Статья: О религиозных чувствах и формах религиозности

Хотя в основе всех религий лежит мистический опыт переживаний их создателей и святых, в широкой массе верующего народа далеко не все являются мистиками. Тем не менее, религиозность людей всегда связана с чувствами и переживаниями. Эти переживания бывают различными.

Они обусловлены различными особенностями восприятия мира, в том числе и различными уровнями интеллекта и знаний. В зависимости от того, каковы восприятие мира и переживания, различаются и формы религиозности. Если они примитивны, примитивной оказывается и форма религиозности. Если они более глубоки, то более глубокой оказывается и форма религиозности.

Альберт Эйнштейн в статье «Религия и наука» раскрывает взаимосвязь между характером чувств и формой религиозности человека. Он пишет, что у колыбели религиозных идей и переживаний стоят самые различные чувства, и рассматривает три типа религиозности: «религию страха», религию моральных чувств и «космическую религию».

«У первобытных людей, – пишет Эйнштейн, – религиозные представления вызывает прежде всего страх, страх перед голодом, дикими зверями, болезнями, смертью. Так как на этой ступени бытия понимание причинных взаимосвязей обычно стоит на крайне низком уровне, человеческий разум создает для себя более или менее аналогичное существо, от воли и действий которого зависят страшные для него явления.

После этого начинают думать о том, чтобы умилостивить это существо. Для этого производят определенные действия и приносят жертвы, которые, согласно передаваемым из поколения в поколение верованиям, способствуют умиротворению этого существа, т. е. делают его более милостивым по отношению к человеку. В этом смысле я говорю о религии страха.

Стабилизации этой религии, но не ее возникновению, в значительной степени способствует образование особой касты жрецов, берущих на себя роль посредников между людьми и теми существами, которых люди боятся, и основывающих на этом свою гегемонию…».

Религия Ветхого Завета в точности соответствует описанным Эйнштейном признакам.  Большая часть Ветхого Завета – это «религия страха», основанием которой для иудеев является Закон Моисея. Библия описывает историю получения Закона в чрезвычайно грозных тонах: по небу летают молнии и раздаются громы, а гора Синай дымится, словно начинается извержение вулкана. Так людям внушается чувство страха перед Богом: никто не может приблизиться к этому страшному Богу и остаться в живых. И тут же появляется необходимость в касте жрецов, которые имеют право приступать к Богу и умилостивлять Его жертвами животных.

В наше время проповедники и священники толкуют библейское понятие «страха Божия» как «благоговение» и «смирение». Однако очевидно, что в первоначальном значении «страх Божий» подразумевал именно страх, а не что-то иное. И лишь с эволюцией сознания людей стало меняться и понятие «страха Божия».

Христианство рождается в недрах иудаизма, поэтому оно так же содержит в себе немало элементов «религии страха», унаследованной от Моисеева Закона.  Хотя сам Иисус, безусловно, был проповедником другого типа религии – «моральной».

«Стремление обрести руководство, любовь и поддержку служит толчком к созданию социальной и моральной концепции бога, – пишет Эйнштейн, –  Божье провидение хранит человека, властвует над его судьбой, вознаграждает и карает его. Бог, в соответствии с представлениями людей, является хранителем жизни племени, человечества, да и жизни в самом широком смысле этого слова, утешителем в несчастье и неудовлетворенном желании, хранителем душ умерших. Такова социальная, или моральная, концепция бога.

Уже в священном писании можно проследить превращение религии страха в моральную религию. Продолжение этой эволюции можно обнаружить в Новом завете. Религии всех культурных народов, в частности народов Востока, по сути дела являются моральными религиями. В жизни народа переход от религии страха к моральной религии означает важный прогресс.

Следует предостеречь от неправильного представления о том, будто религии первобытных людей – это религии страха в чистом виде, а религии цивилизованных народов – это моральные религии также в чистом виде. И те, и другие представляют собой нечто смешанное, хотя на более высоких ступенях развития общественной жизни моральная религия преобладает».

