5rik.ru

На рынках еврооблигаций август — всегда мертвый сезон. Причин тому больше чем достаточно. Все европейцы разъезжаются по отпускам, в том числе и те чиновники, которые работают в правительственных агентствах, выпускающих еврооблигации. Летняя жара в Бахрейне и Джидде притупляет инстинкт азарта даже у самых стойких арабов, и многие из них отправляются в Лондон, Париж и Монте-Карло — часто для того, чтобы играть фишками, а не облигациями.

Разумеется, многие лондонские трейдеры и сейлсмены не женаты или хотя бы бездетны. В августе им меньше всего хотелось бы присоединяться к шумным семейным компаниям на пляжах. Но август — лучший месяц для отдыха. Существует неписаный закон — в августе не раскачивать лодку, не дестабилизировать рынок, что заставило бы нас весь месяц думать только о работе. Рынок занимается самоанализом, все составляют планы на первую неделю сентября.

Обычно такие сезонные перемены раздражали меня. Но на этот раз моя голова была занята другими проблемами, и я был рад той свободе, которую принес август.

Моими проблемами были Дебби и Джо.

Мне казалось очевидным, что в тот вечер Джо поджидал Дебби и потом швырнул ее в реку. Он был там, и он определенно был способен на убийство. Но почему он убил Дебби? Даже такие подонки, как Джо, не шляются по Лондону, убивая прежних подружек только потому, что им этого вдруг захотелось. У Джо должна быть причина. Какая же?

И потом эта история с такси, в которое будто бы сели Джо и два его приятеля, стоило им выйти из ресторана. Вполне возможно, что приятели прикрывали Джо, а полиция им поверила. А если полицейские правы, то как же умерла Дебби?

Я никогда не верил, что Дебби упала в воду случайно. Никак не мог я поверить и в версию о самоубийстве. Это было совершенно исключено. Кому же еще могло понадобиться убивать Дебби?

Чем больше я размышлял над этими загадками, тем чаще мои мысли невольно возвращались к Пайперу. Его не мог не беспокоить тот факт, что Дебби знала о деле с «Блейденем-холлом». Пайпер определенно не казался мне самым добропорядочным гражданином. Лиши его Комиссия по азартным играм лицензии, и все планы строительства «Таити» пришлось бы положить на полку. В лучшем случае ему удалось бы продать недостроенный комплекс, но даже тогда возместить затраты было бы практически невозможно. Еще один опасный враг.

И еще это расследование о покупке акций компании «Джипсам». Может быть, здесь есть какая-то связь с гибелью Дебби?

Мне были позарез нужны новые факты.

В поисках информационной памятной записки о «Таити» я порылся в стопке проспектов, лежавших на моем столе, но прежде мне попался проспект «Тремонт-капитала». Я прекратил поиски и решил сначала подробнее познакомиться с этой компанией. Проспект был тонким и довольно бессодержательным. Никаких фирменных эмблем, никаких иллюстраций. Я стал читать брошюрку. Очень внимательно.

«Тремонт-капитал NV» оказалась офшорной инвестиционной компанией, зарегистрированной на нидерландских Антильских островах специально для того, чтобы предоставить возможность состоятельным бизнесменам уклоняться от налогов. Компания инвестировала средства в ценные бумаги, о которых никаких сведений не приводилось. Через «Блумфилд Вайс» компания выпустила облигаций на сорок миллионов долларов в расчете на частное размещение. Компания «Де Джонг» купила этих облигаций на двадцать миллионов долларов. Инвестировать в столь темную офшорную компанию нас подтолкнули гарантии «Хонсю-банк лимитед». «Хонсю» был одним из крупнейших банков Японии, и его гарантия обеспечивала высший рейтинг надежности облигаций. Инвесторам не было нужды беспокоиться о надежности компании «Тремонт-капитал» или о том, куда эта компания вкладывала деньги, если только им предоставлялась столь солидная гарантия.

Но Дебби беспокоили кое-какие детали.

Я внимательно прочел весь проспект. Обычный казенный язык юридических документов, недоступный простым смертным. Ничего необычного я не заметил. Единственным держателем акций офшорной компании была некая «Тремонт-холдинг NV». Это название ничего мне не говорило, и я понимал, что если учесть законы конфиденциальности, действующие на нидерландских Антиллах, скорее всего, мне ничего не удастся узнать о владельце акций.

И все же пока я не видел ничего подозрительного.

Потом я обратил внимание на номер телефона, написанный карандашом на полях в разделе «Характеристика поручителя». Судя по коду, это был токийский номер. Должно быть, подумал я, банка «Хонсю». Я бросил взгляд на часы. В Токио было уже поздновато, но шанс застать кого-то на рабочем месте еще сохранялся. Я набрал номер, понятия не имея, что же я должен буду спросить.

После нескольких неудачных попыток меня соединили с кем-то из сотрудников банка, владевшим английским.

— Говорит Хаката.

— Добрый вечер, мистер Хаката. Это Пол Марри из лондонской. компании «Де Джонг». У меня к вам большая просьба. Я навожу справки о частном размещении облигаций «Тремонт-капиталом», в котором ваш банк выступил поручителем.

