекватную единицу изу­чения: если это не нация-государство, то за такую единицу следует принять широкие сферы взаимодействия, известные в прошлом как «мир», целостные цивилизации (как бы мы их ни определя­ли), политические и экономические системы или же весь земной шар. За каждым из этих подходов кроются скрытая или явственная концепция, принятые аксиомы, критерии содержательности, ме­тодология и соответствующие требования к фактам.

В эту дискуссию внесли свой вклад три недавно выпущенные книги:

1) «Цивилизации и мировые системы: изучение мироисторческих перемен», под ред. С. Сандерсона;

2) «Концептуализа­ция глобальной истории», под ред. Б. Мазлиша и Р. Буултьенса;

3) посмертное собрание работ М. Ходгсона, озаглавленное «Пере­осмысление мировой истории».

Большая часть дискуссии посвящена определениям, включая определение самой истории. С самого начала следует отметить, что в этих книгах встречаются все ранее выдвигавшиеся подходы. Учас­тники книги С. Сандерсона и часть участников книги «Концептуа­лизация глобальной истории» склоняются к номотетическому под­ходу, т.е. ищут общие законы. До сих пор очевидными источниками такого подхода оказываются взгляды древних греков, особенно Пла­тона, концепция естественных законов, вытекающая не только из коперниковской революции, но также из представления, родствен­ного греческой концепции универсального логоса, о том, что фор­мы являются первичными, а их конкретные проявления имеют производный характер.

В прежние времена мировая история означала историю мира «как мы его знаем». В книге «Концептуализация глобальной исто­рии» У. Шэффер пишет: «В мировой истории «мир» большей час­тью не имел глобального характера, а всеобщность истории в древ­ности основывалась на цивилизационной гордыне и географичес­ком невежестве». Греческое слово «ойкумена» означало обитаемые территории, известные грекам. Сходные варианты легализма встре­чаются в истории и в наше время. Даже У. МакНейл, глава амери­канских специалистов по мировой истории послевоенного перио­да, был обвинен в европоцентризме.

Другой подход заключается в том, чтобы относить «мировую историю» только к периоду, когда мир стал связан экономически­ми институтами. Именно это имел в виду К. Маркс, когда он ут­верждал, что до 1500 г. не существовало единства мира в экономи­ческом плане и поэтому выражение «мировая история» применимо

только к периоду после 1500 г., особенно к тому периоду, когда эру мировой истории открыла крупная промышленность. После того как мир был интегрирован капитализмом, он предположительно может быть впоследствии интегрирован коммунизмом. История экономи­чески интегрированного мира, как ее представляют ученые маркси­стского направления, весьма отличается от глобальной истории, рас­сматриваемой в публикации Б. Мазлиша, который подчеркивает, что мир всегда был единым в плане природной среды.

Всемирная история, особенно та, которая была написана ев­ропейцами в XIX и начале XX в., совпадает с тем, что историки геополитики называют универсальными государствами или уни­версальными империями. Такого рода государства возникали тог­да, когда периферийная территория, находящаяся в рамках госу­дарственной системы, достигала господства над другими государ­ствами, создавая на относительно короткий период единую крупномасштабную политическую единицу. В статье Д. Уилкинсона, помещенной в сборнике «Цивилизации и мировые системы», проводится различие между универсальными государствами, ко­торые объединяли под властью единого центра региональные тер­ритории и унифицировали местные особенности, и универсаль­ными империями, которые управляли территориями, отличаю­щимися значительной гетерогенностью. Он дает список из 23 универсальных империй, существовавших до 1500 г.

Было бы интересно узнать, сколько из этих 23 империй породили «универсальные истории» и как будет выглядеть сопоставление этих историй с теми образцами универсальной истории, которые дала Европа. Обычно обвинение против универсальных историй европей­ских ученых состоит в том, что в них в скрытом или явном виде проводится империалистическая позиция, в соответствии с которой вся история человечества охватывается единым метафизическим, а часто и телеологическим принципом. Они имели некоторое сходство с иудео-христианско-исламской мессианской традицией, а некото­рые элементы были заимствованы из греческой мысли.

Не удивительно, что вновь и вновь приходится отстаивать по­ложение, согласно которому универсальная история может суще­ствовать без налета европоцентризма. Для этого необходимо ис­пользовать представления об истории, заимствованные из разных цивилизаций. Однако достижение согласия в этом плане будет зат­руднительным: европейцы — не единственный народ, который считал себя центром мира.

Сторонники системного подхода не принимают во внимание культуру как первичный компонент, упуская тем самым жизнен­но важный фактор. Следует все же полагать, что общество как совокупность имеет свою культуру, связанную с политикой и эко­номикой. Важным аспектом культуры является, конечно, религия. Однако И. Валлерстайн, А.Г. Франк и Д. Уилкинсон не считают религию отдельной системой. К тому же они не учитывают суще­ственную роль религии в формировании политической культуры от ее изначального периода.

Большие дискуссии происходили между цивилизационщиками относительно соотношения между империями и цивилизация­ми. Они склонны подчас рассматривать, опредмечивать цивилиза­цию как пространство, имеющее определенные географические и исторические границы, так или иначе связанные с государствами. В свое время К. Квигли писал, что, когда универсальная империя, как политическая единица, в которой господство принадлежит ранее периферийному государству, начинает господствовать над целой цивилизацией, эта цивилизация и общество входят в золо­той период мира и процветания, не претерпевая особых измене­ний, — до того, как она подвергается разрушению в результате натиска извне.

По мнению М. Мелко, цивилизации охватывают множество интегрированных систем. Д. Уилкинсон придерживается прямо про­тивоположного взгляда. Он полагает, что цивилизации позднего периода представляли собой части крупных сетей отношений, сло­жившихся в результате того, что они в течение долгого периода были включены в единые макрогосударственные системы. По его словам, цивилизации основаны на военно-политических взаимо­связях, что включает в себя связи в форме конфликта (эту идею он заимствовал у Г. Зиммеля). Цивилизации — это мировые системы, критериями для которых являются города и закрытые сети отно­шений, а не письменность или культурное единство. Примерно в 1500 г. до н. э., по его мнению, египетская и месопотамская цивилизации соединились в относительно равной пропорции. На осно­ве этого соединения возникает Центральная цивилизация, посте­пенно поглощающая все остальные цивилизации мира, и это по­глощение носит асимметричный, неравный характер. В течение этого времени между цивилизациями возникали спорадические связи и коллизии, которые он называет конвергенцией. Конвергенция могла быть результатом войны, торговли, имперского владычества, миг­раций, культурного обмена или дипломатии. Вплоть до конца XIX или начала XX в. существовал цивилизационный плюрализм. Ни одна из цивилизаций не погибла, потому что гибель означала бы, что все ее города подверглись уничтожению или депопуляции. А так как этого никогда не происходило, лучше всего говорить о смене цивилизаций, а не о крушении и возрождении. В настоящее время,

согласно Д. Уилкинсону, существует только одна цивилизация, поглотившая остальные...

Последний вопрос заключается в следующем: может ли куль­турная преемственность сохраняться в современных условиях, и если может, какие формы и содержание будет принимать история по мере того, как Интернет стирает здесь и там различия и унич­тожает время. Люди по-прежнему ищут смысла, надежды, стабиль­ности и общения, но как найти все это в условиях разрушитель­ных перемен? Если языком Интернета является английский, мож­но ли сказать, что проблема евроцентризма ушла в прошлое? Очевидно, многое еще остается выяснить в наших подходах к ми­ровой истории.

РАЗДЕЛ 2. ТЕОРИЯ ЯДРА

Глава 1 Центр и периферия цивилизации

§ 1. А. Тойнби О ТЕРРИТОРИАЛЬНОМ РАСПРОСТРАНЕНИИ КАК КРИТЕРИИ РАЗВИТИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Рост цивилизации по своей природе является восходящим движением. Цивилизации развиваются благодаря порыву, который ведет их от вызова через ответ к дальнейшему вызову; от дифференциации через интеграцию и снова к дифференциации. Кумуля­тивный характер этого движения проявляется как во внутренних, так и во внешних аспектах. В макрокосме рост проявляется как прогрессивное и кумулятивное овладение внешним миром; в микрокосме — как прогрессивная и кумулятивная внутренняя самодетерминация и самоорганизация. Рассмотрим каждое из этих проявлений, полагая, что прогрессивное завоевание внешнего м подразделяется на завоевание естественной среды и человеческого окружения. Начнем с человеческого окружения.

Является ли экспансия достаточно надежным критерием рос­та цивилизаций, имея в виду, что рост включает не только физи­ческое, но и умственное развитие? Мы убедимся, что ответ будет отрицательным.

Пожалуй, единственным социальным последствием территориальной экспансии можно считать замедление роста, но никак не усиление его. Причем в крайних случаях наблюдается и полная остановка роста. <... >

Далее при сравнивании многовековой борьбы древнеегипетской, шумерской и микенской цивилизаций за обладание «ничейными землями», лежавшими на стыке этих цивилизаций, показывается, что по размаху территориальной экспансии Древний Египет мог сравниться со своими соперниками. Однако по всем остальным критериям древнеегипетская цивилизация не уступала им. Широкое распространение эллинской цивилизации по срав­ню с индийской или древнекитайской также не может служить критерием ее превосходства.

За надломом эллинской цивилизации в Пелопоннесской войне (катастрофа, которую зафиксировал Фукидид) последовал новый взрыв территориальных завоеваний, начатых Александром и превзошедших по своим масштабам раннюю морскую экспансию. В течение: двух столетий после первых походов Александра эллинизм распространялся в азиатском ареале, оказывая давление на сирийскую, египетскую, вавилонскую, индийскую цивилизации. А затем еще два века эллинизм расширял свою экспансию уже под эгидой римской власти, захватывая европейские земли варваров. Но для эллинистической цивилизации это были века распада. <...>

Ветвь православно-христианского общества в России обладает сходными историческими чертами. В этом случае также имел место перенос власти из центра, который самобытная православная культура создала в бассейне Днепра в Киеве, в новые области, завоёванные русскими лесными жителями из варварских финских племен в бассейне верхней Волги. Перенос центра тяжести из Киева во Владимир сопровождался социальным надломом... Социальный спад и здесь оказался ценой территориальной экспансии. Однако на этом экспансия не прекратилась, и русский город-государство Великий Новгород сумел распространить влияние русской православной культуры от Балтийского моря до Северного Ледовитого океана. Впоследствии, когда Московское княжество сумело объединить разрозненные русские княжества под единой властью универсального государства (условной датой создания российского универсального государства можно считать 1478 г., когда был покорен Великий Новгород), экспансия русского православного христианства продолжалась с беспримерной интенсивностью и в невиданных масштабах. Московитам потребовалось менее столетия, чтобы распространить свою власть и культуру на Северную Азию. К 1552 г. восточная граница Русского мира пролегала в бассейне Волги западнее Казани. К 1638 г. граница была продвинута до Охотского моря. Но и в этом случае территориальная экспансия сопровождалась не ростом, а упадком.

Устроение империи

Механизмы имперского устроения могут быть сгруппированы в три блока:

1) средства управления, включающие коммуникации, гарнизоны и колонии, провинции и столицы;

2) средства общения, включающие официальный язык и письменность, правовую систему, денежное обращение, меры измерения и календарь;

3) корпорации, охватывающие армию, гражданскую службу и гражданское общество.

§ 2. Э. Шилз О СООТНОШЕНИИ ЦЕНТРА И ПЕРИФЕРИИ ЦЕННОСТНО-СМЫСЛОВОЙ АСПЕКТ ЯДРА И ПЕРИФЕРИИ

Центр, или центральная зона, есть прежде всего феномен царства ценностей и мнений. Это центр порядка символов, ценностей и мнений, который правит обществом. Он окончателен и неизменен. Многие чувствуют эту неизменность, хотя и не могут обосновать ее. Главное в том, что центральная зона активно задействована в формировании в данном обществе понятия священного, которое имеется даже в обществе, не располагающем официальной религией, или являющемся этнически неоднородным, или выступающем за культурный плюрализм, ли толерантно относящемся к любым идеологическим системам.<...>

При рассмотрении центральной системы представлений далее обращается внимание прежде всего на широту распространения смыслового ядра культуры среди подавляющего большинства членов того или иного общества. Выделяется также ее оценочно-смысловое содержание, которое связывается с пониманием «священного», абсолютного, глубоко закрепленного в данной культуре, принимаемого на веру В этом плане в каждый конкретный отрезок исторического периода к смысловому ядру можно отнести достаточно обширный объем тради­ций; представлений о мире и о человеке, а также общезначимые для данной культуры убеждения, которые пронизывают идеологические, религиозные, политические, этические, эстетические и прочие концепции в указанный период времени.

Следует также подчеркнуть, что к ядерным элементам могут отно­ситься смыслы и ценности, распространенные в разных областях куль­турной практики (например, в сфере хозяйственной практики, религии, искусства и т.п.), принадлежащие как к интеллектуально-специализи­рованным сферам культуры («большая или письменная» традиция), так и к обыденной сфере, к народной жизни («малая или устная» тради­ция). Вместе с тем наиболее важными факторами, определяющими формирование ценностно-смыслового ядра культуры цивилизации, выступают религия, искусство, философия.

Процесс вычленения культурного ядра усложняется, если иссле­довать не конкретное общество на определенной стадии своего раз­вития, а цивилизацию, которая, как правило, выступает более крупным системным явлением, в состав которого входят разные культуры, реги­ональные сообщества, а порой и страны и которое к тому же рассмат­ривается в исторической динамике, охватывающей масштабные отрезки времени.

В этом случае было бы ошибочно приравнивать цивилизацион­ное ядро к сумме основных обычаев тех или иных народов, обобще­ниям их идеологий, философских систем, естественно-научных представлений, религиозных воззрений и т.п. Скорее оно поддерживает­ся преемственностью долговременных, масштабных форм мышления, ценностей, смыслов и символов, присущих данной цивилизации.

В содержательном плане элементы и признаки культуры, приобре­тающие центральный характер, относятся к базовым областям челове­ческой жизнедеятельности, способным сохранять и воспроизводить смысловую напряженность, стимулируя людей на культурную активность. К кругу таких областей и жизненных проблем принято относить:

— выполнение обычаев, связанных с полом, возрастом, семейными отношениями, любовью и сексом, а также с работой и праздниками;

— определенное понимание связи между прошлым и будущим, а также понимание радости, счастья, с одной стороны, печали, несчас­тья — с другой;

— отношение к телу и душе, понимание человеческой жизни и смерти; религиозность;

— определенную трактовку отношений между личностью и коллективом, личностью и обществом, личностью и миром в целом; трактовку своего и чужого; отношение к праву, власти; — принадлежность или лояльность к основному или родственному мировоззрению (система мифов, картина мира, религия, идеология, система ценностей).

Раскрытые выше свойства ядра в краткосрочной и долгосрочной исторической перспективе свидетельствуют, что ядерная специфика или иной культуры цивилизации может быть реконструирована специалистами лишь путем сложных аналитических операций, в ходе которых выделяется основной духовный комплекс, придающий данному цивилизационному сообществу прочность и индивидуальную неповторимость.

Следует признать, что ядро цивилизации не остается совершенно неизменным; оно не монолитно, хотя и состоит из сверхпрочных в плане исторического воспроизводства элементов. Вызвано это в немалой степени духовной гетерогенностью любого культурного ядра, т.е. наличием в нем достаточно противоречивых, слабо согласующихся между собой частей и элементов. Его составные элементы (мировоззренческие принципы, образцы мышления, стереотипные оценки, жизненные смыслы) интегрировались в ядро в разные периоды времени, не заключая, однако, в себе явных следов конкретных исторических эпох. Особым случаем в истории цивилизационного синтеза выступает культура с двумя ядерными образованиями или же с неустоявшимся, антиномичным ядром, через которое проходит раскол. Подобные ситуация нередко характерна для имперского сообщества. К числу противоречивых, антиномичных или дихотомных цивилизаций обычно вносят российскую и латиноамериканскую. Духовные и смысловые элементы периферии выходят за пределы за культуры цивилизации. В качестве периферийных могут выступать три класса духовно-оценочных элементов и качеств. Либо это быстро переходящие элементы, относящиеся к оперативному уровню социальной практики, исчезающие из культурного оборота за сравнительно короткие исторические периоды времени (например, за период активной жизни одного – двух поколений). Это могут быть и духовные элементы и качества, которые не приобрели в цивилизации универсального значения, но продолжают функционировать (порой оставаясь глубоко укорененными и действующими длительные промежутки времени) в рамках региональных, этнонациональных, социально-сословных систем. Это могут быть также поисковые, инновационные элементы и качество активности, которые способны со временем перейти в ранг ядерных, хотя в конечном итоге не обязательно таковыми станут.

Центральная система ценностей не заключает в себе всего объёма ценностей и мнений, уважаемых и обсуждаемых в обществе.

Существуют подсистемы ценностей, которые присущи разным гоняющимся частям общества и которые распространены лишь в определенных пределах. Есть такие варианты подсистем, которые включают в себя защиту одних компонентов большой центральной системы ценностей и вместе с тем полное отторжение других ее компонентов. Таким образом, всегда существует значительный объем неинтегрированных мнений и ценностей, которые принадлежат к ценностным ориентациям субъектов, в качестве которых выступают либо самодостаточные индивидуумы, либо группы, либо области социальной практики.

В духовном пространстве культуры цивилизации диада ядро-периферия реализует следующие важнейшие функции:

1. Обеспечивает устойчивость некоторого самобытного начала.

2. Создает единство и структурированность жизнедеятельности разных региональных, социальных и этнонациональных сообществ, а также разных поколений носителей культуры цивилизации.

3. Обеспечивает преемственность и историческую воспроизво­димость огромному по численности, культурно-социальному разнообразию и территориально-пространственным масштабам сообщества людей.

Социально – организационный аспект отношений между

центром и периферией

Социально-политическая природа периферии в макросоциальных системах двойственна и подвижна. С одной стороны, периферия подчиняется центру, с другой — она может оказаться в состоянии воздействовать на него, заменить его или же отделиться.

Периферия состоит из таких слоев, или секторов, общества, которые воспринимают распоряжения и убеждения, и убеждения вырабатываемые и назначаемые к распространению помимо них (т.е. центром). Периферия слагается из множества сегментов и охватывает обширную сферу вокруг центра. Одни секторы общества более периферийны, другие — менее. Чем более периферийное положение они занимают, тем менее они влиятельны, менее созидательны, менее проникнуты культурой, исходящей из центра, и менее не посредственно охватываются властью центральной институциональной системы. ...Таким образом, большинство населения периферии смотрит на центр как на источник руководящих указаний, инструкций и распоряжений, касающихся поведения, стиля жиз­ни и убеждений.

Но все это справедливо применительно лишь к одной стороне жизни имперской периферии. Вместе с тем во многих случаях на периферии империи продолжают сохраняться или зарождаются вновь самостоятельные центры. В этом случае социальные силы периферии имперского пространства олицетворяют себя не с имперским смысловым горизонтом, а с горизонтом своего специфического существования и своего территориального размещения; периферийные элиты в этом случае пытаются вести себя независимо от проблем центральной элиты и самостоятельно определяют свои проблемы, проявляя свою особость. Подобный дистантный тип отношений между центром и периферией описан следующим образом: этот отношений... характеризуется наличием большой дистанции между центром и периферией. ...В обществах этого второго типа периферия преимущественно... лежит за пределами радиуса действия центра. Самые отдаленные от центра окраины периферии остаются вне его досягаемости... Эти отдаленные зоны периферии, в которых, возможно, сосредоточено большинство населения общества, имеют свои собственные относительно независимые центры.

Можно выделить также промежуточную модель общества, характеризующуюся большой дистанцией между центром и периферией, которая заполняется целой лестницей уровней власти, каждый из которых в известной степени самостоятелен, но признает главенствующую роль большого центра.

Примером таких многоуровневых, асимметричных имперских образований могли бы служить средневековая империя Габсбургов в Австро-Венгрии и Испании, а также Российская держава, имеющие в своей основе полиэтнические и поликонфессиональные основания. Внутреннее политическое и административно-территориальное построение таких империй было многоструктурным, несимметричным, что делало исключительно сложным явлением также имперскую периферию. Каждый сегмент подобной периферии мог сохранять свои самостоятельные центрально-ядерные элементы и признаки. Например, в Российской державе таковыми являлись царства Польское, Грузинское и др., великие княжества Финляндское и Литовское, великое герцогство Курляндское и т.п. Подобные структурно многоуровневые государственные образования могут сохраняться довольно длительные исторические периоды, но они весьма болезненно реагируют на импульсы, сопряженные с динамической реакцией на запросы времени, на необходимость модарнизационных преобразований в целом. Наконец следует выделить общества и государственные структуры, в которых центр и периферия не отстоят далеко друг от друга или совсем не выделены. К таким можно отнести традиционно-архаические, родоплеменные общества (пример, африканские). В каком-то важном отношении к такому обществу примыкает древнегреческий полис: люди в основном лично знали друг друга. Хотя в таких обществах правители и отделялись от управляемых, всех связывало сильное чувство близости, взаимной привязанности.

При всей парадоксальности подобную близость правителей и управляемых, элит и масс, а следовательно, слабую расчлененность ядра и периферии можно обнаружить и в целом ряде современных «массовых обществ». Современные общества гораздо более сложны и диференцированы, чем общества традиционные, а тем более архаичные. Поэтому в современном «массовом обществе» близость элит и рядо­вых граждан не проявляется в ситуациях личного контакта между представителями центра и гражданами периферии. Ощущение приблизительного равенства скорее проявляется через представительные ин­ституты, а в конечном счете - через сознание близости, через убеждения в общности существования у всех или большинства членов общества определенных важнейших качества, которые, как предполагается, приблизительно равномерно распределены между ними.

§ 3. Ш. Эйзенштадт СТРУКТУРА ОТНОШЕНИЙ ЦЕНТРА И ПЕРИФЕРИИ В ИМПЕРСКИХ И ИМПЕРСКО-ФЕОДАДЬНЫХ РЕЖИМАХ

В имперских, а в значительной степени и в имперско-феодальных системах существовала сильная выделенность центра по отношению к периферии, представление о нем как об особой символической и организационной единице. В таких обществах центр обычно стремился не только извлекать ресурсы из периферии, но также проникать на нее, подвергать перестройке её духовно-символические принципы, а организационно — мобилизовывать ее для своих целей. Вместе с тем возникала и возможность для воздействия хотя бы какой-то части периферии на центр. <...>

Политические, а в некоторой степени и культурно-религиозные центры во всех этих империях представали как относительно самостоятельные, самозначимые средоточия харизматических элементов социополитического, а зачастую также и культурно-космического порядка. Политические, религиозные и культурные центры составляли средоточия и местонахождение «большой традиции», а в самих этих центрах «большая традиция» получала наиболее основательную разработку как в духовно-символическом, так и в организационном плане — с тем, чтобы отделить ее от местных традиций.

Обособление, кристаллизация и подчеркивание специфики центров, особенно политических центров, как независимых в структурном и символическом планах особых сущностей получали наиболее зримое выражение в таких внешних проявлениях, как храмы и дворцы (хотя сходные воплощения значимости центров могут быть найдены и в патримониальных режимах). Особенность и самостоятельность имперских центров проявлялись прежде всего в уникальности их символических и институциональных образований. В структурном плане самостоятельность и особенность центров проявлялись в их отделении от социальных единиц, существовавших на периферии, в их способности развивать и поддерживать собственную уникальную символику и критерии формирования институтов и отбора кадров.

0днако особенность центров оформлялась таким образом, что широкие слои и группы, относящиеся к периферии, могли иметь хотя бы символический доступ к центру. Такой доступ большей частью был обусловлен ослаблением социальной и культурной замкнутости и самодостаточности периферии и степенью развития в ней активных ориентации на социальный и культурный порядок, поддерживаемый центром. Центр проникал на периферию через развитие каналов связи, а так же мерами, направленными на ослабление аскриптивных структур на периферии. Центры имперских (и имперско-феодальных) обществ обеспечивали основные правила социального взаимодействия. Они обеспечивали поддержание символики коллективной идентичности, формулировали коллективные цели и принципы распределительной справедливости, регулировали межгрупповые конфликты и соотносили все эти функции с критериями доступа к власти. <...>

Структура социальных иерархий и слоев в обществах имперского и имперско-феодального типов соответствовала отношениям между центром и периферией. Растущее расхождение между центром и периферией, с одной стороны, а с другой — плюрализм самостоятельных центров содействовали формированию нового правящего класса и специальных функциональных групп, которые могли составить базис иерархического устроения общества. Особое значение в имперских и имперско-феодальных системах приобретала тенденция к совмещению границ социальных страт с политическими границами.

И наконец, в имперских обществах статусная или классовая идентичность получала самостоятельное значение наряду с политической, а в некоторой степени и культурной идентичностью. Это отражалось в относительно высоком развитии классового самосознания в рамках всей территории данной страны и обесценивании этнических, религиозных или региональных элементов. <...>

Отношения между центром и периферией в

патримониальных режимах

В отличие от имперских и имперско-феодальных обществ патримониальным режимам были присущи немногие духовно-симво­лические или организационные различия между центром и периферией. Различия отражали скорее экономические или демографические особенности, например наличие в центре большей плотности населения. Относительно низкий уровень дифференциации между центром и периферией отражал и отсутствие фунда­ментальных структурных перемен как в самом центре, так и на периферии.

Центр вмешивался в жизнь местных (сельских, городских или племенных) общностей главным образом для выполнения законов, сохранения мира, сбора налогов и поддержания культурных и религиозных связей. С очень немногими исключениями эти задачи выполнялись обычно через существующие местные единицы и подцентры (семейные, территориальные или ритуальные). В обществах этого типа не предпринималось попыток создания структурных начал, которые подрывали бы, как это происходило в имперских системах, сложившиеся социальные и культурные порядки либо самого центра, либо периферии.

Сложившаяся в большинстве патримониальных режимов концепция центра подчеркивала его роль как хранителя постоянного социального и космического порядка, благосостояния и единства общества. Значительное место занимала регуляция межгрупповых отношений в соответствии со сложившимися критериями (справедливости, поддержания равновесия с внешней и внутренней средой, духовно-символического обеспечения порядка, центральные элиты стремились прежде всего обеспечить монопольную символизацию прямого соотношения между космическим и социальным порядками, особенно в плане соответствия этих порядков политической организации общества. Во-вторых, они стремились напрямую контролировать внешние отношения государства. В-третьих, эти элиты формировали различные механизмы улаживания конфликтов и умиротворения. В-четвертых, они создавали механизмы накопления, обеспечения и распределения экономических ресурсов. Если эти режимы вели активную экономическую политику, она принимала экстенсивный характер как распространение контроля над большими территориями. В остальном эта деятельность была связана с перераспределением ресурсов.

