Реферат: Детская субкультура: содержание, функции, значение в культуре

Абраменкова В. В.

Социогенетический анализ детской субкультуры, имеет большое значение для развития сознания и личности ребенка, — детского сообщества, группы сверстников.

Детская субкультура (от лат. sub — под и cultura — возделывание, воспитание, развитие) — в широком значении — все, что создано человеческим обществом для детей и детьми; в более узком — смысловое пространство ценностей, установок, способов деятельности и форм общения, осуществляемых в детских сообществах в той или иной конкретно-исторической социальной ситуации развития. В общечеловеческой культуре детская субкультура занимает подчиненное место, и вместе с тем она обладает относительной автономией, поскольку в любом обществе дети имеют свой собственный язык, различные формы взаимодействия, свои моральные регуляторы поведения, весьма устойчивые для каждого возрастного уровня и развивающиеся в значительной степени независимо от взрослых.

Понятие детской субкультуры возникло в последние десятилетия в связи с ростом гуманизации и демократизации общественной жизни: Организацией Объединенных Наций в 1959 г. принята "Декларация прав ребенка", 1979 г. объявлен Годом ребенка, в 1989 г. по инициативе Польши была принята Международная Конвенция о правах ребенка — все эти акты послужили поворотом общественного сознания от понимания ребенка как существа, лишь "готовящегося стать личностью", к признанию самоценности детства в развитии общечеловеческой культуры и возможности участия детей в различных сферах общественной жизни.

Возникновение детской субкультуры как целостного историко-культурного феномена обусловлено половозрастной стратификацией общества, уходящей своими корнями в глубокую древность, когда не прошедшие инициацию (особый обряд посвящения во взрослость) члены общины объединялись для осуществления совместных форм жизнедеятельности, тождественной взрослым. С развитием человеческого общества эти формы все более автономизировались, делая переход от прямого подражания трудовым, бытовым и ритуальным действиям взрослых — к игре как особой непродуктивной форме активности, благодаря которой осуществляется управление собственным поведением ребенка, его ориентация в смыслах человеческой деятельности и отношений (Д.Б. Эльконин).

Содержание детской субкультуры.

Это тот мир, который детское сообщество создавало "для себя" на протяжении всего социогенеза, его составляют: традиционные народные игры (хороводы, подвижные игры, военно-спортивные состязания и пр.); детский фольклор (считалки, дразнилки, заклички, сказки, страшилки, загадки); детский правовой кодекс (знаки собственности, взыскание долгов, мены, право старшинства и опекунское право в разновозрастных группах, право на использование грибного/ягодного места); детский юмор (потешки, анекдоты, розыгрыши, поддевки); детская магия и мифотворчество ("колдовство" против везучего, призывание сил природы для исполнения желания, фантастические истории-небылицы); детское философствование (вопросы типа "почему", рассуждения о жизни и смерти и пр.); детское словотворчество (этимология, языковые перевертыши, неологизмы); эстетические представления детей (составление веночков и букетов, рисунки и лепка, "секреты"); наделение прозвищами сверстников и взрослых; религиозные представления (детские молитвы, обряды).

Остановимся на некоторых формах детской субкультуры. Это прежде всего игры, влияние которых в процессе социализации трудно переоценить. Игра как школа произвольного поведения "школа морали в действия" (А.Н. Леонтьев) и своеобразное моделирование социальных отношений является ведущей деятельностью ребенка по совершенствованию и управлению собственный поведением (Эльконин, 1978). Важнейшее значение здесь приобретают групповые игры, носящие особый интерактивный характер, предполагающие строгие правила, смену позиции в игровом процессе, постановку себя на место другого. К ним относятся такие традиционные для России игры, как <Лапта", "Горелки" "Казаки-разбойники", "Жмурки", "Бояре" и многие другие (Детский поэтический фольклор, 1995; Мир детства и.., 1996).

Некоторые исконно детские игры вошли в неотъемлемую часть детской субкультуры, будучи до того элементами карнавальной, игровой или ритуальной культуры взрослых. Такова, к примеру, игра "Жмурки", которая у славян восходит к языческому погребальному обряду (вряд ли случайно поэтому на языке криминальной субкультуры "жмурики" — мертвецы, трупы). Черты собственно игры она обрела сначала в забавах молодежи и лишь в 60-х гг. XIX в. перешла в детскую игровую традицию. Поразителен в этой связи и социогенез известной в России и широко распространенной до недавнего времени детской игры-хоровода, состоявшей в следующем: мальчика сажают и поют:

"Сиди-сиди, Яша,

Под ореховым кустом,

Грызи-грызи, Яша,

Орешки каленые, милому дареные.