— Очень сожалею, — отозвался мистер Хаката.

Проклятье, подумал я. Как раз в тот момент, когда мне нужна помощь.

— Мистер Хаката, я был бы очень признателен за любую информацию. Видите ли, мы являемся главным инвестором.

— Я был бы рад вам помочь, мистер Марри, но у нас нет никаких данных о подобном поручительстве.

— Нет, вы меня не поняли. Передо мной лежит проспект. На прошлой неделе кто-то из вашего банка беседовал об этих облигациях с моим коллегой, мисс Чейтер.

— Это я разговаривал с мисс Чейтер. Несколько месяцев назад я же говорил об этом с мистером Шофманом. Мы абсолютно уверены, что наш банк не давал никаких гарантий этой «Тремонт-капитал». У нас нет никаких документов, что такая гарантия когда-либо давалась. Если у вас есть какая-либо информация об этой компании, нам бы очень хотелось ее проверить. Нам не нравится, когда злоупотребляют репутацией нашего банка.

— Очень вам признателен, мистер Хаката. Как только у меня появятся какие-либо сведения, я перешлю их вам. До свиданья.

Чепуха какая-то. Невозможно себе представить, чтобы в банке «Хонсю» ничего не знали о поручительстве, данном этим же банком. Я не сомневался, что Хаката проверил свои папки очень тщательно. Но ведь банк «Хонсю» — очень большое учреждение. Возможно, поручительство где-то затерялось. Маловероятно, но в принципе почти возможно, рассуждал я.

Если об этих облигациях ничего не знали в банке «Хонсю», то уж в «Блумфилд Вайс» должны были знать. Я решил позвонить туда. Но не Кэшу. Если Дебби была права и с этими облигациями действительно не все чисто, то пока мне не хотелось бы даже намекать Кэшу на мои подозрения. Поэтому я позвонил в архив «Блумфилд Вайс», в котором должны были храниться все сведения о любых облигациях, к которым банк когда-либо имел отношение.

Мне ответил молодой женский голос.

— Архив.

— Доброе утро. Говорит Пол Марри из компании «Де Джонг». Вы не могли бы выслать мне имеющуюся у вас документацию о частном размещении облигаций «Тремонт-капитал NV»? Ваша компания занималась этими облигациями около года назад.

— К сожалению, у нас нет никакой информации об этом выпуске облигаций, — немедленно ответила архивистка. Ей даже не понадобилось рыться в картотеке или в папках.

— Но она должна быть. Вы не могли бы проверить?

— Я проверяла. На прошлой неделе звонила ваша сотрудница мисс Чейтер. У нас нет никаких документов об этом выпуске. Дело в том, что этого выпуска никогда не существовало.

— Должно быть, вы ошиблись. Вы не можете быть совершенно уверены. Пожалуйста, проверьте еще раз.

— Мистер Марри, я проверила очень тщательно. — В голосе архивистки прорезались нотки возмущения. Очевидно, она была из тех, кому не нравятся сомнения в их профессиональной компетентности. — Мисс Чейтер тоже была очень настойчива. Этого выпуска нет. Следовательно, неправы или наши архивы, или вы. Мы потратили сотни тысяч фунтов на создание современной системы поиска информации и соответствующей базы данных. «Тремонт-капитал» нигде даже не упоминается. Позвоните, когда узнаете правильное название ваших облигаций. Мы будем рады помочь.

С этими словами архивистка положила трубку. Судя по ее тону, она была рада сделать что угодно, только не помочь мне.

Я в полной растерянности откинулся на спинку кресла. Возможно ли, чтобы ведущий менеджер и поручитель ничего не знали о выпуске облигаций? Выпускались ли эти облигации вообще? Я задумался. Поскольку речь шла о частном размещении, то фондовые биржи могли ничего о нем не знать. Но в оформлении подобных сделок всегда принимают участие юристы. Я схватил проспект, полистал его еще раз и быстро нашел название юридической конторы, оформившей сделку: «Ван Креф, Хэрлен», Кюрасао. Странно. Я надеялся увидеть лондонскую или нью-йоркскую фирму. Еще через несколько минут изучения проспекта я нашел то, что искал: «Соглашение составлено в соответствии с законами нидерландских Антильских островов». Нет даже намека на обычное упоминание о законах Англии или штата Нью-Йорк.

Почему этого никто не заметил раньше? Наверно, подумал я, потому что все были заняты другими делами и просматривали документацию далеко не так тщательно, как следовало. Вероятно, увидев гарантии банка «Хонсю», все решили, что нет необходимости вчитываться в каждое слово, к тому же набранное мелким шрифтом.

Но на самом деле гарантии банка «Хонсю» не существовало. «Де Джонг» ссудил двадцать миллионов долларов офшорной компании, о которой мы не знали ничего. Мы не знали, кто ее владелец. Мы не знали, что она делает с нашими деньгами. Мы понятия не имели, вернем ли мы наши деньги. Очевидно, в соответствующих юридических документах было полно слабых мест.

