5rik.ru

Дом, в котором Мак Бернс снимал свою городскую квартиру, был ультрасовременным, модным сооружением на самом берегу Ист Ривер. Весь его фасад опоясывали выступы балконов, расположенных весьма рискованно с таким расчетом, чтобы каждый квартирант мог любоваться видом на реку. Восемнадцатиэтажное здание было воздвигнуто прямо над одной из самых оживленных автострад города. Продажа частным владельцам воздушного пространства над участками, являющимися муниципальной собственностью, оказалась весьма прибыльным и смелым способом пополнения городской казны. Эта идея принадлежала одному из представителей городского управления, более предприимчивому, чем его предшественники, и именно он учел неограниченные и весьма доходные возможности, таящиеся в торговле воздухом. Палмер стоял у парапета и, задрав голову, рассматривал это внушительное сооружение, пытаясь прикинуть, в какую сумму обошлось владельцу дома это парящее в высоте пространство. Интересно, сколько стоит воздух именно в этом районе, дороже ли он здесь, чем в других частях города? И позаботились ли городские власти, чтобы очистить этот воздух, удалить из него копоть и ядовитые газы, прежде чем вручили его в должном виде покупателю? Как высоко над городом простирались слои этого выгодного для коммерции воздуха?

А что, если, не дай бог, часть этого ценного воздуха взлетит над Атлантическим океаном и уплывет на восток, за двенадцатимильные границы территориальных вод? Или еще хуже: ведь он мог ускользнуть и на запад, в Нью-Джерси, где отцы города Вихоукена решат, ничтоже сумняшеся, продавать его с аукциона? Покупайте натуральный манхэттенский воздух! По сходной цене!

Палмер продолжал внимательно разглядывать здание. Оно выглядело грозно. Зловещие балконы с крутыми изгибами походили на гигантские кастеты на руках великана. Интересно, подумал он, что за люди обитают в этом воздушном замке?

Он мог без труда подсчитать в уме, во сколько обходится здесь квартира, снятая или купленная в рассрочку. У ЮБТК было много закладных на здания подобного типа. Минимальная арендная плата за каждую комнату составляла по меньшей мере тысячу долларов в год. Таким образом, скромная квартира из пяти комнат, с окнами, упирающимися в стену соседнего дома, должна обходиться съемщику не менее четырехсот долларов в месяц. Но поскольку у большинства квартир были еще и балконы, стоимость их значительно возрастала.

Палмер медленно пошел по тротуару, ведущему к воротам, отметив про себя, что автомашины могли подъезжать с мостовой прямо к широкому центральному входу под застекленным навесом. А положено ли четырехсотдолларовым квартирантам пользоваться этим шикарным въездом? — подумал Палмер.— Впрочем, бедняги, живущие в этих квартирах, едва ли могут разъезжать на такси. Внутри вестибюля, отделенного от улицы стеклянной стеной, скучали два швейцара. Один в форменной шинели и фуражке. Второй — в ливрее. Бежево-красная расцветка их формы напоминала мундир полковника французского Иностранного легиона. Швейцар в шинели и фуражке мрачно и сосредоточенно следил за приближением Палмера. Его коллега в ливрее, лениво облокотившись на крышку телефонного коммутатора, не удостоил Палмера и взглядом.

Лишь когда Палмер сам протянул руку, чтобы открыть дверь, швейцар в шинели с явным неудовольствием ее распахнул.

— Добрый вечер,— сказал он с полувопросительной интонацией в голосе, будто интересовался погодой.

— Кому о вас доложить? — небрежно проговорил швейцар в ливрее.

— Вы хотите сказать: как обо мне доложить? — поправил Палмер.

Швейцар быстро глянул на него и затем соблаговолил выпрямиться: — Прошу прощения!

— Пожалуйста,— ответил Палмер.

— Я хотел бы спросить, кого я должен известить о вашем приходе?

— Мистера Бернса.

Глаза швейцара широко открылись. Он вытянулся по стойке смирно.— Ах, мистера Бернса. Сию минуту, сэр! — Он мгновенно обернулся и схватил шнур коммутатора.

Шевеля от усердия губами, он несколько мгновений искал нужный номер, потом с силой всадил в гнездо наконечник.

— Простите, сэр. Как мне доложить о вас?

— Вуди,— сказал Палмер с легкой улыбкой.