Чок-чок, пятачок.

Вставай Яша-дурачок,

Где твоя невеста?

В чем она одета?

Как ее зовут и откуда привезут?"

Мальчик должен с закрытыми глазами выбирать себе "невесту". Как показывает историко-этнографическое исследование, загадочный Яша есть никто иной, как архаичный ящер, а немудреная детская игра является трансформацией древнейшего языческого обряда принесения девушек в жертву дракону-ящеру, зафиксированного, кстати, и в многочисленных сказках (Рыбаков, 1981).

Многие из детских игр вышли из календарных обрядов взрослых, по свидетельству активного "реставратора" народных игр В.М. Григорьева: "Прошедшие через века традиционные игры доносят до нас отголоски старинных обычаев, элементы древних магических обрядов религиозных представлений разных народов" (Григорьев, 1994. – С.35)

Подчеркнем еще раз, что традиционная игра — не просто воспроизведение детским сообществом исторически сложившихся отношений взрослых, а переосмысление им |этих отношений и определения своего самобытного места в мире.

Творческая, пристрастная переработка совокупного опыта предшествующих поколений в игре является условием автономизации мира детства и возникновения широкого круга феноменов детской субкультуры, таких, как различные жанры детского фольклора к ним, в частности, относятся: считалки ("Аты-баты, шли солдаты, аты-баты - на базар…"", "На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты есть такой?..", "Вышел месяц из тумана..." и др.) и другие формы жеребьевки; дразнилки (именные — для мальчиков и девочек типа "Андрей -воробей, не гоняй голубей...", а также дразнилки, высмеивающие детские недостатки и проступки: ябедничество, хвастовство, глупость, плаксивость, жадность, например: "Жадина-говядина, соленый огурец, по полу валяется, никто его не ест" или "Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин!"), благодаря которым детское сообщество осуществляет функцию воспитания своих членов. Дразнилки тренируют эмоциональную устойчивость и самообладание, умение отстаивать себя при наладках сверстников в адекватной форме словесной самозащиты (ответить дразнилкой-отговоркой) (Осорина, 1990).

Жанр считалка является уникальным, не имеющим аналогов во взрослом фольклоре и представляет собой вместе с жеребьевками (типа: "Матки, матки, чьи заплатки — травка или булавка?") своеобразную прелюдию к игре, необходимый ее атрибут и культурно оформленную реализацию параигровых отношений:

"Катилася торба

С великого горба.

В этой торбе –

Хлеб, соль, вода,

Пшеница.

Кто с кем хочет

Делиться?"

Именно благодаря считалке устраняются нежелательные конфликты в детской среде по поводу игры и обогащается репертуар традиционных текстов.

По определению М.В. Осориной, "детский фольклор - одна из форм коллективного творчества детей, реализуемого и закрепляемого в системе устойчивых устных текстов, передающихся непосредственно из поколения в поколение детей и имеющих важное значение в регулировании их игровой к коммуникативной деятельности" (Осорина, 1983. — С. 41). Фольклорная традиция, вобравшая в себя социальный и интеллектуальный опыт многих детских поколений, предоставляет ребенку-дошкольнику или младшему школьнику готовые способы решения жизненных проблем в детском сообществе, а в подростковом возрасте — приобретение психологической независимости от взрослых и отстаивание своей позиции.

Содержание детской субкультуры может меняться в зависимости от возрастных характеристик детей, например, если до 8 — 10 лет в детских сообществах наблюдаются преимущественно стихотворные жанры фольклора и правового быта [Детский поэтический фольклор.., 1997; Мир детства и традиц.., 1996]. В 11 — 13 лет в общении между детьми используются прозаические тексты демонстративного или юмористического содержания (Школьный быт и фольклор.., 1992). А в 14 — 17 лет — это песни, пародии, анекдоты, "черный юмор" как особые средства приобретения социального статуса среди сверстников и удовлетворения потребности подростков в коммуникации, а также в приобретении стиля поведения, моды. Передача всего богатства содержания детской субкультуры происходит непосредственно "из уст в уста" в условиях неформального общения на игровых площадках, в летних лагерях, санаториях, больницах. Лишь к концу периода детства, наряду с устными, появляются письменные тексты — песенники, девичьи альбомы, "гадалки", сборники анекдотов.

