Глава 13 Проблемы развития: выбор пути

Страны Востока, обретя политическую независимость, получив либо упрочив свою государственность и оказавшись перед объективной необходимостью преодоления отсталости и ускорения развития, в середине нашего века должны были сделать выбор - тот самый выбор пути, который столь зависел от решения государства, от его политики. Государство, встав над всем и отвечая за все, брало на себя решение, вырабатывало стратегию развития. Будучи вынужденным балансировать между двумя едва ли не равными по силе и значимости тенденциями (как лучше содействовать развитию и как при этом легче гарантировать прожиточный минимум людям, не подготовленным для радикальных изменений в образе жизни), оно было свободным в выборе, хотя на деле эта свобода была более чем относительной и условной.

Итак, государство - или, точнее, представлявшие его руководители - должно было избрать ту или иную политику и следовать ей, причем от этого зависело очень многое. Можно было открыть в стране свободный рынок и поощрять его, но можно было сделать прямо наоборот: закрыть рынок почти наглухо, как то было в Китае при Мао. Государство могло стимулировать развитие частной собственности, но могло и пресечь ее, вырвать с корнем; могло разрешить деятельность в стране иностранных компаний и ТНК, а могло и запретить эту деятельность, решительно изгнав иностранцев. И от того, какая именно политика будет взята на вооружение тем или иным свободным государством развивающегося мира, зависела вся его судьба в последующем. Так что выбор пути был делом весьма важным. От чего же он зависел? Что влияло на выбор? И в конечном счете на что можно было ориентироваться, делая выбор?

Эталоны для ориентации

Естественным ориентиром для развития стран Востока с прошлого века была Европа, т. е. еврокапиталистическая структура в целом и, более конкретно, олицетворенные метрополиями ее модификации. Изучая язык страны-метрополия, получая образование в ее университетах, пропитываясь ее культурой, представители высших

социальных слоев колониальных и зависимых стран в большинстве своем становились как бы представителями двух цивилизаций, двух социальных структур - собственной и оказавшей на них огромной влияние чужой. Логично, что в перспективе они представляли себе будущее своих стран как нечто промежуточное между традиционным прошлым и заимствованным образцом. И если принять во внимание, что во главе вновь образовывавшихся самостоятельных государств постколониального Востока оказывались пропитанные культурой метрополии представители высших слоев местного населения, то не приходится удивляться тому, что еврокапиталистическая структура метрополии представлялась им чем-то вроде образца.

К этим субъективным представлениям можно прибавить и нечто более объективное. Речь прежде всего о длительной целенаправленной деятельности колониальной администрации в колониях, которая вела к насаждению принятых в метрополии порядков, ее языка, культуры, политических и правовых норм и т. п. Оба фактора, накладываясь один на другой, усиливали друг друга и создавали мощный импульс с четким вектором. Что касается стран зависимых, где фактора колониализма в форме длительного господства колониальной администрации не было, то там на передний план обычно выступала политическая ориентация своего правительства. Иногда определенную роль играли случай, борьба политических сил, соперничество великих держав, даже свободный выбор (вспомним миссию Ито, посланную в Европу в конце прошлого века для ознакомления с теми политическими системами, из которых следовало выбрать нечто наиболее подходящее для Японии). Кроме того, объективным фактором огромной силы был сам колониальный капитал во всех его модификациях. Этот капитал зримо демонстрировал свое технико-технологическое и экономико-индустриальное превосходство и буквально подавлял своей мощью традиционное хозяйство и связанный с ним образ жизни Востока. Стать капиталистической, развиться до такого уровня было если и далеко не всеми осознанной, то во всяком случае подспудно вызревавшей целью каждой из стран отсталого Востока. К этому вело и развитие национального капитала, пусть медленное и противоречивое. В еще большей степени такого рода целью было обычно озабочено бравшее на себя экономические функции государство.

