Реферат: Современные теории о государстве

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ УКРАИНЫ «КПИ»

ФАКУЛЬТЕТ СОЦИОЛОГИИ

РЕФЕРАТ ПО ТЕОРИИ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА

НА ТЕМУ: «СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ О ГОСУДАРСТВЕ»

Проверила:

ТРОФИМЕНКО И.В.

Выполнила:

Студентка 3 курса

Группа СР-01

КИЕВ 2002

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ...................................................................................................... 3

РАЗДЕЛ I. ТЕОРИИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ГОСУДАРСТВА ХIХ ВЕКА...... 4

1.1. Правовое государство................................................................................. 4

1.2. Политико-правовое учение марксизма.................................................. 10

1.3. Социологическая теория государства. Л. Гумплович......................... 19

1.4. Государствоведческие идеи Г. Спенсера................................................ 21

1.5. Психологическая теория государства и права Л. И. Петражицкого. 25

РАЗДЕЛ II. ТЕОРИИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ГОСУДАРСТВА ХХ ВЕКА.... 28

2.1. Фашистские идеи государства................................................................. 28

2.2. Теории элит................................................................................................ 33

ВЫВОДЫ............................................................................................................ 35

СНОСКИ.............................................................................................................. 36

СПИСОК  ИСПОЛЬЗОВАННОЙ  ЛИТЕРАТУРЫ........................................ 37

Изучение процесса происхождения государства имеет не только чисто познавательный, академический, но и политико-практический характер. Оно позволяет глубже понять социальную природу государства, его особенности и черты, дает возмож­ность проанализировать причины и условия его возникновения и развития. Позволяет четче определить вес свойственных ему функций — основные направления его деятельности, точнее установить место и роль в жизни общества и политической системы.

Среди теоретиков государства никогда не было раньше и в настоящее время нет не только единства, но даже общности взглядов в отношении процесса происхождения государства. При рассмот­рении данного вопроса никто, как правило, не подвергает сомнению такие, например, общеизвестные исторические факты, что первыми государственно-правовыми системами в Древней Греции, Египте, Риме и других странах были рабовладельческие государство и право. Никто не оспаривает того факта, что на территории нынешней России, Польши, Германии и ряда других стран никогда не было рабства. Ис­торически первыми здесь возникали не рабовладельческие, а феодаль­ные государство.

Не оспариваются и многие другие исторические факты, каса­ющиеся происхождения государства. Однако этого нельзя ска­зать обо всех тех случаях, когда речь идет о причинах, условиях, природе и характере происхождения государства. Над единством или общностью мнений здесь преобладает разнобой.

В мире всегда существовало и существует множество различных теорий, объясняющих процесс возникновения и развития государства. Это вполне естественно и понятно, ибо каждая из них отражает или различные взгляды и суждения различных групп, слоев, наций и других социальных общностей на данный процесс. Или — взгляды и суждения одной и той же социальной общности на разные аспекты данного процесса возникновения и развития государства.

За время существования науки были созданы десятки самых различных теорий и доктрин, высказаны сотни, если не тысячи, самых различных предположений. Вместе с тем споры о природе государства продолжаются и по сей день.

Проблемы правового государства всегда волновали передовых лю­дей, прогрессивных мыслителей древности, средневековья и современ­ности. Вопросы типа — Что такое правовое государство? Когда появилась его идея и как она развивалась? Каковы его основные признаки и черты? Каковы цель и назначение правового государства? — практически всегда находились в поле зрения философов, юристов, историков независимо от их взглядов и суждений, а также от того, как квалифицировалось и как называлось это государство — государством ли закона, справедливости, государством всеобщего благоденствия или же государством законности.

Разумеется, смысл и содержание идеи правового государства у одних мыслителей, политических и общественных деятелей зачастую расходилась со смыслом и содержанием его у других мыслителей и государственных деятелей. Если у одних, например, идея такого госу­дарства ассоциировалась, в конечном счете, с частной собственностью, богатством определенных классов и слоев, с использованием в различных формах чужого труда, то у других все выглядело как раз наоборот.

При частной собственности, заявлял, например, еще в XVI веке известный гуманист, лорд-канцлер английской монархии и автор пер­вого «коммунистического» произведения — «Утопия» Томас Мор, не­возможно говорить ни о справедливости, ни о благополучии всего обще­ства, ни о «наилучшем устройстве государства». «При неоднократном и внимательном созерцании ныне процветающих государств, — вешал автор устами своего героя Рафаила Гитлодея, — я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как неким заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах». Они измышляют и изобретают, продолжал автор, всякие способы и хитрости прежде всего для того, чтобы удержать без страха потери то, что «стяжали разными мошенническими хитростями», а затем для того, чтобы откупить себе за возможно дешевую плату «рабо­ту и труд всех бедняков и эксплуатировать их как вьючный скот». Раз богачи постановили от имени государства, делал вывод автор из своих наблюдений и размышлений, «значит также и от имени бедных, соблю­дать эти ухищрения, они становятся уже законами».

Подобные взгляды и суждения многократно встречаются и развива­ются я в последующие столетия. Впрочем, как и противоположные им по своему характеру подходы. Однако не в них сейчас дело, а в простой констатации того непреложного факта, что независимо от взглядов и суждений о правовом государстве (или как бы оно ни называлось), существование последнего неизменно ассоциировалось с торжеством гуманизма, закона и законности, добра и справедливости. Разумеется, понимаемыми и защищаемыми, прежде всего с позиций интересов власть имущих, а затем уже остальных слоев и классов общества.

Вопросы правового государства широко обсуждаются и в наше вре­мя. Основная причина такого внимания к правовому государству за­ключается не только в гуманизме самой идеи его возникновения, но и в поисках путей ее наиболее адекватного оформления и эффективного осуществления.

Зачатки теории правового государства в виде идей гуманизма, широкого или ограниченного притязания господствующего класса принципам демократизма, установления и сохранения свободы, господ­ства права и закона прослеживаются еще в рассуждениях передовых для своего времени людей, мыслителей-философов, историков, писателей и юристов Древней Греции, Рима, Индии, Китая и других стран Древ­него мира.

Так, еще в знаменитых диалогах под названием «Государство», «Политик», «Законы» и других древнегреческого философа-идеалиста Платона проводилась мысль о том, что там, где «закон не имеет силы и находится под чьей-либо властью», неизбежна «близкая гибель государ­ства». «Соответственно, там, где законы установлены в интересах не­скольких человек, речь идет не о государственном устройстве, а только о внутренних распрях». [18]

Тирания, неизбежно приходящая, по мнению Платона, на смену демократии, опьяненной «свободой в неразбавленном виде, когда чрез­мерная свобода оборачивается чрезмерным рабством, есть наихудший вид государственного устройства, где царят беззаконие, произвол и насилие. Только там, заключал Платон, «где закон — владыка над правителями, а они — его рабы, я усматриваю спасение государства и все блага, какие только могут даровать государствам боги». [18]

Аналогичные идеи, заложившие основу теории правового государ­ства, развивались также в работах ученика и критика Платона, «величайшего мыслителя древности», как назвал его Маркс, Аристотеля. Именно ему, стоявшему на позициях защитника права индивида, частной собственности как проявления в каждом человеке «естественной любви» к самому себе и развивавшего в противополож­ность Платону взгляд на государство как на продукт естественного развития, как на высшую форму человеческого общения, охватываю­щую собой все другие его формы (в виде семьи, селения и др.), принадлежат крылатые слова о том, что «Платон мне друг, но больший друг — истина».

Выражая свое отношение к государственной власти, праву и зако­ну, Аристотель постоянно проводил мысль о том, что «не может быть делом закона властвование не только по праву, но и вопреки праву; стремление же к насильственному подчинению, конечно, противо­речит идее права». Там, где отсутствует «власть закона», делал вывод Аристотель, там нет места и (какой-либо) форме государственного строя. Закон должен властвовать над всем». [2]

Весьма важным в плане формирования идей, заложивших первые камни и составивших впоследствии (в видоизмененном, приспособлен­ном к изменившейся действительности виде) основу теории правового государства, явился сформулированный Цицероном правовой принцип, согласно которому «под действие закона должны подпадать все, а не только некоторые, избранные граждане». Важным оказалось выработанное им положение, в соответствии, с которым любому закону должно быть свойственно стремление хотя бы «кое в чем убеждать, а не ко всему принуждать силой и угрозами»; выдвигавшиеся им призывы к человеколюбию, «законосообразности», к борьбе за свободу и спра­ведливость, за гуманистическое отношение государственных органов к свободным гражданам и даже рабам.

Гуманистические мотивы, идеи духовной свободы всех людей не­зависимо от их занятий и положения в обществе особенно громко и требовательно звучали в многочисленных трактатах Сенеки. Среди них выделялись трактаты «О счастливой жизни», «О милосердии», «О спо­койствии души», «Нравственные письма к Луцилию», трагедии «Ме­дея», «Агамемнон», «Эдип» н другие. Весьма показательны его выступ­ления в защиту «говорящих орудий» — рабов. [27]

Подобные человеколюбивые, гуманистические мотивы, транс­формировавшиеся немедленно или по истечении определенного вре­мени в соответствующие государственно-правовые взгляды и доктрины, в соответствии, с которыми в обществе и государстве должны торжествовать не зло, насилие и произвол, а право и закон, развивались не только в Древней Греции и Риме, но и в Древней Индии и Китае. Наряду с наивными материалистическими представлениями о мире, уметавшимися в формулах типа «сознание рождается из вещей и умирает тоже в вещах» или «жизнь — это корень смерти, а смерть — корень жизни», в Китае, например, еще в глубокой древности филосо­фами и юристами применительно к господствовавшему в стране рабов­ладельческому строю проводилась мысль о том, чти «в государстве дол­жен царить порядок», основанный на законе. Утверждалось, что госу­дарь, если он хочет до конца жизни не подвергаться опасности, должен быть справедливым, а «управление страной должно соответствовать спокойствию», быть спокойным. Нельзя силой насаждать порядок в стране, ибо «страна управляется справедливостью». [7]

Однако, несмотря на такие своеобразные суждения и умозаклю­чения, все же древняя гуманистическая мысль, государственно-право­вые взгляды и идеи передовых, прогрессивных мыслителей того времени, несомненно, стали первоосновой, предтечей всего последующего процесса развития гуманистических взглядов и идей, составивших впоследствии фундамент теории правового государства.