— Да, сэр, мистер Вуди. Сию минуту доложу, сэр.— Он ждал ответа, тесно прижав телефонную трубку к уху.— Мистер Бернс? Это вы, сэр? Сэр, вас хочет видеть мистер Вуди.— Он слушал, наморщив лоб.— Но он сказал, мистер Вуди, сэр...— Потом лицо швейцара расплылось в улыбку, и он радостно закивал головой.— О да, сэр, конечно, мистер Бернс, не беспокойтесь, немедленно будет сделано, сэр.— Он обернулся к Палмеру: — Прошу вас, мистер Вуди, прошу вас, сэр, сюда, пожалуйста.

Следуя за швейцаром к лифту, Палмер размышлял: подобного рода раболепство не могло быть вызвано одним лишь желанием получить щедрые чаевые «с праздничком»: до рождества было еще далеко, к тому же ни один нормальный человек не мог бы только из меркантильных расчетов так неприкрыто перейти от враждебно презрительного тона к угодливо подобострастному. Нет, решил Палмер. Дело, видно, не только в том, что с Бернсом здесь носятся, как со щедрым и богатым квартирантом. Его боятся. Только запугав человека до смерти, можно заставить его так унизительно пресмыкаться.

Вестибюль, который он сейчас пересекал, казалось, не имел конца. При каждом шаге ноги Палмера глубоко погружались в ковер с таким длинным ворсом, что кончики его туфель покрылись легким слоем пыли. Развешанные по стенам зеркала, обведенные тонким орнаментом, усиливали эффект грандиозных масштабов вестибюля, в котором человек должен был чувствовать себя пигмеем. Как бы для того, чтобы еще больше подчеркнуть эту масштабность, на пути у Палмера возник бассейн шириной не менее пятидесяти футов. Палмер был вынужден обойти его. В самом центре красовалась огромного размера скульптура, изображавшая женскую фигуру с невероятно тонкой талией. У нее была совершенно плоская грудь и волосы до полу. Она резко перегнулась назад, почти пополам, ее рука была запущена в хаотическую копну волос. Трудно было понять, стремится ли она высвободить руку или как-то старается выпрямиться. Ясно было одно — несчастное создание находилось в крайне затруднительном положении. Тройная струя воды с силой устремлялась вверх из фонтана, пробиваясь между ее бедрами, и, повиснув своеобразным зонтом, обрушивалась на ее торс с яростью тропического ливня. Капли воды барабанили по ее бронзовой груди и голове, а затем, сливаясь, струились вниз вдоль тела, создавая иллюзию — по крайней мере так показалось Палмеру,— что мускулы ее поясницы и бедер содрогались не то от страсти, не то от полного изнеможения.

Швейцар почтительно подвел Палмера к автоматическому лифту и с лаконичным напутствием: — Восемнадцатый этаж, северное крыло, сэр,— склонил голову.

Палмер кивнул в ответ, нажал кнопку с цифрой «18» и почувствовал, что его сердце проваливается вглубь, отставая от быстроходного лифта, стремительно взлетевшего на восемнадцатый этаж.

Несколько минут он блуждал по мрачным стального цвета коридорам, прежде чем добрел до открытой двери, из которой его поманила рука Бернса. Даже на расстоянии нескольких метров можно было без ошибки узнать эти пальцы с тщательно наманикюренными ногтями и ослепительный блеск атомных запонок.

— Швейцар сказал, что меня хочет видеть Вуди,— сказал Бернс с кривой ухмылкой.— Вы, значит, решили скрыться под псевдонимом?

— Извините за опоздание,— сказал Палмер, перехватывая инициативу.

Бернс стоял, небрежно прислонясь к двери. Его смуглые щеки пылали густым румянцем, как у человека, только что пробежавшего большое расстояние.— Вы явились даже раньше, чем я ожидал, деточка,— заверил он Палмера.— Ну, что ж, милости просим в мою скромную хижину у ручья.

— Неужели я первый? — спросил Палмер, медленно проходя мимо него в комнату.

— Ну, может быть, не самый первый,— развязно хихикнул Бернс,— зато самый достойный.

Палмер поморщился: — А я всю дорогу прошел пешком, не торопясь.

— Детка, тебе не следовало идти пешком,— промурлыкал Бернс. Он, видимо, был здорово пьян, и вместо присущей ему манеры выговаривать слова старательно и отчетливо он смазывал все звуки, так что у него получилось: «Те н'слевло ти пшком».