Словом, многое говорило в пользу именно еврокапиталистического стандарта. Этот стандарт, олицетворенный той или иной его конкретной модификацией (страной-метрополией), обычно и брался за эталон для подражания. Именно на такого типа развитие ориентировались на рубеже XIX - XX вв., а той вплоть до середины XX в. практически почти все страны Востока. Ситуация несколько изменилась во второй четверти нашего века, причем это изменение было связано с революцией 1917 г< •"- Pocci" и возникновением в мире мощного кои-мунистического движения.

Идеи марксистского социализма в их большевистской модификации оказали немалое воздействие на Восток. Подспудно они проникали туда, скажем, в Иран, еще до 1917 г. Но после русской революции и образования СССР эти идеи обрели организованную форму. Во многих странах Востока возникли компартии, руководство которых ставило своей целью ориентироваться на революционный переворот и строительство марксистского социализма, т. е. такой социально-экономической структуры, которая была противопоставлена капитализму и призвана преодолеть, заместить его, ликвидировав при этом такие его "язвы", как частная собственность и эксплуатация человека человеком. Естественно и логично, что молодые и теоретически не очень-то искушенные, вначале численно весьма слабые компартии Востока не только ориентировались на русский опыт, но и просто всему учились у большевиков, практически внимая каждому слову, раздававшемуся из Москвы, где для координации коммунистических сил и руководства их политикой был создан Коминтерн. Разумеется, все перемены в Москве соответственно сказывались на компартиях вне ее, включая и страны Востока. В частности, приход к власти в СССР Сталина и строительство там жесткой силовой системы марксистского социализма (сталинская модель) означали для компартий Востока, что именно на такую модель им отныне и следует ориентироваться. Это было тем более естественным и логичным, что соперники Сталина, предлагавшие иные модели, были заклеймены как враги народа и уничтожены. Осталась одна-единственная (лишь в 1948 г. Тито в Югославии попытался создать другую), и именно она стала для коммунистов всего мира эталоном. Впрочем, с середины нашего века эта модель стала ориентиром уже не только для коммунистов, но и для многих близких к марксизму националистов, что проявило себя в феномене так называемой социалистической ориентации в ряде стран Азии и Африки, олицетворяли которую радикально настроенные реформаторы, готовые многое заимствовать из сталинской модели, но в то же время не всегда отождествлявшие себя с коммунистами (речь не о букве, не о названии той или иной партии, а о сути дела).

Что привлекало определенные и чаще всего руководящие слои ряда стран Востока в сталинской модели марксистского социализма? Ответ на этот вопрос не сЬставляет труда. В этой модели лидеры стран Востока, прежде всего отсталых, видели казавшуюся им едва ли не оптимальной возможность для ускоренного развития в условиях, которые не требовали радикальной трансформации структуры, не вынуждали ломать веками устоявшуюся норму и на ее развалинах формировать свободный рынок с конкуренцией действующих на свой страх и риск частных собственников. Не имея ни развитого капиталистического рынка, ни знакомых сего принципами и тем более умеющих извлекать прибыль из конкурентной борьбы

частных собственников, лидеры этих стран вместе с тем принимали во внимание, что сталинская модель с ее жесткой командно-административной системой, функционально до мелочей сходной с политическо-правовыми нормами классического Востока ("восточная деспотия", "поголовное рабство" и т. п.), продемонстрировала принципиальную возможность за кратчайший исторический срок вырваться из состояния отсталости, совершить индустриализацию, превратить страну в мощную военную державу. О цене этого рывка тогда не было известно, но мало кого она - даже если была бы известна - остановила бы. Главным было добиться цели, пусть даже очень дорогой ценой, избегнув при этом болезненной ломки структуры, к чему отсталая страна менее всего готова. Добиться цели, используя те рычаги и издревле существовавшие нормы жизни, которые были привычны как для управителей, так и для управляемых.

Не все и не всегда полностью отдавали себе отчет в этом. Что касается коммунистов первого поколения, то в них было немало от революционного порыва и искренней веры в то, что они несут своим народам освобождение. Именно эта вера и эта искренность сыграли едва ли не решающую роль в том, что в годы серьезного политического и социального кризиса, вызванного второй мировой войной и японской оккупацией Китая и Юго-Восточной Азии, поднявшиеся на борьбу с оккупантами крестьянские массы в ряде случаев пошли за коммунистами, что и привело после победы революций в этих странах к созданию там сходных с СССР режимов марксистского социализма.

