1. История развития взглядов на объект преступления в науке уголовного права

Понятие объекта преступления издавна известно науке уголовного права России.

Разработка проблемы объекта преступления началась в юридической науке после того, как в конце XVIII века понятие «состав преступления», перестав иметь первоначальное, процессуальное значение, получило статус одной из важнейших категорий уголовного права[1].

Можно даже сказать, что глубокая разработка понятия и сущности объекта преступления традиционно и характерна именно для русского дореволюционного, советского и ныне - российского уголовного права, в отличии, например, от англо-саксонской школы права.

Представители русской дореволюционной юридической науки (В.Д.Спасович, А.Ф.Кистяковский, Н.Д.Сергеевский, Н.С.Таганцев, В.М. Хвостов) большое внимание уделяли разработке понятия объекта преступления, несмотря на то, что давали формальное определение преступления.

В середине 19 столетия была довольно распространенной так называемая нормативистская теория объекта преступления, базирующаяся на формальном определении преступления. Согласно этой теории преступление суть нарушение нормы права, следовательно, правовая норма и есть объект преступления, т.е. то, на что посягает преступное деяние.

В этой связи известный русский дореволюционный юрист Н.С. Таганцев считал, что объектом преступления всегда является юридическая норма в ее реальном бытии.

Причинение вреда обладателю реального права,— писал Н. С. Таганцев,— составляет только средство, а не сущность преступления. Оно играет в уголовном праве роль второстепенную, так как сущность преступления составляет выраженная этим путем решимость воли нарушить требования государства о неприкосновенности юридического порядка, а поэтому и страдает от преступления всегда государство, как охранитель господства права. Исходя из этого, Н.С. Таганцев делал вывод, что, признавая объектом преступления реальные блага и интересы, мы не будем в состоянии разъяснить юридическую природу тех деяний, при которых уничтожение какого-либо блага не считается противозаконным[2].

Н.С.Таганцев писал: «Норма права сама по себе есть формула, понятие, созданное жизнью, но затем получившее самостоятельное, отвлеченное бытие: Всякая юридическая норма, как отвлеченное положение, может быть оспариваема, критикуема, непризнаваема; но только норма, имеющая реальную жизнь, может быть нарушаема». И далее: «Если мы будем в преступлении видеть только посягательство на норму, будем придавать исключительное значение моменту противоправности учиненного, то преступление сделается формальным, жизненепригодным понятием, напоминающим у нас воззрения эпохи Петра Великого, считавшего и мятеж, и убийство, и ношение бороды, и срубку заповедного дерева равно важными деяниями, достойными смертной казни, ибо все это виноватый делал, одинаково не страшась царского гнева»[3].

Определял объект преступления Н.С. Таганцев отмечал: «таковым является заповедь или норма права, нашедшая свое выражение во входящем в сферу субъективных прав, охраненном этой нормой интересе жизни.

Другой дореволюционный ученый юрист В.М. Хвостов признавал, что правонарушительное деяние направлено «против права», что оно должно расцениваться как «деяние, подрывающее авторитет права и государства и потому имеющее общественный характер»[4].

Авторы юридической энциклопедии начала 20 века определяя объект преступления, отмечали: «объектом или, предметом, на который направляется преступление, являются те или иные жизненные блага; что когда нарушено какое-нибудь жизненное благо – и есть преступление. Но такое определение объекта преступления было бы неполно… Чтобы было преступление, необходимо не только причинить вред тому или иному благу; нужно еще, чтобы это благо было защищено уголовным законом. Таким образом, объектом или предметом преступления называются: а) тот или иной жизненный интерес; и б) норма права, которая его охраняет»[5].

Помимо нормативистской в 19 веке существовала и теория субъективного права как объекта преступления. Этой теории придерживался, в частности, В.Д.Спасович, автор первого в России учебника по уголовному праву. Он писал о том, что «преступление есть противозаконное посягательство на чье-либо право, столь существенное, что государство, считая это право одним из необходимых условий общежития, при недостаточности других средств охранительных, ограждает ненарушимость его наказанием». В этой связи В.Д. Спасович отмечал: лицо, страдающее от преступления, называется технически предметом или объектом преступления. Право может принадлежать как лицам единичным, физическим, так и лицам собирательным, юридическим…»[6]. Таким образом, по его теории предметом и объектом преступления является частное лицо, семья, сословие, государство и т.д. Подобной точки зрения придерживались П.Д. Калмыков, Д.А. Дриль.

