5rik.ru

24

- Дэвид Сеттиньяз?

Спокойный и размеренный, без всякого напряжения го­лос, назвавший его имя, отчетливо выделялся в смутном гуле снующих в холле людей. Выйдя из лифта, Сеттиньяз обернулся и увидел его: в голубой рубашке, положив хол­щовую сумку к ногам, он невозмутимо стоял, прислонив­шись к отделанной мрамором стене. Это было 18 сентября. Сеттиньяз сказал двум мужчинам, сопровождавшим его:

- Извините. Я позвоню вам завтра.

Он подошел к Ребу Климроду. Пристально посмотрел на него, не зная, что сказать. Слава богу, первым нашелся Климрод, который, улыбаясь, спросил:

- Как прошло свадебное путешествие?

- Чудесно. Куда вы запропастились? На прошлой неде­ле мне звонил Джордж Таррас и сообщил, что вы приез­жали к нему, чтобы вернуть книги.

Сеттиньязу было как-то не по себе, хотя он не понимал, почему. Такое чувство, словно случайно встретил старого сослуживца по полку, которого уже запамятовал… Почти машинально он прошел через холл, остро чувствуя при­сутствие рядом этого худого, нелепо одетого человека, не расстающегося с чудной холщовой сумкой. Они вышли на Мэдисон-авеню. Стояла прекрасная, очень жаркая погода. Мимо прошествовал эскадрон секретарш, которые улыбались Сеттиньязу, не без любопытства посматривая на его спутника.

- Вы меня ждали?

- Да.

- Почему же вы не поднялись в мой кабинет?

- Что вам сказал обо мне Джордж Таррас? - ответил он вопросом на вопрос.

- Лишь то, что вы приезжали к нему в штат Мэн, что­бы вернуть книги. И очаровали его супругу.

Сеттиньяз заставил себя настроиться на легкий тон, не­смотря на неопределимое смущение, которое испытывал:

- Кажется, ваши познания в живописи далеко превос­ходят средний уровень…

- Вы больше ничего не хотите мне сказать? Сеттиньяз пытался вспомнить, напрягая память.

- Нет, - искренне ответил он, - но разве это важно?

- Не очень, - сказал Климрод. - Мне хотелось бы по­говорить с вами. У вас есть полчаса времени или вам будет угодно назначить мне встречу?

- Послушайте, я…

Длинная рука Климрода взяла его под локоть, и этот жест еще больше смутил Сеттиньяза. Могу ли я называть вас Дэвид?

- Конечно.

Климрод рассмеялся:

- Я все равно не смог бы принять ваше предложение отобедать. К сожалению, занят. Но в следующий раз не­пременно.

В его глазах мелькали лукавые искорки. «Я - закон­ченный кретин», - мрачно подумал Сеттиньяз с прису­щей ему честностью. Но Климрод продолжал:

- Очень скоро, скажем, через пять-шесть месяцев, мне понадобится адвокат вроде вас. Нет, нет, я не намерен иметь дело ни с Уиттакером, ни с Коббом, ни с кем-либо из их помощников. Я навел о вас справки…

На его лице появилась улыбка, неповторимая улыбка:

- Не обижайтесь на меня, пожалуйста. Кстати, я не нашел ничего - как бы это сказать? - что не делало бы вам чести. Как адвокат вы мне понадобитесь весной. Но окончательное решение за вами. А пока что на несколько ближайших месяцев у меня есть к вам предложение. Мне хотелось бы встречаться с вами три-четыре часа в неделю. Разумеется, если это поможет делу, я готов вступить в официальные сношения с Коббом или Уиттакером, чтобы оплатить им ваши услуги. Именно ваши, а не прочих юри­стов, пользующихся заслуженно высокой репутацией. Я заплачу столько, сколько потребуется. Мне бы хотелось встречаться с вами три-четыре часа еженедельно, необяза­тельно в один и тот же день - у нас с вами разный распорядок времени, - я буду задавать вам вопросы в основном теоретического характера…

Ошалевший Сеттиньяз смотрел на Реба:

- Вы хотите, чтобы я обучил вас праву? И всего за три часа в неделю?

- Что-то вроде этого. Но суть даже не в этом. Я хочу узнать самое главное - то, что мне необходимо. Я точно знаю, что мне нужно, а что - нет.

- На любом вечернем курсе вы бы… Климрод отрицательно покачал головой, по-прежнему улыбаясь.

- Нет. Я уже пробовал, - он весело засмеялся, и вдруг сразу стало очевидно, насколько он еще молод. - Нет, все идет там очень медленно, они теряют время на пустяки, к тому же расписание занятий не всегда мне подходит. Я обо всем хорошенько подумал, Дэвид. Может, вопрос в день­гах?

Он засунул руку в сумку и вытащил несколько пачек тысячедолларовых банкнот.

- Извините, я не хотел бы вас обидеть. Подскажите мне, что надо делать, и я немедленно улажу все финансо­вые проблемы. С Уиттакером и Коббом или с вами лично.

- Силы небесные! - воскликнул Сеттиньяз с таким чувством, будто его уносит внезапно обрушившаяся гигант­ская волна. - Мои услуги не стоят так дорого - ведь я по-настоящему работаю всего три недели!

- Соглашайтесь, прошу вас. В конечном счете вы спас­ли мне жизнь, должны же вы испытывать ко мне какие-то чувства.

Его серые глаза искрились лукавством. Но от него так­же исходила некая почти подавляющая сила убеждения, и создавалось впечатление, что он, словно распахнув в ночь ярко освещенную дверь, предлагает ему искреннюю, горя­чую дружбу.

- Ну что, Дэвид?

- Я согласен, - сказал Дэвид Сеттиньяз, отдаваясь си­ле той волны, которой было суждено перевернуть всю его жизнь.

И с первых же минут их следующей встречи (она состо­ялась через четыре дня, но не в кабинете адвоката на Мэ­дисон, а в гостиной отеля на 44-й Ист) Сеттиньязу стало совершенно ясно: Климрод, конечно, обладал самым острым и всеохватывающим умом, с каким приходилось стал­киваться Сеттиньязу, «Кошмар какой-то. Он обладал спо­собностью сразу схватывать самую суть, это сбивало вас с толку и, хуже того, превращало в дурака. Разумеется, вы сразу чувствовали этот ум, встретившись с Ребом взгля­дом, но другое дело, когда вы наблюдали, как этот ум ра­ботает: на лице появлялись невозмутимое выражение, мечтательность в глазах, плавность и спокойствие в голосе и жестах. Тогда этот ум проявлялся во всей своей огромно­сти, даже чудовищности, хотя это не слишком сильное оп­ределение; он явно завораживал, но иногда вызывал оже­сточение. По-моему, я считался в Гарварде блестящим студентом. В то время контора «Уиттакер и Кобб» была лучшей адвокатской конторой по делам, связанным с биз­несом, в Нью-Йорке, а может, в Соединенных Штатах. Вершина. Работать у них начинающему юристу означало то же самое, что для молодого актера получить роль Гарри Купера. Они взяли меня благодаря моим собственным до­стоинствам, а не по протекции, и меня просто распирало от гордости. Я ведь шесть лет изучал право и экономику. После первых же часов занятий с Климродом я ощущал себя раздавленным, чувствовал себя подобно четырехлет­нему ребенку, которому насильно вдалбливают ядерную физику. Дошло до того, что я чуть было не отказался от следующего занятия…

На которое, разумеется, явился. Непостижимо и то не­обыкновенное влияние, которое Король оказывал на всех нас, если не принимать в расчет его способность очаровы­вать людей. Маска, которую носил Реб Климрод, - невоз­мутимость лица, спокойный голос, изысканная вежли­вость, мягкость, - в общем, символизировала лишь те уступки, которые он с дьявольской ловкостью делал нам, чтобы мы терпели его, чтобы заставить нас простить ему его превосходство. Поняв это, мы как-то приспосаблива­лись к нему.

До 20 ноября 1950 года мы провели пятнадцать занятий. Теперь я спрашиваю себя, кто тогда кому разъяснял право?!

Признаюсь, мне и в голову не приходило, что он мог воспользоваться нашими занятиями не для приобретения отсутствующих у него знаний, не для того, чтобы оценить и измерить мои силы, прежде чем окончательно мне довериться, но еще - главным образом - для того, чтобы вновь увидеть Чармен…»

- Это далеко нас заведет, - не без раздражения сказал Сеттиньяз. - Как водится, придется перескакивать от од­ной мысли к другой, если только…

Сеттиньяз перешел на английский, чтобы избегать об­ращения на «ты», более свойственного французскому.

- Но где бы я смог это найти? - мягко спросил Реб.

- В таблицах Гольденвейзера. Если Чэндлер не гово­рит об этом в своей «Economics of Money and Banking» [«Economics of Money and Banking» (англ.) - «Экономика финансов. и банковского дела».]. У меня есть эта книга, но дома. В следующий раз я могу при­нести ее вам.

- Может, я провожу вас домой, и вы дадите мне ее се­годня вечером. Это возможно?

Они вместе вышли из отеля «Альгонкин». Доехали на такси до Парк-авеню. В дороге продолжали разговор о долларе и его курсе, о мировой финансовой системе. Сет­тиньяз легко вошел в эту игру и так увлекся разговором, что совершенно не заметил, что уже находится в прихо­жей собственной квартиры, вручая слуге-гавайцу шляпу и портфель…

…и в себя пришел лишь в большой гостиной, где сидели его супруга и свояченица, которые вопрошающе посмат­ривали на абсолютно невозмутимого Реба Климрода.

20 ноября Чармен Пейдж отметила свое двадцатитрех­летие. Дэвид Сеттиньяз, хотя и был без ума влюблен в свою супругу, всегда считал, что из двух сестер младшая была красивее. Но ни при каких обстоятельствах, даже ес­ли бы ему приставили нож к горлу, он на ней не женился бы: она часто выводила его из себя, почти терроризирова­ла. В шутку Диана объясняла это тем, что называла «не­сколько особым чувством юмора у Чармен». На протяже­нии целых пятнадцати лет все вокруг, включая его бабушку Сюзанну Сеттиньяз, вовсю старались убедить Дэвида, что у него не больше чувства юмора, чем у махро­вого полотенца. В конце концов он сам в это уверовал.

И он, подчиняясь всеобщему и почти непререкаемому мнению, стал считать нормальными эксцентрические вы­ходки свояченицы.

Она располагала полной финансовой независимостью. Состояние фамилии Пейдж возникло целых четыре поко­ления назад, то есть, по североамериканским понятиям, почти во времена крестовых походов. Когда она достигла совершеннолетия, то унаследовала десять миллионов дол­ларов. Она высокомерно отказалась от всех услуг, которые предлагали ей адвокаты, по семейной традиции распоря­жавшиеся ее состоянием. Она намеревалась сама заняться этим. Ее видели у входа в Нью-Йоркскую биржу - она даже пыталась играть. Вызывая всеобщее удивление, она доказала, что не лишена чутья, присущего великим фи­нансистам. Однажды она ворвалась в контору «Уиттакер энд Кобб» - еще до того, как там стал работать Сеттиньяз, - и устроила скандал по поводу одной биржевой спе­куляции, которая, по ее мнению, была проведена плохо, во всяком случае, не по тем точнейшим указаниям, что были ею даны. Иона Уиттакер, достигший семидесяти лет с мудрой неторопливостью, которую проявлял во всех де­лах, несколько дней не мог прийти в себя, возмущенный несправедливыми, на его взгляд, упреками, а еще больше потрясенный тем, что эти упреки бросала ему женщина - вид животного, которое он встречал лишь в одном единственном экземпляре (собственной супруги) и которому надлежало рожать детей, готовить пудинг и вышивать коврики гладью, а если речь идет о дебилках, то крестом.

Одно время Чармен ездила верхом по Парк-авеню и Пятой улице, оставляя уздечку на решетке какого-нибудь особняка или в холле отеля «Уолдорф»; она пять раз была помолвлена и каждый раз покидала своего жениха на сту­пенях храма с каким-то язвительным постоянством; она съездила даже в Индию с честолюбивым, но так и не осуществленным намерением стать браминкой; потом приня­ла предложение одного голливудского продюсера, мечтав­шего сделать из нее новую Аву Гарднер. (Чармен была очень на нее похожа); сценарий уже был готов, но на тре­тий день съемок она отправилась в круиз по южным мо­рям; на свадьбу своей старшей сестры с Дэвидом Сеттиньязом (Чармен буквально изводила его своей привычкой садиться на край ванны, когда тот там мылся в чем мать родила) она, учитывая савойские корни супруга, велела привезти из Франции на специальном самолете дюжину кругов швейцарского сыра и шесть фольклорных ансамб­лей, которые, играя все вместе, производили адский шум.

- Но в конце концов, Дэвид, разве это не забавно? - спросила Диана.

- Потрясающе забавно! - ответил мрачный и подав­ленный Сеттиньяз.

Это было весело или могло таковым показаться. Но бы­ло и другое, что тревожило Дэвида Сеттиньяза, которому казалось, будто он один это замечает - он не посмел бы сказать об этом никому из Пейджей - иногда в чудесных, чуть раскосых фиолетовых глазах Чармен Дэвид замечал какую-то странную, болезненную оцепенелость.

Чармен Пейдж пристально смотрела на Реба Климрода. И спросила:

- Мы ведь с вами уже встречались, не правда ли?

До этого мгновенья она сидела на большом канапе, сто­ящем в гостиной, потом встала, приблизилась, медленно обошла вокруг него.

- Вы по происхождению немец?

- Австриец.

- Неужели из Тироля?

- Из Вены.

Хотя Чармен была высокой девушкой, она едва достига­ла его плеча.

- У вас американское гражданство?

- Нет, у меня аргентинский паспорт.

Климрод перевел взгляд на Диану и Дэвида Сеттинья­за. Его глаза приняли мечтательное выражение; казалось, что его взгляд погружен во внутреннее созерцание.

Она большим и указательным пальцами пощупала ткань его рубашки под кожаной курткой, где-то у шеи. И спросила:

- Вы занимаетесь бизнесом?

- Что-то вроде этого.

- На Уолл-Стрит?

- Разумеется.

Она повернулась к нему лицом.

- Пойду поищу для вас эту книгу, - сказал Дэвид Сеттиньяз с какой-то нервозностью в голосе.

Он сделал несколько шагов в сторону своего кабинета и вдруг остановился, услыхав тихий, спокойный голос Климрода:

- На вашем месте я, конечно, не стал бы покупать двадцать тысяч акций «Континентал электрик».

Пораженный, Сеттиньяз обернулся. За свои пятнадцать встреч с ним Климрод ни разу не обмолвился, чем он зани­мается, вообще никогда не говорил, как живет и чем зара­батывает на жизнь. Действительно, Сеттиньяз, судя по одежде, предполагал, что он работает мелким служащим на набережных либо в каком-нибудь магазине. Ему также приходила мысль, что австриец (он не знал об афере с ар­гентинским паспортом) даже замешан в какие-то темные делишки. Дэвид сказал:

- Я и не знал, что вы интересуетесь биржей, Реб.

- Дэвид!

Чармен, повернувшись спиной к свояку, по-прежнему неотрывно смотрела на Климрода.

- Оставьте нас, пожалуйста, Дэвид. Тишина.

- Значит, я ошиблась с акциями «Континентал элект­рик»?

- Несомненно, - улыбнулся в ответ Реб Климрод. - Принесите мне обещанную книгу, Дэвид.

- Вы работаете на бирже, мистер Климрод?

- Нет.

- В маклерской конторе?

- Нет.

- Тогда, может, в банке?

- Нет.

Он рассмеялся:

- Я торгую «хот-догз» на улице. Рядом с Нью-Йоркс­кой биржей. Справа от входа.

- И как идут дела?

- Жаловаться не на что, выходит от тридцати пяти до сорока долларов в день. Вместе с содовой. Да еще чаевые.

- Значит, торгуя «хот-догз», вы и выяснили, что я при­обрела двадцать тысяч акций «Континента электрик»? .

Климрод взглядом проводил растерянного Дэвида Сеттиньяза, который скрылся в своем кабинете…

…и тут же вышел с книгой Чэндлера в руках.

