Юлий Дубов "Большая пайка" - Часть четвертая. Муса
Карты открыты
Назавтра Муса позвонил около полудня и сказал:
— Я знаю, что надо делать. Только это не телефонный разговор. Хочешь, я подъеду сейчас? Или сам приезжай. Ну как?
— Давай я приеду, — легко согласился Ларри. — Я ведь у тебя так ни разу и не был. Пропуск на машину сможешь заказать?
Через час Ларри уже входил в главный корпус больницы. Муса лежал на четвертом этаже, в правительственном люксе, где когда-то генсек Черненко успел перед смертью проголосовать за нерушимый блок коммунистов и беспартийных. Теперь, вследствие нагрянувшей коммерциализации, в люкс укладывали тех, кто мог позволить себе заплатить триста пятьдесят зеленых за проведенный в клинике день. Несмотря на близость финансового коллапса, «Инфокар» такими деньгами располагал.
У входной двери на диванчике сидел личный охранник Мусы. Увидев Ларри, он вскочил и вытянулся в струнку. Ларри небрежно кивнул стражу и открыл дверь в палату. Охранник странно хрюкнул, будто попытался что-то сказать, но передумал.
В палате никого не было. На столике красовалась откупоренная бутылка шампанского, рядом стояли два недопитых бокала и лежало надкушенное яблоко. Сквозь закрытую дверь второй— дальней— комнаты доносился писк мобильного телефона, заглушаемый звуками совершенно определенного происхождения.
Ларри ухмыльнулся, распахнул дверцы серванта, достал еще один фужер и хрустальный поднос. Налил себе шампанского, поставил все три фужера на поднос, положил рядом яблоко и ударом ноги распахнул дверь в дальнюю комнату.
Надрывающийся мобильный телефон, прикрытый сброшенным на пол белоснежным медицинским халатом, валялся недалеко от кровати. Хозяйка халата, единственной одеждой которой был свисающий с плеча бюстгальтер, ритмично двигалась, обхватив бедрами лежащего на спине Мусу. В ее правой руке находилась груша, которую она сжимала в такт движениям. Резиновая трубка соединяла грушу с черной повязкой на левой руке Мусы. По-видимому, шел процесс измерения давления.
Ларри поставил поднос на пол, поднял телефон и, подойдя к окну, нажал кнопку приема.
— Муса Самсонович, — сказала трубка, — к вам Ларри...
— Ладно, -- буркнул Ларри, — сейчас передам.
Он прошел к креслу, стоявшему у изголовья кровати, и безмятежно уселся. Через полминуты медсестра, случайно открыв глаза, заметила его и застыла с разинутым ртом.
— Как давление? — озабоченно спросил Ларри. — Не зашкаливает?
Муса повернул голову, увидел Ларри и широко улыбнулся.
— Как ты быстро! Я тебя раньше, чем через полчаса, и не ждал. Леля, — обратился он к сестре, — ты иди пока, нам поговорить надо
Леля свирепо фыркнула и, натянув на себя простыню, соскочила с Мусы на пол.
— Это ты зря, — определил Ларри, окинув взором обнажившуюся фигуру Мусы. — Такие процедуры нельзя преждевременно заканчивать Могут исказиться медицинские показания.
— Ладно, — сказал Муса, садясь на кровати. — Меня эти процедуры уже доконали. Я тебе вчера говорил. Лелечка! Не обижайся. Это старый друг. Познакомься.
Лелечка прошуршала за спиной Ларри халатом и возникла в поле зрения уже одетая.
— Леля, — представилась она, протягивая ладошку.
Ларри встал и поклонился, уважительно пожимая руку дамы.
— Ларри. Окажите нам уважение, побудьте еще минуту в нашем обществе. Я ваше шампанское принес. Выпейте с нами. Один бокал.
Он так незаметно, но убедительно подчеркнул слово «один», что Леля немедленно определила количество отпущенных ей секунд. Она опустилась в указанное ей кресло, сдвинула точеные колени, взяла протянутый Ларри бокал и скромно потупилась.
— За встречу, — сказал, улыбаясь, Ларри и подал бокал Мусе. — И чтобы у тебя с давлением всегда было как сегодня. Согласны, Леля?
Леля покраснела и кивнула. Потом залпом осушила бокал.
— Я пойду, ладно? — сказала она, вставая. — Меня еще больные ждут. А вам поговорить надо.
Ларри проводил ее одобрительным взглядом.
— Хорошая девочка. Понятливая. И из себя ничего. Студентка?
— Нет. — Муса вылез из кровати и натянул трусы. — Это штатный персонал. Замужем. Двое детей.
— Ты смотри! А по фигуре и не скажешь? Сколько ей лет?
— Двадцать два, если не врет.
— Так, говоришь, у тебя идея появилась? — Ларри посчитал, что пора сменить тему.
— Появилась, — оживился Муса, — слушай...
— Молодец! — перебил его Ларри. — Интересно, сколько у тебя здесь комнат?
— Три. Эта, еще одна и вон та. А что?
Ларри вышел в первую комнату, вернулся с коробкой и стал медленно ее распаковывать. В коробке были бутылки с виски, коньяком и «бабоукладчиком» — ликером «Амаретто». На свет появились бастурма, маринованный чеснок, остро пахнущее чесноком розовое сало, гранаты, мандарины, зеленые стручки грузинского перца...
— Я сегодня с делами завязал, — сообщил Ларри. — Решил отдохнуть. Я почему про комнаты спрашиваю? Позови свою Лелю обратно. Или другую какую-нибудь. И пусть подружку приведет. Посидим, отдохнем...
Муса изумленно уставился на Ларри.
— Ты серьезно? Ну давай Только сначала о делах поговорим, а?
— Зачем? — в глазах у Ларри будто бы просквозило непонятное выражение брезгливости, появилось и тут же исчезло, — Я же сказал — мне сегодня надоело работать. О делах всегда успеем поговорить. Сегодня поговорим. Только потом. Или завтра. Давай отдохнем немножко. Позови своего раба, пусть сходит за девочками.