Я тут же позвонил наверх, чтобы узнать, получали ли мы первые проценты по купонам этих облигаций. Оказалось, получали. Значит, пока мы еще ничего не потеряли. Кем бы ни был владелец этой темной компании, он, очевидно, намерен платить хоть какой-то процент, чтобы не вызвать подозрений. Я все больше приходил к убеждению, что мы стали жертвой очень умной аферы.

Спрашивать Кэша напрямик не было смысла. Если он замешан в этой афере, то своими вопросами я лишь насторожу его. На такой риск я не мог пойти. Но мне каким-то образом нужно было выяснить роль «Блумфилд Вайс». У меня родилась идея. Я поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Алло, «Банк де Лозанн э Женев».

— Клер, это Пол. Тебя сегодня никто не приглашал на ленч?

— О, вот это сюрприз! Разумеется, я буду счастлива пообедать с тобой.

— Отлично. Встретимся у «Люка» в четверть первого.

Полгода назад Клер работала в «Блумфилд Вайс». Уж она-то должна хоть что-то помнить о «Тремонт-капитале» и о роли Кэша в этой афере. Кроме того, это был отличный предлог, чтобы пообедать с Клер.

Я пришел в ресторан чуть раньше, и официант проводил меня к столику у окна. Ресторан «Люк» располагался на третьем этаже, в середине Лиденхолл-маркета. Через распахнутое окно струились солнечные лучи, а вместе с ними в зал ресторана врывался шум из магазинов в нижних этажах здания. Половина мест в ресторане пустовала, примерно к часу дня зал заполнят страховые агенты из близлежащего «Ллойда».

Клер мне пришлось ждать не больше двух-трех минут. На громкий стук ее каблучков по черно-белому полу, на узкую короткую юбку, обтягивающую бедра, и на чуть слышный ненавязчивый аромат ее дорогих духов оборачивались все мужчины. Подойдя к столику, она протянула мне руку, улыбнулась и заняла место напротив. Я не мог не почувствовать завистливые взгляды и гордо выпрямился. Клер нельзя было назвать классически красивой, но она была потрясающе сексуальна.

Мы заказали ленч и обменялись жалобами на мертвое спокойствие рынка. Через несколько минут я перешел к сути дела.

— Клер, я хотел бы обсудить с тобой одну проблему. Но это очень тонкое, очень щекотливое дело, и я буду очень признателен, если ты сохранишь этот разговор в тайне.

Клер засмеялась.

— О, Пол! Это изумительно! Секретное дело! Не беспокойся, я никому не скажу ни слова.

— Это касается Кэша.

Улыбка моментально сошла с лица Клер.

— Ах, Кэша! Этого сукиного сына.

— Почему ты так говоришь? Что он такого сделал? — спросил я.

— Наверно, сначала мне нужно открыть тебе другой секрет. — Она опустила глаза, взяла нож и принялась играть им. — Ты знаешь, что до БЛЖ я два года работала в «Блумфилд Вайс», — начала она. — Так вот, примерно за год работы я подобрала группу неплохих клиентов. Я совершала много сделок. Я была довольна, клиенты были довольны, «Блумфилд Вайс» был доволен. Потом из Нью-Йорка приехал Кэш Каллахан. У него была великолепная репутация, он привык к большим деньгам, но в Европе у него не было надежных клиентов. Тогда он украл моих.

— Как ему это удалось? — спросил я.

— Сначала он действовал незаметно, все получалось как бы само собой. Он разыскал крупные счета, покрытие которых сейлсмены не успевали обеспечить. Он предлагал им «помощь». Дело кончалось тем, что клиент предпочитал иметь дело непосредственно с Кэшем, а не со своим сейлсменом. В каком-то смысле ничего плохого в этом не было, клиент получал лучшее обеспечение, а компания зарабатывала больше денег. Но потом Кэш перешел к более жестким методам.

Что касается меня, то он приметил несколько моих самых крупных клиентов. Стоило мне выйти из офиса, как он начинал им названивать. Но клиенты хотели работать со мной. Тогда он распустил слух о связи между мной и одним из клиентов. Прошу прощения, но я не могу назвать его имя.

— Что за слух?

— Он говорил, что я сплю с этим клиентом и поэтому он предпочитает иметь дело со мной, — сказала она дрожащим от негодования голосом. — Это было нелепо. И бесконечно далеко от истины. Клиент совершал большинство сделок через меня по единственной причине: я подавала ему хорошие мысли, и он зарабатывал на этом деньги. У меня никогда не было никаких отношений с этим клиентом, кроме чисто деловых. Никогда! Это было бы совершенно непрофессионально.

Клер подняла голову и, еще не остыв, бросила на меня сердитый взгляд. Потом она рассмеялась.

— О, Пол, не принимай так близко к сердцу.

От смущения я покраснел. Ее заявление насчет профессионализма в отношениях с клиентами разбило начавшие было зарождаться во мне слабые надежды. Я не знал, что огорчение написано у меня на лице.

Клер вернулась к рассказу:

— Я об этом ничего не знала. Не знал и мой клиент. Но все об этом болтали, во всяком случае так мне передавали. Все рассказывали и пересказывали сочиненную Кэшем историю, так что через месяц-другой я ее слышала уже от нескольких человек; значит, это просто должно было быть правдой. Уверена, что-то слышал и мой босс, но, очевидно, счел только слухами. Разумеется, я ничего не могла отрицать. Я не знала, что я должна была отрицать.