- О нет, - ответил Климрод, - подобная информация не ходит среди сосисочников, там слышишь лишь об очень важных вещах, имеющих всеобщий интерес. Нет, я просто попросил навести о вас справки, мисс Пейдж. Ваше указа­ние, отданное сегодня утром, хорошо лишь наполовину. Принцип не был лишен смысла, но вы слишком запоздали. Решение нужно было принимать раньше, позавчера. Зато пять недель назад акции «Уестерн» оказались неплохой идеей. Даже если вы напрасно аннулировали ваше распо­ряжение относительно акций «Каледониэн». Вам следовало бы довериться вашему чувству, вашему чутью. Спаси­бо, Дэвид. Что касается «Сан-Ясинто», то давайте не бояться слов, это глупость. Я верну вам книгу на будущей неделе, Дэвид.

Он спокойно положил книгу Чэндлера в холщовую сум­ку. Его взгляд впервые встретился со взглядом молодой женщины:

- На вашем месте я бы не стал делать ставку на гульде­ны. Через три недели можете снова попробовать. Сейчас я бы ставил на швейцарский франк.

Улыбаясь, он поклонился женщинам и удалился. Чармен Пейдж расхохоталась:

- Скажите, навел справки обо мне!

В ее глазах Дэвид Сеттиньяз вновь уловил тот стран­ный, болезненный блеск, который так сильно его трево­жил.

Обычно в киоске перед нью-йоркской биржей торговали два итало-американца, два очень веселых и сноровистых парня. Реб Климрод и Диего Хаас пришли около десяти часов. Реб велел ребятам пойти выпить кофе, словом, пой­ти куда-нибудь. И они должны ожидать его знака, чтобы вовремя вернуться на место.

- Я не умею готовить «хот-догз», - сказал Диего. - Мы, гордые идальго пампы, презираем ручной труд. На меня не рассчитывай.

- Но ты хоть сможешь открывать бутылки с содовой?

Это он умел. И занялся этим, стоя в какой-то нелепой бело-зеленой полотняной пилотке, думая про себя: «Если бы Мамита меня увидела, то, всплеснув руками, умерла бы на месте. Нужно наклеить поддельную бородку. И ве­село кричать: «Две содовых с лимоном! Две!» Она приехала около одиннадцати. Это была самая кра­сивая молодая женщина из тех, кого когда-либо видел Ди­его; толпа секретарш и служащих расступилась, давая ей дорогу.

- Пожалуйста, один сандвич, - попросила она.

- С горчицей? - осведомился Реб.

- Не слишком ли она крепкая?

- Такая женщина, как вы, выдержит все на свете, - ответил Реб.

- Выдержу и вас, будьте покойны.

- А я и не волнуюсь, - сказал Реб.

Он поднял руку. Два итало-американца перешли через улицу и заняли свои места. Реб вымыл руки, снял фартук и пилотку. И сказал, обращаясь к молодой женщине:

- Кофе?

- Меня зовут Диего, - представился Диего. - Я очень симпатичен и мил.

- Я еще не завтракала, - ответила она. - Думаю, ча­шечка кофе не помешает.

Они с Ребом глядели друг другу прямо в глаза.

- Ты идешь с нами, Диего? - спросил Реб. Но это был не вопрос, а приказ.

Аргентинец последовал за ними. Они пошли пешком до Нассау-стрит. Там был французский ресторан.

- Закрыто, - сказала она.

Он щелкнул пальцами, ему открыли. Внутри, в центре зала, возле единственного, но огромного, роскошно серви­рованного стола выстроилась при полном параде прислуга.

- Не желаете ли тосты вместе с кофе? - спросил Реб.

- С удовольствием, - ответила она,

Она не сводила с Реба глаз. Они втроем сели за стол.

- Как я только что вам сказал, - продолжал Диего, - меня зовут Диего; я крайне интересный человек. У меня очаровательная манера беседовать. С этим я ничего поде­лать не могу, это - дар божий.

- Вы наводили справки обо мне? - поинтересовалась она.

- Да.

- Справки о всех сторонах моей жизни?

- Единственно в банковском и финансовом областях.

- А в других сферах?

- Это запретная тема, - сказал он. - Что касается всего прочего, то я предпочитаю заниматься ими лично.

- Я достаточно для вас богата?

- Полагаю, мне придется удовлетвориться тем, что есть.

Им принесли кофе, чай, шоколад, тосты, масло, около сорока сортов варенья, а также разнообразно приготовлен­ные яйца, сладкую картошку, бекон, сосиски, почки… На столе скапливалось необычайное количество серебряных подносов. Она спросила:

- А внешне я вам подхожу?

- Вполне, - тихо ответил он. - Все отлично. Просто ничего не скажешь.

- Позвольте, я налью вам кофе?

- Да, пожалуйста, спасибо,

- Я тоже выпью чашечку. - сказал Диего. - Чуть-чуть, если уж вы так хотите. Может, съем яичко или два. Но только не сосиски. С некоторых пор они мне дико надо­ели.

- Разрешите представить вам Диего, - сказал Реб. - Этого типа, что сидит от вас справа, а от меня слева, зовут Диего.

- Очень рада, - сказала Чармен, не поворачивая голо­вы. - Здравствуйте, Диего. А вас я как должна называть? Реб?

- Реб.

Она отхлебнула глоток кофе, отщипнула крошечный кусочек торта; Реб тоже сделал глоток кофе.

- Ресторан к вашим услугам.

- Не сомневаюсь.

- Хотите что-нибудь еще?

- Смотря по обстановке. Я делаю лишь первые шаги.

- Вы уже продвинулись довольно далеко.

- Я тоже так думаю.

- Но дойти до цели иногда бывает нелегко. Молчание. Затем она сказала:

- Ваш друг Диего очень любезен и мил. А если гово­рить о его беседе, то она просто восхитительна,

- Это дар божий, - подтвердил Диего с набитым ртом.

Опять воцарилось молчание. Реб Климрод пошевелил пальцем, и все официанты мгновенно исчезли, растворив­шись в служебных помещениях. Она откинула голову на спинку стула, потом опустила ее, вновь подняла и опять посмотрела на него; посмотрела как-то очень значительно:

- Как все это странно, правда?

- Да, - согласился Реб. - Очень странно. И совер­шенно неожиданно, главное.

Он поднялся, протянул ей руку. Она подала ему свою. Они вышли на Нассау-стрит.

- Я с вами? - спросил Диего.

- А почему бы нет? - переспросил Реб.

Он не выпускал руку Чармен.

Диего уже предчувствовал, что у Чармен Пейдж с Ребом Климродом дело просто так не кончится.

Пара рассталась, словом не обмолвившись, даже не взглянув друг на друга. Она села в такси и уехала. Реб по­шел прямо к Бруклинскому мосту, двумя пальцами держа за спиной свою кожаную с меховым воротником куртку. И Диего, сначала опешив, должен был догонять его.

Сейчас Диего довольствовался тем, что шагал рядом с Ребом, в очередной раз проклиная его привычку вышаги­вать по Нью-Йорку или другим городам своей размаши­стой походкой - «у меня ведь такие маленькие ножки!» - стуча по асфальту каблуками так, словно он хотел навсег­да впечатать свои следы.

Только когда они подошли к Бруклинскому мосту, Дие­го осмелился спросить:

- В чем дело? Ответа не последовало.

- Ты встретишься с ней снова? - рискнул даже осведо­миться Диего.

- Не знаю. Диего, послушай! Прошу тебя, не говори мне больше об этом.

Диего Хааса удержало тогда лишь то, что «безумные, полные новизны, чудесные гонки» не прервались; и этого оказалось достаточно для его счастья.

25

- В сентябре прошлого года я вам сказал, что однажды вы мне понадобитесь в качестве адвоката. Это время при­шло, Дэвид.

Сеттиньяз не понял его:

- Но я и так адвокат. Что вам мешает стать моим кли­ентом?

- Вы адвокат, работающий у Уиттакера и Кобба. Мне хотелось бы, чтобы прямо с сегодняшнего дня вы открыли собственную контору, единственным главой которой и бу­дете. Под моим контролем.

- Мне всего двадцать семь лет, Реб.

- А мне еще нет двадцати трех. Погодите, я хотел бы кое-что вам показать…

Из своей неизменной холщовой сумки (сам ее вид за­ставлял Сеттиньяза содрогаться) он достал письмо.

- Прочтите.

Письмо было подписано лично Дэвидом Феллоузом из банка «Хант Манхэттен». В нем говорилось об открытии кредитной линии на предъявителя, Реба Михаэля Климрода, сумма предоставленного кредита - пятьдесят мил­лионов долларов.

- Боже праведный, - воскликнул изумленный Сет­тиньяз; у него перехватило дыхание.

- Но это еще не все, Дэвид. Я, конечно, мог бы полу­чить аналогичное обязательство и от Гарви Барра. Или от двух-трех других банков, хотя и в меньших размерах. Дэ­вид, я рассчитываю, что вы согласитесь работать в одиноч­ку, то есть будете нести личную ответственность за все. Вы будете располагать полной свободой, чтобы подбирать опытных людей, присутствие которых рядом сочтете необ­ходимым. Но вы один, только вы, будете знать мою фами­лию, будете знать, что за всеми фирмами, под чьим при­крытием я действую, стою я. Я, разумеется, готов вас финансировать.

- У меня нет такой проблемы, и вам это известно. - Сеттиньяз отхлебнул остывшего чаю. И спросил: - И вы будете единственным моим клиентом? Исключительным?

- Необязательно. Но я должен обладать приоритетом над всеми. Я рассчитываю загружать вас таким количест­вом работы, что вам даже в голову не придет подыскивать себе других клиентов.

- Вы по-прежнему намерены работать совершенно анонимно? О, Господи, мне даже неизвестно, чем вы зани­маетесь, я не знаю, почему такой человек, как Дэвид Феллоуз, питает к вам столь громадное доверие! В конце кон­цов вы можете оказаться одним из представителей мафии!

Реб улыбнулся:

- Не правда ли, эта идея часто приходила вам в голо­ву?

- Да, - признался Сеттиньяз.

- Принимайте мое предложение, и я посвящу вас во все мои нынешние и будущие дела.

- Значит, вы до такой степени доверяете мне?

- Доверяю в той мере, в какой обычно доверяют чело­веку. Ведь мы с вами встречаемся много месяцев, по три часа каждую неделю. - На лице Реба опять появилась улыбка: - И я снова навел о вас справки.

- Даже так?

- Да, так.

Его серые глаза пронизывали Сеттиньяза насквозь.

- Дэвид, с финансовой точки зрения я никогда не иду на риск, если у меня нет средства его избежать. Но работа с вами особо большого риска не представляет. Вы прини­маете мое предложение?

- Я об этом совсем не думал, - с полной искренностью признался Сеттиньяз. - Затем он переспросил: - К чему эта полная анонимность? И этот ваш наряд? Я ненавижу эту чертову сумку!

- А мне она нравится, - сказал Реб, улыбаясь. - И я не испытываю никакого желания видеть свои фотографии в газетах. Так же, как я не желаю иметь дом или что-либо другое в том же роде.

- Вы стоите немало миллионов долларов. И это в двад­цать три года!

- Ну, принимаете мое предложение?

Сеттиньяз встал, прошелся немного по холлу отеля «Альгонкин» и снова сел:

- Вы просто невыносимы!

- Давно ли вы встречались с Джорджем Таррасом?

- Давным-давно. Но раза два говорил по телефону.

- Он вам по-прежнему ничего не сказал?

- Что сказал? Вы мне уже задавали этот вопрос, и я не понимаю, куда вы клоните.

Климрод вытащил свои паспорт:

- Он фальшивый. Я заказал его в Аргентине, он мне стоил тысячу долларов.

- Теперь я понимаю вашу боязнь всякого паблиси­ти, - заметил Сеттиньяз с ехидством, на какое только и был способен.

- Это не единственная причина, даже не истинная причина. Я мог бы все уладить в несколько дней. Речь идет о другом, и вы должны были бы это понимать.

- Идите к черту.

- Дэвид, есть еще одна тема, о которой вам страшно хо­чется со мной поговорить. Вот уже несколько недель и месяцев. Я имею в виду вашу свояченицу.

Установилась тишина. Климрод разглядывал потолок.

- Думаю, что ваша супруга тоже сгорает от любопыт­ства. Несомненно, в гораздо большей степени, чем вы. Я отвечу на не заданный вами вопрос: я вижусь с Чармен до­вольно часто, мы даже не раз путешествовали вместе. Но жить вместе не собираемся.

- Чармен нет в Соединенных Штатах.

- Мне прекрасно известно, где она. Не задавайте боль­ше вопросов, Дэвид, я не стану на них отвечать. Тем более что и она не ответила на вопрос, который задавала ей ва­ша супруга, все семейство Пейдж. Теперь вам надо спе­шить, отправляйтесь домой и сложите чемодан.

- Сложить чемодан? Сеттиньязу стало не по себе.

- Сегодня ночью мы уезжаем в Лондон, Дэвид. Раз уж отныне вы работаете со мной. Не волнуйтесь, я приобрел вам билет в первом классе.

Разумеется, Дэвид Сеттиньяз сохранил самое живое воспоминание о часах, которые они провели вместе в са­молете над Атлантикой; это был их первый полет из бес­численных совместных перелетов позднее.

Он вспоминает о бесконечной, умопомрачительной ве­ренице цифр; их часами перечислял Климрод своим раз­меренным, тихим голосом, в котором чувствовалась лег­кая усталость; Сеттиньяз тогда узнал, что эти два человека, которых он назовет Черными Псами, Лернер и Берковичи проделали большую работу, действуя параллельно, но никогда не встречаясь друг с другом; тем не менее они были не единственными юристами, что занима­лись делами Климрода.

Он вспоминает о том чувстве призрачности, которое иногда его охватывало, заставляя Сеттиньяза отбрасывать как нелепую выдумку невероятный ряд имен, компаний, предприятий, фирм в самых разных сферах, которые дейст­вовали в Нью-Йорке, в штате Нью-Йорк, вплоть до Чика­го, Бостона и даже Канады; их несметное количество при иных обстоятельствах могло бы показаться бредовым.

И всякий раз Реб Климрод называл фамилию человека, которого он использовал, через которого прошел, который в определенной мере вызывал его доверие. Для каждой сделки - к тому времени их уже была добрая сотня - он указывал очень точно, до доллара, общую сумму, вложен­ные в него капиталы, даты, особые условия, состояние фи­нансов; он говорил, какую прибыль думает получить от каждой из девяти своих фирм в Балтиморе, четырнадцати в Бостоне, двадцати трех в Чикаго…

Он перечислял все это, никогда не возвращаясь к уже сказанному, чтобы вспомнить что-то им забытое. Дело в том, что он не забывал ничего, и все располагалось в его мозгу и его памяти фантастически четко, было фантаста чески классифицировано и фантастически, в любую мину­ту, с потрясающими быстротой и точностью оказывалось доступным.

В эти часы в темном салоне самолета, где спали все пассажиры, кроме Сеттиньяза и Климрода, адвокат никак не мог определить, чему ему следует больше всего удивляться: потрясающей организации, которую Реб создал, громадности пущенных в оборот средств или же поразительному устройству его интеллекта. Какими бы признаками он ни характеризовался, все это имело одно имя - гений.

За полчаса до посадки «Констелейшн» в Лондоне чья-то ладонь легла Сеттиньязу на плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой стюардессу, которая разносила кофе.

- Мы подлетаем, Дэвид, - сказал Реб. - Хорошо спали.

- Меньше двух часов, - раздраженно ответил Сеттиньяз.

Он выпил чашку отвратительного кофе. Климрод занимал кресло справа от него. Сеттиньяз повернулся и в крес­ле позади Реба увидел маленького блондина-аргентинца со странными желтыми глазами; о нем ему было известно лишь, что зовут его Диего Хаас и что Климрод говорил о нем: «В присутствии Диего мы можем говорить свободно». Хаас улыбнулся ему:

- Вы раньше были в Лондоне?