Изменение содержания и форм детского фольклора можно проследить на примере страшилки. В российской культуре пестования (няньчания) маленьких детей существуют традиционные малые стихотворно-двигательные формы общения и игривого взаимодействия — "пугалки", типа:

"Идет коза рогатая

За малыми ребятами,

Кто кашку не ест,

Того — забодает!"

При этом взрослый изображает "козу" и делает "страшные" глаза, что сначала несколько настораживает и пугает малыша, а затем вызывает веселый смех, к которому присоединяется взрослый. В два — пять лет пугалки становятся более энергичными и сопровождаются сильным подбрасыванием ребенка на коленях ("Поехали к бабке на хромой лошадке, лошадке, лошадке. По ровной дорожке на одной ножке... По кочкам! По кочкам! И... в яму — бух!"). Взрослый сначала плавно покачивает малыша, а потом подбрасывает, а в конце — раздвигает колени, и малыш как бы падает в "яму", что вызывает сначала страх падения, а затем бурную радость от благополучного "приземления". В более позднем - дошкольном и младшем школьном — возрасте страшилки получают развитие в автономной детской среде и принимают форму быличек ужасного и трагического содержания, типа: "В одном черно-черном лесу стоит черный-черный дом. В этом черном-черном доме есть черная-черная комната. В этой черной-черной комнате есть черный-черный стол. На этом черном-черном столе стоит черный-черный гроб. В этом черном-черном гробу лежит черный-черный мертвец. Ты подходишь к нему, а он... кричит: "Отдай мое сердце!" В них присутствуют нечистая сила, опасные и загадочные явления, мертвецы и пр., и все это является некоторыми аналогами переживания высокой трагедии, страха, но "не до смерти" и психологического-катарсиса. Для ребенка прохождение через испытание страшилкой (как правило, дети ее рассказывают в темной комнате поздно вечером "замогильным" голосом) сродни архаическому обряду инициации и переходу на более высокую возрастную ступень. Это относительно новый жанр детского фольклора, "обнаруженный" лишь 40 — 50 лет назад (Школьный быт и фольклор.., 1992), получил свое достаточно широкое распространение в 70-е и в начале 80-х гг.

В середине 80-х годов появилась в среде подростков еще одна форма страшилки — так называемые "садистские стишки", типа:

"Дети в подвале играли в гестапо.

Зверски замучен слесарь Потапов",

или:

"Девочка Света нашла пистолет,

Больше у Светы родителей нет",

или:

"Мне мама в детстве выколола глазки,

Чтоб я варенье в шкафе не нашел.

Я не хожу в кино и не читаю сказки,

Зато я нюхаю и слышу хорошо!"

Чудовищное сочетание страшного и смешного в этих стишках, кощунственное обращение подростков к запретным темам и нарушение нравственных норм в словесной форме обеспечивает переживание "радостного ужаса", свидетельствуя о дегуманизации общественной жизни и демонизации детского сознания в последние десятилетия. Определенная поэтизация жестокости в подростковой среде, когда "совесть отступает перед блеском остроумия", создает парадоксальную логику "антимира", создаваемого в детской субкультуре сегодня (Плеханова, 1995; Чередникова, 1995; Поэтика "страшного".., 1996).

Развитие данных форм детского фольклора в последние годы, безусловно, свидетельствующих об изменениях детского сознания в сторону его демонизации, требует пристального изучения подобных трансформаций в детской субкультуре.

Одна из важнейших черт детской субкультуры — наличие собственного языка общения между детьми, отличающегося особым синтаксическим и лексическим строем, образностью, зашифрованностью. Д.Б. Элъконин при изучении устной и письменной речи учащихся обнаружил своеобразие не только лексических значений и грамматических форм, но и синтаксиса детского языка, например, при несовпадении грамматического и психологического подлежащего [Эльконин, 1998].

