Реферат: История английского языка по книге Bill Bryson The Mother Tongue

министерство общего и профессионального образования российской федерации

биробиджанский государственный педагогический институт

реферат

по книге «Mother language: english & how it got that way»

Выполнила:

соискатель

специальность

Педагогика

Толстогузова Е.В.

Биробиджан

2000

Реферат по книге Bill Bryson “The Mother Tongue: English & How It Got That Way” («Родная речь: Английский язык – что он собой представляет»).

биробиджанский государственный педагогический институт 1

Название и цель книги 2

Структура книги и метод реферирования 3

Реферативные обзоры глав 4

Международный язык 4

Рассветный час языка 6

Положение языков в современном мире 7

Первое тысячелетие 8

Откуда берутся слова 11

Произношение 15

Виды английского языка 16

Орфография 17

9 – 16 главы книги «Mother Tongue» 19

Название и цель книги

Книга Билла Брисона «Родная речь: Английский язык – что он собой представляет» – научно-популярное издание, цель которого – ознакомить читателя с наиболее существенными аспектами истории и современного бытования английского языка. Автор в доступной форме вводит читателя в круг таких сложных проблем, как межъязыковые барьеры и взаимодействия, возникновение и развитие мировых языков, становление английского языка как языка международного общения, взаимоотношение различных вариантов английского языка и т.п. Название книги воспроизводит распространенное во многих языках выражение «родная речь» – как знак того, что книга обращена в первую очередь к носителям языка и является попыткой расшевелить их языковое самоощущение, придать ему свежесть и историческую осознанность. Сам автор формулирует цель книги как ответ на внешне простой вопрос: почему мы говорим/пишем так, а не иначе (20)? Ответы на этот вопрос в большинстве случаев оказываются совсем не простыми, они в свою очередь запрашивают серьезные исторические экскурсы и лингвистические штудии. К сожалению, далеко не всегда автору удается оставаться на высоте сформулированной им самим задачи, и задачи реферирования в этом случае не могут исключать критических оценок – там, где они напрашиваются.

Структура книги и метод реферирования

Книга состоит из 16 глав, каждая из которых посвящена тому или иному аспекту темы. Просматриваются два сквозных принципа, заставивших автора расположить главы в определенном порядке, – вначале историческом (становление английского от эпохи общечеловеческого языкового «рассвета» до эпохи его преобладания в мире, гл. 2–4), затем в традиционном для лингвистических описаний режиме: произношение, написание, лексика, идиоматика и т.п. (см. гл. 6, 8, 13–15). Завершается книга довольно дискуссионным (как, впрочем, любая футурология) вопросом: будущее английского языка (гл. 16). В соответствии с такой структурой мы выбрали метод реферирования по основным главам, что позволяет дать представление о логике авторских рассуждений. (Некоторые из названий глав переведены в соответствии с содержанием соответствующей главы, так как собственные их названия представляют собой размытую публицистическую метафору – например, «Global Language».) В силу ограничений, накладываемых на объем реферата, обзор последних девяти глав сведен в дайджест.

Мы не ставили своей целью подстрочный перевод каких-либо ключевых мест первоисточника (хотя в отдельных случаях такой пофразовый перевод оказывался необходимым, и эти случаи отдельно оговариваются); основной принцип реферирования, использованный нами, – свободное изложение авторской концепции с акцентом на наиболее любопытных, с нашей точки зрения, моментах. Ссылки на соответствующие места в книге приводятся непосредственно в тексте реферата в скобках с указанием страницы.

Реферативные обзоры глав

Международный язык

В этой главе автор констатирует тот неоспоримый факт, что английский язык в наши дни является общепризнанным языком международного общения. Он используется на 157 национальных авиалиниях (из 168 существующих в мире), на нем говорят и пишут сотни миллионов людей разных национальностей (например, только в Индии на английском выходят до 3 тысяч газет). Это язык современного бизнеса, науки, делопроизводства, информационных технологий. Билл Брисон не пытается углубляться в причины такого положения вещей, – он лишь указывает на фактическую сторону дела. Забавный эпизод: когда в 1977 году компании Франции, Италии, Германии и Швейцарии образовали совместное предприятие (“Iveco”), то языком делопроизводства был выбран английский, причем один из основателей аргументировал это решение следующим образом: «Этот язык поставит всех нас в одинаково невыгодное положение» (12). Даже во Франции, где традиционно не приветствуется общение граждан на каком-либо ином языке, кроме французского, война против вторжения английского была, в сущности, проиграна. Доказательством этому может служить решение, принятое в 1989 году всемирно известным институтом Пастера: публиковать свое знаменитое медицинское обозрение на английском, так как только немногие могли читать его на французском (13).

