Юлий Дубов "Большая пайка" - Часть четвертая. Муса
Люди с улицы Обручева
— Так, — сказал белый от волнения Платон. — Я ничего не понял. Расскажи еще раз.
— Я думаю, они насмерть перепуганы, — медленно произнес Ларри. — Они сделали ставку на СНК, а теперь испугались. Тебя нет. Рулить некому. Они боятся, что СНК попадет в чужие руки. Тогда им всем хана. Подожди. Не хватайся за телефон. Не надо никуда звонить. Сначала послушай. От всей этой стрельбы вокруг «Инфокара» они просто с ума посходили. Это раз. Ты уехал, когда приедешь — неизвестно. Они считают, что уже никогда. И выкатывают сейчас все сорок бочек... Терьяна вспомнили. Сысоева. Петьку и Марика — само собой. Прокрутку денег СНК... У них к тебе претензии. Лично. В то, что мы поднимемся и сможем удержать ситуацию, они не верят. Это два. Поэтому Завод решил забрать СНК под себя. Любыми путями. Для этого бабки нужны, а бабок нет. Для начала их из нас будут вышибать.
— Конкретно он что сказал?
— Конкретно он предлагает нам отдать деньги добром. Распродать все. А если нет — будут банкротить. У них наших векселей на шестьдесят миллионов.
— Сколько мы сейчас стоим?
— По последнему аудиту — около миллиарда.
— Нормально, — звенящим голосом сказал Платон. — Классный бизнес. Шестьдесят миллионов— это сколько? Шесть процентов? Значит, они нас за шесть процентов решили взять...
— Решили. Ты им не нужен. Совсем. А мне он предлагал в открытую — если я деньги сам верну, то меня посадят генеральным, буду у них на каждый чих разрешения испрашивать. Бандита какого-то с собой приволок...
— Да, замминистра! Кто он? Федор Федорович, расскажите. Федор Федорович раскрыл лежащую перед ним папку и достал два листка бумаги.
— Ну, про Ассоциацию сотрудников правоохранительных органов вы уже знаете. У меня тут есть один матерьяльчик— я бы сказал, для иллюстрации. Вот, послушайте. Так... так... это опускаем... ага! «...Имеются достоверные сведения о многочисленных контактах К., — это как раз он, — с представителями одной из структур Министерства обороны и о тесном сотрудничестве К. с существовавшей нелегально безымянной группой этой же структуры, которая обеспечивала отдельные аспекты деятельности бывшего Главного управления одного из министерств РФ. Данная группа до 01.09.94 г. не входила в структуру этого управления, в ее составе были офицеры, имевшие продолжительный спецназовский опыт. Группа обладала совершенной материальной базой, не вела документирования своей деятельности, осуществляла разнообразные операции — от прикрытия определенных коммерческих и некоммерческих организаций (в том числе новозеландской золотодобывающей фирмы, скрыто принадлежащей одному из руководителей МО РФ) до запугивания и ликвидации, по заданию, неугодных лиц. Есть основания полагать, что именно этой группой осуществлена ликвидация Отари Квантришвили».
Платон и Ларри переглянулись.
— «Задача исполнителям была сформулирована так, — невозмутимо продолжал читать Федор Федорович, — акцию провести в течение месяца, при этом достичь абсолютной гарантии «зачистки» концов. Исполнителям обеспечивалась поддержка в виде целенаправленной подачи выгодной точки зрения (компрометация объекта покушения) как непосредственно через средства массовой информации, так и через свои каналы в пресс-службах силовых структур, а также через дружественные организации, в число которых входят ведущие аналитические центры страны. Как известно, до покушения и после него проводилось грамотное масштабное активное мероприятие по дезориентированию как правоохранительных органов, так и общественности. Располагая точными и надежными данными о передвижениях объекта, было принято решение использовать стрелковую схему. Оружие было передано исполнителю через упомянутую выше безымянную группу силовой структуры в одном из занимаемых ею помещений на улице Обручева». Хватит, пожалуй?
— Сильно, -— сказал Платон. — Крутой мужик. И ребята у него крутые. Нам бы таких. А, Ларри?
— Хорошо бы, — согласился Ларри. — Только в отношениях с Заводом они нам не помогут. Скорее, наоборот. А так-то познакомиться было бы неплохо.
Платон встал из-за стола и потянулся.
— Ладно. На сегодня — хватит. Мне нужно подумать. Ларри искоса посмотрел на Платона.
— Над чем думать будешь?
Платон неожиданно расхохотался, запрокинув голову:
— Над жизнью. Знаешь, что? Мы их всех сделаем. Вчистую. Только немного подумать надо.
Раздумья затянулись. К вечеру третьего дня после прилета Ларри и Федора Федоровича никаких идей у Платона так и не появилось. Он сидел, запершись, в номере, непрерывно названивал по телефонам, выходил только к ужину и о делах не говорил. Но Ларри чувствовал, как что-то варится, ибо в глазах у Платона уже начинали свою пляску привычные чертики.
За ужином Платон молчал, лениво ковыряя вилкой форель. Не разговорился он и за кофе. Беседовали только Ларри и Федор Федорович — в основном, на темы гастрономические. Разошлись рано. Ларри, не привыкший спать по ночам, сел за телефон. Звонков предстояло сделать много — надо было связаться с директорами, со службой безопасности, с администраторами. Кого-то разыскивали секретарши, кого-то он сам поднимал с постели, но в подавляющем большинстве люди, покорно подчиняющиеся его режиму, находились на рабочих местах и с трепетом и восторгом дожидались, не соизволит ли выйти на связь Ларри Георгиевич.
В самый разгар переговоров в дверь забарабанили. Ларри встал, воткнул сигарету в пепельницу, прошагал к двери. На пороге стоял Платон в белом махровом халате.
— До тебя не дозвонишься, — пожаловался Платон, кося глазом. — Ты с кем треплешься?
— С директорами.
Ларри вернулся к столу и без объяснений бережно положил трубку на аппарат.
— Позвони, — сказал Платон. — Пусть коньяка принесут. И фрукты. И Федора Федоровича разбуди. Пусть зайдет.
Трое в белых халатах сидели вокруг сервировочного столика на колесах.
— Я понял, — говорил Платон. — Мне с самого начала казалось, что здесь что-то не так. Теперь я точно все понял. Смотрите. Они нас просто пытаются напугать. Так, чтобы коленки затряслись. Чтобы соображать перестали. Им вовсе не деньги нужны.