Разумеется, до полного завершения процесса создания данной кон­цепции правового государства было еще очень далеко. Предстояло пройти огромный интеллектуальный путь, измерявшийся даже не столетиями, а тысячелетиями. Но тем не менее начало, причем весьма обнадеживающее, было положено. Важно было теперь не сбиться с этого  пути.

Очень много было сделано для развития теории правового государ­ства мыслителями последующих особенно ХVIII-ХХ веков. Ряд поло­жений теории правового государства развивался, в частности, усилиями таких носителей передовой общественно-политической мысли, боровшихся против произвола и беззакония, как Локк, Монтескье, Радищев, Герцен и многие другие. Обращаясь к этому периоду борьбы за политические и правовые идеалы, великий русский писатель-сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин вспоминала рассуждениях одного из своих героев: «В конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов я просто-напросто ощущал, что подо мною горит земля. Я нежил в то время, а реал и трепетал при звуках: «гласность», «устность», «свобода слова», «вольный труд», «независимость суда» и т.д., которыми был полон тогдашний воздух. В завершение всего, я был мировым посредником».  [11]

Философские основы теории правового государства создавались и развивались великим немецким философом Иммануилом Кантом, мно­гократно указывавшим на необходимость для государства опираться на право, строго согласовывать свои действия с правом, постоянно ориентироваться на право. Государство, по Канту, выступает в качестве объединения множества людей, подчиненных правовым законам, где действует принцип, согласно которому законодатель не может решить относительно народа того, чего народ не может решить относительно самого себя. Если же государство уклоняется отданного принципа, от соблюдения прав и свобод и не обеспечивает охрану законов, то оно рискует потерять уважение и доверие своих граждан, побуждает их к занятию по отношению к себе позиции отчужденности. [10]

Большое значение для совершенствования теории правового госу­дарства имеют работы отечественных авторов. Большое внимание в них уделяется не только основным чертам и признакам правового госу­дарства, но и наиболее важным условиям их формирования.

Справедливости ради следует заметить, что отечественными авто­рами концепция правового государства в том виде, как она сложилась и прокламировалась на современном Западе, зачастую рассматривалась лишь в критическом плане. Это было правильно и вполне оправданно, когда имелись в виду лишь ее сущность, социальное содержание и назначение в каждый конкретный исторический период и применительно к каждому конкретному господствующему слою иди классу. Ведь не секрет, например, что в отношении к любому современ­ному западному государству и властям предержащим данная кон­цепция призвана идеализировать их, показать их «связанность» дейст­вующим правом, представить любое западное государство в виде неко­его выразителя и защитника интересов всех без исключения слоев  общества, верного стража «всеобщей справедливости, законности и правопорядка», коим оно, как показывает жизнь, далеко не всегда является.

Однако в однозначном критическом подходе к теории правового  государства имелись и значительные натяжки. Издержки такого видения заключаются прежде всего в том, что при оценке данной кон­цепции не учитывался факт создания и применения ее не иначе как в виде политического и идеологического средства противопоставления и борьбы с абсолютистскими и иными им подобными режимами, единоличной властью и произволом монарха, чрезмерным вмешатель­ством государства в различные сферы жизни общества и деятельности негосударственных объединений. Упускались из поля зрения и некото­рые общечеловеческие ценности, сформировавшиеся в процессе тыся­челетнего развития гуманистической мысли и нашедшие свое извест­ное, хотя и сугубо формальное отражение в рассматриваемой теории. Речь идет, в частности, о принципах и идеях, касающихся прав и свобод граждан, о приоритете и «торжестве законам в условиях демократичес­кого государственного и общественного строя, о примате прав, о социальной справедливости и незыблемости законности и правопоряд­ка в условиях правового государства.» [14]

Речь идет также об идеях суверенности народа как источника власти, гарантированности его прав и свобод, подчинение государства обществу и др. Говоря об этом, следует вспомнить слова К.Маркса: «Сво­бода состоит в том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган, этому обществу всецело подчиненный; да и в наше время большая или меньшая свобода государственных форм опре­деляется тем, в какой мере они ограничивают «свободу государства». [13]

Всячески поддерживая и развивая идею правового государства, мы, однако, не должны идеализировать, а тем более копировать ут­вердившуюся на ранних стадиях развития человеческого общества и на современном Западе модель правового государства. Не следует забы­вать, в частности, о том, что когда мы говорим о разных вариантах или моделях правового государства, провозглашаемых в конституциях Ис­пании, ФРГ, Франции иди любой другой капиталистической страны, то имеем в виду, естественно, не некое абстрактное в социальном отно­шении правовое государство, а буржуазное правовое государство. Ана­логично, когда говорим о «связанности» этого государства правом, то имеем в виду связанность его не каким-то другим, а именно буржуаз­ным правом.

Государство и право при этом выступают не как некие безликие в социально-классовом отношении явления, а как вполне определенные, выражающие прежде всего волю и интересы господствующих кругов в условиях капитализма явления, ибо, как известно, внеклассовых, над­классовых или классово-нейтральных, «чистых» в социальном отно­шении государственно-правовых явлений, институтов и учреждений нет и быть не может. Нельзя в связи с этим не согласиться с В.И. Лениным по поводу его слов о «чистой» демократии, которые целиком и полностью относятся также к «чистым» в социальном плане государственно-правовым явлениям, институтам и учреждениям. Он писал, что «если не издеваться над здравым смыслом и над историей, то ясно, что нельзя говорить о «чистой демократии», пока существуют разные классы, а можно говорить только о «классовой демократии». И далее: «Чистая демократия» есть лживая фраза либерала, одурачиваю­щего рабочих. История знает буржуазную демократию, которая идет на смену феодализму, и пролетарскую демократию, которая идет на смену буржуазной». [9]

Разумеется, в условиях плюрализма мнений и идеологий можно по-разному воспринимать идеи правового государства, так же как и их интерпретацию. Однако одно остается бесспорным. Теория правового государства в целом, равно как и ее основные положения, всегда отра­жала общечеловеческие ценности и интересы. Что же касается их интерпретации и применения на практике, то в них неизменно на пер­вый план выступали интересы, взгляды и суждения власть имущих.

Характеризуя правовое государство, следует иметь в виду, что, несмотря на специфические особенности данного института, оно всегда оставалось и остается государством.

Что это означает? Во-первых, то, что оно не отождествляется и не растворяется в обществе или в системе других общеполитических организаций. А во-вторых, что оно помимо своих собственных специфических признаков и черт обладает, как и любое иное государ­ство, своими обще родовыми признаками и чертами.

По сравнению, например, с негосударственными организациями оно, как и любое другое государство, обладает публичной властью. Выступает как официальный представитель не только правящих, но и всех остальных слоев общества.

Правовое государство как особое звено политической системы общества располагает специальным аппаратом управления и принуж­дения. Последний в данном случае выступает в виде совокупности раз­нообразных органов и организаций, связанных друг с другом едиными принципами образования и функционирования и объективно необ­ходимых для выполнения стоящих перед государством целей и задач.

1.2. Политико-правовое учение марксизма

Марксизм возник в 40-х гг. прошлого столетия. Карл Маркс (1818—1883) и Фридрих Энгельс (1820—1895) пытались выяснить условия и указать пути реального освобождения трудящихся от какой бы то ни было эксплуатации, от всяких форм социального угнетения, бесправия, неравенства. Они поставили перед собой задачу наметить контуры строя, который сможет преодолеть отчуждение труженика от собственности и власти, наиболее разумно организует общественную жизнь, обеспечит свободное гармоничное развитие личности.

Увлеченные прежде всего и главным образом этой проблема­тикой, К. Маркс и Ф. Энгельс, естественно, обратились к широ­кому кругу прямо связанных с нею вопросов государства, права, законодательства, политики. Плодом такого обращения и яви­лась марксистская историко-материалистическая концепция государства и права.

Специфика марксистского подхода к изучению государства и права — анализ явлений политической и правовой жизни в первую очередь как органических составных частей (моментов) классовой общественно-исторической формации, отказ от усмотрения в политико-юридических институтах феноменов религиозного; психологического, этнического и тому подобного порядка. Упомянутый подход зиждется на идее зависимости государства и права прежде всего и главным образом от уровня общественного разделения труда, классовой структуры и соот­ношения классовых сил в обществе.

Генезис учения Маркса и Энгельса о государстве и праве был подготовлен и стимулирован совокупностью экономических и общественно-политических событий западноевропейской исто­рии первой половины XIX в. Свои итоговые суждения относи­тельно состояния современного им западноевропейского общес­тва создатели марксизма изложили в «Манифесте Коммунисти­ческой партии» — программе Союза коммунистов.

К каким выводам пришли они? Капитализм, победивший в этом обществе, достиг, по их мнению, пика, предела своего развития и более не может справиться с теми могущественными средствами производства и обмена, которые вызрели в лоне буржуазных отношений. Последние стали явно мешать приращению производительных сил, превратились в тормоз социаль­ного прогресса. Буржуазия выковала не только оружие, несущее ей смерть (гигантские производительные силы, вышедшие из-под ее контроля), но также породила людей, которые направят это оружие против нее, — современных рабочих, пролетариев. Сама она более не способна оставаться господствующим клас­сом. Капитализм как тип социальной организации окончательно исчерпал себя. Классовая борьба пролетариев против буржуа­зии приближается к развязке. Пролетарская революция у порога: "Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма».[13] Рабочий класс в грядущей революции должен уничтожить частную собственность и разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало ее. Ближайшая практическая цель пролетариев, консолидирующихся в самостоятельный класс, — ниспровержение господства буржуазии, завоеваний политической власти.

Такой суммарной оценки буржуазного строя, состояния западноевропейского общества середины и второй половины XIX в. Маркс и Энгельс в принципе держались на протяжении всего своего дальнейшего творчества. Разумеется, в эту оценку с время от времени вносились определенные коррективы, дополнения и т. п. Однако два момента оставались а ней неколебимыми. Во-первых, убеждение, что наконец-то создана превосходящая все остальные учения действительная наука об обществе и  получено истинное знание капитализма как такового в его  главных чертах, капитализма в целом как общественно-экономической формации. Во-вторых, мысль о том, что капитализм, наличествовавший тогда в передовых буржуазных странах, в  основном готов для социалистической революции и стоит почти накануне ее совершения.    