Отношения, существовавшие между центром и периферией в патримониальных обществах, в сильной степени влияли на представления о соотношении между политическими границами, с одной стороны, и культурными, социальными и этническими — с другой. С частичным исключением некоторых буддийских обществ идеологические измерения членства в обществе не получили развития, не было и осознания необходимости конвергенции этих границ в единых территориальных рамках вокруг одного центра. Поэтому существовала лишь слабая привязанность к границам и территории, эти границы редко воспринимались как рамки культурной идентичности. <...>

Как центр, так и периферия в патримониальных обществах могли идентифицировать себя с весьма различными началами, со многими культурными и этническими символами, с несколькими «большими традициями», каждая из которых имела свои территориальные рамки. Региональные, семейные и иного рода группы имели разные основы территориальной идентичности, что приводило зачастую к дроблению принадлежности между различными культурными и религиозными центрами или же к переносу своей привязанности от одного центра к другому. Слабое развитие независимых социальных слоев дополнялось господствующим положением бюрократии. Контроль со стороны центра над макросоциальными критериями и духовно-символической сферой дополнялся сегрегацией местных структур, пользующихся относительной автономией. В таком обществе не возникали страты, способные на осознание своих общих интересов в масштабе всей страны. Узкостатусное сознание соответствовало сильной тенденции к сепаратизму семейных, территориальных, этнических и политических групп, сохранявших специфический образ жизни в опреде­ленных компонентах. <... >

§ 4. Б. С. Ерасов, Т.А. Аванесова ПРОБЛЕМЫ АНАЛИЗА ДИАДЫ ЦЕНТР - ПЕРИФЕРИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Проблема соотношения центра и периферии связана с анализом общих принципов распространения и функционирования социокультурных элементов и характеристик в пространстве и в социуме, а также принципов их взаимодействия с другими компо­нентами социальной регуляции, прежде всего с политикой и экономикой. Анализ этой проблемы существенно отличается в разных макросоциологических подходах к изучению общества. Территориальный аспект включает в себя рассмотрение пространства и границ цивилизации, степень и характер концентрации ядра и его влияние на остальное пространство. Социально-организационный аспект относится к структуре политической и общественной организации цивилизационного комплекса, форме управления обществом, к его социальной структуре, рассматриваемой в соответствии цивилизационными (а не формационными или политическими) принципами. Конечно, оба эти аспекта тесно соотносятся с политическим и геополитическим устроением общества, что требует введения собственно политологического и геополитического анализа однако цивилизационный подход подчиняет этот анализ своим системным социокультурным принципам, так как существуют особые задачи в подчиненном цивилизационной теории выявлении государственно-политических факторов регуляции крупномасштабных обществ, прежде всего имперских и межгосударственных образований. Социологический и политологический подходы сосредоточиваются на выявлении стратификационных, институционально-организационных, а также государственно-политических структур регуляции крупномасштабных обществ. В последние годы интенсивно развивается миросистемный подход, рассматривающий структуру сетевого взаимодействия крупных ареалов, в котором приоритет отдается хозяйственным связям, дополняемым политико-военными принципами взаимодействия.

Проблематику центра—периферии можно трактовать в понятиях преимущественно ценностно-смыслового аспекта, выделения ядра, «большой традиции» и «малой традиции». В рамках такой интерпретации ци цивилизационный подход осуществляется как собственно культурологический, что позволяет глубоко исследовать структуру духовных связей, религиозных комплексов, этнического разнообразия культур.

Расхождения перечисленных аналитических подходов вытекают не только из различий в методологии, но и из характера самого предмета, так как каждая из перечисленных систем имеет свои центры и свою периферию. Центры и периферия, относящиеся к разным системам, могут не совпадать территориально, и их судьба может быть различной. Но и в случае их территориального совмещения существует несомненное различие в принципах и структуре их функционирования. Основным критерием вычленения центра и периферии в данном случае служит степень доминантности центральных и ядерных культурных качеств в разных сферах функционирования культуры цивилизации — либо на территории, либо в ценностно-смысловом пространстве, либо в социальной практике. Поэтому теоретическая интерпретация указанной диады может приобретать разную модальность или разные аналитические аспекты. Исследование пространственного аспекта ядра—периферии наиболее полно позволяет раскрыть структуры сетевого взаимодействия крупных территориальных ареалов, хозяйственные связи, этнодемографические характеристики распространения культуры цивилизации и др.

Таким образом, ядро и периферия цивилизации обретают разные способы существования, неодинаковые принципы функционирования, что требует разнообразных подходов к их изучению Содержательная, функциональная и динамическая сущности ядра и периферии раскрывают себя по-разному в зависимости от того, какой аспект их развития изучается, какие познавательные цели ставит перед собой исследователь, а также какую аналитическую оптику или какой ракурс изучения он выбирает.

Проблематика соотношения имперских и цивилизационных принципов в последнее время интенсивно обсуждается в российской общественной мысли и становится предметом научного об суждения.

Чрезмерная идеологизация этой проблематики в общественной мысли (как в гиперкритическом, так и в апологетическом духе, в применении к самым разным образованиям) зачастую препятствует выяснению сущности такого устроения, что требует обращения к адекватному научному анализу, вполне сложившемуся в научной литературе. В применении к цивилизационным задачам содержательные концепции представлены в работах А. Тойнби, Ш. Эйзенштадта, С. Хантингтона, а также в работах других исследователей.

Существенный вывод такого анализа заключается в том, что организационные и властные механизмы выступают важным, но недостаточным условием в формировании единого пространства империи. Важнейшая задача властного центра — обеспечить свое господство над ценностно-смысловым ядром культуры. В научном плане это означает необходимость рассмотрения важной проблемы механизмов включения в ядерно-периферийную систему разных социальных слоев, этнических групп имперского организма, всегда соотнесенного с цивилизационным устроением.

Социально-организационный фактор в развитии ядра и периферии в цивилизации нередко приобретает более размытые очертания, нежели в случае имперского устроения. Во всяком случае, цивилицации демонстрируют широкую вариативность в организации социальных единиц, образующих как их ядерные структуры, так и периферию. Державно-имперские структуры, как в прошлом, так и современном мире, в той или иной степени выступают дополнением, коррелятом или заменой цивилизационных механизмов, реализуя управление обществом на основе тех политических, административных и силовых средств, которые «недоступны» цивилизационной системе устроения.

Глава 2 Геоэтнокультурная система

§ 1. С.Я. Сущий, А.Г. Дружинин ГЕОЭТНОКУЛЬТУРНАЯ СИСТЕМА

Изучение территориально-пространственных рамок цивилизации может проводиться на основе нового, фундаментального по сути своей, понятия геоэтнокультурная система (ГЭКС). В ГЭКС входит не просто исторически сложившаяся общность людей, объединенных особенностями культуры, психики, сознанием своего единства, а территориальная (географическая) целостность, локализованная в пределах определенного ареала, формируемая взаимодействием этнических общностей, антропогенезированных природных комплексов (ландшафтов) и территориальных общественных систем. Выявление принципов организации такой системы позволяет выработать подходы к пониманию структурного размещения на территории культурных форм, элементов и признаков.

Пространственная делимитация геоэтнокультурных систем с их общей «размытостью» границ, отсутствием каких бы то ни было чётких, оконтуривающих данные образования рубежей (природных, политических, административных) — одна из актуальнейших задач в рассматриваемой сфере. В наиболее завершенном виде отнесение той или иной территории к конкретной геоэтнокультурной системе предполагает осуществление многопрофильных исследований (выявление особенностей расселения этноса, определение ареала его воздействия на территорию и территориальные процессы, эксклюзивность либо доминантность подобного воздействия, влияние иных этнических образований, в том числе субэтнического и суперэтнического уровня).

Пространственная взаимозависимость между этнической культурой и соответствующим языком, зачастую весьма сложная, тре­бующая неоднозначных подходов, тем не менее, объективно существует, позволяя опираться и на лингвогеографические подходы в исследовании геоэтнокультурных реалий.

Благодаря выраженным культурным различиям этносов, их материализованное воздействие на территорию (проявляющееся в качественных состояниях пространственно организованного триединства природы, населения и хозяйства) всегда различно от места к месту. Однако и каждый конкретный этнос, взаимодействуя с имманентной ему территорией, оказывает на последнюю весьма неравнозначное в пространственном отношении влияние. Факт этот объясняется тем, что любая геоэтнокультурная система в пространственном отношении достаточно разнородна и обладает собственной выраженной территориальной структурой. Последняя, впрочем, всегда уникальна.

Основным критерием вычленения в рамках единого геоэтнокультурного образования отдельных его составляющих (ядра, периферии, контактной зоны и поля) служит степень доминантности культуры исследуемого этноса (субэтноса, суперэтноса) в культурно-территориальных процессах. И если в ядре и на периферии геоэтнокультурной системы подобное влияние преобладает над инокультурными, чуждыми для данной этнической общности, то контактная зона формируется в процессе полиэтнического культурного воздействия. В пределах ее поля геоэтнокультурной системы роль конкретной этнической культуры в территориальных процессах вообще весьма фрагментарна.

В геоэтнокультурной системе весьма сложен и не исчерпывается однозначным определением феномен ее ядра. В качестве такового может рассматриваться и традиционная историческая территория формирования этноса, воспринимаемая сознанием этнической общности как ее культурно-географические «корни», и одновременно современные центры и ареалы зарождения распространения инноваций, эпицентра культурного саморазвития. Реалии при этом таковы, что определение любой территории как ядра, периферии, контактной зоны и т.д. окажется корректным лишь применительно к определенной геоэтнокультурной системе. Ведь в пределах планетарной оболочки развиваются и функционируют не просто различные, но и разно­уровневые геоэтнокультурные системы, поэтому территория, вы ступающая в одном случае как контактная зона, в иной ситуации предстает ядром и т.п.

Многоуровневая иерархия территориальных образований одно из фундаментальных свойств географической реальности... Равенство этносов не означает их равнозначности. Тем более не равнозначны их культуры, благодаря чему в процессе межэтнического взаимодействия объективно складывается устойчивая субординация геоэтнокультурных систем.

В многоликой геоэтнокультурной реальности структурам суперэтнического (цивилизационного) уровня принадлежит особая, приоритетная роль. Огромный адаптивно-ассимиляционный потенциал, влияние на обширные, весьма дифференцированные культурные и этнически территории, собственная культурная пластичность в сочетании с устойчивостью к внешним воздействиям — всё это позволяет рассматривать данные образования как «становой хребет» и одновременно как эффективный механизм пространственного этнокультурного взаимодействия, условие поступательного культурного процесса. <...>

В динамическом плане ГЭКС могут рассматриваться как территориальный аналог цивилизационных структур, они также проходят последовательные стадии становления, развития, стагнации гибели, сопровождающиеся обновлением ее географических форм и изменением во взаимодействии между ядром и периферией сформировав в процессе геосистемного становления свой центр и периферию, ГЭКС, как правило, вступает затем в период бурного территориального развитии, включающего стремительное расширение геопространства и вместе с тем уплотнение геокультурного каркаса. На этой фазе преобладают центростремительные для системы тенденции. Фаза развития занимает в среднем 350-400 лет. Затем наступает надлом, а позже — стагнация, сопровождаемая центробежными процессами. Таким образом, активизация центробежных и центростремительных сил чередуются друг с другом.

§ 2. Г.А. Аванесова ЯДРО-ПЕРИФЕРИЯ И ПРОЦЕССЫ РЕГИОНАЛИЗАЦИИ КУЛЬТУРЫ

Интерес к проблемам регионализации обусловлен в основном тем фактом, что ни в одном развитом обществе периферия не выступала однородным, пассивным массивом. Этот факт всегда требовал анализа в отношении к обществам разного типа, включая колониальные империи и цивилизации. Не случайно разные исследователи разрабатывали и вводили понятия, которые позволяли бы обозначить эти разнородные части периферии: «полупериферия», «периферия ближняя, дальняя»» «внешняя зона» и др. Однако дело не только в неоднородности периферии. Трудности экономического развития, политическая нестабильность, социальная напряженность заставляли власти и аналитиков вырабатывать новое видение связей, которые складывались между ядром периферией в условиях XX в.

Отдельные элементы региональной политики некоторые развитые страны Запада начали формировать еще в конце XIX в. Целостная же региональная политика как инструмент государственного регулирования в области хозяйственной деятельности регионов берет начало в большинстве стран с конца 20-х гг. XX в., т.е. периода экономического кризиса.

Начиная с конца 50-х гг. в ряде стран Запада снова обозначилась тенденция предоставления большей самостоятельности своим внутренним регионам. На этот раз интерес был связан с необходимостью преодоления неравномерного развития центра и периферии внутри страны, а также со стремлением обнаружить импульсы, способные привести те или иные регионы в состояние динамического развития.

С тех пор регионализм, как явление внутристрановой структуры и межстранового взаимодействия, окреп во всем мире. Это явление поставило теоретиков перед задачей уточнения аналитической схемы «ядро—периферия» и дополнения ее многочисленными разработками, связанными с механизмами и движущими силами регионального развития. В настоящее время процессы регионализации, отображающие активизацию проблем регионаионального развития, наличествуют практически во всех странах, а регионалистика выступает как междисциплинарная область знаний, нацеленная на анализ региональной политики и регионального развития в пределах не только одной страны, но и в межстрановом взаимодействии.

Что касается определения самого понятия «регион», то оно остаётся крайне гибким. Регион может означать географическую территорию, административную единицу государственного членения, хозяйственный район, историко-культурную местность, природно-ландшафтную зону, погодно-климатическую область, некий ареал распространения чего-либо значимого для человека, многозначность понятия связана с тем, что в выделении конкретного региона разные специалисты, как правило, руководствуются различными основаниями и критериями. В этом случае регион географический может не совпадать с регионом экономическим а экономический — с регионом административным.

В общей формулировке под регионом подразумевается некая пространственно-территориальная целостность, выделяемая на более общем фоне, которая предполагает сопряженность, единство взаимодействия своих внутренних элементов и частей. В периодике и научных исследованиях наиболее часто используются понятие экономического (промышленного), политического, административного, культурного региона.

Под культурным, или цивилизационным, регионом понимается территория, отличающаяся от соседних областей существенными культурно-цивилизационными характеристиками, особенностями, процессами (этнонациональным составом населения, традициями, языком, элементами образа жизни и т.п.).

Следует признать, что в регионалистику основной вклад внесли и продолжают вносить специалисты по экономической географии, политической географии (геополитике), по государственному муниципальному управлению. Это объясняется тем, что регионализм и регионалистика получили заметное развитие в 20—40 гг. XX в. как теория и практика неотложной помощи кризисным регионам. В США эта стратегия строилась на основе развития идей О. Кейнса.

Позже регионалистика претерпела изменения. В 50-70-е гг. в рамках регионалистики осмыслялась практика перераспределения экономических ресурсов с ориентацией на сбалансированное развитие отстающих регионов, создание в них «полюсов роста». На следующем этапе — в середине 70—80-х гг. — регионалистика была связана с отработкой реструктуризации регионов, нацеленной на максимальное использование внутреннего потенциала каждого региона.

Чем более объемным и сложным становилось для теоретиков и практиков понимание региональных проблем, тем в меньшей сте­пени мог удовлетворить их узкий экономизм или ограниченны политический централизм. Все более настоятельным в анализе проблем регионального развития становился учет самых разнообразных факторов и предпосылок. Речь при этом шла не только об учете социальных показателей, но и переменных, связанных с эт­ническими, историческими процессами, с духовной составляющей локального развития, с образом жизни населения в целом. Так, голландский исследователь, профессор университета Роттердама В. Молле считает, что различия между регионами можно понять, если учитывать плотность населения, уровень экономичес­кой активности разных его групп, производительность труда ра­ботников, наличие и доступность товара, «окружающую среду» историю региона, уровень развития культурной инфраструктуры и степень рекреационной деятельности жителей.

Игнорирование целого ряда внеполитических и экстраэкономических факторов приводило к провалу планов регионального развития, что особенно отчетливо обнаружилось на неудаче с тактикой насаждения «полюсов роста». В 60-е гг. наибольшую популярность на Западе получила теория поляризованного развития, представляю­щая собой локально-урбанистическое, узловое направление в реги­ональных исследованиях. При этом акцент делался на анализе пря­мого воздействия импульсов к развитию, идущих от ядра к перифе­рии. Это обеспечивало теоретическую базу для обоснования как деятельности крупных монополий, направленной на «колонизацию» периферийных пространств, так и резкой активизации в ту пор) региональной политики государства, нацеленной на выравнивание уровня социально-экономического развития между районами.

Подобное выравнивание мыслилось через создание в регионах центров экономического роста, через распространение общенациональных крупных центров промышленно-технических инноваций; социальные же аспекты регионального развития, а также многие сугубо локальные культуры оставались, как правило, в тени.

Такого рода концепции были подвергнуты острой критике. Так, А. Франк в своих работах показал, что идеи развития, воплощенные в наиболее развитых частях земного шара, далеко не всегда применимы к его отсталым регионам, что, признавая роль ведущих очагов индустриализации в развитии своих более отсталых соседей, нельзя ее фетишизировать. Идея А. Франка и других критиков подобной модернизации заключалась в том, что экономическое развитие есть функция взаимодействия между развитым и развивающимся миром, которые находятся в тесном единстве по линии связей рынков труда, капитала и технологии, между которыми сохраняется определенная иерархия независимо от динамики их социально-экономического развития на разных исторических этапах. Тем самым признавалась и обосновывалась неизбежность существования контрастов между центральными и периферийными структурами и их функциональная зависимость и соподчиненность.

К середине 70-х гг. на Западе резко усилился интерес к концепциям другого плана, объясняющим процесс постоянного воспроизводства неравномерности в развитии стран и районов и причины сохранения отсталости. На первый план выдвигается другая форма отношений между ядром и периферией на самых разных пространственных уровнях — форма зависимости. Осознание проблемы зависимости выводит регионалистику на более глобальный уровень анализа, стимулируя обращение исследователей к геополитике, экологии, социологии, культурологии, стратегическому планированию и т.п.

Среди разного рода концепций, разработанных как для глобального, так и для районного и межрайонного уровней, можно выделить два типа:

а) основанные на принципе функциональной интеграции разного рода регионов;

б) делающие упор на отношения типа «центр—периферия». Дж. Фридман и В. Алонсо в работе «Политика регионального развития» обосновали, что неравномерность экономического роста и процесс пространственной поляризации неизбежно порождают диспропорции между ядром и периферией. Вместе с тем периферия не является неким однородным полем. Она подразделяется на так называемую внутреннюю, или ближнюю, тесно связанную с ядром и непосредственно получающую от него импуль­сы к развитию, и внешнюю, или дальнюю, на которую ядро практически не оказывает мобилизующего влияния. Центр и периферия на любом пространственном уровне связаны между собой потоками информации, капитала, товаров, рабочей силы и т.д., причем именно направления этих потоков определяют характер взаимодействия между центральными и периферийными структурами, превращая пространство в подобие силового поля. Движущей силой или своего рода мотором, обеспечивающим постоянное развитие и воспроизводство системы отношений «центр—периферия», является, по мнению Дж. Фридмана и других исследователей, постоянная качественная трансформация ядра за счет генерирования, внедрения и диффузии новшеств.

Концепции регионального развития 70—80-х гг. уточняют и обогащают понятие «центр». Понятием «центр» фиксируется место генерирования технологических, социальных и других нововведений тогда как понятие «периферия» служит средой их распространения ход которого зависит от контактов с центром. Такое разделение функций обычно сопряжено с различиями в концентрации и интенсификации деятельности, в ее видовом составе, в управленческой иерархии территорий, в уровне их развития в целом.

В настоящее время происходит формирование новой парадигмы региональных исследований и региональной политики. Региональное развитие мыслится в основном как саморазвитие на базе учета интересов локального сообщества и возложения ответственности за результаты развития на местные власти.

В развитых странах Западной Европы и Америки разные стратегии различных политических партий, находящихся у власти позволяют внедрять самые различные формы и способы региональной политики государства. Кроме того, в Западной Европе практически отрабатывается политика «Европы регионов» (вместо прежней политики «Европы национальных государств»), которая предусматривает развитие межрегионального сотрудничества вне национальных границ, создание наднациональных органов региональной политики нового уровня.

§ 3. Р. Кулборн РОЛЬ ДУХОВНЫХ ФАКТОРОВ В ПРОЦЕССЕ ПОДЪЕМА И УПАДКА ЦИВИЛИЗОВАННЫХ ОБЩЕСТВ

Обращение к материальным факторам, таким, как переход к производительному сельскому хозяйству, плодородие почв, рост населения благоприятный климат, возникновение городов, дает только поверхностное объяснение процесса возникновения цивилизованного общества. Далеко не всегда эти процессы совпадают, и, в частности, широкое распространение городов еще не приводило к образованию цивилизованных сообществ. Существуют иные причины и критерии формирования цивилизации:

1. Базисным и наиболее позитивным фактором возникновения цивилизованных обществ послужили перемены в сознании. Процесс формирования новых религий шел под руководством харизматического руководства, создававшего для всего населения то, что Э. Дюркгейм назвал «коллективными представлениями», через которые происходило внедрение навыков самодисциплины, обеспечивавших поддержание на основе общей кооперации необходимых функций и обязанностей. Конечно, эти представления заключали в себе и описание окружающего мира с присущими ему материальными характеристиками, тех сил, которые, как представлялось, управляли материальным миром, и средств, через которые общество могло надеяться справиться с этими силами, умилостивить или добиться их расположения и тем самым заполучить их помощь в управлении материальным миром.

В начальном периоде существования первичных цивилизаций ни социальные институты, ни даже государство не имели особенно важного значения. Напротив, именно коллективная самодисциплина давала старт этим цивилизациям. Но из этого вытекает и тот вывод, что по мере утверждения устойчивой дисциплины и устойчивого контроля над средой обитания уменьшалась потребность в харизматическом руководстве и лидеры превращались в обычных священников, знакомых нам по описанию разных исторических обществ.

Характер религиозного руководства вносились модификации, всё большее значение приобретали светские политические интересы, главным образом административные. Иногда это сопровождалось развертыванием храмового строительства и вообще развитием видимого тела религии. Позднее перемены приводили к процессам, которые историки обычно называют «социальными реформами». В других случаях прежний режим более или менее грубо низвергался или заменялся. Накопление наблюдений приводило к росту знаний эмпирических фактов, что требовало изменений в идеологии, в формах политического правления и в социальных отношениях. Длительный процесс, чреватый социальной напряженностью и борьбой, приводил к смене прежних норм и руководства общества. Эти изменения могут быть охарактеризованы как переход от «века веры» к «веку разума».

Новые режимы «века разума», наверное, во всех ранних циви­лизованных обществах носили национальный характер, т.е. терри­тория и население разделялись на отдельные и де-факто независи­мые государства, замещавшие прежние условные образования. Новые формы правления лучше отвечали практическим потреб­ностям в улучшении местного управления.

Эти периоды господства национальных режимов отмечены процветанием культуры, что в полной степени выявляло творческий потенции цивилизационного устроения. Время от времени нации вели войны друг с другом, которые становились все более жестокими. Некоторые нации оказывались побежденными, и в конце концов логичным итогом такой войны становилось завоеваний одной нацией всех остальных. Тем самым происходило становле­ние империи, дававшей тотальную политическую организацию для всего общества. Это было начало «века завершения».

В первые века империи культура, понесшая некоторый урон от военных действий, обычно переживала период возрождения. Но затем начинался упадок прежнего культурного великолепия, равно как и упадок социальных структур и политического устроения им­перии.

Однако насколько бы серьезным ни был упадок, он не означал конца первичных цивилизаций. Некоторые из них впослед­ствии вновь возрождались, сохраняя свою самобытность.

2. Упадок и подъем цивилизованных обществ — весьма заметное явление в истории. Эти процессы отмечались по меньшей мере десять раз, а если считать незаконченные и специфичные случаи, то это число намного возрастет. В тех случаях, когда процессы носили целостный характер, они представляли собой комбинацию двух явлений — упадка и подъема. И вряд ли возможно разделить эти явления: старое и новое накладываются друг на друга и переплетаются. Даже в случае ранних цивилизаций в этих процессах подъема и упадка обнаруживается много сходного со всеми остальными цивилизациями, особенно в сочетании преемственности и разрывов.

Центральное место в этих переходах от упадка к возрождению занимают религии, в некоторых случаях возникают новые религии, но в других происходит возрождение прежних, претерпевающие большие изменения. Важнейшая задача, возлагаемая на новые или же реконструированные религии, всегда была одной и той же, а именно: избавление общества от дезинтеграции через воссоздание коллективной дисциплины, подобной той, что служила регламентом в период первоначального формирования цивилизованных обществ. В этих религиях можно видеть совокупность крайне разнообразных форм мифологии, несущей религиозные смыслы, более или менее исторические легенды и демонологию, привязанную к мифологии, а также этические, эстетические и другие компоненты. Но во всех этих компонентах отразилось формирование новых отношений между людьми и мирозданием, а также социальные отношений между самими людьми. Во всех случаях, для которых имеются достаточные свидетельства, священники формировали учения в понятиях, доступных широким массам, обычно упрощая эти учения и даже подвергая их вульгаризации, чтобы сделать их универсально воспринимаемыми и надежно внедрить в народное сознание — вместе с новыми нормами, создавая тем самым новое или обновленное общество.

РАЗДЕЛ 3. ИСТОРИЯ УРАЛА

Глава 1 Формирование и расцвет родового общества эпохи неолита ( V -середина III тысячелетия до н.э.)

Неолит отличается от предшествующей эпохи более высокой ступенью в развитии производительных сил: применяются все основные приемы об­работки камня, осваиваются новые способы строительства жилья, были изобретены глиняная посуда, ткачество.

Сырье добывали в основном на поверхности. Появляются мастерские, носящие характер сезонных стоянок, основной задачей их обитателей являлись добыча сырья и изготовление орудий. На Южном Урале исследована Усть-Юрюзанская кремнеобрабатывающая неолитиче­ская мастерская, давшая обширный материал для всесторонней характе­ристики каменной индустрии. Там же известны и дру­гие кремнеобрабатывающие мастерские: Учалинское, Карагайлы I, Синташтинские, расположенные у выходов сырья. Как правило, на них изготовлялись полуфабрикаты, которые затем доставлялись в различные районы Урала.

Наличие сырья у одних племен и отсутствие его у других являлись реальной предпосылкой развития обмена, повлекшего за собой расшире­ние производства, разделение труда, его специализацию. Камнеобрабатывающие мастерские — свидетельство выделения специальной отрасли хозяйства — добычи и обработки камня.

Совершенствуется строительство жилищ, имевшее особенное значение в суровых климатических условиях Северного и Среднего Урала. Люди создали себе искусственную среду не только для укрытия, но и как ме­сто для определенных видов производственной деятельности. Основным типом жилища неолитической эпохи на Урале становится полуземлянка. Наряду с одиночными большими жилищами появляются поселения, со­стоящие из нескольких жилищ. Все они располагались по берегам рек и озер.

Одним из наиболее значительных нововведений того времени является глиняная посуда, позволившая улучшить способы приготовления пищи и расширить ассортимент пищевых продуктов. Посуда изготовлялась из глины с различными органическими и неорганическими примесями способом ленточного налепа (из теста изготовляли жгуты толщиной в 3—4 см, которые накладывались друг на друга по спирали, затем заглаживались). Вся неолитическая посуда сплошь украшалась раз­личными узорами, выстроенными в строго определенную композицию.

В эпоху неолита более четко обозначились две взаимосвязанные тен­денции исторического процесса: расхождение в развитии форм хозяйства населения различных климатических зон и неравномерность социально-экономического развития.

На побережье Ледовитого океана основным занятием становится мор­ская охота. Население Северного Урала занималось охотой на лося и оленя и вело подвижный образ жизни.

Хозяйство неолитических племен Среднего Урала как Приуралья, так и Зауралья было комплексным. Этот тип экономики предполагал полу­оседлый образ жизни на ограниченной территории с сезонным ритмом ве­дения хозяйства, когда долговременное обитание в оседлых поселениях около мест рыбной ловли прерывалось периодическими откочевками для охоты на лесного зверя. Состав находок свидетельствует о значительной роли охоты. Основным промысловым животным был лось, костные остат­ки которого найдены при раскопках неолитических поселений. На стоян­ке Стрелка у Нижнего Тагила найден почти целый скелет лося, рога ко­торого, вероятно, были использованы как материал для орудий. Исключительное значение лося в жизни уральцев нашло свое от­ражение в искусстве. Скульптурные изображения головы лося известны со стоянок Евстюниха, Калмацкий Брод, Аннин Остров, из Шигирского торфяника. Среди наскальных рисунков Урала, многие из которых В. Н. Чернецовым отнесены к неолиту, господствует изображение лося. Около наскальных изображений жители тайги устраивали ежегодные праздники с целью возрождения зверей и умножения добычи.