Итак, в качестве генерального ориентира для развития деко-лонизованного Востока оказались в середине XX в. две основные модели - еврокапиталистическая и марксистско-социалистическая в ее сталинской модификации. Обе продемонстрировали успехи, причем вторая сделала это в условиях, весьма близких к тем, что были характерны для Востока. Нельзя сказать, что в СССР не было крутой ломки структуры и решительных радикальных преобразований всего образа жизни страны и людей. Было и то, и другое, да и много еще такого, о чем в то время мир не знал или только смутно догадывался. Но одно четко отличало сталинскую модель от еврокапиталистичес-кой: она принципиально выступала против свободного рынка и свободной частной собственности, т. е. выступала как раз против того, что было чуждым традиционному Востоку и требовало от него болезненной структурной ломки, правда, уже давно начатой, а кое-где и приведшей к ощутимым позитивным результатам. Сталинскую и еврокапиталистическую модели развития следует считать своего рода полюсами широкого диапазона возможного выбора пути для стран Востока. Между этими полюсами лежал веер направлений промежуточного характера. Что же сыграло решающую роль в выборе пути развития? Какие факторы и обстоятельства повлияли на выбор?

Религиозно-цивилизационный ф как фактор выбора

Об этом фундаменте уже немало было сказано в третьей части книги. Теперь вопрос необходимо поставить в несколько иной плоскости: как та или иная из восточных цивилизаций содействовала выбору пути развития в середине нашего века? Для этого следует провести небольшой сопоставительный анализ. 1. Генеральная установка-ориентация

В мире ислама - явственный акцент на религиозно-детерминированное социальное поведение при покорности каждого воле Аллаха, соблюдении строгой обрядово-этической дисциплины. Заметны фанатизм и фатализм правоверных, забота о благосостоянии социума (уммы) с неким подобием социального страхования (закт).

Для индо-буддизма характерен акцент на религиозно-детерминированное индивидуальное поведение различающихся .кармой людей с установкой на личностные усилия ради исключения из мира сансары и слияния с небытием. Материальное благополучие, социальная гармония и тем более идея равенства людей высшей ценности не имеют.

Дальневосточно-конфуцианская традиция-цивилизация характеризуется акцентом на социальную этику и административно-регламентированное поведение. Высоко ценятся стремление к гармонии, благосостоянию при постоянном личном самоусовершенствовании, а также идея равенства.

2. Отношение к человеку и обществу, взаимоотношения людей В мире ислама сфера человеческих отношений строго регламентирована, простор для самореализации минимален, социум довлеет над человеком безоговорочно.

В индо-буддизме нет такой степени подавления человека социумом, как в исламе. Но простор для индивидуальных поисков ограничен сферой потустороннего. Взаимоотношения людей регулируются строгими нормами общины и касты.

На Дальнем Востоке статус социума выше статуса человека, но за каждым признается право на самореализацию и самоусовершенствование в рамках общепринятой нормы. Поощряется состязательность, способствующая выявлениюпотенций каждого. 3. Отношение к собственности и власти

В мире ислама государство всесильно, общество и личность подчинены ему абсолютно. Частная собственность признается, но ограничивается.

В индо-буддизме государство не сильно. Частная собственность престижем не пользуется.