Всегда надо иметь в виду, что форма, содержание и смысл марксистских государственно-правовых воззрений постигаются по-настоящему только при том условии, что эти воззрения исследуются в контексте предшествующего и современного им политико-юридического знания, в процессе постоянного и тща­тельного сопоставления с таким знанием.

Суть историко-материалистического подхода к государству и праву состоит в понимании этих образований в качестве над­строечных по отношению к экономической структуре общества. Уподобление государства и права надстройке — исследователь­ский прием, призванный доказать наличие того факта, что данные явления коренятся а «материальных жизненных отно­шениях», опираются на «реальный базис» и в своем бытие зависят от него. [13]

«Реальный базис», производственные отношения не только лежат в основании политической и юридической надстройки, но и образуют ее условие, определяют ее саму; «Способ производ­ства материальной жизни обусловливает социальный, полити­ческий и духовный процессы жизни вообще». К государству и праву от экономической структуры идет и линия причинно-следственной зависимости. Конечную причину и решающую движущую силу всех важных исторических событий марксизм находит в экономическом развитии общества. По словам Энгель­са, «конечных причин всех общественных изменений и полити­ческих переворотов надо искать в изменениях способа произ­водства и обмена».

Наряду с отмеченными отношениями детерминации полити­ко-юридические институты связывают с экономической струк­турой и зависимость соответствия. «Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов — словом, определен­ное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй, который является лишь официальным выражением граждан­ского общества» [13]. Объясняя архитектонику и развитие всякой общественной формации исключительно производственными отношениями, Маркс и Энгельс постоянно прослеживают соответствующие этим производственным отношениям над­стройки. Указанное соответствие носит форму своеобразного повторения в надстройке некоторой суммы признаков, компози­ции, ритмов движения, присущих базису и «транслируемых» им «наверх». Сходство, параллелизм, обнаруживаемые между ба­зисом и надстройкой, не стирают, понятно, специфики каждого из этих явлений, не ведут к утрате ими собственного социаль­ного качества.

Марксизмом утверждается, что «реальный базис» (экономи­ка) всегда остается первичным и определяющим моментом для политической и юридической надстройки. Это — всеобщий за­кон. Конкретные его воплощения от эпохи к эпохе меняются. Например, детерминация буржуазной государственности капи­талистической экономикой не является по своим формам, мето­дам, социально-психологическим рычагам и прочим факторам копией детерминации государств античного мира производ­ственными отношениями того времени. Даже в границах одной общественно-экономической формации решающее воздействие производственных отношений на государственный строй осу­ществляется на ее начальных этапах по-другому, нежели тогда, когда она клонится к закату. Дело тут в историческом «перепаде» состояний самой экономики, вследствие чего один и тот же экономический базис обнаруживает в своем проявлении, в своем влиянии бесконечные вариации и градации.

Не обладая монополией влияния на надстройку, «царство экономических отношений» к тому же оказывает на нее реша­ющее воздействие, по общему правилу, косвенно и лишь «в конечном счете». Его определяющая роль реализуется через массу причинно-следственных связей с другими сторонами общественной жизни (социальными закономерностями, взаимоотношениями классов, историческим опытом и традициями культуры, внешнеполитическими условиями и т. д.).

Идея детерминации надстроечных учреждений экономичес­ким базисом неразрывно связана с идеей относительной самос­тоятельности и постоянной активности надстройки (государства и права в особенности). Обе эти идеи естественно дополняют друг друга; их единство образует теоретическую модель соотно­шения политико-юридических систем и социально-экономичес­кой структуры классового общества.

Сущность такого состояния, как относительная самостоятель­ность, выявляет Марксова формула: «внутренняя зависимость и внешняя самостоятельность». «Внешняя самостоятельность» имеет несколько граней. Она обнаруживается в движении над­строечных институтов согласно законам, лишь им одним свой­ственным, в обратном воздействии этих институтов на базис способом, только им одним присущим. Ее характеризуют про­хождение каждой частью надстройки своих специфических фазисов развития.

Относительная самостоятельность учреждений надстройки вырастает из общественного разделения труда и связанных с ним процессов постепенной дифференциации и обособления разнородных социальных функций. Вокруг указанных функций концентрируются автономизирующиеся области общественной жизни (в частности, государство и право). Эти сферы отличают­ся по содержанию, типическим признакам, занимаемому в обществе месту, поскольку различна природа лежащих в их основе социальных функций. [35]

Марксистский взгляд на классовый характер государства и права произведен от историко-материалистического понимания природы социальных классов и их взаимодействия. Благодаря этому пониманию делается очевиднее укорененность государст­ва и права в «материальных жизненных отношениях», нагляд­нее проступает объективная общественная потребность в них на некоторых этапах истории, яснее становятся закономерности происходящих в них изменений и т. д.

Классовая общественно-экономическая формация, согласно марксизму, непременно передает политической и юридической надстройке качество классовости, в котором заключено два ряда свойств. Один ряд — абстрактные, общие моменты, характери­зующие всякое государство и всякое права к таким моментам марксизм относит: обусловленность факта существования поли­тической и юридической надстройки наличием социальных классов, определяемость формы государства и права процесса­ми взаимодействия классов, зависимость направлений и мето­дов деятельности аппарата государства, способов реализации права от соотношения классовых сил и т. д. Второй — свойства, порождаемые конкретно-исторической спецификой определен­ной классовой формации. В числе этих свойств: тип связи законодательной, исполнительной и судебной властей (если таковые как-то разграничены), принципы построения, комплек­тования и функционирования аппарата государства, порядок нормотворчества, средства обеспечения соблюдения официаль­ных предписаний и т. п.

Одновременно с выработкой понимания классовости полити­ческой и юридической надстройки как сложного социального качества Маркс и Энгельс ввели различение организационно-институциональных аспектов надстройки и направленности ее практического действия. Вводя различение подобного плана, Маркс и Энгельс исходили из того, что множество институтов государства и права благодаря своим структурным и обще функциональным характеристикам может служить не одному толь­ко, а нескольким разным классам общества, может быть проводником политики различных классов.

В условиях разделения общества на противоположные клас­сы жизнедеятельность политической и юридической надстрой­ки, взятой во всех ее измерениях, пронизывает и определяет интерес господствующего класса. Данный интерес присутствует как в выполнении этой надстройкой сугубо принудительных акций, прямо обусловленных наличием классовых антагониз­мов, так и в выполнении ею «общих дел, вытекающих из природы всякого общества».

Марксизм рассматривает обе упомянутые роли государства и права в их неразрывном единстве, т. е. в таком их состоянии, в каком они находятся в практической, эмпирической жизни. Лишь во взаимообусловленности одной роли другой можно точно распознать всю истину каждой из них. Заведование общими делами общества и выполнение функций механизма, используемого господствующим классом для подавления своих классовых противников,— вовсе не параллельно совершающи­еся процессы: у них есть множество точек соприкосновения и пересечения. [32]

«Специфические функции», возникающие из противополож­ности между государственной машиной и народом, претворяют­ся в жизнь и через управление общими делами, через обще социальную деятельность эксплуататорского государства. Не бы­вает в классовом обществе классово безразличного функционирования государственности, законодательства, не бывает клас­сово нейтральных ролей государства. Этой мыслью проникнуты все произведения Маркса и Энгельса, так или иначе обращенные к социально-политической и политико-юридической проблематике.

В марксизме классовая борьба выступает одной из важней­ших закономерностей бытия общества, расколотого на антаго­нистические классы. Ничто сколько-нибудь существенное в социальной жизни такого общества (тем более линия поведения господствующего класса, природа государства и права и т. п.) не может быть объяснено и. понято вне контекста классовой борьбы. [28]

В значительной мере из-за нее аппарат государства оказыва­ется учреждением, легитимно осуществляющим целенаправ­ленное насилие в обществе. Выделение и акцентирование в природе государства его принуждающего начала закономерно для марксизма. Изображение государства в качестве органа институционализированного насилия «подсказывается» Марксу и Энгельсу их представлением об историк цивилизованного общества как процессе, в основном «сотканном» из антагонизмов, стимулируемом борьбой противоположностей, наполнен­ном стихией всяческих битв (внешних и внутренних) и проч.     

В «Манифесте Коммунистической партии» подчеркнуто, что добившийся своего политического господства пролетариат осуществит (наряду с другими мерами) деспотическое вмешательство в право собственности и в буржуазные производственные отношения, сосредоточит все орудия производства в руках  государства, централизует транспорт и кредит, введет одинаковую обязательность труда для всех и создаст промышленные армии (милитаризация труда рисовалась тогда авторами «Ма­нифеста» одним из способов его организации). Пролетариат «в качестве господствующего класса силой упраздняет старые производственные отношения». Да тех пор пока все производст­во не сосредоточится в руках «ассоциации индивидов», публичная власть сохраняет свой политический характер. «Политическая власть в собственном смысле слова — это организованное насилие одного класса для подавления другого». [13]

«Насилие, — отмечает Маркс, — является пови­вальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция». Полити­ческого аспекта насилия, продуцируемого государством, касает­ся Энгельс. Он пишет: «..государство есть лишь преходящее учреждение, которым приходится пользоваться в борьбе, в революции, чтобы насильственно подавить своих противников.... пока пролетариат еще нуждается а государстве, он нуждается в нем не в интересах свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство как таковое перестает существовать». [9] Это высказывание Энгельса Ленин считает «одним из самых заме­чательных, если не самым замечательным рассуждением в сочинениях Маркса и Энгельса по вопросу о государстве». Из слов Энгельса вытекает, что государство, которое пролетариат использует в целях насильственного подавления противников рабочего класса, не признает свободу для них. Но обеспечивает ли оно (в состоянии ли обеспечить) свободу самому пролетари­ату? Ведь давно и хорошо известно непреложное правило: всякий раз, когда под вопрос ставится та или другая свобода (не говоря уже об изъятии из сферы свободы, насильственном подавлении определенной социальной группы), ставится под вопрос и свобода вообще. И об этом писал не кто иной, как Маркс.

  Помимо карательно-репрессивной функции государства Маркс и Энгельс выявили и иные социальные свойства, иные (напря­мую не связанные с насилием) способы жизнедеятельности. Однако в идеологии революционного социалистического движе­ния почти вся совокупность воззрений Маркса и Энгельса на природу государства была сведена к формуле: «государство — организация для систематического насилия одного класса над другим (одной части населения над другой)».