- Да, - сказал Сеттиньяз.

Он чувствовал во рту какую-то горечь, которая обычно возникает, когда резко прерывают твой короткий сон. Он потер себе руками глаза, затем все лицо и наконец полностью проснулся. Через иллюминатор он увидел берега Корнуолла. Наступил рассвет.

- Уже два часа пополудни по английскому времени, - сказал Реб, заблаговременно отвечая на вопрос, который, хотел задать ему Сеттиньяз.

Сеттиньяз спросил:

- Может, мне приснилась эта ночь? Ведь это вы рассказывали мне о своих делах?

Реб рассмеялся:

- Нет, это был не сон.

- Именно этого я и опасался, - сказал Сеттиньяз.

Его внезапно охватил страх, когда он вспомнил о той громаде, о той лавине дел, которые ему много часов обрисовывал Реб. Он заметил с кислым видом:

- Надеюсь, вы не рассчитываете, что я запомнил все то, о чем вы мне говорили?

- Как только у нас появится свободная минутка, я вновь предоставлю вам списки всех моих дел, и вы сами во всем разберетесь.

- Бухгалтер был бы вам намного полезнее.

- Это называется - встать с левой ноги, - засмеялся Реб. - Нет, мне нужен совсем другой человек, а не бух­галтер. Вы скоро сами в этом убедитесь. Время пришло.

- У вас, конечно, где-то есть документы? Акты, контракты? Все эти сделки вы же не заключали, лишь пожимая руки сотням мужчин и женщин?

- Документы хранятся в банковских сейфах и у разных адвокатов, услугами которых я пользовался. Вам предстоит все собрать. Дэвид, не волнуйтесь, все будет хорошо.

Внизу под ними расстилались нежные, залитые ярким солнцем пейзажи Англии.

- И я также сказал вам, чем мы намерены заняться в Лондоне: купить одно-два судна.

- Два судна?

- Два танкера, Дэвид.

26

В Лондоне их ждал человек по фамилии Петридис, Ник Петридис, который считал себя американцем, нью-йоркцем, но явно был грек по происхождению. Позже Сеттиньяз узнали что именно этот Петридис сыграл свою роль в «восстановлении» Уолл-Стрит.

Сейчас он довольствовался тем, что сделал доклад в ав­томобиле, куда они все трое - Климрод, Хаас и он, Сеттиньяз - сели в аэропорту Лондона.

Петридис сказал Климроду:

- Дела обстоят так, как я вам изложил. Я не собираюсь возвращаться к…

- Нет, - возразил Климрод, - именно вернитесь. С самого начала, пожалуйста. Дэвид, послушайте, прошу вас. Вы еще не вошли в курс дела.

- Около шестидесяти судов, - продолжал Петри­дис, - все торговые. Из них шестнадцать танкеров. Рас­продажа флота состоится в Лондоне через три дня. Уже сейчас известно, что будут присутствовать все крупней­шие судовладельцы западного мира - Онасис, Ливанос, Ниархос, Голандрис, Даниель Людвиг, Гетте. Норвежцы, англичане, представители американских нефтяных ком­паний вроде «Галф». Остальных я не называю. Продажа будет происходить по принципу «полюбовно, в пользу предлагающего наибольшую цену» в помещении Мини­стерства морского флота. Покупатель предлагает сумму, указывая ее в запечатанном конверте, у него есть возмож­ность увеличить на десять процентов самую высокую предложенную цену.

- Вы слушаете, Дэвид? - спросил Климрод.

- Да, - раздраженно ответил Сеттиньяз, хотя уже ув­лекся разговором, даже начиная испытывать что-то вроде завороженного любопытства. - Я могу задать вопрос?

- Какой угодно, Дэвид.

- Вы намерены участвовать в этой распродаже? Серые глаза Реба лукаво блестели.

- И да, и нет, Дэвид. В торгах буду участвовать не я сам, а подставное лицо.

- И этим лицом буду я, - осенило Сеттиньяза.

- Вы. Если только не откажетесь. Вы прибыли в Лондон не для этого. Я просто пользуюсь вашим присутствием.

- А если бы меня здесь не было?

- На аукцион отправился бы Ник. Впрочем, вам ничто не мешает пойти туда вместе. Ник, продолжайте.

- Теперь о владельцах того флота, который будет рас­продаваться, - продолжал Ник Петридис. - Эти владель­цы - одна семья, англичане по национальности, но ру­мынского происхождения; Мэйджоры - английский вариант их настоящей фамилии Майореску. Надо знать историю их семьи, которую обычной не назовешь. Часть их клана покинула Румынию в 1907 году после крестьян­ского бунта; она обосновалась в Англии и приняла англий­ское подданство. Остальные Майореску продолжали жить в Бухаресте и Констанце. Тут все усложняется. В августе 1944 года в Румынию вступают русские. В румынских пор­тах стоит более сорока судов, принадлежащих Майореску, то есть признанному главе клана Косташу Майореску и двум его братьям, Иону и Никифору. Они сразу же почув­ствовали, куда ветер дует, и начали отправлять свои ко­рабли в Лондон, Роттердам, Марсель. Но русские тоже не дремали. Косташу и его братьям запрещают выезд. Им все-таки удается переправить за границу не только свои последние суда, но и всех Майореску, женщин и детей, еще находящихся на территории Румынии; сами они, как ни в чем не бывало, остаются в качестве заложников, оби­вая пороги различных учреждений, чтобы тем самым от­влечь внимание Вышинского и румынских коммунистов. Но этот номер не проходит: когда обнаруживают, что у них есть деньги, то Косташа вместе с братьями сажают в тюрьму. Они и сейчас там сидят. Даже неизвестно, в какой именно. Может быть, в Советском Союзе.

Черный «даймлер» приближался к Гайд-парку. Реб Климрод, казалось, не слушал Петридиса. Он раскрыл на коленях книгу и читал ее, переворачивая страницы с поразительной быстротой. Сеттиньяз прочел название: «Де­сять дней, которые потрясли мир», Джон Рид.

- Майореску, пардон, лондонская семья Мэйджоров, вот уже шесть лет предпринимают все возможное, чтобы освободить главу клана и его братьев. Бухарест даже не дает себе труда отвечать на запросы. Правда, однажды там заявили: «Доставьте все суда в Черное море, и мы вернем­ся к этому разговору».

«Даймлер» выехал на Парк-лейн.

- Информационный бюллетень исчерпан, - сказал Ник Петридис, улыбаясь в свои черные .усы веселого пирата.

«Даймлер» остановился перед отелем «Дорчестер». Реб Климрод спросил с улыбкой:

- А чего вы ждали, Дэвид? Что я сниму номер для всех нас в районе Уайтчепеля? Вы займете свое место в кругу миллиардеров в связи с вашим намерением закупить флот из шестидесяти судов. Вам нужен достойный вас отель.

Они вошли в отель. На имя Дэвида Джеймса. Сеттиньяза и Николаса X. Петридиса, прибывших из Нью-Йорка, были забронированы два номера «люкс». Ничего для Климрода или даже Хааса (он исчез, испортив всю компа­нию, в неизвестном направлении). Невозмутимые и не столь уж дряхлые лакеи возникли откуда-то из стен, слов­но призраки Оскара Уайльда, и с благоговением подхвати­ли их чемоданы. Сеттиньяз оказался в гостиной своего но­мера наедине с Климродом, который принялся лицезреть зеленеющую под окнами листву Гайд-парка. Затем он медленно сказал:

- Впервые я приехал в Лондон в 1937 году. Мне было девять лет. Я очень люблю этот город. Ну, Дэвид, начи­найте, задавайте мне ваши вопросы…

- На самом деле вы ведь не намерены покупать все су­да, не так ли?

- Конечно, нет. Я еще не могу тягаться с греческими су­довладельцами, а ведь все они так или иначе связаны друг с другом, эти двоюродные братья, племянники, дядья, тягать­ся с Людвигом или Полем Гетти. Пока не могу.

- Какова цель вашего маневра?

- Я вам отвечу позднее. Это не недоверие к вам, просто я еще ни в чем не уверен.

- А какова моя роль?

- Вы действительно попытаетесь приобрести эти суда. От имени одной фирмы, которую я позволил себе назвать «Диана Мэрии компани». Надеюсь, что вы не усматривае­те здесь ничего обидного. Когда я создаю новые компании, я испытываю трудности с их названиями. Ник предоставит вам все документы. Теперь о Нике; рекомендую вам дер­жаться с ним осторожнее. Ему известно, что я провел не­сколько операций с недвижимостью на Уолл-Стрит, но он знает далеко не все. Он и понятия не имеет, чем я могу за­ниматься в других местах. Я даже думаю, что он принима­ет меня за представителя кого-то или какой-то группы, почему бы и не мафии, с которой вы связываете меня. Мне хотелось, чтобы он пребывал в подобном мнении. Отныне вы знаете в сто раз больше из того, чего он не знает, и на­станет день, когда соотношение станет миллион к одному, в вашу, конечно, пользу. По своему положению, Дэвид, вы выше его, и вы будете подниматься все выше.

- Должен ли я за ним шпионить? - язвительно осве­домился Сеттиньяз.

Серые глаза Реба были непроницаемы:

- Почему бы и нет, Дэвид? Я вовсе не питаю и не буду питать к Нику Петридису или любому другому того дове­рия, которое я могу и буду питать к вам. Так уж мир уст­роен.

- Вы живете в довольно-таки холодном мире. Воцарилась тишина. Потом, покачав головой, Реб ска­зал:

- Может быть, у меня никогда не было другого выбора. Или, может, я таким родился.

И вдруг он улыбнулся:

- А если мы поговорим о том, что привело нас в Лон­дон?

- Итак, мне предстоит подать наше предложение в за­печатанном конверте?

- Совершенно верно. Если только вы не предоставите Нику полную свободу действий. Скажу еще раз: я обра­тился к вам с просьбой сопровождать меня не для того, чтобы вы служили подставным лицом. Впрочем, этого от вас я не потребую никогда.

Тогда зачем вы меня пригласили? Следить за Петридисом?

- Это могло быть одной из причин. Но не главной. В отеле «Альгонкин» я сделал вам предложение. Если вы его примете, на что я надеюсь, хотя вы еще не ответили, вы будете единственным человеком на свете, которому будет известно все или почти все о моих делах, даже больше, чем когда-либо смогут узнать Джордж Таррас или Диего Хаас. Такова истинная причина вашего приезда в Лондон, Дэвид. В будущем, по-прежнему учитывая вероятность того, что вы согласитесь, вам придется всегда держаться не на виду, почти в тени. Я знаю, что это соответствует ваше­му характеру, вашим вкусам, вашим достоинствам - они бесконечно выше, чем вы сами предполагаете. Но я очень бы желал, чтобы хоть раз вы оказались в первой шеренге, на передовой. Полагаю, Дэвид, что я все изложил ясно.

Он улыбался той необыкновенно теплой улыбкой, кото­рую Сеттиньяз уже однажды наблюдал.

Дэвид сел в кресло. Он снова чувствовал себя потерян­ным, жалким человеком, которого уносит поток, и в то же время был весь охвачен каким-то странным возбуждени­ем, которое вот-вот могло вызвать у него на глазах слезы, порождая ощущение крайней неловкости. Он не привык к подобным излияниям чувств.

Наконец он спросил:

- Вы ждете от меня ответа немедленно?

- Конечно, нет. К чему спешить. Я могу ждать сколько нужно.

Вновь наступило молчание. Сеттиньяз спросил:

- И что же намереваетесь делать вы, пока я буду при­творяться, будто хочу действительно купить эти суда?

- Я уеду с Диего.

- По другим делам или по этому же?

- По этому. - Он расхохотался. - Но и другим тоже. Я очень люблю сразу заниматься несколькими делами.

- Понимаю, что мой вопрос страшно наивен, но я все же его задам: то, что вы собираетесь предпринять, что вы, несомненно, уже предприняли, является законным или нет?

- Совершенно законным. И мне неведомо, выгорит мое дело или нет. Эта операция… весьма своеобразная. Но она не противозаконна и не аморальна.

Опять стало тихо. Дэвид Сеттиньяз смотрел на Климрода, не понимая, какие же чувства он испытывает.

- Вы, конечно, уверены, что я приму ваше предложе­ние, не так ли?

- Почти, - ответил Климрод, одаривая его сияющей улыбкой.

- Черт бы вас побрал, - воскликнул Сеттиньяз по-французски, - иногда вы меня раздражаете, просто до бе­шенства! Ну хорошо, и каковы же должны быть мои выс­шие ставки на этих торгах?

- Один фунт и шесть пенсов. За каждое судно, разуме­ется.

В его серых расширившихся глазах под длинными тем­ными ресницами - так по крайней мере показалось Сеттиньязу - промелькнуло что-то бесовское. Но и веселое.

27

Была уже ночь, когда Реб Климрод и Диего Хаас в тот же день вышли из самолета в аэропорту Парижа.

Как и условились, они тут же расстались; Реб не сказал, куда идет, а Диего отправился туда, куда ему велел Реб. Он приехал в отель «Георг V». Там он потребовал доло­жить о себе и очень скоро оказался в обществе двух созда­ний женского пола, вероятно, француженок весьма легко­го нрава.

- Ну что ты еще придумал, негодяй, - спросил у Дие­го мужчина, сидевший между двумя созданиями.

- Бойтесь блондинки, - ответил Диего тоже по-испан­ски. - Это переодетый мужчина.

В глазах собеседника появилась тревога:

- Ты в этом уверен?

- Нет, я сказал это шутки ради, - ответил Диего, целуя блондинку в губы.

- Здравствуй, дядюшка Освальдо. Как поживает Мамита?

- Твоя мать, говоря иначе, моя сестра, обезумела от горя, гнева, отчаяния и стыда. Она считала, что тебя уже несколько недель нет в живых, пока ты не соизволил прислать из Квебека открытку.

- Из Монреаля, - уточнил Диего приглушенным го­лосом (он с головой ушел под юбки блондинки, чтобы быть готовым ко всяким неожиданностям).

- Что ты делал в Канаде? Там же одни медведи и снега.

- Дела, - сказал, успокоившись, Диего (блондинка оказалась женщиной). - Кстати, о делах. Вы устроили мне это свидание завтра утром?

- Claro que si [Сlаrо que si (испан.) - конечно, устроил.Сlаrо que si (испан.) - конечно, устроил.], - ответил дядя Освальдо.

Это был мужчина лет пятидесяти, у которого был тот же нос с горбинкой, те же глаза и даже тот же рот, что у старшей сестры, но те же самые черты, которые у Мамиты дышали непреклонной и решительной волей, на лице дяди Освальдо с годами смягчились. Хотя он и был очень бо­гат, - правда, свое состояние он не заработал, а получил по наследству, - дядя Освальдо, по мнению Диего, был еще и почти умным человеком. Он не отрываясь смотрел на племянника и пыжился вовсю, стремясь казаться вла­стным:

- На кой черт тебе понадобились все эти диковинные штуки?

Диего улыбнулся, в его глазах словно горели два солнца:

- Разве я вас спрашиваю, что вы собираетесь делать с этими сеньоритами? Когда вы приехали в Париж?

- Позавчера, - ответил дядюшка Освальдо.

- Вы ее видели перед отъездом из Буэнос-Айреса?

- Мамиту?

- Нет, - терпеливо возразил Диего. - Не Мамиту. Ее.

В данном случае речь шла о Еве Дуарте, более извест­ной под именем Евы Перон, которую дядя Освальдо много лет назад устроил журналисткой на Радио Бельграно; он владел частью его акций.

- Да, - сказал дядя Освальдо. - Я встречался с ней. Я передал ей все, о чем ты меня просил, и она ответила со­гласием.

- Если учесть, сколько вы ей отваливаете на ее парши­вые так называемые социальные проекты, то вряд ли она могла вам отказать. А письмо? Олух его подписал?

- Диего, не забывай, что ты говоришь о нашем люби­мом президенте и о самой восхитительной женщине наше­го века.

- Пошел он в ж…, - сказал Диего, уткнувшись носом в корсаж блондинки.

