5rik.ru

И вот после того, как прошло несколько лет тайной связи Каупервуда с Эйлин, в продолжение которых узы их взаимного влечения и понимания не только не ослабели, но даже окрепли, грянула буря — нежданно, как гром среди ясного неба и вне всякой зависимости от человеческой воли или намерений. Вначале это был всего только пожар, к тому же случившийся вдали от Филадельфии — исторический чикагский пожар 7 октября 1871 года, когда город, вернее его обширный торговый район, выгорел дотла, и эта катастрофа мгновенно вызвала отчаянную, хотя и непродолжительную панику в финансовом мире Америки. Пожар, вспыхнувший в субботу, с неослабной силой продолжался вплоть до среды, уничтожив банки, торговые предприятия, пристани, железнодорожные пакгаузы и целые кварталы жилых домов. Наибольший урон, естественно, понесли страховые компании, и большинство их прекратило платежи. Вследствие этого вся тяжесть убытков легла на иногородних промышленников и оптовых торговцев, имевших дела с Чикаго, а также на чикагских коммерсантов. Огромные потери понесли и многие капиталисты Восточных штатов, в течение целого ряда лет являвшиеся владельцами или арендаторами великолепных контор и особняков, которыми Чикаго уже тогда мог поспорить с любым городом на материке. Сообщение с Чикаго оказалось прерванным, и Уолл-стрит в Нью-Йорке, Третья улица в Филадельфии и Стэйт-стрит в Бостоне по первым - же депешам учуяли всю серьезность положения. В субботу и воскресенье уже ничего нельзя было предпринять, так как первые вести пришли после закрытия биржи. Зато в понедельник новости стали поступать непрерывным потоком. И держатели акций и облигаций — железнодорожных, государственных, городских, иными словами ценностей всех видов и разрядов — начали выбрасывать их на рынок, с целью выручить наличные деньги. Банки, естественно, стали требовать погашения ссуд, и в результате на фондовой бирже возникла паника, по своим размерам равная "Черной пятнице, случившейся за два года до того в Нью-Йорке.

Когда пришло сообщение о пожаре, ни Каупервуда, ни его отца не было в городе. Вместе с еще несколькими банковскими деятелями они отправились знакомиться с трассой пригородной конно-железнодорожной линии, на продолжение которой испрашивалась ссуда. Они проехали в кабриолетах вдоль значительной части будущей линии и, вернувшись в воскресенье поздно вечером в Филадельфию, услышали крикливые голоса мальчишек-газетчиков:

—Экстренный выпуск! Экстренный! Подробности чикагского пожара!

— Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Чикаго в огне! Экстренный выпуск!

Протяжные, зловещие, душераздирающие крики. В сумерках этого тоскливого вечера, когда город словно пребывал в созерцательно-молитвенном настроении воскресного дня, а в воздухе и листве деревьев уже чувствовалось умирание лета, они заставляли сердца сжиматься в мрачном предчувствии беды.

— Эй, мальчик!— прислушавшись, окликнул Каупервуд нескладного полуоборванного мальчугана, вынырнувшего из-за угла с кипой газет под мышкой.— Что такое? Чикаго горит?!

Многознательно переглянувшись с отцом и другими спутниками, он протянул руку за газетой и, пробежав глазами заголовки, мгновенно оценил размеры беды.

Со вчерашнего вечера пламя безудержно бушует в торговой части города. Банки, торговые и общественные здания обращены в пепел. Прямая телеграфная связь прервана сегодня с трех часов пополудни. Никакой надежды на скорое окончание катастрофы".

— Дело, по-видимому, серьезное,— спокойно произнес Каупервуд, обращаясь к своим спутникам; в его глазах и в голосе промелькнуло что-то холодное и властное.

Отцу он немного позже шепнул:

— Это грозит паникой, если только банки и биржевые конторы не станут действовать заодно.