Другим важнейшим промысловым животным, по-видимому, был мед­ведь, схематические изображения которого известны в наскальных рисун­ках, скульптурно выполненная медвежья голова часто украшала края сосудов. Охотились также на оленя, дикую козу, бобра, белку, различных птиц. Из оленьих костей сделаны многие неолитические орудия Шигир­ского торфяника.

На неолитических поселениях Среднего Урала собрано множество раз­нообразных наконечников стрел из камня и кости, позволяющих считать лук со стрелами основным оснащением древнеуральского охотника. В II Гирском и Горбуновском торфяниках найдены и сами луки. При охоте использовали также копья, дротики, ножи и другие орудия. В распоряжении охотника находились различные средства передвижения: лыжи, сани, нарты, лодки, обеспечивавшие успешность охоты, которая велась круглый год с учетом сезонности различных ее видов. Особенно эффективной была коллективная охота. Описывая первобытную охоту на крупных копытных (лось, олень), А. Е. Топлоухов отмечал, что периоди­чески (дважды в год) эти животные пересекают Уральский хребет в поисках пищи. В Приуральс мощность снежного покрова почти и 2 раза больше, чем в Зауралье, поэтому с середины осени начинались массовые миграции лесных копытных через Урал на Восток, а весной - обратно.

Другой важнейшей отраслью хозяйства было рыболовство. Основным способом ловли рыбы был, по-видимому, сетевой. Каменные грузила в виде дисков овальной формы с неглубокими выемками по бокам для привязывания бечевы найдены на многих поселениях Прикамья и Заура: (Стрелка, Полуденка, Аять, Чащиха и др.). Известны и индивидуальные способы добычи рыбы: ужение на крючок, битье гарпунами. Широко было распространено и собирательство (на стоянке Стрелка найдены колотушки для раскалывания орехов и жомы для получение масла). Орудиями собирательства, по-видимому, были костяные и каменные. Несколько стоянок эпохи неолита, которые отдельные исследователи склонны считать земледельческими.

На Южном Урале наряду с рыболовством и охотой осваивается скотоводство. Кости домашних животных (лошади, крупного и мелкого рогатого скота) обнаружены в ряде поселений. Известно, что крупный и мелкий рогатый скот проник на Урал уже в одомашненном виде, так как их предковые формы в диком состоянии отсутствовали на этой территории.

Одинаковый в основном тип хозяйства не исключал разнообразии форм материальной культуры. Различные исторические пути развитии, разнообразные географические условия, определенная замкнутость неоли­тических племен привели к формированию нескольких неолитических культур: южноуральской, восточноуральской, камской. Различия особенно отчетливо проявляются в строительстве жилищ, технике орнаментации посуды, орнаменте, наборе каменных орудий, некоторых технологических особенностях их изготовления.

Южноуральские неолитические памятники, как и в предшествующее время, расположены в пределах тех же районах: в Приуралье — по притокам рек, в башкирском Зауралье— по берегам проточных озер. Площадь стоянок и их число увеличились: так, в районе оз. Карабалыкты известны 22 неолитических памятника. Остатки жилищ обнаружены только на зауральских поселениях Мурат и Караоалыкты IX. При их сооружении использовались каменные плиты. Чрезвычайно богат каменный инвентарь южиоуральских поселений. В них в основном преобладает пластинчатая индустрия, в частности ретушированные пластинки, функционально служащие заготовками к разнообразными орудиями: ножами, боковыми скребками. Найдено множество концевых скребком, угловых резцов, проколок, наконечников стрел.

В Камском Приуралье неолитические поселки концентрируются группами в устьях небольших речек, преимущественно на береговых террасах или невысоких дюнах. По сравнению с мезолитом возросло число долговременных поселений с остатками жилищ, но по прежнему преобладают кратковременные стоянки с тонким культурным слоем. Заметно уве­личиваются мощность слоя и площадь поселений, составляя от 400 до 1500 кв. м. Известны поселения с несколькими большими жилища­ми – Хуторская стоянка с открытыми очагами и хозяйст­венными ямами. На памятниках Камско-Вятского междуречья удалось проследить планировку неолитического поселка (Моторки II, Чумантло I). В центре обычно находилось большое жилище размерами 120— 200 кв. м, рядом по периметру располагались три-четыре жилища мень­ших размеров (25—40 кв. м) и хозяйственные ямы. Большие жилища были прямоугольными, с нишами в стенах и рядом очагов вдоль цент­ральной линии. В нишах либо возле очагов размещались хозяйственные ямы. По наличию столбовых ям вдоль стен эти жилища реконструиру­ются как каркасные с двускатной кровлей. Жилища меньшего размера и квадратной формы, вероятно, имели шатровое перекрытие.

Каменные изделия изготовлялись на пластинах и отщепах: скребки, скобели, ножи, проколки, сверла, листовидные наконечники стрел. Харак­терны шлифованные топоры и тесла. На неолитических памятниках При­камья бытовала посуда полуяйцевидной, преимущественно закрытой формы с гребенчатым орнаментом. Последний располагался горизонталь­ными зонами в виде «шагающей гребенки», горизонтальных, вертикаль­ных и косопоставленных оттисков зубчатого штампа, а также различных ямочных вдавлений. Найдена также керамика с накольчатым орнамен­том, близкая к сосудам нижнего Прикамья и Среднего Поволжья. Заклю­чительный этап камского неолита (левшинский) характеризуют памятни­ки типа Левшино, Сауз I и II с сосудами, украшенными довольно гру­бым гребенчатым орнаментом. Отражением процесса взаимосвязи камско­го неолитического населения с западными соседями является керамика с гребенчато-ямочным орнаментом. Т. М. Гусенцова отмечает участие балахнинских племен (средневолжский вариант ямочно-гребенчатой кера­мики) в сложении неолита Камско-Вятского междуречья.

В Среднем Зауралье по невысоким берегам рек и озер известны зна­чительные по размерам поселения. Жилые постройки преимущественно имеют четырехугольную форму. На стоянке Полуденка I обнаружены три небольших жилища (4,5X6м), окруженные общей оградой. Основу конструкции жилищ составлял бревенчатый сруб. Из­вестны жилища больших размеров — от 30 до 100 кв. м и более. Для них характерна каркасная конструкция с преобладанием вертикальных стен, покрытия шатрового типа. Ведущая роль в организации жилья отводи­лась очагу, близ которого чаще всего находилась производственная пло­щадка.

Каменные орудия на поселениях немногочисленны. В развитом неоли­те намечается тенденция специализации сырья в зависимости от тех или иных видов продукции, увеличивается ассортимент орудии, основная мас­са которых изготовлялась техникой двусторонней обработки (скребки, ножи, наконечники стрел). На позднем этапе преобладают орудия на крупных пластинах.

Имеющиеся археологические и этнографические источники позволяют считать основной формой трудовой деятельности неолитического населения коллективный труд. Охота на копытных животных была сложным и трудоемким делом. Надо было выкопать многие сотни ям, укрепить их стенки и в дальнейшем поддерживать от засыпания. Рыболовство требовало коллективных усилий для расчистки проток, установления запором и т. д. Строительство больших домов также могло быть результатом совместных усилий коллектива. В. Н. Чернецов, анализируя содержание наскальных изображений Урала, подчеркивал, что они отражают коллек­тивность мероприятий как в области промысла, так и культа.

Появившиеся в неолите значительные по размерам поселения, но видимому, являлись местом обитания единой производственной группы или общины. Несколько таких общин, как свидетельствует этнографический материал, составляли материнский род. В. Н. Чернецов неоднократно обращался в своих работах к проблеме рода. Для эпохи неолита он считал возможным допустить существование родовых общин, позднее раздробленных на более мелкие; фи­нальные роды, которые расселялись в районе, прилегавшем к месту расселения основного первичного рода, и образовывали кровнородственный территориальные группы — фратрии. Поскольку брачные связи внутри родственных групп (род, фратрия) были запрещены, в составе одного хозяйственного коллектива (общины) оказывались представители различных по происхождению групп населения. Перекрестные браки приводили к сближению различных групп на родственной основе, а родственные связи подкреплялись территориально-экономическими (право охоты), это способствовало формированию обширных этнических общностей.

С неолитом принято связывать начало формирования современных уральских народов финно-угорской языковой семьи. Лингвисты считают, что сложение уральской языковой семьи относится к тому периоду, когда уже употреблялись луки, наконечники стрел, долота, лыжи, нарты, горшки и т. д., сохранившие общие названия и корни в угорских языках. Возникновение этих предметов относится к неолиту. Общие названия могли возникнуть у уральских народов и в период их совместного обитания.

Следует учитывать, что в неолите автохтонное развитие почти во всех областях нарушалось притоком нового населения, что приводило к асси­миляции, слиянию культур. Ни одну из выделенных на Урале неолити­ческих культур нельзя полностью отождествлять с современными этноса­ми. Однако культура, созданная неолитическими племенами, не исчезла бесследно. Она воплощалась в вещах, обычаях, идеях, передавалась по­томкам, являясь одним из компонентов культуры более поздних этниче­ских общностей. Обитатель лесов — охотник и рыбак — в процессе мно­говековой трудовой деятельности создал своеобразную духовную культу­ру, достиг большого совершенства в изображении животных, особенно лося и медведя, а также птиц: утки, лебедя и др. В религиозных верова­ниях наибольшее значение имел культ животных, в первую очередь про­мысловых.

Образцы изобразительного искусства эпохи развитого родового обще­ства на Урале известны по многочисленным археологическим источникам. Прежде всего это наскальные изображения, в массе своей характерные для районов Среднего и Южного Урала. На скалах красной краской нанесены сюжетные композиции, воспроизводившие сцены охоты, ловчие орудия и сооружения в сочетании с солярными и небесными знаками. В. Н. Чернецов допускает, что в условиях строго сезонных миграций ко­пытных, от которых зависело благосостояние людей, еще в неолите воз­никли охотничьи обряды и связанные с ними наскальные изображения.

Западный и в особенности восточный склон Урала — один из трех из­вестных в нашей стране очагов развития наскальных изображений кон­ца неолита — начала эпохи бронзы. Имея некоторое сходство в сюжетах и композициях, уральские писаницы отличаются от карельских и ангар­ских петроглифов по технике, стилю, составу изображений.

Декоративное направление в изобразительном искусстве широко пред­ставлено в орнаментации неолитической посуды, предметов быта. Среди геометрических узоров на сосудах встречаются стилизованные фигурки людей, птиц, солярные знаки, которые, вероятно, отождествлялись с куль­товыми символами. Но они занимают обычно незначительное и малоза­метное место в общей композиции рисунка. Некоторые сосуды украшены рельефными головками зверей и птиц. Подобные сосуды известны со стоя­нок Полуденка I, Кокшаровская I, Береговая стоянка Горбуновского торфяника, Махтыли. Обычай помещать изображения зверя на краю со­суда мог быть связан с широко распространенными представлениями о необходимости охранять содержимое сосудов. Учитывая известные у не­которых народов запреты употреблять одну и ту же посуду для рыбы и мяса, можно предполагать, что изображения на них могли указывать на назначение сосуда.

Отдельные неолити­ческие погребения свидетельствуют о складывании определенных пред­ставлений, связанных с культом умерших. Для неолитических захороне­ний характерны посыпка погребенного охрой, отсутствие сосудов, наличие орудий на пластинах, реже встречаются шлифованные топоры, укра­шения (подвески из камня и кости, костяные бусы).

Интересно погребение на левом берегу р. Демы у д. Давлеканово. Умерший находился в скорченном положении, на правом боку, посыпан­ный охрой. Хорошая сохранность черепа позволила М. М. Герасимову произвести реконструкцию портрета погребенного. Это европеоид с неко­торыми чертами монголоидности. Инвентарь крайне беден — несколько ножевидных пластин. Полагают, что обряд скорченных погребений появ­ляется как стремление придать умершему позу спящего. Охра может служить символом крови — продолжения жизни в потустороннем мире или огня — очищения умершего.

В первобытную эпоху сознание человека было непосредственно связа­но с деятельностью. Кровнородственные и производственные связи нашли свое отражение в тотемизме —осознании единства коллекти­ва как потомков одного родоначальника — тотема. Тотемом чаще всего были промысловые животные: лось, медведь, а также птицы.

Одна из архаичных форм религии — магия — возникает из неспособ­ности людей постоянно обеспечить желаемый результат трудовых усилий. В магии присутствует не только вера в существование реальной связи между предметами, но и уверенность в том, что с помощью магического обряда первобытный человек может достичь определенной практической цели: убить животное, наловить рыбы и т. д. В магических обрядах от­четливо проявляется связь с человеческой практикой, трудом. Многие охотничьи обряды включали танцы — имитацию борьбы охотника со зве­рем и его поражение копьем или стрелами. Животные, игравшие значи­тельную роль в удовлетворении основных материальных потребностей людей, стали важнейшим компонентом содержания мифологического со­знания. Реализуя свои чаяния, ожидания в обряде, члены первобытной общины коллективно творили миф, выдавая желаемое за действительное. Мифические существа мыслились первобытному человеку как реально существующие, этим объясняется появление антропо- и зооморфных изоб­ражений.

На стоянке Евстюниха в лесном Зауралье найдены керамическая фи­гурка птицы и голова лося из талька. Можно различить, что птица отно­сится к семейству тетеревиных. Поверхность фигурки покрыта неглубо­кими насечками, имитирующими оперение, рельефно выполнены лапки на тулове. В виде головы лося оформлено навершие со сквозной сверлиной в середине. Особенно тщательно вырезана морда — выделены горбатый нос с характерными ноздрями и толстая отвислая губа.

Одной из важных ступеней художественного освоения действительно­сти явился орнамент с присущим ему ритмом и симметрией. В стремле­нии упорядочить, организовать пространство на посуде можно видеть весьма сложную форму обобщения явлений, магический смысл которой для нас остается загадкой. Богатый духовный мир уральского населения неолитического времени отразил сложную картину социально-экономиче­ского и этнокультурного развития края.

Рост производительных сил, выразившийся в развитии металлургии, переходе к производящим формам хозяйства, способствовал дальнейше­му развитию родоплеменного строя. Экономическую основу общества со­ставляла общинная собственность на землю, прочие средства производст­ва находились как в коллективной, так и в индивидуальной собственно­сти. Тип первичной социально-экономической ячейки диктуется большей или меньшей потребностью в совместном труде.

С переходом к прочной оседлости в эпоху энеолита и преобладающей ролью присваивающего хозяйства материнская родовая община не утра­тила своей производственной функции. Общественное значение женщины по-прежнему оставалось большим в домашнем хозяйстве. Нужно было изготовить посуду, заготовить впрок пищевые продукты, топливо и т. д. Есть основания говорить об увеличении численности общины, поскольку поселения стали большими как по занимаемой площади, так и по коли­честву входящих в них жилищ. Парная семья, хотя и имела некоторые хозяйственные функции, не существовала вне общины, состоящей из представителей разных родов, связанных между собой семейно-брачными отношениями.

Энеолитические поселения в Среднем и Южном Зауралье (Андреев­ское озеро VIII, Шапкуль I, Суртанды VIII) свидетельствуют о формировании долговременных по­селков, занимавших значительную площадь — от 1000 до 2500 кв. м, на которой располагались пять—семь жилищ площадью в среднем по 50—60 кв. м. Если допустить, что в каждом доме жило по 8—10 человек, то население поселка (экономической единицы — общины) составляло 50—70 человек. Население поселков заметно увеличивается по сравнению с эпохой неолита. Кроме жилищ на поселениях обнаружены хозяйствен­ные ямы, вероятно служившие для хранения запасов продуктов, загоны для скота. Они располагались, как правило, между жилищами и, веро­ятно, принадлежали не отдельной семье, а всем жителям поселка. Воз­растающая плотность населения вынуждает к более тесному сплочению как внутри, так и по отношению к внешнему миру. Возникает необ­ходимость в постоянных органах, обязанностью которых было регулиро­вать отношения между жителями соседних поселений, наблюдать за пра­вилами пользования рыболовными угодьями, устанавливать места и сро­ки функционирования запоров, тем более что от этого нередко зависела производительность улова в проточных озерах. Важным условием социальной консолидации населения могла быть угроза чуже­земных вторжений.

Глава 2 Эпоха бронзы (вторая четверть II тысячелетия до н.э. до н.э.)

В эпоху бронзы осуществляется переход от материнско-родовых от­ношений к патриархальным. Развитие металлургии и скотоводства уве­личило сферу и значение мужского труда, что привело к изменению общественного положения полов. Занимая ведущую роль в производстве, мужчина постепенно занял господствующее положение в семье и общест­ве. Рост производительных сил, особенно внедрение бронзовых орудий труда, привел к распаду трудовых коллективов, на более дробные, произ­водственные ячейки — патриархальные семьи, состоящие из кровных родственников и ведущие самостоятельное хозяйство.

Значительным явлением истории степной и лесостепной полосы яви­лось формирование крупных культурных общностей: распространение сходных культурных явлений и установление определенного культурного единства на огромной территории. Технические и культурные достиже­ния с особой быстротой распространялись в зонах преимущественного развития скотоводства.

Переход к патриархату у разных обществ происходил неодновремен­но. В эпоху энеолита патриархальные отношения устанавливаются у ско­товодческих племен древнеямного населения степного Приуралья. О со­циальной организации и особенностях культуры населения древнеямной общности можно судить, в частности, по материалам погребений, так как подвижный образ жизни пастушеских племен Южного Приуралья не оставил сколько-нибудь значительных следов поселений.

Население хоронило своих сородичей в ямах. Покойников укладыва­ли в скорченном на боку положении и посыпали охрой, а сверху насы­пали земляной холм — курган. Древнеямные курганы — древнейшие на территории нашей страны. По-видимому, погребальному обряду в идео­логии ямных племен придавалось большое значение. Первые курганы поднялись над степью примерно в то же время, когда на Ниле воздви­гали древнейшие пирамиды, в Бретани устанавливали первые ряды ог­ромных вертикально вкопанных камней — менгиров, а на Черноморском побережье Кавказа сооружались из плит самые ранние дольмены. Одно­временное возникновение всех этих монументальных архитектурных со­оружений не случайно. Это результат распространения одной и той же идеи — идеи памятника умершему, по-разному воплощенный в разных районах. Такая идея — плод определенной и уже весьма высокой стадии общественного развития. Даже среди энеолитических по­гребений с бедным инвентарем выделяются некоторые могилы, содержа­щие каменный скипетр, повозку с бычьей упряжкой, череп и кости коня.

Экстенсивное скотоводство приводило к столкновениям между отдель­ными группами (племенами) за пастбища, что требовало согласованно­сти действий ряда коллективов, создания крупных объединений. Быстрый рост прибавочного продукта способствовал переходу основных средств производства в руки отдельных патриархальных семей, создавались пред­посылки имущественной дифференциации. На позднем (ямно-полтавкинском) этапе развития древнеямной культурно-исторической общности произошло выделение вождей, племенной знати, сосредоточивших в своих руках большую власть и богатство. Утевский могильник (Куйбышевская обл.), состоявший из четырех огромных курганов, выделяется среди дру­гих ямно-полтавкинских захоронений величиной насыпи кургана, могиль­ных камер и богатством инвентаря.

В эпоху бронзы на основе ямной культурно-исторической общности формируются новые этнические образования, в том числе абашевское. Абашевская культурно-историческая общность во второй и третьей чет­вертях II тысячелетия до н. э. занимала лесостепные районы от бассейна Дона до Башкирии. Для уральской абашевской (баланбашской) культу­ры характерно наличие небольших поселков, расположенных на терра­сах по склонам мысовых участков. В развитии поселений выявлена ве­дущая тенденция — увеличение долговременных поселков, упрочение оседлости. Покойников хоронили в ямах под курганами с каменными надмогильными конструкциями. В ряде случаев прослеживаются остатки мощных костров, горевших над могилами после совершения захоронения. О выделении патриархальных семей как хозяйственных единиц и возник­новении имущественного различия позволяют судить материалы погребе­ний. Наравне со скромными погребениями появляются богатые, например могила 2 в кургане VI Абашевского могильника, где найдены масса бронзовых и серебряных украшений, медное шило, костяное кольцо, из­делие из белемнита. О накоплении богатства свидетельствуют и клады медных изделий абашевских типов.

Со второй четверти II тысячелетия до н. э. происходит постепенная ассимиляция абашевских племен срубным и андроновским населением. Так, на Синташтинском могильнике встречаются элементы абашевской, срубной и андроновской культур.

Во второй половине II тысячелетия до н. э. начинается приток срубного населения в юго-западные районы Урала из Нижнего и Среднего Поволжья. Поволжские скотоводческие племена привлекали сюда не только свободные земли, но и рудные богатства Урала. Поселения рас­полагались по берегам больших и малых рек. Жилищами служили полу­землянки, стены которых укреплялись бревнами. Площадь их иногда до­стигала 150 кв. м и более, внутри находились очаги. По-видимому, здесь жило несколько парных семей, составлявших патриархальную (больше-семейную) общину. Погребения обычно содержали от 1 до 13 могильных ям, покрытых курганной земляной насыпью. Костяки лежали скорченно на левом боку, перед лицом помещались один-два сосуда. Реже в погре­бениях встречаются бронзовые ножи, кремневые наконечники стрел и украшения (браслеты, височные кольца, бляшки, бусы), а также кости овцы и коровы.

Территория Южного Зауралья в бронзовом веке была занята андроновскими племенами. В пределах андроновской культурно-исторической общности сложились алакульская и федоровская культуры. Фортификационная система состояла из валов и рвов глубиной от 1,5 до 3 м На поселениях оонаружены наземные жилища площадью от 25 до 90 кв. м выходами-тамбурами. Раннеалакульская керамика — банки и горшки с уступчатым плечом — была украшена сплошным геометрическим орна­ментом. В лесостепных и степных районах Притоболья и Пришпимъя в материальной культуре населения имеются черты преемственности куль­тур предшествующих эпох вплоть до неолита. По-видимому, на этой тер­ритории в процессе формирования алакульской культуры доминировали автохтонные культурные традиции.

Довольно рано начинается проникновение срубного населения в андроновскую среду. Происходят смешение групп зауральского населения с пришлым, скрещение различных культурных элементов, однако полной нивелировки в чертах материальной культуры не произошло. В формировании алакульской культуры приняли участие и племена, мигрировавшие из западных степных и лесостепных районов, являвших­ся, по мнению многих лингвистов, местом формирования индоиранской языковой общности (культуры абашевская, полтавкинская и многоваликовой керамики).

Переселение арийских племен на юг в Среднюю Азию, Иран, Афга­нистан и Индию — сложный и длительный процесс, в результате кото­рого происходили инфильтрация их в среду местного населения и посте­пенная его иранизация. Исследованный комплекс памятников на р. Синташта дает большие возможности в решении этой проблемы. На левом берегу небольшой степной речки Синташта в древности находилось круп­ное поселение площадью до 5 тыс. кв. м с жилищами-полуземлянками размером от 48 до 70 кв. м. Жилища группируются по четыре-пять в ряд, составляя единый «большой» дом, однако без переходов между ними. К северо-западу от поселения в 200—300 м находился могильник, отно­сящийся ко времени существования поселения. В погребальных ямах об­наружены индивидуальные и коллективные захоронения, совершенные по трем обрядам, каждый из которых связан с традициями определенной этнокультурной группы. В могилах обнаружены остатки колесниц, сосуды с солярными знаками, костные остатки жертвенных животных, богатый набор вооружения. Привлекая свидетельства Ригведы и Авесты о выделении в среде индоиранцев в древнюю эпоху особой со­циальной группы воинов-колесничих, В. Ф. Генинг установил связь не­которых захоронений, содержавших колесницы, остатки коней и богатый набор вооружения, с социальной дифференциацией у европейского степ­ного населения. Внедрение ираноязычных племен сопровождалось обо­стрением военной обстановки, вот почему рапнеалакульские поселения окружены системой оборонительных сооружений.

По мере развития культуры значительно изменяется архитектура жи­лищ. Жилища с углубленным полом сменяются полуземлянками пло­щадью до 150—300 кв. м, котлованы их углублены до 1—1,5 м, выходы длинные, коридорообразные. В основе жилищ — каркасная конструкция. Исчезают оборонительные сооружения. Характерны могильники с трупосожжением. В могильниках находились сосуды с уступчиком, украшен­ные резным орнаментом. По всей вероятности, на этом этапе произошла стабилизация этносов, изменилась историческая обстановка, отпала и не­обходимость в укрепленных поселениях.

Федоровская культура, сформировавшаяся, по-видимому, на террито­рии Центрального Казахстана, отличалась от алакульской по основным характеристикам материальной и духовной культуры. Здесь сложился своеобразный погребальный обряд с трупосожжением; преобладающим видом жертвенных животных в погребениях была лошадь. Сосуды име­ли округлые плечики, гребенчатую орнаментацию и богатые геометриче­ские узоры. Отдельные группы федоровских племен постоянно проника­ли на Урал и взаимодействовали с местным алакульским населением.

В период раннего бронзового века в горной части Среднего Зауралья сложилась аятская культура, известная в основном по поселениям (Аятское I и II, Береговые I, III, Палатки I, II, Кокшаровско-Юрьинское и др.). Они состояли из нескольких жилищ-полуземлянок четырехуголь­ной формы (4X2,8; 3,6x3,2 м) с очагами в центре. Сосуды с аятских памятников остродонные и круглодонные, с богатым геометри­ческим орнаментом, выполненным гребенчатым штампом. Разнообразны каменные орудия: скребки, ножи, проколки, сверла, особенно много на­конечников стрел. Раскопки 70-80-х годов на Горбуновском торфянике дали интереснейшие находки из дерева: предметы быта и культа, рыбо­ловные снасти. Здесь же изучены остатки святилища. В центре его пло­щадки находился столб, возможно, с изображением идола. Площадка была окружена пятью вертикально поставленными столбами, возле одно­го из них найден почти целый деревянный ковш в виде фигурки лебедя с высоко поднятой головой. Там же обнаружены ручка сосуда в виде головки утки, фигурка лося, обломки идолов, остатки весел, дротик, бе­рестяной туес, фрагменты керамики, изделия из камня, в том числе рыболовные грузила.

Раскопанное на Кокшаровском I поселении аятское погребение пред­ставляет собой слегка углубленный в землю каменный ящик, содержа­щий сосуд, наконечники стрел и охру. Костяк отсутствовал. В. Ф. Старков предполагает, что это условное погребальное сооружение — кенотаф. Аятская культура продолжает развитие автохтонной культуры населения неолита и энеолита, это один из этапов развития угорского этноса в Зауралье (рубеж III и II тысячелетий до н. э.).

Несколько позднее (начало II тысячелетия до н. э.) в Притоболье жило население, оставившее памятники логиновского типа. Поселения включают несколько слабоуглубленных жилищ четырехугольной формы (площадь 48—60 кв. м). На поселении Ташково II найдены прекрасный образец кремневой скульптуры рыбы, тигель из дна разбитого сосуда, изделия из металла, а также посуда баночной формы с богатым орна­ментом, в технике которого преобладает отступающая палочка, прочер­ченные линии, ямочные вдавления.