На Дальнем Востоке государство, как правило, сильно. Социальным престижем собственники не пользуются, но условия для проявления энергии и инициативы в сочетании с высокой культурой труда

и постоянным самоусовершенствованием способствуют реализации частнособственнических потенций. 4. Сравнительное сопоставление основных параметров Генеральная установка всех трех восточных цивилизаций (да и африканцев Тропической Африки, не выработавших своей религиозно оформленной цивилизации) отлична от европейской с ее постоянной ориентацией на материальный успех индивида-собственника. На Востоке, включая Африку, преобладают ценности духовно-религиозные и этические. Но, сравнивая эти ценности между собой, мы вправе заключить, что на фоне исламской с ее религиозным фатализмом, жесткой обрядовостыо и всеобщей покорностью воле Аллаха, а также индо-буддийской с ее поисками спасения во внефеноменальном мире заметно выделяется дальневосточная с характерной для нее установкой на стремление к социальной гармонии в результате личной активности каждого, на реализацию производительной энергии и постоянное самоусовершенствование дисциплинированного индивида, действующего в пределах санкционированной нормы.

Дальневосточный индивид, резко отличающийся от ищущей спасения во внефеноменальном мире личности индо-буддийского мира и от скованного религией правоверного, не может, конечно, быть поставлен рядом с европейским гражданином-собственником, на страже прав и свобод которого стоят общество и государство. Однако стоит дать дальневосточному индивиду хотя бы некоторые из тех условий и гарантий, которыми обладают европейцы, и избавить его при этом от чрезмерной регламентации сверху, со стороны государства, как он при его культуре труда, социальной дисциплине с ориентацией на этическую норму, неприхотливбсти и умении довольствоваться малым не только сравняется с европейцем, но и кое в чем превзойдет его,- достаточно еще раз напомнить о феномене хуацяо.

Если коснуться сферы человеческих отношений, личности и социума, то опять-таки окажется, что ближе всего к европейскому стандарту стоит дальневосточная цивилизация, где при всей строгости социального регламента всегда поощрялись способности, соревнова-тельность в условиях нерелигиозной ориентации и стремления к достижению благосостояния. Ислам с формальным равенством приниженных и задавленных социальным регламентом рабов Аллаха или Индия с ее кастами, да и буддизм с его ориентацией на спасение в мире потустороннего не оставляют много места для самореализации потенций индивида. Что же касается власти, то во всех цивилизациях Востока она имеет абсолютный авторитет и право контролировать собственника. Более того, структура выработала механизмы (речь о крестьянских восстаниях или общинно-кастовой системе в Индии), которые призваны компенсировать ослабление власти, особенно козда она находится в состоянии кризиса, и не дать собственнику использовать это в своих интересах. Здесь все три восточные цивилизации еданы и равно противоположны европейской структуре, в чем и

заключается основа структурных различий между Европой и Востоком.

Таким образом, из трех больших сфер, избранных для сопоставительного анализа, одна (третья) четко фиксирует принципиальное несходство Востока с Европой, а две другие позволяют заключить, что ближе остальных к европейскому стандарту стоит дальневосточный, тогда как далее всего от этого стандарта отстоит мир ислама. Мир ислама в некотором смысле наиболее гармонично ложится на самые отсталые структуры, как то можно видеть на примере значительной части современной Тропической Африки, Афганистана, ряда арабских стран, Индонезии, да и некоторых других регионов. Сталкиваясь с развитыми цивилизациями - будь то Индия, страны буддизма, Дальний Восток,- он не добивается аналогичного эффекта. Это может показаться противоречащим истории, ибо в пору своего распространения ислам быстро одолел районы древних ближневосточных цивилизаций. Однако ни Египет, ни Двуречье не имели религиозно-цивилизационного фундамента, сравнимого с индо-буддийским или дальневосточно-конфуцианским.

Но мало сказать, что мир ислама как религиозно-цивилизационный фундамент в наибольшей степени соответствует отсталым структурам. Он в наибольшей мере консервативен, обладает наивысшей инерцией и в наименьшей степени поддается внутренней трансформации. Причем это зависит не только от его доктринальной сущности, анализ которой в общих чертах только что производился, но также и от его внутренней силы как тотальной религии, охватывающей все стороны жизни, сливающейся воедино с политикой, с государством, доходящей в своем религиозном рвении до нетерпимости (джихад). В случае с шиитским исламом, где слитность с государством отсутствует, компенсацией выступает еще большая степень нетерпимости, питающаяся веками борьбы за самоидентификацию.

