1

Большой пролог. Генри Годдард и случай с пулей убийцы. 1860 г. – Ричардсон, ружья, заряжаемые с дула, и пыжи. 1879 г. – один эпизод в Америке. Переход к выпуску оружия с нарезными стволами. 1889 г. – Лакассань и «бороздки» на пуле убийцы. 1898 г. – Пауль Езерих фотографирует «бороздки». Нарезы, их крутизна и промежутки между ними. Ганс Гросс об огнестрельном оружии. 1902 г. – судья О. У. Холмс и эксперт‑оружейник. Выстрелы «пробными пулями» из оружия, на которое падает подозрение. Сравнение их с пулей убийцы. 1905 г. – восковые пластинки профессора Коккеля из Лейпцига. 1913 г. – парижский профессор Балтазар. Следы на патронной гильзе. Европа уступает инициативу Америке. Золотое время для шарлатанов.

В 1835 г. Генри Годдард, один из последних и самых прославленных боу‑стрит‑раннеров (сыщиков с Боу‑стрит) – с них начиналась, как мы рассказывали, лондонская уголовная полиция, – изобличил убийцу.

На пуле, попавшей в потерпевшего, Годдард заметил странный выступ, и с этой «меченой» пулей в руках он отправился на поиски преступника. В мрачном жилище одного из подозреваемых Годдард обнаружил форму для литья свинцовых пуль, которая имела дефект – углубление, в точности совпадающее с выступом на пуле убийцы. Ошеломленный владелец формы сознался в убийстве.

Генри Годдард был, подобно большинству боу‑стрит‑раннеров, неотесанным и жадным до денег человеком, но достаточно хитроумным, и успех в случае с пулей пришел к нему в результате внезапного озарения. У Годдарда не было ни малейшего намерения разрабатывать на этой основе какой‑либо метод или систему. И все же то, что он проделал, представляло, вероятно, первую попытку найти убийцу, идя от смертоносной пули к оружию, из которого она была выпущена. Сам того не ведая, Годдард стал предшественником многочисленных оружейников и полицейских, шарлатанов и настоящих исследователей, которые на протяжении жизни нескольких поколений создавали новые методы раскрытия преступлений, совершаемых с помощью огнестрельного оружия, – те самые методы, которые в первой половине XX в. вошли, подобно судебной медицине или токсикологии, в научную криминалистику и получили название «судебной баллистики» или «науки об огнестрельном оружии и боеприпасах».

Через двадцать пять лет после удачи Годдарда, в 1860 г., в материалах дела, рассмотренного английским судом присяжных в Линкольне, упоминался другой пионер судебной баллистики. Правда, имя его не называлось. Он, как и Годдард, был полицейским и нашел убийцу одного своего товарища. Но на этот раз помогла не пуля из тела убитого, а один из бумажных пыжей, распространенных в дни, когда ружья заряжались через дуло. Обожженные и пахнувшие серой остатки пыжа, сделанного из газетной бумаги, лежали возле тела убитого. И вот при обыске домов подозреваемых в квартире некоего Ричардсона полицейские натолкнулись на двуствольный пистолет. Один его ствол был пуст и покрыт копотью, второй же заряжен. Найденный в заряженном стволе пыж тоже был сделан из газетной бумаги, точнее из клочка лондонской «Таймс» за 27 марта 1854 г. Тогда наш пионер судебной баллистики обратился за помощью к издателю этой знаменитой газеты. Тот надел «свои самые сильные очки» и удостоверил, что пыж с места происшествия был изготовлен из номера газеты «Таймс» за то же число. Узнав об этом, Ричардсон так растерялся, что признался в убийстве. Но и это событие осталось лишь примером случайного успеха.

Должно было пройти еще около двадцати лет, чтобы снова произошло нечто подобное. В 1879 г. в Соединенных Штатах по обвинению в убийстве перед судом предстал человек по имени Маугон. Судьей по этому делу был, как отмечалось в газетных отчетах того времени, «человек с очень современными взглядами». У Маугона обнаружили пистолет и обвинили, что он сделал из него два роковых выстрела. Обвиняемый отчаянно уверял, что его оружие уже давным‑давно не использовалось. Тогда судья велел позвать оружейника, чья мастерская находилась вблизи здания суда. Оружейник – бородатый исполин в рабочей робе – проверил на глаз ствол пистолета и, найдя его покрытым внутри плесенью и проржавевшим, присягнул, что из этого оружия как минимум уже восемнадцать месяцев не вылетало ни одной пули. Несомненно, что экспертам более позднего времени его вывод показался бы более чем смелым, но он спас жизнь подсудимому. Однако и здесь речь опять‑таки шла об эпизодическом случае.

Тем не менее по обе стороны океана все чаще можно было услышать об оружейниках, привлекаемых судами в качестве «экспертов по стрельбе». Они умели собрать и разобрать ружье и револьвер. Они обладали более или менее точными знаниями о стрельбе, а заключения, которые от них требовались, касались по большей части вопросов о том, был ли произведен выстрел из оружия, заряженного с дула или с казенной части; с какого расстояния то или иное оружие поражает цель, стреляли ли из данного ствола дробью и как далеко она «рассеивается».