Помимо социально-классовых и собственно внутри научных причин, побуждавших Маркса и Энгельса заниматься вопросом о будущем государства и права, имелся еще один момент — идеологический, требовавший пристального внимания к данно­му вопросу. Существенным компонентом идейно-политической жизни 40—90-х гг. XIX в. являлись всевозможные проекты устройства власти в свободном от эксплуататорских порядков мире, выдвинутые теоретика ми утопического социализма, анар­хизма и т. п. По этим проектам общественное мнение судило о намерениях коммунистов; в немалой степени через них опреде­лялось отношение к коммунистическому движению. Такое по­ложение вещей придавало Марксу и Энгельсу дополнительный импульс обрисовать вероятное состояние публичной власти в условиях предвозвещенной ими коммунистической формации.

Маркс и Энгельс показали, что публичная власть есть функ­ция управления обществом. Она реализует сознательно осущес­твляемое централизованное согласование индивидуальных по­ведений и придает всей этой бесконечной массе действий ориентацию, целесообразную для данной социальной системы. Специфические орудия и способы публичного властвования меняются от эпохи к эпохе, будучи детерминированы различны­ми комплексами господствующих производственных отноше­ний, разными типами социокультуры и т. д. Непреходящей ос­тается потребность любого общества в публичной власти. Свое понимание судеб власти при коммунизме Маркс и Энгельс развивают, отправляясь от этих позиций.

В «Манифесте Коммунистической партия» указывается: «Когда в ходе развития исчезнут классовые различия и все производ­ство сосредоточится в руках ассоциации индивидов, тогда пуб­личная власть потеряет свой политический характер». [13] Трудно выразительнее и однозначнее изложить мысль о «продолже­нии» публичной власти в том обществе, где будут преодолены «классовые различия и все производство сосредоточится в руках ассоциации индивидов». Маркс и Энгельс не ограничива­ются здесь формулированием только этой мысли. Они предска­зывают неизбежность изменения характера публичной власти в будущем обществе (утраты ею черт политической власти), Описываются также условия и время, при которых закономерно произойдет окончательное сбрасывание с публичной власти ее политических покровов.

Перемены, которые предстоят публичной власти, Маркс пря­мо ставит в зависимость от развития коммунистической форма­ции в целом. В исторической эпохе, которую откроет акт ниспровержения классового господства буржуазии, Маркс раз­личает три периода; 1) переход от капитализма к первой ступени коммунистического общества — социализму; 2) первую (низшую) фазу коммунистического общества; 3) высшую фазу коммунизма. В политическом плане переход от капитализма к социализму специфичен тем, что государство данного периода должно быть орудием диктатуры пролетариата, его социальной власти и решать задачи, обусловливаемые продолжающейся классовой борьбой, сопротивлением свергнутых классов, искоренением частной собственности, строительством социалисти­ческого общества. [19]

Продолжая такой ход Марксовых мыслей, Энгельс формули­рует принципиальную позицию Маркса и свою по вопросу о происхождении и отмирании государства: «Итак, государство существует не извечно. Выли общества, которые обходились без него, которые понятия не имели о государстве и государственной власти. На определенной ступени экономического развития, которая необходимо была связана с расколок общества на классы, государство стало в силу этого раскола необходимостью. Мы приближаемся теперь быстрыми шагами к такой ступени развития производства, на которой существование этих классов не только перестало быть необходимостью, но становится пря­мой помехой производству. Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором». [13] Сегодня эти выводы и прогнозы далеко не во всем и далеко не всем кажутся реалистичными.

Коммунизм, полагали Маркс и Энгельс, явит собой высокоор­ганизованный, гармоничный и планомерно развивающийся «союз свободных людей». Как никакой другой строй до него, он будет нуждаться в едином и научно обоснованном руководстве важ­нейшими аспектами общественной жизни. Орудием такого руко­водства, средством упорядочения и оптимизации данной соци­альной структуры выступит публичная власть, которая получит должное предметно-материальное и организационно-техничес­кое воплощение в системе соответствующих учреждений, свя­зей и процедур.

Правда, остается неясным, как конкретно удастся, по Марксу и Энгельсу, избежать пришествия «казарменного коммунизма», если пролетарии уничтожат мир частной собственности, если в ходе коммунистической революции те, кому в ней нечего терять, кроме своих цепей, насильственно ниспровергнут весь сущес­твующий общественный строй. Ведь создатели «научного соци­ализма» не предусмотрели конституирования в пост буржуазном обществе правового государства, отвергли принцип разде­ления властей; они ничего не говорили о необходимости сохра­нения политического и идеологического плюрализма, обещали в будущем преодоление «узкого горизонта буржуазного права» (а широкие горизонты какого-либо другого права не обозначили).

История — самый беспристрастный и мудрый Учитель — очень строго проэкзаменовала марксистское учение о государ­стве и праве на предмет его соответствия реальностям эпохи. По итогам этого нелицеприятного экзамена сегодня происходит существенная переоценка ценности и актуальности данного учения. Но как бы ни видоизменялись подходы к тем или иным взглядам Маркса и Энгельса на политику, государство, право, закон, как бы ни варьировались их оценки, одно остается несомненным: эти взгляды навсегда вошли в историю всемирной политико-юридической мысли, составляют ее солидный пласт. Они сыграли и играют значительную социальную роль. Без всестороннего постижения марксизма невозможно представить истинной картины политической и духовной жизни мира XIX и XX вв. [9]

1.3. Социологическая теория государства. Л. Гумплович

Основные труды Людвига Гумпловича (1838—1909) по вопросам государства: «Раса и государство. Исследование о законе фор­мирования государства», «Общее государственное право». Свое мировоззрение Гумплович называет реалистическим. В его рамках и с позиций социологии он рассматривает проблемы, связанные с происхождением, сущностью, организацией и ро­лью государства.

Борьба за существование является, по Гумпловичу, главным фактором социальной жизни. Государство полностью находится в сфере действия данного фактора. Эта борьба — вечный спутник человечества и главный стимулятор общественного развития. Практически она выливается в борьбу между различ­ными человеческими группами. Каждая из них стремится под­чинить себе другую группу и установить над ней господства Очевиден высший закон истории: «Сильнейшие побеждают слабейших, сильные немедленно объединяются, чтобы в единении превзойти третьего, тоже сильного, и так далее». Изобразив подобным образом высший закон истории, Гумплович утвер­ждает: «Если мы четко осознаем этот простой закон; то кажу­щаяся неразрешимой загадка политической истории будет раз­гадана нами». [17]

Истоки постоянной беспощадной борьбы человеческих групп между собой Гумплович объясняет неоднозначно. С одной сто­роны, он указывает в качестве ее причины расовые различия между ними (правда, раса для него не биологический, а прежде всего социокультурный феномен). С другой стороны, он усмат­ривает конечную причину социальных конфликтов в стремле­нии людей к удовлетворению своих материальных потребнос­тей. Этому стремлению Гумплович придает чуть ли не универ­сальное значение: «Всегда и всюду экономические мотивы являются причиной всякого социального движения, обусловли­вают все государственное и социальное развитие». [17] Однако первое объяснение со вторым остаются у него несвязанными.

В самую отдаленную эпоху, полагает Гумплович, конфликты, войны между отдельными родами за овладение тем или иным имуществом завершались уничтожением побежденной группы. Позднее людей из таких групп стали оставлять в живых и превращать в рабов, эксплуатировать. Победители (ими оказы­вались расы с более высокими интеллектуальными способностя­ми и лучшей воинской дисциплиной), чтобы упрочить свое господствующее положение и держать в повиновении повер­женных, должны были предпринимать ряд организационных и иных мер. Их результатом явилось возникновение государства.

Отныне к войнам между расами я государствами прибавилась еще борьба внутри самого государства. То, что некогда было борьбой антропологически различных орд, на стадии цивилиза­ции трансформируется в борьбу социальных групп, классов, сословий, политических партий. Сопоставление (если даже не отождествление) конфликтов первобытных орд с взаимоотно­шениями современных классов и политических партий никак нельзя признать научно корректным. Оно свидетельствует, по меньшей мере, о серьезном недостатке историзма в «реалисти­ческой» трактовке Гумпловичем важнейших социально-поли­тических явлений.

Посчитав, что государство формируется в результате подчи­нения одной человеческой группы (слабейших, побежденных) другой группе (сильнейших, победителей) в качестве средства удержания порядка господства — повиновения, Гумплович выступает категорически против того, чтобы характеризовать государство как орган умиротворения, примирения противоре­чивых интересов. Ему суждено быть органом принуждения, насилия. Согласно Гумпловичу, существование общества без государственного принуждения невозможно.

Поскольку всю деятельность любого государства обусловли­вает в первую очередь потребность охранять и укреплять отношения господства — подчинения, пронизывающие общес­твенное целое сверху донизу, постольку будет верно, полагает Гумплович, квалифицировать государство так: «Естественно выросшая организация господства, призванная поддерживать определенный правовой порядок». Активность государства не ограничивается, по Гумпловичу, одним лишь гарантированием определенного правопорядка. Он чрезвычайно преувеличивает роль государственности. Типично в этом плане следующее его высказывание: "То, чем человек обладает как своим высшим достоянием (кроме данной ему самой природой жизни): свободой и собственностью, семьей и личными правами — всем этим он обязан государству. Однако не только отдельный индивид полу­чает высшие ценности из рук государства. Вся совокупность людей, образующих государство, благодаря нему ведет достойное человеческое существование». [19] Приведенное высказывание — образчик откровенной апологии государства, которое желают выдать за благодетеля, заботливого опекуна индивида и общес­тва. Гумплович на австрийской почве продолжил традицию идейно-теоретического обоснования культа государственности.

Дух этого «государственничества» очень заметно отразился на интерпретации Гумпловичем общих вопросов права. Рас­сматриваемое с внешней стороны, утверждает он, право высту­пает «лишь воплощением предписаний государственной влас­ти». Изнутри оно наполнено нравственностью, которая служит ему неиссякаемым источником. В рождении права решающее слово также принадлежит государству. В догосударственном состоянии не было никакого права. Только будучи кристаллизованной, в государственных законах, нравственность становится правом. Последнее целиком обязано государству, как своим рождением, так и последующим существованием.