В процессе коммуникации дети придумывают "тайные языки", недоступные пониманию непосвященных, прежде всего взрослых, зачастую это может быть прибавление к слову какой-либо тарабарской приставки или окончания, типа "ус", тогда обычная фраза принимает странное звучание: "Мамаус ушлаус наус работус, приходиус коус мнеус" (мама ушла на работу, приходи ко мне). Более старшие дети пользуются особым сленгом в устном общении и разработанной тайнописью — в письменном. Все эти ухищрения, иногда довольно наивные, необходимы детям для создания покрова романтической таинственности и свидетельствуют о стремлении к автономизации детской субкультуры.

В отличие от взрослого, ребенок свободно экспериментирует с языковым материалом, чувствует скрытую энергию слова, которая осела в нормативном словаре; подобно поэтам, дети снимают с родного языка закостенелые напластования и ищут первозданные его смыслы, делая слово живым и предметным, пластичным и вбирающим все возможные оттенки значения (Абраменкова, 1974; Чуковский, 1981).

Детское словотворчество, подобное: "копатки, красняк, кустыня", сродни народной этимологии — "полуклиника, гульвар, мимо-юбка"; но особенно эти параллели напрашиваются при знакомстве с перевертышами: "Ехала деревня мимо мужика, а из-под собаки лают ворота" — столь любимыми детьми. Перевертыши — особые словесные микроформы, в которых наизнанку выворачивается норма, явление, очевидное становится невероятным, проблематизируются общепринятые представления. Своими корнями эти "лепые нелепицы" (К.Чуковский) уходят в народную смеховую культуру как средство расширения сознания, переосмысления мира, творчества. Игра в перевертыши позволяет ребенку осмыслить относительность самой нормы, но не в целях ее отрицания, а в целях творческого применения к конкретным жизненным ситуациям — всегда уникальным и неповторимым. В своих словотворческих опытах ребенок фиксирует резервный потенциал родного языка, возможности его развития, не ведая об этом, вот почему К.И. Чуковский и Р. Якобсон называли детей гениальными лингвистами.

Еще одна важная черта детской субкультуры — табуирование личных имен в детских сообществах и наделение сверстников прозвищами и кличками. Эта сторона проявления автономизации детской группы, особенно характерная для подростковой и юношеской среды, к сожалению, до сих пор не стала предметом внимания исследователей. Между тем именно прозвища представляют собой своеобразное проявление самого содержания детской субкультуры и богатый материал для уяснения механизмов функционирования детских сообществ в онто- и социогенезе.

Прозвище, в отличие от собственного имени ребенка, всегда эмоционально насыщено, оно несет в себе момент оценки (позитивной/негативной, либо амбивалентной). Однако смысловые акценты могут быть различимы, лишь исходя из внутреннего социокультурного контекста детского сообщества. Если в младшем школьном возрасте прозвище — это, как правило, печать яркой индивидуальности, а отсутствие его обидно, то у подростков оскорбительные прозвища — признак аутсайдера, но в любом случае: иметь прозвище — значит, быть замеченным сверстниками.

Важнейшим элементом детской субкультуры являются религиозные представления и духовная жизнь детей. Духовное нами понимается как такая деятельность сознания, которая направлена на определение личностью критериев добра и зла, формирование мотивов поведения в согласии (или противоречии) с совестью, а также и на поиск смысла жизни и своего места в ней. Совесть — духовная инстанция, выражение нравственного самосознания личности, позволяющего осуществлять контроль и оценку собственных поступков.

Детская духовная жизнь являет собой наиболее глубокую, интимную сторону жизни ребенка, но и наиболее сокрытую часть от внешнего наблюдателя (не только взрослого, но и сверстника). Именно это имел в виду и об этом прекрасно сказал В.В. Зеньковский: "Мы знаем, мы глубоко чувствуем, что там, в глубине детской души, есть много прекрасных струн, знаем, что в душе детской звучат мелодии — видим следы их на детском лице, как бы вдыхаем в себя благоуханье, исходящее от детской души, — но стоим перед всем этим с мучительным чувством закрытой и недоступной нам тайны" (Зеньковский, 1995. — С. 208).

В силу особой мифологичности детского сознания с верой в сверхъестественное, потребностью в обретении высшего средоточия целостного мира, его Творца, и Вседержителя каждый ребенок естественно религиозен. Даже в том случае, если ребенок отлучен от религиозной традиции, как подавляющее большинство детей России постреволюционного периода, потребность в "горней сфере", поиск эмоциональной связи с высшим, живое богообщение свойственно детской душе в полной мере, подобно душе первобытного человека [Тайлор, 1989; Топоров, 1995].