В развитом бронзовом веке в Среднем Зауралье сложилась коптяковская культура, продолжавшая автохтонную культурную традицию. На по­селениях того времени (Коптяки V, Макуша, Липовая Курья, Разбой­ничий остров, Калмацкий брод) найдены тигли, бронзовые ножи, рыбо­ловный крючок и горшковидная посуда с ребром при переходе к тулову. Большая часть сосудов украшена богатым орнаментом, нанесенным гре­бенчатым штампом. Население занималось рыболовством и охотой, воз­можно, было знакомо и со скотоводством.

В позднем бронзовом веке лесные массивы Зауралья и Башкирии занимали племена черкаскульской культуры. Первоначально она сложи­лась на юге лесной зоны Среднего Зауралья на базе аятской и коптяковской культур, а затем население продвинулось на территорию Баш­кирии и лесостепные районы Южного Зауралья. Отдельные группы черкаскульцев проникают далеко на юг, вступая в контакт с андроновским населением. Поселения изучены недостаточно. Известны неглубокие че­тырехугольные жилища площадью 20—25 кв. м. Могилы обозначены на поверхности каменными оградками, костяки лежали в скорченной позе на правом боку или с подогнутыми ногами и поднятыми к лицу кистя­ми рук. Вероятно, это население можно отождествлять с угорским этно­сом, тяготеющим к восточным склонам Урала. Контакты с абашевским населением Башкирии, андроновским Южного Зауралья приводили к смешению этносов.

Черкаскульская культура имела особую историко-культурную значи­мость для судеб угорских народов. Занимая территорию между ирано-язычным и угорским населением, она стала проводником новых культур­ных влияний в среду древних угров. До сих пор в языке финно-угров со­хранились названия домашних животных, имеющие ираноязычные корни. В национальных орнаментах обских угров наблюдаются черты сходства с узорами на андроновской керамике.

В лесном Прикамье в эпоху бронзы обитали племена турбинской куль­туры. Она делилась на две большие локальные группы памятников: перм­скую и осинскую, между которыми находился 70-километровый нейтраль­ный отрезок территории вдоль Камы. Видимо, локальные группы составляли два племенных объединения. На раннем этапе поселения рас­полагались по краям боровых террас, часто занимая те же места, что и в неолите. Поселки долговременные с полуземляными домами числом от 12 до 20 и более на одном поселении. Размеры жилищ 6X8 м. Нередко несколько домов соединялись крытыми, углубленными в землю перехо­дами, образуя как бы единый большой дом. По-видимому, в каждом таком доме обитала родовая группа ближайших родственников по женской линии. Чаще всего отмечено объединение двух-трех домов, в котором могло проживать 40—50 человек. Господство рыболовно-охотничьего хозяйства сохраняло равноправное положение женщин и мате­ринский род.

Во второй половине II тысячелетия до н. э. жилища снова, как в не­олите, становятся длинными (до 36 м), с очагами-кострищами вдоль сред­ней линии. Развивавшиеся в то время скотоводство, металлургия, меж­племенной обмен, несомненно, поднимали роль мужчины. Начинается процесс разложения материнского рода, отражением которого можно счи­тать появление мужских домов (поселение Боровое озеро II на Чусовой).

Конец эпохи бронзы в Прикамье характеризуется культурами курмантау — в Бельском Прикамье и ерзовской — в среднем Прикамье. Ерзовская культура (XI—VIII вв. до н. э.) генетически связана с турбинской, но скотоводство на том этапе играло уже ведущую роль (находки костей лошади, коровы, свиньи) при подсобной роли примитивного пой­менного земледелия. Значение охоты и рыболовства уменьшается. Сохра­няется оседлый образ жизни. Поселения долговременные, появляются наземные жилища.

В северной Башкирии в эпоху поздней бронзы жили скотоводческие, оседлые племена культуры курмантау, возникшей на основе абашевской культуры. Наиболее ярко специфика этой культуры проявилась в орна­менте на сосудах — флажки и жемчужины. К. В. Сальников считал, что культуры рубежа бронзового и железного веков Приуралье и Зауралья с флажково-жемчужным орнаментом керамики принадлежали угро-фин-ноязычному населению.

Казанское Поволжье и низовья Камы в конце бронзового века были заняты племенами приказанской культуры, которая сформировалась на основе местного населения и под воздействием срубных племен. На за­ключительном этапе развития этой культуры появляются первые укреп­ленные поселения — городища.

Переходную эпоху от бронзового века к железному в лесном Зауралье характеризует гамаюнская культура преимущественно с охотничьим ук­ладом хозяйства. По-видимому, эта культура сформировалась в эпоху развитой бронзы в таёжном Приобье, затем ее население продвинулось на юго-запад и юго-восток лесной полосы Зауралья и Западной Сибири, ассимилировав местное население. Первые укрепленные жилища и по­селения в лесной полосе Урала появляются со времени существования гамаюнской культуры. Для раннего этапа характерны небольшие городи­ща и крупные жилища. По-видимому, каждое такое поселение было ме­стом постоянного жительства большой патриархальной семьи. На позд­нем этапе площадь городищ увеличивается, на них размещалось по не­скольку десятков небольших домов.

Социальные и экономические процессы нашли отражение в мировоз­зрении и верованиях древнего населения Урала.

В лесной полосе, где рыболовство и охота не утратили своего значе­ния, сохраняется материнский род и культ матери — прародительницы. Об этом свидетельствует глиняная пластика. На стоянке Березовый мыс на юго-западном берегу Аятского озера найдена женская статуэтка из обожженной глины. Она весьма схематично изображает фигуру женщины без рук и ног, с рельефно оформленной грудью. Голова фигурки была отбита еще в древности. Орнамент, по-видимому, передает одежду в виде балахона с отделкой вокруг шеи и по подолу. В жилище на Андреевском озере также найдена глиняная антропоморфная фигурка, очень тщательно выполненная в условной манере, без головы. Одежда и татуировка нанесены аккуратными насечками. Признаки пола отсутствуют.

По-прежнему почитались промысловые животные: лось, медведь, а также птицы. Образ лося как тотемного предка нашел свое отражение в деревянной скульптуре, наскальных изображениях, орнаментах на по­суде. Придание черт лося той или иной вещи вводило ее в категорию священных предметов, употреблявшихся в ритуальных целях (молоты, сосуды и пр.). При изготовлении фигурок животного древний мастер осо­бое внимание уделял отделке головы.

Уникальные образцы деревянной скульптуры найдены при раскопках Горбуновского торфяника. Это два сосуда в форме лосей. Высота одной из фигурок 15 см, длина 24 см; голова непропорционально велика, детализирована — отмечены разрез губ и ноздрей, зрачки глаз, видимо, были инкрустированы. Характерна поза лебедя из святилища: птичка трубит, высоко подняв благородную голову. Часто встречаются ковши в виде уток. Сделаны они без лишних деталей и украшений и вместе с тем удивительно реалистично.

В эпоху бронзы у народов Урала, вероятно, складывается культ солнца, нашедший отражение в солярных узорах на посуде, предметах быта, глиняных пряслицах, наскальных рисунках. Возможно, существовали особые места, где совершались ритуалы культа солнца. Д. Н. Эдингомри в раскопках VI разреза Горбуновского торфяника найдено множество обломков круглых глиняных блюд, украшенных по внутренней поверхности изображениями солярного круга с лучами в виде уголков, зигзаго-ступенчатых фигур.

Для эпохи ранней бронзы характерно развитие кремневой скульптуры— изображение животных, птиц, человека, рыбы. Прекрасны образцы каменной скульптуры.

Тальковый стержень с изображением человеческого лица найден на берегу Аргазинского водохранилища (Челябинская обл.). Лицо выделено двумя линиями глубиной около 1 мм. Рот обозначен небольшой выемкой. Подобная манера изображения прослеживается и у деревянных идолов из Шигирского и Горбуновского торфяников. Необходимо отме­тить также каменную скульптуру, изображающую сидящего обнаженного мужчину. Крупная, поданная вперед голова низко посажена на корот­кую массивную шею. Лицо обращено вверх, глаза устремлены в небо, ноги широко расставлены, кисти рук лежат на коленях. Подчеркнуты признаки пола, в чем можно усмотреть определенную связь с фалличе­ским культом.

Появление изображений мужчин свидетельствует о динамике мировоз­зрения древних уральцев. Переход к производящим формам экономики, в том числе и металлургии, утверж­дение патриархата привело к смене предметов культа, поклонению до­машним животным (корова, лошадь, овца) и мужским предкам. Одной из интересных находок того времени яв­ляется каменный молот-навершие в виде головы лошади с круглым отвер­стием для рукоятки, найденный в Оренбургской области. Голова лоша­ди имеет вытянутую морду, глаза обозначены четкими, выпуклыми кружками; округлым надрезом голо­ва отделена от шеи, по которой на­несены поперечные нарезки.

Оренбургский молот-навершие имеет определенное стилистическое сходство с некоторыми орудиями из дерева и камня в Среднем За­уралье, рукоятки, которых заверша­ются скульптурной головой лося.

В произведениях искусства того времени обнаруживается определен­ная логика становления законов красоты — от заботы о содержании, т. е. функциональном назначении предмета, до стремления к его совер­шенству, при котором функция переходит в форму (ковш в виде птицы или птица в виде ковша). Наблюдается стремление преобразовать при­родный материал по законам красоты.

Повсеместно появляются специальные места на поселениях для от­правления культов — святилища. Такие святилища исследованы на Горбуновском торфянике (Среднее Зауралье) и Южном Урале. Обнаружен­ная К. В. Сальниковым на Малокизильском селище жертвенная площад­ка представляла собой огромное кострище (площадь около 20 кв. м), на котором оказались три сильно обожженных костяка коровы. Костяки лежали в ряд, на боку, головами на запад. На другом участке этого се­лища, во рву и возле него были найдены захоронения двух телят и большое число мелко изрубленных костей животных. По-видимому, в из­мельчении костей животных получила отражение идея возрождения, об­ратимости животных. Какие-то магические обряды (жертвоприношения) призваны были содействовать увеличению их стада.

К эпохе бронзы относятся многочисленные могильники, выработанный погребальный обряд которых свидетельствует о вере в загробную жизнь. Появляются ритуальные захоронения коней, особенно широко распро­страненные у раннеандроновских племен Приуралья (Синташта, Степное, Капухта и др.). Культ коня был отличительной особенностью индоевро­пейцев. Жертвоприношение коня в могилу подобало не всем, а только людям высокого социального ранга.

В лесостепном Зауралье и сопредельном горно-лесном районе в нача­ле раннего железного века на основе местных культур сложилась единая исетская культура. Наиболее изученные памятники иткульского и воробьевского вариантов этой культуры позволяют судить, что их оставили металлурги, охотники и скотоводы. Скотоводство носило пастушеский характер, ему соответствовал оседлый образ жизни. Последнее доказы­вается составом и соотношением видов домашних животных (есть круп­ный рогатый скот, лошадь, свинья и мало мелкого рогатого скота), мощ­ными и насыщенными остатками культурных слоев. Характерно преобла­дание мясной промысловой охоты над пушной.

Древнейшие поселения гороховской культуры возникают одновремен­но с исетскими и первоначально сосуществуют на южных сопредельных и глубоко взаимопроникающих территориях. Около IV—III вв. до н. э. происходят направленная к северу и северо-западу миграция племен гороховской культуры и их распространение в лесостепи, части горно-лесной и на юге лесной зоны Зауралья.

Гороховская культура — кульминация в социально-экономическом и культурно-историческом развитии зауральского ареала. Особенно нагляд­но это иллюстрируется описанием поселений, главнейшие из которых — Юховское на юге и Воробьевское на севере лесостепи. Гороховское городище состояло из городища и поселения-убежища — из двух смежных укреплений. Городище размещено на труднодоступном высоком уступе, с крутыми склонами логов и берега. Это была настоящая крепость. Внутри большого укрепления (до 7500 кв. м), окруженного обрамлямшими его изнутри и снаружи валами, по периметру разместились жилища.

Фортификация оборонительных сооружений зигзагообразная, с выступами на пособие башен. По периметру большого укрепления можно узнать расположение узлов обороны, обстрел с которых перекрывал все пространство перед ним и юго-восточное укрепление. Зигзагообразность Юго-восточного укрепления еще более выражена, там не менее пяти ступенеобразных выступов, перекрывавших обстрелом ближайшие подступы к городищу. Оборонительное сооружение можно представить в виде двух параллельных стен, разделенных стрелковой галереей (валы — остатки стен, а ров — галерея), или в виде мощной внутренней стены и внешней стены перед рвом. Основания стена забивали землей, каркас, облицовку и надстройки делали из бревен. Стенки галереи надёжно держал жесткий деревянный каркас. Сооружение для своего времени было внушительным — высотой более 3 м.

Поселение простиралось за пределы рва и валов, на северо-восток и где также есть следы жилищ, аналогичных расположенным внутри северо-западного укрепления. Это остатки селища по площади по крайней мере равного городищу. На поселении открыты квадратные одно-двухкамерные жилища. Последние состояли из внутренней полуземля-очной жилой части и внешней, наземной, хозяйственной, с коридорообазными переходами из одной камеры в другую и таким же выходом.

Гороховское поселение подробно и ярко отразило историю, социальный и хозяйственно-культурный облик зауральского населения. В этой связи важно отметить, что поселение вместе с городищем возникло на месте. ранее не заселявшемся, и использовалось одним и тем же населением сравнительно недолго. Сооружение Гороховского и позднего Воробьевского укреплений — проявление новых принципов и приемов, связанных не с предшествующими местными, а с далекими южными высокоразвитыми среднеазиатскими культурами.

В культуре населения Гороховского поселения отчетливо прослеживаются черты кочевого скотоводства. О нем свидетельствуют состав культурных остатков, тонкий и бедный находками культурный слой, планировка городищ, различия в застройке их частей, планировка и конструкция фортификационных, жилых и хозяйственных сооружений.

Во второй половине I тысячелетия до н. э. и в начале нашей эры уровень общественного развития населения в Зауралье характеризовался отмиранием родовых норм и началом социально-экономической дифференциации. Общины уже не составляли хозяйственного единства. Этим может быть обусловлена планировка жилищ и поселений. Жилища, со­стоявшие из обширной жилой и хозяйственной камер, могут свидетель­ствовать об экономическом обособлении частей общины, вероятно боль­ших семей. Этим частям общин могли соответствовать отдельные груп­пы курганов, расположенные в разных местах близ поселений. О том, что обитавшие в жилищах большие семьи состояли из нескольких брач­ных пар или малых семей, говорит планировка жилища и жилых камер жилищ Гороховского городища. Иногда малые семьи, выделяющиеся из больших, сооружали отдельные жилища.

Факты, свидетельствующие о превращении родоплеменных старейшин в аристократию и обособлении ее, относятся к V—III вв. до н. э. Име­ются в виду сложные и обширные, иногда грандиозные погребальные и надмогильные сооружения Царева, Шмаковских и т. п, курганов с богатыми захоронениями, очень похожие на некоторые курганы богатых и знатных сарматов.

В VII в. до н. э. в степях восточнее Дона, Поволжья и Южного Приуралья из потомков носителей андроновской и срубной культур складывается савроматская общность, состоящая из различных, в основ­ном ираноязычных, кочевых племен.

Население юга Урала входило в восточный ареал савроматской общ­ности. Это были скотоводы-кочевники, владевшие большими отарами овец, стадами крупного рогатого скота, табунами быстрых коней. Слож­ные надмогильные сооружения с плоскими, двускатными или шатровыми перекрытиями, использование камня при создании курганов и могил свидетельствуют о развитых строительных знаниях и навыках. Наблюдается удивительное единообразие форм вещей в курганах всего ураль­ского ареала кочевников: изделий из кожи и дерева, предметов из кости, камня, металла и глины. Оно объясняется не только общностью проис­хождения, но и постоянными контактами и передвижениями населения внутри большого уральского ареала и за его пределами. Уже в VI — V вв. до н. э. устанавливаются широкие торговые и военно-политические связи кочевников Урала с государствами Средней Азии. Об этом можно судить по многочисленным находкам золотых вещей, ахеменидской печа­ти, иранского блюда, изделий из финикийского стекла, самшитового хребня и других находок иноземного происхождения. В юго-восточной Башкирии найдены так называемые курганы с усами — следы проник­новения (походов) центрально-казахстанских саков на север.

В конце VI в. до н. э. произошли резкое увеличение численности на­селения Южного Урала и активное продвижение кочевников на север в лесостепь. Об этом свидетельствуют характер погребальных сооружений и ряд находок в зауральских курганных могильниках (Альмухаметовский, у пос. Целинный, II Сибайский и др.). Материалы того же периода фиксируют имущественную дифференциацию и кон­центрацию населения в определенных районах. Эти процессы наиболее отчетливо прослеживаются в бассейне р. Илека и в районе Орска. Там исследованы «пятимары» — группы больших земляных курганов высотой до 7—10 м с богатыми погребениями военно-жреческой аристократии.

Одновременные захоронения при общности черт погребального обря­да существенно различались масштабом надмогильных сооружений, формами могил и составом вещей — признаками, свидетельствующими о социальной дифференциации общества. Сложные надмогильные сооруже­ния, захоронения младших родственников или стражников над основной могилой, захоронение боевого коня со сбруей, украшенной золотыми на­кладками в зверином стиле, отличали погребения военных вождей от погребений рядовых общинников. Вторая группа богатых погребений с оседланным конем, многочисленными золотыми украшениями (Пятимары I) принадлежала женщинам — воительницам и жрицам. В захороне­ниях жриц помещались каменные жертвенники, зеркала, набор красок для татуировки.

В IV в. до н. э. в Приуралье и Поволжье на всей территории рассе­ления носителей савроматской культуры появляется прохоровская куль­тура, что было связано также с перемещением в эти районы кочевников северокаспийских и казахстанских степей. В степях Южного Урала эта культура начала складываться раньше, чем в Поволжье. К. Ф. Смирнов группу савроматских погребений V в. до н. э. связывал с сарматским племенем верхних аорсов — основным этниче­ским ядром при формировании прохоровской культуры. Сложные этни­ческие процессы привели к изменению антропологического облика насе­ления. Они нашли отражение и в погребальном обряде.

По сравнению с предшествующим временем образ жизни населения Южного Урала становится более подвижным: в составе заупокойной пищи реже встречаются кости крупного рогатого скота, преобладают кости барана и лошади. В предгорьях и лесостепи Зауралья сарматские племена, ассимилируя местное население, создают локальный вариант прохоровской культуры. По некоторым формам культуры и образу жиз­ни (полуоседлый и оседлый) они отличались от степных кочевников.

Находки из сарматских курганов Южного Урала IV—III вв. до п. э. позволяют восстановить облик воинственного и подвижного населения с одинаковым составом и формой оружия: луки со стрелами, короткие и длинные железные мечи. Преобладали бронзовые наконечники стрел, они лежали в остатках колчанов — от нескольких экземпляров до 185 шт. Обилие оружия — показатель превращения «войны и организа­ции для войны» в «регулярные функции народной жизни». Воинами ста­новились все мужчины, женщины и подростки, способные владеть ору­жием. Этому обучали с детства, о чем свидетельствуют находки.

Развитие скотоводства, военные набеги, регулярная караванная тор­говля со Средней Азией способствовали дальнейшему разложению родо­вого строя. Производственной ячейкой становится большая семья, богатство и общественное положение семей были различными. Так, каждый курган могильника Мечет-Сай в сарматское время служил усы­пальницей отдельной семьи и включал до 17 погребенных. В богатых, особенно женских, погребениях часты находки обернутых золотым листом гривен и височных колец; бусы из пестрого стекла камня северокавказского происхождения составляли ожерелья, браслеты и служили украшением одежды; нередки находки среднеазиатской глиняной посуды.

Можно говорить о большом воздействии южноуральских сармат на культуру северных и северо-восточных финно-угорских соседей: там распространяются вооружение и украшения сарматского типа, предметы среднеазиатского импорта.

В конце IV—III вв. до н. э. началось движение населения прохоровской культуры на запад. Ко II в. до н. э. основная масса сармат переместилась в задонские и поволжские степи. Экстенсивное скотоводство при быстром росте народонаселения требовало расширения пастбищ. Мощные сарматские союзы племен во II—I вв. до н. э. завоевали Скифию.

Население степей Южного Урала II в. до н. э.— II в. н. э. становится редким. По характеру памятников это были разноэтничные племена кочевников, принадлежавших к большому ареалу Евразийских степей.

Глава 3 Этнические процессы на Урале в эпоху Великого переселения народов ( I – VIII в.в.)

Эпоха Великого переселения народов представляет собой один из важнейших и интереснейших периодов в истории евразийского населе­ния. Начавшись в первых веках нашей эры перемещением готов в Се­верной и Восточной Европе, Великое переселение народов получило но­вый импульс в совершенно ином направлении — движении гуннов от Центральной Монголии до Южной Европы по степям Сибири и Урала, Причерноморья и Придунавья. За гуннами последовали многочисленные волны кочевников: авар, псевдоавар, сарагуров, угуров, савыров, мадьяр, печенегов, тюрков, кипчаков и др. Эти переселения достаточно хорошо зафиксированы как византийскими, иранскими, арабскими и другими письменными источниками, так и археологическими памятниками.

Значительные массы людей, передвигаясь по степям, оказывали опре­деленное воздействие на жившие здесь народы, а те, в свою очередь, на своих соседей. Такая цепная реакция приводила к значительному сме­щению населения не только в степях, но и в лесной и лесостепной по­лосе.

Вместе со стенными кочевниками в общий поток были вовлечены пле­мена, не только отличавшиеся от них своим происхождением и занимав­шие другие — лесостепные и лесные территории, но и имевшие совер­шенно другой образ жизни и культуру. Эти группы, захваченные общим потоком, быстро оседали на окраинах, вдали от проторенных дорог ко­чевников. Главная причина этого, очевидно, заключалась в том, что в основе хозяйства этих племен лежали такие формы скотоводства и зем­леделия, которые не были приспособлены к длительным и постоянным перемещениям. На новых землях пришельцы быстро смешивались с местным населением и переходили к оседлому образу жизни.

На Урале миграциям, связанным с Великим переселением народов, предшествовали локальные этнические процессы, в основании которых лежали те же внутренние причины — развитие производительных сил и разложение первобытнообщинного строя.

III—V века выделяются в истории уральского населения как само­стоятельный этап развития, поскольку то время знаменует собой начало новой ступени в социально-экономическом развитии, обусловленное по­всеместным внедрением подсечно-огневой формы земледелия и массовым распространением железных орудий труда. Эти факторы привели в дви­жение массы местного уральского населения, которое осваивает лесные массивы далеко за пределами прежнего расселения вблизи пойм больших рек. В одних случаях это приводит к значительному расширению тер­ритории первоначального обитания, в других — к взаимоассимиляции отдельных, прежде различных этнических массивов (мазушшская и позднесарматская культуры). Этот этап в истории приуральского населения завершается началом массовых вторжений пришлых племен в V в.

К III в. в степях Южного Урала исчезают памятники сарматской культуры. Это позволяет предположить, что большая часть позднесарматского населения была вовлечена в поток движения гуннов на запад. Небольшие группы южных сармат были сдвинуты к северу и вошли в состав вновь формирующихся этнических образований центральной Башкирии. Часть сарматского населения переселилась на правобережье среднего течения р. Белой, где вступила в тесные контак­ты с лесостепными финно-угорскими племенами. Об этом можно судить по находкам из Салиховских и двух Ахыеровских курганных могильни­ков.

В Прикамье на рубеже новой эры в условиях значительной концен­трации населения на сравнительно небольших территориях (кара-абыз-ская, чегандинская, гляденовская культуры) уральское население актив­но осваивало низкие надпойменные участки с относительно легкими для возделывания почвами. Это создавало определенные пределы в развитии земледелия — надпойменные участки были сравнительно невелики. С ро­стом народонаселения потребность расширения пашни заставила осваи­вать высокие террасы, покрытые лесами, с менее плодородными почвами, что стало возможным только с применением подсечно-огневой системы земледелия. Раньше всего этот процесс начался в районе среднего тече­ния р. Белой, где было многочисленное население и ограниченные над­пойменные участки. Племена с кара-абызской культурой продвинулись к северу по долине р. Белой до Камы. Там они частью ассимилировали, но в большей части вытеснили на запад племена чегандинской культуры. Населением вновь образовавшейся мазунинской культуры была занята территория правобережья Камы и нижнего течения Белой, освоены ма­лые притоки рек.

Об этих событиях свидетельствуют, с одной стороны, двукомпонентность материалов с ряда памятников мазунинской культуры, а с другой — ее относительное единообразие на всей территории. Так, первая типоло­гическая группа погребений Бирского могильника восходит в основном к кара-абызскому кругу памятников, а вторая — по некоторым чертам обряда и находок — связана с чегандинскими традициями. Известны городища и селища мазунинской культуры. Семь горо­дищ площадью от 10 тыс. до 26 тыс. кв. м размещены на мысах и имеют мощные оборонительные сооружения. Могильники (Мазунинский, Тарасовский, Афонинский, Бирский и др.) содержат грунтовые могилы, рас­положенные рядами или группами.

Захоронения совершены в деревянных гробах, иногда стенки могилы обставлены камнями. В размещении вещей есть ряд особенностей: в мо­гилах редко встречаются глиняные сосуды, пояса погребенных уложены вдоль умерших и часто встречаются жертвенные комплексы — берестяные коробочки, в которых сложены височные подвески, браслеты, гривны, фи­булы, шилья и другие предметы. Из вещей наиболее распространены фибулы для застегивания одежды со щитком, имитирующим крылья бабочки, височные подвески в виде знака вопроса, крупные раковины в качестве поясных накладок. Керамика мазунинской культуры имеет чашевидную форму, украшена поясом круглых ямок по шейке. Антро­пологический тип населения мазунинской культуры чрезвычайно близок к более древнему — чегандинскому, хотя и обнаруживает некоторые признаки монголоидности.

Основная масса населения чегандинской культуры была вытеснена кара-абызскнми племенами на запад — в низовья Камы и средней Вят­ки, где сформировалось новое объединение — азелинская культура. Об этих событиях повествуют следы погрома на городище Чеганда I, где чегандинские комплексы отделены от мазунинских слоем пожарища. Спасаясь от разгрома, вместе с другими бежали и мастера — литейщики, унося с собой лишь инструмент, а готовую продукцию – в надежде на возвращение — прятали в землю. Этим можно объяснить находки много­численных кладов бронзовых изделий позднечегандинского времени на территории нижней Камы. Трошковский клад содержал 641 предмет, вещи Каракулинского клада не были даже подвергнуты обработке после извлечения из литейных форм. Азелинская культура сложилась на тер­ритории, не заселенной во II в. до н. э.— II в. н. э. О генетической связи населения азелинской культуры с чегандинской свидетельствует развитие традиционных чегандинских форм вещей (эполетоообразных за­стежек, крупных нагрудных блях и других украшений), а также форма и орнаментация сосудов, обнаруженных в азелинских могильниках.

Судя по археологическим источникам, этнический состав населения III—V вв. лесных районов Урала не изменился. В среднем Прикамье продолжает развиваться культура населения, генетически связанная с гляденовской. Таежные племена Зауралья (тумаыская культура) также были местными по происхождению. По характеру находок (фигурно-штам­пованная орнаментация сосудов) они принадлежали к нижнеобскому, возможно, угро-самодийскому кругу населения.

Процесс взаимной ассимиляции населения пограничья леса и лесосте­пи Зауралья прослеживается по материалам Козловского курганного мо­гильника. В нем часть погребенных сопровождала посуда, орнаментиро­ванная фигурными штампами и украшениями, выполненными в зооморф­ном стиле — черты культуры таежного населения. В ряде погребений были помещены сосуды, украшенные резными узорами — традиция ле­состепной гороховской культуры.