«Для государства,— пишет Гумплович, — право и правопоря­док, если на них смотреть с высоты история, суть лишь средства». Не более того. Их физически нет в качестве автоном­ных, отдельных от государства образований. Поэтому Гумпло­вич отрицает наличие «неотчуждаемых прав человека». С его точки зрения, они — иллюзия, плод самообожествления инди­вида, превознесение ценности жизни человека. Бытие государ­ства совершенно несовместимо с «неотчуждаемыми правами человека». Люди должны выбирать: или государство с харак­терной для него властностью, или анархия. Гумплович, однако, явно сузил диапазон политического выбора. Люди XIX и XX столетий имели возможность выбирать не между государствен­ностью и анархией, но между разными конкретными формами государства и типами властвования. Исторический опыт пока­зывает, что здесь не всегда удачными оказывались делавшиеся ими предпочтения.

  1.4. Государствоведческие идеи Г. Спенсера

Герберт Спенсер (1820—1903) принадлежат к числу талан­тливых самоучек, которые не получили в свое время системати­ческого образования и тем не менее сумели приобрести обшир­ные познания в самых различных областях. Спенсер основа­тельно интересовался биологией, психологией, этнографией, историей. За несколько лет до выхода «Происхождения видов» Чарлза Дарвина он самостоятельно сформулировал «закон выживания наиболее приспособленных» в борьбе за существо­вание. В историю обществознания он вошел, как один из основа­телей социологии, которому довелось осуществить дальнейшее совершенствование социологической методологии на новом ма­териале и в новой традиции эмпиризма, столь сильной именно в Англии во второй половине XIX в.

В историю социальной науки прошлого века им вписаны несколько памятных страниц, и связано это с его мастерским истолковани­ем и применением древней метафоры, уподобляющей общество и государство живому организму. Это означало заметный раз­рыв с декартовской и бэконовской традицией рассмотрения общества и государства некими механизмами с причинно-следственными особенностями их организации и деятельности. Эта перемена стала настолько важным этапом в развитии методологии социальных и политических исследований, что влияние ее ощутимо во многих областях современной общей социологии, политологии и государствоведения.

Английский исследователь первым из социологов наиболее полно использовал аналогии и термины из области науки о живых существах (биологии), уподобляя и сопоставляя общес­тво с биологическим организмом, тщательно анализируя черты сходств и различий в принципах их построения (структуры) и развития (эволюции). Результатом такого уподобления и сопос­тавительного анализа стало обнаружение некоторых законо­мерностей и стадиальности органической жизни, — например, переход от простого к сложному (интеграция), от однородного к разнородному (дифференциация) — с последующим перенесе­нием обнаруженных закономерностей в истолкование стадий эволюции и функционирования различных обществ и госу­дарств.

Наблюдаемые в жизни общества процессы роста и усложне­ния их структуры и функций или связанности его отдельных частей (элементов), их дифференциации Спенсер представил как процесс постепенного объединения различных мелких групп в более крупные и сложные, которым он дал название «агрега­ты». Этим названием охватывались такие общественные группы и объединения, как племя, союз племен, города-государства, империи. Было принято во внимание также, что, раз возникнув, эти объединения (агрегаты) испытывают воздействие иных факторов перемен — социально-классовой дифференциации, специализации в виде разделения труда, образования органов политической власти (регулятивная система), а также возни­кновения земледелия; ремесел (система органов «питания»), возникновения специализированной «распределительной сис­темы» (торговли, транспорта и иных средств сообщения). [9]

Исходным положением для оценки общественных структур и остальных частей политических агрегатов у Спенсера стало положение о том, что общество существует для блага всех членов, а не члены его существуют для блага общества. Другими словами, благосостояние общественного агрегата не может счи­таться само по себе целью общественных стремлений без учета благосостояния составляющих его единиц. В этом смысле все усилия и притязания политического агрегата (политического. института, в частности) сами по себе мало что значат, если они не воплощают в себе притязания составляющих данный агрегат единиц. Эта характерная особенность позиции английского мыс­лителя дает основание для отнесения ее к разряду либеральных социально-политических установок.

Объясняя свой подход к рассмотрению структуры и деятель­ности социально-политических агрегатов. Спенсер говорил, что между политическим телом и живым телом не существует никаких других аналогий, кроме тех, которые являются необхо­димым следствием взаимной зависимости между частями, обна­руживаемой одинаково в том и другом. К сказанному следует добавить, что в те времена в европейском политическом словаре не было еще термина «политическое учреждение» и этот структурный элемент политической жизни именовался политическим телом (отсюда же ведет свое происхождение и слово «корпора­ция», употреблявшееся вначале для обозначения некоторых сословий, например горожан, купцов и др.). О достоинствах метода аналогий и его оправданности сам исследователь заме­тил, что «аппараты и функции человеческого тела доставляют нам наиболее знакомые иллюстрации аппаратов вообще». [9]

Обращаясь к истории возникновения государства и полити­ческих институтов, Спенсер утверждал, что первоначальная политическая дифференциация возникает из семейной дифференциации, — когда мужчины становятся властвующим классом по отношению к женщинам. Одновременно происходит диффе­ренциация и в классе мужчин (домашнее рабство), которая приводит к политической дифференциации по мере возраста­ния числа обращенных в рабством зависимых лиц в результате военных захватов и увода в плев. С образованием класса рабов-военнопленных я начинается «политическое разделение (диф­ференциация) между правящими структурами и структурами подвластными, которое продолжает идти через все более высо­кие формы социальной эволюции».

Военизированное общество достигает «полного кооперативно­го действия» (работа всей невоюющей части населения на нужды воюющей, сплочение всего агрегата с подчинением ему жизни, свободы и собственности составляющих его единиц). Это единение и сплочение невозможны без посредничества власти, без особой, иерархизированной системы централизации управ­ления, распространяемой на все сферы общественной деятель­ности. Статус иерархизированной подчиненности — самая при­мечательная черта военного правления: начиная от деспота и кончая рабом, все являются господами стоящих ниже и подчи­ненными тех, кто стоит выше в данной иерархии. При этом регламентация поведения в таком обществе и при таком прав­лении носит не только запрещающий характер, но также и поощряющий. Она не только сдерживает, но и поощряет, не только запрещает, но и предписывает определенное поведение.

Другим, противоположным строем организации и управления Спенсер считает промышленный (индустриальный) тип органи­зации общества. Для него характерны добровольная, а не принудительная кооперация, свобода ремесел и торговли, не­прикосновенность частной собственности и личной свободы, представительный характер политических институтов, децен­трализация власти и обеспечение способов согласований и удовлетворения различных социальных интересов. Всему зада­ет тон промышленная конкуренция («мирная борьба за сущес­твование»), происходящая в обстановке упразднения сословных барьеров, отказа от принципа наследования при замещении государственных должностей. Для правосознания и нравов промышленного общества характерна распространенность чувства личной свободы и инициативы, уважение к праву собственности и личной свободе других, меньшая мера подчиненности автори­тету властей, в том числе религиозным авторитетам, исчезнове­ние раболепия, слепого патриотизма и шовинизма и т. д.

В движении от военного к промышленному типу общества Спенсер видел закономерность общей социально-политической эволюции, что отчасти совпадало по времени с процессом исторического движения от сильно иерархизированного и воен­но-сплоченного феодального строя к обществу, основанному на товарном обмене, разделении труда и высоко ценимых личных Правах и свободах индивидов. Впоследствии, уже в XX столетии, эти построения и характеристики Спенсера были позаимствова­ны и вмонтированы в социальные концепции «индустриального общества» (Р. Арон и др.). Сам Спенсер усматривал контуры концепции «промышленного государства» в политической фило­софии О. Конта. Однако эта концепция оказалась у Конта не вполне завершенной и в целом неадекватной в силу того обстоятельства, что он был сильно «опутан идеями и чувствами, свойственными французской форме общества, что его схема организации промышленного государства предписывает его ус­тройство с деталями, характеризующими военный тип, и крайне не согласными с промышленным типом».

В последнем, третьем томе «Принципов социологии» (1898) Спенсер предложил своеобразный социологический прогноз относительно возможных результатов социалистических преоб­разований современного общества. Признавая тяготы и ущер­бность общественного бытия в условиях капиталистической конкуренции и отдавая должное привлекательности идеи всеоб­щего братства, Спенсер в то же время полагал, что социализм создает еще больше трудностей, чем в состоянии разрешить. Подчинение личных интересов общественным и общественная организация труда потребуют, утверждал он, расширения при­нудительной активности государства, роста бюрократии и ее обширных властных полномочий. Бюрократия затем консолиди­руется, закрепит свою власть и превратится в новую аристок­ратию, которую и вынуждены, будут содержать трудящиеся массы. Вместо отрицания или отмирания государства произой­дет сплочение правящей иерархии, живущей за счет эксплуа­тации трудящихся. Классы не исчезнут, а лишь обновятся. Социализм, если он появится, станет только государственным бюрократическим социализмом и никаким другим. [9]

В социально-политической историографии Спенсер причис­лен к основоположникам и предтечам теории единого индустри­ального общества, а также к течению социал-дарвинизма в социальной философии XIX—XX вв. В области методологии его идеи унаследовали школы структурно-функционального ана­лиза (Т. Парсонс) и культур антропологии.

  1.5. Психологическая теория государства и права Л. И. Петражицкого

В начале века крупным научным событием не только в русской, но и европейской литературе стало опубликование «Теории права и государства в связи с теорией нравственности» Льва Иосифовича Петражицкого (1867—1931). В гносеологичес­ком и методологическом отношении он следовал началам позитивной философии, но при этом проявил большую самостоя­тельность и оригинальность в освещении правовых явлений и самой природы права.                             

Право определяется и исследуется Петражицким как явле­ние нашей индивидуальной психики. Социальный момент, в праве не игнорируется, но воспринимается под углом зрения психологически-правовых переживаний постольку, поскольку социальный элемент в этих переживаниях отражается. Петражицкий признает различия между правом и нравственностью, но главное различие между ними он видит и воспринимает как различие между чисто императивным характером нравствен­ных импульсов (и соответствующих им норм) и императивно-атрибутивным характером права. «Императивность» в данном случае предстает в толковании Петражицкого индивидуально-личностным сознанием долга, обязанности, в то время как «атрибутивность» — это сознание «своего права», выступаю­щее вовне как притязание. Для нравственности важен импера­тив и момент добровольности в исполнении обязанностей, тогда как для права основное сосредоточено в моменте атрибутивности, т. е. в непременном исполнении обязанности и в связанном с этим удовлетворением. Если в нравственном общении психика участников довольно мирно реагирует на неисполнение обязан­ностей, то в правовом общении неисполнение обязанностей (в том числе правовых требований, подтвержденных судебным решением) вызывает гнев, влечет оправданные требования принудительного исполнения.