Он крутанулся вокруг столика, выпил залпом рюмку, вскочил и забегал по номеру, подгоняемый внутренним напряжением.
— Во-первых! — Платон резко повернулся, захватив большими пальцами пояс халата. — Чисто по-человечески их можно понять — и директора, и папу Гришу. Им вся эта пальба вокруг нас на дух не нужна, у них всегда имелся и имеется свой— и вполне нормальный — заработок. То, что они меня списали, считают, что я уже никогда не вернусь, — это похоже на правду. Во-вторых! Им не хуже нас известно, сколько стоит «Инфокар». И что мы всегда можем расплатиться. Без всяких этих... курбаши... без банкротств. Не сегодня — так через полгода. Если пять станций выставить на продажу сразу, мы и половины денег не соберем. А за полгода — вполне. Если так уж приперло с деньгами, вполне могут пошерстить свою систему техобслуживания, те тряхнут мошной — и нет проблем. В третьих! Почему папа Гриша к тебе поперся, да еще этого... курбаши... с собой прихватил? Что, у «Инфокара» генерального директора нет?
— Я тоже об этом подумал, — кивнул Ларри. — Но ведь Муса в больнице...
— Ну и что! Хоть десять раз в больнице! Ты что, можешь такие решения сам принимать? Ты ведь все равно к нему побежишь, правда? Так в сто раз логичнее с ним и разговаривать. А он примет решение и тебя потом озадачит. Правильно?
Федор Федорович неожиданно встал, подошел к Платону, вгляделся ему в лицо, отошел к окну и отвернулся.
— Хорошо, — сказал Ларри. — Допустим. Что из этого следует? Платон кивнул в спину Федору Федоровичу.
— А ты еще не понял? Федор Федорович, вы поняли?
— Понял, — глухо ответил Федор Федорович.
— Надо рассчитываться с Заводом?
— Обязательно. И чем быстрее, тем лучше.
— Мне объясни, — потребовал Ларри, — Я еще не понял.
— Они нас еще немного попугают, — сказал Платон. — В газетах шум поднимут. Счета будут наши арестовывать. А потом к тебе благодетель заявится.
— Какой еще благодетель?
—Я откуда знаю? Специально подготовленного человечка пришлют, гниду бесцветную. Он придет, когда тебя уже достанут, и скажет, будто знает, как проблему решить.
— И ты знаешь, что он скажет?
— Федор Федорович. — Платон тоже подошел к окну и обнял Эф-Эф за плечи. — Скажите ему.
Тем же бесцветным голосом Федор Федорович произнес:
— Он вам скажет, что сможет договориться... Если вы согласитесь обменять инфокаровскую долю в СНК на долги Заводу, то все уладится.
— Теперь понял? — Платон снова повернулся к Ларри. — Кто владеет СНК, тот владеет Заводом. Реально владеет! И мы, с нашими разборками, им в качестве совладельцев совсем не нужны.
— И сколько же этот человек с нас запросит за то, что он спишет долги? — задумчиво промурлыкал Ларри, выпустив, одно за другим, три синих кольца дыма.
— Откуда я знаю?! Тысяч сто. А вы как думаете, Федор Федорович?
Федор Федорович отошел от окна, встал напротив Ларри, помолчал немного, потом поднял голову.
— Может так случиться, что и ничего не попросит, — сказал он. — Может такое быть, Ларри Георгиевич?
Ларри посмотрел в глаза Федору Федоровичу — словно тонкая огненная ниточка на мгновение натянулась между ними и сразу же погасла.
— Может такое быть, Федор Федорович, — ласково сказал он. — Вполне такое может быть.
— Вы про что это? — нетерпеливо спросил Платон. — Я вот о чем сейчас думаю. Они ведь могли по-нормальному... Прилетел бы кто-нибудь сюда... А они... Не по-людски. Короче, Они с нами, как не знаю с кем. И мы тоже так будем. Я предлагаю сделать вот что. Долги заплатить, и немедленно. Но так, чтобы живых денег они никогда не увидели.
— Интересно, — пробормотал Ларри, продолжая о чем-то думать. — Очень интересно. Деньги отдать. Но так, чтобы не отдать. Слушай, это как же?
— Я потом скажу. — Бурлившая внутри Платона энергия будто погасла, он широко зевнул и потер лоб. — Давайте допьем и будем расходиться. Завтра вылетайте обратно. А на следующей неделе я позвоню и скажу, что надо делать.
Уже от двери он повернулся и сказал:
—Ларри, слушай, у меня к тебе просьба... Ты этого... благодетеля... когда он заявится... ты его сразу не отшивай, ты его поманежь. Пусть походит. Бумаги готовь, документы... Пусть они думают, что мы лапки подняли...
— Уж как-нибудь, — недовольно пробормотал Ларри. — А то я сам до этого не додумаюсь. Обязательно просить надо?
— Я не об этом. Просьба в другом. Когда рассчитаемся, а он еще не будет знать и придет в последний раз, возьми его за шиворот, выведи на лестницу и дай ему ботинком в жопу. Как следует. Чтобы до входной двери летел. Обещаешь?
Ларри снова поймал взгляд Федора Федоровича и кивнул:
— Обещаю. Будет лететь.
Круг
Платона, будто состоявшего из одних только острых углов и зигзагов, геометрический образ круга всегда пленял своим законченным совершенством. Он видел в круге альфу и омегу всего сущего, змею, пожирающую собственный хвост, сплющенную спираль мирового развития, незримую границу воздушной волны в первые секунды после взрыва. Самые удачные его идеи неизменно были связаны с кругом: «Мельница» на заре инфокаровского бизнеса, когда ничего не созидающие веники лениво перемещались по кругу, принося фантастические дивиденды; хитроумные расчеты с таможней времен работы с льготниками...
И сейчас, когда совершалось покушение на святая святых, на проект, которому он посвятил столько времени и сил, на уже реально ощущаемую им власть над Заводом, Платон снова вернулся к идее круга, черпая в ней вдохновение.
Формально говоря, при перемещении по замкнутому контуру не совершается работа. Не расходуется энергия. Не выделяется тепло. Не растут огурцы и не воздвигаются дома. Из всех видов движения этот— самый бессмысленный. Из всех теоретических моделей эта — самая плодотворная.