- Он подписал. Но если бы твоя матушка знала, что я тебе помогаю, что я вообще с тобой разговариваю, она вы­царапала бы мне глаза.

Голова Диего - и все остальное - пробилась наконец-то сквозь заслон из шелестящих кружев. Снова послышал­ся его приглушенный голос:

- А если бы моя тетя Мерседес знала, что вы делаете с этой брюнеткой, она выцарапала бы вам еще кое-что.

Он встретился с Ребом Климродом на следующий день, в полдень.

Тот самолет, в который они с Ребом сели в полдень 29 декабря 1950 года, доставил их в Копенгаген, а оттуда - после короткой остановки - в Хельсинки. Их аргентинские паспорта вызвали лишь улыбки: ведь не каждый день встретишь аргентинцев на севере Европы.

Диего хорошо помнит, что он ужасно зяб во время пере­езда в отель, который был похож на белый собор с зеленоватыми куполами. Потом ему уже некогда было думать о себе, он лишь исполнял то, что делал или приказывал ему делать Реб.

Ибо в Хельсинки, вероятно, в результате отлично, до мельчайших деталей продуманного плана, их ожидало трое. Первого звали Харлан, ему было около семидесяти лет, и он оказался ирландцем; второй был русский - оче­видно, высокопоставленный чиновник - с бледными, со­вершенно ледяными глазами и звался Федоровым; третий, кого Диего видел впервые, был Джордж Таррас.

- Вы раздеваетесь догола и хлещете себя, - сказал Джордж Таррас.

Он громко расхохотался, увидев изумленную физионо­мию маленького аргентинца.

- Вы что, никогда не парились в сауне?

- У нас в Аргентине, - сказал Диего, - сауна есть у каждой коровы. Им достаточно греться на солнце.

Раздевшись, он вошел в кабину. Сухой жар заставил его пошатнуться. Сев на скамью, он подумал: «Если добавить немножко масла, соли, перца, потом гарнир, то через три минуты я буду готов. Надеюсь, этим типам нравится мясо с кровью». Он пристально поглядел на своего спутни­ка:

- Вы американец?

- Да, - с улыбкой ответил Таррас. - Вы ведь ничего не понимаете в том, чем сейчас занят Реб, не так ли?

- Я никогда ничего не понимаю в том, что делает Реб, никогда. А хлестать себя надо этими штуками?

- Это березовые ветки. Валяйте, не бойтесь. Могу я на­зывать вас Диего? Реб мне о вас рассказывал.

Диего выжидал. Еще не родился и вряд ли когда родится человек, способный задавать ему вопросы или заставить что-либо рассказать о Ребе. Диего ушел в себя.

- Не волнуйтесь. - сказал Таррас, - я ни о чем спра­шивать не буду, Наоборот, Реб просил меня посвятить вас в курс дела, пока он ведет переговоры с Харланом и рус­ским. Вам известно, кто такой Харлан?

- Ничего мне неизвестно, - ответил Диего. - Ничего­шеньки. Я подлинное чудо неведения.

- Харлан, как бы сказать, профессиональный револю­ционер, В частности, он был в Ирландской Республикан­ской Армии вместе с человеком по фамилии Лазарус… или, смотря по обстоятельствам, О’Си. Вам знакомы эти фамилии?

- Нет, - сказал Диего. - Никого я не знаю.

- Но Харлан делал революцию не только в Ирландии. Итак, он был очень близок с неким Ульяновым, более из­вестным под именем Ленина. Вы когда-нибудь слышали о Ленине?

- Ха-ха! - заметил Диего.

- Харлан тоже один из моих старых друзей. Это чистое совпадение. Я свел Харлана с Ребом, а Харлан даст Ребу возможность попытаться провести задуманную Ребом опе­рацию, на которую я не поставил бы… - Таррас прервал­ся для того, чтобы энергично похлестать Диего по груди и плечам, - да не бойтесь вы веника, старина.., на которую я не поставил бы даже десяти центов. Диего, вам известно, чего хочет добиться Реб?

- Нет.

- Вам это прекрасно известно. Реб хочет приобрести шестнадцать танкеров из флота Мэйджора, или Майореску. Если он пойдет обычным путем - путем покупки их на аукционе в Лондоне, - он ничего не получит. Даже ес­ли бы сейчас у него были миллионы свободных долла­ров - а их нет, - любой из этих греков, или Людвиг, или Гетти, норвежская или британская группа обошли бы его - ставлю десять против ста - на аукционе. У него нет никакого шанса.

- Что? - спросил Диего, окончательно решив вообще рта не раскрывать. Он был в таком состоянии, что спроси его, мужчина он или женщина, то задумался бы над отве­том.

- Реб пытался приобрести танкеры. От его имени я в последние месяцы объездил весь мир. Было время, сразу после войны, когда танкер можно было купить по цене «роллс-ройса». Он стоил дешевле потраченного на его по­стройку металла. Поэтому греки, Людвиг и прочие заку­пили сотни танкеров. Эти времена миновали, мой юный Диего. Сегодня единственный путь заполучить танкер - это его построить. Реб попробовал и это. Я ездил в Шве­цию, Норвегию и Германию, побывал на верфях. Дело не пошло, они отказали. И знаете, почему?

- Нет, не знаю, - ответил Диего.

- Потому что раньше нас там побывали греки. Напри­мер, верфь «Блем и Ховальдверк» в Киле работает на Онасиса. Потому что постройка танкера представляет собой долгосрочное вложение капитала, чего Реб сейчас не мо­жет себе позволить. Ведь ни один банк не согласится ссу­дить Реба деньгами. Банкиры с охотой дали бы ему десят­ки миллионов долларов, но не под танкеры. По мнению банкиров, слишком велик риск. Диего, запомните одно: банкир дает вам деньги лишь тогда, когда вы не нуждае­тесь в них. Если вам действительно нужны деньги, значит, вы в отчаянном положении. А если вы в отчаянном поло­жении, то банкиру вы не интересны. Если только речь не идет о национализированном банке. Ладно, Диего, мне очень хотелось, чтобы вы меня попарили, но, пожалуйста, возьмите веник за ручку, а не за листья.

- Извините меня, - нежно ответил Диего.

- Реб думает, что миру скоро потребуется много танке­ров. Особенно Европе. Сейчас она потребляет семьдесят миллионов тонн нефти в год. Реб считает, что потребление возрастет, цена на нефть поднимется, а значит, увеличится стоимость перевозки нефти. Вы мне скажете… нет, от­кровенно говоря, ничего особенного вы мне не скажете… вы мне скажете, что не один Реб так думает, что так счи­тают и нефтяные компании. Вы спросите меня - я читаю этот вопрос в ваших желтых глазах, сквозь туман и пар, да, да, вас явно гложет любопытство, - вы спросите меня, почему сами нефтяные компании не строят себе танкерный флот - они ведь знают, что такой флот им необхо­дим, - а предпочитают помогать развитию частных тан­керных флотов. Вы меня спрашиваете об этом, Диего?

- Ни за что.

- А я вам отвечу, сказав, что нефтяные компании предпочитают перекладывать эту заботу на греков, нор­вежцев, на кого угодно, так как вкладывать капитал в тан­керный флот все-таки тоже рискованно, нет ничего более дорогостоящего, чем корабль, простаивающий у причала, и потому, что сами эти компании вовлечены в огромные инвестиционные программы в сфере разведки и очистки нефти. Нефтеперерабатывающий завод, дорогой мой Дие­го, сейчас стоит пяти танкеров Т-2. Вы, разумеется, знае­те, что такое Т-2?

- Это танкеры, у которых с обоих бортов подпорки.

- Это судно водоизмещением в шестнадцать тысяч тонн, такие же во время войны использовались военно-морским флотом Соединенных Штатов. Перестаньте меня хлестать, пожалуйста. Мы сейчас пойдем поваляться в снегу.

- Н-е-е-е-т! - заорал охваченный ужасом Диего.

Но делать было нечего: появились два огромных финна, подхватили Диего на руки и молниеносно, остервенело выбросили из бани в ледяной снег.

- Завтра в Москве, - усмехнулся Таррас, который уже сидел на снегу голым задом, - вы, мой дорогой, не почувствуете никакой разницы в климате.

- 16 ноября 1917 года, - сказал Харлан, - на Заго­родном проспекте около семи часов вечера я наблюдал ше­ствие двух тысяч красногвардейцев, распевавших «Мар­сельезу». Их кроваво-красные знамена реяли на черном ветру в ледяной ночи.

- Прекрасно, - сказал Реб Климрод.

Харлан посмотрел на него пристально, суровым взгля­дом:

- Вы читали книгу Рида «Десять дней, которые потряс­ли мир»?

- Нет, - ответил Реб.

Харлан негодующе затряс головой:

- Если бы вы ответили мне «да», клянусь, я бросил бы вас здесь вместе с вашей идиотской затеей.

- Я благополучно этого избежал, - с полнейшим бла­годушием сказал Реб.

- Джон Рид был просто дилетантом, хвастуном. И к тому же американцем! Что он мог понять? И подумать, они похоронили его в Кремлевской стене! А все потому, что этот идиот подхватил тиф! Заболей он свинкой, умер бы в собственной постели в Ферпос Фэлпз Миннесота, благословляя свои акции «Дженерл моторс». По сравне­нию с тем, что сделал я!

Федоров, шедший в нескольких шагах сзади, улыбался в пустоту. Он не сводил своего холодного взгляда с Климрода и Диего Хааса, словно опасаясь, как бы они внезапно не растворились в воздухе. А чуть в отдалении за ними следовали трое мужчин, напустив притворно равнодуш­ный вид, сразу выдающий полицейских, которые ведут слежку. Группа шла по улице Горького в Москве. Два часа назад «Ильюшин», скопированный с американского Д.С.4, прибывший из Хельсинки, приземлился на московской земле. Стоял колючий, но приятный морозец, лежал снег, в голубом небе сверкали пестрые купола Василия Блажен­ного. Благообразная очередь тянулась к мавзолею Ленина. Харлан шагал размашисто, таща за собой всю группу, и на ходу рассказывал:

- Я познакомился с Иосифом [Иосиф Виссарионович Джугашвили, более известный под именем Сталина (прим. автора).], когда он еще возглав­лял комиссариат по делам национальностей в Петрограде. До этого был соредактором «Правды» вместе со Львом Каменевым. Вы знали Льва?

- Совсем не знал, - ответил Реб.

Медленно подъехали две черные «Победы». Харлан про­должал сыпать воспоминаниями. Обе машины останови­лись у тротуара, из них вышли шоферы и распахнули дверцы. И сразу же к ним подошли люди из КГБ, Комитета государственной безопасности. «О, Мамита, - подумал Диего, - если бы ты видела своего сына среди красных!» Харлан с Федоровым сели в головную машину, Диего с Климродом расположились во второй. Окна были прикры­ты занавесками. Диего прошептал по-испански: «Выбе­ремся ли мы из этой страны, Реб?» Он хотел еще что-то сказать, когда встретился взглядом с сидевшим в машине полицейским. «Говори по-английски», - сказал Реб.

Ехали минут пятнадцать - двадцать, очень медленно. Первая остановка и первая проверка были в воротах. По­том проехали всего несколько десятков метров. На этот раз появился Федоров, приглашая их выйти из машины на не быстром, но правильном английском. Подняв голову, Диего увидел, что они оказались в просторном внутреннем дворе огромного здания: от всего вокруг веяло холодом, и почти повсюду стояли часовые в штатском, Снова провер­ка, на сей раз в фойе, откуда вела широкая лестница. Тут начался разговор, которого Диего понять не мог: его нача­ли по-русски Федоров и Харлан, а продолжился он по-польски с участием Реба.

Реб сказал:

- Диего, нам разрешили подняться к министру. Оста­вайся здесь и жди.

- Не задерживайся.

Дрожа от страха, Диего смотрел, как Реб, Харлан и Фе­доров ушли в сопровождении мужчины. Они вступили на лестницу и пропали из виду, Диего наконец сел на стул, который ему предложили, и единственный раз, когда он захотел встать немного размяться, ему ясно дали понять, что лучше оставаться на своем месте.

Наверное, через час наверху возникла какая-то сумато­ха, все с явной нервозностью забегали. На верхней пло­щадке появился полный мужчина в очках и сошел вниз. Не успел он поравняться с Хаасом, как между аргентинцем и неизвестным встали трое. Мужчина прошел, бросив быстрый взгляд в его сторону, и вышел в окружении оце­пеневших людей. Он сел в большую машину и уехал.

Прошло еще два часа, и Диего уже представлял себя в Сибири с ядрами на ногах или с выжженными каленым железом глазами, как у Михаила Строгова. Больше всего его беспокоил поддельный паспорт Реба, который он сам ему изготовил.

…Но наконец-то появились Реб, Харлан и Федоров. Ли­цо Реба выражало невозмутимое спокойствие. Он сразу же велел Диего:

- Ничего не говори, молчи.

На улице стемнело, и зажглись очень редкие огни Мос­квы. Настал момент, когда Диего оказался с Ребом наеди­не в одном из номеров гостиницы «Метрополь». Диего хо­тел было заговорить…

- Не время, - сказал Реб. - Молчи.

Они провели вечер с Харланом и Федоровым; оба пили не закусывая, и казалось, что ничуть не пьянеют. Поужи­нали на улице Горького, в ресторане «Арагви». Потом вер­нулись в «Метрополь».

- Расскажи мне о твоем дяде Освальдо и о его поместь­ях в Аргентине, - попросил Реб.

Это означало: и помалкивай обо всем другом.

На следующий день продолжалась все та же комедия: машины с опущенными занавесками, эскорт, бесконечные ожидания Диего Хааса по утрам и после полудня, тогда как Реб Климрод и Харлан, неотлучно сопровождаемые Федоровым, казалось, обошли одно за другим все москов­ские министерства…

Завтра наступило 31 декабря. Вечером они сели в само­лет, вылетающий в Хельсинки. И лишь в финской столи­це, шагая в недосягаемости от нескромных ушей по про­сторной площади Раутатиори, запруженной трамваями, Реб Климрод с улыбкой сказал:

- Ты ничего не понял?

- Чему здесь удивляться? - с горечью спросил Дие­го. - Я обижен, Реб. Разве мы не были у Ивановых? Или мне приснился кошмар, а?

- Мы к ним ездили.

- Кто этот тип в очках, с такими страшными глазами?

- Лаврентий Берия.

- Madre de Dios [Madre de Dios (исп.) - Матерь Божия.], - вскричал Диего. - Сам Берия?

- Да.

- И ты с ним разговаривал?

- Да. И не только с ним, Диего. У Сталина я даже до­бился того, чего хотел.

Он взял своего аргентинского друга под руку.

- И это совсем просто, Диего. Прежде всего это зерно, на экспорт которого твой дядя Освальдо получил разреше­ние у президента Перона при посредничестве твоей подру­ги Эвиты. Ник Петридис, а точнее, его брат Тони погрузит его на мое судно и другие суда. Улавливаешь?

- Едва.

- Зерно будет доставлено в Советский Союз, в порт на Черном море. В обмен на зерно получим картины: холсты Филонова, Малевича, Татлина, Лисицкого, Янкелевского, две работы Натальи Гончаровой, три работы Кандинского, три Шагала, две Рабина, работы Соболева. И других. Мне даже обещали в качестве премии холсты Сезанна и Матис­са, не говоря о двух-трех Пикассо, которые были куплены Щукиным и Морозовым, двумя торговцами картинами, которых ты наверняка знаешь, прежде чем Ленин с по­мощью Харлана не покончил со всем этим. Но своего по­следнего обещания Сталин не сдержит, Диего.

- Не сдержит?