В силу такого своего положения в мире английский язык стал, по выражению автора, чем-то вроде громадного предприятия (13). «Английский – точно такой же большой бизнес, как экспорт промышленных товаров» (профессор Рандольф Квирк, Оксфорд; там же). Одна из возможных причин распространения английского, – причин, о которых, во всяком случае, часто говорят, – богатство словаря (около 600.000 слов, по данным Оксфордского словаря, не считая специальной технической лексики) и большой процент интернациональных понятий (до 200.000 слов). Автор полагает, что сюда следует присовокупить богатство синонимических рядов, которое позволяет носителям английского различать оттенки значений, якобы недоступные носителям других языков (13). Так, он отмечает, что в русском языке будто бы нет эквивалента английскому have fun (14) – «веселиться», «развлекаться». Несмотря на продемонстрированную в ряде случаев очевидную слабость аргументации (вроде только что указанной), Билл Брисон пытается все же следовать и объективным лингвистическим данным, сплошь и рядом смешивая эти данные с собственными весьма произвольными суждениями. Например, он указывает на отсутствие рода в английском языке как на своего рода удачу («English is mercifully free of gender» – 18), что понятно для нерадивого ученика, но по меньшей степени странно для публициста, претендующего на взвешенность и даже некоторую научность оценок.

Видимо, ощущая этот перекос в оценках и желая отмежеваться от крайне англоцентристских точек зрения, Брисон цитирует удивительное по напыщенности высказывание профессора Роберта Барчфилда («Как источник интеллектуальной силы и занимательности английская проза не знает себе равных в мире») и здесь же замечает: интересно, сделал ли бы уважаемый профессор столь «великодушное» заявление, если бы его угораздило родиться в России, Германии или Китае (18). Вопрос закономерный и, кстати, вполне могущий быть поставленным в отношении самого автора, когда он, к примеру, вопреки простой очевидности утверждает, что к числу пусть «спорных», но все же преимуществ английского относится «относительная простота орфографии и произношения» (сравнения почему-то подобраны из сферы таких экзотических языков, как гаэльский или языки швейцарских кантонов) (16). Вообще, рассыпанные там и сям в этой главе и в других замечания автора об «относительных» преимуществах английского заставляют отнестись к его начальному дипломатичному утверждению – «Не существует способа для измерения качества или эффективности какого-либо из языков» (там же) – как к обычному либеральному словоупотреблению, которое прикрывает столь же обычные, но уже вовсе не либеральные предпочтения.

Завершается первая глава «вечным» (enduring) вопросом: откуда же, в самом деле, берется язык как таковой (20)?

Рассветный час языка

Во второй главе автор обозревает несколько расхожих концепций, связанных с проблемой возникновения языка. В частности, он упоминает теорию врожденных языковых навыков (25–30), теорию протоиндоевропейского языка (24–25) и т.п. Немалую часть этой главы занимает сравнение гипотетического языка неандертальцев и языка homo sapiens (22–23). Для широкого читателя, безусловно, могут быть интересны сведения о сходстве числительных в большинстве современных языков, о сходстве пиджин и креольских языков с детской речью и т.п. Затем дается картина распада некогда единого индоевропейского языка на ряд языковых групп: кельтскую, германскую, греческую, индо-иранскую, славянскую и проч. Далее автор знакомит читателя с классификацией германских и романских языков, уделяя особое внимание истории латыни, пережившей в Средние века ряд метаморфоз (33–34). Падение флективного строя в вульгарной латыни, по мысли Брисона, идентично тем процессам, которые позже произошли в английском языке (34).

Положение языков в современном мире

Брисон открывает главу афоризмом: «У всех языков одна цель – коммуникация, и, однако, они достигают этой цели самыми разными способами» (35). На примере ряда языковых меньшинств (гаэльского и других европейских диалектов) он приходит к выводу, во-первых, о не поддающейся рациональному объяснению судьбе реликтовых языков («Все свидетельствует о том, что обособленные диалекты увядают и расцветают в непредсказуемые сроки» – 44) и, во-вторых, о ясно обозначившейся тенденции к глобализации нескольких языков, в современном мире – прежде всего английского. Политика языковой дискриминации (например, по отношению к уэлльскому диалекту) сменилась в современных условиях политикой культурного патронажа, но перемена отношения не остановила деградацию и умирание целой группы европейских «малых» языков (minority languages). «Мы можем горько сожалеть об упадке этих языков, – пишет автор, – но это не трагедия в точном смысле слова» (45). Чтобы утвердить нас в этой мысли, он указывает на тот факт, что многие виднейшие мастера английской литературы (Джойс, Свифт, Шоу и др.) были ирландцами по происхождению: если бы они писали на своем родном языке, то были бы теперь столь же мало известны, как исландские и норвежские авторы (!).