Решающее значение атрибутивных элементов в праве и  правовом общении в несколько тяжеловесной, но логически согласованной форме получило такое обоснование: «Сообразно атрибутивной природе правовых эмоций импульс в пользу исполнения правового долга имеет характер давления в пользу того, чтобы другой стороне, управомоченному, было доставлено то, что ему причитается; что же касается поведения обязанного, то оно имеет значение не само по себе, а как способ и средство достижения этого результата на стороне управомоченного».

Одним из важных выводов теории стало положение о том, что с точки зрения социальных целеполаганий и достижения твердого порядка роль права в общественной жизни важнее роли нравственности, поскольку пассивная этическая мотивация в этом плане явно уступает активной этической мотивации (созна­нию правомочности); в этом отношении «та и другая ветвь человеческой этики» исполняют не просто различные функции, они различны и а силе мотивации во влиянии на поведение. Правовой психике, сообразно ее природе, свойственно двусто­роннее мотивационное действие — «наряду с пассивною эти­ческою мотивациею (сознание долга) имеет место активная (сознание управомоченности), так что получается соответствен­но координированное индивидуальное и массовое поведение. При этом пассивно-правовая мотивация... оказывает более ре­шительное и неуклонное влияние на поведение».

На стороне правового актива («особенное и заслуживающее похвалы поведение») имеется не только поощрительно санкционирующая мотивация в пользу осуществления права, но также стремление «добиваться причитающегося». Последнее осущес­твляется вне зависимости от усмотрения и воли обязанных — оно сопровождается требованием, домогательством, тенденцией заставлять обязанных подчиняться с помощью разных средств, в том числе насильственных, и, кроме того — «тенденцией злостных, мстительных и вообще репрессивных реакций по адресу нарушителей». Все это оказывает добавочное мотивационное давление. «Вообще, указанные две тенденции, влияющие на поведение обеих сторон в пользу неуклонного осуществления требований права, придают упомянутой выше социальной коор­динации поведения особенно крепкий, правильный и прочный характер».

В итоге действия указанных законов-тенденций правовой психики и ее развития получается прочная скоординированная система вызываемого правом социального поведения, прочный и точно определенный порядок. Недаром в психике публики и юристов имеется прочная ассоциация двух идей — «права» и «порядка», так что вместо слова «право» весьма часто применяют выражение «правопорядок». Для такой ассоциации сущес­твует и «научно-причинное объяснение».

В своем воздействии на социальное поведение особо заметны­ми делаются такие специальные функции права, которые Петражицкий именует «распределительною» и «организационною». Так, в частности, дистрибутивная (распределительная) функ­ция в области народного (и международного) хозяйства может отличаться от функции распределения частей плодородной почвы, средств и орудий производства, предметов потребления, вообще хозяйственных благ между индивидами и группами. Основной тип и главный базис распределения хозяйственных благ, а вместе с тем и основной базис экономической и социаль­ной жизни вообще представляет явление собственности (в частно-хозяйственном укладе, в условиях «капиталистического» социального строя — индивидуальной собственности, в услови­ях первобытного или другого коллективистского строя — кол­лективной).

К числу несомненных заслуг создателя психологической теории права относят обычно решительное и безусловное осво­бождение теории права от узкого юридического догматизма. В этом вопросе Петражицкий создал своеобразное учение о мно­гообразии нормативных фактов и видов положительного права. Отказавшись от сложившихся вариантов догматического истол­кования источников права и стремясь охватить все известные факты из истории права и современного его состояния, Петражицкий насчитал целых 15 видов положительного права, неизвестных, по его оценке, современной науке или же не признаваемых ею.

Петражицкому принадлежит весьма точная и по-своему конструктивная критика юридической ментальности, в которой «власть» и «господство» имеют характер не научно содержа­тельных и фиксированных смысловых терминов, а скорее ха­рактер слов для всевозможного и необременительного употреб­ления в различных областях правосознания без ясно определен­ного смысла. Он писал в своей «Теории права и государства» (1907): «Современное государствоведение ... не знает, в какой сфере находятся и какую природу имеют те реальные феноме­ны, которые соответствуют его теоретическим построениям, и как с помощью научных методов можно достигнуть их реально­го, фактического (наблюдательного, опытного) познания; и, та­ким образом, вместо изучения фактов, получается фантасти­ческое конструирование несуществующих вещей и незнание действительно существующего».  

Сегодня теория Петражицкого воспринимается как предпо­сылка таких новейших течений, как правовой реализм, а также соответствующие ответвления бихевиоризма и феноменологии.

Подобно Петражицкому, реалисты разделяли позитивистс­кую веру в применение научной методики и в этом смысле переориентировали практическое изучение права на более со­временный лад, снабдив исследователей новыми свидетельства­ми несовершенств или недостаточности формально-догматичес­кого анализа там, где речь идет об оценке реального действия правовых требований и предписаний или об эффективности и ценности права в реальной судебной практике и в обиходном правовом общении.

В начале 20-х гг. текущего столетия в Германии, потерпевшей поражение в Первой мировой войне, обремененной множеством экономических и социальных трудностей, политических и иде­ологических конфликтов, возникло национал-социалистическое движение. Оно явилось своеобразным выражением того глубо­кого общественного кризиса, который охватил в ту пору одну из крупнейших стран Европы. Национал-социалистическое дви­жение выступило с собственной программой преодоления труд­ного кризиса и развернуло борьбу за переустройство Германии на принципах национал-социализма.

С 1933 по 1945 г. немецкие национал-социалисты стояли у власти, непосредственно внедряя в государственно-правовую практику, в науку о государстве и праве исповедуемые ими принципы Последние появились, конечно, не на пустом месте. Для них сложились известные социально-исторические предпо­сылки, уже имелся определенный идейный фундамент.

Неодинаковыми виделись экономическая стабильность, авто­ритетное и твердое политическое руководство, гарантии от общественных потрясений в разных группах германского об­щества. Однако у многих стремление к спокойствию, устойчи­вости и порядку трансформировалось в требование создать «сильное государство», избавленное от таких «пороков», как «демократизм», «парламентаризм», «плюрализм» и т. п.

«Мыслительный материал», пошедший на постройку национал-социалистической (немецко-фашистской) идеологии, во­брал в себя самые худшие (с точки зрения общечеловеческих ценностей) продукты в истории немецкой (впрочем, не одной только немецкой) духовной культуры. Никакие средства не были низкими, никакие приемы не были предосудительными для тех, кто добывал и компоновал такой материал. Опираясь на него, национал-социалисты развивали свои представления о политике, господстве, государстве и т. д.

Идейное ядро этих национал-социалистических представле­ний — проект тоталитарной политической власти. Основное его содержание составляют следующие утверждения. Тоталитар­ная политическая власть есть то единственное организационное устройство, которое одно интегрирует всю нацию в сплоченную целостность, наводит в ней порядок и полно представляет все ее  интересы. Данная власть есть институциональная система, которая берет под свой абсолютной и непререкаемый идеологичес­кий, политический (а по возможности и экономический) кон­троль как все общество в целом, так и важнейшие сферы его жизнедеятельности.

В системе тоталитарной политической власти государству отводилось отнюдь не центральное, а куда более скромное место. По убеждению национал-социалистов государство должно быть лишь одним из элементов (но вовсе не главным) германской политической общности. Она имеет тройственное членение. Ее образуют: 1) «движение» (т. е. национал-социалистическая не­мецкая рабочая партия); 2) «государство» (собственно государ­ственный аппарат); 3) «народ» (т. е- немцы, сорганизованные в различные непартийные и негосударственные объединения). [28]

В структуре германской политической общности безоговорочно приоритетной ее частью идеологами фашизма признавалась их партия — Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (немецкая аббревиатура — НСДАП). Они считали ее объединением, собравшим под свои знамена элиту, лучших людей нации, которые в силу свойственных им качеств одни имеют исключительное право руководить страной. Подобными качествами не обязательно являются родовитость или знат­ность, богатство или образованность. К избранным принадлежат те, кто обладает энергией, способностью лучше других понять и воплотить требования «национального духа», кто готов идти на все ради достижения такой цели.

Какие политико-идеологические установки определяли кон­кретные особенности положения национал-социалистической немецкой партии внутри германской политической общности? Во-первых, ориентация на устранение с социальной арены всех политических партий и общественных группировок, кроме са­мой фашистской партии и подчиненных ей организаций, т. е. установка на утверждение в Германии фашистской однопар­тийной политической системы. Во-вторых, курс на превращение фашистской партии в монопольного обладателя публично-влас­тных прерогатив и в институт, осуществляющий монопольное идеологическое господство. В-третьих, линия на установление безраздельного контроля фашистской партии над государством и лишение последнего роли самостоятельного политического фактора. [28]

Диктат нацистской партии над государством предлагалось обеспечить с помощью ряда средств. В особенности упор делался на «унификацию» партии и государства. Точнее говоря, на срастание нацистской партии с государством и на осуществле­ние этой партией полновластного руководства им. Конкретно под «унификацией» понималось проведение комплекса опреде­ленных практических мер. Укажем некоторые из них. Назначе­ние на все мало-мальски заметные государственные посты исключительно членов нацистской партии. Принадлежность к ней — первая и важнейшая привилегия при занятии государ­ственной должности. Сосредоточение на самом верху полити­ческой пирамиды государственной и центральной партийной власти в одних и тех же руках. Узаконение самим государством повсеместного партийного контроля над всеми государственны­ми органами, их кадрами и деятельностью. Передача государ­ственных функций органам нацистской партии. Слияние род­ственных, «однопрофильных» государственных и партийных формирований. Установление государственной платы (подобно жалованью чиновникам) партийным функционерам, которые занимаются собственно партийно-организованной и агитацион­но-разъяснительной работой.

Одновременно подчеркивалась также потребность и в сохра­нении немалого числа внешних, сугубо институциональных различий между партией и государством. Мнение об удержании названных различий базировалось на той посылке, что органи­зационное, формальное несовпадение партии и государства соответствует глубокой исторической традиции (отход от кото­рой принесет больше издержек, чем дивидендов) и является по прагматически-политическим мотивам целесообразным.