- Нет. Хотя он и питает глубокое отвращение к упа­дочной, разлагающейся капиталистическо-империалистической живописи Запада; он далеко не дурак и всегда найдется тот, кто подскажет ему, - хотя в этом нет уверенно­сти, все они запуганы этим больным стариком, - что кар­тина Сезанна или холст Пикассо для нас, кретинов с Запада, дороже золота. Диего, и все-таки он подарил мне, подарил лично, холст Нико Пиросманашвили, этот ху­дожник тоже грузин, как и он сам, и, кстати, наш Джордж Таррас…

Диего смотрел на Реба. Он не знал ни одной из тех фа­милий, которыми, как из пулемета, выстреливал Климрод. Кроме Шагала или Кандинского и, разумеется, Се­занна, Матисса и Пикассо. А еще Диего почти ничего не понимал в живописи, и она оставляла его абсолютно рав­нодушным. Но он знал своего Реба Климрода и его молча­ние, даже полную немоту в течение недель, если не меся­цев, и вдруг эти лихорадочные вспышки страсти - как этой страсти к живописи в данный момент, - когда какая-либо тема внезапно пробуждала его и вынуждала болтать часами напролет. Диего вовсе не пытался прервать Реба. В конце концов именно в такие минуты благодаря возбужде­нию, что пробуждалось у него под внешней невозмутимо­стью, Реб становился по-настоящему человечным. Поэтому Реб говорил, а Диего молчал, пока они бесконечно дол­го шагали по холодным и прямым улицам Хельсинки, чей геометрический центр представлял собой некую шахмат­ную доску в городе, спланированном на русский манер. Реб наконец улыбнулся:

- Диего?

- Да, Реб.

- Я тебе надоел, правда?

- Что за странная мысль! - возразил Диего, сдобрив свой тон праведника необходимым сарказмом. И спросил: - И что мы будем делать с этими холстами? Откроем га­лерею? Мы смогли бы это сделать, устроив балаган на Пя­той авеню, Реджент-стрит, под аркадами рю де Риволи или в Буэнос-Айресе, на улице Хунин перед Космополитен, а может, в Таманрассете или Улан-Баторе, и будем продавать их прохожим. На вырученные деньги сможем расплатиться с дядей Освальдо за его зерно при условии, если он продлит векселя на семьдесят пять лет.

- Нет.

- Мы не будем этого делать?

- Нет. У меня уже есть покупатель, Диего. В Соеди­ненных Штатах. В обмен на картины, полученные за зер­но, этот покупатель поставит под ключ, вместе с персона­лом, текстильную фабрику, которая будет построена в Аргентине. И под эту фабрику правительство твоей стра­ны подпишет с Советским Союзом соглашения о регулярных поставках зерна.

- Оказывается, эта пустяки, все проясняется, - мрач­но сказал Диего. - И я предполагаю, что вместо комисси­онных за эти сделки, чьим загадочным вдохновителем ты являешься, ты получишь шестнадцать горшков с кра­ской, - разумеется, с красной, - чтобы выкрасить дымо­вые трубы танкеров, которые ты никоим образом не смо­жешь купить на аукционе?

Реб расхохотался, что бывало с ним крайне редко и по­казывало, до какой степени на этот раз его опьянил успех.

- Диего, это верно, что мы получим комиссионные от аргентинцев за эту и другие операции, даже если поставки зерна из Аргентины в Советский Союз будут продолжать­ся тридцать или сорок лет. Но я просил о другом и сейчас этого добился. Вот смысл тех телеграмм, что я получил в отеле по прилете в Хельсинки: два часа тому назад Косташ, Йон и Никифор Майореску прилетели в Цюрих. За­втра они будут в Лондоне в кругу семьи. И Косташ согла­сен, и лондонская семья согласна: меня не сотрет в поро­шок на аукционе какой-нибудь грек или кто-либо еще по той простой причине, что шестнадцать танкеров будут уб­раны из лота, предлагаемого семьей Мэйджоров на прода­жу по взаимному соглашению. До этого танкеры будут проданы поодиночке. И я их оплачу теми деньгами, что ссудил мне человек, которому я поставил все эти холсты; он - фанатичный собиратель, но еще и один из главных акционеров «Урбан Лайф» - той страховой компании, ко­торой я продал дом N 40 на Уолл-Стрит. Пойдем ужинать, Диего. Джордж Таррас приглашает нас встречать Новый год. И мы не будем красить трубы танкеров в красный цвет: это цвет Ниархоса. Впрочем, в зеленый тоже. Им выкрашены палубы танкеров Онасиса. Я очень голоден, Диего, просто зверски проголодался.

Джордж Таррас навсегда оставил Гарвард и свою ка­федру. Теперь он сможет проводить все свободное время, копаясь в чужих книгах и сочиняя свои, вместо того чтобы талдычить год за годом один и тот же, почти без измене­ний, курс. Его жена Ширли сама уговаривала Джорджа ответить согласием не только потому, что при этих пере­менах он получал значительные финансовые выгоды (Климрод предложил в пять раз больше его профессорско­го оклада и в доказательство своей платежеспособности предложил выплатить заработную плату за десять лет вперед), но и потому, что сама она питала к Ребу, говоря ее словами, материнское чувство.

Джордж Таррас находил большое удовольствие в этих бесконечных странствиях по Скандинавии и Германии; к ним скоро прибавились поездки по Атлантическому побе­режью США с целью найти предназначенные на продажу танкеры. Ему был тогда пятьдесят один год, почти чет­верть века он преподавал, и - кроме военных лет, кото­рые провел в Австрии, участвовал в Нюрнбергском про­цессе, - Таррас не слишком много путешествовал, переходя от книг, что читал, к книгам, что писал сам; кстати, его книги не имели никакого успеха, хотя это уяз­вляло его меньше всего на свете.

Из всех, знавших Реба Климрода, он был самым умным человеком, питавшем к Ребу самую естественную лю­бовь - любовь отца, который так никогда и не оправился от того эмоционального потрясения, что пережил в мае 1945 года в Маутхаузене при виде мальчика, воскресшего из мертвых.

28

Возвращаясь из Москвы, Климрод, Таррас и Диего только одну ночь провели в Хельсинки и сразу выехали в Лондон. Они прибыли туда к обеду, который, как отметил Диего, «не стоил того, чтобы во весь опор нестись из Фин­ляндии». В тот же день, 1 января после полудня, они встретились с Косташем Майореску, маленьким сухоньким человечком, который сначала, не говоря ни слова, долго жал руку Реба Климрода, а затем на несколько старомод­ном английском языке выразил свою благодарность и на­дежду на то, что все обязательства, принятые его кланом, были выполнены. Заключение, о котором он не хочет рас­пространяться, подорвало его здоровье, но, обретя свобо­ду, он, без сомнения, немедленно возьмет бразды правле­ния в свои руки. Когда Климрод объяснил ему, что двадцать девять миллионов шестьсот тысяч долларов - условленная цена за шестнадцать танкеров - пока еще не выплачены страховой компанией, так как первого января банки закрыты, Майореску лишь покачал головой.

- Все это мелочи. Танкеры - ваши. И, Бог свидетель, вы их не украли! Человек, сумевший вытащить меня и мо­их братьев оттуда, где мы были, без сомнения, способен отыскать тридцать миллионов долларов. Климрод!

- Слушаю.

- Вы специально прислали к нам - я имею в виду мо­их лондонских родственников - этих Лернера и Берковичи для переговоров о нашей необычной сделке?

- Они постоянно работают со мной.

- Но они, как и мы, - румыны по происхождению. Наверняка это совпадение не случайно. Климрод улыбнулся:

- Главное, что они лучшие их представители. - За­тем, театрально вытянув руку, сказал: - И я принимаю ваше приглашение на завтрашний обед в двенадцать ноль-ноль - ведь вы намерены пригласить меня, не так ли? Прекрасно понимаю, что сегодня вечером вам хочется от­праздновать встречу в кругу семьи. Мое любимое румын­ское блюдо - токана де вите и мититей. А на десерт - дульчаца [Токана де вите - телячье рагу, мититей - сильно перченые котлет­ки, дульчаца - варенье..

Таррас и Сеттиньяз были поражены, но не столько по­знаниями Реба Климрода в румынской кухне, сколько грандиозностью операции. Чтобы приобрести шестнадцать танкеров буквально на глазах и под носом крупнейших су­довладельцев, он за несколько дней привлек к этому делу Тарраса и Сеттиньяза, братьев Петридис плюс Диего Хааса, Харлана плюс - Маркс его знает, сколько - советских министров и крупных государственных деятелей, в том числе Берию и Сталина, затем Эвиту и Хуана Перона, какого-то тайного агента с Востока, самого крупного арген­тинского миллиардера, а именно дядю Диего, да еще дру­гого - на сей раз американского - толстосума, страстного коллекционера русской живописи и акционера одной из крупнейших в Соединенных Штатах страховой компании, С середины июля 1950-го по весну 1955-го, после при­обретения танкеров, он одновременно проворачивал опе­рацию на Уолл-Стрит, вместе с Лилиан Моррис расширял сферу деятельности компании «Яуа», с помощью Роджера Данна налаживал бизнес в прессе, создавал сеть рестора­нов, осуществляя заодно массу других проектов. Реб Климрод упорно добивался того, чтобы его собственное участие в делах было скрыто непроницаемой завесой ано­нимности. Он никогда не действовал от собственного име­ни, и если ему случалось лично принимать участие в пере­говорах, то делал это, зачастую выдавая себя за другого или же скрывая свою истинную роль. Реб до безумия ус­ложнил систему документации в фирмах. Невероятно, но во всем, что касалось лиц, отобранных им для работы, - будь то люди по найму или компаньоны, которым он дове­рял, - Климрод почти не совершал ошибок.

Выбирая людей, которые должны были выступать в ка­честве владельцев компаний, он, как правило, отдавал предпочтение гражданам Соединенных Штатов, не так давно поселившимся в стране, в частности польским им­мигрантам.

В первые январские дни 1951 года несколько членов бу­дущего штаба Короля оказались - редчайший случай - вместе в Лондоне: Таррас, Сеттиньяз, братья Петридис и Лернер с Берковичи. То было изначальное ядро, которому со временем предстояло значительно разрастись.

Тони Петридис уехал в Аргентину. Его брат Ник возло­жил на себя дела по фрахтованию судов, предназначенных для транспортировки дополнительных грузов, помимо тех, что перевозили на «Ява блу роуз» - судне, приобретен­ном Климродом благодаря Роарке.

Таррас сначала улетел в Соединенные Штаты, чтобы провести разведку на верфях Восточного побережья, в штатах Мэриленд и Массачусетс. Затем он побывал в Аф­рике, в Либерии, а также в Японии - видимо, подготовка японской операции уже началась.

И, наконец, Сеттиньяз просто-напросто вернулся в Нью-Йорк. Он уволился из компании «Уиттакер энд Кобб» и приступил к оборудованию своей конторы на Пятьдесят восьмой улице, неподалеку от Карнеги Холла, где находится и по сей день, а также, получив от Климро­да «карт бланш», занялся подбором сотрудников.

В один из февральских дней Реб Климрод впервые при­шел в его новые служебные апартаменты. Заснеженный Нью-Йорк был объят ледяным холодом, но, несмотря на это, Реб был в полотняных брюках, рубашке и неизменной кожаной куртке с меховым воротником. Его с трудом про­пустили. То есть Климроду пришлось примерно полчаса дожидаться в холле, непринужденно болтая с телефонист­кой. Сеттиньяз случайно вышел из кабинета и только тог­да увидел, кто пришел.

- Какого черта вы не сказали, кто вы такой? Мне на­звали какого-то Антона Бека.

- У вас тут работает чрезвычайно симпатичная девуш­ка, - ответил Климрод с таким простодушием, что Сет­тиньяз и под угрозой смерти не смог бы сказать, притворя­ется он или нет. - Дэвид, - продолжал Климрод, - помните ту ночь, когда мы летели в Лондон? Я тогда пере­числил вам дела, которыми занимаюсь. Вы, разумеется, не могли все записать. Думаю, можно сделать это сейчас. По­надобится, конечно, некоторое время, и если у вас назна­чены какие-то другие встречи, лучше бы их отменить, за исключением самых неотложных. Ну что, начнем?

И после этого они проработали восемнадцать часов кря­ду. Без перерыва, если не считать коротких передышек, когда им приносили сандвичи и кофе. Реб Климрод то са­дился напротив Сеттиньяза и созерцал потолок, не выни­мая рук из карманов куртки и вытянув ноги, то ходил взад-вперед по кабинету и, следуя отвратительной при­вычке выравнивать якобы сдвинувшиеся рамы картин или дипломов, с притворным усердием поправлял их, но, увы, вкривь и вкось.

И диктовал. Диктовал бесконечно долго, очень спокой­но, не прибегая ни к записям, ни к шпаргалкам, ни, совер­шенно очевидно, к каким бы то ни было уловкам мнемо­техники.

- … Чикаго, 11 октября 1950 года, фирма «Шаматари Фуд Систем Инкорпорейтед». Доверенное лицо: Анатолий Паревский, родился 29 марта 1909 года в Брест-Литовске. Гражданин США. Женат, двое детей, профессия - предприниматель-электропромышленник. Адрес: Норт Кинге-бург-стрит, 1096; телефон: 225 67 84. Капитал компании: десять тысяч долларов. Оборот на 31 декабря прошлого го­да 623 567 долларов. Движимое и недвижимое имущество: 3 150 долларов. Кредитное учреждение: «Нэвил Феафэкс Бэнк». Размер кредита: 50 000 долларов. Предусмотрен­ные выплаты, включая налоги: 916 долларов в месяц. Ад­вокат-посредник - уже упомянутый Моу Абрамович из Чикаго. Главный менеджер - Херберт Миевский. обра­щаться по адресу конторы: Рузвельт-драйв, 106; телефон: А 23856, домашний адрес…

…Все двести восемнадцать фирм возглавляли доверен­ные лица - сто тридцать один человек, - такие люди, как Збигнев Цыбульский или Диего Хаас (лишь это имя было знакомо Сеттиньязу). Не только мужчины, но и женщины; разумеется, больше всего его поразило обилие женщин среди доверенных Климрода…

- Реб, это безумие. Рано или поздно министерство фи­нансов сопоставит данные.

- И когда же это произойдет? Все фирмы регулярно платят налоги. А ваша работа и состоит в том, чтобы изу­чать ситуацию, создавшуюся в результате смежной дея­тельности этих компаний. Вы боялись, что окажетесь лишь бухгалтером; теперь сами видите, что я жду от вас не просто учета, а гораздо большего. Ваша задача - централизовать эту работу, изучать счета всех фирм, сообщать мне о малейших нарушениях, какого бы характера они ни были. И, кроме того, вы должны сделать так, чтобы никог­да и ни под каким предлогом мое имя нигде не всплывало. Я не хочу быть на виду, и вам это известно. Можете вы это сделать, Дэвид?

- Во всяком случае, могу попытаться, - ответил не­много ошарашенный Сеттиньяз.

- Вам это удастся, Дэвид.

- Вы будете создавать и другие компании?

- Вполне возможно. Но как раз сегодня мы ставим точ­ку. Впредь о создании новых фирм вам будут сообщать ад­вокаты, они же будут снабжать вас необходимой информа­цией. Вы, разумеется, должны ее проверять. И, пожалуйста, не доверяйтесь никому.

- Даже Джорджу Таррасу?

- Даже ему. О рождении каждого нового предприятия вы будете узнавать из двух источников: от юриста вроде Бенни Берковичи, Лернера или Абрамовича, который бу­дет составлять контракты и все подготавливать, а также от моего официального агента. По всем вопросам, касаю­щимся наших морских средств, вы должны иметь дело с братьями Петридис и Таррасом, В других сферах появятся свои Петридисы. Продолжим, Дэвид? Монреаль, 29 сен­тября 1950 года, название фирмы…

Черные Псы и в самом деле стали наведываться к Сеттиньязу. Все они были удивительно похожи друг на друга, во-первых, в подавляющем большинстве они оказались евреями румынского происхождения (особенно в начале пятидесятых годов, когда речь шла о сделках, осуществля­емых в Европе и Соединенных Штатах; затем контингент стал попестрее), но сходство, если даже оно не касалось внешности, все же проявлялось по-иному: в насторожен­ном поведении, разговоре, ограниченном строго необходи­мой информацией, мафиозном виде, убийственной серьез­ности и безоглядной верности Климроду. Ни с одним из них Сеттиньяз не имел возможности (да и желания) завя­зывать какие бы то ни было контакты, помимо служебных. Прошло очень много лет, прежде чем он узнал, например, о Берковичи, которого более четверти века встречал очень часто, и узнал случайно, что он хороший семьянин, имеет жену и четверых детей, по характеру застенчив и мягок, с увлечением коллекционирует фарфор и, кроме того, заяд­лый книгочей.