Создается впечатление, что Брисон и в этой главе не смог удержаться от более или менее проявленных сравнений в пользу английского языка. Так, он утверждает, что так называемые «литературные языки» есть не что иное, как вчерашние диалекты, на которых говорит в лучшем случае половина населения страны (пример Италии, где литературный язык образовался на основе флорентийского и тосканского диалектов и где на нем говорят далеко не все итальянцы). Из примеров явствует, что среди «больших» языков английский находится в наилучшем положении, так как он легко выдерживает конкуренцию со слабыми и почти умершими диалектами (вроде корнуэльского или того же уэлльского). Причем статистика в отношении других языков в ряде случаев представляется тенденциозно подобранной или даже фальсифицированной: Брисон, к примеру, пишет, что в бывшем Советском Союзе, где бытовало до 149 языков, почти половина сельского населения страны говорила на иных, нежели русский, языках, а четверть населения не говорила по-русски вовсе (источник данных, как водится, не указан) (39).

Первое тысячелетие

В четвертой главе автор переходит к истории собственно английского языка, а именно к истории первого тысячелетия его существования и развития: от саксонской колонизации Британских островов (5 в.) до эпохи Шекспира (рубеж 16–17 вв.). Являвшийся на ранней поре своего исторического бытия одним из многочисленных западногерманских диалектов (в северо-западном углу нынешней Европы, область Angeln, до сих пор можно услышать речь, которая, по мнению исследователей, близка первоначальному типу протоанглийского диалекта – 46), английский пережил несколько сильнейших видоизменений, причем самые ранние из них вряд ли объяснимы: «Никто, разумеется. не может объяснить, почему английский стал обособленным языком, столь разительно отличающимся от германских диалектов материковой Европы» (50). Ряд влияний со стороны скандинавов (викинги) и датчан, контролировавших острова в эпоху раннего Средневековья, обусловил целый ряд лексических и грамматических особенностей английского. Так, местоимения they, them, their являются скандинавскими по происхождению (53).

Особое внимание Брисон уделяет эпохе норманнского вторжения (1066 г.), так как именно она спровоцировала самое решительное видоизменение языка (речь идет прежде всего о языке благородных сословий) практически во всех сферах. «В ближайшие 300 лет, – замечает автор, – ни один из английских королей не говорил по-английски» (54). Интересно, что норманны не были носителями парижского диалекта французского языка: вполне утратив свой собственный (германский), они говорили на разнообразных сельских наречиях, которые были весьма далеки от литературного французского (там же). Ситуация сословного двуязычия продолжалась вплоть до 1399 года, до вступления на престол Генрих IV, чьим родным языком был английский. Такое долгое влияние обусловило заимствование целого массива французских по происхождению слов (около 10 тысяч, по сведениям автора), причем почти все эти слова имели отношение к сфере государства и права, а также аристократического досуга, что понятно, так как социальная практика их носителей осуществлялась именно в этих областях. До конца 14 столетия французский оставался официальным языком парламента, еще дольше – языком судопроизводства (57). Справедливости ради нужно сказать, что французы не понимали тот французский, на котором говорили в Лондоне (Чосер в «Кентерберийских рассказах» ехидно замечает, что некая дама-пилигрим говорила на французском, который был непонятен жителям Парижа, равно как ей был неизвестен язык парижан): состоятельные англичане посылали своих детей во Францию учить подлинный французский.

Англия в конце концов вернулась к своему языку (психологически и практически этот процесс завершается к рубежу 15–16 вв.), но это, разумеется, уже не был Old English донорманнских времен: старый язык был уже вполне непонятен, скажем, тому же Чосеру, как он непонятен для современных носителей языка. Среди других лексико-этимологических групп англосаксонская группа ныне включает в себя не более 4,5 тысяч слов, что составляет около 1% общего лексического запаса (58). Волны лингвистических влияний практически смыли оригинальную основу языка…

В сельской местности в 14–16 веках дела с языком обстояли едва ли лучше: на относительно небольшой территории невероятно размножились диалекты, что крайне затрудняло взаимопонимание. Брисон рассказывает анекдот той поры о моряке, который по-английски спрашивал на постоялых дворах яичницу, но не был понят: содержатели дворов, по их собственному признанию, «coude speke no frenshe» (59). В то же время в собственно английском происходили важнейшие для его будущей судьбы перемены: именно во времена Чосера язык практически утратил категорию рода (точнее, формальные показатели рода) и падежные окончания. В эту эпоху начинается становление литературного английского, которое продлилось до века Елизаветы включительно. Одним из величайших признаков и двигателей литературной кодификации стало творчество Шекспира.