— Черт с тобой! — расхохотался Муса. — Раз уж ты меня на самом интересном месте остановил... Дай-ка телефон.
Когда за окнами стемнело, а осушившие бутылку «Амаретто» и на совесть поработавшие медицинские нимфы удалились сдавать дежурство, Ларри вышел из комнаты, которую Муса назвал «вон та», бросил взгляд на недвижное тело друга и стал бесшумно пробираться к выходу. Он был уже у двери, когда раздался голос Мусы:
— Ты куда? Мы же договаривались побеседовать по делу, разве нет?
— Да куда уж сегодня, — проворчал Ларри, продолжая двигаться к двери. — Я напился — просто ужас как. Ничего не соображаю. И девочка эта попалась — не девочка, а кошмар. Всего измотала. Нимфоманка. Каждая косточка болит. Давай в другой раз...
Но Муса становился все настойчивее.
— Нет, давай сейчас. Детали можно в другой раз обсудить, а идею я сейчас хочу озвучить. Ты куда? Вернись, я тебе говорю!
Ларри постоял в темноте, сжимая и разжимая веснушчатые кулаки, потом повернулся, медленно и тяжело ступая, прошел по комнате, сел в кресло рядом с кроватью и зажег торшер.
— Погибели моей хочешь, — добродушно сказал он. — Не жалеешь друга. Черт с тобой, рассказывай.
— Идея простая, — сказал Муса. — Я могу договориться, чтобы Завод принял у нас нашу долю в СНК. В обмен на долги.
— Да ты что? — искренне изумился Ларри. — Слушай, это же потрясающая мысль! Погоди! У нас двадцать шесть процентов, блокирующий пакет. По номиналу это... двадцать шесть миллионов. Ну да. А долг — почти шестьдесят!
— В том-то и дело! — радостно улыбнулся Муса. — Я долго думал. Мы им предлагаем весь блокирующий пакет целиком. Право на блокировку решений, ей-богу, стоит шестьдесят миллионов. Против такой сделки ни одна собака возражать не будет.
— Но при этом мы теряем свою долю в СНК, — напомнил Ларри. — И контроль над Заводом. Все, что задумывали, полетит к черту...
— А если станции за гроши продавать, то не полетит? Жить на что будем?
— Не на что будет жить, — честно признался Ларри. — Но Платон на это не пойдет. И знаешь что...
—Что?
— Мне это тоже не нравится.
Муса не сдавался. Завернувшись в простыню, он летал, забыв про хромоту, по больничному номеру и вываливал на Ларри один аргумент за другим. Ларри поворачивался, поскрипывая креслом, и сквозь полузакрытые веки следил за хаотичными передвижениями Мусы. Наконец он поднял руки.
— Ладно, уговорил. Но ты ведь понимаешь, это надо с Платоном согласовывать. Я ему попозже позвоню. Что будем делать, если он не согласится? Муса перестал бегать по комнате и сел на кровать.
— Объясни ему. Передай все, что я сказал. Он должен понять — другого выхода нет.
— А ты сам не хочешь ему объяснить? Муса поскучнел.
— Это будет неправильно. Он же знает, что я в больнице. Что я не владею ситуацией ...
— Ну почему же? — На лице Ларри появилась и тут же исчезла нехорошая ухмылка. — Ты так здорово мне все растолковал. Будто и не выходил из офиса. Очень убедительно получилось. На Платона должно подействовать. Я бы сказал, что ты полностью в материале.
Муса озадаченно посмотрел на Ларри, помолчал, но потом нашелся:
— Я в общих чертах... А ты знаешь все детали... Я что— неправильно говорю?
— Правильно, — сказал Ларри. — Ты все правильно говоришь. — Заметив, что в глазах Мусы начинает расти тревога, он поспешил переменить тему: — А кто с Заводом будет договариваться?
— Это я могу взять на себя, — оживился Муса. — Позвоню директору...
— Вот прямо так?
— А что? У нас нормальные отношения. Сегодня же позвоню. Хочешь — прямо сейчас?
— Погоди. Сначала с Платоном... Послушай, а ведь Платон после этого уже не останется генеральным в СНК, так или нет?
— Скорее всего, не останется.
— Какие-нибудь мысли есть?
— Нет.
— А у меня есть, — медленно сказал Ларри. — Платона они, конечно, уберут. Если там поставят совсем не нашего человека, это будет плохо. Потеряем абсолютно все. Надо так договариваться, чтобы они оставили кого-то из нас. Смотри, что получается...
Ларри замолчал, думая, стоит ли говорить Мусе про уход Федора Федоровича. Потом решил, что не стоит. Игра перешла в эндшпиль. Памятуя о данном Федору Федоровичу слове, он дважды пытался сбить Мусу с неизбежной темы: вчера в офисе и сегодня в больнице. Специально привез выпивку, потребовал девок... Хотя и понимал, что все бесполезно и отсрочка ничего не решит. Потому как судьба каждого написана в Книге, и изменить написанное человек не в силах.
— Меня они даже обсуждать не будут, — признался Ларри. — После того, как я их людей погнал... А если тебя?
По блеску в глазах Мусы Ларри понял, что попал в точку. Скорее всего, заводчане начали обхаживать Мусу вскоре после гибели Терьяна. По вполне понятным причинам. Их насторожила начавшаяся возня, и они перестали верить в то, что «Инфокар» устоит и сможет удержать СНК. Сам Муса, перепуганный шумом вокруг иномарок, переживший после расстрела Кирсанова и взрыва в банке сильнейший стресс, который и загнал его в больницу, тоже перестал в это верить. Под крики «Спасайся, кто может!» он занял стратегически важную позицию у случайно свободной шлюпки и сейчас занес уже ногу над бортом, внимательно следя за тем, чтобы никто из старых друзей не утянул его за собой на дно.
Если затеянный Мусой маневр удастся, если друзья ничего не заметят и увлекутся спасением обреченного корабля, шлюпка успеет отойти на безопасное расстояние, и спасение ему гарантировано.