Однажды Кэш пришел к моему боссу и сказал, что из-за моего романа с клиентом «Блумфилд Вайс» стал посмешищем всего Сити. Он даже привел какие-то цифры, которые он якобы получил от надежного человека в компании моего клиента, и эти цифры говорили, что девяносто пять процентов своих дел он проворачивает через меня. Думаю, Кэш просто выдумал эти цифры. Я знаю, что мой клиент много работал и с другими агентами.

Мой босс вызвал меня и сказал, что или я уйду по собственному желанию, или он будет вынужден начать служебное расследование. Он сказал, что в результате расследования мой клиент пострадает едва ли не в большей мере, чем я. Я была шокирована. К сожалению, потом я сорвалась. Я ругалась и кричала, я высыпала на голову босса все ругательства, все нецензурные слова, какие только знала, и сказала, куда он может засунуть свое расследование. Меня уже несколько месяцев уговаривали перейти в БЛЖ. Не прошло и недели, как я работала на новом месте.

— А не лучше ли было бы вести себя более разумно? Ты могла бы вернуть себе доброе имя. Кэш никак не сумел бы ничего доказать.

— К тому времени я уже проиграла. У меня не было ни малейшего желания публично доказывать свою честность, я вовсе не хотела, чтобы чужие люди под микроскопом копались в моей личной жизни, и все это только ради сомнительного удовольствия продолжать работу бок о бок с такими подонками.

— Понимаю, — сказал я, чувствуя, как в моей груди тоже закипает злоба. — Ты права. Ну и сукин сын. Весь наш бизнес — это питомник подонков. Из ничего они делают бешеные деньги. Они считают себя гениями, но в сущности просто -обкрадывают клиентов и коллег. Если бы все они делали свое дело честно, то всем осталось бы более чем достаточно места.

Я не мог сдержать раздражение, слова вылетали все быстрее, я повысил голос. Клер рассмеялась.

— О, Пол! Ты такой хороший. Принимаешь все так близко к сердцу. Ты такой идеалист. Но мир следует не тем законам, какие тебе нравятся. Припеваючи живут только крепкие парни, Самые подлые мерзавцы зарабатывают самые большие деньги, У меня-то все в порядке. Я выполняю ту же работу за большую зарплату, и к тому же меня окружают хорошие люди. — Из-под длинных ресниц она улыбнулась мне своими огромными, подернутыми влагой глазами. — Но ты хотел посвятить меня в свой секрет.

Я попытался взять себя в руки.

— К сожалению, я не могу рассказать тебе все детали, отчасти потому, что и сам их еще не знаю. Но в любом случае ничего никому не говори. — Я понизил голос. — В прошлом году «Де Джонг» купил у «Блумфилд Вайс» облигаций по частному размещению, выпущенные компанией «Тремонт-капитал». Нам облигации продал Кэш. Что тебе об этом известно?

— «Тремонт»... «Тремонт-капитал»... — бормотала Клер, напряженно сдвинув брови. — Название вроде бы я где-то слышала, но я не... Стоп! Знаю! Гарантом сделки выступил японский «Индастриал банк», да?

— Не совсем, это был банк «Хонсю». Но ты почти угадала, — ответил я.

— Да, смутно припоминаю. Выпуск был на небольшую сумму, да?

— На сорок миллионов долларов, — подтвердил я. — Ты продавала эти облигации?

— Нет. Это была одна из «особых сделок» Кэша. Думаю, он сам все подготовил. Никто из нас понятия не имел о продаже. Все комиссионные получил он.

Особые сделки. Особые клиенты. Не многовато ли у Кэша особого бизнеса?

— Ты что-нибудь знаешь об этой компании?

— «Тремонт-капитал»? Абсолютно ничего. Не слышала ни слова о ней ни до этой сделки, ни после нее.

— Может, знает кто-то еще?

— Нет. Когда Кэш готовит сделку, он все делает сам до самого конца. Потом он провозглашает о своей очередной победе.

— Но кто-то из фирмы должен был ему помогать, составлять документацию, продумывать детали, — настаивал я. — Возможно, он имел дело с кем-то из «Корпорейт файненс»?

— Думаю, в Лондоне у него нет никого. Но по поводу своих особых сделок он говорил по телефону с одним нью-йоркцем. Как-то раз я его даже видела, когда он был в Лондоне. Низенький толстый парень. Вайгель. Кажется, Дик Вайгель.

— Ты не помнишь, кто купил остальные облигации?

— Кажется, помню. Я слышала, как Кэш предлагал их «Де Джонгу». Это у него много времени не заняло. А потом он позвонил еще раз и продал весь остаток. Помню, я удивлялась, как это можно продать весь выпуск за два телефонных звонка. Мне Кэш противен. Но надо признать, он отличный сейлсмен.

— Кто был вторым покупателем?

— Я так и знала, что ты об этом спросишь, — сказала она. — Дай подумать... Вспомнила! Это был «Харцвайгер банк».