«Никто ни в каком из наречий не был таким величайшим игроком в сфере языка» – пишет Брисон о Шекспире (64). Он отчеканил более 2000 слов и бесчисленное число выражений, ставших идиомами: vanish into thin air, play fast and loose, to be or not to be, to be cruel to be kind и т.д. В монологах его персонажей метафоры буквально теснятся, выпирая из текста: «to take arms against a sea of troubles» («Гамлет»). Правда, мы не можем сейчас судить, какова была оригинальная орфография Шекспира, так как уже его первые издатели (фолио 1623 года), предположительно, внесли многочисленные изменения в тексты драматурга. Со времен Шекспира в английском произошло много изменений, например, усложнились глагольные формы: оттенки длительности и оттенки временной последовательности были незнакомы аскетичному языку шекспировской эпохи. Но это, как справедливо замечает автор, «вряд ли затруднило бы его», столкнись Шекспир с современным английским (66): столь революционные, принципиальные перемены были произведены им в языке. Образно говоря, был изготовлен крепчайший каркас, который держит язык до сих пор.

Все это не означает, что язык Шекспира возобладал в Англии 17 века окончательно. Он стал общеупотребимым языком Англии и нижней Шотландии, но еще только начинал проникать в области Уэльса, верхней Шотландии и островов, а также Ирландии. Процесс распространения литературного языка растянулся на несколько веков: еще в 20 веке на пост премьер-министра был избран человек, родным языком которого был уэлльский (Ллойд Джордж). Не следует забывать и о том, что языком школы и университета вплоть до 18 века была латынь, что также сдерживало процесс. Ньютон писал и издавал свои «Начала» на латыни. Историк Гиббон и вовсе предпочитал французский. «Употребление английского при обучении было откровенным экспериментом» (там же). Ученый Ричард Малкастер в конце 16 века меланхолично заметил: «Английский язык незначителен, он имеет распространение только на нашем острове и более нигде» (там же). Последняя фраза дает повод автору для торжествующего вмешательства: «Он не знал, что менее, чем через поколение, английский станет языком Нового Света, откуда он начнет свое беспримерное восхождение к роли самого передового из мировых языков» (там же).

Откуда берутся слова

Эта часть книги посвящена некоторым странностям английского языка, которые при определенном взгляде на вещи могут обернуться достоинствами. Избыточность синонимических рядов (так оценивает ситуацию с синонимами в английском автор книги) сочетается с тенденцией «наполнять отдельное слово бесчисленными значениями» (69). Брисон приводит слова fine, sound, round и другие, чьи значения, в самом деле, весьма многочисленны (в Оксфордском словаре словарная статья на слово round занимает 7 с половиной страниц и состоит из 15000 слов – 70). Подобная полисемия, по мысли автора, может доходить до абсурда, когда одно и то же слово начинает выражать противоположные значения. Так, слово sanction означает как разрешение, так и запрещение (там же). (В этом случае, добавим мы от себя, речь все же должна идти не о достоинствах или недостатках английского языка, а о курьезах, связанных с историческим бытованием интернациональной лексики, так как sanction произведено от латинского sanctio, что в римском праве означало «закон» и одновременно «оговорка к закону». То, что в быту европейцев 20 века это слово начнет выражать смыслы разрешения и запрещения, – разумеется, связанные с первоисточником, но жестко им не мотивированные, – римляне, конечно, предусмотреть не могли.)

Опираясь на иронические слова Ясперсена о том, что слова в большинстве случаев образуются либо путем добавления, либо как итог вычитания, либо вследствие конструирования, либо в результате отсутствия каких бы то ни было воздействий, – Брисон рассматривает каждый из этих случаев отдельно, добавляя для разнообразия некоторые свои пункты сверх ясперсеновских.

Слова, образованные в результате ошибки. Классический пример – типографская ошибка вроде той, которая была допущена в одном из изданий солидного Merriam-Webster Dictionary (изд. 1934 г.): в качестве синонима к слову density читателями было воспринято никогда не существовавшее в английском слово dord – результат испорченного чтения “D or d” (то есть «пишется с заглавной или со строчной D») (71). Брисон уверяет, что в английском существует (и используется!) около 350 слов, появившихся таким образом.