За правильное понимание ситуации ему даже разрешат немножко порулить.
— Есть смысл вступить в переговоры, — сказал Муса. — На самом деле блокирующий пакет может стоить и больше шестидесяти миллионов. Если мы отдаем его за долги, то логично потребовать, чтобы должность генерального осталась за нами... За мной...
— А не обманут? — спросил Ларри. Он знал, что не обманут и что многое уже обещано. Ему было интересно, как далеко зашли сепаратные переговоры.
— У нас в уставе зафиксировано, — Муса продолжал раскрывать карты, утратив всякую бдительность, — что генеральный директор имеет право получить до десяти процентов акций в доверительное управление. Надо одновременно все подписать — и урегулирование долга, и мое назначение, и договор о доверительном управлении. Договор должен быть на два года — не меньше. За это время мы выкупим у них обратно шестнадцать процентов акций. По номиналу. С моими десятью будет тот же блокирующий пакет.
Понятно. Все посчитали. Черта с два они позволят «Инфокару» выкупить хоть одну акцию. А если это и случится, то «Инфокар» ждет маленький сюрприз. Никогда акции, переданные Мусе, не будут голосовать в одном пакете с инфокаровскими. Неважно, как это будет сделано — преждевременным расторжением трастового договора или иным способом, — но будет именно так. Непременно.
Интересно, понимает ли Муса, что его покупают задешево? Что он нужен ровно до тех пор, пока операция не будет завершена? А потом свою нужность придется доказывать ежедневно и ежечасно, быстро-быстро перебирая ногами и думая, как лучше угодить.
Ладно. Пес с ним Можно понять того, кто продает свою бессмертную душу за большие деньги, за сладкие коврижки, за полный набор земных и неземных благ. В конце концов, это бизнес. Но когда то же самое делается задаром, ради страха эфиопского..
Хорошо. Играем дальше.
— Нормально, — сказал Ларри. — Давай так... Я сегодня звоню Платону. Все объясняю. Если он дает добро, тут же перезваниваю тебе. Ты тогда разговариваешь с директором, и если все складывается... Документы за пару дней подготовим? Правда?
Ларри знал, что сделка такого масштаба готовится не меньше недели. Но у него было внутреннее ощущение, что документы уже готовы и лежат где-то здесь, в палате. Он даже обвел комнату глазами, пытаясь определить их местонахождение.
— За пару дней — нечего делать! — облегченно выдохнул Муса, — У нас там выпить ничего не осталось?..
Клятва вождя
Сев в машину, Ларри достал пачку сигарет и сжал ее в кулаке так, что от резкого хруста вздрогнул сидевший впереди охранник, а обломки сигарет разлетелись по всему салону. Старый друг! Генеральный директор «Инфокара»! Сволочь последняя! Он же сам может подписать все, у него право первой подписи... Но — боится, не хочет, чтобы потом, когда все вскроется, ему начали задавать вопросы. Для этого и нужен старый глупый Ларри, который так легко поймался на эту удочку, заглотнул наживку... Для распыления ответственности. Я же не один! Мы же вдвоем! Ведь тебя, Тоша, в стране не было, а надо было решать. Мы посоветовались, мы сделали. Мы, мы, мы...
Ларри набрал номер Платона. Тот схватил трубку немедленно:
— Благодетель был?
— Был.
—Кто?
— Я же тебе говорил, что ты его не знаешь. Платон помолчал.
— Странно. Ну ладно. Сделаешь, как я просил?
— Сделаю.
— Ботинки потяжелее надень.
— Не беспокойся. Надену.
Ларри валяет ваньку
Папа Гриша был суров и непреклонен.
— Ларри? Я хочу спросить — вы бабки отдавать намерены? Да или нет?
— Конечно, — с готовностью ответил Ларри. — Обязательно.
— А в чем тогда дело?
— А в чем дело?
— Я у тебя спрашиваю. Ты что сюда прислал?
—Что?
— Я у тебя спрашиваю, ты что сюда прислал? Кончай дурака валять, в конце концов. Договорились же — обмениваем акции СНК на долги, так или нет?
—Ну!
— Ив чем дело?
— Ни в чем. Я все прислал.
— Что ты прислал? Филькину грамоту? Почему ничего не подписано?
—Где?
— Что — где? Почему документы не подписаны?
— Какие?
По телефону было слышно, как папа Гриша тяжело перевел дыхание.
— Документы, — стараясь оставаться спокойным, сказал он. — Договор. Передаточное распоряжение. Соглашение об урегулировании долга. Первый раз слышишь?
— Сейчас, — озаботился Ларри. — Договор. Передаточное распоряжение. Что еще?
— Ладно. Дурака решил повалять? Ну давай-давай. Давай и я, старик, с тобой немножко дурака поваляю. Еще соглашение об урегулировании долга. Вспомнил?
— Вспомнил.
— И где это все?
— У вас.
— У меня, — сообщил папа Гриша, — в руках ворох бумажек. С ними только в сортир один раз сходить.
— Это как?
— Это, милый друг, вот так. Тебе передали документы на подпись, сказали подписать и прислать на Завод. А ты что сделал?
—Что?
— Ну хватит! Двадцать второго наш юрист несет твои векселя к нотариусу. Тот пишет распоряжение — и все! Знаешь, сколько штрафу идет за просроченные векселя? Нет? Три процента в день! Я на тебя ежедневно миллион восемьсот зеленых буду накручивать. И давай закончим этот разговор.
— Погодите, — расстроенным голосом сказал Ларри, — погодите... Какие три процента, какой нотариус? Я же все сделал, как вы сказали. Вот передо мною лежит все, что вы мне прислали. — Он пошуршал у трубки старой газетной страницей. — Я все подписал и отправил. У меня ксерокопия в руках. Печать стоит. В чем дело-то?
— Я не знаю, что там перед тобой лежит, — не отставал разъяренный папа Гриша. — Передо мной лежат простые бумажки. Без печати, без подписи...