— Я просто прогулялся за компанию.— Палмер видел свое отражение в огромном трюмо, обрамленном старинной резной рамой красного дерева. Вся передняя была выдержана в псевдостаринном стиле. Из комнаты доносились приглушенные голоса людей, которые что-то оживленно обсуждали.

— Ах, неотразимая мисс Клэри! — Бернс тихонько ухмыльнулся себе под нос.— В компании с Вирджинией, газетною богинею,— продекламировал он.— Твердый орешек. Палмер холодно пожал плечами: — Она производит впечатление очень разумной молодой леди.

— Разумной? — Бернс помолчал.— Ах, разумной! — Он энергично закивал: — Да, несомненно. Но знаешь, на что она похожа, а? На телефонную станцию.— Он постучал пальцем по лацкану палмеровского пиджака.— И знаешь почему? У нее все номера заняты, как на телефонной станции! — Собственная острота привела его в полный восторг, и он самодовольно захихикал.

— Я пригласил ее с собой,— добавил Палмер,— но она отказалась.

Бернс несколько мгновений размышлял.— Молодчина,— наконец сказал он.

— Не понимаю.

Бернс пожал плечами: — Сейчас еще не время для забав, душа моя. Она знает, что к чему. Значит, молодчина.

Палмер стиснул зубы: — Я приглашал ее сюда не для этого.

Бернс снова захихикал: — Ах, для таких забав у тебя есть другой уголок? Да? Слушай, Вуди, считай, что все, что принадлежит мне, принадлежит тебе. Вся эта квартира в твоем распоряжении, тебе не найти более укромного местечка. Я говорю вполне серьезно. Считай себя здесь хозяином и учти: тебе даже не надо меня ни о чем просить, ты только предупреждай заранее, чтобы я не вломился не вовремя, вот и все.

Палмер хотел сказать что-то очень резкое, но не успел он открыть рот, как Бернс взял его под руку и быстро провел в гостиную.

Претензия на современный шведский стиль, отметил про себя Палмер. Тут преобладали светлые тона: мебель тиковая и светлого дерева, белые, серые и черные квадраты обивки. Люстры и торшеры были из каких-то странных стеклянных сосудов, соединенных или разделенных сложными переплетениями лозы и соломы. В самом центре большой квадратной комнаты распластался гигантский белый ковер причудливой формы с длинным пушистым ворсом. В центре ковра на низком столике для коктейлей, покрытом стеклом толщиной по меньшей мере в два пальца, поблескивали приземистые массивные бокалы с напитками янтарного цвета и плавающими в них кубиками льда. Бокалы были наполовину опорожнены.

— Взгляни на ковер,— бормотал Бернс на ухо Палмеру.— Ведь он на поролоне, как матрас. Так что, мой мальчик, стоит только убрать стол, и перед тобой самая великолепная, самая большая, самая уютная кровать во всем городе. Катайся по ней во все стороны. Ну как, дошло?

Палмер озирался по сторонам, здоровался. Да, эти люди были ему знакомы. В дальнем углу, рядом с камином из нержавеющей стали сидел Большой Вик Калхэйн. Несмотря на то, что он почти утонул в низком широком кресле, его громоздкая массивная фигура поражала своими габаритами всякого, кто бы на него ни посмотрел. Его здоровенные ножищи, которые он вытянул перед собой, вызывали такое же ощущение прочности, как мост, перекинутый через широкую реку. Его могучая грудь и плечи казались еще более внушительными, так как до отказа распирали пиджак. Сравнительно небольшая, правильной формы голова к смуглое лицо Калхэйна — уроженца Средиземного моря — с аккуратным ирландским носом дополнялись еще одним атрибутом его политического кредо — короткой солдатской стрижкой, которую он сохранил со времен второй мировой войны. Наблюдая за ним, Палмер снова залюбовался физической мощью этого человека, который даже в минуту отдыха производил впечатление несокрушимой монументальности и прочности. Его зелено-голубые глаза быстро глянули на Палмера из-под длинных ресниц. Калхэйн торжественно подмигнул ему в знак приветствия, а затем искоса посмотрел на сидящего рядом с ним Оуги Принса.

Хотя Принс был не таким уж малорослым, рядом с Калхэйном он казался лилипутом. Как обычно, он был тщательно одет: суженные брюки, отлично сшитый по последней моде пиджак, сорочка ржаво-оранжевого цвета с едва заметным коричневым узором и пестрый галстук с самым контрастным сочетанием тонов. С какой бы стороны ни смотреть на Принса, его тело выглядело узким, как лезвие, причем — заметил Палмер — эта узость не имела ничего общего с изяществом или стройностью.