Заимствованные слова. Такие слова – «одно из славных достоинств английского, его добрая воля заимствовать чужое, как если бы у последнего был статус беженца» (73). После этого следует порядочный список заимствованных слов: shampoo (Индия), potato (Гаити), ketchup (Китай), boondocks (язык тагалогов), slogan (язык кельтов) и т.д. Автор отмечает забавную особенность: прилагательное не образуется от соответствующего (как правило, исконного для языка) существительного, а берется из чужого словаря. Так «fingers are not fingerish, they are digital; eyes are not eyeish, they are ocular» (75). «Английский уникален своей тенденцией сочетать брачными узами туземное существительное и заимствованное определение» (там же). (Видимо, полагая, что далеко зашел с утверждением, пусть и апологетическим, несамостоятельности или неорганичности своего языка, Брисон спешит сделать ряд оговорок: мол, в армянском языке только 23% слов составляют базу исконной лексики, а в албанском и того меньше – 8%; там же.) Еще одно наблюдение, которое, на наш взгляд, не лишено подтекста: «… хотя английский является германским языком и немцы составляют одну из базовых этнических групп в Америке, из немецкого в английский было заимствовано меньше, чем из какого-либо иного языка. <…> Мы заимствовали намного больше слов из других европейских языков и, возможно, столько же (как из немецкого – Е.Т.) из некоторых малораспространенных языков вроде Inuit. Ни у кого нет правдоподобного объяснения, почему это так, а не иначе» (там же). Объяснения нет, но подтекст кажется слишком прозрачным: мы не находимся ни под чьим влиянием и заимствуем не от слабости, а от сознания силы…

Придуманные слова (75–77). Слово dog, по мнению Брисона, не имеет корней ни в английском, ни в каком-либо ином языке (в английском первоначально существовало обычное для германских языков слово hund). Откуда оно взялось? Возможны разные предположения, в том числе и версия изобретенного слова. Многие из подобных слов так искусно англизированы (anglicized), что носители языка воспринимают их как исконные. Слово bankrupt (банкрот) кажется английским не только по форме, но и по духу, между тем оно было сконструировано из итальянского выражения banca rotta (то есть «сломанная скамья»). В роли конструкторов довольно часто выступают профессиональные литераторы. О Шекспире и его выдающихся достижениях в этой области речь уже шла. Другие примеры: clumsy (Бен Джонсон), exact (Томас Мор), environment (Томас Карлейль), superman (Бернард Шоу). И т.д. Это примеры удачных попыток, хотя были и неудачные: неологизм (coinage) Диккенса vocular не прижился, как и многие другие. Механизм приятия или неприятия языком таких слов в самом деле загадочен.

Слова, возникшие сами по себе (77–80). «То есть, – поясняет автор, – слово остается прежним, а его значение меняется» (77). Под словом brave первоначально подразумевалась разновидность трусости, о чем свидетельствует, в частности, слово bravado. Еще более красноречивые перемены значений связаны с терминами одежды в американском и британском вариантах английского языка. Британское vest (жилет, нижняя рубашка) в американском английском будет undershirt (79).

Слова, созданные путем прибавления или вычитания частей (80–83). В английском используются более сотни общеупотребимых префиксов и суффиксов, как то: –able, -ness, -ment, -pre, -dis и т.п. Здесь все кажется понятным и логичным, кроме одного: почему образование новых слов путем прибавления (или вычитания) формантов не происходит сразу, автоматически, а задерживается иногда на столетия? Так, в английском веками бытовало слово political, а вот слово apolitical, казалось бы, естественно вытекающее как антоним из старой основы и образованное при помощи также весьма старого суффикса, – появляется только в 1952 году (82). Можно было бы усмотреть в этом причину социального и ментального порядка, но ведь аполитизм не вчера появился и не в 1952-м году…

Завершая эту подглавку и в целом главу, автор вновь возвращается к намекам на какую-то особую избранность английского языка. «Все индоевропейские языки способны к образованию сложных слов, – пишет он. – Возможно, кто-то скажет, что немецкий и голландский даже слишком способны к этому. Но в английском это происходит как-то более искусно…» (83). Аргументы? Оказывается, в английском части сложного слова состыковываются утонченно, без нагромождения конфликтующих звуков на стыках (что является, по личным, видимо, наблюдениям Брисона, «мучением» для других германских языков), да к тому же еще могут весьма остроумно меняться местами: houseboat/boathouse etc. (там же). «В других языках отсутствует эта легкость» (!) (там же). Других аргументов популяризатор не приводит.

Произношение

В начале главы автор задается вопросом: какой гласный звук наиболее характерен для английского языка? Отвергая целый ряд тривиальных предположений, он утверждает что это звук [ǝ] – бесцветный и неполногласный, но зато встречающийся почти везде (84). Впрочем, это не мешает английскому содержать большое количество разнообразных звуков, в том числе таких экстравагантных (для носителей иной фонетики), как «th». Далее следует упоминание классического по частоте употребления и многообразно мифологизированного языкового факта: «Не существует никакой определенности в сфере английского произношения, кроме одной: в этой сфере в самом деле все неопределенно. Ни один язык в мире не имеет такого количества слов, пишущихся одинаково, но произносимых вполне по-разному» (84–85).

