5rik.ru

На широкой автостраде Нью-Ингленд ярко-красный «корвет» с предательской легкостью делал 90 миль в час. И не успели они оглянуться, как оказались за Стамфордом, где свернули, полагаясь скорее на интуицию, и через несколько минут обнаружили нечто вроде гостиницы-мотеля. В огромной кровати из двух сдвинутых вместе они провели время до полуночи. И теперь Вирджиния настояла, чтобы назад в Нью-Йорк они ехали по более старому шоссе Меррит Паркуэй. Имеющее много светофоров, узкое и с более строгими ограничениями скорости, оно удлинило обратную поездку.

— Я тебе когда-нибудь говорила, что ненавижу спортивные машины? — спросила Вирджиния.

Палмер взглянул на стрелку спидометра и увидел, что она колеблется на 70 [Цифры на спидометре показывают мили, 1 миля равна 1603 м.]. Он отпустил акселератор.— Почему?

— Мужчину, ведущего спортивную машину, совершенно не интересуют женщины.

— Это факт?

— У него интимная близость с машиной, а не с сидящей рядом девушкой.

— Особый вид педерастии, так, что ли?

— А из-за этих чертовых сидений-люлек нельзя обниматься.

— Вот здесь ты права.— Палмер посмотрел на спидометр, скорость была пятьдесят пять.— Спортивные машины так послушны каждому движению водителя, что он должен концентрировать на них все свое внимание.

— А не на мне.

— Думаю, ты еще в состоянии вспомнить, что последние несколько часов на тебе концентрировалась вся моя энергия, если не сказать свирепость.

— Гм. Там ты был довольно-таки свирепым. Для такого пожилого человека, как ты.

— Спокойно. Не забывай, что я веду машину.

— Ты не дашь мне забыть это.

— Для пожилого человека я все-таки слишком молод, чтобы погибнуть в автомобильной катастрофе.

— Я просто пошутила.

— У меня и так сколько угодно больных мест.

Она начала поглаживать его бедро.

— Если хочешь, мы можем вернуться назад и побыть еще несколько часов в отеле, я бы сделала массаж.

— Перестань.

— Я неплохая массажистка.

— Не надо, черт побери.

— Это одно из больных мест?

— Ох, да.

— Именно здесь?

— Ну, пожалуйста!

— Оно, похоже, не больное, а просто безжизненное.

— Ты напоминаешь мне,— сказал Палмер, обнаружив, что ему трудно говорить нормальным тоном,— человека, который убил родителей, а затем потребовал особого обращения с ним, потому что он сирота. Прекрати.

— Я ошиблась. Это не умерло. Видишь?

— Через секунду я вывалюсь в траву.

— Не надо. Ты привлечешь полицейских.

Он вздрогнул.

— Боже мой, у тебя холодные руки. Прекрати.

Посмотри на спидометр, стрелка опять показывает 70. Я серьезно говорю, прекрати.

— Хорошо.— Она как можно дальше отодвинулась от него в своем сиденье-люльке.— Знаешь, что говорят о холодных руках?

— Я знаю, что говорят о подобных вещах в движущейся машине.

— Ты просто не можешь понять.— Она мягко рассмеялась и плотнее запахнула пальто.— Я пытаюсь наверстать двадцать лет за несколько недель.

— Ты хочешь сказать, что за двадцать лет ты не...

— Не совсем так,— прервала она.— Потому что были какие- то моменты, без особой охоты. Все было настолько плохо, что после я целыми месяцами избегала интимных отношений. Мог пройти даже целый год, и я решала, что я не просто холодная, а целиком замороженная. Но потом я брала себя в руки. Встречала кого- нибудь. Поразительно, насколько все это шаблонно — свидание днем за ленчем. Обеденное свидание. Свидание в ночном клубе или театре. Обед в его квартире. Попытка ухаживать. Какое-то «да». Какое-то «нет». Что-нибудь. Не имеет значения. Потому что иначе это плохо кончается. Или кончалось для меня. Теперь ты... Она долго молчала.— Можно включить радио? — наконец спросила она.

— Нет. Это не поможет. Лучше продолжай говорить.

— Как хочешь.— Она хотела поджать под себя ноги, но сиденье не позволило.— Ну, ладно, во всяком случае, теперь появился ты. Я как сейчас помню первый вечер в квартире Мака.