Принс сидел, несколько наклонившись вперед, скрестив ноги, и рассказывал Калхэйну какую-то историю о радиокомментаторе, на которого, судя по всему, они оба имели зуб. Сам Принс был политическим репортером, постоянно ездил по командировкам то в Олбани, то в Вашингтон.

За спиной Принса, склонившись у книжного шкафа, в который Бернс поставил несколько последних, наиболее модных книг, стоял Эл Конн. На первый взгляд он производил впечатление самого заурядного и неприметного среди знакомых Палмера: среднего возраста, с тусклыми коричневато-серыми волосами и ничем не примечательным лицом, где выделялись только глаза. Но именно глаза выдавали его.

В то время как Палмер наблюдал за ним, эти необычные глаза Конна — выпуклые, с тяжелыми веками — быстро пробегали по страницам книги, которую он держал в руках. Палмер решил, что Конн, видимо, страдает заболеванием щитовидной железы и поэтому его и без того большие, слегка навыкате глаза, казалось, вот-вот выскочат из глазниц. В этих глазах был неутолимый голод. Они пожирали все, что встречалось на пути. Вне дома Конн обычно носил большие очки в широкой оправе, будто хотел скрыть от посторонних взоров алчность своих глаз. Однако среди друзей он, судя по всему, превосходно обходился без очков. Да, размышлял Палмер, у Конна много друзей. И в самых различных сферах. Конн был широко известен как глава строительной фирмы, владел акциями одной из крупных компаний, которая хорошо зарабатывала на подрядах по строительству. Он также участвовал в нескольких компаниях, занимающихся куплей-продажей недвижимости, к тому же был одним из совладельцев частных автобусных компаний и парков такси, директором концерна по производству металлоконструкций, одним из директоров страховой компании и нескольких фирм, связанных с междугородными автоперевозками. В то же время, совсем не случайно, Конн был известен как один из наиболее энергичных сборщиков средств для местного комитета демократической партии. Он один собирал больше денег для партийной кассы во время избирательных кампаний, чем все остальные сборщики, вместе взятые. Его многочисленные друзья в беседах с ним с дружеской фамильярностью называли его Эл, а за глаза именовали иногда «закулисный мэр» или — «его величество Конн».

— ...Так вот что произошло на той неделе в радиостудии,— рассказывал Оуги Принс.— Мы решили разыграть этого радиосплетника так, чтобы он на всю жизнь запомнил. Ясно? И вот к полуночи мы привели девчонку в студию, как раз ко времени, когда...

Палмер кивнул Конну и равнодушно позволил Бернсу отвести себя к бару в углу комнаты, где тот широким жестом указал на целую батарею самых дорогих вин.

— Что будешь пить, Вуди?

Палмер отрицательно покачал головой: — Друзья за моим столом перестарались. Теперь я — пас.

— Ну, хоть чего-нибудь тебе плеснуть? Может, содовой?

— Лучше имбирного пива.

— ...так вот, мы только ждали, чтобы подошло время десятиминутного выпуска последних известий. Ясно? — продолжал Принс.— Когда он читает сводку новостей, ему, конечно, нельзя ее прервать. Вот мы и воспользовались моментом: как только он включил микрофон и начал передачу, мы наполовину стянули рукава его джемпера и привязали его крепко-накрепко к стулу. А он все это время говорит в микрофон, и передача идет в эфир. Понятно? Затем мы стаскиваем с него брюки, и — представляешь — сидит он там без штанов и продолжает что-то лепетать о последних событиях. А голос у него такой — вот-вот взвоет. Потеха! Вот тут мы и приволокли в студию ту девчонку. Она принимается за работу. А парню остается еще минут восемь до конца передачи...

Конн слегка повернулся к Оуги Принсу. Его прожорливые глаза на минуту оставили в покое страницы книги, которую он перелистывал, и скосились в сторону Принса, чтобы проглотить анекдот. Калхэйн, почувствовав на себе тяжесть этого жадного взгляда, повернулся и подмигнул Конну.

Бернс упорно совал в руку Палмеру массивный бокал:— Слушай, я еще не встречал банкира, который отказывается пить!

— Возможно,— согласился Палмер.