После этого следует утверждение (непонятно как связанное с предыдущими логически), что звуковое богатство английского несравнимо с набором звуков в других языках («все с этим согласны» – 86). Далее Брисон знакомит нас с некоторыми различиями в произношении, характерными для британского и американского вариантов английского языка (британское «сглатывающее» – clipped – произношение и американское «более четкое» – 88–89). Среди интересных для нашего читателя сведений – факт «неожиданно возникшей» в 18 веке среди высших слоев британского общества (собственно, южной Англии) тенденции произносить «а» как широкое «а» (например, bath как ba:θ). По мнению автора, эта мода разделила не только британское и американское произношение, но и проложило черту между различными стилями самого британского произношения (98). «Эти перемены были столь важными и имели столь далеко идущие последствия, что результатом стали не столько различия в произношении, сколько диалектные особенности» (там же).

Виды английского языка

«Если вы назовете длинный цилиндрический сэндвич «герой», «подводная лодка», «торпеда», «гарибальди», «несчастный парень» или еще каким-нибудь именем из по меньшей мере полудюжины имен – в зависимости от выбранного варианта это будет свидетельствовать о том, откуда вы родом» (99). В самом деле, диалектные и иные местные (idiolect) различия в английском подчас настолько существенны, что могут затруднять понимание в среде самих носителей языка. Парадоксально, но факт: на территории Англии диалектных различий гораздо больше, чем, скажем, на несравнимо большей (и в этническом отношении намного более пестрой) территории США. Автор цитирует Симеона Поттера: «Не будет никакого преувеличения, если сказать, что в северной Англии на расстоянии между Трентом и Твидом (около 100 миль – примерно 160 км.) существует гораздо больше очевидных различий в произношении, чем во всей северной Америке» (99–100). Затем Брисон все же углубляется именно в американские разновидности акцента. Он утверждает (вслед за диалектологом Нельсоном Фрэнсисом), что по произношению четырех слов – bomb, balm, cot, caught – можно достаточно уверенно судить о региональной принадлежности любого американца (102). Основные ссылки в этой области – на очень солидное издание DARE (Dictionary of American Regional English, начал составляться в 1963 году).

Но самый курьезный, по мнению автора, пример резких диалектных особенностей – маленький архипелаг Тристан да Кунха, находящийся в Атлантическом океане ровно на полпути между Африкой и Южной Америкой. Жители этих островов по виду напоминают португальцев (которые и населяли первоначально эти острова), но их язык – по преимуществу английский, который претерпел резкие видоизменения из-за долгой изоляции от остального мира. Он изобилует грамматическими нонсенсами. Например, жители вместо «How are you?» говорят «How you is?», а вместо stream говорят watrem. И т.п. (115–116) Существует предположение, что многие из этих особенностей вызваны безграмотностью: имя Donald здесь пишут как Dondall, что, возможно, является следствием стародавней орфографической ошибки.

Орфография

Главу об орфографии Брисон начинает с исторического экскурса: как и откуда европейцами был усвоен нынешний вид письма. Семитические корни европейских алфавитов (оригинальное письмо индоевропейцев было пиктографическим) очевидны, равно как очевидна пиктографическая основа, скажем, китайского алфавита. Казалось бы, нет повода для оценок. Но Брисон пишет: «Чтобы по-настоящему оценить удивительную красоту этой (фонетической – Е.Т.) системы письма, достаточно почувствовать проблемы, с которыми сталкиваются (в тексте книги резче: that bedevil – Е.Т.) китайский и японский языки» (117). Справедливости ради автор указывает и на ряд преимуществ идеографического письма (китайского типа): это прежде всего преемственность текстовой традиции и универсальность обозначений в многодиалектной среде (118–119).

В английском, естественно, нет китайских проблем с орфографией, но есть свои, и они в основном связаны с различными нормами правописания, действующими одновременно и подчас взаимоисключающими. Брисон приводит обескураживающий пример со словом … misspelled, которое может писаться mispelled (и автор специально тестирует англоязычного читателя на реакцию на это слово), и это является, конечно, ошибкой, но настолько распространенной, что она таковой англопишущими почти не воспринимается.

Многочисленные влияния, наложившиеся на латинскую основу английской орфографии, – руническое, норманнское и другие, – сделали ее «несколько беспорядочной» (a trifle erratic) (124). Неустойчивость орфографических норм в отдельные периоды была поразительной: в словаре 1604 года на титульной странице слово words было напечатано в двух разных вариантах. (Что, в целом, не представляет собой чего-то сверхобычного для позднего средневековья и начала Нового времени: например, в России этого исторического периода орфографические нормы были также весьма свободными.) Обнаружено более восьмидесяти (!) разных написаний имени Shakespeare (125).