Для российской духовной традиции характерно особое отношение к ребенку как "наследнику Царствия Божия", выразившееся в церковном почитании детей, погибших насильственной смертью, так что можно говорить об особом чине детской святости в русском православии [Абраменкова, 1995; Федотов, 1990]. Это благоговейное почитание детей при внешней строгости и суровости воспитания и юридическом детском бесправии кажется еще более парадоксальным при обращении к материалам о месте ребенка, детства в социальной жизни русского народа.

Уважительное отношение к детской жизни в различных слоях общества было обусловлено, с одной стороны, религиозными представлениями о ребенке как воплощении ангельской чистоты, простоты и целомудрия (в соответствии с евангельским призывом "Будьте как дети"), а с другой — проявлялось в признании за детьми автономного мира детской субкультуры и пространства детских игр (шла ли речь о дворянском особняке или самой бедной крестьянской избе).

Современные наши дети, порой начисто лишенные религиозной традиции, тем не менее зачастую проявляют недюжинное мужество и способность отстаивать свои убеждения. Несколько лет назад на уроке природоведения 8-летний мальчик, вопреки ожиданиям учительницы и одноклассников, рассказал о сотворении мира и о первом человеке Адаме. Учительница выразила свое неудовольствие, а первый силач и хулиган на перемене пригрозил мальчику: "А ну, бросай свои сказки, всем известно, что человек произошел от обезьяны!", на что мальчик ответил: "Может, ты произошел от обезьяны, а меня сотворил Господь!", за что и был доколочен "сторонником" дарвинской теории.

В детских традиционных верованиях, свойственных религиозному фольклорному сознанию, в среде младших школьников бытуют различные "языческие" рассказы о колдовстве, нечистой силе и предметах-вредителях (красное пятно, черная рука и др.) (Мир детства и традиц. .., 1996; Чередникова, 1995). Но в более старшем возрасте присутствуют и христианские-православные представления: рассказы о святых, о чудесном спасении, о посещении "того" света, которые детьми зачастую мыслятся индивидуально и обсуждаются в кругу сверстников для уяснения понятий греха, воздаяния, нравственной ответственности [Тарабукина, 1995/ - С. 78]. Однако в своей массе свои религиозные чувства дети часто скрывают и от сверстников, боясь насмешки, предпочитая обращаться непосредственно к "высшей инстанции", способной услышать и помочь. Вот пример детской молитвы — девочки Наташи 8 лет:

"Господи, сохрани нас! Дай нам здоровья, успехов в жизни. Спаси! Спаси! Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господь наш Иисус Христос, мы любим тебя. И Божья Матерь, сохрани нас и спаси. Не давай никому обижать малышей. Дай всем детям учиться хорошо, на "4" и "5". Дай малышам в садике здоровья. Дай нам, Господи, быть красивыми и долго жить, до 100 лет. Спаси нас. Господи, мы никогда Тебя не забудем. Мы Тебя, Боженька, любим больше всех на свете и ждем Твое Рождество — 7 января" (записано бабушкой девочки в декабре 1995 г.). Подобные детские молитвы присущи как нецерковным, стихийно верующим детям, так и воцерковленным, знающим тексты молитв и Священное писание, но испытывающим потребность в "своих" молитвах для выражения духовного устремления, просьбы.

Изучение духовной психологии как самостоятельного направления психологической мысли, столь блестяще начатое в начале XX в. плеядой замечательных ученых: Н.О. Лосским, Г.В. Флоровским, В.В. Зеньковским, С.Ф. Франком и др., стремилось восстановить права психологии в старом, буквальном и точном значении этого слова, т.е. создания "истинной науки о духе и человеке" не животном, а образе Божьем (Психологическая наука.., 1997). После длительного перерыва духовная психология возвращается в науку, особо отрадно внимание ученых к вопросам духовно-целостного мировоззрения и нравственного поведения детей (Ничипоров, 1994; Невярович, 1997; Церковь, дети, и.., 1997). Хочется выразить надежду, что изучение детских религиозных представлений в контексте духовной психологии и культуры — вопрос недалекого будущего.

Смеховой мир детской субкультуры.