Археологические материалы не позволяют расчленить и детализиро­вать процесс вторжения многочисленных новых групп населения на тер­риторию Урала. Можно лишь констатировать, что, начавшись па рубеже IV—V вв., эти вторжения происходили очевидно в дальнейшем неодно­кратно. По своему этническому составу пришлые группы населения были чрезвычайно разнообразны: угорские, тюркские, самодийские, палеосибир­ские. В южных районах Урала — в бассейне р. Белой и на нижней Каме, на территории лесостепного Зауралья — пришлые группы, очевид­но, появились несколько раньше и были более многочисленны, чем на севере. Отдельные волны инородных групп проникали далеко на север. Об этом свидетельствуют многочисленные курганные могильники на се­вере Пермской области (Харинский, Агафоновский I, Аверинский и др.) и известные даже в Коми АССР (Веслянский I). Пришельцы продвига­лись в основном по речным долинам: значительная волна прошла по р. Белой на нижнюю и среднюю Каму, другая — из Зауралья по рекам Сылве и Чусовой в верхнее Прикамье, третья — на север Зауралья по долинам Тобола, Туры и Тавды.

В условиях массовых переселений крупных этнических групп особое значение в жизни населения приобретало военное дело. В связи с этим резко увеличилось количество предметов вооружения в могильниках, по­явились и развиваются новые виды как защитных (шлемы, кольчуги, различные доспехи), так и наступательных средств: мечи, топоры, кинжа­лы, стрелы и т. д. В частности, в погребении Азелинского и Суворов­ского могильников было найдено 12 топоров, 3 кольчуги, 4 меча, 3 шлема, 6 наконечников копий. При освоении новых территорий, столкновения с местными племенами неизбежно появлялась возможность насильст­венного отчуждения прибавочного продукта и основных средств произ­водства (пахотных земель, пастбищ и т.д.), активной перекройки этнической карты — одни племена передвигались, другие объединялись и ассимилировались, третьи гибли.

Наиболее многочисленные инородные группы проникли на территорию Южного Приуралья. Письменные источники сообщают, что по степям в V—VII вв. прошли сарагуры, савары, авары и другие племена, часть которых, возможно, осела в Приуралье. Но ни одно из названных пле­мен пока не удалось связать с каким-либо археологическим комплексом. Можно утверждать лишь, что пришельцы были разпоэтничны и гораздо более многочисленны, чем местные мазунинские и позднесарматские пле­мена. Это были группы самодийского (куштерякский и кара-якуповскнй типы), смешанного тюрко-угорского (романовский, турбаслинскнй) и возможно, палеосибирского (чандарский тип) происхождения. На ар­хеологических памятниках центральной и северной Башкирии V—VII вв. встречаются находки (прежде всего остатки сосудов), относящиеся к различным культурам, а захоронения одного и того же времени отлича­ются погребальным обрядом (могильники Бирский, Новотурбаслинский_т Кушнаренковский и др.). Это отражает определенный исторический про­цесс: сосуществование различных по происхождению групп населения и начало этнической интеграции. Памятники бассейна р. Белой, где наблю­дается особенно сильная смешанность, принадлежали, по-видимому, пред­кам современного населения Башкирии, изучение которого по этногра­фическим, антропологическим и языковым данным показало также значительную пестроту, отражавшую, несомненно, различия в происхож­дении.

С VIII—IX вв. на территории западной и южной Башкирии усили­вается приток кочевых племен из степей Приаралья и Казахстана, свя­занный в значительной мере с передвижением известных этнополиэтнических объединений мадьяр, печенегов, торков (огузов), кипчаков (кимаков) и др. Отдельные группы этих племен закрепились на Южном Урале и впоследствии вместе с оседло-скотоводческим населением низовьев р. Белой приняли участие в формировании башкирского народа.

Нижнее Прикамье с прилегающими районами Поволжья было занято в V—VII вв. населением именьковской культуры. Для нее характерны жилища в виде прямоугольных или квадратных полуземлянок площадью 20—50 кв. м с двускатным или четырехскатным перекрытием; захороне­ния по способу трупосожжения в виде кучки кальцинированных костей и сосудов с пищей (Рождественский могильник): грубые плоскодонные горшковидные скупо орнаментированные сосуды; глиняные изображения людей и животных. Территория именьковской культуры на правобережье Волги и Камы частично перекрывает азелинскую, однако археологиче­ские материалы не дают достоверных фактов об их смешении. По-види­мому, в указанных районах именьковские племена вытеснили азелинские. Памятники, отдаленно сходные с именьковской, обнаружены на средней Каме (Тураевсшш могильник) и в Башкирии (романовский тип). Очевидно, население, принесшее на Урал плоскодонную посуду и обряд трупосожжения типа Рождественского могильника, принадлежало к древнетюркскому этническому пласту. Можно предполагать, что волго-камское население того времени стало известно в арабских источниках под именем буртасов.

Большое влияние на формирование тюркоязычных пародов Урала (башкир, татар, чувашей) оказали булгарские племена, появившиеся в Волго-Камье в конце VII в. из районов Приазовья. Позднее, в X в., в устье Камы сложилось одно из ранних государственных объединении Восточной Европы — Волжская Булгария. Среди раннебулгарских памят­ников особое место занимает Болыне-Тархансшш могильник в Среднем Поволжье. Он имеет ряд своеобразных признаков: захоронения бескурган­ные, чаще совершены по способу трупоположения в позе вытянутого па спине, рядом с погребенными поставлены глиняные сосуды — кувшины и горшки, положены куски мяса, немногочисленные сопровождающие вещи. Антропологический облик населения, оставившего Болыпе-Тарханский могильник, неодинаков. Наряду с европеоидным типом, близким к типу среднеазиатского междуречья, встречаются индивиды с монголоидными особенностями.

Появление в лесных и лесостепных районах Урала новых этнических групп также хорошо фиксируется по археологическим материалам. Пришлый характер населения доказывается не только своеобразием ве­щевого материала, но и курганными могильниками, не типичными для лесных районов Урала и Приуралья.

В лесном и лесостепном Зауралье археологические источники свиде­тельствуют о двух волнах инородного населения. Первая (V—VI вв.) была направлена по долине р. Исети и Туры на лесные и горно-лесные районы. От пришельцев остались могильники (Аятский и Калмацкип брод). У погребенных были деформированы черепа, в качестве заупокой­ной пищи помещены куски мяса лошади. Как погребальный обряд, так и украшения, а в особенности сосуды со шнуровой орнаментацией не имели местных корней. На новых местах сооружаются го­родища (Батырское, Сантково I и др.). В результате взаимной ассими­ляции инородного населения с местным начался процесс постепенной ни­велировки культуры зауральского населения трех районов: горно-лестного Зауралья (петрогромскнй тип), бассейна р. Туры (молчановский тин), бассейна р. Тавды (тынскпй тин). На их основе позднее формируется протомансийская общность (юдипнская культура).

Вторая волна переселенцев, судя по находкам в Перейминском могильнике и на Большом Бакальском городище, прошла по лесостепным районам Зауралья и оказала существенное влияние на формирование сылвенской культуры. В этниче­ских процессах лесных районов Прпуралья ведущая роль принадлежала местному населению.

Пришельцы с курганным обрядом захоронения появились на средней Каме (Бродовский, Плехановский, Спасский могильники) и верхней Каме (Харинский, Бурковскнй могильники) в V—VI вв. и, по мнению антро­полога М. С. Акимовой, были немногочисленны. Они вскоре влились в состав вновь образовавшихся объединений неволинской и ломоватовской культур. Основу объединений составляли местные позднегляденовские племена. Об этом можно судить по сохранению глядеповских традиций в ломоватовской культуре: функционирование костищ в раннеломоватовское время, сохранение трупосожжения наряду с трупоположением в по­гребальном обряде; в развитии глядеповской металлической пластики, а также форм и способов орнаментации сосудов. Многочисленные при­знаки сходства в археологическом и антропологическом материале свиде­тельствуют о несомненной связи населения ломоватовской культуры с по­следующим родановским и современными коми-пермяками.

Формирование поломской культуры связано с заселением бассейна р. Чепцы, начавшемся в V—VI вв. Основная группа населения пришла сюда, скорее всего, из верхнего Прикамья, где в последние годы иссле­дованы памятники, чрезвычайно близкие поломским (городище Шудьякар, Аверинский, Щукинский могильники). Судя по антропологическим данным и некоторым материальным остаткам, в сложении новой полом­ской культуры участвовало и азелинское население, переселившееся сюда со средней Вятки. В истории населения, жившего в то время па левом берегу р. Чепцы, определенную роль сыграли мазунипские пле­мена, обитавшие в предшествующее время в районе южной Удмуртии. В VIII в. на р. Чепце появляются, по-видимому, угро-самодийские группы, возможно уже смешанные с пермским населением. Для них характерны культ коня в погребальном обряде, фигурно-штам­пованный орнамент на глиняной посуде, своеобразные костяные изделия (гладилки и ритуальные ложечки). В дальнейшем группа населения по­ломской культуры явилась основной в формировании северных удмуртов. Восточные группы позднеазелинского населения, обитавшие по правобе­режью Вятки и ее притокам — рекам Кильмези и Вале, участвовали в этногенезе южных удмуртов.

Таким образом, этнический состав населения Урала во второй поло­вине I тысячелетия отличался сильной смешанностью, наряду с финно-пермскими группами и культурами были известны угорские группы, тюрк­ские, самодийские и смешанные. Их последующее историческое развитие привело к формированию на уральской территории народов, различных по происхождению, этнической принадлежности, культуре, быту, языку, антропологическому облику.

РАЗДЕЛ 4. АРКАИМ

Аркаимская, или Большекараганская, долина - это небольшой уголок степи-лесостепи, расположенный у восточных склонов Уральских гор. В пределах долины (3x7 км), со всех сторон обрамленной невысокими горными увалами, обнаружено более 70 археологических памятников самых различных эпох : от стоянок среднего и нового каменных веков - мезолита и неолита - до курганов и ритуальных оград кимаков и кыпчаков XII-XIV вв. н.э.

На территории долины на берегах рек Большая Караганка и Утяганка в эпоху бронзы жили андроновские и срубные племена, в раннем железном веке здесь кочевали воинственные сарматы. Позднее в долине обосновались гунны и тюркско-монгольское население, пришедшее с Алтая и из Центральной Азии. Здесь сохранились, превратившись в археологические памятники, еще недавно «живые» этнографические объекты - башкирские зимовки, русское поселение эпохи колонизации края, гидротехнические сооружения водяной мельницы конца прошлого - начала нашего столетия и многое-многое другое.

Славу долины, ее уникальность составляет культурный комплекс XVIII-XV вв. до н.э. - укрепленное поселение и некрополь Аркаим - остатки протогородской цивилизации бронзового века.

Итак, Аркаимская долина сохранила для нас следы самых различных культур Востока и Запада. Севера и Юга. Этот регион - одна из прародин индоевропей­ских народов, позднее он стал родиной башкир и казахов. В названиях рек и урочищ Южного Урала переплелись, порою в очень сложных формах, различные пласты тюркских, угорских и иранских языков.

И все же главным феноменом является само городище Аркаим. Первые результаты его изучения не обманули ожиданий. Аркаим - центр древней культуры XVIII-XVI вв. до н.э. (т.е. 3800-3600 лет назад). Это город-крепость, город-мастерская литейщиков, где производилась бронза, это город-храм и обсерватория, где, вероятно, проводились сложные для того времени астрономические наблюдения. Последнее требует еще более веских доказательств и обоснований. Однако меткость городской плани­ровки, наличие среди ее элементов значимых астрономических ориентиров позволяет проводить аналогию между Аркаимом и всемирно известной древней астрономической обсерваторией Стоунхенджем в Великобрита­нии и сооружениями Роджемхими на Ближнем Востоке. Аркаим постепен­но начинает признаваться в кругу специалистов родиной (прародиной) ариев, т.е. одним из центров мировой культуры. Высказано смелое предположение, что здесь, возможно, находится родина Заратустры - одного из легендарных деятелей человечества.

Аркаим теперь не одинок. Археологические разведки, дешифрирова­ние аэрофотоснимков разных лет позволили выявить большую группу памятников, аналогичных аркаимскому комплексу, условно обозначенных как «Страна городов». Один из памятников этого круга, открытый много раньше, значение которого не было ясным до последних открытий – Синташта, изучен, а материалы опубликованы.

Археологи не ограничиваются раскопками, но активно и всесторонне изучают полученные остатки материальной культуры. Геологические ис­следования, проведенные доктором геолого-минералогических наук В.В. Зайковым и его сотрудниками, позволили определить состав руд, использованных в металлургическом производстве, места их добычи, минерало-петрографический состав каменных орудий, технологические характеристики сырья, использованного для их изготовления. Высказано предположение, вызвавшее дискуссию, о существовании вблизи Аркаима древней оросительной системы. Изучение погребенных почв (они служили материалом для изготовления земляных конструкций города) прояснило технологию строительства крепости.

Предполагается, что около 4000 лет назад, когда был заложен Аркаим, экологические условия были относительно благоприят­ными, а ко времени окончания его функционирования они ухудшились, произошла аридизация (усиление засушливости) климата, уменьшилась продуктивность пастбищ, оскудели и засолились грунтовые и поверхнос­тные воды, высыхали и погибали леса, наступил экологический кризис. В целом время Аркаима соотносится с многолетним периодом солнечной активности, так называемым «максимумом Стоунбриджа», с неблагопри­ятными экологическими условиями, усилением континентальности клима­та, сильными зимними морозами, жарким и засушливым летом, развитием водной и ветровой эрозии почв. Завершающий этап функционирования протогорода (3500 лет назад) совпал с крупной экологической катастрофой - взрывом вулкана Санторин (многократно более мощным, чем известный взрыв вулкана Кракатау в 1893 году. На значительной территории Земли, вероятно, установилась погода, аналогичная той, что ожидается в «ядерные зимы». По мнению А.Г. Гаврилюка, следы санторинского взрыва фиксиру­ются в виде вулканического пепла в слоях протогорода Аркаим. Необычные атмосферные явления, вызванные извержением вулкана, могли послужить устрашающими знамениями для древних людей и способствовать их уходу с Южного Урала (правда, вопрос о синхронизации данных явлений пока не может быть решен окончательно).

АРКАИМ: АРИИ НА УРАЛЕ ИЛИ НЕСОСТОЯВШАЯСЯ

ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Еще недавно казалось, что бронзовый век Урало-Казахстанских степей - достаточно хорошо изученная страница древней истории. Поселения и могильники середины II - начала I тысячелетия до н.э. были объединены в особую андроновскую культуру, в рамках которой выделены три культурно-хронологических этапа: федоровский, алакульский и замараевский. Относительная бедность и погребений, и поселений приводила специ­алистов к выводу, что перед ними следы довольно архаичных коллективов с развитыми родовыми связями. Естественным было полагать, что в предыдущее время общество отличалось еще большей архаикой, а культура - примитивизмом.

Однако оказалось, что это не так. В последние годы в Урало-Казахстанском регионе степной Евразии на ряде многослойных поселений бронзового века открыты и исследованы слои, относящиеся к первой половине II тысячелетия до н.э., и связанные с ними погребальные комплексы. Выяснилось, что они в значительной степени отличаются от известных алакульских и федоровских. Вновь открытые памятники можно сгруппировать в две археологические культуры, тесно связанные между собой по происхождению и судьбам: петровскую (Тоболо-Ишимскую) и синташтинскую (Южно-Уральскую).

ФЕНОМЕН СИНТАШТЫ И АРКАИМА

Для петровско-синташтинских поселений характерно наличие оборо­нительных КОНСТРУКЦИЙ - рвов и валов с деревянными частоколами или мощных стен, сооруженных из глинобитных блоков и бревенчатых срубов. Это укрепления замкнутого типа. В основе плана лежат прямоу­гольник, овал, круг, либо сочетание круга и прямоугольника. Укрепленные площадки поселений составляют от 6000 до 30000 кв.м. Наличие кон­трфорсов, выступов-«башен» и других сооружений, защищающих въезды в поселок и подступы к воде, свидетельствуют об оригинальной и достаточно развитой системе фортификации.

Жилища представлены конструкциями наземного типа площадью от 25 до 130 кв.м. В плане это прямоугольники или высокие трапеции. В качестве строительного материала применялись дерево и глина, дерн.

Очаги - напольные открытые, с каменными выкладками. Встречаются сложные очажные сооружения, иногда пристенные, напоминающие ками­ны. В жилищах зафиксированы ямы-погреба для хранения продуктов, колодцы. На поселении Синташта исследованные жилые помещения были заключены в круговое кольцо шириной 16-18 м, образованное двумя стенами, сложенными из глины с использованием дерева и обожженных глиняных блоков. Аналогичные, но идущие в радиальном направлении стены разбивали кольцо на стандартные отсеки-жилища. Не исключено, что значительная часть жилищ имела два этажа или легкие постройки на кровле.

Приведенные сведения были собраны по крупицам, подобно тому, как собирается мозаичное полотно. Ведь все выявленные «доандроновские» слои оказались сильно разрушенными поздними сооружениями. Более или менее ясную картину давало поселение Синташта, где при круглой планировке сохранился участок внешнего кольца жилищ и оборонительная стена на протяжении около двух сотен метров.

Фрагментарность исследованных памятников, при всей значимости открытия, вызывала много споров, а часто и недоверие отдельных специ­алистов. Сам синташтинский комплекс на протяжении лет казался каким-то феноменом, исключительным, необъяснимым, а возможно, и случайным явлением, привнесенным в наши степи откуда-то со стороны, из районов развитых земледельческих цивилизаций. И хотя как уникальный культур­ный комплекс он вошел в новейшие энциклопедические издания нашей страны - «Советский энциклопедический словарь», «Мифы народов мира», - многие специалисты обходили его молчанием, так как новые факты не укладывались в существующие теоретические концепции.

Смысл и значение синташтинского феномена стали понятны только после открытия уникального по своей сохранности укрепленного поселе­ния Аркаим, а затем и целой «Страны городов», занимающей компактную территорию вдоль восточных склонов Уральского хребта. Аркаим был обнаружен весной 1987 года во время строительства водохранилища.

Несмотря на то, что Аркаим имеет вполне почтенный возраст -существовал он 3600-3700 лет тому назад - основные контуры поселения хорошо читаются на современной степной поверхности. С высоты птичь­его полета прекрасно видны оборонительные стены, развалы жилищ, центральная площадь и четыре входа, среди которых хорошо выделяется главный, обращенный на ЮЗ. Благодаря тщательной топографической съемке, еще до производства археологических раскопок удалось просле­дить в общих чертах планировку и объемно-пространственную структуру, характерную для хозяйственного и религиозно-административного центра петровско-синташтинской эпохи.

Стационарные раскопки значительно углубили наши первоначальные представления. Поскольку поселение когда-то было предано огню, сохра­нилось много интересных строительных деталей, а также отдельные конструкции, связанные с жилой и оборонительной архитектурой. Необ­ходимо только отметить, что жители оставили поселок еще до пожара, собрав все нужные им вещи, за исключением треснувшей или разбитой глиняной посуды и случайно потерянных предметов. Тем не менее, многочисленные детали, зафиксированные во время раскопок, позволяют не только реконструировать быт, но и дать вполне достоверную картину образа жизни далеких аркаимцев.

К моменту раскопок на Аркаиме хорошо сохранились два кольца оборонительных сооружений, вписанных друг в друга, два круга жилищ - внешний и внутренний, и центральная площадь. Обводная стена имела диаметр около 150 м и ширину по основанию 4-5 м. Сделана она из бревенчатых клетей размером примерно 3 х 4 м, забитых или, лучше сказать, залитых грунтом с добавлением извести. С наружной стороны клети были облицованы сырцовыми блоками, которые укладывались, начиная со дна рва, на всю высоту стены (глубина рва 1, 5-2, 5 м, высота земляной стены от дневной поверхности, по предварительным расчетам, не менее 3, 5 м). С внутренней стороны к оборонительной стене вплотную примыкали торцы жилищ. Фактически оборонительная стена и торцовые стены построек составляли единое целое. В ряде случаев удалось надежно зафиксировать, что внутри обводной стены были небольшие помещения - ниши, которые соединялись между собой узкими переходами. Ниши нужны были, как представляется, чтобы создать бойницы для ведения подошвенного боя. Однако не исключено, что ниши использовались и как дополнительные хозяйственные или караульные помещения. Верх стены был усилен двумя параллельными частоколами бревен, промежуток между которыми заполнялся дерновыми пластами.

Длинные стороны жилых сооружений расположены строго радиально по отношению к дуге оборонительных укреплений. Выходы жилищ внешнего круга обращены к единственной кольцевой улице, которая проходила через все поселение параллельно стене цитадели. Ширина улицы 5,5 - 6 м. В древности она была покрыта деревянным настилом. Между улицей и домами располагались небольшие дворики, длина которых соответствовала размеру торцовой стены дома, а ширина колебалась от 2 до 5 м. Дворики были отгорожены от деревянной мостовой забором, сооруженным из грунтовых блоков, иногда в сочетании с вертикально вкопанными столбами.

По середине улицы (в древности - под мостовой) по всей ее длине шел ровик глубиной 1,2 - 1,5 м, при ширине 1,5 м. Стенки ровика, во всяком случае их верхняя часть, также были облицованы деревом. Примерно через каждые 30 м на дне ровика прослеживаются глубокие ямы, которые пробивали глину и доходили до природного слоя гравия. Направление стока, ориентированного на ямы, неоспоримо свидетельствует, что ровик являлся составной частью хорошо продуманной системы ливневой канали­зации.

Поселение Аркаим. Реконструкция.

Рисунок ЛЛ.Гуревича

Напротив длинных стен домов во двориках или за их пределами в ряде случаев сохранились углубления, вымытые водой, стекающей с кровли. Очевидно, на кровле по линии стен были проложены деревянные желоба для сбора и сброса воды. Интересно, что часть воды с кровли сбрасывалась в канализационный ровик, а часть отводилась в специальные ямы-емкости, служившие, вероятно, для сбора и хранения чистой дождевой воды. Этим емкостям предшествовали канавки с неровным дном и гребнем, обложен­ным гравием, что очень напоминает систему отстойников.

Поселение Аркаим. Северо-западный вход. Привратная башня и участок

радиальной стены. Реконструкция. Рисунок ЛЛ.Гуревича

Стена внутреннего круга (назовем ее стеной цитадели) имела диаметр 85 м и толщину 3-4 м. Она менее массивна, по сравнению с внешней стеной, однако не исключено, что по высоте превышала ее. Судя по сохранившейся глиняной обмазке, стена цитадели была строго вертикальной. Ясно, что подобная конструкция могла быть возведена только с помощью значитель­ного количества дерева.

Как отмечалось, стену цитадели опоясывала круговая улица. С внутрен­ней стороны к стене вплотную примыкали торцы домов центрального жилого кольца. Жилища, так же как и во внешнем круге, располагались радиально, но с выходом на центральную площадь. Перед домами тоже были небольшие дворики или крытые галереи. Нужно отметить, что забора из грунтовых блоков здесь не было, но сохранилось большое количество столбовых конструкций.

Центральная площадь представляла собой плоскую прямоугольную площадку, которая была ориентирована на северо-восток. В центре ее расположены два продолго­ватых понижения, соприкасающихся между собой и окруженных неболь­шим по высоте барьером. Вся площадка окружена узкой канавкой.

Раскопки позволили выявить примерные размеры центральной площа­ди - 27 х 25 м. Она была тщательно выровнена, утрамбована и, вероятно, покрыта специальным цементирующим раствором. По краям по кругу располагались зольники. Не исключено, что это следы от огня, горевшего в древности здесь же, на площади.

Насколько можно судить по современному рельефу, поселок имел четыре входа, обращенных на ЗСЗ, ВЮВ, ССЗ, ЮЮВ. Главный, западный, вход отмечен разрывом (в 40 м) кольца внешней стены. Стена и ров резко поворачивают в глубину поселка, смыкаясь с конструкциями цитадели.

В настоящее время полностью раскопан северо-западный вход. Кон­струкция его оказалась настолько сложна, что описать ее весьма не просто. Обводная стена и ров делали прогиб, обращенный внутрь поселка пример­но на 7-8 м. Однако на участке наибольшего излома ров не только не прервался, как мы ожидали, а, наоборот, оказался и широким, и глубоким. А по другую сторону рва, со стороны поселения, сохранился мощный фундамент башни, которую с полным основанием можно назвать «надвратной». В общем - это был ложный вход. Чужестранцы, не знакомые с местной фортификацией, подобно нам устремившиеся в прогибы стен в поисках прохода в крепость, могли попасть под град стрел, которые бы летели с трех сторон, да еще при хорошо продуманной системе навесного и подошвенного боя.

Подлинный вход был обнаружен с торца западного отрезка оборони­тельной стены, где стена и ров делали резкий поворот на юго-восток. Здесь ров прерывался на ширину 2,5 - 3 м. Этот проход совпадал со входом в коридор, который был проложен внутри оборонительной стены. Фактичес­ки это был туннель, построенный в виде лабиринта. Первоначально он имел ширину 1, 5 м, затем расширялся до 3 м, потом снова сужался выступом внешней стены. Только преодолев этот участок, вы могли попасть на открытую и более или менее свободную площадку у основания предвратной башни. С трех сторон площадка была ограничена стенами, а с одной – обращена к широкому проходу, ведущему вдоль радиальной оборонитель­ной стены на круговую улицу. Однако по этому проходу можно было передвигаться только в том случае, если бы он был перекрыт деревянным настилом. В реальности это была система крупных углублений, по своему назначению, вероятно, соответствующая скрытым «ловчим» ямам средне­вековых крепостей.

Изощренность технических решений создавала сложности в продвиже­нии противника на территорию поселения. При этом у защитников крепости были очень удобные позиции и значительная свобода в переме­щении. Так, в углу западного жилища, который был обращен к лабиринту входа, фиксировался прорыв шириной около 1 м. Вероятно, здесь была хорошо замаскированная щель, через которую защитники крепости могли попасть в тыл врагам, прорвавшимся во входной туннель. К надвратной башне было легко попасть, передвигаясь по верху обводной стены, а также по лестнице, которая соединяла башню с нижней боковой улочкой, и через нее - с главной круговой магистралью поселения. Угловые выходы из жилищ, а также лестницы в грунтовой толще радиальной стены позволяли защитникам кратчайшим путем попадать и к нижним бойницам восточного участка обороны и подниматься наверх на стену или башню для ведения навесного боя.

Центральный вход вскрыт только частично. Однако и здесь мы столкнулись с рядом необычных технических и архитектурных решений. Раскопанная юго-западная стена, определяющая направление входа, имела длинный коридор, соединяющий несколько небольших внутренних поме­щений. Ниши, вероятно, были предназначены для ведения обстрела и прикрытия самого опасного направления штурма.

Как уже отмечалось, главный вход имел в плане форму сектора, которую образовывали изломы обводных стен. Вершина сектора как бы «упиралась» в стену цитадели. Именно на этом центральном участке правомерно было искать основные ворота - въезд в поселок. Однако и здесь были обнаружены глухие стены и глубокий ров. Вход в поселок оказался в боковой северо-западной стене. Он имел ширину около 6 м и выходил сразу на круговую улицу. По нашим сегодняшним наблюдениям, стена цитадели была сплошной и нигде не прерывалась, за исключением одного участка к востоку от сектора главного входа. Таким образом, чтобы попасть на территорию внутреннего круга поселения, нужно было пройти или проехать по всей длине кольцевой улицы. Только в ее конце через особые ворота можно было проникнуть к центральной площади и окружающим ее жилищам. И другого пути не было! Такой маршрут мог иметь не только оборонительное, но и ритуальное значение.