Это было первое импульсивное действие, которое я когда-либо совершала. Я правильно сказала? Какую-то минуту я лихорадочно размышляла; старый мозг Вирджинии Клэри, как всегда, настраивал меня против мужчины. В следующую минуту я перестала думать и мы уже обнимались, и ты знаешь, какие «русские горы» начались с того дня. И позже, когда щелкнув, мой мозг вновь включился, первой моей мыслью было — как здорово, когда не думаешь.

— Короче, ты ссылаешься на временное безумие.

— О, ты совершенно ничего не понял. Раньше, в баре, ты это понял. Ты сказал, что я слишком умна, чтобы легко проводить время с мужчинами. Не знаю, как насчет ума. Но я знаю, что множество вечеров я испортила тем, что сидела и думала. Это не принято делать в обществе представителя противоположного пола, разве что на работе и в тому подобных местах. Но когда вас только двое, тогда от вас ждут эмоциональной реакции: принимать его сигналы, передавать какие-то свои собственные. Пусть жизнь идет своим чередом.

— Ты так и поступаешь.

— Так тебе кажется.

— Очень даже кажется.

— Потому что я способна отвечать таким образом тебе. Ты первый за...— меня уже тошнит повторять — двадцать лет. Все очень странно.— Она достала из сумки две сигареты, закурила обе и протянула одну ему.

Палмер приоткрыл окно со своей стороны, чтобы дым выходил из их маленькой машины. Холодный ветер дунул ему в левое ухо.

— Почему странно? — спросил он.

— Потому что обычно так не бывает. Ведь можно подумать, что только эмоционально свободный человек способен разморозить меня. А ты совершенно не такой человек. Ты — мой двойник. Только ты был заморожен еще больше.

— В течение сорока пяти лет.

— Приятно, что ты так решительно в этом признаешься.

— Это правда. Я уже говорил тебе, помнишь?

— Я не поверила,— сказала она,— мне и сейчас трудно в это поверить. Почему именно ты должен был растопить меня? А вообще-то все очень просто. Мы ценим друг друга, потому что никто из нас не делает из нашей связи проблемы. Мы не доигрываем потому, что не умеем целиком отдаваться чувству. И это даже лучше для нас обоих, спокойнее.

— Ты говоришь об этом, как о театральной постановке.

Она энергично кивнула:

— Так оно и есть. Мы оба играли всю нашу жизнь, лгали себе, играли фальшивые роли в обществе.

— По-твоему, я играю фальшивую роль в обществе?

— Три, о которых я знаю.

— Да ну?

— Одна — роль банкира, другая — мужа и отца, третья — любовника. Они все разные. И ни в одной из них ты не играешь самого себя.

— Мы сегодня забрались довольно далеко, а?

— Небольшое выяснение отношений? — спросила она.— Мы с тобой так редко бываем серьезны друг с другом. Проще, конечно, делать вид, что ничего особенного не происходит.

Стрелка спидометра опять поползла вверх, Палмер снял ногу с акселератора, и машина сбавила скорость до 55 миль.— Ладно,— сказал он,— значит, у меня три лица, из которых ни одно не настоящее. Скажи, кто же я на самом деле?

— Гм.— Изогнувшись в своем сиденье-люльке, она посмотрела на Палмера.— Ты считаешь себя очень вероломным, просто злодеем, правда?

— Я? Ну уж только не я.

— Ты именно так и думаешь о себе. Очень хладнокровный, очень расчетливый.

— Ты не права. Я считаю себя наблюдателем, человеком слушающим и ожидающим, заговорщиком.

— Вот ты и начал,— заметила она,— превращать все в легкий разговор. Настоящий Макиавелли. Улыбающийся, праздный мастер светской беседы и все же осторожный, небрежный и всякий раз полностью вооруженный.

— Я не обладаю ни одним из этих качеств.

— Этими и еще несколькими. Ты вынашиваешь в уме сложнейшие планы. Я тебя знаю. Сейчас, например, ты планируешь... завладеть банком.

— Уже имел один. Не понравилось.

— Ты не хотел брать тот банк, его тебе всучили. Всю жизнь ты мечтал получить что-нибудь с помощью интриги, перехитрив весь мир.

— Абсолютная чепуха.

— Нет,— сказала она.— Где-то внутри ты веришь этому. Ты видишь себя крадучись, по-кошачьи пробирающимся по опасному пути — настороженный, дерзновенный человек, с которым вынуждены считаться.