Завод не зря считался флагманом отечественной экономики, хотя и существовал не благодаря, а вопреки всем постулатам экономического развития. Его не интересовали ни законы рынка, ни предпочтения потребителей, Завод слишком долго сам был законотворцем и диктатором, чтобы вот так просто, в одночасье, измениться в эпоху рынка и нарождающегося либерализма. Белые телефоны, соединявшие в прежние времена заводскую верхушку со Старой площадью, Госпланом и Совмином, никуда не делись, они остались, сменились лишь собеседники на том конце провода. Да и то не все.
Что? Налоговая инспекция возникает? Николай, у нас проблемы с налоговой? Так... так... Ну вот что. Не умеешь решать вопросы, пошел на фиг с Завода. Понял меня?.. Иван Иванович, это я, здравия желаю... Как семья?.. Как там у вас обстановочка?.. Что вообще слышно? Тут у меня вопросик есть. Твои обнаглели совсем, лезут с проверкой, грозятся счета заблокировать Ты же понимаешь, сколько на Заводе народу, да смежники, то-се.. Рабочий класс нельзя обижать... Ты скажи своим, чтобы угомонились.. Заплачу, конечно... В следующем квартале начну платить... Есть... Есть... Привет семье... Николай, пошли ты этих инспекторов сами знают куда и распорядись на проходной, чтобы больше не пускали... Решил я все... Работать надо, мил человек, работать...
И налоговики, на которых безжалостно давили и из центра, и из местной администрации, быстро понимали свое место и разве только в ногах не валялись, вымаливая хоть что-то, когда на улицы в очередной раз выкатывались толпы осатаневших пенсионеров и бюджетников и исполнительная власть, доведенная постоянными неплатежами до полного психоза, начинала метать громы и молнии.
Хоть что-то дайте! Хоть немножко! Хоть часть! Задницу прикрыть! Ведь выгонят же с работы, ей-богу выгонят!
Что-то, конечно, подкидывали. В местный бюджет старались платить побольше — все же свои. В федеральный — поменьше: Москва далеко. Во всякие фонды — да гори они огнем! Туда сколько ни плати, все равно непонятно, куда оно девается.
Пенсионному фонду Завод должен был какие-то уж совершенно немыслимые деньги. Завод считался — да и на самом деле был — градообразующим предприятием, в городе на нем работал каждый пятый. А если считать по семьям, то каждая вторая семья так или иначе кормилась вокруг Завода. Но как ни крути, а три четверти денег, уплаченных в Пенсионный фонд, из города уходили в область, но и там не задерживались — прямиком перекачивались в Москву. И так уж повелось, что четверть положенного Завод более или менее исправно отстегивал, а остальное — извини-подвинься. Неизвестно кого кормить — дураков нет. Одно время инстанции пытались наезжать, но белые телефоны исправно отрабатывали свое. Десяток-другой машин отгрузишь, куда скажут, — и все путем. Местный налоговый босс уже перестал трястись за свое кресло — удрученно вздыхая, он лишь сочинял и ежеквартально подписывал с заводским начальством сводку взаиморасчетов, в которой суммы долгов росли выше неба, да составлял очередной график погашения, зная, что он никогда не исполнится, как ни разу не исполнились все предыдущие.
Пожалуйста, заплатите налоги
...На банкете после ежегодного собрания трудового коллектива налоговый босс, приглашенный наравне с иным начальством, дождался, когда произнесут официальные тосты, когда наступит долгожданная расслабуха, и затем, скромно подойдя к директору, промямлил:
— Тут дело такое... Задолженность... Поговорить бы надо...
— Господи, — расстроился директор. — Нашел время! Завтра приходи.
— У меня есть одна идея, — не отставал налоговик. — Я тут в газете прочел. Можно весь долг погасить сразу. Или частями. Как скажете. Главное, что без денег...
— Без денег? — директор заинтересовался. — Это как же?
—Выдайте мне векселя. Хотите — на всю сумму. Хотите — на часть. Я их приму в оплату долга. И пусть лежат. Вам это не будет ничего стоить, а у меня... ну, дыра-то... она и прикроется...
— Ага! — иронично сказал директор. — А больше ты ничего не хочешь? Я тебе векселя, ты их завтра продашь, а послезавтра ко мне судебный исполнитель придет. Умнее ничего не мог придумать?
— Да кто ж к вам придет? — налоговик даже расхохотался. — Кто же к вам сунется? А и попадет этот вексель к кому-нибудь, так что? Учтете его за десять процентов, да с выплатой в рублях, да без интереса, да в течение пяти лет. Впрочем, что я вам рассказываю? Вы же с поставщиками так и рассчитываетесь. Разве нет?
Директор призадумался. Налоговик говорил правду. И хотя на Пенсионный фонд директор давно махнул рукой, но что-то все-таки внутри поднывало: не может ведь эта лафа длиться вечно, когда-нибудь да обломится. Может, и вправду лучше рассчитаться одним махом? Здесь все же не шутка — бюджет! налоговое законодательство! — а с векселями свой брат производственник или коммерсант придет, с ними понятно, как разговаривать.
И директор принял решение.
— Заходи завтра. В десять, — сказал он. — Потолкуем. Назавтра договорились так. Заводские финансисты подсказали директору, что долго держать векселя в Пенсионном фонде негоже — долг он и в Африке долг. Правильно будет, если налоговик от этих векселей избавится— и чем быстрее, тем лучше. Хотелось бы, конечно, знать, кому он их будет продавать.
— А у меня есть еще одна идея, — неожиданно сказал налоговик. — Я векселя вообще продавать не буду. Я их вложу.
— Куда ты их вложишь, дурья башка? — ласково поинтересовался директор. — Это тебе ваучер, что ли?
— Найду куда, — загадочно сказал налоговик. — В прибыльные предприятия. В уставный капитал. А дивидендами потом долг покрою. Вот так. Вот таким вот мягким шанкром.
— Ну-ну! А потом твои предприятия ко мне с векселями припрутся?
— А я не в любое вкладывать буду, — не сдавался налоговик. — Я буду только в такое вкладывать, где ваше участие есть. Где у вас доля. Списочек дадите?
Директор только руками развел.
— Ну шельма! Ну здоров ты, братец! Эй! Дайте ему полный перечень наших «дочек»! Пусть работает. Но смотри, ежели хоть один вексель на сторону уйдет, отвезу в лес — и голым задом на муравейник! Когда налоговик уже уходил, директор окликнул его:
— Закончишь эту историю, бросай все, иди к нам на Завод. Хватит тебе в мытарях маяться. Найду тебе место. И с зарплатой не обижу. Будешь доволен.