На ранних этапах в религии преобладает чувство страха, которое позднее в той или иной мере вытесняется более высокими чувствами. Можно сказать, что в Моисеевом Законе преобладает пугающий образ бога – бога, которого можно назвать злым: он благословляет войны, немилосердно карает грешников, требует жертвоприношений для «умилостивления» за грехи. Но уже в писаниях пророков появляется идея Бога любящего и милостивого, Бога, который, хотя и наказывает за грехи, но никогда не отвергает, продолжая хранить людей, как отец или мать заботятся о своих детях. Такого любящего Бога уже не надо бояться. Ему можно доверять, и в этом, собственно, и есть суть веры.

Доброго Бога не нужно умилостивлять никакими жертвами. Его можно свободно называть Отцом. «Авва, Отче!» – так молится сам Иисус и оставляет ученикам молитву «Отче наш». Несмотря на это, в христианстве продолжает сохраняться много элементов «религии страха». Особенно, на Западе, где долгие годы господствовал так называемый «юридический» способ понимания миссии Христа: Христос должен был страдать на кресте для «умилостивления» гневного Бога.

Большинство протестантов и по сей день придерживаются этой чудовищной концепции. «Зачем понадобилось море крови жертвенных животных, если Бог может простить грешников просто так?!» – в негодовании вопрошал меня оппонент на одном из христианских форумов.  Вместо того чтобы задать этот вопрос самому себе и задуматься: «Как можно верить в Бога, который нуждается в страданиях и море крови невинных животных, а затем – невинного Христа, для того, чтобы «угасить» свой гнев?!!» Но протестанты слепо поклоняются библейской букве и верят именно в такого Бога. Поэтому для того, чтобы обратиться к Богу как Отцу, они нуждаются в метаморфозе личности, называемой «рождением свыше».

Это хорошо показано в исследовании Уильяма Джеймса «Многообразие религиозного опыта». Ощущение своих грехов не даёт покоя основателям протестантизма и многих его течений.  Они не ждут от Бога ничего хорошего, никакой любви, кроме проклятия и ада. И лишь вера в «искупительную», то есть «умилостивляющую», жертву Христа, «угашающую» гнев Бога, приносит им радость прощения и спасения.

«Протестантский» («чисто-библейский») бог, таким образом, – это отнюдь не добрый Бог и отнюдь не Бог любящий своё творение. Напротив, это бог проклятия, ибо он проклинает всех тех, кто не поверил во Христа. Без этой веры людей Он не в состоянии «угасить» свой «праведный» гнев на них. В «небиблейском» (опирающемся ещё и на предание) православии и католичестве в большей или меньшей степени преодолевается такой образ Бога.

Тем не менее, христианство для многих людей продолжает оставаться ни чем иным как «религией страха».  В её основе присутствуют всё те же библейские тексты, говорящие о Боге злом, гневном и карающем, которого приходится бояться и «умилостивлять» всевозможными способами: покаяниями, молитвами, постами, посещением храмов, добрыми делами и т.д., дабы не оказаться в аду.

Аналогично этому множество подобных элементов «религии страха» содержится и в иудаизме и, особенно, в исламе. Повиновение Богу делается единственным способом заслужить Его благосклонность, чтобы приобрести Его благословение на земле и избавиться от ада после смерти.

Но есть ещё и третий тип религиозности.  Он основан на ощущении красоты и гармонии Вселенной и на бескорыстной (не зависящей от страха кары и стремления получить награду) потребности человека в движении к совершенству.