Несколько иначе обстоит дело с индо-буддийским миром, где религиозная терпимость и нейтралитет по отношению к государству создают определенные предпосылки для постепенной трансформации внутренней структуры в условиях энергичного высшего воздействия. И хотя религиозная ориентация здесь сковывает возможности человека, воздействует на него путем создания определенных социопсихо-логических стереотипов, она практически не вмешивается в нерелигиозные сферы бытия. А сформированная самой религией генеральная установка на определенную активность индивида (пусть даже только в сфере поиска спасения во внефеноменальном мире) все же делает свое дело, облегчая каждому - при создании благоприятной для этого ситуации - вовлечение в процесс развития. Что же касается только что упомянутых благоприятных обстоятельств, то они в интересующем нас плане связаны как с длительным воз-

действием колониализма, так и - в Юго-Восточной Азии - с феноменом хуацяо. Словом, при отсутствии характерной для ислама мощной инерции торможения (а стоит напомнить, что ислам в Юго-Восточной Азии в этом смысле не столь силен, как на Ближнем Востоке) и активной религиозно-идеологической индокринации, особо сильной у шиитов, индо-буддийская традиция-цивилизация почти нейтральна по отношению к импульсам со стороны. И хотя многое в Индии (закон кармы и сила касты) и в Юго-Восточной Азии (сравнительно низкий уровень развития в условиях субтропиков и тропиков) задерживает развитие, иные факторы способствуют ему.

Что касается дальневосточного религиозно-цивилизационного фундамента, то о нем уже было сказано достаточно много: этот фундамент наиболее благоприятен для активной трансформации традиционной структуры. Мешает этой трансформации лишь сильное государство. Там, где его не было (Япония, хуацяо Юго-Восточной Азии), позитивные результаты налицо.

Завершая сопоставительный анализ, можно заключить, что религиозно-цивилизационный фундамент - важный фактор, определяющий потенции развития стран Востока. Это очень заметно на примере тех стран, где фундамент минимален, а то и вовсе отсутствует, как то имеет место в Тропической Африке. Это хорошо заметно на примере исламского фундамента: там, ще он сравнительно слаб (Малайзия, Индонезия, частично Пакистан), результаты развития более ощутимы. Там, где он сильнее, нужен был в качестве компенсирующего фактора более сильный эффект колониализма, что видно на примере Турции или Египта, длительное время ощущавших на себе давление со стороны европейского капитала. Особых оговорок требует феномен богатых нефтедолларами арабских стран, где именно богатство выступило в качестве компенсатора инерции ислама. Наконец, роль цивилизационного фундамента блестяще демонстрируется на примере Дальнего Востока, где позитивное воздействие его наиболее очевидно.

Следует заметить, что с особой силой этот фактор, действовавший и до того, начинает действовать с момента деколонизации, когда он функционирует в своем, так сказать, чистом виде. Именно с этого момента ощущаются как внутренняя его сила, так и вектор импульса, что сказывается на результатах.

Условия и обстоятельства выбора пути развития

Вернемся, однако, к проблеме выбора пути развития. Проблема эта для стран зависимых встала в начале XX в., для колоний - после деколонизации в середине века. Однако если учесть сложность и

неоднозначность процесса выбора и принять во внимание вызванную обстоятельствами переориентацию, то в конечном счете решать проблему пришлось всем так или иначе в одно и то же время, в основном - во второй половине нашего века (включая колебания и переориентации). От чего же зависел выбор пути?'