Спешно, отчетливо и ясно он воссоздал картину своей собственной задолженности. В банке отца заложено на сто тысяч акций его городских железнодорожных линий, под них взято шестьдесят процентов, а под сертификаты городского займа, которых у него имелось на пятьдесят тысяч долларов,— семьдесят процентов. Для проведения биржевых манипуляций с этими ценностями старый Каупервуд дал ему свыше сорока тысяч долларов наличными. Банкирский дом "Дрексель и К°" по книгам Фрэнка числился его кредитором на сумму в сто тысяч долларов; они, конечно, потребуют немедленного погашения задолженности, если ими не овладеет внезапный приступ милосердия, что мало вероятно. Компания "Джей Кук" тоже кредитовала его на полтораста тысяч долларов. Они несомненно потребуют уплаты. Четырем меньшим банкам и трем биржевым конторам он задолжал тысяч по пятьдесят долларов. Участие городского казначея в его делах выражалось в сумме около пятисот тысяч долларов, и если это откроется — скандал неизбежен; казначей штата тоже внес в его контору двести тысяч. Далее имелись еще сотни мелких счетов на суммы от ста до пяти и десяти тысяч долларов. Биржевая паника повлечет за собой не только востребование вкладов и необходимость погасить ссуды, но и сильно ударит по курсу ценных бумаг. Как ему реализовать свои ценности? Вот в чем вопрос. Как умудриться продать их не на много пунктов ниже курса, ибо иначе это поглотит все его состояние и он неизбежно разорится.

Он быстро взвешивал в уме все, чем грозило ему создавшееся положение, пока прощался с друзьями, которые расходились по домам тоже в мрачном раздумье о предстоявших им затруднениях.

— Поезжай домой, отец, а мне нужно отправить несколько телеграмм (телефон тогда еще не был изобретен). Я скоро вернусь, и мы вместе обсудим положение. Дело скверное! Никому ничего не говори до нашей беседы. Необходимо выработать план действий.

Старший Каупервуд уже пощипывал свои бакенбарды с растерянным и встревоженным видом. Он напряженно думал о том, что будет с ним, если сын обанкротится, так как по уши увяз в его делах. Лицо старика от испуга посерело, ибо, идя навстречу пожеланиям сына, он далеко перешагнул за пределы дозволенного. Если Фрэнк не в состоянии будет, по требованию банка, завтра же погасить выданную ему ссуду в полтораста тысяч долларов, вся ответственность, весь позор падет на отца.

Фрэнк, со своей стороны, напряженно обдумывал ситуацию, еще более усложнявшуюся его связью с городским казначеем и тем, что в одиночку ему, конечно, не удастся поддержать курс ценностей на бирже. Тем, кто мог бы выручить его, самим приходилось туго. Обстоятельства складывались весьма неблагоприятно. Компания "Дрексель" в последнее время вздувала курс железнодорожных акций и брала под них крупные ссуды. Компания "Джей Кук" финансировала Северную Тихоокеанскую железную дорогу, изо всех сил стараясь не допускать других к участию в постройке этой грандиозной трансконтинентальной линии. Разумеется, они теперь сами очутились в весьма щекотливом положении. При первом тревожном известии они бросятся сбывать наиболее надежные ценности—правительственные облигации и тому подобное,— лишь бы спасти другие свои бумаги, на которых можно спекулировать. "Медведи" сразу почуют наживу и примутся без зазрения совести сбивать цены решительно на все. Он же не смеет следовать их примеру. Так можно очень скоро сломать себе шею, а для него самое главное — выгадать время. О, если бы у него было время, три дня, неделя, десять дней,— гроза, несомненно, прошла бы стороной.