Необходимо отметить, что центральная часть поселка и каждый сектор внешнего кольца, взятые в отдельности, имели свою, в определенном смысле независимую систему обороны. С трех сторон сектор был защищен обводной и радиальными стенами, а со стороны круговой улицы - забором. Глинобитный забор отсутствовал только у двух крайних домов сектора -выходы их были обращены прямо на улицу. Ясно, что эти жилища были проходными. Этого требовали интересы обороны всего поселка. Через проходные жилища по угловым лестницам защитники поселка могли легко проникнуть на крепостную стену с ее деревянным бруствером и боевыми площадками. Сама планировка секторов свидетельствует о том, что круговые и радиальные стены использовались не только для целей обороны, но и служили одновременно в качестве верхних улиц.

В процессе раскопок на поселении вскрыты 29 жилищ: 17 во внешнем кольце, 12 - во внутреннем. Это крупные трапециевидные в плане здания длиной от 16 до 22 м и площадью от 100 до 180 кв.м. Стены жилищ представляли собой два параллельных ряда столбов, обшитых плахами и находящихся на расстоянии около метра друг от друга. Промежуток между столбами заполнен грунтом или сырцовым кирпичом. Четыре или шесть рядов столбовых конструкций разделяют здание по длине, несколько поперечных перегородок образуют отдельные комнаты. Хозяйственные отсеки с погребами и колодцами расположены в глубине помещений. Здесь обнаружены следы ремесленного производства, прежде всего металлурги­ческих плавок и кузнечного дела. Удивительно разнообразны конструкции очагов и каминов. Большое внимание при строительстве уделялось составу и, вероятно, цвету материала. Черные и желтые грунтовые блоки исполь­зовались в устойчивых сочетаниях для тех или иных конструкций. Например, клети, составляющие основу оборонительных стен, с внутрен­ней стороны (со стороны жилища) обкладывались желтыми блоками.

Только желтые блоки шли на внешнюю облицовку обводной стены. Сами клети укреплялись на всем протяжении фортификационных сооружений грунтовыми блоками черного цвета. Из черных блоков сложены фундаменты превратных башен.

В изучении петровско-синташтинского культурно-исторического плас­та еще много нерешенных чисто археологических задач, среди которых -детальная систематизация керамики и другого массового вещевого инвен­таря, сравнительный анализ поселенческих и погребальных комплексов. Не совсем ясно соотношение прямоугольных и круглых в плане оборони­тельных систем и, в целом, поселков. Являются ли особенности планиров­ки проявлением только различных культурных традиций или отражают какие-то функциональные характеристики памятников? Однако уже сегод­ня, работая с материалами таких поселений, как Петровка, Новониколь­ское, Синташта, Аркаим, нетрудно отметить в них ряд признаков, характеризующих ранний город. Важно отметить, что поселения создава­лись с расчетом на круговую оборону, без какого-либо существенного учета особенностей местности для стратегических целей. Создается впечатление, что подобная оборонительная система могла сложиться только в степной-лесостепной зоне со слабо расчлененным рельефом земной поверхности. Об этом же свидетельствует и выбор строительного материала - предпоч­тение отдается мягким, связным фунтам и дереву при полном игнориро­вании камня.

Поселения, подобные Аркаиму, создавались по заранее продуманному плану, при четкой разметке местности и наличии какого-то макета. В этом убеждает пространственное решение всего комплекса сооружений и погребенный рельеф, оставленный древними строителями. Заранее пред­усматривались сочетания мелких и более углубленных частей жилых котлованов. Интересно, что по линии стен жилищ оставлялись возвышения из нетронутого материкового фунта, которые служили основанием для кладки сырцовых блоков. В ряде случаев материковые возвышения сохранялись у очагов или по углам жилищ. Тщательно, в соответствии с конструкцией будущего сооружения, снят верхний слой древней почвы под основанием оборонительных стен, вероятно, с расчетом на глубину промерзания фунта.

Традиционные поселения эпохи бронзы Урало-Казахстанских степей имеют, как правило, линейную открытую планировку. Каждый жилой комплекс существует как бы самостоятельно, и эта независимость подчер­кивается наличием вокруг жилищ свободного пространства, так называе­мой межжилищной территории. Поселения петровско-синташтинского типа демонстрируют качественно иную структуру. Создатели «города», планируя его элементы, руководствовались единой идеей, которую можно назвать идеей центризма. Точка схода для всех сооружений в Аркаиме расположена на площади в цитадели. К этой точке обращены осевые линии зданий, улицы, выходы из жилищ. Конструкция главных ворот, решенная с учетом всех законов планиметрии, обращена центральным углом к той же точке.

Важным признаком урбанизации является активное и рациональное использование городского пространства с достаточно четко выраженными функциональными характеристиками. На исследуемых поселениях хоро­шо выделяются жилые и хозяйственно-бытовые комплексы. Свое место за пределами цитадели вдоль внутреннего рва занимают производственные сооружения - металлургические и гончарные печи. Как отмечалось, в жилищах общие хозяйственно-производственные помещения четко отли­чаются от бытовых «комнат». Особое место отведено площади - месту общих сборов и ритуальных действ. Ярко выражена система коммуникаций - пути сообщения между отдельными секторами поселения, оборонительными стенами и рвами. Улицы и переходы обеспечивали связь между жилыми и производственными сооружениями, между цен­тральной площадью и периферией поселения. Необходимо отметить наличие и других городских коммуникаций - организованной системы водостоков и водоотстойников, главной составной частью которой был внутренний ров.

Таким образом, каждый элемент поселения находился в тесной связи с целым, а четко обозначенное архитектурное единство говорит о целенап­равленном воплощении в объемно-пространственных формах определенных в идеологических и культурно-хозяйственных целях,

Петровско-синташтинские поселения представляют собой сконцентри­рованные на малой площади места обитания скотоводческо-земледельческих общин. О составе стада можно судить по костям лошадей, мелкого и крупного рогатого скота. Особое внимание отводилось лошади, которая широко использовалась в военном деле. Вопрос о земледелии и о том, какие культурные растения выращивали в аркаимское время, остается пока спорным. Мне представляется, что о связи с земледелием говорит прежде всего топография поселений и их округа. Поселки расположены на низких террасах у широких пойм, где было удобно применять орошение лиманного типа. В районе поселения Аркаим сохранились поля, которые, по мнению ряда специалистов, возделывались в эпоху бронзы. И сегодня, используя старые русла, воду из реки можно подвести к поселению и древним полям при самом минимальном объеме земляных работ. Необходимо отметить, что в радиусе 5-6 км от «города» располагались не менее двух-трех одновремен­ных ему небольших поселений - «сельскохозяйственная» округа.

Урбанизированный характер и значимость культовых центров петров-ско-синташтинские поселения приобрели, прежде всего, как очаги произ­водства и распространения металлических изделий. В культурных слоях поселений среди обычного массового инвентаря большой процент состав­ляют орудия металлообработки и остатки металлургического производства. Почти на всех памятниках, несмотря на относительно небольшие вскрытые площади, зафиксированы металлургические печи. Вещевые комплексы петровско-синташтинских могильников отличаются изобилием предметов из бронзы. Погребения взрослых мужчин, как правило, содержат орудия кузнечного дела (песты, наковальни), а в отдельных случаях и куски руды. О престижной роли людей, владеющих навыками кузнеца и металлурга, говорят факты взаимовстречаемости в погребальных камерах остатков боевых колесниц, каменных булав - символов особого положения в обществе - и орудий кузнечного дела.

ПРОТОГОРОД, КРЕПОСТЬ,

ХРАМ...?

На поселенческих и на погребальных памятниках ярко выражены следы действий культового характера. Значительная роль культовой практики проявилась в планировке поселений и в создании особых храмово-погребальных комплексов (Большой Синташтинский курган). Для могиль­ников характерно такое изобилие костей домашних животных, которое не отмечается археологами ни в предыдущие, ни в последующие эпохи. К петровско-синташтинскому времени оформляются основные требования к заупокойному культу и погребальной архитектуре. Сложившиеся традиции определили почти на целое тысячелетие всю систему андроновского погребального обряда и нашли яркое отражение в архитектуре скифо-сарматской эпохи восточного региона Евразийских степей. Только глубинными корнями происхождения можно объяснить многие общие элементы в планировке и кон­структивных особенностях петровско-синташтинских поселений и могильников с деревян­ными и грунтовыми погребальными сооруже­ниями раннего железного века на Урале, Алтае и в Казахстане.

О «централизации» и унификации культо­вой обрядности, о сложившемся пантеоне божеств свидетельствует каменная антропо­морфная скульптура, известная по находкам в степях между реками Уралом и Иртышом.

Высокие художественные достоинства и канонизация образов предполагают длительный путь развития антропоморфной пластики, истоки которой связаны, вероятно, еще с эпохой энеолита - ранней бронзы. Все известные нам скульптурные изображения относятся к категории случайных находок и обнаружены вдали от мест возможного расположения поселений или могильников. Похоже, что эти предметы хранились в уединенных тайниках и извлекались из них только к моменту религиозных празднеств, подобно тому, как житель древней Месопотамии в период, предшествующий государству Саргонидов, приносил с собой в храм на время молений небольшое скульптурное изображение божества.

Характеризуя петровско-синташтинские поселения как религиозно-административные и хозяйственные центры, необходимо отметить находки глиняных кружков с оттиснутыми на них знаками. Появление устойчивых символов, а также пиктографический характер орнамента на рисунках

многочисленных сосудов свидетельствуют о настоятельной потребности в передаче надежно зафиксированной информации. Такая информация должна быть понятна не только самому автору, но и членам других, соседних общин. Петровские рисунки и символы мы, вероятно, застаем на самом начальном этапе превращения их в письменность. Для нас важно, что появление письменности отражает достаточно высокий уровень развития общества. Появление пиктографического и иероглифического письма на Переднем Востоке и в Египте совпадает со вторым общественным разделением труда, то есть с появлением прибавочного сельскохозяйствен­ного продукта и быстрым ростом специализированных видов ремесла.

Итак, я представляю себе Аркаим как ярчайший пример синкретизма первобытности, слитности и нерасчлененности самых различных начал. Это одновременно и крепость, и храм, и ремесленный центр, и жилой поселок. В этом плане интересно одно из понятий «Ригведы» - древнейшего памятника индийской литературы, обозначенное словом «вриджана». Оно встречается в тексте свыше пятидесяти раз и обозначает разное: «огоро­женное место», «загон для скота», «жилище», «несколько жилищ», «все люди, живущие в одном месте», «армия», «поселок». Безусловно, за всем этим стоят конкретные исторические реалии.

Думаю, что на Аркаиме каждая малая семья и семейная община имели свои «комнаты» и дома, свою «прописку», но поселялись здесь на какой-то относительно короткий срок в году, на время ритуальных праздников или решения каких-то других жизненно важных проблем. По предвари­тельным подсчетам, на территории поселения могли свободно разместить­ся до 2,5 тысяч человек. Постоянно на Аркаиме проживало не так уж много людей. Это скорее всего жрецы и воины, которые «по совместительству» могли быть и металлургами.

Аркаим, безусловно, не город. Однако это то место, та среда, где зарождались элементы городской культуры.

Не делая окончательных выводов, хотелось бы сказать еще об одном возможном назначении Аркаима. В 1990 году здесь впервые проводились археоастрономические исследования. Не случайно в качестве аналога был выбран Стоунхендж: у обоих памятников кольцевая структура, близкие размеры, почти одинаковая географическая широта (Стоунхендж - 51°1'; Аркаим - 52°39'). Учитывались также строгая, сложная геометрическая архитектура Аркаима и его особое расположение: в чашеобразной долине с рельефным горизонтом.

Археоастрономические исследования весьма трудоемки и займут целый ряд полевых сезонов. Однако уже сейчас специалисты утверждают, что внутренний круг Аркаима мог использоваться как универсальная солнечно-лунная обсерватория. Ее структура и конструкция независимы от «англий­ской традиции» и базируются на многовековой астрономической культуре местного населения.

Время существования петровско-синташтинских комплексов определя­ется по характерному набору металлических изделий и костяным пластин­чатым псалиям, известным по находкам в IV шахтной гробнице Микен XVII-ХV вв. до н.э. Оно соответствует Трое VI, концу среднеэлладского И раннемикенскому периодам материковой Греции, последним этапам средней бронзы Фракии, ранним горизонтам культур типа Дашлы и Саппали Северного Афганистана и Южного Туркменистана.

ДРЕВНИЙ ОЧАГ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Большинство современных специалистов считают, что андроновские Поселения (во всяком случае, их алакульский вариант) создали индоиранцы. Многие лингвисты помещают их прародину в юго-восточной Европе. По данным языкознания, разделение арийцев на две ветви, индоарийскую и иранскую, наметилось еще на их общей прародине где-то в III - начале II тысячелетия до н.э. К середине же П тысячелетия до н.э. индоарии покидают свою прародину и уходят в Индию. Их след - языковые остатки

в аккадских и хеттских текстах XIV в. до н.э. Увлекательно следовать за гипотезами языковедов и историков, более узко локализующих прародину индоиранцев, - «к востоку от Волги» и даже в степях и лесостепях, примыкающих к северным границам Средней Азии. Именно эта террито­рия во П тысячелетии до н.э. была населена андроновцами. . Культурно-историческая и этническая близость племен, живших в степях от Дуная до Иртыша, которая особенно ярко проявилась к началу развитой бронзы, зафиксирована в памятниках культуры многоваликовой керамики, потаповско-синташтинских, синташтинских и петровских ком­плексах. Однако синташтинско-петровское население представляется на­иболее центростремительной силой в Евразийских степях в первой половине II тысячелетия до н.э.

Население Урало-Иртышского междуречья напрямую восприняло величайшее открытие человечества - одомашнивание лошади. Навыки коневодства подготовили степняков к ведению всего комплекса хозяйства производящего типа (земледелие, разведение крупного и мелкого рогато­го скота), давно сложившегося в странах Востока. Однако самой важной составной частью культурно-хозяйственного быта андроновцев было освоение ими мощной местной рудной базы. Расцвет культуры и появле­ние урбанизированных поселений петровско-синташтинского типа стали возможны в результате вовлечения Урало-Казахстанского региона в гигантский круг культур от Эгеи до Сары-Арка (Центральный Казахстан) и Малой Азии. Взаимообусловленность диктовалась металлургическими связями.

Как известно, первые очаги цивилизации располагались на очень ограниченной территории, по сравнению с огромными земными простора­ми, освоенными человеком к тому времени.

Насколько велико было их влияние на окружающий мир? Не существо­вали ли какие-то неведомые науке человеческие сообщества, которые создали в древности оригинальные общественные модели, отличные от известных моделей цивилизованного Востока?

Развитие общественных отношений не шло по непрерывно восходящей линии. Здесь нередко имели место и длительные остановки, и движение вспять.

Археологические материалы позволяют увидеть в Синташте и Аркаиме необычайно высокий уровень социально-экономического развития, по сравнению с другими культурами бронзового века, которые тысячелетиями развивались на огромных просторах степной Евразии. Однако как далеко зашел процесс социальной стратификации у аркаимцев?

Конечно, можно взглянуть на него через призму ранней стадии военной демократии (или какого-то ее аналога). Увидеть в укрепленных поселениях Южного Урала городки таежно-сибирского типа эпохи железа, а историю общества рассматривать как волнообразное движение от «спадов» до «подъемов», когда за социальной консолидацией непременно следовало возвращение к древним родовым традициям.

Но думаю, что памятники Урало-Казахстанских степей XVIII-XVI вв. до н.э. наталкивают на разработку проблемы социальной структуры аркаимского общества в другом направлении.

Аркаим правомерно определить как формирующийся город (квазиго­род, протогород) и одновременно как центр государственности номового (от греч. поток - область, округ) типа, находящегося на формативной стадии.

Поселения XVIII-ХVI вв. до н.э. Южного Урала можно рассматривать как систему формирующихся номовых государств, которые развивались в условиях степной экосистемы и имели целый ряд принципиальных особенностей, по сравнению с классическими оазисными цивилизациями Древнего Востока.

ВОДА, КОТОРАЯ РОЖДАЕТ

ОГОНЬ

Общественную среду, в которой жил аркаимский человек, вероятно, нельзя соотносить с первобытностью, с ее коллективным производством, распределением и потреблением, а также отсутствием какой-либо эксплу­атации. Однако нет у аркаимцев и сложившихся классовых структур.

Их комплексное хозяйство, рационально и гармонично вписанное в природную среду, безусловно, обеспечивало получение прибавочного общественного продукта. Изобилие продуктов питания давало возмож­ность отдельным членам коллектива либо целым группам людей «выпасть» из производственной сферы и посвятить себя служению культу или военному делу. Однако само по себе наличие прибавочного продукта не всегда свидетельствует об эксплуатации - непременном признаке классо­вого общества. На этом этапе общественного развития он еще не присва­ивался отдельными социально значимыми лицами, а поглощался в процес­се культурно-культовой практики. Что это значит?

Отправление обрядов требовало уйму времени и усилий многих людей. Во что обходилась культовая практика, можно судить по обилию костей жертвенных животных, которые археологи находят при раскопках погре­бений XVIII-ХVI вв. до н.э. В любом детском и подростковом захоронении есть остатки одного-двух баранов или телят. В погребениях взрослых часто встречаются скелеты лошадей и (иногда до десяти и более) крупного и мелкого рогатого скота. В каждую могильную яму непременно помещали сосуды с пищей. Уже после захоронения, во время поминальных обрядов, глиняные сосуды с едой ставили у края могилы, вырывая для них небольшие ямки. Значительное количество мясных, растительных и молочных продук­тов тратилось во время строительных культовых обрядов. Остатки их археолога называют «строительными жертвами». Интересны обряды, связанные с божествами воды и огня. Остановлюсь подробно только на одном примере.

В целом ряде домов Аркаима на дне колодцев обнаружены побывавшие в огне копыта, лопатки и нижние челюсти лошадей и коров. Причем кости животных помещены в колодцы преднамеренно: челюсти расположены по краю, вдоль стенок колодца и закреплены вбитыми в грунт березовыми колышками. Рядом с колодцами, на дне которых зафиксированы жертвоп­риношения, находились металлургические печи. При этом поддувало печей было связано с колодцем с помощью специального воздуходувного канала, устроенного в грунте.

Эксперимент, проведенный здесь же, в полевых условиях, показал, что печь, совмещенная с колодцем, способна давать температуру, необходимую не только для расплава бронзы, но и для выплавки меди из руды.

Открытие жертвенников на дне колодцев и столь оригинальных конструкций металлургических печей произвело на меня сильное впечат­ление. Трудно поверить, но весь комплекс как бы наглядно иллюстрировал зафиксированный в форме «натурального макета» древнейший миф о рождении бога огня. Знаменитый и широко распространенный у индо­европейских народов миф свидетельствовал, что бог Агни родился из воды. Воды темной и таинственной.

Этому сюжету, как и в целом индоевропейской мифологии, посвящена большая научная литература.

Специалисты знают: в глубинных, изначальных пластах любого мифа обязательно лежит какое-то рациональное ядро. И в реальную (но, увы, не всегда постигаемую нами) истинность мифа можно верить, как в любой факт земного бытия.

Но как осознать сущность идеи рождения огня из воды? Это, казалось бы, вечные взаимоисключающие начала.

Так может, Аркаим дает нам урок веры в миф?

На дно колодца, в ледяную воду жители Аркаима помещали почетные части жертвенных животных, тщательно прожаренные на костре. Это жертвоприношение божеству Воды. Благодаря воде и колодцу в печи возникнет тяга, которая не просто раздует огонь, а родит бога огня - Агни, который расплавит металл!

Реальная культовая практика, конечно же, была очень разнообразна, нам известно о ней далеко не все. Обряды, связанные с использованием скота и различной пищи, могли совершаться на берегах рек, озер или на вершинах сопок:

И приносил ей в жертву Герой,

Сплотивший страны Арийцев, Хаосрава

У озера Чайчаста с глубокою водою,

Сто жеребцов, и тысячу Коров, и мириад овец.

Перед нами, безусловно, поэтическая гипербола автора «Авесты». Однако постоянные упоминания об обильных жертвоприношениях различ­ным божествам в древнейших индоиранских письменных источниках позволяют еще раз напомнить о том, на что уходила значительная часть прибавочного продукта. Даже если какая-то доля его присваивалась служителями культа, это нельзя назвать эксплуатацией рядовых общинни­ков, поскольку культовая деятельность требовала от человека большой энергии и жизненных сил. Следует напомнить, что отправление культа считалось такой же необходимой работой, как и выпас скота или обработка хлебного поля.

АРИИ НА УРАЛЕ: ИСТОРИЧЕСКИЕ

СУДЬБЫ

Многие специалисты-историки первобытного общества и археологи считают, что появление эксплуатации и классов можно определить по появлению престижных предметов - богатого парадного вооружения, наборов украшений, металлической посуды. Есть ли подобные изделия на поселениях и в могильниках второй четверти II тысячелетия до н.э.? Если говорить только о вещах, то такой набор не велик - каменные и металлические топоры, каменные булавы, бронзовые наконечники копий. Однако в могилы в основном кладут «стандартные» вещи: глиняные сосуды, металлические ножи, тесла, шилья, каменные наконечники стрел и т.д. В количественном же отношении наборы предметов резко различаются. Если в рядовых погребениях встречаются одно-два изделия из бронзы, то в социально значимых их до десяти и более. Центральные могильные ямы -Крупные, со сложными внутренними конструкциями. В этих-то ямах и найдены немногочисленные престижно значимые предметы.

Итак, складывается весьма противоречивая картина. С одной стороны, мы видим на Аркаиме и Синташте дома, близкие между собой не только по конструкции и размерам, но, похоже, и по оформлению интерьера. Довольно стандартный набор вещей в могилах и лишь отдельные престижные предметы. Кажется, они не нарушают впечатления социального единства общества и традиций первобытного равенства.

С другой стороны, мощные оборонительные сооружения и особая, я бы сказал, изощренная защищенность центра. Разительное отличие в размерах могильных ям, в количестве помещаемых в них вещей и жертвенных животных. Особая сложность центральных надмогильных конструкций: предельной простоте периферийных.

Очевидно, что в противоречивости этой картины отражены реалии общества. При общем росте богатств происходит их неравномерное распределение. Однако зарождающиеся элементы частной собственности сталкиваются с традициями уравнительного распределения продукта. Думаю, что на материалах Синташты и Аркаима можно проследить борьбу социальных противоречий между отдельными общинами, между общинами и отдельными семьями и даже внутри цельных семей.

В качестве примера информативности археологического источника приведу некоторые интересные детали, зафиксированные в строительных конструкциях поселения Аркаим.

По содержанию грунтовой забутовки на отдельных участках оборонительной стены и некоторым отличиям в технических приемах (например, размеры и форма земляных блоков и «кирпичей») совершенно очевидно, что стены строились не каким-то одним выбранным или назначенным Коллективом мастеров по всему периметру от начала и до конца. Каждый отрезок стены, примыкающий к дому, строился жителями этого дома. Точно так же «узким» семейным коллективом строился внутренний ливневый ров, а, следовательно, и участок круговой улицы с деревянной мостовой. Разбирая план поселения, интересно наблюдать, как «хозяин» того или иного дома старался выкроить себе больший участок для семейного дворика в ущерб ширине общественной улицы, словно какой-то изворотливый дачник наших дней.

В процессе раскопок достаточно легко улавливаются некоторые техни­ческие и планиграфические особенности не только отдельных домов, но, в целом, каждого отдельного сектора. Все это приводит к убеждению, что в строительных работах на Аркаиме в качестве самой нижней (археологи­чески фиксируемой) исполнительной ячейки выступает большая семейная община, будущая «хозяйка» сооружаемого дома. Объединение больших семейных общин, проживающих в секторе, полностью отвечало за строитель­ство и, вероятно, за поддержание в порядке участка круговой улицы и всего комплекса фортификационных сооружений, связанных с сектором.

Яркая индивидуализация строительной деятельности на уровне семей­ных общин должна была проходить на фоне централизованных требований к выполнению сложнейшего архитектурного замысла. Планировочная схема Аркаима, вероятно, создавалась и уточнялась многими поколениями людей - служителями культов, которые наблюдали за движениями небес­ных светил и определяли основные реперы так называемой пригоризонтной астрономии. Архитектурная реализация выявленных астрономичес­ких направлений, соблюдение обязательных для всего комплекса сооруже­ний технических норм и правил - это, как и многое другое, требовало централизации власти. Центральная власть обеспечивала прочное органи­зационное единство, которое ярко проявилось в сочетании индивидуаль­ных (семейных) и коллективных интересов, реализованных в фортифика­ционном строительстве.

Учитывая это, можно предположить, что в аркаимском обществе только начался процесс классообразования. Здесь впервые появились возможнос­ти перераспределения средств существования (их излишков) через обмен и общественное разделение труда. Аркаим был именно тем центром, на базе которого концентрировался и перераспределялся натуральный приба­вочный продукт, организовывалась жизнедеятельность всего социально-хозяйственного и культурного организма.

Вопросы происхождения любой археологической культуры всегда относятся к наиболее сложным. Поиски истоков яркой и многогранной культуры Аркаима и Синташты только подтверждают это правило.

На уровне наших сегодняшних знаний можно уверенно говорить, что основным компонентом в ее сложении было абашевское население и какая-то часть полтавкинских (катакомбных) племен, которые к XVIII в. до н.э. из более западных районов переместились к восточным склонам Уральских гор и степным просторам Зауральского пенеплена. К началу II тысячелетия до н.э. на этой территории проживали очень немногочислен­ные группы людей. Это были потомки местного энеолитического населения, пережившего расцвет и кризис оригинального хозяйства ботайского (терсекского) типа, которое базировалось на охоте на диких лошадей и скотоводстве (коневодстве).

Не исключено, что в формировании «синташты» приняли участие некоторые группы западно-сибирского населения ранней бронзы, в том числе племена недавно открытой ташковской культуры. На востоке ареала, в Приишимье, несомненно влияние кротовских племен. Последнее, веро­ятно, определило разделение урало-казахстанской степной культуры на два варианта - петровский и синташтинский.

Все вышеперечисленное отражает, в основном, керамические традиции «синташты» и «петровки», объясняет возникновение тех или иных форм глиняной посуды и элементов ее орнаментации. Однако за пределами объяснений остаются многочисленные и важные компоненты материаль­ной культуры.

Откуда были заимствованы традиции грунтовой (глинобитной) архи­тектуры? Могли ли они сложиться на местной основе в условиях относи­тельно влажного климата степей и лесостепей?

Как складывались традиции круговой планировки? Есть ли какая-то генетическая связь между круглыми поселениями Балканского региона IV-Ш тысячелетий до н.э. с кольцевыми сооружениями Аркаима?

Почему не удается проследить эволюцию боевых колесниц? Связано ли это со спецификой материала (дерево) и его плохой сохранностью в погребальных камерах, или колесница была заимствована населением Урало-Казахстанских степей в готовом виде откуда-то со стороны?

Бесконечное множество вопросов. И все без ответа.

Ясно одно, что хозяйство производящего типа в той форме, в которой оно функционировало на Аркаиме, не могло сложиться без мощных импульсов южных культур и южных цивилизаций. Импульсов либо прямых, либо очень опосредованных.

Каковы исторические судьбы населения «Страны городов»? Специа­листы убедительно показали, что синташтинцы приняли самое активное участие в формировании срубной культуры Приуралья и Поволжья. К концу XVI в. до н.э. под натиском своих восточных соседей и почти кровных родственников - петровских племен - они были вынуждены оставить восточные склоны Урала и уйти на запад, на прародину своих культурных предков-абашевцев.