— «Харцвайгер банк»? Это небольшой швейцарский банк, не так ли?

— Не обязательно небольшой. Но определенно очень скрытный. Через этот банк строго конфиденциально проходят колоссальные деньги. У Кэша с «Харцвайгером» много общих дел.

— С кем он там разговаривал?

— С неким Гансом Дитвайлером. Личность не из самых приятных. Я пару раз с ним говорила.

Я выжал из Клер все, что ей было известно, — по крайней мере что ей было известно о «Тремонт-капитале».

— Еще один вопрос, — сказал я.

— Да?

— Кто такой Гастон?

— Гастон? Я не знаю никакого Гастона. — Потом Клер хихикнула. — О, ты имеешь в виду моего парижского любовника? К сожалению, это мифическая личность. Я выдумала Гастона специально для Роба.

— Это жестоко. Он очень переживал.

— Он стал слишком настойчив. Мне нужно было как-то выйти из этого дурацкого положения. Я подумала, что так будет лучше всего. Понимаешь, Роб какой-то странный.

— Странный?

— Ну да. Что-то в нем такое есть. Он так впечатлителен, что невольно начинаешь думать, все ли у него дома. Никогда не угадаешь, что он сделает в следующую минуту.

— Это на Роба похоже, — успокоил я Клер. — Но он безобиден.

— Не знаю. Я в этом не уверена, — возразила Клер. — Я рада, что избавилась от него. — Она пожала плечами. — К тому же, как я тебе говорила, я не сплю со своими клиентами.

Клер поднесла бокал к губам и покосилась на меня. Огромные темные глаза, ярко-красный рот — она казалась мне живым огнем. У меня пересохло в горле.

— Никогда? — переспросил я.

Несколько секунд она смотрела мне в глаза, но я был не в силах понять, что именно говорил этот взгляд.

— Почти никогда, — сказала она.

После такого ленча сосредоточиться на работе было очень трудно. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы мысли о Клер отошли на второй план, хотя время от времени они снова вытесняли все дела и заботы. Мне нужно было позвонить герру Дитвайлеру.

В «Справочнике Ассоциации дилеров по международным облигациям» я нашел «Харцвайгер банк». Телефон банка имел код Цюриха. Мне ответил женский голос.

— Могу я поговорить с герром Дитвайлером? — спросил я.

— К сожалению, его сейчас нет. Не могу ли я вам помочь? — ответили мне на отличном английском.

— Вероятно, можете, — сказал я. — Меня зовут Пол Марри, я работаю в лондонской компании «Де Джонг энд компани». У нас есть облигации частного размещения, которые, насколько мне известно, купили и вы. «Тремонт-капитал» с восьмипроцентным купоном с погашением в 2001 году. Мы хотели бы купить еще один пакет этих облигаций, и я подумал, возможно, вы согласитесь их продать.

— О, «Тремонт-капитал»! Наконец-то нашелся человек, которого интересуют эти облигации. Понятия не имею, зачем мы их покупали. Поручительство банка «Хонсю» очень надежно, и процент довольно высок, но их никто не покупает и не продает. В нашем портфеле должны быть ликвидные бумаги, а не такой мусор. Какую цену вы предлагаете?

Я попал в затруднительное положение. Меньше всего на свете мне хотелось бы покупать лишний пакет этих проклятых облигаций. Но женщина из Цюриха говорила таким тоном, словно была готова продать их по любой цене!

— Я говорю по поручению одного из наших клиентов, — соврал я. — Он хотел купить наши облигации, но нам нечего было ему предложить. Прежде чем говорить с ним о цене, мне хотелось бы убедиться, что вы их в самом деле продаете.

— Понимаю. Тогда вам лучше всего дождаться герра Дитвайлера. Он сам покупал эти облигации. Он вернется примерно через час. Вы не можете перезвонить попозже?

— Конечно. Отличная мысль. Скажите ему о моем звонке.

Отлично. С Дитвайлером мне и нужно было поговорить.

Ровно через час я снова набрал цюрихский номер. Мне ответил неприветливый мужской голос:

— Дитвайлер.

— Добрый день, герр Дитвайлер. Говорит Пол Марри из «Де Джонг энд компани». Час назад я беседовал с вашей коллегой относительно возможности покупки принадлежащих вам облигаций «Тремонт-капитала» с восьмипроцентным купоном с погашением в 2001 году. Вы действительно заинтересованы в их продаже?

— К сожалению, вы ошиблись, мистер Марри. — Тяжелый немецкий акцент придавал дополнительную враждебность и без того не слишком дружелюбному тону. — Не знаю, где вы получили такую информацию. У нас нет и никогда не было таких облигаций.

— Но я говорил с вашей коллегой именно об этих облигациях, — настаивал я. — Она сообщила мне, что они у вас есть.

— Должно быть, она ошиблась. Возможно, она перепутала их с другими облигациями «Тремонт-капитала». В любом случае, содержимое наших портфелей мы считаем сугубо конфиденциальной информацией, которую мы никогда не раскрываем посторонним. Я только что напомнил об этом своей сотруднице. Всего хорошего, мистер Марри.