Сделка века
— Так, — сказал Платон, не дослушав до конца, — все это никуда не годится, ни к черту не годится...
— Почему? — обиделся Ларри.
— Потому что очень медленно. Ты не понимаешь... У нас осталось тридцать два дня. Ты это понимаешь?
— Успеем.
— Ни хрена не успеем! Мы уже опаздываем. Ты письма разослал? Ларри начал злиться.
— Я только что вернулся. Меня неделю не было. Когда я их должен был рассылать?
— Не знаю! Мне плевать! Всё, хватит с меня! Сегодня же вылетаю...
— Погоди, — закричал Ларри в трубку, окончательно рассвирепев. — Ты что, совсем рехнулся? Заболел, что ли? Куда ты собрался вылетать? Забыл уже, как мы тебя вытаскивали? Говори быстро, что надо делать, и не зли меня. Идиот!
— Сам идиот! Кретин!
В трубке наступило молчание. Оба тяжело дышали.
— Ладно, — миролюбиво сказал Ларри. — Покричали — и будет. Говори, что делать.
— Значит, так. — Платон тоже сбавил тон. — Прости, пожалуйста. Я тут весь на нервах. Не знаю даже... В общем, слушай. Срочно рассылай всем нашим акционерам письма. Надо бы, конечно, по-другому, но сейчас уже не успеем. У тебя сколько процентов в «Инфокаре»?
—Два.
— Так. И у меня шесть. Два да шесть... Класс! Сделай письмо только от меня. Мария изобразит подпись. Письмо такое будет — я хочу продать все свои акции, все шесть процентов. И предлагаю акционерам купить. Цену такую поставь...
— Шестьдесят миллионов?
— Да ты что! Они сразу сообразят! Поставь так: один процент — сто тысяч. Всего шестьсот тысяч. Этого должно хватить. Ну как?
— Здорово, — искренне сказал Ларри. — Здорово. Знаешь что?
—Что?
— Давай по сто пятьдесят поставим. Всего будет девятьсот штук. Мне шестерки в итоговой сумме не нравятся. Могут связать с нашим долгом.
— Все! Договорились! По сто пятьдесят. Ладно Теперь расскажи. Что там у нас?
А у нас в квартире газ. Как Платон и предсказывал, началась кампания в прессе.
Она стартовала в заводской многотиражке с письма, как водится, рабочего малярного цеха, потом была подхвачена местной прессой, дружно, как лесной пожар, прошла по области и перекинулась в центральную печать. «Инфокар»! Приют бандитов и мошенников! Фотографии роскошных иномарок и интерьеров клуба. Фотографии Платона. Анфас и в профиль. С подсветкой снизу, отчего его лицо приобретало зловеще-потусторонний вид. Австрийский полицейский с автоматом наперевес на фоне разбитой машины Терьяна. Разнесенная очередями стеклянная дверь «Балчуга» и скорчившаяся фигура Пети Кирсанова. Снимок танка, расстрелявшего полковника Беленького. Сгоревший дом на Оке. Обведенный мелом абрис на асфальте во дворе дома на Кутузовском. Лицо Марка Цейтлина, белое, вытянувшееся, с черной дыркой точно в центре залитого кровью лба. Астрономические цифры долгов перед Заводом. Интервью с директором — осторожное, дипломатичное — да, есть долги, да, страна катится в пропасть, только реальная экономика, только производство, мы не дадим загубить гигант отечественной индустрии, мы предъявим векселя день в день. Да, это мы, в том числе, создавали «Инфокар». Да, мы возлагали на него определенные надежды. Но не мы для него, а он для нас. И мы будем непреклонны. Как с СНК? Мы понимаем всю трудность положения. Сейчас, когда «Инфокар» явно не в состоянии исполнять свои обязательства, мы примем всю ответственность за СНК на себя. Деньги вкладчиков будут в полной безопасности.
Не бойся друзей...
— Ну вот, — сказал Платон. — Вот он и проговорился. Ответственность на себя возьмет. Ларри...
—Да?
— Я тебя прошу... Не надо... Ладно? Они свою шкуру спасают. Это ведь мы знаем, что выкрутимся. А они — нет... Ладно? Слушай...
—Что?
— Благодетель был?
— Нет еще. Рано. Я так думаю — вот-вот должен быть.
— Скажешь — кто?
— Скажу, — ответил Ларри после долгой паузы. — Потом скажу. Знаешь что?
—Что?
— Я думаю — ты его не знаешь.
—Да?
—Угу.
— Ну ладно. Обнимаю тебя.
Эф-Эф уходит
Федор Федорович и так был нечастым гостем на Метростроевской, а после закрытия центрального офиса вообще перестал там появляться. Тем неожиданнее было для Ленки, когда, выскочив из бывшего сысоевского кабинета, она увидела Федора Федоровича — он незаметно сидел в кресле под запылившейся пальмой. За последние недели Эф-Эф сильно похудел, даже как-то сдал, и на обычно гладком, даже зимой загорелом лице его отчетливо выступили глубокие морщины.
Федор Федорович сидел, повесив голову, и смотрел в пол. Ленка оглянулась на захлопнувшуюся дверь, подошла и осторожно положила руку ему на плечо.
— Что-то случилось?
Эф-Эф поднял глаза, посмотрел на Ленку и потерся щекой о ее руку. Щека была холодной и небритой. Потом снова молча уставился в пол.
Ленка присела перед ним на корточки.
— Ты... вы себя плохо чувствуете? Принести что-нибудь?
— Нет, — через силу сказал Федор Федорович. — Я Ларри жду. Просто чуть раньше пришел.
— Но все-таки? Что случилось?
Федор Федорович тоже покосился на дверь.
— Говорю же — ничего. Не дергайся. И встань, а то Мария выглянет — неловко будет. Мы же договаривались — не афишировать.
— Ты мне можешь сказать?
— Я и говорю — ничего не случилось. Просто я собрался уходить. Вот решил поговорить с Ларри. Сама понимаешь — это непросто. Все же столько лет...
— И когда же ты это решил? Федор Федорович пожал плечами.
— Неделю назад... дней десять.
— После того, как слетал к Платону? Я тогда сразу заметила неладное. У вас что-то не сложилось?
— У нас сложилось, — пробормотал Федор Федорович, вставая и отходя от пальмы. — Встань, пожалуйста, прошу тебя. Это у вас здесь не очень сложилось.