Снова вспомним об исходных позициях: конец эпохи колониализма; политическая независимость и выход на передний план усилившегося и взявшего на себя заботы о развитии страны государства; противоречивость позиции государства (как содействовать развитию, не слитком резко меняя привычный для людей образ жизни); религиозно-цивилизационный фундамент, содействующий или препятствующий курсу на трансформацию традиционной структуры; противоположные по многим параметрам эталоны-полюса возможного индустриального развития. И главное - необходимость все же сделать выбор, подчинив ему в дальнейшем политику страны, разработав соответствующую стратегию развития. Исходные позиции в общем были однотипны для всех, хотя равнодействующая всех упомянутых факторов могла быть весьма различной по мощи и вектору импульса. Этот импульс мог быть сильным и позитивным, т. е. объективно содействующим энергичной внутренней трансформации, что было наиболее характерно, как о том уже шла речь, для стран Дальнего Востока региона с их конфуцианским религиозно-цивилизационным фундаментом. Он мог быть, напротив, сильным и негативным, т. е. олицетворять собой мощь инерции, что наиболее характерно для стран ислама, особенно шиитского ислама. Но для многих стран Востока, включая и Африку, импульс был слабым, порой практически нулевым.

Что означала или могла означать разница в мощи и векторе импульса? Сильный негативный импульс означал прежде всего энергичное сопротивление структуры любым воздействиям на нее извне.стремление остаться самим собой, кульминацией которого мож-. но считать события рубежа 70-80-х годов в Иране. Смягчающие факторы и обстоятельства могли несколько повлиять на положение дел, как то имело место в богатых нефтедолларами аравийских монархиях: нефть здесь сделала внутреннюю трансформацию безболезненной, а ориентацию на еврокапиталистический стандарт ненавязчивой, даже в некотором смысле необязательной - особенно для тех, кто этого не желал (бедуины). Однако это действовало отнюдь не обязательно. Богатые нефтью Ливия и Иран использовали свои нефтедоллары для того, чтобы еще резче противопоставить неисламскому и особенно западному миру с его еврокапиталистическими стандартами свои, нарочито акцентированные исламские ценности с явно фундаменталистской окраской. За ценности фундаменталистско-го ислама высказываются ныне определенные силы и в иных исламских странах, от Афганистана и Судана до сравнительно развитого Алжира. И только там, где сам ислам и тем более его

негативный импульс изначально были ослаблены, т. е. вне территории Ближнего Востока, от Пакистана до Индонезии, развитие по евро-капиталистическому пути в наши дни явно выходит вперед по сравнению с привычными исламскими ценностями, хотя и при сохранении чтимых традиций.

Слабый или нулевой импульс, характерный для стран индо-буддийской цивилизации и для Африки, означал, что многое в развитии, в ориентации при выборе пути здесь зависит от внешних обстоятельств, порой просто от случая. Пример Африки наиболее нагляден. Но стоит вспомнить и об Индии, чей путь был избран за нее англичанами, о буддийских странах Индокитая, с легкостью становившихся жертвами любителей социальных экспериментов. Впрочем, ослабленный импульс всегда был залогом неудачи любителей рискованных экспериментов, что опять-таки видно и на примере современной Африки, и в буддийском Индокитае, где последний из такого рода экспериментов - бирманский - явно близится к благополучному концу. Во всяком случае благоприятные для успешного развития внешние обстоятельства могут сыграть в условиях слабого или нулевого импульса решающую роль.

Сильный позитивный импульс, характерный для стран, внутренне как бы готовых к активной трансформации, проявляет себя далеко не автоматически. Можно даже сказать, что внешне он себя вовсе не проявляет, так что феномен Японии долгие десятилетия был своего рода уникальным явлением. Но выявившиеся во второй половине нашего века закономерности развития стран Дальнего Востока, ориентированных на конфуцианские цивилизационные ценности.поз-воляют поставить вопрос иначе, т. е. выдвинуть на -передний план именно способность и потенции для трансформации как таковые. Стоит напомнить, в частности, что именно дальневосточные страны оказались лидерами в движении по обоим наметившимся в послевоенном мире путям развития и радикальной трансформации - по марксистско-социалистической и еврокапиталистической модели.