Я положил трубку и посочувствовал любезной швейцарской девушке. Напоминание о ее обязанностях со стороны герра Дитвайлера наверняка не доставило ей много радости. Грязное дело. А Дитвайлер врет и врет неумело. Никаких других облигаций «Тремонт-капитала» не существует. В «Харцвайгере» лежат те же облигации, что и у нас.

Но почему он не хочет в этом признаваться?

Положение становилось серьезным. Все говорило о том, что «Де Джонг» может потерять двадцать миллионов долларов. Если мы не найдем эти деньги, то наша фирма окажется в критическом положении. Вероятно, по закону мы не обязаны компенсировать клиентам их потери, но я был уверен, что после этого клиентов у нас почти не останется. Мне нужно было рассказать обо всем Хамилтону. Его стол пустовал. Карен сказала, что Хамилтона не будет всю вторую половину дня и он появится только завтра утром, да и то не к началу рабочего дня.

На следующий день Хамилтон пришел к обеденному перерыву. Он сел за свой стол, включил компьютер и замер, глядя на экран.

Я подошел к нему.

— Прошу прощения, Хамилтон, — сказал я, — у вас есть несколько минут?

— Сейчас час двадцать семь. Данные об уровне безработицы поступят в час тридцать. У меня есть три минуты. Этого достаточно? — спросил он.

Я помедлил с ответом. Мне нужно было сообщить ему нечто очень важное, но я совсем не хотел рассказывать о таком запутанном деле в спешке. Если Хамилтон сказал, что у него три минуты, значит, он располагает ровно тремя минутами.

— Боюсь, это займет чуть больше времени, — сказал я.

— В таком случае садитесь. Вы можете чему-то научиться.

Сдержав нетерпение, я подчинился.

— Теперь расскажите мне, что сейчас происходит на казначейском рынке.

Хамилтон имел в виду рынок американских государственных облигаций, самый ликвидный рынок в мире. Большей частью инвесторы именно там получают представление о процентных ставках по долгосрочным облигациям.

— В течение последнего месяца курс снижался, — сказал я. — Все ждут повышения процентных ставок.

Когда курс государственных облигаций падает, доходы по ним возрастают, отражая надежды на более высокие процентные ставки в будущем.

— А почему курс снижается?

— Все боятся, что в США занятость может достичь максимума. В прошлом месяце уровень безработицы составил пять и две десятых процента. Многие экономисты полагают, что он не может опуститься намного ниже пяти процентов и что даже на этом уровне в системе будет скапливаться инфляционное давление. Предпринимателям будет труднее нанимать рабочих, поэтому им придется повышать заработную плату. Повышение заработной платы означает рост инфляции, а значит, более высокие процентные ставки. Поэтому курс государственных облигаций падает.

— Так что же произойдет после того, как будет достигнут критический уровень занятости? — спросил Хамилтон.

— Очевидно, рынок надеется, что уровень безработицы опустится до пяти процентов. Как я уже говорил, снижение уровня безработицы означает рост инфляции. Рынок опять-таки бросится продавать.

Мне всегда казалась нелепой эта ситуация: что хорошо для рабочих, то плохо для рынка облигаций. Помню, как-то раз я оказался в операционном зале одной крупной фондовой биржи. Когда объявили, что работу потеряли на несколько тысяч больше рабочих, чем ожидалось, то в зале повсюду раздались радостные возгласы, а казначейский рынок просто взбесился. Вот и говори после этого о башне из слоновой кости!

— Вы правы. Действительно, почти все уверены, что уровень безработицы упадет до пяти процентов и что на рынке все бросятся продавать облигации. Что в такой ситуации должен делать я? — спросил Хамилтон.

— Если бы мы имели государственные облигации, мы могли бы их продать, — сказал я. — Но те, что у нас были, мы продали еще месяц назад, поэтому нам остается только сидеть и смотреть.

— Неправильно, — сказал Хамилтон. — Впрочем, смотрите сами.

Большой телевизионный экран показывал нам все, что происходило сейчас на рынке. Расположенные колонками зеленые циферки, мигая, быстро менялись по мере того, как покупались и продавались облигации, повышался или понижался их курс. Мы не упускали облигации, выпущенные на срок тридцать лет, попросту называемые «долгоиграющими». Сейчас их курс был равен 99.16, то есть девяносто девять и шестнадцать тридцать вторых или девяносто девять с половиной.

За одну минуту до объявления об уровне занятости зеленые циферки замерли. Никто ничего не продавал и ничего не покупал. Все ждали.

Эта минута казалась вечностью. Во всем мире, в Лондоне, в Нью-Йорке, во Франкфурте, Париже, Бахрейне, даже в Токио, сотни людей, сгорбившись, не сводили глаз со своих экранов. Все ждали. В яме срочных сделок чикагской биржи тоже царили молчание и ожидание.

Раздался приглушенный сигнал, и через секунду на экранах появилось короткое сообщение Рейтер и «Телерейт». Зеленые буквы гласили: «В июле в США уровень безработицы упал до 5,0% по сравнению с 5,2% в июне».