Брисон отмечает тенденцию к большей орфографической регулярности в современном английском, но эта тенденция, на его взгляд, не отменяет «настоятельной нужды в реформе правописания» (132). Правда, эта нужда сталкивается с силой привычки к устаревшим нормам – привычки, которая не дает замечать тот факт, что, например, слово once пишется уже явно нефонетическим (для языка) способом (там же). Но вот и другая сторона дела: строго фонетический принцип в орфографии может породить много других проблем, связанных с текучестью произносительных норм. Так, слово girl должно быть в соответствии с фонетикой переделано в gurl, но это будет американская фонетика, тогда как британская и австралийская потребует gel, а южноафриканская gill… (133)

9 – 16 главы книги «Mother Tongue»

В девятой главе, «Хороший и плохой английский» (134–146), Брисон рассматривает вопрос о литературной норме английского языка. Проблема правильного словоупотребления и правильного грамматического употребления – одна из самых дискуссионных в современной лингвистике. Существует ли необходимость устанавливать языковые нормы, а там, где они установлены, существует ли необходимость их время от времени пересматривать. В отличие, например, от французского, английский кажется намного менее кодифицированным языком. В нем возможны многообразные грамматические варианты, которые, по мнению автора, являются законными и ограничения на которые вызваны, по его мнению, произволом старых грамматиков (в частности, произволом Роберта Лаута, одного из языковых кодификаторов 18 века). Именно произвол последних, как думает Брисон, сделал возможным кодификацию такого логического нонсенса, как «I were», тогда как в предшествующую эпоху совершенно законным и логичным было «I was» (143). Из этого можно заключить, что сам автор склоняется к достаточно широкому либерализму в сфере литературной нормы, причем его итоговая аргументация вновь оставляет впечатление чисто политической (т.е. фантастической в этом случае) апологии. Ср.: «Одно из несомненных достоинств английского – флюид демократизма, который обуславливает подвижность значений скорее под давлением языковой среды, нежели каких-то специальных комиссий» (145). Мы вправе спросить автора: а что, существуют «недемократические» языки, семантика которых поддается регулированию со стороны лингвистических институтов?

В главе 10-й «Порядок – из хаоса» речь идет о словарном запасе английского языка и о наиболее известных лексикографических попытках инвентаризировать этот запас, то есть о словарях. Приведены примеры словарей различного типа, в их числе известный толковый словарь Webster’а. О последнем сказано: «Работа Вебстера одушевлена страстным патриотизмом и верой в то, что американский английский по меньшей мере не хуже британского» (157). В заключение приведена выразительная статистика: одно из последних (1989 год) изданий Webster’s Dictionary содержит 615.000 словарных статей, 2.412.000 цитат поддержки, почти 60 миллионов слов в целом (160). Заключение: «Ни один язык не содержит ничего даже отдаленно приближающегося к этим пределам» (там же).

«Старый Свет, Новый Свет» (161–178). Уже из названия главы видно, что речь в ней идет о сравнении американского и британского вариантов английского языка, о ситуации своеобразного исторического соперничества между ними. «Первым американским поселенцам посчастливилось жить в век, возможно, самых волнующих языковых перемен – во время, когда в язык вошло 12.000 новых слов, а революционные перемены произошли практически в каждой области человеческой деятельности» (161). Новый Свет нуждался в новом языке для того, чтобы выразить свою новизну – так вкратце можно описать положение вещей, при котором американский вариант английского начал свою борьбу за культурную суверенность (говорят, пафос противостояния во время войны за независимость и первое время после нее был столь велик, что отцы-основатели подумывали о переходе на другой национальный язык – 166–167). История самого известного языкового американизма (quintessential Americanism – 164), словечка «OK», являет пример удачного и абсолютно бесшабашного словотворчества, которое местами плохо отличимо от простой неграмотности (см.: 164–166).

По мнению автора, американский вариант оказался более удачливым соперником британского, и для этого было несколько причин. Одна из них вслед историком 18 века Давидом Рэмсеем описывается так: американский английский был в языковом отношении особенно чист и правилен, так как поселенцы, люди из разных углов Британии, оказавшись вместе в новых и рискованных условиях, были вынуждены отбросить диалектные отличия и удержать в речи лишь то, что было общим для них всех (166). Пикантность ситуации заключается в том, что, будучи модернизированным вариантом английского, язык американцев в то же время сохраняет очевидные черты английского «елизаветинского» языка 17 и даже 16 веков, которые для современных британцев являются вполне архаическими, исчезнувшими еще в 18 веке. «Лучший пример – форма gotten, которая большей частью британцев воспринимается как сугубый американизм» (170), но таковым отнюдь не является. Различия касаются также сферы правописания: американцы во многих случаях отделались от французских форм написания вроде honour (они пишут honor, и это стало общепринятым). Расхождение между американским и английским вариантами было намного более существенным еще в начале этого столетия (в начале 20-х годов роман Синклера Льюиса «Баббит» был опубликован в Англии со словарем – 176), но позже благодаря средствам массовой информации, прежде всего телевидению, это расхождение сгладилось. Но и ныне сохраняющиеся отличия служат поводом для недоразумений. Так, Брисон рассказывает реальную историю о некоей даме из Америки, которая, приехав в Англию в первый раз и открыв на стук дверь, обнаружила трех плотных мужчин, отрекомендовавшихся мусорщиками (dustmen); она тут же сообщила им, что она «does her own dusting» («сама привыкла вытирать пыль») (176). В целом существуют около 4 тысяч слов, имеющих различное значение в британском и американском вариантах (177). В заключение автор приводит небольшой словарик таких различий и иронизирует: «если вы знакомы с большей частью этих выражений, то либо вы хорошо знаете страну (Англию – Е.Т.), либо начитались британских детективных повестей» (178).