Прошло еще десять лет. Наконец весной 1889 г. этими вопросами занялся профессор судебной медицины Лионского университета Лакассань. Из тела убитого он извлек пулю и при ближайшем рассмотрении обнаружил на ней семь продольных полосок, или «бороздок». Пуля была того же калибра, что и револьвер, выкопанный из‑под пола в доме одного из подозреваемых в убийстве, и, следовательно, могла быть выстрелена из этого револьвера. Но «могла» – не значит «обязательно была». Поэтому Лакассань с особым рвением занялся семью «бороздками».

В XIX в. со стволом огнестрельного оружия произошли значительные изменения. В принципе оружейники еще триста лет тому назад знали, что дальнобойность и прицельность огнестрельного оружия могут быть чрезвычайно увеличены, если на внутренней стенке ствола провести бороздки, или «нарезы», расположив их спиралевидно по всей его длине. Пуля, пущенная по такому стволу, начинала вращаться и поражала такие цели, которые были недостижимы при стрельбе из гладкоствольного оружия. Однако до тех пор, пока огнестрельное оружие заряжалось с дула, втиснуть пулю в «нарезной» ствол было чрезвычайно трудно. Поэтому сначала должен был получить развитие способ заряжания оружия с казенной части, при котором пуля вместе с начиненной порохом гильзой закладывается в ствол сзади. Сила порохового взрыва с легкостью гнала бы снаряд по нарезам ствола, заставляя его при этом вращаться.

Каждый фабрикант оружия разрабатывал свою конструкцию. Некоторые из них оснащали канал ствола пятью, другие – шестью нарезами. Одна ружейная модель отличалась от другой шириной нарезов и промежутков между ними. Различным было и число витков образуемой ими спирали внутри ствола, а также обусловленное «завихрением» нарезов направление вращения пули слева направо или справа налево. Каждый фабрикант считал, что его решение – самое лучшее.

Когда в 1889 г. профессор Лакассань рассматривал выпущенную убийцей пулю с семью бороздками, никто еще не имел надлежащего представления обо всех этих различиях. Лакассань пришел к выводу, что эти бороздки не что иное, как следы, оставленные па пуле нарезами, имеющимися в канале ствола револьвера. Когда чуть позже ему принесли револьверы нескольких подозреваемых лиц, он нашел среди них один с семью нарезами в стволе. Никогда прежде не приходилось ему встречать такой револьвер. На основании совпадения числа нарезов в канале ствола револьвера и числа бороздок на пуле владелец этого оружия был осужден как убийца. Ныне, по прошествии времени и с учетом накопленного опыта, можно лишь надеяться, что он и был в действительности убийцей. Ведь вполне могло быть, что какой‑нибудь мелкий производитель оружия во Франции изготовил несколько револьверов с семью нарезами.

Прошло еще почти десять лет. В 1898 г. Пауль Езерих, берлинский химик, увлекавшийся криминалистической работой, был приглашен в качестве эксперта в суд маленького немецкого городка Нойруппин. Там ему вручили пулю, извлеченную из тела убитого, и револьвер подсудимого. Езерих выстрелил из этого револьвера и сфотографировал под микроскопом пулю, извлеченную из тела убитого, и пробную пулю. Если обе пули были выстрелены из одного и того же револьвера, рассуждал он, то, вероятно, обе они должны иметь на себе одинаковые отметины от канала ствола. При сравнении обеих фотографий Езерих отчетливо увидел очертания нарезов и промежутков между ними («полей»). Правда, ввиду его ограниченного опыта они показались ему «аномальными». Причем эта «аномалия» была одинакова хорошо видна на обеих пулях, что и оказалось решающим для вынесения обвинительного приговора. Но сфера интересов Езериха была слишком широкой, поэтому занимался он проблемами судебной баллистики сравнительно мало и все, чего он достиг в этой области, свелось лишь к нескольким намёткам.

О том, как малы были научные возможности исследования оружия даже в канун двадцатого столетия, свидетельствуют первые издания знаменитого «Руководства для следователей» Ганса Гросса. Целый раздел этой книги был посвящен огнестрельному оружию. Гросс рекомендовал следственным судьям самим приобретать специальные познания, касающиеся огнестрельного оружия, поскольку тот, кто ими обладает, достигнет гораздо большего, чем «так называемые,,эксперты по стрельбе"». Он подсмеивался над часто встречающимися в материалах судебных дел пометками вроде следующей: «Ружье передано для разряжания эксперту, который установил, что оно было заряжено довольно большим количеством дроби». Однако сам Гросс ограничился более или менее точным описанием известных ему типов оружия, возможностью проверки их стволов с помощью «зеркала» из белой бумаги, установления направления выстрела, а также доброкачественности и эффективности пороха. Кроме того, он предупреждал о необходимости как можно осторожнее обращаться с найденным оружием, чтобы не стереть имеющиеся на нем следы.