Через две секунды цифры 99.16 рядом с символом «долгоиграющих» облигаций сменились на 99.08, то есть на девяносто девять и восемь тридцать вторых или на девяносто девять с четвертью. Я был прав. Безработных стало меньше, и курс облигаций падал.

Еще через две секунды наша телефонная панель замигала всеми лампочками сразу. Никто не знал, что задумал Хамилтон, но все были уверены, что-то на уме у него есть.

Хамилтон подсоединился к одной из линий. Я слушал по второй трубке. Звонил Дейвид Барратт.

— Я только хотел вам сказать, что мы думаем по... — начал он.

— Назовите вашу цену на двадцать миллионов долгоиграющих, — прервал его Хамилтон.

— Но наш экономист думает...

— Я очень рад, что у вас есть экономист, который думает. Предлагайте цену!

Дейвид замолчал, но уже через пять секунд отозвался:

— Мы могли бы предложить их по 99.04. Хамилтон, будьте осторожны, курс этих бумаг стремительно падает!

— Покупаю на двадцать по 99.04. Пока.

Цифры возле символа долгоиграющих облигаций мелькали постоянно. Теперь там стояло 99.00. Я понятия не имел, что делает Хамилтон, но не сомневался, что он знает, что делает.

Хамилтон взялся за следующую линию. Это был Кэш.

— Назовите свое предложение на тридцать миллионов долгоиграющих.

Кэш не спорил. Если кто-то хочет купить на тридцать миллионов облигаций, курс которых стремительно падает, то его это устраивало.

— Предлагаем по девяносто девять ровно.

— Отлично. Беру, — сказал Хамилтон.

Он положил телефонную трубку и с этой секунды не сводил внимательного взгляда с экрана. Я тоже уставился на экран.

Курс постоянно менялся, но теперь не падал, а колебался между 99.00 и 99.02. Хамилтон и я неподвижно сидели перед экраном. Как только в очередной раз появлялись цифры 99.00, я невольно задерживал дыхание, со страхом ожидая, что тут же последует падение до 98.30. Вложив пятьдесят миллионов долларов, на таком падении курса мы могли потерять много денег. Но ниже 99.00 курс так и не опустился, а потом неожиданно стал расти — сначала до 99.04, потом до 99.08. Через несколько секунд курс взлетел до 99.20.

Я облегченно вздохнул. Нам удалось купить на пятьдесят миллионов долгосрочных облигаций по самой низкой за многие месяцы цене. Судя по всему, рынок снова пробуждался. Я внимательно следил за Хамилтоном. Он все еще не мог оторваться от экрана, выражение его лица не изменилось, он не улыбнулся, но мне показалось, что его напряженно приподнятые плечи немного расслабились.

Курс подскочил до 100.00.

— Может быть, нам стоит начать продажу? — предложил я.

Хамилтон медленно покачал головой.

— Вы не понимаете механизма того, что сейчас происходит, не так ли? — сказал он.

— Не понимаю, — признался я, — Объясните.

Хамилтон откинулся на спинку кресла и повернулся ко мне,

— Нужно быть на шаг впереди того, что думает рынок, — сказал он. — Курсы на рынке меняются тогда, когда люди меняют свое решение. Цены покатятся вниз, если все решат, что выгоднее продать свои облигации, чем придержать их или покупать новые. Обычно это происходит, когда появляется какая-то новая информация. Поэтому, если в экономике что-то происходит, то это отражается и на рынке. Вы следите за ходом моих рассуждений?

— Да, — сказал я.

— Далее, в течение двух последних месяцев многие приняли вполне определенное решение — продавать. Как только становились известными новые неблагоприятные факторы, число желающих продавать росло, и курс облигаций падал. Ситуация стала настолько плачевной, что к этой неделе все уже ожидали новых неприятностей и дальнейшего падения курса.

Когда новое неприятное известие пришло, никто не удивился. Так и должно было быть. Естественно, дилеры понизили курс, но все, кто этого хотел, уже давно продали свои облигации. Так и мы поступили месяц назад. Желающих продавать облигации не оказалось.

— Хорошо, это объясняет, почему курс снижался не больше минуты, но что заставило его тут же подняться? — спросил я.

— Когда курс падает, все потенциальные покупатели обычно откладывают сделки до последнего момента — когда по их мнению вся неприятная экономическая информация уже стала всеобщим достоянием, — ответил Хамилтон. — Всегда находятся люди вроде меня, которые испытывают соблазн купить облигации по самой низкой цене.

Хамилтон говорил медленно, а я запоминал каждое слово, пытаясь извлечь максимум пользы из урока.

— Но как же экономические законы? — возразил я. — Как быть с угрозой инфляции в США, неизбежной при полной занятости?

— Страх перед инфляцией витал над рынком уже по меньшей мере месяц. Курс падал и падал не первую неделю.

Я задумался над словами Хамилтона. Определенно, в них был здравый смысл.

— Значит, одна из причин того, что курс стал подниматься, заключается во всеобщем пессимизме?

— Вот именно, — подтвердил Хамилтон.

— Тогда я не понимаю одного, — сказал я. — Если так все и было, то почему рынок выжидал, пока не будут обнародованы последние цифры об уровне безработицы?