Фашистско-партийному государству, по мысли его конструк­торов, подлежало стать (и оно стало!) полной противополож­ностью демократически-правового государства, которое они отвергали как противное природе германской нации установле­ние. Что не устраивало их в этом типе государства? Отсутствие в нем режима личного господства и носителя принципов подлин­ной государственности. Вызывали неприязнь нормальное состояние общества в качестве предпосылки правового государства и легальность, якобы заменившая собой справедливость. Оттал­кивали парламентаризм и многопартийная система, плюрализм политических сил и их влияние на государство, равенство всех перед законом и судом. [28]

Идеалом же рисовалось государство, в котором покончено с демократией, преодолены индивидуализм и раздробленность буржуазного общества. Такое государство должно было сло­житься на расовой основе и структурироваться по сословиям, сотрудничающим во имя высших интересов нации. В нем нет места гражданам, там все — подданные, которые обязаны служить государству и исполнять его приказы. В этом государ­стве торжествует постулат: решения (веления) сверху вниз, ответственность снизу вверх.

Руководство таким государством должно было осуществлять­ся (либо уже осуществлялось) исключительно вождем (фюре­ром) — Гитлером. Постулат о необходимости именно такого политического руководства государством, движением, народом, или «фюрер-принцип», также входит в ядро фашистской иде­ологии.

На вершине всей иерархической пирамиды стоит одна фигура — фюрер, вождь. По фашистским понятиям, фюрер уника­лен, он лучший из лучших: он самый одаренный и доблестный из всех своих современников. В нем воплощаются судьбы народа. В его руках сходятся нити организации иерархического государства и единства жизни нации. Фюрер неприкасаем, стоит выше всякой критики. То, что он говорит, — всегда истинно, ему неведомы ошибки, заблуждения, и он всегда неизменно прав. Вождь фактически обожествлен. «Фюрер-принцип» вы­ступает синонимом безудержного культа вождя.

Фюрер персонифицирует волю народа, точно выражает его расовый дух. Поэтому авторитет его непререкаем, власть без­гранична. Она носит по преимуществу (в плане обоснования) мистический и личностный характер. Вождь — харизматический лидер. Беспрекословное выполнение приказов фюрера или приказов подчиненной ему касты фюреров меньшего калибра и есть осуществление чаяний народа. Между фюрером и народом нет (и быть не может) каких-либо посредников. Вождь и народ едины. Никакие представительные учреждения не в состоянии выражать общенародные интересы. На это способен только фюрер. Посему никто не должен хоть в малейшей степени ограничивать его власть, его служение идее народа.

Субстратом государственности выступает "народ", «народная общность». Нацисты уверяли, будто «народ» для них — осново­полагающая ценность. В государстве он, будучи первичным, изначальным образованием, обретает официальную организа­ционную форму своего бытия. Категория «народ» (и различными производными от этой категории словосочетаниями) перенасы­щены тексты нацистских идеологов. В повышенном внимании к такому феномену, как народ, нет ничего предосудительного, порочного. Но сугубо ущербна, демагогически лжива его национал-социалистическая трактовка.

Зиждется она на нескольких посылках. Во-первых, на махро­во расистском убеждении, что немецкий народ есть общность людей, объединенных главным образом одной кровью. Постоян­ство, неизменность этой крови обеспечивает континуитет и вечность немецкого народа. Сохранение биологической чистоты крови ("арийской», «нордической» и т. п.) составляет едва ли не наивысшую национальную цель. Во-вторых, на признании «за­кона целого», согласно которому «народная общность» как органическое целое не просто большая по своим внешним размерам величина» но и величина бесконечно более важная, чем сами по себе составляющие ее члены; они значимы лишь как неотъемлемые частички этого громадного целого. В-третьих, на представлении о монолитности немецкого народа, притом не только рассово-биологической, но также политической, право­вой, мировоззренческой.

Наряду с «фюрер принципом» категория «народ», подвергну­тая нацистской обработке, предназначалась для искоренения теории и практики демократического правового государства. С ее помощью старались, в частности, опрокинуть один из устоев либерализма: взгляд на свободного независимого индивида как на ценность приоритетную в нормальном государственно-орга­низованном обществе. Нацистское кредо было радикально иным, прямо противоположным: «Ты— ничто, твой народ— все!"

Народ становился неким боготворимым сверх-Я, инстанцией, которая определяет человеческое существование вообще, де­терминирует все деяния людей. Дабы покончить со свободной автономной личностью, растворить гражданина в безликой унифицированной массе «народной общности», пропагандиро­валось то мнение, что отдельно взятый человек принадлежит в первую очередь не самому себе, а своему народу, ибо от него он получает жизнь и место в социальной жизни. Распространяя столь превратное мнение, нацистская пропаганда создавала миф об устранении в «третьем рейхе» дифференциации «наро­дной общности» на гражданское общество и государство, об отсутствии при нацистском строе противостояния личности государству. [28]

Индивид, заключенный в железные тиски «народной общнос­ти», лишен пространства своей автономной жизнедеятельности, гарантированного от произвольного вторжения партии и государ­ства. Такое пространство исчезло, как исчез и свободный граж­данин. Его заменил преданный член «народной общности», совершенно всем ей обязанный и полностью ей подчиненный. Он существует ради нее. Его ничуть не заботит защита и реализа­ция собственных прав и свобод. Он озадачен лишь тем, чтобы содействовать сохранению и преуспеванию народа как целостности. Согласно нацистскому канону истинный немец, «народный товарищ», повязан непреходящей ответственностью перед гер­манской нацией. 

Национал-социализм в Германии (немецкий фашизм) был и, пожалуй, остается наиболее агрессивной формой национал-социалистической идеологии. Но она, как показывает истори­ческий опыт, может существовать и утверждаться также в других ипостасях, может мимикрировать, завлекать людей иными лозунгами и обещаниями. Однако во всех случаях ее распространение и упрочение смертельно опасно для цивилизации. Необходимо ясно представлять себе бесчеловечную суть и проявления фашизма самых различных окрасок, чтобы проти­востоять ему и одерживать над ним верх.

1.7. Теории элит

Во второй половине XIX в. в связи с дальнейшей централиза­цией и бюрократизацией политической жизни наступил период критической переоценки опыта представительного правления и либерально-демократических ценностей. Это нашло свое отра­жение в теории элит Вильфредо Парето (1848—1923) и в концепции политического класса Гаэтано Моска (1858—1941). В начале XX в. элитарный подход к изучению политики был дополнен изучением влияния так называемых заинтересованных групп (А. Бентли) и новым взглядом на упорядочивающую, роль бюрократии в деле осуществления власти в обществе и государстве (М. Вебер). Особую разновидность социально-группового анализа политики составили концепции технократии и технодемократии (Д. Белл, М. Дюверже и др.)

 Первым наброском теории политического класса стала работа 26-летнего итальянского правоведа Г. Моски "Теория правления и парламентское правление» (1884). Более развернутый вариант обоснования этой концепции был представлен затем в его работе «Основы политической науки» (2тома, 1886,1923). Теория элиты была впервые обстоятельно изложена В. Парето в его «Трактате общей социологии" (1916), в котором социологическая тематика сочеталась с исторической, политико-идеологической и соци­ально-философской. Парето был по образованию инженером, но впоследствии глубоко и основательно заинтересовался полит­экономией и социологией.

Оба итальянских мыслителя исходили из весьма близкой идеи о наличии в сфере управляющей деятельности каждого общества двух значительно обособленных групп — правя­щих и управляемых. Самое большое новшество, предложен­ное ими при обсуждении этого вопроса, состояло в утвержде­нии, что в обществе всегда правит «ничтожное меньшинство» в виде «политического класса» (Г. Моска) или «правящей элиты» (В. Парето). [9]

Согласно разъяснениям Моски, «во всех человеческих обществах, достигших известного уровня развития и культуры, политическое руководство в самом широком смысле слова, включа­ющее административное, военное, религиозное и моральное руководство, осуществляется постоянно особым, т, е. организо­ванным, меньшинством». Это меньшинство Моска, по всей види­мости не без влияния Маркса, именовал также господствующим классом, руководящим классом, правящим классом.

Парето в своем обосновании концепции правящей элиты исходил из предположения, что каждое общество можно разде­лить на две страты, или слоя, — высшую страту, в которой обычно находятся правящие, и низшую страту, где находятся управляемые. Он усложняет привычную дихотомию классов (господствующий и подчиненный) и выделяет в высшем слое (элите) две подгруппы — правящую и не правящую элиты, а в низшей страте такое разделение считает неоправданным. Таким образом, фундаментальное различие у Парето выглядит как различие между элитой и массой.

Элита в широком смысле весьма сходна по значению с аристократией (власть лучших) или, в более современной формулировке, с меритократией (власть достойных). Такое понимание исходит из того представления, что узкий слой лучших из лучших всегда обнаруживает себя в каждой обособленной общественной деятельности или в иерархии профессионального престижа. Если мы станем присваивать тому, кто превосходней­шим образом делает свое дело, индекс 10, а самому нерадиво­му 1 и поставим ноль полному не умельцу, то подобное разделе­ние получит свою логику и оправдание. Область индексируемой деятельности может быть связана не только с политикой или бизнесом, но также с просвещением, поэтическим ремеслом и т. д. Ловкому жулику, который обманул многих и еще не по­пал под карающий меч правосудия, тоже следует поставить индекс 8, 9 или 10. Легче всего ставить индексы шахматистам, основываясь на количестве побед и поражений. Однако в делах управления к правящей элите должны быть отнесены те, кто прямо или косвенно заметно влияет на правительственную политику. Остальные образуют не правящую элиту. Понятное дело, что известный шахматист или писатель-властитель дум также входят в элиту.

Особенность  современной  государственно-политической  мысли  отмечена  разнообразием  теорий  и  концепций  государства,  что  обусловлено  историческими  особенностями  развития  тех  или  иных  стран;  разнообразием  методологических  подходов  в  решении  сущности,  социального  предназначения  государства;  существованием  стран  с  различными  уровнями  развития  и  другими  факторами. 

В  отличие  от  концепций  происхождения  государства  до  второй  половины  ХIХ  века,  которые  рассматривали  государство  как  способ  классового  господства  одних  классов,  социальных  групп,  страт  над  общей  массой  людей,  современные  подходы  к  пониманию  государства  в  условиях  формирования  цивилизованного  общества,  нового  государственно-политического  мышления  на  основах  деидеологизации  международных  отношений,  приоритета  общечеловеческих  ценностей,    в  большинстве  своем  видят  в  государстве  механизм  обеспечения  целостности  общества,  решение  общих  проблем  социального  компромисса. 