— Можешь объяснить, что произошло?
Федор Федорович смотрел куда-то мимо Ленки. Она обернулась и увидела, что за ее спиной стоит Ларри, неслышно возникший в дверном проеме.
— Здорово, Федор Федорович, — радушно произнес Ларри. — Я не опоздал? Лена, ты нам чайку сделай.
Он окинул ее цепким взглядом чуть сузившихся желтых глаз, как бы спрашивая: а что это ты делаешь не на своем рабочем месте и что вы вдвоем можете обсуждать? Ленка поняла — Ларри слышал ее последнюю фразу и отметил, что с Федором Федоровичем она на «ты». Хотя для него это вряд ли было тайной.
В кабинете Ларри сразу же начал шуршать бумагами, перекладывать авторучки и портсигары, что-то бурча себе под нос. Федор Федорович воспользовался затянувшейся паузой, подошел к стене и стал рассматривать набор холодного оружия, который недавно подарили Ларри. Коллекция размещалась на двух огромных полукруглых держалках. Там были шпаги, сабли, эспадроны. Кинжалы и ятаганы. Секиры, палицы и боевые топоры. Один из топоров привлек внимание Федора Федоровича, и он аккуратно извлек его. У топора была длинная черная костяная ручка, украшенная полустершейся резьбой. Узкое вытянутое топорище переходило в стальной штырь с квадратным сечением.
— Это персидский, — сообщил Ларри. — Хорошая штука. Можно рубить. А можно просто долбать по голове. Вот эта хрень с той стороны череп насквозь прошибает. Давайте покажу.
Он взял у Федора Федоровича топор и без видимых усилий опустил его на край черного полированного стола. Стальной штырь исчез под поверхностью. По столу зазмеилась длинная трещина.
Ларри пошевелил рукой, и штырь снова показался на свет.
— Удобная вещь. Если шпагой ткнуть или кинжалом, то часто застревают — приходится с силой вытаскивать. Время теряется. То же и сабля. Застревает в человеке. А это — нет. Входит, как в воду, и выходит так же.
— Стол-то зачем уродовать? — неодобрительно спросил Федор Федорович.
Ларри махнул рукой.
— Старье! Это все скоро пойдет на помойку. Сейчас разберемся с Заводом, начнем новую жизнь. Другой стол купим. Так о чем вы хотели поговорить?
Федор Федорович сел за изуродованный стол и отхлебнул чаю.
— Я, Ларри, собрался уйти. Вот об этом и хотел поговорить. Ларри помолчал. Потом искоса взглянул на Федора Федоровича.
— А чего же говорить-то? Собрались — и собрались. Нам что-то решить надо? С машиной? С квартирой у вас вроде бы все в порядке.
— Это вы зря. Мы же друг друга не первый год знаем. И вы прекрасно понимаете, в чем дело. Правда ведь? Ларри подумал и кивнул.
— Пожалуй. Я только вот что не понимаю. Почему вы со мной переговорить решили? Вы что, хотите меня от чего-то отговорить? Или просто свой гуманизм продемонстрировать? Ничего, что я так прямо?
— Сколько-то времени назад, — медленно сказал Федор Федорович, - ко мне пришел Сережа Терьян. Посоветоваться. Он, как человек интуитивный, с первого дня что-то такое почуял и встревожился. И вопрос мне задал — странный. Не знаю ли я, что ему не нравится.
— А вы ему что сказали?
— Сказал, что прекрасно знаю. Ему не нравится, что ваша замечательная дружная компания тоже подчиняется законам природы и общества. И вы можете друг друга любить, уважать и как угодно облизывать, но будет все, как в книгах написано. Я ему даже предложил тогда рассказать, чем все закончится.
— А он что?
— Он, по-моему, испугался. Сообразил, что ничего хорошего не услышит. И сказал, что не надо. Я потом много раз думал о том, что не испугайся он — может, и жив остался бы.
— Так вы и сейчас знаете, чем все закончится? — спросил Ларри. — Может, мне скажете?
Федор Федорович пожал плечами.
— Вы прекрасно понимаете, о чем речь, не правда ли? Мы-то с вами можем не лукавить.
— Вы знаете, что я собираюсь делать?
— Знаю.
— И вы, конечно, с этим не согласны?
— А вот этого я не говорил. Платон Михайлович должен вернуться в Москву. И его безопасность должна быть гарантирована на сто процентов. Здесь у нас с вами полное единодушие.
— Это хорошо, — признал Ларри и с шумом выпустил дым. — Это хорошо, что у нас единодушие. А как вы себе представляете стопроцентную безопасность? Вы же специалист, должны понимать, что она не охраной обеспечивается. Безопасность есть тогда, когда каждый индюк и подумать не смеет, чтобы выкинуть что-нибудь этакое. Когда только за одну такую мысль голову откручивают. Вы там про законы общества что-то говорили? Не так ли?
— Предположим.
— Да не предположим, а только так. Есть только один путь. И вам он известен. Напал — получи. Украл — получи. Предал — получи вдвойне. Иначе будут и предавать, и нападать. И воровать будут. И здесь никакой меры быть не должно. Кроме высшей. Вы не забыли, в какой мы стране живем? У нас, если не будут бояться, завтра же начнут о тебя ноги вытирать. Что, не согласны?
Федор Федорович невесело улыбнулся.
— Как я могу быть не согласен? Я это тоже проходил. Школа известная. Мне просто не хочется присутствовать при том, что должно произойти. С неизбежностью должно произойти, поймите меня. Я не про эту историю — с Фрэнком или с Корецким. Я про СНК. Мы ведь знаем, кто придет с предложением, правда? Но главное даже не в этом — я не хочу быть свидетелем того, что случится, когда вы наконец-то всех победите…
— А вы не сомневаетесь, что мы победим?
— Нет, конечно! Победите и возвыситесь, как никогда ранее. Вот поэтому я и хотел бы отойти в сторону.
— Ха! — улыбнулся Ларри. — Не рано ли, сегодня-то? Нам еще драться и драться.
— Не рано. Самый раз. Потом ведь как будет: кто не с нами, тот — что?
— Правильно. Тот против.
— Вот именно.
— Ладно, — сказал Ларри, улыбаясь еще шире. — Будем считать, что поговорили. Так у вас просьба есть? Слушаю.
— А вы не догадываетесь?
— Как не догадываться! О таком деле люди никогда прямо не говорят. Виляют вокруг да около и глаза прячут. Вы пришли просить меня, чтобы я простил предателя. А вы бы простили? Если бы вы были на моем месте, а не собрались уходить?
