Статья: Евангельские мотивы в песенной поэзии иеромонаха Романа (Матюшина)

Ничипоров И. Б.

Возможные пути художнического восприятия реалий Библии весьма разнообразны. Это могут быть и нейтральное осмысление Библейских образов в качестве общекультурного фонда, становящегося источником метафор, аллегорий и т.д.; и страстно-религиозное проникновение в содержание и стилистику Библейского повествования, воспринимаемого как откровение о духовном бытии мира и самого художника. В песенном творчестве иеромонаха Романа (Матюшина), утвердившего "поэзию как моление" [1] , сквозные Евангельские образы, мотивы многофункциональны и являются органичной составляющей духовно-нравственного пространства, в котором осмысляет себя его лирический герой.

Широкое распространение получили в произведениях о.Романа Евангельские ассоциации, притчевые образы, помещенные в контекст лирической исповеди, напряженного самопознания героя.

В стихотворениях "Не сохранила Божье, не сумела…" (1994), "И за что мне сие?.." (2001) актуализация данного образного ряда происходит в процессе покаянного углубления лирического "я" в собственную душу. Внутренний "сюжет" первого выстраивается как путь к Божественному просветлению души – "потерянной драхмы" (Лук. XV, 8-10) и воплощается в проникновенных обращениях героя как к самой душе ("Душе моя, воспомяни о Боге"), так и ко Творцу: "Поругана Тобою темнота, // Ты осветил потерянную драхму…" [2] . Во втором же стихотворении, построенном как негромкий молитвенный разговор с Богом, притчевый образ человека, пришедшего на Пир в "небрачной одежде", спроецирован на судьбу героя – странника, взыскующего Бога. Сам образ небрачной одежды получает здесь художественное истолкование, несколько отличное от Евангельского источника (Мф. XXII, 12,13), воплощая не столько отчуждение от Бога, сколько многотрудный путь к Свету, тяжесть которого передана в замедленных анапестических строках, произносимых героем на пределе душевных и физических сил:

Ах, какие дороги-пути перевыстрадал за день!

Диво то, что дошел, хоть и места небитого нет.

Что не спросишь меня, почему я не в брачном наряде?

Видно, знаешь, что мне просто нечего молвить в ответ…

Христова притча о сеятеле в стихах-песнях о.Романа соотносится как с перепутьями исканий самого героя, так и с тревожным взглядом на судьбы современников. В отрыви-стых, чеканно-афористичных фразах в стихотворении "Видать, до гробового вздоха…" (1995), где каждая строфа увенчана укороченными, предельно энергичными строками, за-ключающими концентрат духовного содержания, композиционная форма горько-обличающего обращения героя к себе ("Не сам ли сеял у дороги? // Что ж от кручины из-дыхать?") получает расширительное значение, делая адресатом этого обращения удалив-шихся от духовных ориентиров сограждан. В стихотворении "А жатвы много. Делателей мало…" (1993) поэтическое преломление притчевого сюжета о сеятеле и Царствии Не-бесном осуществлено в ракурсе гражданско-патриотической лирики. У о.Романа невозде-ланная жатва "рифмуется" с образом родной земли и отчуждением от нее русского чело-века – "делателя" с "нравом неверного раба". К нему поэт-пастырь обращается с друже-ским увещеванием, в котором данные образы обретают художественное развитие:

А жатвы много. Делателей мало.

Но кто же ты, стоящий у межи?

Иль своего душа не принимала,

Что ищешь зерна в терниях чужих?..

Столь же многомерное творческое осмысление получают в произведениях о.Романа и Библейская история городов Содома и Гоморры и связанная с ней судьба Лотовой жены. В гражданской, сатирически звучащей, подобно лермонтовской "Думе", элегии "Верши-ны в наше время не для всех…" (2001) кульминацией лирического монолога становится ассоциация современной России с проклятыми Богом городами ("Откуда же Гоморра и Содом? // Откуда направление ко дну?"). Противоречивое переплетение в современной душе привязанности к греховной страсти и жажды избавления от нее запечатлевается в произведениях о.Романа в образе Лотовой жены, которой в молитвенном самоуничижении уподобляет себя герой стихотворений "Изнемогая от потерь…" и "Я пойду, где стоят ко-рабли…" (1995). Пронзительность обращения к Богу в процессе исповеди о пройденном жизненном пути подчеркивается здесь сплошными мужскими рифмами (всюду с ударени-ем на последнем слоге в строке), создающими повышенное интонационное напряжение, эффект отрывистости сокрушенной речи. Поскольку в Евангельских словах Христа напо-минание о "жене Лотовой" звучит в связи с разговором о Судном дне, когда "сын Челове-ческий явится" (Лук.ХVII, 30-32), – в подтексте стихотворений о.Романа видится внут-реннее приготовление осознающего свой грех человека к предстоянию на Страшном Су-де:

Подобно Лотовой жене

Пытаюсь кары избежать.