В главе «Английский как мировой язык» Брисон указывает на очевидный факт широчайшего распространения английского в современном мире, на выгоды и издержки такой распространенности. Молодежные граффити на заборах и стенах современных городов исполняются по большей части на английском, не говоря уже о сфере бизнеса, где почти каждая этикетка или вывеска содержит англоязычную информацию. Сколько же людей в мире говорит по-английски? Вывести это число нельзя простым сложением цифровых данных о населении номинально англоязычных стран. Например, в Америке согласно статистике около 40 миллионов человек не говорят по-английски (180). Есть и другая сторона дела: подчас бывает трудно решить, говорит человек по-английски или на чем-то напоминающем английский, но им по сути не являющемся…

Существуют оптимистические и не очень оптимистические оценки ситуации «английский язык как мировой». Согласно оптимистическим более миллиарда человек на земле говорят и стремятся говорить по-английски (182). Более осторожные наблюдатели указывают на, мягко говоря, преувеличенность того языкового энтузиазма, который native speakers обычно связывают с использованием их языка в мире. По данным «US News & World Report» «даже в Швейцарии, одной из наиболее многоязычных стран, не более 10 % населения в состоянии написать простое письмо на английском» (там же). Тем не менее Брисон констатирует: английский является наиболее изучаемым языком в мире, чье влияние так огромно, что способно воздействовать не только на словарь, но и на лингвистический строй других языков (там же).

Широкое распространение английского в современном мире провоцирует англоцентризм, что в свою очередь является медвежьей услугой для англоязычных. Известны сколь комичные, столь и печальные факты плохого владения иностранными языками со стороны профессиональных переводчиков, обслуживавших американских президентов во время их официальных визитов – настолько плохого, что во время визитов приходилось пользоваться услугами местных переводчиков (ситуация скандальная для дипломатического мира) (194). В американских колледжах в последние десятилетия сокращены до почти непристойного минимума программы обучения иностранным языкам. Один из конгрессменов как-то вполне серьезно сказал лингвисту Дэвиду Эдвардсу (главе Национального Комитета по языкам): «Если английский был хорош для Иисуса Христа, он хорош и для меня» (195). Сами же лингвисты фиксируют анекдотическую ситуацию: миллионы детей школьного возраста в мире более старательно учат английский, чем их сверстники в англоязычных странах (там же). Оксфордский словарь продается в Японии в количестве экземпляров, сравнимом с его продажами в Америке, и на треть больше, чем в самой Англии (там же).

Главы «Имена», «Ругань», «Игра слов», несколько неожиданно появляющиеся посреди эволюции основной авторской темы – мирового приоритета английского, а в английском – американского, языка, – не содержат ничего, что не содержал бы любой популярный справочник. Поэтому мы сразу переходим к заключительной главе: «Будущее английского языка» (239–245). В ней автор в который раз задается вопросом, останется ли в 21 веке английский единым языком или распадется на ряд родственных, но уже в основе различных языков (243). Несмотря на высказываемые (в частности, уже упоминавшимся профессором Burchfield’ом) опасения, Брисон считает, что английский гарантирован от судьбы латинского языка, который сначала эволюционировал в вульгарную латынь раннего средневековья, а затем послужил основой для ряда романских языков. Напротив, если что и грозит английскому, так это излишняя унификация, исчезновение живых диалектных потоков, питающих корни языка (245). С этим трудно не согласиться.

В заключение мы позволим себе вывод относительно отреферированного материала – вывод, который, как нам представляется, не лишен методического и педагогического (в широком смысле слова) смысла. Любовь к родному языку – вещь абсолютно извинительная и даже законная, но, как и любое чувство, она иррациональна в своих истоках. Вторжения этой иррациональности в научно-популярные рассуждения Билла Брисона очень хорошо ощутимы, но мы бы все же не спешили извинять автора в этом. «Любовь не превозносится…» Между языком матери и неодушевленным призраком всемирного языка (образом, напоминающим ходульных космических слонов Сальвадора Дали) есть различие, в которое следовало бы вдуматься. Вместе с тем материал книги свидетельствует, что случай Брисона – еще не самый запущенный.