— Нет, не простил бы. Я бы его выгнал, с позором...
— Ага! Из партии исключили бы, — кивнул Ларри. — Квартальную премию не выдали бы. Осудили бы на профсоюзном собрании.
Он перестал гипнотизировать Федора Федоровича взглядом, откинулся в кресле и уставился в потолок.
— Удивляюсь я вам, Федор Федорович, — произнес Ларри, и в речи его отчетливо прорезался акцент. — Очень удивляюсь. Вы — человек тертый, такую школу прошли... С нами познакомились, когда мы еще пацанами были. Учили нас всему. Я вас очень уважал. И сейчас уважаю. Но вы себя ведете... как сказать... словно профессор какой-то... словно умник... Вы поймите. Мы с Заводом были партнеры. На равных. У них производство, у Платона мозги. Гениальные мозги. На сто заводов хватит. А теперь у нас непонимание получилось. Они хотят нас вышвырнуть. Как щенков. Мы такое можем позволить? Никак не можем. Что мы должны делать? Мы должны из равного партнера стать старшим. Чтобы им такие глупые мысли больше в голову не приходили. Чтобы ни один идиотский дурак и помыслить не мог без нас что-то делать. Вы задачу понимаете? Вы скажите честно, понимаете или нет? И что — если мы тут будем... общественные порицания выносить — мы эту задачу решим? Нет, не решим. А когда мы решим эту задачу? Когда меры будут — адекватными. Нельзя гвоздь веником забивать.
— Вы считаете, что в данном случае адекватны только крайние меры?
— Не считаю, дорогой. Уверен.
— И все-таки. Давайте так... Мне вам возражать трудно. Как я уже сказал, школа у меня хорошая. Я вас только попросить хочу... Если будет хоть какая-то возможность, хоть минимальная... Дайте ему шанс.
Ларри задумался надолго. Потом сказал:
— Не могу обещать, Федор Федорович. Если обещаю, буду все время думать — есть возможность, нет возможности. Так нельзя. Давайте я вам другое обещаю. Если он — пусть в самый последний момент — передумает и не придет, пусть будет по-вашему. Хотя это и неправильно.
— Спасибо. — Федор Федорович с трудом поднялся. — Ну что ж, будем прощаться?
— Погоди! — Ларри развел руками. — Так не делают!
Он пошарил в ящике стола и достал тяжелую деревянную коробку,
— Это вам.
Федор Федорович открыл коробку. В ней лежал хронометр в золотом корпусе и на массивной золотой цепи. На корпусе видна была гравировка. Он поднес подарок к свету и прочитал: «Дорогому Федору Федоровичу на добрую память. Л. Теишвили».
— А как вы догадались, что я ухожу? — не удержался он от вопроса.
Ларри расхохотался.
— Никак не догадался, дорогой. Мы же друзья. Я был во Франции, иду по улице, смотрю — красивые часы. Дай, думаю, куплю для Федора Федоровича. Купил, потом в Москве надпись сделали. Все искал случай,чтобы подарить.
— Спасибо, — сказал растроганный Федор Федорович. — Ну что же, я вам желаю... Ларри задержал его руку в своей и вкрадчиво произнес:
— А вы не могли бы мне одолжение сделать? Большое одолжение.
— Какое?
— Помните, когда мы у Платона встречались, вы одну бумажку зачитывали? Там все так непонятно... Неизвестная группа, то-се...
— Помню, конечно.
— Выведите меня на этих ребят. С улицы Обручева. А то мы Платона долго в Москву не привезем. А?
Круг замыкается
— Ну? — нетерпеливо спросил Платон. — Как он?
— В порядке, — ответил Ларри. — В полном порядке. Классный мужик. Только жадный очень.
— Объясни.
— Пожалуйста. Я его там, на месте, так обхаживал, так обхаживал... «Мерседес» подарил. В ресторан каждый день водил, В Крым на своем самолете повез, чуть не целый этаж снял в Ялте. Девочек каждый час менял. Мадерой поил. Коньяком. На теплоходе катал. Короче...
— Ну, а он?
— Понимаешь, сперва вроде все понял. Вернулись, наш друг сразу — к директору, начал впаривать ему про векселя...
— И что директор?
— Клюнул. Не сразу, взял день на раздумье. А потом наш друг взял и выкатил ему про инвестиции в дочерние предприятия. Тут все решилось в момент. Ты — гений.
— Так. Дальше!
— Туда-сюда, выдал ему директор список «дочек». Финуправпение за три дня векселя оформило.
— На какую сумму?
— Тут вот заминка вышла. На пятьдесят восемь.
— Это что значит?
— Я посчитал... Нам полутора лимонов не хватает.
— Так... Понял. Дальше что?
— Дальше он ко мне подкатывается с этими векселями и начинает ваньку валять. Туда-сюда, да не много ли будет, да хорошо бы распылить... В общем, тянет резину.
— А что ты?
— Я у него прямо и спрашиваю — сколько надо?
—А он?
— Мялся, жался, бледнел-краснел, мекал, блеял... Потом говорит — сто тысяч наличными и квартиру в Москве, на Сивцевом.
— А ты что?
— Дал двадцать тысяч, остальное — после подписи, и послал к нашим. По недвижимости. Короче, еще тысяч в триста пятьдесят нам эта операция влетит. Как думаешь?
— Годится! Делаем! А как господа акционеры отреагировали?
— Не поверишь! Как по-писаному. Я только факсы с твоим письмом разослал, так сразу же и ответы пошли. И от Завода, и лично от товарища директора, и от папы Гриши. Все как под копирку. Дескать, спасибо за предложение, в приобретении акций не заинтересованы, делайте с ними, что хотите. Хоть на помойку выбрасывайте.
— Так. Нормально. Когда он подпишет?
— У тебя есть что налить? Есть? Ну так наливай. Уже подписал. Час назад.
— Отлично. Отлично. Еще есть что-нибудь?
— А как же! Где полтора лимона взять?
— Сейчас... сейчас... погоди... Знаешь что? Позвони Гольдину. Скажи ему — пусть достанет полтора миллиона на месяц. На любых условиях. И оформи с ним кредит. Скажи — я прошу. Ладно?
— Он сейчас выкобениваться начнет...