Больше всего он тревожился из-за полумиллиона долларов, вложенных Стинером в его предприятие. Приближались осенние выборы. Кандидатура Стинера, хотя он уже пробыл на своем посту два срока, была выставлена в третий раз. Злоупотребления, обнаруженные в городском казначействе, при- вели бы к весьма серьезным последствиям. Служебной карьере Стинера пришел бы конец, сам он скорее всего оказался бы на скамье подсудимых. А для республиканской партии это означало бы провал на выборах. Ему, Каупервуду, тоже не удастся остаться в стороне, слишком он увяз во всем этом деле. Если гроза разразится, он должен будет держать ответ перед заправилами республиканской партии. Ведь при сильном нажиме он неминуемо обанкротится, и тогда, вы плывет на свет не только то, чго он пытался наложить руки на городские железные дороги —"заповедники", которые политические дельцы бережно хранили для себя, но и то, что он делал это при помощи незаконных ссуд из городского казначейства, из-за чего им теперь грозит поражение на выборах. На такие дела они не посмотрят сквозь пальцы. Ему не помогут заверения, что он платил за эти деньги два процента годовых (в большинство договоров он из осторожности включал этот пункт) или же что он действовал лишь как агент Стинера. Люди непосвященный еще могли бы этому поверить, но опытных политиков так просто не проведешь. Они и не такие виды видывали.

Правда, одно обстоятельство не давало Каупервуду окончательно пасть духом: он слишком хорошо знал, как орудуют политические заправилы его города. Каждый из них, какое бы высокое положение он ни занимал, в эти критические минуты отбросит свою спесь, ибо все они от мала до велика, извлекают для себя выгоды из предоставляемых городом разрешений, Батлер. Молленхауэр и Симпсон — Каупервуд это знал,— наживались на подрядах, как будто бы вполне законных, но распределявшихся только между "своими", и на огромных суммах, взимаемых городом в виде налогов — поземельного, налога на воду и т.д.— и депонируемых в тех банках, которые рекомендовала эта тройка и некоторые другие лица. Считалось, что банки оказывают городу услугу, храня его деньги в своих сейфах; поэтому они не платили процентов по этим вкладам, но пускали их в оборот — спрашивается, в чьих же интересах? У Каупервуда не было никаких оснований быть недовольным пресловутой тройкой, они относились к нему совсем неплохо, но почему эти люди считают себя монополистами по использованию всех доходов города? Он не знал лично ни Молленхауэра, ни Симпсона, но ему было известно, что они, так же как и Батлер, неплохо нажились на его махинациях с выпуском городского займа. Опять-таки Батлера был к нему чрезвычайно расположен. Не исключено, что если все обернется из рук вон плохо и он, Каупервуд, откроет свои карты Батлеру, то последний, учитывая всю напряженность положения, придет ему на помощь. Он уже мысленно решил так и поступить, если не удастся вывернуться без всякой огласки, с помощью одного только Стинера.

Но прежде всего, думал он, разрабатывая план действий, следует отправиться к Стинеру на дом и потребовать у него дополнительной ссуды в триста — четыреста тысяч долларов. Стинер и всегда-то отличался сговорчивостью, а в данном случае он, конечно, поймет, как важно, чтобы полумиллионная недостача в его кассе не стала достоянием гласности. Далее необходимо раздобыть еще денег, как можно больше. Но откуда? Придется вступить в переговоры с директорами банков и акционерных компаний, с крупными биржевиками и т.д. Что же касается тех ста тысяч долларов, которые он был должен Батлеру, то старый подрядчик, пожалуй, согласится повременить с востребованием этой суммы.

Каупервуд поспешил домой, еще с порога велел закладывать экипаж и поехал к Стинеру.

К вящему его огорчению оказалось, что Стинера нет в городе — он уехал с несколькими друзьями в бухту Чизапик стрелять уток и ловить рыбу; его ждали лишь через несколько дней. А сейчас он бродит по болотам, вблизи одного маленького городка. Каупервуд отправил срочную депешу в ближайший к этому городку телеграфный пункт и для большей уверенности телеграфировал еще в несколько мест той округи, прося Стинера немедленно вернуться. Несмотря на все это, он отнюдь не был уверен, что Стинер успеет приехать вовремя, и недоумевал, что делать дальше. Ему нужна была помощь, безотлагательная помощь из какого угодно источника.