Могильники синташтинцев известны в настоящее время на Волге и на Дону. Активная экспансия синташтинцев в западном направлении зафиксирована в культуре многоваликовой керамики, которая занимает территорию степной Украины. Далее на запад она прослеживается на археологических памятниках Румынии. Показательна близость могильни­ков Аркаима и Синташты с шахтными гробницами Микен XVI в. до н.э. Уже неоднократно отмечалось наличие в степной Евразии многочислен­ных предметов, несущих на себе микенское влияние. Можно просле­дить движение некоторых общих элементов культуры с востока на запад, и, позднее, с запада на восток. Вероятно, одна из миграционных культурных волн, связывающая Балканы и Урал, проходила через Кавказ. Лингвисты и историки приводят убедительные параллели в хеттском, древнеиндийском, крито-микенском и армянском языках и указывают на время их активных контактов - первая половина - середина II тысячелетия до н.э.

В качестве рабочей гипотезы правомерно отождествлять «петровчан» с древними иранцами, а «синташтинцев» с протоиндийцами, которые к XVI в. до н.э. покинули свою родину и ушли в Переднюю Азию, а затем в Индию.

Новые открытия в Урало-Ишимском междуречье заново со всей остротой поставили вопросы об истоках ранней городской культуры. Они вскрывают новые грани тех глубинных пластов истории, в недрах которых зрели предпосылки перехода к цивилизации. Цивилизация в Урало-Казахстанских степях не состоялась. На то был целый комплекс причин, прежде всего, экологического характера. Петровско-синташтинские па­мятники свидетельствуют о том, что степные народы не стояли в стороне от генеральной линии развития человеческих обществ. В сложных для деятельности людей условиях степных экосистем формировались уникаль­ные материальные и духовные ценности. Духовная мощь и новые идеи, рожденные в степи, реализовались в дальнейшем в самых высоких достижениях человеческой культуры, но уже в других временных измере­ниях или на других территориях Ойкумены.

МОГИЛЬНИК БОЛЬШЕКАРАГАНСКИЙ (АРКАИМ) И МИР ДРЕВНИХ

ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ УРАЛО-КАЗАХСТАНСКИХ СТЕПЕЙ

«Страну городов» можно назвать также и страной древних некрополей. Постепенно, с самого своего возникновения, укрепленные центры «Страны городов» как бы обрастают могильными полями, курганами и погребально-храмовыми комплексами. Можно предположить, что отношение к мерт­вым играло особую роль в религии обитателей «Страны городов». Как показывает В.А.Винокуров на материалах «Авесты» и «Ригведы», древней­шие импульсы религии индоиранцев связаны со стремлением защитить умершего сородича, положенного на землю «поля мертвых», от «врага».

Вместе с тем, замечательная усложненность погребального обряда и довольно редкая для археологии «степной бронзы» возможность прямого сопоставления материалов поселений и материалов могильников позволя­ют развернуть связи между живыми и мертвыми «Страны городов» более широко. Речь, в частности, может идти о восстановлении черт древней географии «Страны городов»; о возможности дополнительной стратифи­кации слоев поселений на основании тех сравнительно узких культурных и хронологических срезов древности, которые дают материалы могильни­ков; об изучении древних форм социальности, о религиозных и космоло­гических представлениях древних.

Таким образом, работы на некрополях XVIII-ХVI вв. до н.э. прибли­жают нас к целостному осмыслению «Страны городов» как особого «мира», составляющего, наряду с другими «мирами» древности, содержа­ние древней истории.

Не секрет, что, хотя физический космос мало изменился за истекшие несколько тысячелетий, древние жили не в том мире, в каком сегодня живем мы. Как говорит Э. Кассирер, «человек живет... не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия - части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, сложная ткань человеческого опыта. Весь человечес­кий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть. Человек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней лицом к лицу».

Могильник Болыиекараганскип (Аркаим). Курган 25. Общий план

погребального комплекса. 1 - глиняный сосуд; 2 - кости жертвенных

животных; 3 -жертвенная яма; 4 - остатки деревянных конструкций

В настоящее время в пределах «Страны городов» Уральской археоло­гической экспедицией (Уральский госуниверситет, г.Екатеринбург) и Урало-Казахстанской археологической экспедицией (Челябинский госу­ниверситет) археологически исследованы крупный могильник у поселения Синташта, а также несколько погребальных комплексов XVIII-XVI вв. до н.э., связанных с поселением Аркаим. Аркаимские некрополи входят в состав могильника Болыиекараганского и размещаются на левом берегу реки Большая Караганка, в 1, 2 км к северо-востоку от поселения Аркаим, на территории заповедника Аркаим.

Исследования синташтинских и аркаимских некрополей показали не только культурное единство двух погребальных традиций, но и заметные различия в погребальном и жертвенном обрядах, могильной архитектуре и т.д., существующие в рамках этого единства. Локальное своеобразие форм

жизни, так ярко окрашивающее всякую развитую и динамичную культуру, по всей видимости, вообще характерно для «Страны городов». Поэтому облик культуры населения «Страны городов» можно моделировать только по принципу дополнительности и мозаики, но никак не методом статис­тического обобщения. Ниже мы остановимся на некоторых сюжетах из области культуры и символического мира «Страны городов» в аркаимской погребальной традиции, опираясь при этом на материалы кургана (погре­бального комплекса) №25 могильника Большекараганского (Аркаим), где эта традиция выражена достаточно ярко.

В «Стране городов» умерших часто хоронят своеобразными «сообщес­твами» на отдельных могильных полях; обычай этот, вероятно, связан с традицией переноса на мир мертвых фактора и смысла уз кровного родства - так, как они представлялись древним. Ярким примером погребальных комплексов такого рода как раз и является комплекс 25 Большекараган­ского могильника.

Комплекс представляет собой круглое, диаметром около 19 м, могиль­ное поле, окруженное широким и довольно глубоким рвом. Интересно, что ров не сплошной; во многих местах между стенками рва имеются узкие, радиапьно ориентированные грунтовые перемычки. Хотя некоторые из перемычек разрушены, можно предполагать, что ров преры­вался 12 раз. Одна из таких перемычек служила входом на могильное поле. Вход отмечен остатками двух деревянных столбов, вкопанных в дно рва по обе стороны прохода и образующих нечто вроде ворот. Ориентация входа во внешнем пространстве - юго-западная. Следов общей, курганного типа, насыпи над могильным полем не зафиксировано; по всей видимости, комплекс функционировал под открытым небом.

На могильном поле и во рву комплекса обнаружено 13 (или 14) могильных ям и большое число жертвенников, состоящих из остатков животных и сосудов и размещенных как в отдельных жертвенных ямах, так и в небольших искусственных углублениях, тяготеющих к местам челове­ческих погребений. Захоронения и другие ритуалы совершались на территории комплекса в течение нескольких десятков лет. С долей условности можно говорить об устойчивом и малопрерывном функциони­ровании комплекса на первом этапе; к этому периоду относятся две центральные и десять периферийных могильных ям и, вероятно, большая часть жертвенников. Затем какое-то время новых захоронений не делают, и комплекс приходит в запустение. Наконец, после перерыва, на западной периферии памятника сооружают еще три ямы.

Захоронения в ямах одиночные, парные, групповые - всего остатки 28 или 29 человек.* Как показал анализ половозрастной структуры этого «сообщества» мертвых, перед нами естественный срез здоровой человечес­кой популяции, которую было бы логично отождествить с коллективом, населявшим одно из аркаимских жилищ. Интересно, что, судя по планиг-рафии погребального комплекса и по некоторым деталям погребального

после смерти. В состав погребального инвентаря обязательно входят керамические сосуды, а также изделия из бронзы (ножи, шилья, топоры-тесла, предметы вооружения), костяные и каменные наконечники стрел, гарпуны, другие поделки из кости и камня, украшения. К сожалению, большинство могильных ям аркаимского некрополя еще в древности испытало вторжение грабителей.

Ограбленные могилы - типичнейшее явление для этой эпохи. Грабите­лей интересуют прежде всего изделия из бронзы. Могилы грабятся еще в древности, причем вскоре после того, как было совершено захоронение. Могильные ямы - как в аркаимской, так и в других родственных традициях - часто представляют собой достаточно сложные архитектурные сооруже­ния с помощью могильными камерами. К моменту ограбления несущие конструкции ям, как правило, еще держатся и грабители орудуют в полом пространстве. Но ограблению никогда не подвергаются недавно погребен­ные трупы, а только уже разложившиеся или находящиеся на последних стадиях разложения, когда кости скелета еще частично скреплены связка­ми. Таким образом, вторжения грабителей в могилы обыкновенно связаны с промежутком времени между разложением мягких тканей трупов и разрушением могильных конструкций. Поскольку эта закономерность наблюдается на огромных территориях и длительное время, нет никакой возможности приписать ограбление могил только чужакам. Могилы грабят люди по крайней мере близкородственные в социально-этническом и культурном смысле погребенным в этих ямах мертвецам.

Вероятно, индоевропейцы, населявшие наши степи в эпоху бронзы, придавали особое значение процессу разложения мягких тканей трупов, увязывая с этим и свой страх перед «остаточной телесностью» мертвых, и представления о каких-то циклах загробного существования. Подобное отношение к мертвым отмечается у микенских греков. А.Бартонек в этой связи пишет: «Следует отметить, что умершим воздавались почести лишь до тех пор, пока еще не закончилось разложение мягких тканей тела. Это видно из того, что при последующих захоронениях как в камерных гробницах, так и в толосах более старые остатки иногда попросту зарывали в заготовленную для этого яму или же укладывали в крупные сосуды, чтобы освободить место для нового захоронения посреди гробницы». У зороастрийцев, как известно, представление о ритуальной нечистоте мертвых связывалось именно с мягкими тканями трупов; причем, согласно «Алеете», уже через пять лет умерший окончательно смешивается с землей Дакхмы - «поля мертвых». Но, по-видимому, и после разложения трупов в ямах аркаимских некрополей сохранялась какая-то доля той отрицатель­ной энергии, которую древние индоевропейцы связывали с «остаточной телесностью» мертвых; поэтому между мертвецами и грабителями зачастую завязывались настоящие «сражения», после которых оставались разбросанные во все стороны кости и битая керамика.

Большой интерес представляет погребальная архитектура аркаимских некрополей. Для нее типичны полые, достаточно обширные, погребальные камеры, активное использование дерева как материала для сооружения перекрытий и облицовки стенок камер, более или менее выраженные надмогильные конструкции (насыпи, ложно-сводчатые купола из глино­битных блоков). Размеры, глубина, внешнее и внутреннее устройство могильных ям - в том числе и с захоронениями взрослых членов коллектива - сильно варьируются. Наряду с достаточно простыми конструкциями, на погребальном комплексе 25 выделяются ямы-склепы (9,10), идея которых явно порождена очень изощренной идеологией, и глубокие многокамерные ямы (13, 12, 24) с настолько сложной и даже как бы избыточной архитектурой, что их устройство воспринимается как некий неизвестный нам

Могильник Большекараганский (Аркаим). Курган 25, яма 24.

Реконструкция погребального сооружения. Рисунок А.М. Федорова

миф, выраженный средствами архитектуры.

По материалам полевых исследований нами сделана реконструкция ямы 24. Яма была сооружена на последнем этапе функционирования комплекса в углублении кольцевого рва, который к тому времени уже примерно на одну треть глубины заполнился почвенными частицами. Глубина ямы превышает 3,5 м от уровня древней поверхности. На дне ямы помещается полая погребальная камера высотой 65-70 см, с размерами 2, 1 х 1, 2 м. Стенки камеры облицованы деревом. Камера имеет перекрытие из двух слоев деревянных плах, плахи из верхнего слоя обожжены в огне, причем еще до их использования в конструкции. На перекрытии лежат остатки жертвенных животных, пространство «жертвенной камеры» за­полнено глиной. Выше располагается обширная, высотой около 1,5 м полая камера, перекрытая вверху еще одним слоем дерева. Сверху на перекрытие ямы насыпан слой грунта таким образом, что углубление рва в районе ямы сравнялось с окружающей поверхностью. На образовавшейся площадке возведено сооружение из глинобитных блоков в виде ложно-сводчатого купола.

Интересные сюжеты реконструкций могут быть связаны с обнаружени­ем на погребальных комплексах остатков животных, преимущественно домашних (лошадь, крупный и мелкий рогатый скот, собака, кабан). Эти находки, вероятно, объясняются «общеиндоевропейским представлением о загробном мире как пастбище, на котором пасутся души скота и жертвенных животных». Всего на комплексе 25 обнаружены остатки не менее 110 особей животных, представленных в основном черепами и костями конечностей; другие части туш встречаются сравнительно редко, мало (в отличие от синташтинской традиции) и целых туш животных.

Таким образом, типичная для аркаимских некрополей практика жер­твоприношений предполагает разделение жертвенного животного на три части: ритуальный «верх», среднюю часть и ритуальный «низ». Выделяется несколько типов жертвенников: сопроводительные, поминально-именные и поминально-родовые. Сопроводительные жертвенники располагаются на перекрытиях погребальных камер и являются остатками животных, заби­тых непосредственно во время ритуала похорон. Поминально-именные жертвенники сооружаются в небольших углублениях на древней повер­хности у краев могильных ям. Такие жертвенники были адресованы конкретному погребенному, они могли сооружаться как одновременно с возведением надмогильной конструкции, так и позднее. К поминально-родовым жертвенникам мы относим жертвенники, устроенные в специаль­ных крупных ямах, образующих планиграфически две дуги на южной периферии комплекса. В этом случае жертвоприношения и связанные с ними моления, вероятно, были обращены к какому-то обобщенному субъекту, скорее всего, к совокупности родовых предков.

Южное расположение поминально-родовых жертвенников в микрокос­ме погребального комплекса позволяет предположить, что «страна пред­ков» помещалась «аркаимцами» на юге.

Интересно, что все поминально-родовые жертвенники, для которых удалось выяснить их внугригодичную датировку, были сооружены в весенний период. Таким образом, мы встречаемся здесь со следами сезонных обрядов почитания предков; такие обряды характерны для древних индоевропейцев. Судя по этнографическим аналогиям, эти обряды включали в себя обращенное к предкам моление о плодородии земли и стад и о всяческом благоденствии для живых. Связь образов предков и идеи плодородия объясняется, с одной стороны, древним представлением о социуме как о протяженном феномене, существующем не только «здесь», но и «там», а с другой стороны, «вовлеченностью умерших во внешний по отношению к коллективу природный мир».

Завершая краткий обзор сюжетов, связанных с погребальной обряд­ностью «Страны городов», нужно подчеркнуть, что материалы раскопок на аркаимских и синташтинских некрополях ярко характеризуют общество «Страны городов» именно как общество (протогородской) цивилизации. Явление цивилизации (в историческом смысле) не только связано с эпохальными сдвигами в социально-экономической сфере, но и представ­ляет собой новый тип творчества.

Суть в том, что до эпохи цивилизации человеческая культура предельно тесно связана с жизнью, осуществляется в формах жизни и не составляет отдельной самостоятельной сферы творчества. Здесь ведущая роль принад­лежит не тексту, а контексту, огромна роль ментальных образов, непосред­ственных переживаний, вообще разнообразной конкретики жизни, состо­ящей из подтверждений мифов, «встреч» со сверхъестественными сущес­твами, осуществлений судьбы, примет и т.д. Это было время сравнительной простоты внешних форм и сложного внутреннего опыта, равнодушного к своим объективациям; как отмечают исследователи, человек «первобыт­ной» культуры часто оказывается перед необходимостью впервые сформу­лировать свои идеи только в ходе опроса этнографа.

При переходе общества к состоянию цивилизации направленность и функции творчества резко изменяются. Теперь основной тенденцией творчества становится производство и продуцирование именно внешних форм на базе накопленного собственно «человеческого» опыта. Поэтому часто возникает ощущение, что первые цивилизации возникают как бы «вдруг» и «на пустом месте». Эти новые тенденции творчества ярко проявляются в создании городов, монументальной архитектуры (прежде всего, храмов), письменности или специализированного ремесла - то есть, в основных признаках цивилизации. Особенно значимо появление города как нового «видимого» рукотворного мира, пришедшего на смену «невидимому» символическому универсуму первобытности.

Вероятно, эти же закономерности мы наблюдаем и в истории религии и обрядов древних индоевропейцев Евразийских степей. Материалы археологии свидетельствуют о сравнительной несложности обрядов насе­ления степей как до, так и после эпохи «протогородов». Зато некрополи «Страны городов» отличаются сложными, зачастую монументальными погребальными сооружениями, богатством погребального инвентаря и обильными жертвоприношениями. Нужно заметить, что отправление погребального культа в «Стране городов» требовало колоссальных физи­ческих и материальных затрат; последние, впрочем, частично компенсиро­вались ограблением могил и употреблением в пищу мяса жертвенных животных. Как показывают материалы, например, Синташтинского мо­гильника, да и более поздних андроновских памятников, древние выкапы­вали котлованы для могильных ям при помощи деревянных кольев, отваливая пласты земли или просто разрыхляя почву; грунт из могильных ям поднимали наверх (или переносили с места на место при сооружении насыпей) мешками, сшитыми из кожи или шкур. Огромное количество труда, затраченное на отправление погребального культа, еще раз говорит о значительной роли мертвых в жизни «Страны городов».

Как отмечает П.Тиме, «древнейшие религиозные обряды индоевропей­цев не предполагают храмов или идолов. Да и слово, обозначающее храм, здесь не реконструируется. Но это есть «богослужение», понимаемое как радушное принятие - вместе с пищей, состоящей из забитых животных и сопровождаемой декламацией гимнов, -«небожителей», приходящих, как это бывало, в гости к «смертным». Но интересно отметить, что в эпоху протогородов» уже существует некое подобие храмов, и что идея храма как места присутствия сверхъестественного и как места соответствующего служения связывается здесь с погребальными комплексами. Это, прежде всего, Большой Синташтинский курган, представляющий собой величес­твенное ритуальное сооружение, связанное с почитанием огня и, вероятно, мертвых, а также ритуальные «домики» на синташтинских грунтовых могильниках. Эту же самую идею мы обнаруживаем в традиции периоди­ческих обрядов почитания предков на могильнике Болынекараганском (Аркаим).

Творчество в «Стране городов» носило совершенно «варварский» характер, как и вся эта «попытка цивилизации», осуществленная на сугубо «варварской» основе. Здесь не было того воздействия более развитых предшественников, которое испытали древние индоевропейцы в долине Инда, в Малой Азии, на Балканах и в Эгеиде. Этим отчасти и объясняется сравнительный аскетизм быта в «Стране городов», отсутствие предметов роскоши, развитых форм изобразительного искусства, письменности и т.д. Но именно своим «варварством» и интересен нам сегодня этот опыт сотворения «нового мира», этот странный «эксперимент», который поста­вила история в XVIII-XVI вв. до н.э. в Урало-Казахстанских степях.

В «Стране городов» поражает не богатство материальной культуры -поражает ее удивительная духовность. Это особый мир, где духовностью насыщено все - от поселенческой и погребальной архитектуры до скуль­птурных изображений человека, выполненных из камня. Можно утвер­ждать, что мировоззренческие системы, сформировавшиеся в аркаимское время, на тысячи лет вперед определили развитие человеческих сообществ в степной Евразии и, вероятно, далеко за ее пределами.

Исследования оборонительных укреплений-валов и рвов как Аркаима, так и других поселений показывают, что им сопутствуют богатые жертвенные комплексы - части крупного и мелкого рогатого скота, сосуды, вещевой инвентарь, мощные прокалы. Все это свидетельствует о разнооб­разных ритуальных действиях и богатой культовой практике, связанной с фортификационными сооружениями.

Могильники, связанные с «протогородами», отражают высокий уровень социальной дифференциации аркаимско-синташтинского общества. Здесь, наряду с могилами простых людей, можно видеть погребения жрецов и воинов, захороненных с колесницами и лошадьми, богатым набором вооружения и символами власти.

Открытие «Страны городов» остро поставило вопрос об этнической принадлежности ее носителей. Какой народ был создателем уникальной культуры?

По данным исследования антропологических материалов (остатков человеческих скелетов), население протогородских центров Южного Зауралья XVIII-XVI вв. до н.э. было европеоидным, без заметных призна­ков монголоидных черт (РЛиндстром). Типичный краниологический тип характеризуется очень длинным и узким (или очень узким) и довольно высоким черепом. Средний рост взрослых мужчин устанавливается в пределах 172-175 см, женщины немного ниже, в среднем 161-164 см.

Аркаимский тип человека близок населению древнеямной культуры, которое занимало обширные области евразийских степей в энеолите и раннем бронзовом веке. Нужно отметить сходство аркаимцев с более поздним срубным населением Поволжья и людьми эпохи бронзы Западного Казахстана. Степень сходства с андроновским населением Южной Сибири и Восточного Казахстана («андроновский антропологический тип», по Г.Ф.Дебецу) значительно меньше, чем с людьми бронзового века, которые проживали к западу от Уральского хребта.

Судя по костным остаткам, население Зауралья отличалось хорошим здоровьем. Несмотря на отмеченные общие черты, люди «Страны городов»

значительно отличались друг от друга, и говорить о едином физическом типе нельзя. Это еще раз заставляет подчеркнуть сложный состав генети­ческой популяции людей - создателей синташтинско-аркаимской цивили­зации.

Сегодня, имея огромный археологический материал, можно с большим основанием вернуться к разработке научной гипотезы о южно-уральской прародине арийских племен.

География глубинных пластов «Ригведы» и «Авесты» вполне совмести­ма с исторической географией Южного Урала XVIII-XVI вв. до н.э. Здесь есть и своя святая гора Хара, и семь рек, и озеро Варукаша. Не исключено, что в географической традиции «Авесты» многое идет еще от эпохи палеолита, когда мощный ледниковый щит простирался с запада на восток по линии, которая сегодня условно разделяет Южный и Средний Урал.

Предлагаемые иллюстрации предоставляют читателю редкую возмож­ность взглянуть на страну легендарных создателей «Ригведы» и «Авесты» с высоты птичьего полета.

АРКАИМСКАЯ ДОЛИНА В РАННЕМ

ЖЕЛЕЗНОМ ВЕКЕ

Памятники финальной бронзы, типа поселения Черкасы и поселений в Аркаимской долине, ярко свидетельствуют о расцвете комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства. В это время были широко освоены долины почти всех более или менее крупных рек степной зоны. Развитие земледелия и особенно пастушеского скотоводства позволяло людям жить достаточно крупными коллективами.

Однако быстрый рост стад вел к истощению близких к поселениям пастбищ, необходимости их частой смены. Кроме того, в конце Н-начале I тысячелетия до н. э. в евразийских степях происходят кардинальные природно-климатические изменения. Все это привело к заметной тран­сформации хозяйственной деятельности населения. В составе стада, в условиях отсутствия сенокошения, ограниченного объема запасаемых кормов, все большую роль начинают играть животные более подвижные и приспособленные к добыванию подножного корма из-под снега (тебеневки) - лошади и овцы. В скотоводстве, наряду с придомным пастушеским, появляется и приобретает все больший вес отгонное скотоводство, посте­пенно принимающее форму полукочевого. Часть скота (особенно лошади и мелкий рогатый скот) под наблюдением пастухов на зиму отгоняется далеко на юг, в районы низовий Сырдарьи и Приаралье. Летом же они пригоняются к стационарным долговременным поселкам, жители которых продолжают заниматься земледелием и придомным скотоводством, разводя по преимуществу крупный рогатый скот.

Продолжающееся изменение экологической обстановки в степи влечет за собой увеличение подвижности населения - все большая часть челове­ческих коллективов начинает перемещаться со своими стадами, а роль земледелия в новых условиях постепенно падает. Большие стационарные поселки с крупными глубокими жилищами забрасываются. На смену им приходят небольшие и неглубокие сезонные жилища (подобные раскопан­ным в Кустанайской и Челябинской областях - Загаринка, Кинжитай) или временные (летние) сооружения на поверхности. От последних сохраня­ется лишь бытовой мусор - прежде всего керамика. Причем сама форма сосудов и их орнаментация претерпевают определенные изменения. Кера­мика этого времени, синхронная курской в Поволжье и донгальской в Центральном Казахстане, обнаружена в самых верхних слоях городища Аркаим. Здесь, вероятно, находилась небольшая летняя стоянка скотово­дов с легкими наземными или слегка углубленными жилищами.

В этот период широко осваиваются пространства между Уралом и Аральским морем, вырабатывается наиболее рациональный видовой состав стада, определяются самые удобные маршруты перегона стад, места водопоев и временных стоянок, летних и зимних пастбищ. Таким образом, идет формирование пастбищно-кочевой системы, или системы посезонно­го распределения пастбищ и водных источников. Дпя нее характерно меридиональное кочевание, постоянные маршруты передвижений, строго определенные летние и зимние пастбища (эта система, сложившаяся в конце эпохи бронзы, просуществовала почти без изменений вплоть до начала XX века). Процесс этот завершился в первой четверти I тысячелетия до н. э., когда все население урало-казахстанских степей переходит к кочевому скотоводству. Теперь все население вместе со своим скарбом в течение круглого года передвигается вслед за стадами.

Изменения в хозяйстве повлекли за собой и значительные изменения в материальной и духовной культуре населения. К постоянным передвиже­ниям были приспособлены жилища - легкие, каркасные, свободно разби­рающиеся или установленные на повозках. Исчезают многочисленные орудия, предназначенные для обработки земли, сенокошения, переработки зерна и т.п. Хозяйственная утварь становится более легкой, приспособлен­ной к кочевому быту. Изготавливается она теперь преимущественно из дерева и кожи.

Развитие номадизма неизбежно вызывало столкновения между двигаю­щимися со своими стадами пастухами и жителями тех земледельческо-скотоводческих поселков, через земли которых они проходили. Вооружен­ные конфликты возникали и между различными группами скотоводов за лучшие пастбища, водопои, наиболее удобные маршруты перегона стад. Да и сами стада были желанной добычей, позволяющей быстро и без значительных усилий повысить свое благосостояние.

Постоянная опасность столкновений заставляла уделять особое внима­ние военному делу и вооружению. В этот период, вероятно, идет активный поиск новых, более совершенных форм оружия. И уже в VIII - начале VII вв. до н. э. мы видим достаточно развитый комплекс вооружения как для боя на ближней, так и на дальней дистанции. Основной боевой единицей в этих постоянных столкновениях выступает всадник, вооруженный луком и стрелами (с бронзовыми двухлопастными втульчатыми, трехлопастными и трехгранными черешковыми наконечниками различных типов), бронзо­вым, а позже железным кинжалом. Ведение конного боя требовало и большей слаженности действия человека и лошади. Новые требования, предъявляемые к более точному и тонкому управлению лошадью, привели к появлению нового комплекса конской узды. Совершенствование его, так же как и оружия, не прекращалось на протяжении всего периода раннего железа (VIII в. до н.э. - IV в. н. э.).

Ранние кочевники Южного Зауралья имели летние пастбища в богатых травой и водой степных и южных лесостепных районах, прилегающих к Уралу с востока. На зиму они со своим скотом уходили далеко на юг. Здесь, в Приаралье, в низовьях Сарысу и Чу, по среднему и нижнему течению Сырдарьи, располагались их зимние пастбища. Приходя сюда, они вступа­ли в разнообразные взаимосвязи с кочевыми и полукочевыми племенами, жившими в этих районах постоянно, а также с племенами, ежегодно откочевывающими сюда на зимовку с территории Северного и Централь­ного Казахстана. На этой основе, при генетической близости и примерно одинаковом уровне социально-экономического развития, формируется та общность материальной и духовной культуры, которая позволяет включать ранних кочевников Южного Зауралья в сакскую историко-этнографичес-кую область. Эта область в свою очередь является составной частью огромного скифо-сибирского мира степной Евразии от Монголии до Карпат.