— Тогда гони его в три шеи! Он что-нибудь вообще делает? На наших оборотах бабки стрижет! Пусть оторвет задницу от стула и хоть чем-то поможет. А иначе — пусть катится в свой Урюпинск или откуда мы его там вытащили. Так ему и передай. И чтобы завтра деньги были Но на Завод их пока не переводи. В последнюю очередь. Понял? Благодетель был?
— Пока не было.
— Будет. Обязательно будет. Знаешь что... Можешь сейчас поехать на Завод?
— Зачем?
— Поваляйся в ногах. Попроси переписать векселя. Пообещай золотые горы. Пусть думают, что мы в заднице. Съездишь?
— Ладно. На один день.
— А больше и не надо. Договорились?
— Договорились.
— Все, обнимаю тебя.
Карты на столе
Ларри как раз ехал на работу, когда охрана сообщила ему, что несколько минут назад в офисе появился Муса. Не заходя к себе, Ларри сразу же направился в бывший платоновский кабинет. Муса встретил его у порога. За проведенное в больнице время он сильно сдал. Салатового цвета пиджак болтался на нем, как на вешалке, из воротничка рубашки трогательно торчала цыплячья шея, но черные усы, как и прежде, победоносно топорщились.
У порога кабинета они обнялись.
— Как ты? — спросил Ларри, заметив прислоненную к столу палку. — Все еще с подпоркой ходишь?
— Да нет, — ответил Муса. — Это так... Врачи требуют, черт бы их побрал! Говорят, еще месяц надо ее таскать.
— А чего приехал?
— Достали они меня там. Не поверишь — каждые полчаса пристают. То температуру меряют, то на массаж гоняют. Магниты какие-то на шею наклеивают.
Муса отвернул воротник рубашки и показал Ларри пластырь, сквозь который проступали контуры маленьких черных колец.
— После обеда самое время вздремнуть — так нет, они придумали физиотерапию. Токи какие-то через меня пропускают. В общем, ужас. Одно хорошо — сестрички там нормальные. Уколы на ночь приходят делать, а сами — в одних халатиках. Сперва мне не до сестричек было, потом присмотрелся — ну, думаю, жизнь продолжается. Правда, есть проблема — палаты изнутри не запираются. Но я приспособился — укол получу, полежу минут десять и тихонько шлепаю в ординаторскую. Там полный порядок.
— Что — девочки одни и те же?
— Да нет. Туда мединститут на практику ходит. Чтобы всех перепробовать, года не хватит. А вообще — осточертело валяться. Лежишь, как в могиле. Никто не звонит. Как будто умер.
Чуть припадая на правую ногу, Муса прошел к своему креслу и сел. Ларри опустился в такое же кресло напротив. Дожидаясь, пока принесут чай, они молча рассматривали друг друга.
— А ты похудел, — подвел итог наблюдениям Ларри.
— А ты постарел, — в тон ему ответил Муса. — Мне это кажется или на самом деле... Вроде у тебя цвет волос поменялся. Что, тяжело?
Ларри рассеянно провел рукой по волосам.
— Правда? Не обращал внимания. Досталось, конечно. Ты ведь про наши дела знаешь?
— Знаю.
— Ты когда улегся? Сразу же после взрыва в банке?
— Да. Можешь подробно рассказать? А то у меня там телевизор арестовали, чтобы не волновался, потом газеты запретили... По телефону много не узнаешь.
— Сразу после взрыва в банке принялись разбираться, — неохотно начал Ларри. — Стали смотреть документы. Обнаружили два банковских векселя — их Петя купил. Нашли договор с банком. Векселя и договор у Пети в сейфе лежали. Короче, это банк таганских. Про Фрэнка Эл Капоне слышал?
— Это в Чикаго, что ли?
— Если бы! В Москве... Знаешь, кто у него в банке верховодит? Ни за что не догадаешься. Помнишь Вику?
— Какую?
— Да из Института. Ну ту самую. Так вот — в этот банк ее первый муж перебрался, Корецкий, прямо из кремлевской службы. Он там музыку и заказывает.
— Не может быть!
— Как видишь, может. Корецкий хотел нас кинуть на три миллиона, Но не успел. Сейчас мы у него все заблокировали, в последний момент остановили перевод на Кипр. Деньги висят на корсчете.
— Так Петю — это они? Ларри кивнул.
— Очень спешили. Боялись, что кто-нибудь лишний этот договор увидит. Вызвали Петю в «Балчуг», через мартышку, и там грохнули, Потом банк взорвали, чтобы платежки никому на глаза не попались.
— Кто это раскрутил?
— Платон. Мы потом с Фрэнком встречались. Тут-то и началось.
— А Сысоев здесь с какого боку?
— Ни с какого, — неохотно ответил Ларри. — Это до встречи с Фрэнком было. В общем, стали смотреть договор, а там сысоевская виза. Мы же еще ничего не знали... Стали разговаривать. Как понимаешь, все на нервах... Ну и поговорили.
— Так он... сам? Ларри снова кивнул. Муса с усилием встал, подошел к окну и отвернулся, глядя на сгущающиеся сумерки. Потом вернулся на место. Глаза у него блестели.
— Нервы никуда стали, — пожаловался он. — Скоро как покойный Леонид Ильич буду. Ну, давай дальше.
—А дальше так Дали Фрэнку три дня. Чтобы вернул деньги. Объяснили кое-что. Клуб закрыли. Офис закрыли. Стали готовиться. Через три дня Платон должен был ехать в прокуратуру.
—Так.
— А потом, — преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, продолжил Ларри, — вообще непонятно что получилось. До сих пор не пойму, как это вышло. Мы Платона спрятали. Знаешь, как? Так, что даже я не знал, где он. А они его вычислили. Вот до сих пор не пойму — хоть убей. И подослали снайпера. Подвинь бумажку. Смотри... Вот дом, вот подъезд. Это, напротив, детский сад. На ремонте. Вот в этом окне — точно напротив — поставили снайпера. Улавливаешь? Я Платона потом сто раз спрашивал — кто мог знать о его логове?
—А он?
— Клянется, что никому не говорил. Похоже на правду. Там одна из девочек Марии живет, он у нее и отлеживался. Адрес только Мария знала.
— Может, она?
— Не знаю. Молчит, плачет. Она после этого случая сама чуть в психушку не угодила. До сих пор вся зеленая ходит. Девочку эту мои ребята потом потрясли ... Тоже вроде бы никому ничего... А тут еще вот что. Знаешь, почему Платон уцелел?
—Ну?