Внезапно у него мелькнула обнадеживающая мысль. Батлер, Молленхауэр и Симпсон — крупнейшие акционеры город- ских железных дорог. Они должны соединиться, чтобы поднять цены на рынке и тем самым оградить свои же интересы. Они могут вступить в переговоры с крупными банками, как "Дрексель и К"", "Кук" и прочие, и настоять, чтобы те поддержали рынок. Они могут повлиять на конъюнктуру, организовав объединение покупателей; при такой поддержке он сумеет продать свои ценные бумаги на сумму, которая даст ему возможность оберну ться, более того — не исключено, что ему удастся сыграть на понижение и неплохо заработать. Это была блестящая идея, достойная лучшего применения, и единственным слабым ее местом было отсутствие полной уверенности в том, что она осуществима.

Он решил тотчас же направиться к Батлеру, сокрушаясь лишь о том, что ему придется открыть карты свои и Стинера. Но что поделаешь! Каупервуд сел в экипаж и помчался к Батлеру.

В момент приезда Каупервуда старый подрядчик сидел за обеденным столом. Он не слыхал, как газетчики выкликали экстренные выпуски, и еще ничего не знал о грандиозном пожаре в Чикаго.

Когда слуга доложил о Каупервуде, Батлера встал и, приветливо улыбаясь, пошел ему навстречу.

— Милости просим, присаживайтесь. Что прикажете: чаю или кофе?

— Благодарю вас,— отвечал Каупервуд.— Но я сегодня очень спешу. Мне необходимо потолковать с вами несколько минут, затем я должен ехать дальше. Я вас долго не задержу.

— Ну что ж, ежели так, я сейчас буду к вашим услугам.

И Батлер вернулся в столовую положить салфетку, которая была заткнута у него за воротник. Эйлин, также сидевшая за столом, узнала голос Каупервуда и насторожилась. Как бы его повидать? Что привело его к отцу в столь поздний час? Ей неловко было тут же встать из-за стола, но она надеялась до ухода Каупервуда успеть перекинуться с ним словечком. Каупервуд думал о ней даже сейчас, когда над ним вот-вот могла разразиться гроза, как думал и о жене и о многом другом. Если он не избегнет краха, тяжело придется всем, кто с ним связан. Он не мог сказать, во что все это выльется, ведь пока тучи еще только застилали горизонт. Каупервуд снова и снова напряженно обдумывал положение, продолжая сохранять полное спокойствие духа. Спокойными оставались и его классически правильные черты, и только глаза ярче обычного светились холодным, стальным блеском.

— Итак, я к вашим услугам,— сказал Батлер возвращаясь. Лицо его выражало полное довольство жизнью, такой, какая она есть.— Что у вас приключилось? Надеюсь, ничего серь- езного? Слишком уж сегодня хороший день!

— Я и сам надеюсь, что ничего особенно серьезного,— отвечал Каупервуд.— Но все же мне необходимо с вами поговорить. Не подняться ли нам лучше к вам в кабинет?

— Я это как раз хотел предложить,— отозвался Батлер.— Да кстати и сигары у меня наверху.

Они пошли по направлению к лестнице, Батлер впереди; когда старый подрядчик стал подниматься наверх, из столовой, шурша шелковым платьем, вышла Эйлин. Ее великолепные волосы, зачесанные кверху со лба и с затылка, сплетались на макушке, образуя диковинную красноватую корону. Лицо ее пылало, а оголенные руки и плечи, выступая из темно-красного платья, казались ослепительно белыми. Она сразу почувствовала что-то неладное.

— А, мистер Каупервуд, как поживаете?— воскликнула она, протягивая ему руку, меж тем как ее отец продолжал подниматься по лестнице.

Она старалась задержать Фрэнка, чтобы перекинуться с ним несколькими словами, а ее развязно-небрежная манера обращения предназначалась для окружающих.