Звучали и «двоякие» определения объекта права. В частности, интересно определение данное Н. Неклюдовым: «Объектом преступления являются: во-первых, общее право, ибо право нарушается преступлением как таковое, им нарушается всеобщая воля, высказанная в законе, и посредственно наносится вред даже самому государству, и, во-вторых, частное право, так как право нарушается непосредственно и количественно и качественно только до известной степени, в известных пределах; все право, все общество, все государство только посредственно затронуты преступлением»[7].

Мы не зря обратились к различным точкам зрения об объекте преступления дореволюционных исследователей. Если в советской период они подвергались беспощадной критике, то в настоящее время осуществляется возврат к их «авторитету» и мнению.

По мнению большинства исследователей, наиболее рациональной является концептуальная позиция Н.С.Таганцева по проблеме объекта преступления. Эта концепция заключается в следующем. «… обращая интерес жизни в правовое благо, право не только признает бытие этого интереса, не только дает ему охрану и защиту, но видоизменяет его в объеме, форме, иногда даже в содержании, сглаживая его частный, индивидуальный характер и придавая ему социальное, общественное значение: Таким образом, посягательство на норму права в ее реальном бытии есть посягательство на правоохраненный интерес жизни, на правовое благо.

В отличие от дореволюционного многообразия точек зрения, советская школа уголовного права в течение нескольких десятилетий придерживалась единой концепции объекта преступления.

В советской уголовной науке фактически отсутствовала дискуссия в определении объекта права. Авторы в основном критиковали дореволюционные теории, а также зарубежную уголовную науку, тогда как все, фактически, сходились в едином определении объекта преступления как общественных отношений (Б.С. Никифоров[8], В.Н. Кудрявцев, Н.И. Коржанский[9] и др.).

Дискуссия разворачивалась в связи с вопросом определения непосредственного объекта преступления.

В советской юридической литературе при характеристике непосредственного объекта преступления нередко исходят из того, что им могут быть и не общественные отношения, а те физические вещи, на которые оказывается конкретное непосредственное преступное воздействие.

Некоторые авторы, признавая общим объектом общественные отношения, считали, что непосредственным объектом преступления выступают не общественные отношения, а те или иные государственные или общественные интересы, либо материальное выражение соответствующих общественных отношений, имущество в смысле совокупности вещей, сами вещи, материалы или люди[10].

Подобной точки зрения придерживался А. А. Пионтковский, утверждавший, что всякое преступление, совершенное в нашей стране, прямо или косвенно посягает на общественные отношения социалистического общества и что объектом преступления могут быть любые общественные отношения, охраняемые уголовным законом[11], но в ряде случаев непосредственным объектом преступления могут быть не общественные отношения, а имущество, физическое лицо (гражданин)[12], продукты сельского хозяйства, инвентарь, урожай на корню[13].

Наиболее распространенным являлось суждение, что непосредственным объектом посягательства на собственность являются не отношения собственности, а имущество, вещи[14].

Поскольку А. А. Пионтковский называл предмет посягательства его объектом, то это вынуждало его каждый раз указывать на то, что за непосредственным объектом преступления стоит конкретное общественное отношение, которое еще необходимо вскрыть, чтобы более глубоко понять истинное общественно-политическое значение преступления[15].

Выше обозначенную точку зрения аргументированной критике подверг Н.И. Коржанский, отмечавший, что такое удвоение объекта преступления необоснованно, ибо оно создает представление о существовании двух различных видов объектов посягательства и не указывает, какой из этих двух объектов следует считать объектом посягательства в конкретном случае совершения преступления.

В действительности же, - писал Н.И. Коржанский, - непосредственным объектом преступления являются именно общественные отношения, т. е. преступление всегда направлено на изменение общественных отношений, а не посредством причинения вреда чему-то иному. Всякое преступление прямо, а не косвенно посягает на общественные отношения. В противном случае мы должны констатировать наличие какого-то иного объекта посягательства, не являющегося общественным отношением[16].