— ...и поработала же она,— продолжал Оуги Принс.— Все было рассчитано тютелька в тютельку. Ему еще 40 секунд оставалось читать, когда... ух! Ты бы слышал, как у него звучали последние строчки бюллетеня. Прямо в эфир! Мы так ржали, что чуть не прозевали конец передачи. Тут мы подхватили девку и мигом выкатились из студии, прежде чем начался следующий репортаж... Умора, да и только! — От смеха объемистые легкие Калхэйна еще более раздули его широченную грудь. Но вместо оглушительного рева Палмер, к своему великому удивлению, услышал лишь тихий и сдержанный смешок.

— Слушай, Оуги,— сказал Калхэйн,— может, стоит такой же номер отчебучить кое с кем из ораторов во время банкета?

Слух Палмера резануло визгливое кудахтанье Принса.

— Знаешь, я бы не рискнул, Вик,— ответил он, отдуваясь.— А парень так зол на меня за это, что я бегаю от него всю неделю.

— Он, что, хочет тебя вздуть, да?

— Да нет, он просто хочет узнать имя той девчонки,— сказал Принс,— а я ему не говорю.

Палмер поморщился от оглушительного хохота, потрясшего стены. Стоящий рядом с ним Бернс самозабвенно завывал от восторга. Резкие и пронзительные смешки Конна напоминали тявканье маленького, но задиристого пса и перекрывали восторженные взвизгивания Принса. Солидным фоном для этого восторженного ансамбля служил размеренный рокот Калхэйна, напоминающий гул большого барабана.

— Оуги,— начал было Эл Конн,— если б ты только...

— Ну нет, и ты, дружок, не узнаешь ее имени! — выкрикнул Принс.

Палмер воспользовался минутой нового пароксизма хохота, пересек комнату и уселся в кресло прямо против Калхэйна. Эффект был такой, как если бы в комнату вошел проповедник или супруга одного из присутствующих. Воцарилось напряженное молчание, и Палмеру вдруг пришло в голову, что когда попадаешь в среду малознакомой тебе тесной компании, то получаешь определенные преимущества и обретаешь нечто вроде права вето.

Все четверо настороженно воззрились на Палмера. Несмотря на свой немалый опыт, они не сразу нашлись, как разрядить создавшуюся напряженность. Наконец Конн опять засмеялся, только уже по-другому, будто вспомнил что-то забавное, но не имеющее никакого отношения к пошлой истории Принса.

— А я вот что скажу,— назидательно проговорил он,— покуда мы еще не утратили способности смеяться, жизнь чего-нибудь да стоит!

Теперь Бернс, как хозяин дома, взял на себя инициативу руководить дальнейшим развитием действия и перешел ко второму акту этого спектакля.

— Итак, весельчаки,— сказал он,— напоминаю вам, что до открытия следующей сессии законодательного собрания в Олбани осталось ровно полтора месяца.

— Ой-ой, беда! — простонал Калхэйн, с комической беспомощностью воздев к небесам свои огромные ручищи.

— Мак прав,— глубокомысленно заявил Конн.— Нам не избежать схватки, так или иначе придется разрубить этот узел: или даешь рыбу, или сматывай удочки!

Палмер с любопытством посмотрел на этого человека с алчными глазами. Не всякий сможет в одной фразе перемешать две метафоры и заключить их еще третьей — абсолютно не к месту.

— Насколько мне известно,— начал Палмер,— во-первых...

— Оуги, дорогуша,— перебил его Бернс, обернувшись к Принсу: — Ты ведь, кажется, куда-то спешил?

Принс сразу вскочил со своего места. Его мгновенная реакция подтвердила догадку Палмера, что репортер только и ждал этого сигнала.

— Да, да, сегодня же четверг, Мэкки,— торопливо проговорил Принс, направляясь к двери,— и у меня чертова куча всяких дел, я пошел.

— Ладно.— Бернс взял репортера за локоть, и они оба скрылись в вестибюле. Вскоре Палмер услышал, что они заговорили в несколько повышенном тоне, не то что ссорились, а просто, видимо, в чем-то не сошлись мнением. Палмер встал и подошел к бару, будто для того, чтобы добавить льду в свой бокал. Отсюда он мог видеть оживление жестикулирующего Бернса; он держал в руке большой черный бумажник. В конце концов Бернс пожал плечами, вынул ассигнацию и отдал Принсу, который спрятал ее в свой бумажник, почти такой же формы, как у Бернса. Палмер добавил еще кубик льда себе в бокал и вернулся на место.