— Не может быть! — возмутился Ларри. — Сейчас! Трубку не кладите! Он отстранился от телефона и грозно сказал в пространство:
— Кто материалы на Завод отправлял? Кто? Вот мне сейчас звонят, говорят, что получили не то. Что? Кто? Передай в кадры — пусть немедленно уволят. Что? Какие трое детей? Я сказал — чтобы духу ее здесь не было! Выгнать немедленно!
— Я извиняюсь, — смиренно произнес Ларри, снова беря трубку. — Тут у нас промашка вышла. Небольшая. Сейчас исправим.
— Дорогой Ларри. — Папа Гриша, похоже, начал получать от разговора удовольствие. — Я тебя, мил человек, сколько лет знаю? Ась? Ты меня этими своими фокусами не обманешь. Со мной и не так шутили, да ничего не получалось. Короче, я получил точное указание. У нас нотариус работает до пяти. Двадцать второго числа, без пяти пять, наш юрист у него. Хочешь, чтобы все нормально получилось, — прилетай сюда, привози документы, и мы закончим эту историю миром. Понял меня?
— Понял.
— Ну и ладно. Как там наш друг Платон?
— Хорошо. Привет вам передает.
— И ему передавай. Ну, до встречи.
Папа Гриша швырнул трубку на рычаг с такой силой, что на другом конце что-то пискнуло.
Ларри с сожалением посмотрел на телефон, нажал кнопку местной связи и приказал:
— Чаю с лимоном. Билеты на двадцать второе пусть закажут. Туда — на первый рейс, обратно на последний. Соедините с... с улицей Обручева, и пусть никто не заходит.
Игра сделана
Часы Ларри показывали шестнадцать ровно местного времени. Решив приехать заранее, чтобы исключить всякую возможность сбоя, он уже несколько минут прохаживался около конторы нотариуса. Скорее всего, заводской юрист появится не без пяти пять, а раньше. Все-таки пятница, завтра выходной, всем хочется домой побыстрее.
На Заводе никто не знал о приезде Ларри. Он намеренно не стал звонить и просить машину, чтобы добраться из аэропорта. Приехал на такси, погулял по городу, позвонил к себе в офис с переговорного пункта, пообедал в ресторане и теперь ждал юриста. В портфеле у Ларри лежали подтвержденная платежка на полтора миллиона долларов, которые уже лежали на корреспондентском счете заводского банка, копии писем Платона, извещавших о его намерении продать свои инфокаровские акции, отказные письма всех прочих акционеров, договор купли-продажи этих же акций между Платоном и непосредственно «Инфокаром», такой же договор между «Инфокаром» и Пенсионным фондом и пошедшие в оплату по этому договору заводские векселя на пятьдесят восемь миллионов долларов со всеми необходимыми передаточными надписями и круглыми печатями А еще в портфеле лежала выданная Мусой доверенность, дающая Ларри право подписи любых документов, связанных с урегулированием взаимоотношений между «Инфокаром» и Заводом.
Заводского юриста Ларри знал в лицо, и, завидев его в переулке, ведущем к нотариальной конторе, он сделал шаг влево, перегородив вход.
— Здравствуйте, Юрий Иванович, — приветствовал Ларри юриста. Юрий Иванович посмотрел на Ларри, как на привидение.
— Здрасьте, Илларион Георгиевич, — растерянно сказал он. — Вы здесь? А в заводоуправлении все с ног сбились, вас разыскивают. Звонили в Москву, там сказали, что вы к нам вылетели первым рейсом. Почему же вы не предупредили, что вас встретить надо? Как добрались?
— Хорошо добрался, — ласковым голосом ответил Ларри. — Зачем, думаю, беспокоить занятых людей? На такси добрался. У вас здесь недорого...
Юрист настороженно посмотрел на Ларри.
— Илларион Георгиевич, — почему-то шепотом произнес он, — я к вам с большим уважением отношусь... Но поймите, у меня точное указание, можно сказать, приказ. Они до последней минуты ждали, что вы пришлете подписанные договора. А вы не прислали. Они у вас с собой?
— Вы про СНК? — поинтересовался Ларри. — Нет, знаете ли. Не с собой. Мы там посоветовались и решили, что этого делать не стоит.
— А как же?..
— А вот так.
— Вы что, заплатили деньги?
— Немножко заплатили, — признался Ларри. — Полтора миллиона. Больше пока нету.
Юрист покосился на портфель Ларри, и голос его неожиданно окреп.
— Взятку будете мне предлагать, Илларион Георгиевич? — взвизгнул юрист. — Не возьму! — И добавил шепотом: — Мне же не жить потом, достанут где угодно. — И снова громко: — Перестаньте загораживать дверь, в конце концов. Дайте мне пройти!
— Зачем взятку? — портфель не помешал Ларри широко развести руками. — Почему взятку? У тебя своя работа, у нас своя работа. Проходи, пожалуйста. Я с тобой пройду тоже, не возражаешь?
По тому, как воровато быстро нотариус бросил телефонную трубку, Ларри безошибочно установил, что секунду назад у него произошел очередной сеанс связи с заводским руководством.
— Что у вас? — строгим голосом вопросил нотариус, неодобрительно глядя на Ларри, который без разрешения опустился в кресло.
— Векселя, — доложил Юрий Иванович, выкладывая на стол пачку бумаг — На пятьдесят девять миллионов пятьсот тысяч долларов. Хотим опротестовать
— Товарищ с вами? — поинтересовался нотариус, глядя поверх очков на невозмутимого Ларри.
— Товарищ представляет интересы должника, — пояснил Юрий Иванович.
— Доверенность есть?
Ларри пошарил в портфеле, достал доверенность и небрежным броском отправил ее на стол к нотариусу.
— Паспорт предъявите, — потребовал нотариус, тщательно изучив текст доверенности и даже посмотрев ее на просвет.
Ларри, не поднимаясь, перебросил нотариусу паспорт, извлеченный из внутреннего кармана пиджака.
В этот момент снова зазвонил телефон. Нотариус схватил трубку.
— Да, — сказал он, — да... — Бросил настороженный взгляд на Ларри. -— Да... хорошо...