— Что случилось, дорогой?— прошептала она, когда отец уже достиг верхней площадки.— У тебя озабоченный вид.

— Надеюсь, ничего страшного, девочка,— отвечал он.— Чикаго горит, и завтра здесь поднимется невероятная суматоха. Мне нужно поговорить с твоим отцом.

Она успела только произнести сочувственное и испуганное "о!", но Каупервуд, высвободив руку, последовал за ее отцом. Еще раз сжав его локоть. Эйлин прошла в гостиную. Там она села и погрузилась в раздумье, ибо никогда еще не видела на лице Каупервуда более сосредоточенно-сурового выражения. Спокойное лицо, словно вылепленное из воска, и холодное, как воск, а глаза глубокие, проницательные, непостижимые!.. Чикаго горит! Какое это имеет к нему отношение? При чем здесь Фрэнк? Он никогда не посвящал ее в свои дела: она поняла бы в них не больше, чем м-с Каупервуд. Но тем не менее тревога охватила ее; ведь все это, видимо, касалось Фрэнка, с которым она была связана, по ее мнению, неразрывными узами.

Литература, если не говорить о классиках, дает нам представление только об одном типе любовницы: лукавой, расчетливой искусительнице, главное наслаждение которой — завлекать в свои сети мужчин. Журналисты и авторы современных брошюр по вопросам морали с необычайным рвением поддерживают ту же версию. Можно подумать, что господь бог установил над жизнью цензуру, а цензорами назначил крайних консерваторов. Меж тем существуют любовные связи, ничего общего не имеющие с холодной расчетливостью. В подавляющем большинстве случаев женщинам чужды лукавство и обман. Средняя женщина, повинующаяся голосу чувства и глубоко, по-настоящему любящая, не способна на коварство, так же как малый ребенок; она всегда готова пожертвовать собой и стремится возможно больше отдать. Покуда длится любовь, она только так и поступает. Чувство может измениться, и тогда —"ад не знает пущей ярости", но все же любовниц чаще всего отличает жертвенность, готовность безраздельно отдать себя любимому и нежная заботливость. Такие отношения, противопоставленные алчности законного брака, и причинили твердыням последнего больше всего разрушений. Человек — будь то мужчина или женщина — не может не преклоняться, не благоговеть перед подобными проявлениями бескорыстия и самопожертвования. Они равны высоким жизненным призваниям, сродни вершине искусства, то есть величию духа, которым прежде всего отличается прекрасное полотно, прекрасное здание, прекрасная статуя, прекрасная деталь,—величию, которое и есть способность щедро, неограниченно дарить себя, излучать свою красоту. Отсюда и необычное для Эйлин состояние духа.

Поднимаясь вслед за Батлером наверх, Каупервуд снова и снова перебирал в уме все подробности создавшегося положения.

— Присаживайтесь, прошу вас! Не выпить ли нам чего- нибудь? Ах да, вы ведь не пьете; помню, помню! Ну хоть сигару возьмите! Итак, чем это вы сегодня расстроены?

В окна со стороны более густо населенных кварталов смутно доносились крики: "Экстренный выпуск! Экстренный! Подробности пожара в Чикаго! Весь город объят пламенем!"

— Вот чем я расстроен,— прислушавшись к этим выкрикам, отвечал Каупервуд.— Вы знаете новость?

— Нет. О чем это кричат газетчики?

— В Чикаго грандиозный пожар.

— А-а!..— отозвался Батлер, все еще не уясняя себе значения этого события.

— Вся деловая часть города в огне, мистер Батлер,— мрачно продолжал Каупервуд,— и не позднее завтрашнего дня у нас здесь произойдут финансовые потрясения. Вот об этом я и пришел поговорить с вами. Как у вас обстоят дела с капиталовложениями? Основательно вы "засели"?