— Только он вышел из подъезда — ему навстречу Марик Цейтлин. Тетка у него там живет рядышком, он ее навещал. Прикатил на «мерседесе». А за Платоном я прислал хлебный фургон. Они поговорили минуты две. Марк пошел к «мерседесу», а Платон отстал буквально на пару шагов. Шнурок у него, видишь ли, развязался. Короче, Марк его пулю и схлопотал. Мы Платона тут же в самолет — и за границу.
— Как он там?
— Нормально.
— А что за взрывы потом были?
— Обычное дело. Снайпер же отрапортовался. Они поняли, что дело сделано, и начали крушить направо и налево. Потом уже, из милицейских сводок, узнали, что завалили не того, и притихли. Сообразили, что Платон жив и теперь на них охота начнется.
— А сейчас как?
— Да так же. Фрэнк в Израиль смотался. Отсиживается там. Этот самый Корецкий — в Москве. С ним восемь человек ходят. Двое сзади, двое спереди, по бокам тоже.. Так что его только авиабомбой можно взять, точечным ударом. Ну, понятное дело, пока он здесь, Платону в Москве делать нечего.
—Да... — сказал Муса. — Сколько меня не было? Месяца три? Будто Мамай прошел... Еще расскажи что-нибудь.
— Остальное как обычно, — скучным голосом сообщил Ларри. — Бизнес идет понемногу. Обороты здорово упали. Атак все ничего. Муса помолчал, словно собираясь с мыслями.
— На Заводе что слышно? — спросил он.
— Там все нормально. Работают, план выполняют. Были слухи, что кое-кто хотел остановить главный конвейер. Но потом обошлось. В общем — нормально.
— У нас сейчас сколько заводских машин?
— Немного. Тысяч пять.
— А следующая поставка когда?
— Послушай, — взъерошив усы, сказал Ларри, — ну что ты все о делах, да о Заводе? Тебя лечат — и пусть лечат. Ни о чем не думай. У нас все нормально. И у Платона все хорошо. На Заводе полный порядок. Хочешь, я еще чаю закажу?
Но Муса, непонятно почему защитившийся на заводской теме, не отставал.
— Нет, ты мне скажи... Следующая поставка когда?
— Вот человек, ей-богу... Далась тебе эта поставка! Не помню. Через месяц, может, через два. Чаю хочешь?
— Не хочу!
На этот раз Муса молчал долго. Так долго, что Ларри уже приподнялся, собираясь уходить. На лице его было странное выражение — словно тяжелая ноша неожиданно свалилась с плеч, и он смог наконец перевести дух.
— Ну не знаю, — выдавил Муса, заметив движение Ларри. — Что, с Заводом нет никаких проблем?
Ларри снова сел в кресло и медленно помотал головой, будто разминая шейные позвонки. Он поднес к глазам руку и начал пристально разглядывать покрывающий ее узор из веснушек.
— Нет, — сказал наконец Ларри. — С Заводом проблем нет. Муса взвился, как бешеный. Все-таки темперамент есть штука трудноизлечимая, даже микроинсульт и больничный режим ничего не могут изменить. Скорее, наоборот... В самых горячих выражениях Муса напомнил Ларри, кто в «Инфокаре» генеральный директор, потом остыл, извинился, подошел к другу, обнял его и, хромая, вернулся к своему креслу.
— Бережешь меня, — откашлявшись, пожаловался он. — На инвалидность перевел...
— Если хочешь знать, то берегу, — сознался Ларри, прикрыв глаза. На лбу у него выступили бисеринки пота — в кабинете было жарко. — И сам берегу — как друга, — и одному человеку обещал... Федору Федоровичу... Что буду тебя беречь. Может, не надо про Завод?
— Надо, — решительно ответил Муса. — Рассказывай.
— Послушай, — сказал Ларри, — что мы зря собачимся? Ты же у меня про «Даймлер» не спрашиваешь. Про «Вольво» не спрашиваешь. Про недвижимость, про нефть, про банк тоже не спрашиваешь. Раз тебя Завод так интересует — значит, ты про него уже знаешь. Так? Газеты видел?
— Видел, видел. Ну так что?
— Хорошо, — согласился Ларри, и глаза его загорелись зеленым светом. — Они там ошалели совсем. Мы им деньги должны. Не так чтобы очень... Приблизительно шестьдесят лимонов. Плюс-минус два. Сперва они отгрузку остановили. Я подписал векселя. Потом скидку сняли. Ну, с этим я управился. Потом прислали сюда комиссию — остатки машин арестовывать. Я их выгнал. Потом еще воспитывать приезжали, папа Гриша приезжал. Требуют деньги. Просто офонарели. Газеты подключили. Вот так.
— А чем отдавать — есть?
— А чем отдавать — нет.
— Совсем?
— Не совсем. Можно продать несколько станций. Можно взять кредит под нефть. Много чего можно. Только на это время нужно. Минимум три месяца. А они давят. Векселя истекают через двадцать дней.
— А за двадцать дней станции продать нельзя?
— Почему нельзя? Все можно. За день можно продать. Вопрос — сколько за них дадут. Теперь же все газет начитались. Станция стоит шесть миллионов— за нее пятьдесят тысяч предлагают. Идиотом надо быть, чтобы на таких условиях продавать.
— И что ты думаешь? Ларри пожал плечами.
— Надо договариваться. Я другого выхода не вижу. Мы этот бизнес годами создавали. Не для того же, чтобы на ветер пустить.
— Я понял, — сказал Муса. — У Платона есть идеи?
— Какие! — Ларри махнул рукой. — Он там. Мы здесь. Был бы Платон здесь — что-нибудь придумал бы. Пока идея только одна. Просить отсрочку месяца на три. Переписать векселя. Объяснить.
— А если они не согласятся? — Муса напряженно задумался. — Знаешь что? Я сейчас еду обратно в больницу. Если мне понадобится найти тебя завтра, ты где будешь — в Москве?
— В Москве. Звони по мобильному.
— Может, у меня какая-нибудь мысль и появится...
— Обязательно появится, — сказал Ларри. — Звони. Оба поднялись. Муса подошел к Ларри и обнял его.
— Досталось тебе. Ну ладно. Я попробую что-нибудь придумать. Выйдя из кабинета, Ларри постоял немного в приемной, подумал, достал из кармана расческу, коснулся соломенных, тронутых ранней сединой волос, спрятал расческу и провел правой рукой по плечам. Словно отряхнулся.