Спешу к желанной стороне,

Взирая, окаянный, вспять.

Прости меня, когда, молясь,

В земных поклонах бью челом,

Перебираю четок вязь,

И стыну соляным столпом.

Ярким явлением притчевой поэзии о.Романа стало и стихотворение "Блудный сын" (2001). Поэтическое переложение известной Евангельской притчи, заостряющее драма-тичные перипетии ее сюжета, существенно обогащается "вкраплениями", где звучит го-лос лирического "я", поначалу кратко комментирующего события, а в завершении соеди-няющего свой голос с обращением раскаявшегося сына к Отцу. "Внутренняя драматур-гия" произведения основана на живом звучании голосов героев притчи и самого повест-вователя, который уже в первых строках определяет свой эмоциональный настрой в от-ношении к происходящему ("Одно из мест Евангельского чтенья // Волнует сердце скор-бью без конца"), затем пристально наблюдает за очистительным порывом блудного сына, давая свои "ремарки" ("Надежда укрепляет"); за психологическими деталями его речи: "А в горле комом – грешен пред Тобою. // И называться сыном нету сил…". Далее, внут-ренне противясь всяческому безжалостному благочестию, герой проводит глубокое со-поставление "Праведности" старшего сына и милующей Любви Отца – сопоставление, в котором ощутимо знание о нелегком опыте не только мирской, но и внутрицерковной жизни:

Одна Любовь приемлет и спасает.

Она уже – Награда без наград.

А Праведность без Оной обрекает

Стоять столпом у растворенных Врат.

Повышенная стилевая экспрессия заключительного покаянного обращения блудного сына и одновременно самого лирического "я" к Отцу сопряжена с контрастом возвышен-ного слога и намеренно сниженной самохарактеристики, с расширительной интерпрета-цией притчевых образов. Сущностное качество поэтической притчи о.Романа – свобода от сухого дидактизма и лирическое отражение индивидуального духовного опыта про-тиводействия "блудным стремнинам":

Я жрал рожцы мечтаний и деяний,

И был рабом у общего врага.

Изведал горе горькое скитаний,

И не дерзаю пасть к твоим ногам.

И, все-таки, когда приду с Надеждой,

Убогости моей не отвратись.

Я обойдусь без дорогой одежды –

Мне без тебя уже не обойтись.

Причастность поэзии иеромонаха Романа древнейшей традиции молитвенного псалмо-пения обусловила значимый диалог его лирического слова с Псалтирью – как в песне "Что ты спишь, восстань, душе моя…" (1987). Детально воспроизведенный конкретный эпизод сосредоточенной монашеской молитвы ("Открываю книгу старую, // Покрываю плечи мантией") перерастает в изображение внутренней драмы Давида, "скорбь" и "покаяние" которого попадают в орбиту лирического переживания. Благодаря цитатной насыщенно-сти песни исповедальное слово автора, с болью "вспомнившего жизнь свою прошедшую", и Священный текст предстают в диалогическом взаимопроникновении:

Велика ты, скорбь Давидова,

Велико и утешение.

Ты покаялся пред Господом,

И тебя Господь простил.

– "Сердце чисто сотвори во мне,

Боже моего спасения,

Отврати лице от грех моих,

От мене не отврати".

Уединенный от мира, герой песенной поэзии о.Романа в то же время проявляет духов-ную открытость, художественно "перевоплощаясь" в Евангельских персонажей, что на-сыщает тексты произведений множеством перекличек со Священным Писанием. Так, в стихотворении "Все моя молитва превозможет…" (1982) он ощущает сопричастность "мытарю, разбойнику, блуднице", ради которых принесена Крестная жертва, и, достигая покаянной высоты, дерзновенно взывает ко Христу: "Дай испить мне за Тебя мученья, // Только укрепи и призови…". В покаянно звучащих стихотворениях "Это знают все на-верняка…" (1987), "И коснется меня боль обмана…" (1990) он видит свою немощную душу подобной проклятой Христом смоковнице ("О, душе, в смоковнице сухой // Нашу наготу я узнаю") и вместе с тем, памятуя о Евангельской сцене молитвы фарисея и мыта-ря, с просветляющей надеждой стремится разглядеть в себе искренний порыв последнего: "С этой болью пред Господом встану, // Мытаревы слова прошепчу…". В стихотворении же "Прибит на крест моей неправдой…" лирическое "я" мистическим образом достигает "свидетельской" сопричастности Распятию, покаянным слезам сомневающегося, отре-кающегося и вместе с тем глубоко кающегося апостола Петра:

О, Боже мой, я весь проказа!