По выражению лица Каупервуда Батлер вдруг понял, что происходит нечто катастрофическое. Откинувшись назад в широком кожаном кресле, он поднял свою большую руку и прикрыл ею рот и подбородок. Над толстыми суставами пальцев, над широким и хрящеватым носом поблескивали из-под косматых бровей его большие глаза. Голову ровной жесткой щетиной покрывали коротко-остриженные седые волосы.

— Вот оно что!— произнес он.— Вы полагаете, что завтра у нас разразится буря? А как ваши собственные дела?

— У меня все может остаться более или менее в порядке, если только наши финансовые тузы не растеряются и не поддадутся панике. Завтра, а то еще и сегодня, нам всем надо будет выказать много здравого смысла. Ведь мы накануне настоящей биржевой паники. Вы должны посмотреть правде в глаза, мистер Батлер! Долго эта паника не продлится, но и за недолгий срок может произойти немало бед. Завтра, с первой же минуты открытия биржи, ценности полетят вниз на десять или пятнадцать пунктов. Банки начнут требовать погашения ссуд, и только предварительная договоренность может удержать их от такого шага. Но ни один человек не в состоянии воздействовать на них Собственными силами. Здесь необходимы совместные усилия группы людей. Вы, вместе с мистером Симпсоном и мистером Молленхауэром, можете этого добиться, склонив банковских заправил организоваться и поддержать рынок. На все городские железные дороги будет предпринята атака. Если не поддержать курса, их акции катастрофически полетят вниз. Я знаю, что у вас имеются крупные вложения в эти дороги. Вот я и подумал, что, возможно, вы, Молленхауэр и некоторые другие пожелаете принять свои меры. Если вы этого не сделаете, не скрою, мне тоже придется туговато. Я недостаточно силен, чтобы справиться в одиночку.

Он ломал себе голову над тем, как открыть Батлеру всю правду насчет Стинера.

— Н-да, неважно получается,— задумчиво процедил старик.

Он думал о собственных делах. Паника и ему, конечно. не пойдет на пользу, но положение не так уж скверно. Банкротства ему нечего опасаться. Конечно, он может понести известные потери — не очень страшные,— прежде чем ему удастся привести в порядок дела. А он вообще не желал ничего терять.

— Как же это вы оказались в таком затруднительном положении?— полюбопытствовал он. Его интересовало, почему Каупервуд так страшился краха компаний городских железных дорог.— Разве у вас есть вложения в эти предприятия?

Перед Каупервудом встал вопрос — лгать или говорить правду; нет, лгать было слишком рискованно. Если ему не удастся заручиться сочувствием и поддержкой Батлера, он может обанкротиться, и тогда правда все равно выплывет наружу.

— Я ничего не стану от вас скрывать, мистер Батлер,— сказал он, уповая на доброжелательное отношение старика и глядя на него тем смелым и уверенным взглядом который так нравился Батлеру.

Тот порою гордился Каупервудом не меньше, чем своими сыновьями. Кроме того, он чувствовал, что молодой банкир так заметно выдвинулся именно благодаря ему, Батлеру.

— Надо вам сказать, что я в течение долгого времени скупал акции городских железных дорог — правда, не только для себя. Может быть, мне не следовало бы открывать вам то, что я сейчас открою, но, поступив иначе, я причиню ущерб и вам и многим другим лицам, которых я хотел бы от этого уберечь. Мне, разумеется, известно, что вы заинтересованы в исходе предстоящих осенних выборов. И я не хочу скрывать от вас, что я покупал много акций для Стинера и кое-кого из его друзей. Не буду утверждать, что средства для этих покупок всегда шли из городского казначейства, но в большинстве случаев это, видимо, было так. Я понимаю, как мое банкротство может отразиться и на Стинере, и на республиканской партии, и на ваших интересах. Конечно, мистер Стинер не в одиночку додумался до такой комбинации, и я здесь заслуживаю не меньшего порицания, чем остальные, но все это само собой вытекало из других дел. Как вам известно, я, по предложению Стинера, проводил выпуск городского займа, и после этой операции кое-кто из его друзей предложил мне инвестировать их средства в городские железные дороги. С тех пор я не переставал вести для них эти дела. Я лично занимал у Стинера большие суммы из двух процентов годовых. Скажу больше: первоначально все сделки покрывались именно таким образом, и я вовсе не хочу сваливать свою вину на других. Ответственность падает на меня, и я готов ее нести но если я потерплю крах, имя Стинера будет запятнано, и это пагубно отразится на всем городском самоуправлении. Разумеется, я не хочу оказаться банкротом, да для этого и нет никаких оснований. Если бы не угроза паники, я мог бы сказать, что мои дела никогда еще не были так хороши. Но я не в силах буду выдержать бурю, если не получу помощи, и Я хочу знать, окажете ли вы Мне ее. Если я вывернусь, то даю вам слово принять все меры для скорейшего возврата денег в городское казначейство. Жаль, что мистера Стинера сейчас нет в городе, не то я привез бы его к вам, чтобы он подтвердил мои слова.