Братья Петридис, Ник и Тони, мало чем отличались друг от друга. Они всем руководили и принимали реше­ния, но главное - официально представляли все панамские и либерийские фирмы, а также их руководство. Но при этом ничуть не уступали Лернеру или Берковичи по части сдержанности в словах да и трудоспособностью от­личались почти столь же могучей.

С годами появились другие люди, чьи функции и обя­занности были примерно такими же. Они были не просто Черными Псами, но чем-то вроде министров или баро­нов…

Такими, например, оказались француз Поль Субиз, Тудор Ангел, Франсиско Сантана…

В других сферах выплыло еще несколько имен, прежде всего потому, что эти люди сумели сохранить дистанцию и постепенно наравне с другими стали полноправными При­ближенными Короля. Это швейцарец Алоиз Кнапп (и сме­нивший его Тадеуш Тепфлер), китаец Хань, ливанец Несим Шахадзе - сказочный знаток валютных операций, одновременно отвечавший за связи со странами Востока.

Что же касается гостиничной сети, то здесь был не ба­рон, а баронесса - англичанка Этель Кот.

Разумеется, существовала и латиноамериканская ко­манда, представленная аргентинцем Хайме Рохасом - не путать с Убалду Рошей, бразильцем, выполнявшим почти наравне с Диего Хаасом совершенно особые поручения, а также двумя бразильскими адвокатами: одним - из Рио, по имени Жоржи Сократес, другим - из Сан-Паулу, его звали Эмерсон Коэлью.

Только один человек занимал особое, даже исключи­тельное положение, наравне с Сеттиньязом. Он, без со­мнения, знал о Короле не меньше, чем тот, но совсем в других областях, и до самого конца оставался кем-то вроде личного и тайного советника Климрода. Этим человеком был Джордж Таррас.

Он приехал незадолго до 20 апреля и, наскоро осмотрев помещения (они занимали два этажа, третий был оборудо­ван лишь к 1964 году), вернулся в кабинет Сеттиньяза, где они и закрылись. Покачав головой, Таррас заметил:

- Что с нами происходит, Дэвид? Без месяца шесть лет назад, при обстоятельствах, которые я назвал бы исклю­чительными, мы познакомились со странным мальчиш­кой; он произвел тогда на нас обоих одинаковое впечатле­ние… И вы его узнали, когда он снова появился перед вами, не так ли? Кстати, когда это было?

Сеттиньяз замялся, сердясь на себя за это и почти сты­дясь своей подозрительности:

- 16 июля прошлого года. В день моего рождения "to свадьбы. Да, я его узнал в первую же секунду.

- А я увидел его в сентябре, 8-го или 10-го, кажется. И тоже сразу узнал. Более того, я тут же вспомнил его фами­лию и двойное имя, вспомнил, как он стоял в моем каби­нете в Маутхаузене и разглядывал страшные фотографии.

Таррас посмотрел на Сеттиньяза, помолчал секунду и вдруг рассмеялся:

- И вот прошло шесть лет, а мы с вами знаем друг дру­га двенадцать или тринадцать лет, и на тебе - боимся от­крыть рот, чтобы не выдать одну из ужаснейших тайн Его Величества Реба Михаэля Климрода! Мы сами сошли с ума, Дэвид, или он заразил нас своим безумием?

- Похоже, - сказал Сеттиньяз, в свою очередь рассме­явшись. - Определенно так. Рад видеть вас, Джордж.

- Я тоже, малыш. Вы всегда были моим любимым уче­ником, несмотря на отсутствие у вас чувства юмора. Кста­ти - это «кстати», разумеется, ничего не означает, - я только что вернулся из Японии. И ездил туда не для про­гулки. Это он меня посылал, к он же попросил меня прий­ти и поговорить с вами. Я обязан все вам рассказать. Слу­шайте и записывайте, ученик мой Сеттиньяз: «Урок Четырнадцатый, или Как Создать Самую Крупную в Ми­ре Флотилию Танкеров, Не Потратив Ни Одного Су из Своего Кармана».

В течение следующего часа, в точности тем же тоном, каким когда-то в Гарварде он объяснял, что Право всегда было лишь «комплексом хитроумных правил, внутренне противоречивших друг другу и не имевших иной цели, кроме стремления придать видимость разумности самым чудовищным деяниям», Таррас рассказал о недавнем на­чинании Реба Климрода и тех практических делах, кото­рые за ним последовали.

- Онасис, в частности, вместе с другими греками ре­шил прощупать почву на месте бывших немецких верфей, в районе Гамбурга, Бремена, Киля и других городов. И, конечно же, тевтонцы, которые действуют неуверенно, но все же пытаются возродиться, приняли его с распростер­тыми объятиями, они будут строить и уже строят множе­ство кораблей для упомянутых греков. Реб сказал себе, что и другая страна, также получившая взбучку во второй мировой войне, может быть преисполнена такого же бла­горасположения. Например, Япония, ученик мой Сеттиньяз. А место называется Куре. Мой юный Дэвид, когда японцы затеяли в Тихом океане войну, они бросили про­тив нас самые крупные, таких еще и не видели на море, броненосцы «Ямато» и «Мусаси» водоизмещением семьде­сят две или еще сколько-то там тысяч тонн. Мы, кстати го­воря, их потопили, но японцы понимают, что значит по­строить корабль. И они согласились сделать это для Реба, который заказал им шесть танкеров, два из которых - си­дите спокойно, - два из которых водоизмещением пятьде­сят тысяч тонн. Это будут самые крупные танкеры в мире.

- А деньги? - спросил неисправимо практичный Сеттиньяз.

- Ник Петридис зайдет к вам и передаст все договора. Если не углубляться в детали, сделка выглядит таким об­разом: Ник заключил с «Шелл» или с «Галф», а может быть, с обеими компаниями разом, долгосрочные контрак­ты по фрахтованию. На пятнадцать лет, для шестнадцати танкеров, принадлежавших в прежние времена Майореску. А это кругленькая сумма. И главное, гарантирован­ный доход, под который Реб выторговал дополнительные кредиты, они и пойдут на финансирование японского про­екта. А поскольку он заранее подписал и другие договора на более короткие сроки - от трех до пяти лет в том или ином случае - и эти договора касаются трех судов из тех шести, что недавно были им заказаны, то благодаря этой серии контрактов он сумел отхватить новый кредитный куш… что позволит ему либо выкупить, либо… Ну не сер­дитесь же так, студент Сеттиньяз…

- Это безумие.

- А чего другого вы ждали от него, черт возьми? Я про­должаю: либо выкупить, либо сделать заказ на строитель­ство новых судов, но на этот раз у нас, в Америке. Речь идет о верфях в Спароус-Пойнт и в Бетлем-Стил, если я правильно понял. На что потребуется примерно триста миллионов долларов. Он идет на безумный риск.

- Знаю, - лаконично ответил Сеттиньяз.

Когда Таррас умолк, на языке у Сеттиньяза заверте­лись фразы типа: «И вы еще не все знаете, Джордж» или «Если бы он рисковал только в этой сфере, я бы не дрожал, как осенний лист, всякий раз, когда мне приносят новое досье».

Но он промолчал, будучи связанным обещанием нико­му не доверять, «даже Джорджу Таррасу».

Таррас же с улыбкой продолжал:

- Ясно, Дэвид. Прошу суд не принимать во внимание вопрос, который я чуть было не задал. Вы пообедаете со мной?

- Мне очень жаль…

Таррас встал. Он все еще улыбался, хотя по его лицу пробежала легкая тень досады.

- До скорой встречи.

Они расстались; и тот, и другой почувствовали первую трещину, наметившуюся в их безупречной до сего момен­та дружбе, трещина эта со временем не расширилась, но за четыре последующих года устранить ее совсем стало уже невозможно.

В течение этих четырех лет Сеттиньяз редко встречался с Ребом. иногда не видел его по нескольку недель, бывало, и по три месяца. Вначале его удивляли и даже беспокоили исчезновения патрона и в не меньшей степени то доверие, которое ему было оказано, в конце концов и то, и другое стало казаться ему естественным, даже обычным.

Обязанность Сеттиньяза - собирать цифровые данные. Ему одному был поручен этот участок работы. И он заме­тил, что его цифры охватывают не все сферы деятельности Климрода, а только те, за которые он отвечает, к тому же Сеттиньяз был далеко не уверен, что ему известны все де­ла Короля. Весной 1982 года, решив составить полный от­чет, он получил итоговую цифру - тысяча шестьсот во­семьдесят семь фирм, но ни разу нигде не промелькнуло имя Климрода. Ни разу [Здесь Сеттиньяз допустил ошибку (или же его компьютер пропу­стил информацию). Одна фирма была зарегистрирована на имя Р. М. Климрода (прим. автора).]. Таррас заметил по этому пово­ду, что в каком-нибудь районе мира, в Швейцарии, во Франции или где-нибудь еще, вполне мог существовать другой Дэвид Сеттиньяз, который, выполнив в точности такую же работу, в данный момент с не меньшим удивле­нием разглядывает собственный список!

В мае 1955 года Дэвид Сеттиньяз составил (не уточняя, для чего это предназначено) короткую справку, включаю­щую основные сведения о сферах деятельности Короля.

Капитал «Яуа фуд» с тридцатью семью дочерними фирмами оцени­вался в девятьсот шестьдесят миллионов долларов.

Оборот капитала в сферах, связанных с прессой, приближался к че­тыремстам двадцати миллионам долларов. Сюда входят:

- посреднические рекламные агентства;

- два телевизионных еженедельника (созданы в 1953 г.);

- бюро туризма и организации досуга;

- агентства S.O.S. Переселенцы;

- 19 радиостанций, вещающих на девяти языках (осень 1952 г.);

- телевизионная станция (лето 1954 г.), и уже запланирована вто­рая.

Роджер Данн являлся официальным владельцем всех этих учрежде­ний (от шестидесяти до восьмидесяти процентов дохода). В действитель­ности по соглашению, заключенному с Ребом, он получал десять процен­тов (не так уж и плохо).

Сектор доставки и распространения прессы заметно расширился гео­графически (Калифорния; зима 1951 г.) и по всем вертикалям - при со­блюдении юридических предосторожностей, необходимых для того, что­бы обойти антимонопольный закон. Гаражи для содержания парка машин, контракты с другими иностранными фирмами, частичный или полный выкуп этих компаний.

По приблизительным оценкам, капитал данного сектора - триста во­семьдесят миллионов долларов.

Четыре сети ресторанов. Географический охват: от Канады до мекси­канской границы.

Сети супермаркетов (существуют якобы независимо от ресторанов). Общий капитал - четыреста миллионов. Шестьсот тридцать - вместе с заводами и фермерскими кооперативами (1953).

Недвижимость - сто пятьдесят миллионов долларов.

Флот. Двадцать девять различных компаний. Водоизмещение: три миллиона шестьсот двадцать восемь тысяч тонн, в том числе два миллиона семьсот тысяч - танкеры. Капитал - триста восемьдесят пять милли­онов (30 апреля 1955 г.).

Наличность (по оценкам): сто девять миллионов сто двадцать четыре тысячи (на 30 апреля 1955 г.).

Общая сумма капитала, размер кредита, дорогостоящая система за­щиты Реба, большое число компаньонов…

Сеттиньяз пришел к выводу, что к 1955 году, через де­сять лет, день в день, после Маутхаузена и менее чем че­рез пять лет после появления у газетного киоска, Реб Ми­хаэль Климрод, не достигший и двадцати семи лет от роду, наверняка «стоил» уже более миллиарда долларов.

И это было известно не только его пятерке.

В начале мая 1955 года Джордж Таррас, совершив еще одно путешествие, вернулся в Нью-Йорк. «Да, Дэвид, опять ездил по его поручению. Три или четыре года назад вы отвергли мое приглашение на обед, помните? А как се­годня?»

Они отправились в «Кейнтон» на Уолл-Стрит. Попивая свой неизменный мартини, Сеттиньяз заметил за соседни­ми столами по крайней мере пятерых людей Климрода и на их приветствия ответил легким кивком головы и улыб­кой. Острый глаз Тарраса не пропустил этой переклички:

- Ощущение тайного могущества приятно, не так ли, Дэвид?

- В каком-то смысле да, - смутившись, ответил Сет­тиньяз, он был слегка раздосадован тем, что замечание по­пало в точку. Действительно, сталкиваясь с людьми, о ко­торых он знал всю подноготную, тогда как им самим было известно так мало, он, что греха таить, чувствовал себя поистине тайным властелином…

Они сделали заказ, и когда метрдотель отошел, Таррас вдруг переменил тон:

- Мне нужно кое-что сказать вам, Дэвид. Поговорим о вашей свояченице.

Сеттиньяз удивленно посмотрел на него.

- Послушайте, - продолжал Таррас, - я, конечно же, выгляжу нахалом, который сует нос не в свои дела. Но не доверяйте первому впечатлению. Что думают члены ва­шей семьи о Чармен?

- Не понимаю.

- Когда вы видели Чармен в последний раз? И я гово­рю не только о вас, Дэвид. Речь идет также о Диане и ро­дителях вашей жены.

- Она встречала вместе с нами Рождество в Нью-Йор­ке. Как обычно.

- И вы ничего не заметили?

Дэвид Сеттиньяз был человеком невозмутимым, спо­койным. Но вопрос, который в тот день задал Джордж Таррас» вызвал в нем бурю противоречивых эмоций: бес­церемонность Тарраса раздражала его, но вместе с тем, увидев, что его собственные опасения относительно Чар-мен таким образом подтверждаются, он сильно встрево­жился.

- Не заметил чего? - повторил он вопрос с совершен­но не свойственной ему язвительностью.

- Чармен не совсем в себе. Такой красивой женщины, наверное, больше нет на земле, но семья уже давно долж­на была бы позаботиться о ней.

Таррас допил свой мартини, глядя прямо в глаза Сеттиньязу:

- Прошу вас, Дэвид, не сердитесь. Так получилось, что я знаю больше, чем мне положено и чем мне хотелось бы знать. Когда вы видели Реба в последний раз? Дэвид, умо­ляю вас, не сердитесь на меня.

- 12 февраля и 13-го, Мы вместе проработали всю ночь.

- А потом?

- Не видел.

- Дэвид, он рассказал мне, что так организовал работу всех своих компаний - мне известна лишь часть, и, разу­меется, незначительная из них, - что они могут функционировать и без его участия. Это правда?

- Да.

- Все налажено так хорошо, что вас нисколько бы не смутило, если бы, скажем, в течение нескольких месяцев у вас не было никакого контакта с Ребом?

Сеттиньяз нахмурил брови:

- Куда вы клоните?

- Это одно из тех сообщений, которое мне поручено передать вам, Дэвид. Он исчезнет на какое-то время. Не спрашивайте меня, куда и почему, я об этом ничего не знаю. Мне лишь ведено предупредить вас, хотя логичнее было бы ему самому объясниться с вами.

- И надолго исчезнет?

- Понятия не имею. Я тоже задал ему этот вопрос, но безрезультатно. Пожалуй, я бы не отказался еще от одного мартини.

- А что еще вы должны передать мне?

- Это касается Чармен. Вы, наверное, знаете, что Реб иона…

Он не закончил фразу. Намеренно. Потому что не знал, известно ли Дэвиду о странных отношениях между Чар­мен Пейдж и Ребом Климродом.

- Я догадываюсь, - сказал Сеттиньяз, - что Реб уже несколько лет встречается с ней довольно часто. Но она никогда не говорит с нами о нем, и они никогда не появля­ются вместе.

Он заметил, каким напряженным был взгляд Тарраса за стеклами очков.

- С Чармен что-нибудь случилось?

- Кажется, нам действительно нужно выпить еще по мартини. И вам, и мне.

29

Это произошло три недели назад.