Современные  концепции  происхождения,  развития,  функционирования  и  существования  государства, бес сомнения, были созданы или трансформированы на основании концепций уже существовавших, либо в уже существующие концепции был привнесен абсолютно новый смысл. Так теория правового государства зародилась еще в колыбели всех наук Древней Греции и вопросы правового государства волновали умы ученых на протяжении всего существования и развития общественных наук, но в ХХ век  в эту теория был заложен кардинально новый смысл, по сравнению с учением о правовом государстве предыдущих поколений, хотя тут необходимо отметить, что это новое трактование было сделано на основании всех предыдущих подходов к пониманию правового государства, это не отрицание, а новое основание, которое в сжатом виде содержит в-себе элементы старого. Зарождаются также кардинально новые подходы в понимании государства, такие как концепция Л.И. Петражицкого. Что обусловлено расширение и усложнение развития общественного сознания.

Человек в своем стремлении познать мир открывает все новые и новые способы его объяснения. Хотя суть данного явления не в множестве результатов, а в тотальности всех этих взглядов на мир, и многогранность нашего мира можно описать только многогранностью теорий, которые несомненно будут едины или тотальны по своей природе, которой является тотальность всего существующего.

Платон.  Сочинения.  М.:  Наука,  1994.  Т.  3.  —  С.25

Платон.  Сочинения.  М.:  Наука,  1994.  Т.  3.  —  С.68

Аристотель.  Соч.  в  4  т.  —  М.,1984.  —  Т  4.  —  С.12

Цицерон. Диалоги. — М., 1966. — С.104

Гончаров  Д.  В.,  Гоптарева.  И.  Б.  Введение  в  политическую  науку.  —  М.  —  Юрист.  —  1996.  —  С. 184

Котляревский  С.  А.  Правовое  государство  и  внешняя  политика.  М.,  1993.  — С.312

Кант  И.  Идея  всеобщей  истории  во  всемирно—гражданском  праве.  —  М.,  1994.  —  Т.1.  —  С. 184

Новгородцев  П.И.  Об  общественном  идеале.  М.:  Пресса,  1991.  — С.284

Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  —  Соч.  —  Т.  23.—  С. 36

История  политических  и  правовых  учений.  Под  ред.  В.С.  Нернесянца.  —  М.:  Издательство  Норма,  2000.  —  С. 268

Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  —  Соч.  —  Т.  23.— С. 39 

Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  —  Соч.  —  Т.  23.—  С. 58

Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  —  Соч.  —  Т.  23.—  С.61

Краснов  Б.  И.  Теория  власти  и  властных  отношений  //  Социально—политический  журнал.  1994.  —  №3—6  С.  80.

Ильин  В.  В.  Власть  //  Вестник  МГУ.  —  Сер.  12.  —  Социально—политические  исследования.  —  1992.  —  №3.  —  С.  12.

Власть  при  переходе  от  тоталитаризма  к  демократии.  //  Свободная  мысль.  –  1993.  —    №8.

Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  —  Соч.  —  Т.  23.—  С.31

История  политических  и  правовых  учений.  Под  ред.  В.С.  Нернесянца.  —  М.:  Издательство  Норма,  2000.  —  С. 539

Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  —  Соч.  —  Т.  23.— С. 68

Подорога.  В.  А.  Власть  и  Познание.  Власть.  Очерки  Современной  Философии  Запада.  М.:Наука.,  1989.  —  С.105

История  политических  и  правовых  учений.  Под  ред.  В.С.  Нернесянца.  —  М.:  Издательство  Норма,  2000.  —  С. 657

Панарин  А.  С.  Политические  системы  современности.  —  Политология.  —  М.  —  1997.  —    С. 97

Панарин  А.  С.  Политические  системы  современности.  —  Политология.  —  М.  —  1997.  —    С. 108

Подорога.  В.  А.  Власть  и  Познание.  Власть.  Очерки  Современной  Философии  Запада.  М.:Наука.,  1989.  — С.207

Панарин  А.  С.  Политические  системы  современности.  —  Политология.  —  М.  —  1997.  —    С. 185

История  политических  и  правовых  учений.  Под  ред.  В.С.  Нернесянца.  —  М.:  Издательство  Норма,  2000.  — С. 703

История  политических  и  правовых  учений.  Под  ред.  В.С.  Нернесянца.  —  М.:  Издательство  Норма,  2000.  — С.705

Власть  при  переходе  от  тоталитаризма  к  демократии.  //  Свободная  мысль.  –  1993.  —    №8.

Власть  при  переходе  от  тоталитаризма  к  демократии.  //  Свободная  мысль.  –  1993.  —    №8.

История  политических  и  правовых  учений.  Под  ред.  В.С.  Нернесянца.  —  М.:  Издательство  Норма,  2000.  — С. 709

1.   Алексеев  С.С.  и  др.  Теория  государства  и  права.  Учебник.  —  М.,  1997.  —  563с

2.   Аристотель.  Соч.  в  4  т.  —  М.,1984.  —  Т  4.  —  423  с.

3.   Арон  Р.  Демократия  и  тоталитаризм.  М.:  Текст,  1993.  —  254  с.

4.   Байтин  М.  И.  Государство  и  политическая  власть.  —  Саратов,  1972.  —  328  с.

5.   Бергер  П.,  Лукман  Т.  Социальное  конструирование  реальности.  —  М.  —  1995.—  374  с.

6.   Гегель  Г.В.  Сочинения.  —  М.,  Л.,  1934.  —  Т.7.  —  С.24.

7.   Гончаров  Д.  В.,  Гоптарева.  И.  Б.  Введение  в  политическую  науку.  —  М.  —  Юрист.  —  1996.  —  С.42—44.

8.   Загальна  теорія  держави  і  права.  Навчальний  посібник  /  А.М.  Колодій,  В.В.  Копейчиков,  С.Л.  Лисенков  та  інш.  —  К.:  1999.  —  К.:  Юрінком  Інтф.  —  2000.  —  320  с.

9.   История  политических  и  правовых  учений.  Под  ред.  В.С.  Нернесянца.  —  М.:  Издательство  Норма,  2000.  —  736  с.

10. Кант  И.  Идея  всеобщей  истории  во  всемирно—гражданском  праве.  —  М.,  1994.  —  Т.1.  —  853  с.

11. Котляревский  С.  А.  Правовое  государство  и  внешняя  политика.  М.,  1993.  —  325  с.

12. Локк  Дж.  Два  трактата  о  правлении.  —  Соч.  в  3  т.  —  М.,  1988.  —  Т.З.  —  319  с.

13. Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  —  Соч.  —  Т.  23.—  761  с.

14. Новгородцев  П.И.  Об  общественном  идеале.  М.:  Пресса,  1991.  —  684  с.

15. Общая  теория  государства  и  права:  Академический  курс.  М.,  1998.  С.382.  —  214  с.

16. Оруэлл  Цж.  "1984"  и  эссе  разных  лет.  М.:  Прогресе,  1989.

17. Панарин  А.  С.  Политические  системы  современности.  —  Политология.  —  М.  —  1997.  —    248  с..

18. Платон.  Сочинения.  М.:  Наука,  1994.  Т.  3.  —  347  с.

19. Подорога.  В.  А.  Власть  и  Познание.  Власть.  Очерки  Современной  Философии  Запада.  итология.  —  М.  —  1997.  —    248  с..

18. Платон.  Сочинения.  М.:  Наука,  1994.  Т.  3.  —  347  с.

19. Подорога.  В.  А.  Власть  и  Познание.  Власть.  Очерки  Современной  Философии  Запада.  М.:Наука.,  1989.  —  381  с.

20. Политология.  Учебное  пособие  для  высших  учебных  заведений  /  Под  ред.  Г.  В.  Полуниной.  —  М.:  Акалис,  —  1996.  —    428  с.

21. Пугачев  В.  П.,  Соловьев  А.  И.  Введение  в  политологию.  —  М.,  1995.  —  С.85

22. Соловьев  В.  С.  Соч.  в  2  т.  —  М,  1990.  —  Т.  1.  —  284  с.

23. Сорокин  П.А.  Человек,  цивилизация,  общество.  Пол  ред.  А.Ю.  Согомонова.  М.,  1992.  —  468  с.

24. Теория  государства  и  права:  Курс  лекций  /  Под  ред.  М.Н.Марченко.  —  М.:  Зерцало,  1997,  с.  487

25. Философия  власти  /  Под  ред.  В.  В.  Ильина.  —  Изд.  МГУ.  —  1993.  —  248  с.

26. Халипов  В.Ф.  Кратология  как  система  наук  о  власти.  —  М.  —1997.  —  284  с.

27. Цицерон. Диалоги. — М., 1966. — 348 c.

28. Власть  при  переходе  от  тоталитаризма  к  демократии.  //  Свободная  мысль.  –  1993.  —    №8.

29. Гаджиев  К.С.  Тоталитаризм  как  феномен  XX  в.  //  Вопросы  философии.  1992.  №  2.  С.  3—25.

30. Дегтярев  А.  А.  Политическая  власть  как  регулятивный  механизм  социального  общения.  Полис:  Политические  исследования  1996  г.  —  №3.  —  С.  119—120.

31. Дмитриев  Ю.  А.  Соотношение  понятий  политическпй  и  государственной  власти  в  условиях  формирования  гражданского  общества  //  Государство  и  право.—1994.—№7.—  С.59.

32. Ильин  В.  В.  Власть  //  Вестник  МГУ.  —  Сер.  12.  —  Социально—политические  исследования.  —  1992.  —  №3.  —  С.  12.

33. Краснов  Б.  И.  Власть  как  общественное  явление  //  Социально—политический  журнал.  —1994.  —  №7-8.  —  С.45.

34. Краснов  Б.  И.  Власть  как  явление  общественной  жизни  //  Социально—политический  журнал.  —  1991.  №11  —  С.35.

35. Краснов  Б.  И.  Теория  власти  и  властных  отношений  //  Социально—политический  журнал.  1994.  —  №3—6  С.  80.

36. Мельников  Ю.  Легигимность  власти  //  Власть.  —  1996.  —  №4.  —  С.  37.

37. Пушкарева  Г.  В.  Власть  как  социальный  инстигут  //  Социально—  политический  журнал.  —  1995.  —  №2  —  С.87.