Каупервуд лгал самым беззастенчивым образом, говоря о намерении привезти с собою Стинера; возвращать деньги в городское казначейство он тоже не собирался, разве что частями и в удобные ему сроки. Но звучало все это честно и убедительно.

— Какую сумму вложил Стинер в ваше предприятие?— осведомился Батлер. Он был несколько огорошен столь неожиданным оборотом дел. Вся эта история выставляла Каупервуда и Стинера в весьма невыгодном для них свете.

— Около пятисот тысяч долларов,— отвечал Каупервуд.

Старик выпрямился в своем кресле.

— Неужели так много?— вырвалось у него.

— Да, приблизительно; может быть, немного меньше или больше,— я точно не знаю.

Старый подрядчик, со скорбным и важным видом слушая все, что сообщал ему Каупервуд, в то же время обдумывал, как это отзовется на интересах республиканской партии и на его собственных договорах с городским самоуправлением. Каупервуд внушал ему симпатию, но дело, о котором он ему рассказывал, выглядело сомнительным и очень нечистым. Батлер был человек медлительный и тяжелодум, но если уж он начинал думать над каким-нибудь вопросом, то додумывал его до конца. В филадельфийские городские железные дороги у него был помещен значительный капитал — не менее восьмисот тысяч долларов; у Молленхауэра, вероятно, и того больше. Сколько вложил в это дело сенатор Симпсон, он не знал. Но Каупервуд в свое время говорил ему, что и сенатор являлся держателем крупных пакетов акций городских железных дорог. Большинство этих бумаг у них всех, как и у Каупервуда, было заложено в разных банках, а полученные под них деньги инвестированы в другие предприятия. Требование погашения ссуд не сулило им ничего хорошего, но все-таки ни у кого из этого триумвирата дела не были в таком уж из рук вон плохом состоянии. Они сумеют вывернуться без особых хлопот, хотя, возможно, и не без убытков, если тотчас же не примут всех мер для самозащиты.

Батлер не придал бы этому делу такого значения, если бы Каупервуд сообщил ему, что Стинер "всадил" тысяч семьдесят пять или сто. Это можно было бы как-нибудь уладить. Но пятьсот тысяч!..

— Большие деньги!— сказал Батлер, дивясь необычайной смелости Стинера, но еще не связывая ее с хитроумными махинациями Каупервуда.— Тут надо хорошенько пораскинуть мозгами; Если завтра начнется паника, нам нельзя терять ни минуты. А много ли вам будет проку от того. что мы поддержим рынок?

— Очень много,— отвечал Каупервуд,— хотя, конечно, мне придется доставать деньги еще и другим путем. Кстати, у меня имеется ваш вклад в сто тысяч долларов. Как вы полагаете, потребуются они вам в ближайшие дни?

— Возможно.