Однажды к Будде пришел человек и спросил, есть ли Бог. Будда ответил притчей: «Когда я был молод, я очень любил лошадей и различал четыре типа. Первый — самый тупой и упрямый, сколько ее не бей, она все равно не будет слушаться. Таковы и многие люди. Второй тип: лошадь слушается, но только после удара. Много и таких людей. Есть и третий тип. Это лошади, которых не нужно бить. Ты просто показываешь ей хлыст и этого достаточно. Еще существует четвертый тип лошадей, очень редкий. Им достаточно и тени хлыста». Сказав это, Будда закрыл глаза и замолчал. Человек тоже закрыл глаза и сидел в молчании с Буддой. Будда открыл глаза, а человек просидел в таком состоянии еще час. Лицо его было умиротворенным и светлым. Открыв глаза, человек коснулся ног Будды с глубокой признательностью, поблагодарил его и ушел.

На высоком духовном уровне человеку уже не требуется «хлыст» в виде карающего Бога. В религиозности подобных людей исчезает антропоморфный (подобный человеку) образ Бога. Человека в его религиозности вдохновляют уже не чувство страха и не потребность в потусторонней помощи и заботе, а совершенно иные чувства.

«Общим для всех этих типов является антропоморфный характер идеи бога, – пишет Эйнштейн о «религии страха» и «моральной религии», – Как правило, этот уровень удается превзойти лишь отдельным особенно выдающимся личностям и особенно высоко развитым обществам.

Но и у тех, и у других существует еще и третья ступень религиозного чувства, хотя в чистом виде она встречается редко. Я назову эту ступень космическим религиозным чувством. Тому, кто чужд этому чувству, очень трудно объяснить, в чем оно состоит, тем более, что антропоморфной концепции бога, соответствующей ему, не существует.

Индивидуум ощущает ничтожность человеческих желаний и целей, с одной стороны, и возвышенность и чудесный порядок, проявляющийся в природе и в мире идей, – с другой. Он начинает рассматривать свое существование как своего рода тюремное заключение и лишь всю Вселенную в целом воспринимает как нечто единое и осмысленное.

Зачатки космического религиозного чувства можно обнаружить на более ранних ступенях развития, например, в некоторых псалмах Давида и книгах пророков Ветхого завета. Гораздо более сильный элемент космического религиозного чувства, как учат нас работы Шопенгауэра, имеется в буддизме.

Религиозные гении всех времен были отмечены этим космическим религиозным чувством, не ведающим ни догм, ни бога, сотворенного по образу и подобию человека. Поэтому не может быть церкви, чье основное учение строилось бы на космическом религиозном чувстве.

Отсюда следует, что во все времена именно среди еретиков находились люди в весьма значительной степени подверженные этому чувству, которые своим современникам часто казались атеистами, а иногда и святыми. С этой точки зрения люди, подобные Демокриту, Франциску Ассизскому и Спинозе, имеют много общего.

Как же может космическое религиозное чувство передаваться от человека к человеку, если оно не приводит ни к сколько-нибудь завершенной концепции бога, ни к теологии? Мне кажется, что в пробуждении и поддержании этого чувства у тех, кто способен его переживать, и состоит важнейшая функция искусства и науки.

Для того, кто всецело убежден в универсальности действия закона причинности, идея о существе, способном вмешиваться в ход мировых событий, абсолютно невозможна. Разумеется, если принимать гипотезу причинности всерьез. Такой человек ничуть не нуждается в религии страха. Социальная, или моральная, религия также не нужна ему.

Для него бог, вознаграждающий за заслуги и карающий за грехи, немыслим по той простой причине, что поступки людей определяются внешней и внутренней необходимостью, вследствие чего перед богом люди могут отвечать за свои деяния не более, чем неодушевленный предмет за то движение, в которое он оказывается вовлеченным. На этом основании науку обвиняют, хотя и несправедливо, в том, что она подорвала мораль. На самом же деле этическое поведение человека должно основываться на сочувствии, образовании и общественных связях. Никакой религиозной основы для этого не требуется. Было бы очень скверно для людей, если бы их можно было удерживать лишь силой страха и кары и надеждой на воздаяние по заслугам после смерти».