«Здорово они там задергались, — подумал Ларри, — каждые пять минут звонят. Ничего, пусть подергаются. То ли еще будет, когда узнают, что я привез».
— Ну что же, — сурово сказал нотариус. — Будем опротестовывать. У вас, товарищ, конечно, нет подтверждения оплаты?
— Конечно, есть. — Ларри с готовностью подвинулся в кресле. — Вот платежка. Деньги уже на корсчете, можно проверить.
Нотариус покосился на Юрия Ивановича. Тот чуть заметно кивнул головой.
Нотариус взглянул на платежку и презрительно отшвырнул ее в сторону.
— Вы что привезли? Где оплата? У вас пятьдесят девять... а здесь только полтора...
— Ай! — огорчился Ларри. — Что вы говорите? Можно платежку посмотреть? Действительно... Скажите, уважаемый...
— Я вам не уважаемый!
— Хорошо, — согласился Ларри. — Пусть не уважаемый. Просто так скажите — а наличие взаимных обязательств вы можете учесть?
— Если подтверждены Заводом, — отрезал нотариус. — И если сроки совпадают. Только в этом случае.
— Как удачно! — Ларри растянул рот до ушей и вытащил из портфеля пачку заводских векселей. — Проверьте, пожалуйста.
Нотариус бросил взгляд на векселя и побагровел. Юрий Иванович подошел на цыпочках к столу, тоже посмотрел и вернулся на место. На лице его, обращенном к Ларри, запечатлелся почти молитвенный восторг. Дрожащие губы сами собой складывались в гримасу улыбки.
Нотариус схватился было за телефонную трубку, но поймал взгляд Ларри, и рука его остановилась на полпути.
— Откуда?.. — начал он, потом передумал и сказал прежним железным голосом. — Я должен установить... я должен установить законность приобретения... — Ай! — сочувственно кивнул Ларри. — Конечно! Вдруг я их где-нибудь нашел. Устанавливайте. Только имейте в виду — пока не установите, протестовать нельзя. А если сегодня не установите, то и протестовать будет нечего. Закон о вексельном обращении припоминаете? Сегодня последний день для протеста. В двадцать четыре ноль-ноль все эти векселя — и мои, и ваши — в пустые бумажки превратятся.
Нотариус окончательно справился с овладевшим им волнением.
— На каком основании вами приобретены эти векселя? Ларри вытянул из портфеля договор с Пенсионным фондом. Нотариус протер очки и начал читать. Читал долго.
— Предположим, — сказал он наконец. — А откуда у вас акции, которые вы продали фонду? Вы что, дополнительную эмиссию проводили?
— Не проводили, — признался Ларри. — Мы их купили у одного из акционеров. Такая удачная операция подвернулась. Хотите договор посмотреть?
Он протянул нотариусу договор между «Инфокаром» и Платоном. Нотариус пробежал договор глазами и возликовал:
— Я так и думал! У вас закрытое общество. Вы вообще не имеете права проводить такие операции без согласия прочих акционеров...
— Простите, пожалуйста, — вежливо перебил его Ларри. Он хотел сказать «уважаемый», но вспомнил, что нотариуса это слово почему-то расстраивает. — У меня есть вся переписка. Нотариально заверенная. Письма от этого акционера к другим акционерам. С просьбой купить его акции. Письма от остальных акционеров. Что они покупать не будут. Тоже нотариально заверенные. Они согласны. Чтобы он с этими акциями что хочет, то и делал. Он и сделал. Показать?
Нотариус машинально кивнул головой, начиная смутно понимать, что Завод обвели вокруг пальца, но настолько профессионально, что вряд ли имеет смысл придираться и искать дырки в документах. Еще вчера он получил точное указание оформить протест векселей без малейшего промедления, если заводской юрист не подтвердит урегулирования задолженности. И присмотреть за юристом, потому что он, судя по некоторым данным, испытывает к «Инфокару» определенные симпатии и вполне может сыграть в другую сторону. Насчет юриста информация, похоже, была правильной — вон он, сияет, как начищенный самовар. А что касается долга...
— Соглашение о взаимном снятии претензий будете писать? — спросил нотариус, разглядывая вываленные перед ним документы. — Или так обойдетесь?
— Написано уже — Ларри вытащил из портфеля последнюю бумажку
Нотариус пробежал бумажку глазами, кивнул, перебросил ее юристу и собрал векселя в две пачки — инфокаровские отдельно и заводские отдельно.
Юрий Иванович и Ларри поставили на соглашении свои подписи. Ларри выпростался из кресла, взял пачку инфокаровских векселей, покрутил их в руках и спросил у нотариуса:
— У вас ножниц не найдется?
Нотариус с удивлением на лице протянул Ларри ножницы. Тот аккуратно вырезал в середине каждого векселя маленькую круглую дырочку.
— На всякий случай, — объяснил Ларри, стряхивая на пол небольшую кучку конфетти. — Мало ли что... Пусть лучше будут недействительны. Они ведь с дырочкой недействительны, да?
Нотариус кивнул.
— Вы в заводоуправление поедете, Илларион Георгиевич? — спросил Юрий Иванович, когда они оказались на улице. Он смотрел на Ларри примерно с тем же обожанием, с каким маленькие дети в цирке глядят на фокусника, только что сотворившего чудо. — Надо бы доложить руководству...
— Без меня доложат. — Ларри мотнул головой в сторону нотариальной конторы. — Уже доложили. У него с Заводом постоянная связь. Так что я сразу в аэропорт, там поужинаю. До свидания, Юрий Иванович. Я вам сувенир из Москвы привез. — И он протянул юристу небольшую коробочку. В ней лежали золотые запонки и заколка для галстука от Пьера Кардена.
Юрист огляделся по сторонам и коробочку с благодарностью взял.
В аэропорту Ларри сразу же прошел в депутатский зал, спросил бутылку красного вина, устроился удобно в углу, раскрыл купленный в Москве детектив и с наслаждением выцедил первый стакан. Когда объявили посадку, он захватил с собой недопитую бутылку. И всю дорогу до Москвы читал, не отрываясь. О несчастном случае, происшедшем с Мусой, ему сообщил встретивший его водитель.