Было ли в странах этого региона внутреннее сопротивление структуры навязываемым извне переменам? Безусловно, оно ощущалось даже в Японии. Но по сравнению с другими регионами это сопротивление было каким-то иным, достаточно своеобразным. Менять свои привычки под бесцеремонным нажимом извне никто особенно не хотел, как это видно из истории Китая, Кореи или Вьетнама в конце XIX-начале XX в.,-достаточно еще раз напомнить об ихэтуанях. Но коль скоро ситуация стала необратимой и практически с этим уже ничего нельзя было поделать, прагматизм дальневосточной традиции вышел на передний план и сказал свое веское слово. В Японии раньше других; на континенте - несколько позже и иначе. Но во всех случаях прагматическая реакция стран Дальнего Востока означала, что страны, раз уж это неизбежно, к переменам готовы. Они готовы мобилизовать свои вотенции для того, чтобы даже

способствовать такого рода переменам. Вопрос лишь в том, в каком направлении начать трансформацию, какой путь избрать для развития. И если в этом пункте пути стран Дальнего Востока кардинально разделились, то зависело это прежде всего от случайных и тем более внешних обстоятельств. Рассмотрим ситуацию в этом смысле более подробно.

Как о том уже шла речь, компартии вскоре после 1917 г. возникли во многих странах Востока, однако далеко не везде они смогли стать влиятельной политической силой. Ранее других этого удалось добиться компартии Китая, несколько позже - Вьетнама. Этому способствовало многое, но едва ли не важнейшую роль сыграло то, что лозунги компартий с их призывом к социальному переустройству посредством достижения власти в ходе массового революционного движения были не только близки и понятны именно в странах Дальнего Востока (как они были чужды массам в Индии и не всегда понятны в мире ислама или в буддийских странах), но и во многом сущностно совпадали с нерелигиозной в своей глубинной основе конфуцианской ориентацией на социальную справедливость и государство всенародной гармонии во главе с мудрыми и заботливыми правителями. В ходе второй мировой войны и японской оккупации Китай и Вьетнам оказались в состоянии глубокого внутреннего кризиса, а выход из него, как то обычно бывало в странах конфуцианской культуры, оказался тесно связан с массовым народным движением, которое на сей раз было возглавлено коммунистами. Во Вьетнаме это привело к победе компартии в бывшей колонии, не имевшей собственного правительства, хотя и хорошо знакомой с традицией независимого государства: незадолго до революции 1945 г. во Вьетнаме еще был жив император, правда, к тому времени уже фактически лишенный власти французскими колонизаторами. В Китае, где существовало собственное независимое правительство, переход власти к коммунистам был облегчен внешними обстоятельствами, т. е. оккупацией советскими войсками Маньчжурии, которая была японской колонией. Это же внешнее обстоятельство сыграло еще более важную, практически решающую роль для севера Кореи, тоже бывшей японской колонией и, естественно, не имевшей собственного государства и правительства.

Итак, во Вьетнаме, Китае и на севере Кореи была заимствована сталинская модель с жесткой властью классического восточного типа при ограничении индивидуальных прав и свобод и всесилии бюрократической администрации, опирающейся к тому же на мощную идеологическую индоктринацию. Эта модель функционально и структурно оказалась не столь уж чужда классической конфуцианской, хереню знакомой и К"таю, и Корее, и Вьетнаму, так что нет ничего

удивительного в том, что все три страны, о которых идет речь, достаточно гармонично в нее вписались. Конечно, дело не обошлось без серьезных внутренних реформ, без радикальных социальных преобразований и массовых репрессий, но многое осталось по-старому. Не только не получил развития свободный капиталистического типа рынок с конкуренцией и борьбой за прибыль частных собственников, но наоборот, все дело промышленно-индустриального развития и финансово-экономического регулирования взяло на себя централизованное государство, а свободные рыночный обмен во многом был заменен привычной бюрократической редистрибуцией. Социальная дисциплина стала еще более жесткой, а власть обожествленного правителя (это особенно касается Китая и Кореи) еще более всемогущей, чем когда-либо.