— Не исключено, что и мне эти деньги будут так нужны, что я не в состоянии буду немедленно вернуть их вам без серьезного ущерба для себя,— заметил Каупервуд.— И это только одно из многих звеньев всей цепи. Если бы вы, сенатор Симпсон и Молленхауэр объединились — основная масса акций ведь в ваших руках — и воздействовали на мистера Дрекселя и мистера Кука, вы могли бы заметно разрядить атмосферу. Я отлично выйду из положения, если от меня не потребуют погашения задолженности, а если на бирже не произойдет слишком резкого падения курсов, то никто с меня этого не потребует. В противном случае все мои бумаги будут обесценены, и я не выдержу.

Старик Батлер встал.

— Дело серьезное,— сказал он,— не надо было вам связываться со Стинером. Все это, как ни верти, выглядит достаточно неприглядно. Скверная, скверная история,— сурово добавил он.— Тем не менее я сделаю все возможное. Многого не обещаю, но я к вам всегда хорошо относился и не хочу оставлять вас в беде, разве только меня к тому принудят. Неприятно, очень неприятно! И помните еще, что не я один решаю дела в нашем городе!

При этих словах Батлер подумал, что Каупервуд, собственно говоря, поступил весьма порядочно, своевременно предупредив его об угрозе его собственным интересам и выборам в муниципалитет, хотя, с другой стороны, он тем самым и себя спасал от петли. Все-таки Батлер решил сделать для него все возможное.

— Нельзя ли устроить, чтобы эта история со Стинером и городским казначейством не предавалась огласке день-другой, пока я получше не разберусь во всем происходящем?— осторожно спросил Каупервуд.

— Не обещаю,— отвечал Батлер,— хотя и сделаю все, что от меня зависит. Но вы можете быть спокойны: эта история не пойдет дальше, чем будет необходимо для вашего же блага.

Сейчас он уже раздумывал над тем, как им выпутаться из последствий совершенного Стинером преступления, если Каупервуд все-таки обанкротится.

— Оуэн!— позвал он, открывая дверь и перегибаясь через перила лестницы.

— Что, отец?

— Вели Дэну закладывать кабриолет и ждать у подъезда. А ты одевайся,— поедешь со мной.

— Хорошо, отец.

Батлер вернулся в комнату.

—Н-да! Изрядная буря в стакане воды, а? В Чикаго пожар, а мне здесь, в Филадельфии, хлопот не обобраться! Ну и ну!

Каупервуд уже встал и направился к двери.

— А вы куда?

— Домой. Там соберется несколько человек, с которыми мне нужно повидаться. Но если вы разрешите, я еще раз заеду попозднее.

— Да, да, конечно,— ответил Батлер.— Я думаю, что к двенадцати я наверняка уже буду дома. Ну, прощайте! Впрочем, мы, вероятно, еще увидимся. Я расскажу вам все, что мне удастся узнать.

Он вернулся зачем-то к себе в кабинет, и Каупервуд один спустился по лестнице. Стоявшая внизу у портьеры Эйлин знаком подозвала его к себе.

— Я надеюсь, ничего страшного не случилось, дорогой?— с тревогой спросила она, заглядывая в его глаза, сегодня какие-то торжественно-серьезные.

Сейчас было не время для любовного воркования, и Каупервуд это почувствовал.

— Нет,— почти холодно ответил он,— надо думать, что ничего страшного.

— Только смотри, Фрэнк, не забывай обо мне надолго из-за своих дел! Не забудешь? Нет? Я ведь так люблю тебя!

— Нет, нет, не забуду!— отвечал он серьезно и быстро, хотя по тону чувствовалось, что мысли его далеко.— Разве я могу забыть?— Он хотел было поцеловать ее, но его вспугнул какой-то шорох.— Тсс!

Каупервуд направился к двери, и Эйлин проводила его страстным, исполненным сочувствия взглядом.

Что, если с ее Фрэнком стрясется какая-нибудь беда? Разве мало на свете несчастий? Что ей тогда делать? Эта мысль больше всего мучила ее. Что она предпримет, что она может предпринять, чтобы помочь ему? Он сегодня выглядит таким бледным, таким утомленным.