— Разве не все люди так?

— Только ты так и не перешагнул через это. Ну скажи, что я права. Пожалуйста.— Она надавила на его бедро.— Скажи.

— Да! Ты права! Отпусти!

— Я знала, что ты в конце концов сознаешься.— Она повернулась и стала смотреть вперед.— Но правда, Вудс, пожалуйста, скажи честно, какой ты. Я не имею в виду, какой ты в действительности. Никто не знает этого о себе. И пожалуй, я не смогла бы выдержать такого открытия. Просто... ну, что ты хочешь, к чему стремишься.

Палмер сбавил скорость, порылся в кармане, ища мелочь.

— Я знаю, чего я хочу,— пробормотал он.— Просто не могу никого найти, кто бы это понял.— Он остановил машину, заплатил за проезд по шоссе и снова повел машину через границу штата в Нью- Йорк.

— Нарушил закон Манна,— бодро заявил он.

— Федеральное обвинение,— сказала Вирджиния.— Но кроме того, ты совершил несколько уголовных преступлений.

— Ха!

— Прелюбодеяние и многословие.

Теперь Палмер вел машину по автостраде Хатчинсон Ривер, следя за знаками, указывающими, как проехать через Уэстчестер в Манхэттен.

— Я не стараюсь говорить много,— заявил он,— но все же буду говорить.

— Ты совершенно спокойно отнесся к другому обвинению.

— Ну, знаешь, закон чести джентльмена и все прочее.

— Мне хотелось бы иметь друга, которому я могла бы рассказать обо всем,— задумчиво произнесла она.— Кому-то, кто не будет осуждать и не будет шокирован.— Кому-то, кто получит удовольствие от деталей. Можно, я расскажу тебе? В этом мотеле была такая замечательная, большая, просто громадная постель. Две кровати, сдвинутые вместе. И он...

— С точки зрения постели в Сиракузах была лучше.

— Ковер Мака Бернса побивает любую из них.

— Да. Ты права.— Он коротко вздохнул.— Кто теперь превращает все в легкий разговор?

— Но ведь над такими отношениями только и можно что смеяться. Ничто не испортит их, если они хорошие. По-моему, единственный способ испортить их — это относиться к ним серьезно. Ты думаешь, Мак подозревает? Прости. Я перебиваю тебя, ты хотел говорить.

— Может быть, и подозревает,— ответил Палмер, вспоминая намеки Бернса в Олбани.— По правде говоря, мне это совершенно безразлично.

— Ух! Это и есть часть твоей игры. Конечно же, тебе не безразлично.

— Ты не поняла. Если бы он смог доказать что-нибудь, мне было бы не безразлично. Очень даже не безразлично. Но он может зачахнуть от подозрений, и меня это нисколько не будет волновать. Некоторое время она молчала, глядя вперед на дорогу.— Почему тебе не безразлично, если он сможет что-нибудь доказать? Я знаю почему, но хочу услышать это от тебя.

— Потому что в этом случае он получит огромную власть надо мной.

— Почему это тебя волнует? — спросила она.— Разве другие не имеют над тобой власти?

— Власть, которую я разрешаю им иметь. Бэркхардт может сказать мне, что делать, и я делаю, если захочу. Если же не захочу, я могу лишить его такой власти, просто уйдя из ЮБТК.

— А-а. Кому еще ты дал власть над собой?

— Многим. Бернсу. Моей семье. Калхэйну. Тебе.

— Но ты можешь забрать этот подарок, просто уйдя от них,— сказала она.

— Да.

— Ты собираешься уйти от меня?

— Мне не хотелось бы.

— Ушел бы ты от семьи?

— Нет.

Она потушила сигарету в расположенной в приборной доске пепельнице. Очень долго ее глубоко посаженные темные глаза смотрели прямо перед собой. По обеим сторонам над автострадой неясно вырисовывались огромные многоквартирные дома. Впереди с левой стороны блеск люминесцентных ламп крупного торгового центра освещал ночь. Набирая скорость, машина понеслась вниз по длинному уклону.

— Спасибо,— сказала она наконец.

— Ты ведь говорила, что знаешь.

— Я знала. Но спасибо за то, что ты достаточно честен, чтобы подтвердить это.— Она дотянулась до пепельницы и придавила более тщательно слегка дымившийся окурок.

— При этом,— заметила она,— ты не оставляешь мне никакого выхода.