Джордж Таррас покинул Лондон, где вместе с Тони Петридисом и одним из шотландских юристов улаживал дела, связанные со снаряжением судов, а затем через Па­риж прибыл в Марсель. Там, в аэропорту Мариньян, на берегу залива Бер, как было сказано в телеграмме, его ждал гидроплан. Через полтора часа полета аппарат сел на море в нескольких стах метров от залитого солнцем пора­зительно живописного скалистого берега.

Ждали довольно долго, все словно остановилось, за иск­лючением времени, и вдруг среди скал промелькнула мо­торная лодка, быстро подрулившая к нашим поплавкам. Лодкой управлял Диего Хаас, он был один.

- Вы прибыли вовремя, - заметил Таррас. - Я уже подумывал, не окажусь ли в роли графа Монте-Кристо.

- Остров Монтекристо, - ответил Диего, - располо­жен по ту сторону Корсики. Да и зачем вам сокровища?

- Совершенно верно. В путь, моряк.

В отличие от Сеттиньяза Джордж Таррас относился к Диего с симпатией. «Человек, обладающий таким чувст­вом юмора и до такой степени презирающий весь мир, не может быть негодяем».

И если Реб предпочел, чтобы повсюду его сопровождал странный аргентинец, то это его дело.

- Диего, вам известно высказывание У.К.Филдса: «Че­ловек, который не выносит детей и собак, не может быть негодяем».

- Мне вообще никто не известен.

- А где Реб?

- В Аяччо. К обеду будет здесь.

- И куда же мы, черт возьми, несемся?

Вместо ответа Диего запустил на полную мощность спа­ренный мотор лодки. Было одиннадцать утра, и весеннее корсиканское солнце уже сильно припекало. Таррас обер­нулся: гидроплан неожиданно грациозно взмыл в воздух. Когда же он снова посмотрел вперед, то увидел, как быст­роходное судно огибало небольшой выступ. И тогда от­крылся вид на просторную и великолепную бухту Пьяна, ощетинившуюся игольчатыми скалами и бугристым берегом.

…А вот и черно-белая яхта.

- Это яхта Реба? Я и не знал, что он купил себе судно для отдыха.

Никакого ответа. Но что-то странное промелькнуло в желтых глазах Диего. Чтобы перекричать шум мотора, Таррасу надо было почти орать. Он завопил:

- Я не понимаю: Реб велит мне срочно прилететь из Лондона, а вы говорите мне, что его на яхте нет.

- Яхта принадлежит не ему, - ответил Диего обыч­ным голосом, так как за секунду до этого приглушил мо­тор. - И гидроплан за вами прислал не он. - Он ловко подогнал лодку к трапу. - Не он, а она. С вами хочет по­говорить Чармен.

Таррас поднялся на палубу; к нему подошла очень кра­сивая молодая негритянка, цвет кожи был у нее скорее не черный, а темный. Улыбаясь и не говоря ни слова, она по­казала, куда идти, и привела на корму. Здесь за столом, накрытым к завтраку, сидела Чармен Пейдж, а рядом с ней - еще две юные негритянки, с головы до ног закутанные в голубую вуаль, оставляющую открытыми лишь их чистые лица.

Чармен протянула Таррасу руку, предложила кофе, от которого тот отказался, затем чаю. Он согласился выпить чашечку.

Какая-то легкая тревога постепенно овладевала им, он : кожей чувствовал это. По правде говоря, Таррас мало что знал о Чармен Пейдж, встречался с ней два-три раза да еще Дэвид Сеттиньяз кое-что рассказывал о свояченице. Ему было известно, что она богата, весьма богата, крайне независима, умна и, опять же по словам Сеттиньяза, «экс­центрична».

- Вы с вашей очаровательной супругой могли бы как-нибудь погостить здесь, у меня.

- Шерли была бы безумно рада. Она уже тридцать лет выпрашивает у меня яхту.

И вдруг наступило молчание, именно то молчание, ко­торого Таррас больше всего опасался. Чармен Пейдж по­-французски сказала эфиопкам: «А теперь оставьте нас…» Девушки ушли. Жара нарастала, с берега, до которого бы­ло рукой подать, доносился одурманивающий аромат кор­сиканского леса.

- Я хотела бы поговорить с вами, мистер Таррас. О Ребе, разумеется. - Она прикурила новую сигарету от предыдущей. - Как давно вы его знаете? Насколько мне известно, три человека должны знать о нем больше, чем я. Это Диего, который наверняка убьет кого угодно, если Реб прикажет ему, но расспрашивать его глупо и бесполезно, к тому же я побаиваюсь его… Дэвид, мой свояк, только краснеет и что-то мямлит, как прыщавый студент… И, наконец, вы. Она пристально смотрела на него, и Таррас прочел в ее расширенных зрачках такое отчаяние, что опустил голову, устыдившись самого себя.

Молчание затянулось.

- Понятно, - наконец произнесла она с бесконечной горечью.

Он не смел взглянуть на нее. Чармен снова заговорила тихим, чуть дрожащим голосом:

- Я молода, вроде бы красива, богата и люблю Реба. Даже не думала, что можно кого-нибудь так любить. Но, видно, этого еще недостаточно. Я просила его жениться на мне или хотя бы разрешить жить с ним неразлучно. Умоляла. Мне бы хотелось иметь от него детей. Разве я требую слишком многого?

- Вы ставите меня в чрезвычайно неловкое положе­ние, - глухо ответил Таррас.

- Знаю, вы уж простите меня. Однажды Реб согласился рассказать мне кое-что о своей жизни - это бывает очень редко - и назвал ваше имя, заметив, что нет в мире дру­гого человека, к кому он испытывал бы такие дружеские чувства.

- Прошу вас, - сказал Таррас, невыносимо страдая. Она застыла и вдруг, совершенно неожиданно, заплака­ла, слезы текли, а она даже не пыталась вытереть их.

- Мсье Таррас, когда мы вместе, он бывает так нежен, что это просто невероятно. Реб вообще очень ласковый…

Теперь она всхлипывала, вся дрожала, хотя тело ее по-прежнему было неподвижно, а руки безжизненно лежали на подлокотниках кресла. Потрясенный, как никогда раньше, Таррас вдруг вскочил, чуть не задохнувшись от ярости. «К черту Климрода, - думал он, - этот гений просто чудовищный эгоист!» Он подошел к поручню, со злостью вцепился в него и уже хотел было обернуться и заговорить, но почувствовал, что справа от него кто-то стоит. Таррас повернул голову и в нескольких метрах от себя увидел незаметно появившегося Диего Хааса - он улыбался и чуть ли не дьявольский свет струился из его глаз.

- Скоро появится Реб, - сказал Диего.

Трое мужчин и молодая женщина завтракали на корме; стройные девушки-эфиопки прислуживали им, кружа вокруг стола, как в балете. Самым разговорчивым оказал­ся Реб Климрод, по крайней мере в начале завтрака; гово­рил он действительно очень ласково, а с Чармен был осо­бенно предупредителен и невероятно нежен. Как потом вспоминал Джордж Таррас, речь шла в основном о книгах и живописи; Климрод так непринужденно направлял раз­говор, что бывший профессор Гарварда и не заметил, как оседлал своего любимого «конька»: морское пиратство, ко­торому совсем недавно посвятил уже вторую книгу, увы, воспринятую читателем с невиданным равнодушием. И только часа через два отключившийся на своей маниа­кальной страсти Таррас вдруг осознал, что Климрод просто разыгрывал его, подбросив тему берберов из Кейр-эд-Дина и пиратов из Сале.

- Я ужасно много болтаю! - воскликнул он, поняв на­конец, что злоупотребляет вниманием слушателей.

- Но очень увлекательно, - заметила Чармен; уже давно следы слез исчезли с ее лица, судя по всему, она взяла себя в руки и успокоилась. Море было теплым, хотя стоял всего лишь апрель. Молодая женщина и Реб искупа­лись, эфиопки - тоже, их сильные тела обтягивало что-то вроде сарангов, в которых они казались голыми. Впрочем, на вкус Тарраса, зрелище было довольно приятным. Диего Хаас, утверждавший, что купаться может только при тем­пературе воздуха выше тридцати пяти градусов по Цель­сию - «и минимум плюс тридцать в воде», - продолжал сидеть в большом ярко-зеленом плетеном кресле и поку­ривал сигару - одну из тех вонючих мерзостей, которые он называл ароматными.

Тарраса поразила одна фраза Чармен. «Когда мы вме­сте, он бывает так нежен, что это просто невероятно…» - сказала молодая женщина о Ребе. И действительно, факты были налицо и совершенно очевидные: Реб Климрод обра­щался с Чармен на удивление ласково - два или три раза Таррас заметил даже жест, не оставлявший никаких со­мнений: рукой или просто кончиками пальцев он касался плеча или затылка Чармен, взгляд его серых глаз, оста­навливавшихся на ней, был пристален, чуть ли не траги­чен. «Будь это не Реб, а кто угодно другой, - размышлял Таррас, - я бы подумал, что он до безумия, до отчаяния влюблен в эту женщину…»

Так прошел день, и, как бывает в это время года, до­вольно быстро наступила ночь, ас нею и прохлада. Таррас : прошел к себе в каюту и начал переодеваться к ужину, как раз в этот момент яхта - экипаж состоял из шести слав­ных ребят, греков, как припоминал Таррас, - тронулась в путь. Таррас уже принял душ и надевал рубашку, когда в дверь постучали. Он ответил, и на пороге появилась высо­кая фигура Реба:

- Вы не против ночного путешествия по морю?

- Нисколько.

- Завтра утром будем в Марселе. Пауза. Серые глаза медленно осмотрели каюту и все, что в ней находилось. Остановились на Таррасе, в голове которого сразу промелькнуло: «Он, разумеется, знает. На­верняка этот дьявол может воспроизвести дословно все, что говорила мне Чармен, догадывается обо всех моих со­мнениях, даже самых незначительных. И без помощи Ди­его, который вполне мог подслушивать наш разговор…»

- Джордж, мне действительно нужно кое-что сказать вам, в какой-то мере это объяснит, зачем понадобилось вызывать вас сюда из Лондона. Я скоро исчезну на какое-то время.

- Исчезнете?

- Есть в мире одно место, где мне необходимо бывать иногда. Этот момент наступил. - Он улыбнулся: - А те­перь можете закрыть рот; бывшему профессору Гарварда, который справедливо славится живостью интеллекта и красноречием, не пристало выглядеть таким ошарашен­ным. Джордж, ничего страшного не происходит: я просто еду к людям, к друзьям, которых давно не видел, скучаю без них.

- В Европу?

- Нет, - просто ответил Климрод, по-прежнему улы­баясь.

«И это все, что тебе положено знать, глупый Таррас. Ответа не будет».

- Вы надолго?

- На несколько месяцев, может быть, больше. Еще не знаю.

- А связь будет?

- И да, и нет. На случай крайней необходимости кое-что предусмотрено. Дэвиду будут даны инструкции. Но ведь вам известно: те несколько фирм, что я создал, пре­красно могут работать и без меня. Так они были задуманы.

Помолчав секунду, Таррас сердито покачал головой:

- Пусть мне придется выпрыгнуть в море и возвра­щаться вплавь, но я скажу то, что хочу сказать, Реб. Вы сообщили Чармен о вашем предстоящем отсутствии? Вы ее к этому подготовили?

- Я полагаю, что это не ваша забота, Джордж.

- Она, возможно, едет с вами?

Но Таррас заранее знал, что ответ будет отрицатель­ным.

- Нет, - сказал Реб.

Ясный взгляд Климрода стал вдруг абсолютно свире­пым, ужасающим. Таррас содрогнулся. Но тем не менее продолжал:

- Поговорите с ней, Реб. Прошу вас. Я вас прошу… Или возьмите ее с собой…

Молчание. Серые глаза вновь подернулись задумчивой пеленой и стали совсем непроницаемыми. Дверь откры­лась в коридор и закрылась. Таррас сел на кровать. Он был сбит с толку, и на душе у него кошки скребли.

Его разбудили не выстрелы, которых он не слышал, а топот ног по коридору. Таррас машинально взглянул на часы: час сорок три. Он накинул халат и вышел. В этот мо­мент появилась одна из эфиопок, на ее длинной белой ту­нике видно было пятно крови.

- Мсье должен пойти туда,, - сказала она по-француз­ски.

Он последовал за ней, затем, когда девушка задержа­лась у порога первого отдельного салона в конце коридора, опередил ее. Он вошел в большую и красивую каюту, рас­положенную под кормой. Сначала Таррас увидел Чармен Пейдж. Она стояла, уставившись вытаращенными глазами в пустоту, волосы у нее были распущены, в правой руке она все еще держала небольшой никелированный револь­вер, дуло которого было направлено вниз, в сторону чер­ного ковра. На ней был легкий, почти прозрачный пенью­ар, и Чармен казалась в нем обнаженной.

Реб Климрод находился в трех-четырех метрах от нее, он будто сел на пол, поджав под себя левую ногу и присло­нившись плечами и затылком к белому кожаному дивану. Грудь его была обнажена и залита кровью, но два отвер­стия от пуль были четко видны. Вторая эфиопка, накло­нившись, пыталась приподнять его, чтобы уложить на ди­ван. Климрод очень спокойно сказал Таррасу:

- Джордж, помогите мне, пожалуйста.

Таррас сделал три шага, он прекрасно помнит, что в ; этот момент испытал чувство, которое логически вытекало из зародившихся в нем досады и гнева по отношению к Климроду: «Ты получил по заслугам, Климрод…»

Но размышления его прервал разъяренный безумец, он ворвался в каюту, одним взглядом оценил ситуацию и с яростным звериным рыком бросился на Чармен…

- ДИЕГО!

Голос Реба прозвучал, как удар хлыста.

- Диего, оставь ее! Не тронь ее, Диего! Отойди! Короткая пауза. Затем Реб снова заговорил:

- Прошу вас, Джордж, заберите у нее оружие. Очень осторожно. А ты, Диего, помоги мне…

Климрод зашелся в первом приступе кашля, в уголках губ появилась розоватая пена. Но он тут же приоткрыл глаза:

- Чармен! Отдай Джорджу револьвер, пожалуйста… Отдай, любовь моя…

Таррас подошел вплотную к молодой женщине. Она как будто не замечала его, только тихо и прерывисто дышала; Таррас взял ее за запястье, высвободил револьвер и сунул его в карман халата. Когда он обернулся, Диего, горько рыдая, укладывал длинное тело Реба на белый диван. С обезумевшим лицом, он очень быстро, но тихо говорил что-то по-испански, а Реб односложно отвечал ему на том же языке. Таррас вернулся к раненому: обе пули попали в грудную клетку, одна - довольно высоко, на уровне серд­ца, но несколько левее, так что не могла задеть его, другая прошла ниже и, как потом выяснилось, едва не затронула поджелудочную железу.

- Джордж!

- Не разговаривайте, Реб.

- Джордж, прошу вас, позаботьтесь о ней. Я доверяю ее вам. И сделайте… - новый приступ кашля, он побе­лел, - сделайте все, что скажет вам Диего.

Через несколько минут ритм работы моторов вдруг из­менился, и стало ясно, что судно на всей скорости прибли­жается к побережью Франции. Эфиопки взяли заботу о Чармен в свои руки, уложили ее и, видимо, дали какие-то лекарства; Таррас, пришедший узнать, как идут дела. увидел, что она спокойно спит.

Выходя из каюты, он столкнулся с Диего Хаасом.

- Картина такова, - сказал Диего. - Это я выстрелил в Реба, разумеется, случайно. Вы же ничего не видели. Когда это произошло, вы спали, она тоже. Ни вас, ни ее там не было. Мы с Ребом подвыпили и развлекались, стре­ляя через иллюминатор, как казалось нам, по летающим рыбам. В какой-то момент я поскользнулся, и две злополучные пули попали в грудь Реба. Это все, что вам извест­но.

- А эфиопки?

- Они тоже спали и ничего другого не скажут. Тем бо­лее матросы, все улажено. Господин Таррас, таково жела­ние Реба, и мы его выполним, все без исключения. А те­перь, прошу вас, отдайте мне оружие.