Целуя Твой кровавый пот,

Гвоздиные целуя язвы,

Рыдаю горько, аки Петр.

Поэтическое прочтение и глубокое символическое осмысление получили в стихотворе-ниях-песнях иеромонаха Романа многие ключевые образы, сцены, эпизоды Библейского и собственно Евангельского повествования.

Предметом художественного осмысления становится здесь судьба уже первого челове-ка, запутавшегося, подобно "птице обреченной", в "сетях" греха ("Что, Адам, сидишь ты против Рая…", 1985). Бытийная драма Адама раскрывается в песне в горестном обраще-нии к нему лирического героя, причем голоса обоих сливаются в покаянном, наполнен-ным жаждой утраченного райского блаженства плаче, близком к народнопоэтической форме: "Раю, мой Раю…". Расширение пространственно-временной перспективы произ-ведения происходит благодаря проекции ветхозаветных событий как на надысторический масштаб судеб всего тварного мира ("Все живое, тем словам внимая, // Плакало, Адам, вместе с тобой"), так и на закономерности духовного бытия лирического "я": "Слезы, струясь потоком, // Смойте всю скверну с меня! // Не был в аду потопа, // Видно, рожден для огня!..".

Возникшая здесь ассоциация с потопом получает развитие в стихотворении "Пожалей, дорогой, пожалей…" (1991), где события Библейского повествования о потопе и пророче-ства о Страшном Суде, органично растворяясь в ткани философского пейзажа, выводят на аксиологию современной греховной цивилизации:

И грустит под Полярной звездой

Дольний мир и в погибель несется…

"Первый мир был потоплен водой,

А второй для огня бережется"…

Мистическая причастность Библейских событий вечности, жизни сегодняшнего чело-вечества нередко запечатлевается о.Романом в пейзажных образах, где чувственно-обыденное сплавляется со сферой, доступной лишь духовному зрению, – как в стихотво-рении "Благовещение" (2001):

И на заре, под радужным сияньем,

Без звонаря заколоколил Храм.

И все слилось в Архангельском лобзаньи:

Господь с Тобою, Дево Мариам!

Сочетание символической глубины и лирической проникновенности существенно у о.Романа и в произведениях, посвященных периоду земной жизни Христа. В стихотворе-нии "Иерусалим" (1992) лирический портрет столь значимого для Евангельского текста "города моего Христа" через контрастный эмоциональный фон ("светлая моя мечта" – "горькая моя мечта") передает антиномию Иерусалима земного, обрекшего Спасителя на Крестные страдания, – и Иерусалима Небесного, образ которого не раз возникает в Биб-лии как воплощение Царства Небесного "и вообще Церкви Божией – Христианской, вет-хозаветной и новозаветной" [3] . Стихотворение же "Евангелист Божественной рукой…" (1989), выдержанное в духе и стиле размеренного старославянского эпического сказания о Христовом милосердии к покаявшейся блуднице, соединяет в своей речевой ткани драма-тические элементы – в притчевом ответе Христа на слова фарисея и Симона – и звучание лирического монолога, который являет глубину авторского вчувствования в Евангельский текст:

Целую пожелтелые листы,

Святые покаянные страницы.

Душе моя, блудница – это ты.

Да даст тебе Господь любовь блудницы!

Содержательным центром "Евангельской" поэзии иеромонаха Романа является Гол-гофско-Пасхальная тема. Примечателен в этой связи обращенный к ключевым вехам Страстной недели поэтический цикл 2001 г. Здесь и глубинное проникновение в трагиче-ский парадокс в умонастроении толпы, приветствовавшей Вход Господень в Иерусалим ("Когда нелицемерное Осанна // Сметет нелицемерное Распни!"), и благодарные автобио-графичные воспоминания о материнских рассказах о голгофских эпизодах в детские годы ("Матушке Зосиме"), и онтологический смысл "Страстного Четвертка", когда "творенью ноги омывает сам Бог", "Великого Пятка" и самого Воскресения, ставшего, как писал по-эт в стихотворении еще 1999 г., озарением "тридневного гроба любой души" ("Христос Воскрес! Но с Ним ли мы?..").