Икс против Игрек
Муса полюбил прогуливаться по больничному парку. Парк был большим, как и полагалось — ухоженным, его пересекали асфальтовые дорожки, на которых белой краской указывались цифры пройденного и остающегося пути по маршрутам, просчитанным специалистами терренкура. Седовласые ветераны труда, облаченные в пижамы, старательно курсировали по этим маршрутам, следя за временем, отведенным на лечебную ходьбу. Изредка попадались и новые русские — с непрерывно звонящими мобильными телефонами, в адидасовских спортивных костюмах, в сопровождении боевых подруг и охраны. Ветераны злобно шипели им вслед, не в силах скрыть неусыпную классовую вражду.
Если не было дождя, Муса сворачивал с асфальтовой дорожки и уходил в лес. Там не было ни ветеранов, остерегающихся сбиться с предписанного врачами маршрута, ни представителей новой экономической формации, избегавших прямого контакта между кроссовками фирмы «Рибок» и землей, усыпанной сосновыми иголками.
В лесу Муса мог быть один, и ничто не мешало ему следить за диалогом, начавшимся еще в те дни, когда он только-только начал вставать и делать первые шаги по больничному коридору. В этом диалоге участвовали двое — некто Х и его оппонент Y, а Муса внимательно вслушивался в аргументы обеих сторон, соблюдая максимум объективности. Он не мог не отметить, что с каждым днем, с каждым часом доводы Х становятся все более весомыми и убедительными, а Y просто-напросто упрямится, не желая признать очевидное поражение.
«Согласись, в конце концов, что ты не прав, — в сотый раз устало повторял Y, — согласись...»
«Не могу, — отвечал ему X, предвкушая близкую победу. — Не могу и поэтому никогда не соглашусь. У тебя нет ни одного аргумента».
«Ты говоришь, как Марик Цейтлин, — придирался к словам Y. — Он тоже всегда требовал аргументов. А я совсем про другое. Когда-то ты отлично понимал это».
«Я и сейчас понимаю не хуже, — обижался X. — Нельзя все сводить только к детской дружбе. Но если ты так хочешь, готов еще раз обсудить ситуацию на твоих условиях. Хочешь?»
«Пожалуй».
«Тогда я с тобой буду говорить так... Помнишь эту историю с подвалом, там, в центральном офисе, когда мы появились на Метростроевской в первый раз?»
«Конечно. А почему это так важно?»
«Потому что... Да, детская дружба, прямо с самого рождения, и все такое... Но мы же разные люди, совершенно разные. Мы и друзья потому, что мы разные. А если бы мы были как оригинал и отражение в зеркале, то друзьями могли бы и не быть. Даже наверняка не были бы».
«А при чем здесь подвал?»
«Я ведь пошутил тогда — когда сказал, будто в этом подвале можно, если что, отсидеться. Но во всякой шутке есть доля правды. Согласен со мной? Я не трус и не собираюсь прятать голову в песок каждый раз, когда запахнет жареным. Но я нормальный человек и понимаю, что всегда надо иметь запасные ходы».
Муса кивал головой, соглашаясь. Надо быть идиотом, чтобы не иметь запасной ход для любого развития событий.
«А ты помнишь, как он взвился, когда увидел подвал? — продолжал X. — Просто как ненормальный. Потому что он по-другому устроен. Ему надо только вперед, он больше ничего не понимает. Помнишь? Вот то-то же, Я тогда ничего ему не ответил, не стал спорить и подвалом этим вовсе даже не занимался. Но давай представим, что я подвал все-таки оборудовал, втихаря. Ты ведь не будешь отрицать, что в жизни все может случиться?»
«Не буду».
«Вот! И если что — могу я взять его за руку и привести в этот подвал? Могу? Могу, А как ты думаешь — он пойдет?»
«Не знаю».
«А я знаю. Пойдет. Потому что при всех его завихрениях и ему нужно место, где можно остановиться и подумать, где можно хоть на минуту отдохнуть от гонки, где нет немедленной угрозы. Ну так вот, подвал, о котором я говорю, — это предательство или нет?»
«Нет».
«Тогда давай этот момент и запомним. Теперь будем рассуждать логически. Я утверждаю, что если подвал — это не предательство, то и во всем остальном я тоже прав».
«Ну-ка, ну-ка...»
«Изволь. Дальше все просто. Давай мы с тобой займемся самым элементарным анализом ситуации. Все началось с ленинградской истории, когда украли эту девочку. Вроде бы мелочь. Но нет! К нам, в центральный офис, органы пришли сразу же. Что, скажешь, у нас нет никаких нарушений? Да сколько угодно! У всех есть, а у нас-то — хоть лопатой выгребай. И деньги тоже есть — немалые. Ты не помнишь, сколько я лично отстегнул, дабы они не интересовались, чем не надо? Помнишь? Вот так-то... Но это же не значит, что на нас досье не завели. Я точно видел, какие документы они копируют. На целое собрание сочинений хватит. И это досье спокойненько лежит, ждет своего часа. Потом Австрия. Опять пришли, но уже другие. Опять плачу бабки, опять уходят, но документы тоже под шумок прихватывают с собой. И тут уже не только на фирму, но и на нас начинают личные томики заводить, потому что старый друг...»
«А я знаю, что ты дальше скажешь».
«Что?»
«Ты скажешь, что все твои действия — не что иное как оборудование подвала для Платона».
«Именно это и скажу. Только не сейчас, а когда закончу. Чтобы раз и навсегда стало понятно — другого выхода просто нет. Можешь не перебивать две минуты?»
«Ладно».