Затем арена действий снова перемещается за океан, в штат Массачусетс, где Оливер Уэнделл Холмс, один из воистину выдающихся деятелей американской юстиции, в 1902 г. вершил суд над обвиняемым по имени Бест. О. У. Холмс знал кое‑что о появляющихся научных новшествах в области криминалистики. Подобно своему коллеге, рассматривавшему дело Маугона, он разрешил в качестве экспертов пригласить оружейников, «разбирающихся в микроскопе». И снова речь шла о том, могла ли пуля, которой убит потерпевший, быть выстрелена из оружия, принадлежавшего подсудимому. Эксперт сделал то же, что в свое время Езерих: он выстрелил пробной пулей из пистолета Беста в корзину, полную хлопка, и извлек ее оттуда невредимой. Затем с помощью увеличительного стекла и микроскопа он сравнил пули на глазах у присяжных и пришел к заключению, что сразившая потерпевшего пуля могла быть выпущена из пистолета Беста.

«Нет иного пути, – заявил Холмс присяжным, – с помощью которого правосудие с такой ясностью смогло бы узнать, каким образом ствол огнестрельного оружия помечает выстреленную из него свинцовую пулю».

Но и в данном случае речь шла всего лишь о несовершенной, ввиду недостатка опыта, попытке, недоверчиво встреченной судьями и полицией, ответить на вопрос: чем же в действительности характеризуется ствол того или иного оружия?

Само собой вышло так, что европейские судебные медики, уже давно занимавшиеся изучением различных вопросов стрельбы, обратили внимание и на данный вопрос. В особенности это касалось тех из них, кто, как мы уже видели, стремился в своих изысканиях выйти за пределы чистой патологии и медицины. Рихард Коккель, руководитель института судебной медицины Лейпцигского университета, занялся рассматриваемой проблемой в 1905 г. Он пропагандировал идею о снятии слепков с «пули преступления» и «пробной пули» при помощи пластинок из воска и цинковых белил. Причем он размягчал пластинки горячей водой и делал их более пригодными для снятия слепков. Пули же, наоборот, перед снятием слепков укладывались на лед. Такие оттиски казались Коккелю гораздо более точными, чем фотографии, дававшие искаженную картину вследствие округлости пуль. Но действительно ли на восковых пластинках отражались все, даже мельчайшие, особенности поверхности пули? Не оставались ли некоторые из них незаметными?

Спустя почти десятилетие в судебной баллистике, что характерно для ее ранней истории, опять появилась новая фигура и снова сместилась арена ее главных событий. В декабре 1913 г. во французском журнале «Архивы уголовной антропологии и судебной медицины» громко заявил о себе профессор судебной медицины из Парижа Балтазар. По его словам, он обнаружил, что ударник любого огнестрельного оружия оставляет при стрельбе характерные следы на шляпке гильзы. Причем это касается не только ударника, но и патронного упора затвора, который удерживает патрон за донную часть в патроннике. Ведь донышко гильзы при выстреле с огромной силой давит на патронный упор затвора. Швы и иные существенные неровности патронного упора оставляют, как утверждал Балтазар, отчетливые оттиски на гильзе. Мало того, даже зацеп выбрасывателя, которые извлекает отстрелянные гильзы полуавтоматического оружия из патронного ствола, оставляет свои следы. Они различаются в зависимости от типа оружия. Однако поставленные Балтазаром опыты проводились не в столь широких масштабах, чтобы из них можно было сделать окончательные выводы.

Когда французский профессор опубликовал свою статью, над Европой сгущались грозные тучи первой мировой войны. Голос Балтазара (услышанный, впрочем, только во Франции и Бельгии) на долгие годы остался голосом последнего из пионеров судебной баллистики, которые серьезно пытались изучить эту новую область.

Несмотря на то что эти исследователи лишь поверхностно коснулись проблем судебной баллистики и не вышли из сферы предположений о наличии в ней определенных закономерностей, в криминалистической науке появился новый раздел.

Ничто не свидетельствует об этом более убедительно, чем то, что сомнительная компания «экспертов‑профессионалов», со времени распространения дактилоскопической системы возникшая на благодатной почве чрезмерного американского либерализма, решительно начала внедряться в новую область. Их деляческий подход помог им почуять те шансы, которые несла грядущая эра судебной баллистики, отсюда и появился их девиз: «Купи себе увеличительное стекло и стань экспертом по стрельбе: 50 долларов за процесс тебе обеспечены!» И надо сказать, что их бесстыдство позволяло им с легкостью давать заключения и решать судьбы людей задолго до того, как были найдены методы исследования, гарантировавшие надежность таких заключений.

И все‑таки именно бессовестность одного американского шарлатана активно стимулировала развитие судебной баллистики – этот факт относится к числу самых удивительных феноменов в ее истории.