Иная судьба постигла юг Кореи, остров Тайвань, бывшие английские колонии Сингапур и Гонконг, не говоря уже о Японии. Эти части все того же дальневосточного цивилизационного региона тоже были внутренне готовы к трансформации, что и было продемонстрировано оказавшейся в исключительных обстоятельствах Японией еще в прошлом веке. Но иные внешние обстоятельства сыграли решающую роль в судьбах этих стран и в выборе ими путв развития. Тайвань, куда бежали гоминьдановцы с захваченного коммунистами континента, стал быстрыми темпами развиваться по капиталистическому пути. Такой же путь начал реализовываться на юге Кореи, попавшем, как и Япония, после войны под контроль американской администрации и продолжавшем пользоваться и впоследствии военной и всякой иной поддержкой США. Ликвидация колониального статуса в Сингапуре и ослабление его в Гонконге означали то, что эти территории стали теперь энергично развиваться по тому пути.по которому они шли уже достаточно давно, к тому же умело используя геостратегические преимущества своего расположения на оживленных морских торговых путях. Ориентируясь на японский стандарт, эти страны вскоре стали демонстрировать невиданные темпы экономического и промышленного роста, что и позволило им если и не догнать Японию, то во всяком случае заметно к ней приблизиться, стать с ней почти вровень, оказаться вместе с ней флагманами капиталистической экономики всего развивающегося мира (а в недалеком будущем, вполне возможно, и вообще всего мира).

Любопытная ситуация. Цивилизационно близкие друг другу страны одного и того же региона демонстрируют потенции в развитии по противоположным моделям. Что здесь сыграло свою роль? В основе, безусловно, как о том уже говорилось, внутренняя готовность к трансформации в принципе. Но что существенно: если при трансфор-

447

мации по марксистско-социалистическому пути сыграли свою роль такие конфуцианские стереотипы, как извечное стремление к социальной справедливости и царству гармонии, правда, в сочетании с жесткой бюрократической структурой сильного патерналистского государства с мощным зарядом идеологической индоктринации, то успеху в развитии по капиталистической модели способствовали совсем иные стороны той же конфуцианской традиции. Это стимуляция к самоусовершенствованию, высокая культура труда в сочетании с социальной дисциплиной и патерналистской заботой старших о младших, высокоразвитое чувство долга и моральной ответственности, постоянное стремление к знаниям, умение довольствоваться малым в неуклонном продвижении ко все большему и т. п. Все это так или иначе не просто лежит в основе японо-дальневосточной модели развития, но и дает ей те ощутимые преимущества перед евроамериканской, которые ныне уже очевидны для всех.

Специфика ситуации со странами конфуцианско-дальневосточной цивилизации, где цивилизационный фундамент сам по себе оказался одинаково подходящ для успеха в движении по принципиально разным путям (об эффективности движения пока речи нет - имеются в виду лишь благоприятные условия для старта и первых видимых успехов), позволяет сделать вывод, что едва ли не решающим фактором оказывается внешний. Вряд ли он имеет равную силу для всего Востока, но по отношению к странам Дальнего Востока он напрашивается сам собой. Вопрос, который встает в связи с такого рода выводом, имеет, однако, более широкое, нежели просто региональное, значение. Он может быть сформулирован примерно так: какие обстоятельства выводят на передний план внешний фактор?

Если поставить вопрос таким образом, то логичным будет следующий ответ: тогда, когда возникает ситуация вакуума власти. Или, иными словами, когда то или иное государство на распутье, чаши весов истории сбалансированы, так что роль случая, личности и внешних обстоятельств может оказаться в данный момент решающей. Выше уже много говорилось о противоборствующих тенденциях, о гасящих друг друга факторах. Логично заключить, что эта-то ситуация и создает уравновешенный, как бы нейтральный баланс сил и что опирающаяся на этот баланс власть непрочна, как бы висит в воздухе. Это и есть вакуум власти.

Но вакуум власти - еще не все. Это лишь благоприятное условие. Для реализации его нужен тот самый внешний по отношению к стране и власти фактор, который выше был назван решающим. Но как действует этот фактор? Случайный ли это импульс или нечто постоянно действующее? Видимо, могло быть по-разному. Но приоритет безусловно за постоянно действующей силой,рождающей определенное поле политического напряжения. И поскольку это поле сыграло свою весомую роль в судьбах современного Востока, о нем стоит сказать подробнее.