«Дальше началась эта эпопея с сысоевскими иномарками. Вроде как чужих людей постреляли, а приходят опять к нам. По третьему кругу пошло. Ты понимаешь, что происходит? Они к нам ходят уже как на работу. Я не буду сейчас ни про Петьку, ни про Витькино самоубийство, ни про Марка... Я про то, что ежели завтра, к примеру, в Японии или где-нибудь еще случится землетрясение, то послезавтра у нас объявится очередная следственная бригада. Спросят, нет ли контрактов с японскими фирмами, потом возьмут бабки и упрут очередную пачку документов. Мы под колпаком, уже воздух начали выкачивать, — и что мы делаем в этой ситуации?»
«Что?»
«Мы создаем СНК. Шум на весь мир! Под этот шум потихонечку прибираем к рукам Завод. На что расчет? Что нас не тронут, потому что тогда Завод грохнется? Да про эти дела от силы пять-шесть человек знают. А тогда на что мы рассчитываем? На авось? Давай в этом месте остановимся, и ты мне честно признаешься, что положение дел просто критическое. Признайся честно».
«Признаюсь».
«Но раз ты это признаешь, то должен согласиться, что сейчас — как никогда— надо сесть и крепко задуматься. Понять, как быть дальше, взвесить все варианты, приготовиться к любому — подчеркиваю, к любому! — развитию событий. Ты помнишь, что сказал Ларри? Кто сейчас против нас играет? Вася Корецкий! Бывший Викин муж. Был бы он сам по себе — хрен бы с ним. А кто может поручиться, что за ним не стоит вся старая команда? И это, если хочешь знать, лишний раз подчеркивает, что прав я, а не ты. Ты не хуже меня знаешь, почему погибли все великие империи».
«Почему?»
«Да потому что у них мания величия очень быстро развивалась. И не в том даже плане, что они больше и сильнее других, а в том — что они самые умные и умнее просто не найдется. Только я что-то сильно сомневаюсь, что мы и есть самые умные, В том, что Платон — самый умный. Или Ларри. Или я. Пойми, идиот, против нас сейчас играет государственная машина, сто процентов гарантии. И что — мы втроем собираемся их всех сделать и выиграть? Смешно, ей-богу! В этих условиях лучшее, что мы можем сделать, — это воспользоваться любой предложенной нам помощью. Тем более что она не откуда-то с Луны свалилась, а пришла от наших же стратегических партнеров. Если захочешь со мной дальше спорить, не забудь, что они, когда мы еще только в штаны писали, уже занимались делом. И во всяких правилах наверняка лучше нас разбираются, как бы мы тут ни пыжились. И первые бабки в этой стране сделали они, а не мы. И они до сих пор живы-здоровы, и ни черта их не волнует. А на нас идет наезд за наездом. Поэтому, что бы ты мне сейчас ни рассказывал, от того, что они на порядок умнее нас, ты меня все равно не отговоришь».
«Допустим. Но только допустим. Здесь есть о чем поспорить». «А вот этого-то и не надо. Я прекрасно знаю, что ты мне хочешь сказать. Что Платон — гений? Я это и сам знаю. Только дело вовсе не в этом. Пусть даже он в сто раз умнее их всех. Только у нас и «Инфокар», и Завод, и СНК, и «Даймлер-Бенц», и черт знает что еще. Мы всем на свете занимаемся. А у них есть только Завод— и ничего больше. И о том, чтобы Завод уцелел, они думают день и ночь, все вместе. Их это по двадцать четыре часа в сутки гпожет. Поэтому-то они первыми хоть какой-то рецепт придумали, как себя защитить...»
«Вот именно! Себя!»
«Так ты считаешь, что они только себя защищают?»
«А ты считаешь иначе? Не хочешь припомнить, как они начали тебя обхаживать, когда ты сюда угодил? Как папа Гриша тебе звонил каждый день? Как директор после похорон Кирсанова с тобой полночи просидел? Как посылочки с фруктами и икрой слали?»
«Ага! Вот ты и проговорился! Ты всерьез, что ли, хочешь сказать, что меня икрой купили? Что я Платона и Ларри за трехлитровую банку зернистой продал? Да я ее, если помнишь, в ту же ночь девочкам в ординаторскую снес и больше не видел. Они, на Заводе, просто поняли раз и навсегда, что я — единственный человек, с кем еще можно разговаривать. Что Платону сейчас не до них. Что он теперь будет ребусы разгадывать — кто, да за что, да что делать. А у них своя головная боль...»
«Почему же они со своей головной болью к Платону не сунулись?»
«Да потому, что это бессмысленно. Он послушает, головой покивает, поулыбается, потом скажет, что все будет нормально. И дело с концом! Если ты нормальный, только представь себе — у тебя не просто проблема, а вопрос жизни и смерти, буквально. Ты приходишь с этим к человеку, а он кивает головой и говорит, чтобы ты не дергался. И все идет, как шло. Тебя такое устроит? При этом ты не пенсионер, не инвалид, не дебил, и кое-что сам умеешь делать. Устроит тебя такое? Что молчишь?»
«А я не молчу. Не надо передергивать. У нас ведь разговор не о заводчанах — о тебе идет. А ты мне все время интересную штуку подсовываешь. Ты их оправдываешь и считаешь, что тем самым оправдываешь себя. Это будет правдой, только если ты и они — одно и то же. Но если ты и они — это все-таки разное, то ты мне ни на один вопрос не ответил. А если одно и то же — ты должен честно признать, что перебежал от Платона на другую сторону».
Этот аргумент звучал уже много раз. Сначала Х горячился, нервничал, но потом научился отвечать спокойно и даже равнодушно.
«Ты первым заговорил про подвал на Метростроевской. Ну так вот, я прекрасно понимаю, что на Заводе в первую очередь думают о себе, И в этом смысле я с ними — не одно и то же, потому что представляю «Инфокар». Но если речь идет о том, чтобы их же идеей воспользоваться, дабы спасти то, что еще можно спасти, а потом потихоньку вытащить все остальное, и Платона в том числе, — то я с ними».
«А ты уверен, что они хотят того же самого? Вытащить «Инфокар» и Платона? Сегодня, когда Ларри отдаст им за долги СНК, не все ли им равно будет — есть «Инфокар» или нет?»
«А я на что?»