Наиболее ранним из исследованных памятников эпохи ранних кочев­ников в Аркаимской долине является I Александровский курган-кенотаф, раскопанный в 1990 году. Кенотаф (с греческого - «пустая могила») - погребальный памятник, не содержащий тела умершего. Сооружался в том случае, когда прах покойного по тем или иным причинам оказывался недоступным для погребения. Кенотаф строился и в тех случаях, когда человек умирал далеко от родины и перевозка его тела представлялась невозможной. Таким образом, кенотаф - это последнее прибежище души умершего на его родине.

Курган расположен на вершине сопки в 1, 5 км на северо-восток от поселка Александровского, на правом берегу реки Большая Караганка. Современный его диаметр 12,5 м, высота 0,45 м. Насыпь округлой формы, хорошо задернована. В центре ее фиксировался провал глубиной 0,3 м. После вскрытия насыпи, состоявшей из большого количества камня средних и крупных размеров и темно-серого щебнистого суглинка, выяв­лена могильная яма. Яма была забутована крупным камнем, у дна имела подпрямоугольную, с сильно скругленными углами, форму и размеры 1,45 м.

Время сооружения кургана определяет как сама погребальная конструк­ция, так и найденный в ней сосуд. Ориентировка могильных ям по линии восток-запад характерна для ранних кочевников Южного Зауралья второй половины VI-V вв. до н. э. С конца У-начала IV вв. до н. э. могильные ямы ориентированы, как правило, по линии север-юг. Сосуды с трубчатым носиком-сливом появляются на наших территориях с конца VI в. до н. э. и бытуют в течение V в. до н. э. По своей форме и пропорциям сосуд из I Александровского кургана наиболее близок сосудам этого типа из памятников V в. до н. э. Южного Урала и Поволжья.

Конец VI в. до н. э. знаменуется значительным изменением этно­культурной ситуации в Урало-Аральском регионе, вызванным новой исторической обстановкой на его южных границах. Активная завоевательная политика Ахеменидов в Средней Азии во второй половине VI в. до н. э. привела к покорению ее земледельческих областей, в том числе Хорезма, поражению ряда сакских племен и установлению контроля над ними. В результате этого часть кочевых и полукочевых племен среднеазиатского междуречья и равнин к востоку от Каспия вынуждена была покинуть свои прежние места обитания. Некоторые из них вошли в состав номадов, кочевавших между Южным Уралом и Приаральем (какие-то группы вошли в объединение южнозауральских племен, какие-то - южноприуральских), а другие оказались даже в зауральско-западносибирской лесостепи. Нема­ловажную роль в этих передвижениях сыграло, возможно, улучшение экологической ситуации в степи.

С включением части среднеазиатских племен в состав зауральских и приуральских кочевых объединений следует, вероятно, связывать появле­ние на территории Южного Урала ряда особенностей погребального обряда и некоторых новых форм инвентаря. Особенностей и форм, неизвестных здесь ранее и связанных своим происхождением со Средней и Передней Азией. К таким новым формам относятся и сосуды с трубчатым носиком-сливом. Следует отметить, что уход части среднеазиатских кочевников с прежних мест обитания на Южный Урал не повлек за собой разрыва их традиционных экономических и культурных связей с земледельческими областями, особенно Хорезмом. Именно с этого времени фиксируются устойчивые взаимосвязи номадов Южного Урала с земледельческими государствами Средней Азии и Ближнего Востока.

Значительное влияние на формирование особенностей культуры кочев­ников Южного Урала конца VI-V вв. до н. э. оказало, вероятно, население западных районов Евразии. Еще в предыдущее время между племенами, кочевавшими в Урало-Аральском регионе, и кочевниками Северного Причерноморья, Прикавказья и Северного Кавказа, населением лесостеп­ного Поднепровья существовали какие-то, пока не совсем ясные, связи. Отражением их являются, возможно, находки предметов сакского облика в комплексах VII-VI вв. до н. э., исследованных на этих территориях. Эти связи, скорее всего, были обусловлены потребностями в цветном металле. Анализ металла из краснознаменских курганов (Северный Кавказ) середи­ны - конца VII в. до н. э. показал, что, во-первых, этот металл происходит, вероятнее всего, из рудных месторождений на севере Мугоджар и неясного источника, расположенного к востоку от Урала; во-вторых, близок металлу синхронных памятников Северного Кавказа и Украины. Но особенно прочными и стабильными эти связи становятся после возвраще­ния скифов из переднеазиатских походов, в период активного их проник­новения в Северное Причерноморье и лесостепное Поднепровье. Со второй половины VI в. до н. э. начинает активно функционировать «торговый путь Геродота», предыстория которого уходит в эпоху бронзы. Он связывал степи Северного Причерноморья, лесостепные районы Поднепровья и Подонья с Южным Приуральем и Зауральем. Основными целями скифских «купцов» были золото, пушнина и медь.

Результатом всех этих процессов явилось сложение двух крупных объединений кочевников: в Южном Приуралье с центром на Илеке и в Южном Зауралье с центром в южных районах нынешней Челябинской области и Северо-Восточном Оренбуржье. Эти два объединения, развивав­шиеся в тесном взаимодействии друг с другом, составляли, вероятно, этнопотестарную общность типа племенного союза с иерархической структурой. Кочевники Южного Зауралья и примыкающих к нему районов Оренбуржья и Илека явились той средой, в которой вызревали черты раннесарматской (прохоровской) археологической культуры. Окончатель­ное сложение этой культуры относится ко второй половине IV в. до н. э. Памятники ранних сарматов на территории заповедника представлены погребениями в I и П Утяганских курганах.

Утяганский курган расположен в 4, 6 км на юго-восток от поселка Александровского, на правом берегу реки Утяганки, в 0, 75 км от нее, на вершине небольшой возвышенности в одном км от реки. Современный его диаметр 10 м, высота около 0,3 м. Сооружен курган еще в эпоху бронзы. В раннем железном веке вся северо-восточная часть его насыпи была разобрана до материка. Здесь была вырыта могильная яма. После совершения захоронения пространство над ней и вокруг нее забутовали камнем и засыпали суглинком с щебнем. Могильная яма относится к типу ям с подбоем. Входная яма подпрямоугольной, с сильно скругленными ушами, формы, размерами 1, 6 х 0, 65 м, ориентирована по линии СВВ-ЮЗЗ. У южного ее края на древней поверхности лежал череп лошади. На глубине 0,65 м вдоль юго-восточной продольной стенки ямы фиксировалась ступенька шириной до 0,25 м и высотой 0,15м. На ней почти вертикально стояли два бревна, еще одно бревно зафиксировано в погребальной камере у ступеньки. В северо-западной стенке ямы имелся небольшой подбой глубиной до 0,25 м и высотой не менее 0,3 м. Погребальная камера имела неправильную овальную форму, размеры 1,48 х 0,8 м, ориентировку по линии СВВ-ЮЗЗ. В ней расчищен костяк ребенка, лежащий вытянуто на спине, черепом на ЮЗЗ. У правого колена погребенного зафиксирован круглодонный деревян­ный сосуд. У правого плеча находились кости передней ноги барана и ребро лошади. Поверх них лежал железный однолезвийный нож без выделенной рукояти с кольцевым навершием. В области шеи обнаружены две белые бусины.

Могильные ямы с подбоем вдоль длинной стенки, помещение в могильную яму вместе с погребенным передней ноги барана с лопаткой, поверх которых находится железный нож, характерны для раннесарматс­кой (прохоровской) археологической культуры Южного Урала IV-II вв. до н. э. Бронзовые и железные ножи с кольцевым навершием известны в памятниках татарского и послетагарского времени (III-I вв. до н. э.) Южной Сибири. В Казахстане и на Алтае железные ножи с кольцевым навершием укороченных пропорций в V-IV вв. до н. э. приходят на смену бронзовым этого типа предшествующего времени. Такие железные ножи известны и у сарматов Южного Урала. Форма ножа, а также ориентировка костяка черепом на ЮЗЗ позволяют отнести погребение в кургане к началу прохоровской культуры, ко времени IV-III вв. до н. э. Утяганский курган расположен в 4, 0 км на восток от поселка Александровского, в 1,0 км от правого берега реки Утяганки. Современный диаметр кургана 9 м, высота 0, 2 м. Насыпь кургана, сложенная из темной гумусированной супеси, перекрывала могильную яму, относящую­ся, вероятно, к типу могильных ям с подбоем. Зафиксированы два вертикальных столбика, отделявших погребальную камеру от дромоса. Могильная яма сильно повреждена грызунами и грабительскими раскоп­ками. Форма ее зафиксирована у дна - удлиненно-подпрямоугольная. Ориентирована она по линии СВ-ЮЗ. Размеры ямы 1, 15 х 2, 1 м. На ее дне, на глубине 1,5 м от уровня древней поверхности, расчищены остатки разграбленного погребения. Судя по сохранившимся в непотре­воженном положении костям, погребенный был уложен вытянуто на спине, головой на юго-запад. Дно погребальной камеры прокалено. В заполнении найден бронзовый трехлопастной наконечник стрелы со скрытой втулкой и опущенными ниже втулки шипами. Конструкция погребаль­ного сооружения, похоронный обряд и наконечник стрелы позволяют датировать данный комплекс IV в. до н. э. В раннем средневековье (IV-VI вв. н. э.) в насыпь кургана были впущены еще два погребения, а на его поверхности сооружена каменная прямоугольная оградка.

Период IV-II вв. до н. э. в истории Южного Зауралья характеризуется постоянными передвижениями и оттоком большей части его населения в сопредельные области. Около середины IV в. до н. э. началось массовое переселение южно-уральских кочетков на запад и юго-запад, в степные районы Южного Приуралья, а на рубеже IV-III вв. до н. э. - и в лесостепь Приуральской Башкирии. Этот процесс нашел отражение в резком уменьшении количества памятников раннесарматского времени в Южном Зауралье и Восточном Оренбуржье, в прекращении функционирования всех известных могильников в Юго-Восточной Башкирии. Одновременно растет число раннесарматских погребений в Южном Приуралье, начина­ется передвижение кочевников этого региона на запад, в Нижнее Поволжье. В лесостепи Приуральской Башкирии возникают такие крупные памятни­ки III-II вв. до н. э., как могильники Старые Киишки, Бишунгарово. Передвижение населения из Южного Зауралья (включая и Юго-Восточную Башкирию) в лесостепные районы Приуралья нашло отражение и в антропологическом материале. С этими подвижками населения степной и лесостепной полосы Зауралья в конце IV - начале III вв. до н. э. рядом исследователей связывается и передвижение древних венгров в Южное Приуралье и степную часть Приуральской Башкирии.

Как уже отмечалось, кочевники, проводившие лето в Южном Зауралье, на зиму перекочевывали в северное и северо-восточное Приаралье, на среднюю и нижнюю Сырдарью, в Кызылкумы, низовья Чу и Сарысу. Расположение их зимних пастбищ вблизи земледельческих оазисов Сред­ней Азии благоприятствовало активным контактам кочевого и оседлого населения, налаживанию тесных экономических, культурных и военно-политических связей.

Греко-македонское завоевание Средней Азии в конце IV в. до н. э. и последовавшие после смерти Александра Македонского войны за передел сатрапий между его полководцами, борьба Бактрии и Парфии за незави­симость разорвали единство оседлых и кочевых народов, составляющих единый хозяйственный организм. Стремясь восстановить разрушенные экономические связи, южнозауральские кочевники все активнее внедряют­ся в кочевой и полукочевой мир Средней Азии. Часть из них остается здесь постоянно, переходя к полукочевому скотоводству или, оседая на землю, начинает заниматься земледелием. Определенную роль в этом движении кочевых племен к земледельческим оазисам сыграло и ухудшение эколо­гической ситуации, вызванное начавшимся усыханием евразийских степей. Уже с конца III в. до н. э. орды кочевников, находящиеся на границах земледельческих областей, представляли реальную угрозу государственным образованиям Средней Азии. Толчком к массовому переселению номадов Нижней и Средней Сырдарьи в земледельческие области Средней Азии послужил, скорее всего, приток во второй половине II в. до н. э. новой волны кочевников с востока, известных по китайским источникам под именем юечжи. Они вытеснили местные племена и кочевавших здесь южнозауральских номадов из занимаемых районов далеко на юг.

Под ударами юечжи и вошедших в их состав среднеазиатских кочевни­ков, в том числе и племен Южного Зауралья, пало крупнейшее государство эллинистического мира - Греко-Бактрия.

Нашествие юечжи вынудило часть южнозауральских кочевников пере­двинуться в зауральско-западносибирскую лесостепь, где они вошли в состав местного населения. Оставшиеся же на родных кочевьях немного­численные их группы были, вероятно, включены в состав пришлых племен и довольно быстро ими ассимилированы. Поэтому уже со второй половины II в. до н. э. Южное Зауралье и Восточное Оренбуржье становится местом летовок пришлых с востока номадов, включивших в свой состав и остатки местного населения.

Кочевники Южного Зауралья VIII-II вв. до н. э. вели свое происхож­дение от племен эпохи бронзы этого региона. Территории в Приаралье были лишь наиболее удобными зимними пастбищами для их многочислен­ных стад. На севере же, на восточных отрогах Урала, там, где находились летние пастбища, где были могилы далеких предков, располагались и их

родовые кладбища. Здесь, согласно представлениям кочевников, находи­лись родные кочевья. Для пришедших на эти территории во второй половине II в. до н.э. племен родина была далеко на Востоке. Южное Зауралье для них - лишь место наиболее удобных и богатых летних пастбищ - не более. Центром своего этно-политического объединения они избрали Приаралье, нижнюю и среднюю Сырдарью, поближе к оседло-земледельческим областям Средней Азии. Здесь появляются и их родовые кладбища. Вероятно этим, а также немногочисленным населением, про­должавшим кочевать между Уралом и Приаральем в условиях засушливой степи, объясняется почти полное отсутствие памятников среднесарматско-го времени (конец II в. до н. э. - II в. н. э.) в Южном Зауралье. К настоящему времени на этой обширной территории, несмотря на достаточно планомер­ные археологические раскопки, выявлено не более двух десятков памятни­ков этой эпохи.

Вновь зауральские степи оживают лишь во II-IV вв н. э. Именно в это время завершается в зауральских степях аридизационный кризис, степь постепенно оживает и все более и более становится пригодной для жизни и жизнедеятельности человека. И не случайно резко увеличивается коли­чество курганных групп и курганных могильников. Процесс нового освоения степей Зауралья номадами прослеживается статистически. Как уже говорилось, со П в. до н. э. жизнь в зауральской степи замерла почти на четыре столетия. В последующем, во II-IV вв. н. э., количество памятников номадов возросло почти в семь раз и составило 132 погребаль­ных комплекса. В советской археологической литературе этот период получил название «позднесарматской культуры». Однако для этого же периода некоторые исследователи ввели понятие «гунно-сарматского времени». Развернувшаяся дискуссия на сегодня еще не завершена, и поэтому оба понятия имеют право на существование. Среди археологичес­ких памятников гунно-сарматского периода, которые расположены в зоне заповедника Аркаим, наиболее интересным являются 11 курганов Болыпе-караганского могильника П-Ш вв. н. э. и впускное погребение Утяганского кургана IV-VI вв. н. э.

Большекараганский могильник был открыт разведочным отрядом Ураль­ской археологической экспедиции (г.Екатеринбург) в 1971 году при обследовании зоны затопления проектируемого водохранилища на реке Большая Караганка. Первоначально было открыто 15 курганов. В 1987 году отрядом Урало-Казахстанской археологической экспедиции проведено I дополнительное обследование могильника и выявлено еще 9 курганов. В ! этом же году было исследовано 11 курганов, относящихся к гунно-сарматскому периоду.

Могильник расположен на левом берегу реки Большая Караганка в 3, 5 ' км от поселка Александровского Кизильского района Челябинской области. Территория памятника располагается на мысообразной площад­ке первой надпойменной террасы, на высоте 4 м от уреза воды.

Могильник состоит из двух групп курганов: северной и южной. По форме насыпи курганы делятся на 4 типа: овальные, округлые, кольцевые

оградки и подпрямоугольные. Все насыпи курганов земляные и хорошо задернованы. Конструкции надмогильных сооружений простые и сложные. Простые представляют собой лишь земляную насыпь, под которой, обычно в центре и близко к нему, расположена могильная яма. Сложные конструк­ции курганов представлены также земляными насыпями, но еще имеют рвы и валы. По своей планировке рвы могут представлять собой ограды подквадратной или подпрямоугольной формы, в которых сделаны входы.

Погребальные камеры курганов Болыыекараганского могильника одно­типны, с небольшими модификациями. Все они узкие, длинные, прямоу­гольной формы. В качестве дополнения могильные ямы имеют ниши, заплечики, или в них устроен подбой. Все ямы имеют меридиональное расположение с небольшим отклонением к западу. Положе­ние костяков стандартно. Они лежат на спине, в вытянутом положении и ориентированы головами на север. В самом богатом кургане могильника девочка 11 лет лежала в деревянной колоде. В ряде насыпей и могиле кургана 7 зафиксированы следы огня.

Погребальный инвентарь весьма разнообразен: это и золотые подвески, инкрустированные зернью; бронзовые зеркала с элементами китайской орнаментики; египетские мозаичные и стеклянные с внутренней позолотой бусы; украшения из халцедона и голубого опала и многое другое, что характеризует образ жизни и быт кочевого населения зауральской степи.

Своеобразным и интересным представляется керамический комплекс могильника, который насчитывает 10 сосудов, кружку, курильницу, крыш­ку и пудреницу. Весь керамический комплекс делится на две большие категории: горшки и кувшины. Горшки, как правило, лепные, неорнамен­тированные, с прямой или отогнутой шейкой, с широко раздутым туловом или яйцевидные, средних и крупных размеров. Наибольший интерес представляет небольшой плоскодонный сосуд с петельчатой ручкой. Тулово его шаровидной формы, плавно переходящее в покатые плечики и невысокую отогнутую шейку. Венчик сильно отогнут наружу. Сосуд орнаментирован тремя горизонтальными линиями и треугольниками, вершинами вниз, заполненными точечными наколами.

Такая категория керамики, как кувшины, представлена гончарными и кувшинами ручной лепки, красно- и сероглиняными, орнаментированны­ми и неорнаментированными. Все кувшины плоскодонные. Единичный характер кувшинов дает возможность их описать более подробно.

Кувшины кургана 18:

- высокий плоскодонный сероглиняный кувшин с ручкой, с сильно раздутым туловом, плавно переходящим в покатые плечики. Горло кувши­на бицилиндрическое. Верхний цилиндр украшен тремя горизонтальными желобками (аналогичное украшение имеет и лепной красноглиняный кувшин из детского погребения кургана 19), венчик вертикальный, округ­лый. Ручка соединяет нижнюю часть горла с серединой плечиков и имеет коленчатую форму сильно стилизованного животного. Подобный тип кувшинов имел широкое распространение в памятниках II-IV вв н. э. на территории Северного Кавказа, Предкавказья, Западного Казахстана и Нижнего Поволжья;

- плоскодонный красноглиняный кувшин с биконическим туловом и резким переходом в прямое горло. Венчик резко отогнут наружу. Ручка в сечении подпрямоугольная. Кувшин орнаментирован по плечикам, под горлом проходят три горизонтальные прочерченные линии, от которых

спускаются равнобедренные треугольники, образованные пересекающи­мися линиями и расположенные вершинами вниз. Внутренняя часть треугольников заполнена точечными наколами. Под треугольниками про­ходят две параллельные горизонтальные линии. Морфологически этот сосуд уходит своими корнями в формы керамики, которые происходят из памятников Тувы, Западной Монголии и бассейнов нижней и средней Сырдарьи.

Наличие специфического орнамента на кувшинах Болыпекараганского могильника говорит о широких торговых связях населения Южного

Зауралья во II-IV вв н. э. с племенами практически всей территории азиатской части Великого пояса степей, а также о проникновении в Южное Зауралье новой волны кочевого населения.

Определить этническую принадлежность могильника весьма сложно. Бесспорно лишь одно - Болыпекараганский могильник оставлен носите­лями формирующегося гуннского суперэтноса.

Этот период в жизни степняков характеризуется очень многими иннова­циями. Во-первых, изменяется комплекс вооружения. На смену простому луку «скифского» типа приходит сложносоставной, дальнобойный лук «гуннского» типа; длинные обоюдоострые мечи заменяются однолезвийными палашами. Полностью меняются наконечники стрел: на смену бронзовым приходят крупные трехлопастные черешковые железные наконечники. Замена практически всего комплекса вооружения говорит о кардинальном изменении в технике и тактике ведения боя. Во-вторых, известный в сарматское время бирюзовый полихромный стиль меняется на кроваво-красный, вставками в ювелирные изделия служат полудрагоценные камни (сердолик, гранат-альмандин). В-третьих, полностью меняется принцип погребальной обрядности. Значительное изменение претерпевает и керами­ческий комплекс. Самые близкие аналогии всем изменениям исследователи находят в памятниках Западной Монголии, Тувы, Семиречья, Забайкалья и Северного Китая. Все изменения говорят о мошной инновации, которая связана с каким-то сильным инокультурным импульсом.

Кто или что могло резко изменить культурный облик сарматского населения в степях Южного Зауралья?

II-IV вв. н. э. стали переломным временем в жизни номадов Урало-Казахстанских степей. Их размеренную кочевую жизнь нарушили мощной волной кочевые народы, ранее обитавшие в степях Западной Монголии и известные всему миру под именем хунну или гуннов. Именно эти племена встали во главе длительного, растянувшегося почти на тысячелетие процесса, получившего название «эпохи великого переселения народов».

К середине II века н. э. военно-политическая машина хуннской «империи» подчинила своей власти территорию Центрального и Южного Казахстана, отряды хуннов сдерживали натиск войск имперского Китая в Семиречье и бассейне реки Тарим. Массовый приток абсолютно нового населения с иными культурными традициями, отличного от аборигенов антропологического типа, с мощной военной организацией предопределил очень быстрое освоение новых территорий, инфильтрацию пришельцев в среду местного ираноязычного населения. Этот бурный процесс очень ярко выражен в погребальных комплексах II-IV вв. н. э. Южного Зауралья, где виден очень сложный синкретизм традиций местных сарматских и при­шлых хуннских племен.

События первой четверти I тысячелетия н. э. в степях Южного Зауралья предопределили всю дальнейшую жизнь номадов Евразии. На смену родственным союзам племен приходят мощные симбиозы народов, кото­рые выступают как прототипы ранней государственности. Именно во П-1У вв. н. э. в степях Южного Зауралья и Северного Казахстана формируется третья, и последняя, кочевая «империя» хунну в азиатских степях, которая до 375 года контролировала территории от Яика до Тарбагатая и опреде­ляла всю жизнь номадов степной Евразии.

Какой катаклизм заставил носителей традиций «кочевых империй» двинуться дальше на запад - не известно, но в VI-VII вв. н. э. южнозаураль­ская степь вновь пустеет. Результатом бурных событий первой половины I тысячелетия н. э. явилось сложение нового пассионарного суперэтноса, который заложил основы в формирование многих современных этносов и народов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В заключение хотелось бы дать краткую характеристику предмета «Социология культуры».

Понимание культуры как социального феномена дает право и возможность вычленять в обширном мире социологической науки особое направление - социологию культуры. Социологи культуры как специфическая отрасль общей социологии возникла как в ФРГ и Франции в 70-е г.г. ХХ века. Она опиралась на методологические принципы М. Вебера (идея о социологии как эмпирической науке о культуре), на учение о динамике культурных объективаций Г. Зиммеля, на взгляды К. Мангейма в области социологии знания и теории идеологии.

Социология культуры возникла как реакция на известную ограниченность позитивистской социологии, не справляющейся с анализом сложных социальных процессов, в том числе - процессов в сфере духовной жизни, науки, искусства, религии, идеологии. Свою задачу разработчики социологии культуры видели в том, чтобы соизмерить и связать смысловые конструкции с определенными общественными условиями, раскрыть их собственную динамику. Социология культуры стремится к социологическому раскрытию историко-культурного материала, накопленного родственными культурологическими дисциплинами, с целью изучения воздействия идей на социальную структуру общества, на социальные институты, социальные движения, на скорость и характер социокультурного развития. Социология культуры ориентирована не столько на фиксирование и описание тех или иных явлений культуры, сколько на исследование генезиса и исторических трансформаций различных культурных форм.

Что можно считать предметом социологии культуры? Вероятно, саму культуру как сложное динамическое образование, имеющее социальную природу и выражающее социальные отношения, направленные на создание, усвоение, сохранение и распространение предметов, идей, ценностных представлений, с помощью которых обеспечивается взаимопонимание людей в различных социальных ситуациях.

Культура как "вторая природа" порождается материальными потребностями людей, их интеллектуальными, нравственными, эстетическими и другими запросами, практическими интересами различных социальных общностей, групп и индивидов.

Социология культуры активно изучает тенденции культурного развития общества. Она выявляет воздействие научно-технического прогресса на культурные процессы, исследуют социально-культурные последствия урбанизации, влияние средств массовой информации на социализацию личности, на общественные настроения. Социология культуры фиксирует изменения национальных, духовных, семейных, бытовых отношениях, вызванные распространением образования, динамикой численности учреждений культуры и т.д.

Содержание социологии культуры составляют:

· существующие в данном обществе формы и способы освоения, создания и передачи объектов культуры;

· устойчивые и подвижные процессы в культурной жизни и детерминирующие их социальные факторы и механизмы;

· конкретный вклад той или иной социальной общности в развитие культуры;

· оценки освоения культуры членами социальных общностей и групп и их собственного культурного окружения;

· социокультурные нормы, регулирующие отношения в социальных общностях, между социальными общностями, в обществе в целом;

· технология функционирования различных элементов социальной системы и общества в целом;

· специфические формы культурной жизни различных социальных общностей, общества в целом на каждом этапе его развития.

Социология культуры изучает последнюю как социальную систему. В ней принято в качестве единиц анализа использовать устойчивые культурные образования: представления, социокультурные образцы, ценности и нормы.

Представления формируются на личностном уровне и сочетают в себе образы, знания, отношения и оценки. Социокультурные образцы - результаты деятельности в типичных жизненных ситуациях. Ценности - то, чему отдается предпочтение по отношению к определенным предметам и социокультурным образцам. Социокультурные нормы - относительно устойчивые образцы поведения, фиксирующие в каждой сфере культуры или значимой ситуации взаимодействия пределы дозволенного.

Указанные типы культурных образований выполняют важные функции в социальной жизни, порождаются ею и служат установлению взаимопонимания между людьми в процессе социального взаимодействия.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Б.С. Ерасов. Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия. М:, Аспект Пресс, 1999 г.

2. В.П. Андрущенко. Социология. Наука об обществе. Х:, Институт востоковедения и международных отношений. Харьковский коллегиум. Кафедра истории, философии и политических наук, 1996 г.

3. А.В. Бакунин. История Урала с древнейших времён до 1861г. М:, Наука, 1989 г.

4. Н.Б. Виноградов. Страницы древнейшей истории Южного Урала. Ч:, Южно-Уральское книжное изд-во, 1997 г.

5. С.И. Руденко. Башкиры. Историко-этнографические очерки. М:, Академия наук СССР, 1965 г.

6. Г.Б. Зданович. Аркаим: Исследования. Поиски. Открытия. Ч:, Каменный пояс, 1995 г.

7. П. А. Сорокин. Человек. Цивилизация. Общество. М:, Наука, 1992 г.

8. ecsocman.edu.ru – ЭСМ (Экология, Социология, Менеджмент).

9. www.socionet.ru – Соционет.

10. www.socio.ru – Российская социологическая сеть.