Реба положили в больницу для моряков в Тулоне. Вра­чи сказали, что его жизнь вне опасности, что он достаточ­но крепок, чтобы выжить, к тому же пули были мелкого калибра, а револьвер маломощный. Так что выстрелы слишком большого вреда не причинили.

Полицейское расследование ограничилось той же ба­нальной версией, французские следователи в целом были удовлетворены, да и выбор-то у них был небольшой: вер­сия Климрода и версия Диего Хааса. Что касается Джорд­жа Тарраса, то он придерживался указанной схемы.

Таррас пришел навестить Климрода, которого но про­шествии двух первых дней перевели в частную клинику Мурийона.

- Я очень огорчен, Джордж, что вы оказались замеша­ны в историю, которая не должна была вас касаться и тем более причинять вам неприятности, - сказал Реб.

После чего очень естественно, словно речь шла о какой-то малозначительной случайности, перешел к другим воп­росам. Он хотел, чтобы Таррас как можно скорее вернулся в Соединенные Штаты: «Час назад я говорил с Ником но телефону, у него что-то не ладится, он хотел бы посовето­ваться с вами…»

Климрод продолжал говорить, поразительная, противо­естественная память позволяла ему хранить в голове мельчайшие подробности каждого дела, вплоть до фами­лий основных руководителей различных верфей как в Со­единенных Штатах, так и в Японии.

- Джордж, будьте добры, скажите Нику, что я желал бы получить очень подробные сравнительные данные обо всем, что касается отгрузки цистерн. В некоторых пунктах японцы изменили цены по фрахтование, интересно, почему. Нумата и Камехиро предложили нам…

Медленный и размеренный голос называл экзотические имена и цифры с ошеломляющей и даже пугающей точностью. Таррас встал со стула. В окно он увидел что-то вроде белой горы - голый утес под ярким лазурно-голубым не­бом.

- Джордж!

Таррас не поддался импульсивному порыву и не обер­нулся. Он не хотел встречаться взглядом с Климродом. Но и молчать больше не мог.

- Чармен кое-что рассказала мне, - начал он, - и среди прочего упомянула о дружбе, которой вы меня, ка­жется, удостаиваете. По ее словам, я - единственный в мире человек, к кому вы питаете самые искренние друже­ские чувства.

Молчание.

В конце концов Таррасу все же пришлось обернуться. И, естественно, Климрод просто испепелил его пылающим взглядом своих серых глаз. Но он выдержал его. И тогда произошло непостижимое: глаза отвел Реб.

- Я люблю эту женщину, Джордж. Нет, позвольте мне договорить, прошу вас… я не очень привык к откровенным признаниям. Она сказала вам, сколько времени мы с ней встречаемся?

- Около четырех лет.

Климрод кивнул. Теперь и он смотрел на белую гору.

- Она вам говорила, что хочет выйти за меня замуж и жить вместе со мной?

- Да.

- Мечтает иметь от меня детей?

- Да.

- И вы хотели бы знать причину, заставляющую меня так упорно отказывать ей в этом? Вы, наверное, считаете, что причина тому - безразличие с моей стороны, а скорее всего, чистый эгоизм, ведь моя главная забота - реализо­вать собственную мечту? Таков ваш ответ, не так ли, Джордж?

- Да.

Климрод немного помолчал, а затем совершенно чужим голосом произнес:

- Она уже четыре раза лежала в психиатрической больнице, Джордж. Я назову вам их адреса, имена врачей, лечивших ее, если вы не верите мне на слово. У нас уже был ребенок, два года назад. И она убила его через полто­ра месяца после рождения. Задушила. Сиделка находилась в соседней комнате и ничего не слышала, ничего не смогла сделать, несмотря на все предостережения с нашей стороны. После этого она снова лежала в больнице, и ког­да вышла - врачи считали, что она выздоровела, - сде­лала себе операцию и теперь никогда не сможет иметь де­тей. Трижды она пыталась покончить с собой, и теперь ее снова придется положить в больницу, еще раз попытать­ся… Продолжать дальше?

- Я проверю каждый факт, - ответил Таррас хриплым голосом, поразившись собственной решительности, но уже заранее страдая.

- Сделайте это.

В дверь комнаты постучали. Вошел Диего и застыл на пороге.

- Сейчас, Диего, - мягко сказал Реб, - нам недолго осталось.

Маленький аргентинец вышел. И снова воцарилось молчание. Подавленный, Таррас стоял, опустив голову, а когда поднял ее, увидел, что голова Реба покоится на по­душках - веки закрыты, лицо исхудалое, щеки ввали­лись, он был очень бледен. И совсем неожиданно острей­шее чувство жалости, стыда и боли - все вместе - охватило Тарраса, и взгляд его помутился.

- И еще одно, Джордж. Мы с Чармен женаты. Мы по­женились 19 января 1951 года б Рино, в Неваде. Можете проверить. Мне даже хочется, чтобы вы проверили - и это, и все остальное… Я хотел бы… - Он остановился, глубоко вздохнул, ничем иным не выдав своих мучитель­ных переживаний: - Джордж, мне хотелось бы еще раз убедиться, что в моей жизни было и другое, не только этот кошмар.

В сущности, еще не приступив к проверкам, которые проводил не без стыда, Таррас был абсолютно уверен, что Реб сказал ему чистую правду.. Все, разумеется, подтвердилось.

В апреле 1955 года Чармен Пейдж - Климрод снова бы­ла помещена в больницу, в Швейцарии, как это было в двух предыдущих случаях; о том, что ее положат туда, предупредили за пять недель, после ужасного приступа, случившегося с ней в Каире.

Когда Таррас навестил ее, она его не узнала, не вспом­нила имени, забыла все, абсолютно все, даже Реба. Хотя в остальном казалась абсолютно нормальной, рассказывала о подготовке к следующему морскому путешествию на ос­тров Сулавеси и в Новую Зеландию, была весела, игрива и красива до слез.

30

Диего похлопал по голым ягодицам двух мулаток, кото­рых взял с собой в дорогу, чтобы было чем занять ночи, не забыв прихватить также тридцать шесть бутылок лучшего виски. Улыбнувшись и послав незаметный поцелуй по­желтевшей фотографии Бетти Грэббл, кнопкой приколо­той к перегородке предыдущим обитателем каюты, он вы­шел в коридор, постучал в соседнюю дверь и вошел.

Как всегда, он застал Реба за чтением.

- Ты поднимешься?

- Нет.

- Мы, кажется, вот-вот увидим землю.

- Очень хорошо, - ответил Реб, даже не приподняв головы.

Диего вышел на палубу маленького парохода, забитую шумной, веселой и преимущественно чернокожей толпой, в центре которой несколько импровизированных «оркест­ров» состязались в гвалте. «Тут даже «В-29» пролетит, и того не услышишь, - подумал Диего. Он поднялся по ле­стнице и подошел к «о Capitao» [Capitao (порт.) - капитан.], главному после Бога хозяину судна, оказавшемуся не бразильцем, а ирландцем.

- Что-нибудь с судном?

- Мы ждем.

Жара стояла адская, палуба горела под ногами, и на по­ручни облокачиваться надо было с большой, осторожно­стью. Диего тем не менее облокотился. Наклонился и уви­дел прямо перед форштевнем настоящую стену высотой почти два метра, которая с той и другой стороны тянулась так далеко, что и конца не видно. Эту серо-бурую стену, подвижную и изгибающуюся по гребню, венчала золоти­стая пена, которая перелетала через струи и водовороты и расползалась грязными пятнами, хотя их тут же смывало волной, по густой синеве Атлантического океана.

Завороженный Диего наклонился еще ниже - его без­удержно, как пагубная страсть, притягивало все необыч­ное. И эта встреча, эта молчаливая дикая и свирепая схватка Атлантики с самой могучей в мире рекой, испокон века заканчивающаяся ничем, доставляла ему удовольст­вие.

Подняв голову, он убедился, что поединок не ограничи­вался столкновением водных стихий. Почти прямо по вер­тикали над бурой водной стеной небо также было разделе­но на две части. Со стороны утонувшей в тумане земли оно было затянуто фиолетовыми тучами, надвигающими­ся сомкнутым фронтом, подобно гвардии, поднявшейся плечом к плечу навстречу атакующим.

Солнце освещало океан, и на гребнях волн играли лучи света.

- А чего мы ждем?

- Этого проклятого лоцмана.

Тот появился как ни в чем не бывало лишь через шесть часов. И только тогда пароход смог войти в гигантское ус­тье Великой Амазонки,

В Белене их встретил Убалду Роша. Сначала он пока­зался Диего донельзя неприятным: больно был мрачен, почти совсем неразговорчив, ни дать, ни взять - «лесной человек, себе на уме», как называл таких Диего. Но очень скоро, убедившись, что Роша так же слепо предан Ребу, как он сам, Диего стал смотреть на него другими глазами, И действительно, с этого момента они довольно неплохо поладили.

У Роши была очень большая лодка, ею управляли трое Гребцов. Он велел им плыть вверх по Амазонке. До Мана­уса добрались к рассвету 14 мая 1955 года, и в течение все­го путешествия Реб Климрод ни на секунду не вставал с койки, которую занял после отплытия из Белена, Когда проплывали мимо Сантарена, Убалду Роша, поддавшись греху словесной невоздержанности, в нескольких скупых словах изложил историю одного начинания и провала Ген­ри Форда: с 1927-го по 1946 год американский миллиардер вложил примерно двадцать миллионов довоенных долла­ров в создание каучуковых плантаций на Амазонке, он посадил около четырех миллионов саженцев гевеи, вывезен­ных из филиппинских лесных угодий Гудиер. Форд зало­жил даже город и назвал его (совсем скромно) Фордлэндия, с тремя тысячами жителей, школами, церквами, больницами, а также стадионами, теннисными кортами, бассейнами и площадками для гольфа, а также магазина­ми, которые снабжались спецсамолетами. Но место было выбрано плохое, и когда была сделана новая попытка, уже в другом районе, - а надо учесть, что дерево гевеи только через восемь лет начинает выделять латекс, - человек из Детройта, мечтавший наладить собственное производство резины для автомашин, обнаружил, что его амазонский каучук в виде сырья обходится ему дороже резины, кото­рую ему в виде готовых шин поставляют прямо на дом, при этом не требуя платы за доставку. И обескураженный Форд перепродал за четверть миллиона то, что стоило ему по меньшей мере в сорок раз дороже.

- Золотая сделка. - сказал Диего.

Но он выслушал рассказ Роши с беспокойством, грани­чащим с тревогой, и оно нарастало по мере того, как текли дни на бесконечной реке. Углубляясь в неизвестный ему мир, Диего впал в угнетенное состояние и снова, то есть восемь лет спустя, пережил чувство отчаяния и трагиче­ской покинутости, которое испытал, когда после их совме­стного бегства из Боготы он смотрел, как Климрод удаля­ется, уходит вперед, ступив на одинокую дорогу в сто дней и по меньшей мере в две тысячи километров.

В Манаусе он тем не менее настоял, чтобы ему позволи­ли плыть дальше. От Роши он узнал, что лодка должна пройти до Моры (где родился Роша), а затем подняться вверх по Риу-Бранку.

- Зачем тебе плыть с нами, Диего? Ты должен занять­ся делами, в которых я на тебя рассчитываю. Так было условлено.

- Но дорога займет не больше двух-трех недель. Разре­ши мне плыть с вами. Как можно дальше.

- Согласен. До Каракараи. Но дальше ты не пойдешь, ни в коем случае.

Каракараи.

Для Диего в этом слове звучала какая-то варварская музыка, но никакого смысла в нем он не улавливал. Диего даже не потрудился взглянуть на карту, чего, кстати, ему никто и не предлагал. Лодка отчалила от Манауса. Они прибыли в Мору, маленькое, ничем не примечательное се­ление, во всяком случае, с точки зрения Хааса.

Затем поплыли по Риу-Бранку, темноводной реке, на которой не водилось мошкары, почти не водилось. «Я в на­стоящих джунглях, - удивлялся Диего. Ему было немно­го не по себе. - Я, Диегуито Хаас, самый обожаемый из всех (за неимением других) сыновей Мамиты, завсегдатай дворцов, баловень женщин и гроза метрдотелей во всем необъятном мире, наконец-то проник в кишащий и зага­дочный Зеленый Ад, и за мной с обоих берегов следят ин­дейцы, наверняка каннибалы, с вожделением облизываясь при виде моих упитанных округлых ягодиц…»

По правде говоря, ему не оставалось ничего другого, кроме юмора и бесед с самим собой. Реб, скрючившись, си­дел впереди и не открывал рта, во всяком случае, на циви­лизованном языке он не произнес ни слова. Несколько раз, разглядывая полосу леса, он издавал странные звуки, и тотчас же оттуда появлялись обнаженные индейцы с уст­рашающими физиономиями и огромными, в два-три мет­ра, луками.

Убалду Роша годился для беседы не больше, чем Реб. Он изъяснялся односложно, с виртуозностью Гарри Купе­ра в его лучших ролях. Что же касается матросов, то те­перь они были не те, что в Белене. В Манаусе экипаж сме­нили, и верные индейцы приняли эстафету. Одна лишь мысль о том, что на обратном пути они могут стать его единственными спутниками, заранее пугала Диего.

- Здесь.

Занимался день, вместе с зарей встал Диего и вылез из гамака. Всю ночь шел дождь, но теперь перестал, и напол­нившаяся река заливала своими спокойными водами це­лые гектары леса, образуя идеально гладкое зеркало, в ко­тором отражались мельчайшие очертания облаков, да с такой точностью, что Диего запутался, где облака, а где их отражение.

Он посмотрел в направлении, только что указанном Рошой, и увидел выгоревший участок леса, давным-давно уничтоженный огнем и почти заросший новой зеленью, которая теперь ничем не отличалась от миллионов других окружающих ее растений. Они давно плыли по Бранку. Теперешняя река была намного уже, деревья и заросли стояли в воде. Лодка, продвигаясь с помощью багров, по­дошла к некоему подобию причала - это был подгнивший ствол, кишащий червями, который подпирал корни друго­го могучего дерева. А вокруг возвышалась непроходимая зеленая стена.

Реб спрыгнул на землю. К великому ужасу Диего, он сбросил полотняные туфли, которые не снимал от самого Рио, далеко закинул их и с явным наслаждением потоп­тался голыми ногами в илистой воде, казавшейся просто живой из-за копошившихся в ней подозрительных тварей.

Роша ограничился эквилибристикой на стволе дерева, после чего ступил на твердую землю, «если что-то твердое и существует в этом аквариуме». Диего был в отчаянии.

И в точности, как восемь лет назад, крикнул: «Реб!»

Климрод даже не обернулся. Он раздевался догола и, обращаясь к стене зарослей, за которой и в самом деле чувствовалось какое-то шевеление, что-то говорил.

- Теперь отойдите, - сказал Роша Диего. - Иначе они не покажутся. Может быть, его еще не узнали, ведь пять лет прошло. Не стоит рисковать.

Для большей верности он отдал приказ матросам-ин­дейцам, которые тут же бросились к своим баграм и толк­нули лодку на воду. Диего сел на борт, расстояние между ним и Ребом увеличивалось. В скором времени оно достиг­ло примерно ста метров, и только тогда в стене блестящих листьев, переливающихся от дождевой воды, показались фигуры людей.

- Guaharibos, - произнес один из матросов тихим и почтительным голосом.

Вокруг высокого обнаженного Реба стали собираться люди. Казалось, что насекомые подбираются к большому раненому зверю. В самый последний момент, перед пово­ротом, за которым окончательно скрылась эта сцена, Дие­го вроде бы уловил прощальный жест Реба, обращенный к нему и означающий, что все в порядке. По крайней мере Диего хотелось, чтобы это было так. После этого он тотчас же забрался в свой гамак и, бесконечно несчастный, съе­жился там.

В Манаусе Диего нашел двух бразильских адвокатов, дожидавшихся его несколько дней, - по указанию Реба он должен был решить с ними ворох вопросов.

Что он и сделал.