— Насколько я могу судить,— начал он снова,— первое, что нам надо сделать...

Калхэйн медленно покачал головой, улыбнулся Палмеру и несколько раз поднял и опустил свои мохнатые брови.

Дверь в прихожую закрылась, и Бернс вернулся в гостиную, пряча на ходу бумажник во внутренний карман.

— Все на один лад,— пробормотал он, усаживаясь рядом с Палмером и кладя руку ему на колено.— Нельзя им доверять.

— Даже если они у вас на содержании? — спросил его Палмер.

Молчание нарушил громкий лающий смех Конна.

— Ждем от тебя ответа, милый Мэкки,— сказал он.

Бернс ухмыльнулся с притворным простодушием и столь же притворным огорчением. Его узкие ноздри при этом раздулись.— Для меня,— протяжно заговорил он,— нет более презренной профессии, чем профессия газетчика. Среди них, возможно, найдется несколько честных людей. Но знайте, дитя мое, вы и пары слов не успеете сказать о продажности политиков, полицейских или бизнесменов, как у газетчиков уже готова целая книга.

— Странно слышать это от человека, который занимается рекламой и прессой,— заметил Палмер.— Вы хотите сказать, что большинство из них продажны? Или что вы сами подкупили большинство из них?

— Это уже профессиональная тайна,— ответил Бернс.

— Я интересуюсь этим, как банкир,— возразил Палмер.— Мне известно, сколько вам платят, и я опасаюсь, что при таком количестве непредвиденных расходов никаких денег вам не хватит.

— Не тревожьтесь за Бернса,— откликнулся Конн,— этот парень все равно что кошка: падает на все четыре лапы.

— И не забудьте еще о девяти жизнях,— мрачно добавил Калхэйн.

— Мне все же интересно,— настаивал Палмер, стараясь говорить дружелюбно, без тени превосходства.— Почему вы так ополчились на прессу? Неужели все они продажны? И если так, чем вы это объясните?

Бернс начал с того, что скорбно покачал головой, и только потом заговорил:

— Может, вы и найдете среди них таких, кого ничем не подкупишь. Но их много не наберется. Почему? — Он встал и начал вышагивать по комнате своей уверенной, упругой походкой.— Знаете ли вы, сколько эти ребята получают в неделю? Даже по контракту?

— Существует множество людей с очень скромным заработком,— возразил Палмер,— но это не значит, что любого из них можно подкупить.

— Это верно, однако не все они обладают могущественными возможностями газетчиков — вот что развращает, лапочка,— пояснил Бернс.— Не только нужда в деньгах, но и возможность создать нечто стоящее в обмен на них. Полицейские тоже обладают определенной властью. Но полицейские — это в основном ребята с образованием не выше среднего. В газетах же в наше время нередко встречаешь людей, окончивших колледжи, а некоторые имеют даже по две ученые степени. Полицейский схватит у тебя мелкую взятку и удерет с ней, как воришка, но у парня из газеты — мания величия. Ему подавай что-нибудь почище. Его не всегда можно подкупить при помощи одних только денег. Существуют три соблазна, перед которыми ему не устоять: деньги, власть и честолюбие. Из них быстрей всего съедает его честолюбие. А если разобраться по существу, что представляет из себя газетчик? Он видел слишком много фильмов, прочел слишком много всяких историй и влюблен в самую мерзкую из всех профессий в мире. И до тех пор пока он влюблен в нее, ему никогда не выкарабкаться наверх. А пока он не выкарабкается, честолюбие будет подтачивать его изнутри. Он видит других парней — своих сверстников, достигших власти, славы, богатства. А он пригвожден к работе, которая дает ему несколько несчастных долларов в неделю. А что это за работа? Ему приходится копаться в чужом грязном белье, стряпать репортажи из чужих плевков. А если ему когда и попадется стоящий материал — он не сможет его напечатать. И он это знает. Те, кто стоит над ним, уничтожат его, если только он осмелится это опубликовать. Итак, вот его портрет: юношеские мечты прокисли, надежды утрачены, его снедает зависть, ему опротивела вечная борьба за положение в обществе — что ж удивляться, если он становится продажным?

Наступило молчание. Калхэйн чуть слышно усмехнулся.

— Черт бы тебя драл, Мак,— буркнул он,— ведь то, что ты говорил, можно сказать о любом человеке на земном шаре!