Существование высшего, святого, горнего всегда предполагает и наличие — пусть в скрытой форме — низшего, бесовского, дольнего. Подобно тому как в Древней Руси наряду с исключительной духовной культурой и благочестием существовала смеховая культура рождественских Святок и Масленицы, буйных игр, кощунственных представлений, "срамных" песен и плясок, также и внутри детской субкультуры нельзя не увидеть "низовые" формы устных текстов фольклора. К ним могут быть отнесены всевозможные розыгрыши и поддевки сверстников и взрослых (типа современного озорства с дверными и телефонными звонками в городах), пародии (типа "У Лукоморья дуб спилили..."), а также детская неприличная (скабрезная) поэзия, те же садистские стишки и другие формы, в которых комическое, веселое, к которому всегда стремится ребенок, приобретало психологический смысл нарушения запретов взрослых. На единый источник и общий способ самоподачи смехового мира взрослых и некоторых форм детского фольклора указывается известным культурологом Д.С. Лихачевым: "Рифма и особый условный ритм как знаки шутки ближе всего стоят к тому способу дразнить, который распространен среди детей: дразня, дети часто подбирают "обидные" рифмы к имени того, кого они дразнят, произносят свои дразнилки нараспев, пританцовывая, ритмически повторяя некоторые фразы, выражения, растягивая слова и т.д." (Лихачев, Панченко, Понырко, 1984. - С. 51). Любовь ребенка к дразнилкам, перевертышам, временному нарушению статусов, смеховым ситуациям в одно и то же время и разрушает, и утверждает порядок и незыблемость мира, проверяемого им на прочность. Смеховая активность ребенка — это всякий раз подтверждение собственного существования через как бы выворачивание себя и окружающих "наизнанку".

Такой изнаночный, перевернутый, "дурацкий мир", характерный для средневековой Руси, в определенной мере свойствен детской субкультуре в целом не только в силу общего для них игрового элемента, но и потому, что в этом карнавале человек изымается из всех привычных стабильных форм и погружается в стихию хаоса, неопределенности, поскольку смех нарочито искажает мир он как бы экспериментирует над миром, лишает его разумных объяснений, причинно-следственных связей.

Смеховой антимир порождает своих персональных представителей смеховых ситуаций — всевозможных шутов, скоморохов, клоунов, а для русской традиции это прежде всего фигура дурака. Русский дурак ведет себя по-детски наивно: говорит, что не принято, не считается с авторитетами, раздевается, где не положено, делает все наоборот. Подобно андерсеновскому мальчишке, он единственный кричит, что "король голый", обнажая "голую правду", нередко обнажается сам, высмеивая и обличая. Такое поведение дозволяется только дураку или малому ребенку: "Бабушка, а где черти? — Какие черти? — А мама сказала, что тебя черти несут" (Чуковский, 1981]. Эта фраза могла быть сказана действительно "святой простотой", но могла прозвучать с псевдодементным видом очень умным ребенком из шалости.

Шалуны и озорники в детской субкультуре вполне вписываются в представления о смеховом мире как мире нарушения-приличий и норм поведения, свержения авторитетов и переворачивания привычных понятий. Эти дети с выраженным чувством юмора умеют видеть смешное в самом серьезном, представлять ситуации в самом неожиданном свете и тем вызывать к ним повышенный интерес окружающих. "Работая на публику", шалуны включают в орбиту своих экспериментов вялых, безалаберных или трусливых детей, потешаясь над ними, заставляют их двигаться, обороняться. Известный педагог Ш. Амонашвили придавал шалунам большое значение в педагогическом процессе, подчеркивая в них остроумие, сообразительность, жизнерадостность, умение применять свои способности в любых неожиданных условиях и вызывать у взрослых чувство необходимости переоценки ситуаций и отношений. В его книгах есть немало страниц, представляющих собой своеобразную "хвалебную оду" шалунам: "Нельзя было бы строить настоящую педагогику, не будь детских шалостей, не будь озорников. Они дают пищу для того, чтобы педагогическая мысль двигалась дальше и чтобы воспитатели были постоянно озабочены необходимостью думать творчески, Проявлять новаторство, педагогическое дерзание" (Амонашвили, 1983. — С. 26). Воистину, шалуны - двигатели педагогического прогресса!

Таким образом, с меховой мир детства встроен в детскую субкультуру наряду с миром страшного, опасного, а также с миром божественного, мистического - в социокультурной регуляции жизни детского сообщества.