Подробные картины голгофской драмы запечатлелись в песнях "Гора Голгофа" и "По-ят Пилат Христа…". В центре первой – развертывание Евангельской антитезы двух раз-бойников, пригвожденных вместе со Христом – антитезы, получившей расширительный смысл в мотиве вечного испытания человечества Крестом: "Своим Крестом Ты разделил людей // На тех, кто слева, и на тех, кто справа…". Драматизированная речевая ткань пес-ни в сюжетно заостренном мгновении "последнего крестного мига", "смертного часа" яв-ляет онтологический в своих глубинах спор богоборческого слова разбойника, "что сле-ва", и покаянного воззвания "того, что справа", которое сопровождается лирическим комментарием:

И в этот миг, последний крестный миг

Ты оправдал поруганного Бога,

И капля правды, перевесив мир,

Ввела под своды райского чертога…

Описание решающего момента "крестного мига" размыкается в Пасхальную перспек-тиву Евангельского текста ("Гора Голгофа, Пасхи Колыбель"), а также в сферу молитвен-ного размышления поэта об обретении достойного венца собственного земного пути: "Да оживет во мне хоть в смертный час // Разбойничья спасительная правда".

Всечеловеческий характер голгофских событий явлен и через противоречивое много-голосие беззаконного суда над Христом в песне "Поят Пилат Христа…", где лирическое слово становится художественным итогом подробного воссоздания внутренней "драма-тургии" известных Евангельских эпизодов. Эта ключевая для Евангелия тема соотносится о.Романом с процессом покаянно-исповедального самоосмысления лирического "я", как, например, в стихотворении "Русский куколь" (2001), где герой "перевоплощается" в "припавшего ко Кресту разбойника", или в стихотворении "Прискорбна заповедная доро-га…" (2001), в котором обуздание человеком собственной греховности уподобляется лич-ной Пасхе, невозможной "без тернового венца", и передается таким образным паралле-лизмом: "Рыдай, душа, Иосифом Прекрасным, // Святись слезою Самого Христа". Гол-гофские мотивы составляют сердцевину и гражданско-партиотической лирики о.Романа, окрашивая в скорбные тона образ России – в стихотворениях "Столько боли кругом…" (1992), "Еще не все объезжены места…" (1993), "Христос Воскрес!.." (1999):

Еще не все объезжены места,

Не до последней выплаканы строфы.

И всюду – Лик Распятого Христа,

И всюду – продолжение Голгофы.

Таким образом, грани соприкосновения поэзии иеромонаха Романа (Матюшина) с тек-стами Священных Книг обнаружились в сферах и лирической исповеди, и драматизиро-ванного "эпического" повествования, и в сквозных ассоциациях. Сознательное регуляр-ное обращение к пласту Евангельских образов, мотивов, сюжетов не может интерпрети-роваться здесь лишь в качестве пути к обогащению и расширению образного ряда. Глав-ная сверхзадача этого глубинного диалога – в постижении поэтом-певцом мистического преломления Библейского, Евангельского хронотопа как на сокровенное пространство внутренней жизни лирического "я", так и на исторические судьбы родной земли и челове-ческой цивилизации в целом.

Список литературы

1. О духовном содержании, жанровой системе, основных мотивах поэзии иеромонаха Ро-мана (Матюшина) см.: Ничипоров И.Б. Песенно-поэтическое творчество иеромонаха Ро-мана (Матюшина): духовное содержание и образный строй // Духовные начала русского искусства и образования: Материалы III Всероссийской научной конференции. Великий Новгород, НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2003. С. 218-235.

2. Ссылки на тексты произведений иеромонаха Романа даны по изданиям: Иеромонах Ро-ман Благословен молитвословья час. Избранные стихи и песнопения 1990-1997. СПб., Но-вый город,1997; Иеромонах Роман Русский куколь. Минск, Изд-во Белорусского Экзар-хата, 2002, а также по странице в Интернете: http://www.voskres.ru/pesni/

3. Библейская энциклопедия в 2-х книгах. М., 1990 (репринтное воспроизведение издания 1891 г.). Кн.1. С.334-335.