«Ладно. Ты мне еще вот что скажи. Ты на это пошел — не потому ли, что захотелось первую скрипку поиграть? Если бы директор это не тебе предложил, а кому-то другому, например, Ларри, ты стал бы рассуждать так же?»
Здесь тоже был заготовленный и многократно опробованный ответ.
«Мы разговариваем не о теории какой-то, а о реальной ситуации. Директору больше не к кому было идти. Просто не к кому. А если бы и был еще кто-то, то ситуация изначально выглядела бы по-другому. Давай подводить итоги. Положение — хуже губернаторского. Согласен?»
«Согласен».
«Надо было строить подвал. Согласен?» «Уговорил».
«Я его построил. Пусть плохо, но построил. Теперь он есть. И для меня, скрывать не буду. Но и для Платона. Согласен?»
«Согласен».
«И он в любой момент может в нем отсидеться. Согласен?»
«Может, конечно. А тебе не кажется, что если Платон хоть час в твоем подвале посидит, то это уже не совсем Платон будет? И что вряд ли он тебе за такую помощь спасибо скажет. Фактически ты предлагаешь ему перестать быть собой и спрятаться за тебя. А ну как он пошлет тебя с твоей помощью и сыграет по совсем другим правилам? Что если для него в подвале, на вторых ролях, жизни нету?»
«Лирика! Чушь! Полная чушь! Если бы я не сделал того, что сделал, он потерял бы все».
«А сейчас он не все потерял? Теперь «Инфокар», а значит и сам Платон, полностью под контролем Завода».
«Не полностью. Не надо забывать про меня. Да, какое-то время мне придется разводить эту историю. И я ее разведу. С директором — полное понимание...»
«Ты считаешь, что он так просто отдаст то, что ему прямо в руки свалилось? С твоей помощью».
«Именно с моей помощью. Поэтому и отдаст». «Он обещал? Это обсуждалось?»
«Ну... не напрямую... В общих чертах. Сейчас о другом надо думать...»
Что-то помешало диалогу. Какой-то шум неподалеку. Шуршали кусты, трещали под чужой ногой обвалившиеся с сосен ветки. Вскрикнула, застонала и снова вскрикнула девушка. Послышался глухой звук удара.
Рефлекс сработал немедленно. Муса развернулся и побежал по направлению звуков, сжимая в правой руке подобранную с земли суковатую палку...
Через полчаса захлебывающаяся от рыданий девушка, с трудом прикрываясь разодранной одеждой, добежала до главного корпуса и, стуча зубами по краю стакана с валерьянкой, рассказала, как она шла коротким путем в инфекционный корпус к сестре, как на нее напали двое, как на крик о помощи появился человек и как кто-то третий вышел у него из-за спины и ударил неожиданного заступника по голове. Потом девушка потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела, что нападавших нет. И того — третьего, которого она толком и рассмотреть-то не успела, — тоже нет. А ее заступник лежит в траве. И вместо головы у него — кровь.
Охрана больницы вместе со срочно вызванным из ближайшего отделения нарядом милиции прочесала территорию. Уже смеркалось, но место происшествия удалось обнаружить довольно быстро. Муса лежал лицом вниз и прерывисто, с всхлипами, дышал. Невероятной силы удар снес ему всю заднюю часть черепа, обнажив красно-желтую массу, в которой заплыли сосновые иглы. Вызванный по внутренней связи хирург только присвистнул.
— Чем это они его? — спросил позеленевший старший наряда. Хирург пожал плечами.
— Не палкой. И не бревном даже. Мотыгой. Или ледорубом каким-нибудь. Первый раз такое вижу. Странно даже, что еще жив. Давайте носилки. Может, успеем донести до операционной.
Приехавшая со спецбригадой собака уверенно взяла след и довела оперативников до бетонного забора, окружавшего территорию больницы. Забор был цел, но натянутая поверху колючая проволока в этом месте отсутствовала.
— Когда последний раз был обход? — спросил старший группы, светя фонариком.
— Сегодня утром, — уверенно ответил охранник. — Два раза в день проверяем.
— Проволока была цела?
— Обязательно. Иначе тут же доложили бы.
К середине ночи картина стала более или менее понятной. Колючую проволоку, натянутую еще в середине шестидесятых и совершенно проржавевшую, перекусили, судя по всему, обычными садовыми ножницами, которыми трудолюбивые садоводы обрезают кустарник на своих шести сотках. С внешней стороны забора обнаружили деревянный ящик, встав на который злоумышленники и проникли на охраняемую территорию. Обратно выбирались иначе: первый подсадил второго — вдавленные в землю следы тяжелых ботинок были видны совершенно отчетливо, — а потом второй, уже сидя на заборе, подтянул вверх первого.
Больше никаких следов у забора не обнаружилось. Провели блиц-опрос жителей дома напротив. Нашли бабулю, которая вроде бы видела, как двое перемахнули через забор, постояли немного, потом один сел в автобус, идущий к метро, а второй немного подождал, перешел через дорогу и тоже уехал на автобусе, но в противоположном направлении. Установили маршруты, послали людей опрашивать водителей.
У глазастой бабули долго пытались выяснить, не видела ли она третьего. Бабуля сначала не могла понять, что от нее хотят, потом обиделась и прошамкала:
— Двое их было. Кажный день лазиют. Двое...
А затем и вовсе начала нести непотребное про Горбачева и иуду Ельцина, разваливших страну.
Пришлось вместе с собакой возвращаться на место преступления. Но собака упрямо выводила следопытов все к тому же забору, и каких-либо признаков участия в преступлении кого-то третьего обнаружить не удалось. Либо девушке померещилось с перепугу, либо этот третий взял да и растворился в воздухе. Чего, конечно же, быть не может.
А в это время в ярко освещенной операционной бригада нейрохирургов изо всех сил помогала душе Мусы, упрямо цепляющейся за бренную оболочку, удержаться на месте. К утру главный вышел за дверь и сказал личному охраннику:
— Жить будет.
А про себя подумал: «Только кому такая жизнь нужна... Жалко мужика...»