Психолог Уильям Джеймс, рассматривая многообразие религиозного опыта, выделил здоровую и нездоровую формы религиозности. Нездоровая форма связана с идеей кары за грехи, переживанием своей греховности, поглощающими чувствами вины и страха перед Богом, восприятием себя «погибающим» и обречённым на муки ада, отвращением к себе и к миру, который так же «во зле лежит». Такая форма религиозности делает человека несчастным, поэтому требуется его внутреннее «возрождение», чтобы он обрёл позитивное отношение к себе и миру. Эту нездоровую форму религиозности несёт в особенности протестантизм.

Здоровая форма религиозности связана с ощущением красоты, порядка и гармонии природы, свидетельствующей о присутствии Божественного в мире и, как следствие, приносящим чувство радости от созерцания Вселенной и от общения с окружающим миром. Эта форма религиозности соответствует описанной Эйнштейном «космической религии», которая так же сосредоточена на ощущении гармонии и красоты Вселенной.  Как было сказано, элементы этой «космической религии» присутствуют уже в древних религиях.

«…"Космические эмоции" неизбежно выливаются у них в форму несдержанного энтузиазма, – пишет Джеймс о тех, кто обладает здоровой формой религиозности, – … они страстно верят своему чувству, говорящему им, что жизнь хороша, – верят, несмотря на личные неудачи и на те мрачные религиозные воззрения, среди которых они выросли. Их религиозная жизнь в самом основании своем есть единение с божеством. … Для них Бог не строгий Судия, не славный Властитель, а Дух, оживляющий мир, дающий ему гармонию и красоту, Дух благодетельный, исполненный доброты, милосердия и ясности. … Для них Бог олицетворение Добра и Красоты. Они выводят представление о Нем не из греховного человеческого мира, а из прекрасной гармонии природы…»

Эйнштейн в своих рассуждениях показывает, что к подобному мироощущению приводит как эмоциональное созерцание Вселенной, свойственное мистикам, так и серьёзная наука. Потому что как первое, так и вторая порождают чувства удивления и восторга перед безбрежным океаном мудрости, благоговение перед Тайной мироздания.

В статье «Моё кредо» Эйнштейн пишет: «...Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне, если не мертвецом, то во всяком случае слепым.

Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, – это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен. Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего».

О подобных переживаниях написано стихотворение Бориса Комберга. В этом стихотворении древний миф о сотворении мира как бы обретает современную научную форму, наполненную не менее глубокого смысла:

Вселенная тоже была молодою, 

И бился в груди ее пламень творенья! 

Как женщина, власть потеряв над собою, 

Она отдавалась на волю мгновенья. 

И в огненной пляске Пространства и Времени, 

Доверившись слепо неведомым силам, 

Она разрешилась от тяжкого бремени, 

Даруя начало мирам и светилам...

Дыханье горячее Тайны Великой 

Потоками квантов к тебе прикоснется, 

И Космос огромный чужой многоликий 

Сквозь мрак мирозданья тебе улыбнется.

И тот, кто увидел улыбки той отблеск, 

Кто вздрогнул на миг и застыл ослепленный, 

Тот будет всю жизнь, позабыв сон и отдых, 

Искать ее снова в просторах вселенной.

Религиозные переживания не ограничиваются теми чувствами, которые преобладают в традиционных религиях. Напротив, наиболее высокие чувства выходят за их пределы. Обладателями таких чувств являются, как пишет Эйнштейн, еретики и святые, чьи духовный опыт и убеждения выходят за границы традиционного понимания. Преодолев догматизм, такие люди идут за пределы религиозных структур. В числе таких людей оказываются и серьёзные учёные, подобные Эйнштейну, в основе творчества которых лежит то же ощущение Тайны мироздания, которую они дерзают по крупицам приоткрыть. Это ощущение Тайны и есть переживание присутствия Божественного в основах Вселенной, только не в антропоморфной форме, а в форме принципа упорядоченности явлений.