— Инвесторы, прежде чем принять решение покупать, ждали, когда будет обнародован последний неизвестный экономический фактор. Узнав уровень безработицы и сразу сообразив, что он, хотя и плох, но все же не хуже, чем ожидалось, они уже не имели никаких причин откладывать воплощение своего решения в жизнь. Они стали покупать.

В этом бизнесе мне еще учиться и учиться, подумал я. Я и раньше понимал, что хороший трейдер должен иметь холодный, расчетливый ум. Но Хамилтон был не просто специалистом по анализу цифр или экономических факторов. Он анализировал природу человека, он находил именно ту точку, в которой страх проиграть уравновешивал жадность у тысяч людей, которые все вместе и составляли то, что мы называем рынком ценных бумаг. И в таком анализе Хамилтон не имел себе равных.

— Думаю, теперь можно предоставить рынок самому себе, — сказал Хамилтон. — Вы хотели мне что-то рассказать.

Я рассказал Хамилтону все, что удалось узнать Дебби и мне о компании «Тремонт-капитал» и ее облигациях. Мне кажется, закончил я, что мы никогда не увидим наши двадцать миллионов долларов. Я еще ни разу не видел Хамилтона в таком состоянии. Он был потрясен, он потерял самообладание, что с ним случалось чрезвычайно редко.

— Как это могло произойти? Разве мы не проверяли документацию?

Я медленно покачал головой.

— Почему я не заставил Дебби тщательно проверить все документы? — бормотал Хамилтон, кусая губы. — Этот сукин сын Каллахан! Он должен был знать обо всем с самого начала!

— Я слышал, что облигации вам продал Кэш?

— Конечно, он. В то время доход по этим облигациям был на полтора процента выше, чем по американским государственным. Для бумаг с высшим рейтингом надежности это совсем неплохо. В то время это были самые выгодные облигации.

— Вы полагаете, Кэш знал, что гарантии облигаций — дутые?

— Должен был знать, — с горечью в голосе ответил Хамилтон. — Если в архивах «Блумфилд Вайс» нет никаких данных об этих облигациях, значит, их нет нигде. Должно быть, он сам и провернул всю операцию. Впредь на него ни в коем случае нельзя полагаться. Не могу представить, как я позволил так себя провести.

— Но, возможно, Кэш принимал проспекты облигаций за чистую монету? Может быть, за этим стоит кто-то из отдела «Корпорейт файненс»? Клер упоминала одну фамилию — Дика Вайгеля.

— Может быть, но я так не думаю.

Я не был уверен, стоит ли посвящать Хамилтона в те догадки и мысли, которые крутились в моей голове. Потом, понизив голос, я все же спросил:

— Как вы думаете. Кэш имеет какое-нибудь отношение к смерти Дебби?

Хамилтон бросил на меня удивленный взгляд.

— Но это же был несчастный случай, не так ли? Или самоубийство. Ведь не убийство же?

— Не знаю, что это было, — ответил я. — Помните, я вам рассказывал, что незадолго до смерти Дебби мы с ней встретили странного человека? — Хамилтон кивнул. — Так вот, оказалось, что этот человек — некто Джо Финлей. Он работает в «Блумфилд Вайс» и ведет там дела с американскими корпорациями. Я обо всем рассказал в полиции, но оказалось, что у Джо есть алиби: два его приятеля подтвердили, что они вместе с Джо уехали на такси сразу после того, как вышли из плавучего ресторана.

— Джо Финлей? — переспросил Хамилтон. — Я встречался с ним. Неплохой трейдер. Но вы сказали, что полиция не сочла возможным предъявить ему обвинение?

Я вздохнул.

— Да, они собираются закрыть дело о смерти Дебби как несчастный случай. Но я этому не верю.

Хамилтон с минуту внимательно смотрел на меня.

— Полагаю, полицейские знают свое дело. В любом случае я сомневаюсь в том, что Кэш имеет какое-то отношение к смерти Дебби.

Хамилтон надолго замолчал, и в его холодных голубых глазах загорелся необычный огонек. Потом он стал постепенно успокаиваться. Он ритмично постукивал пальцами по подбородку. Это был верный знак, что Хамилтон снова взял себя в руки. Он думал, он просчитывал варианты.

— Что нам делать? — спросил я. — Вызвать на откровенный разговор Кэша? Пойти к президенту «Блумфилд Вайс»? В полицию?

— Ничего не делать, — ответил Хамилтон. — По крайней мере пока мы ничего не будем предпринимать. Полагаю, этот «Тремонт-капитал» еще несколько лет будет исправно выплачивать проценты — чтобы не вызвать подозрений. Но основную сумму мы не вернем. Значит, у нас есть время. Теперь мы тоже не должны вызывать подозрений. Как только Кэш узнает, что мы все знаем, деньги уйдут, и мы их никогда не увидим. Следовательно, мы будем делать вид, что ничего не произошло.

— Но нельзя же сидеть сложа руки!

— Мы и не будем сидеть сложа руки. Мы получим наши деньги.

— Но как?

— Я найду способ.

Почему-то я поверил, что он найдет способ вернуть наши миллионы.