Имущество не является объектом преступления потому, что виновный посягает не на имущество, и вред преступлением причиняется не имуществу, не вещи. Даже в тех случаях, когда вещь уничтожается или повреждается при совершении преступления, то и тогда вред причиняется не вещи, а ее обладателю. Имущество хотя и тесно связано с понятием собственности, но по своим социальным свойствам общественным отношением не является и не может рассматриваться как явление, тождественное отношениям собственности.

Имущество не может быть объектом посягательства потому, что в общественной жизни людей существуют отношения не между человеком и вещью, а между людьми по поводу вещей, то есть отношения собственности.

В этой связи Б.С. Никифоров писал, что в уголовно правовом смысле нельзя не различать собственность как объект ряда преступлений и имущество как предмет этих преступных посягательств[17].

Ученые приходили к обоснованному мнению, что невозможно, оперируя только определенной вещью или конкретным предметом, определить объект посягательства, понять суть преступления, его социальную направленность. Без уяснения тех общественных отношений, вещественным выражением которых является предмет, вещь, невозможно ни понять преступления, ни» оценить его общественную опасность, ни дать ему правильную юридическую квалификацию[18].

Еще одним дискуссионным вопросом в советской уголовной науке были рассуждения о понятии общественных отношения; рассуждения о структуре общественных отношений (структуре объекта преступления).

Б.С.Никифоров, обстоятельно исследовавший содержание общественных отношений, отметил, что они представляют собой деятельность его участников или определенное положение людей по отношению друг к другу, или то и другое одновременно[19]. Н.И.Коржанский заключает, что основу, ядро общественных отношений составляет социальная связь, которая проявляется в виде социальной возможности или запрещенности определенного социального поведения и которая всегда включает в себя оценочный момент и носит нормативный характер[20].

В результате исследований А.В.Дроздова наиболее широкое распространение с середины 60-х годов получила концепция трехчленной структуры общественного отношения. Анализируя внутреннюю природу механизма развития социальных связей как формы общественных отношений, он пришел к выводу, что структурными элементами последних являются: 1) носители (субъекты) отношения; 2) предмет, по поводу которого существуют отношения; 3) общественно значимая деятельность (социальная связь) как содержание отношений[21]. Этот тезис становится не только общепризнанным в теории советского права, но и долгое время базовым для развития науки уголовного права.

Признание общественных отношений объектом преступления являлось всеобщим как в науке советского уголовного права, так и в советском уголовном законодательстве.

Все уголовно-правовые акты Советского государства, независимо от их редакции и времени издания, в определении преступления неизменно указывали на его материальный признак - общественные отношения общества.

Так, уже «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР» 1919 г., определяя преступление как действие или бездействие, опасное для данной системы общественных отношений (ст. 6), ставили задачу посредством уголовной репрессии охранять систему общественных отношений, соответствующую интересам трудящихся масс, организовавшихся в господствующий класс в переходный от капитализма к коммунизму период диктатуры пролетариата (ст. 3), обеспечить данный порядок общественных отношений (ст. 7).

Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г. объявляли преступлением «общественно опасные деяния, подрывающие власть трудящихся или нарушающие установленный ею правопорядок». УК РСФСР 1926 г. общим объектом уголовно-правовой охраны считал «социалистическое государство рабочих и крестьян и установленный в нем правопорядок» (ст. 1). Преступление же определялось так: «Общественно опасным признается всякое действие или бездействие, направленное против советского строя или нарушающее правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени» (ст. 6)[22].

УК РСФСР 1960 г. в первоначальной редакции обозначал преступление как «общественно опасное деяние, посягающее на советский общественный или государственный строй, социалистическую систему хозяйства, социалистическую собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права граждан, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок общественно опасное деяние, предусмотренное Особенной частью настоящего Кодекса» (ст. 7). В последней редакции, спустя 36 лет, УК РСФСР 1960 г. признавал объектами преступления общественный строй СССР, его политическую и экономическую системы, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан, все формы собственности, социалистический правопорядок (ст. 7)).

Действующий УК РФ 1996 г. признает объектами уголовно-правовой охраны прежде всего права и свободы человека и гражданина, собственность, общественный порядок и общественную безопасность, окружающую среду, конституционный строй России, мир и безопасность человечества (ст. 2).

В настоящее время система интересов и ценностей, охраняемых уголовным правом, базируется на отражающей демократические идеи конституционной триаде «личность - общество – государство». Соответственно этому принципу строится и Особенная часть Уголовного кодекса.