— Это неправда. Знаешь старый анекдот? Выход всегда есть.

— Только не в этом случае. У меня нет абсолютно никаких оснований, чтобы видеть тебя где-нибудь еще, кроме работы, и у меня есть все основания просить тебя забыть нашу связь, будто она никогда не существовала.

— Правильно,— согласился он.— Но ведь это основания, а не выход. Позволь мне объяснить тебе, что я имею в виду.

— Пожалуйста, не надо.

— Ты понимаешь, не так ли, что, если бы ты решила бросить меня, перед тобой встала бы цепь выходов.

— Да. Пожалуйста, давай кончим этот разговор,— попросила она.

— Еще одну минуту.— Он повел машину по широкой дуге выезда с автострады на юг, на шоссе к Манхэттену.

— Людей смущает неопределенность жизни. Чем человек логичнее, тем шире у него возможность выбора. Чем беднее интеллект, тем более положительный выбор можно сделать. Твоя беда, как я уже, по-моему, говорил, в том, что ты слишком умна.

— Нет.— Ее дыхание стало прерывистым. Он искоса посмотрел на нее и увидел, что она отвернулась.

— Правду говорят,— произнес он,— что глупые люди всегда могут быть положительными. Они настолько неспособны сделать выбор, что никогда не узнают того, что потеряли. И поэтому они счастливы.

— Но это не... моя беда,— ответила она. Слова вырывались с трудом. Спустя момент он увидел, что она выпрямилась на своем сиденье.

— Тогда что же?

— Ох, ничего грустного.

— Скажи.

— Моя беда,— проговорила она очень быстро,— в том, что я тебя люблю.

Шоссе, перешедшее теперь в Мейджер Диген Экспрессуэй, вело на юг через Бронкс к мосту Трайборо. Они проехали стадион «Янки», на темном неосвещенном корпусе слева от них электрические цифры показали сначала время — 12.27, затем температуру воздуха — 28° [По Фаренгейту, ок. -2 оС]. Палмер обогнал какую-то машину и помчался вперед. Вскоре он увидел, что спидометр опять показывает 70. Тяжело откинувшись на спинку сиденья, он снизил скорость.

— Боже,— сказал он наконец.

— Дьявол. Это его штучки.

— Его цена довольно-таки высока.

— Грех велик,— ответила она.— Протестанты когда-нибудь влюбляются в людей, в которых им нельзя влюбляться?

— Ответа не будет.

— Я всегда могу спросить какого-нибудь другого протестанта.

— В Нью-Йорке их больше нет.

— Я забыла,— ответила она.— Ну, я просто должна буду...— Она резко махнула рукой.— Я жалею, что сказала тебе. Это потворствование своим желаниям эгоистично. Обычно считают, что влюбленные должны давать, давать, давать. Это не так. Они хватают и тайно накапливают.

Палмер еще раз заплатил за проезд по мосту. И вскоре они ехали по автостраде Ист Ривер.

— Я могу отвезти тебя домой, а потом вернуть машину. Или наоборот.

— Наоборот. Я хочу хватать и хранить еще несколько минут.— Она опять закурила.— Видишь, каким альтруистом делает человека любовь? А, ты поморщился. Это слово заставляет тебя морщиться. Любовь. Боже мой. Мне кажется, я терплю аварию.— Она потушила сигарету.— Я смущена, расстроена и совершенно разбита. Почему ты поморщился при слове «любовь»? Почему я подстрекаю тебя? Ты ведь, без сомнения, так же как и я, ужасно смущен. Я верю, я... мой ум расстроился. Но ты не должен морщиться при слове из шести букв. Может быть, я пьяна? Я придираюсь. Молчу.— Она сложила руки и уставилась в боковое окно.

Выбитый из равновесия, Палмер поехал не по той дороге и вскоре понял, что очутился на Шестидесятых улицах, в стороне от станции проката, где он брал машину. Он свернул налево по Лексингтон-авеню, затем еще раз налево и поехал по старому кварталу довольно запущенных домов из коричневого камня; то там, то здесь однообразие улицы нарушали более высокие и более фешенебельные новые здания. Остановившись перед светофором на Второй авеню, он услышал позади машины быстрые шаги. В боковое зеркало он увидел молодую женщину, в длинном светлом пальто, бегущую посередине мостовой, за ней бежал маленький ребенок с собачкой на поводке.

— Что там случилось, черт побери? — спросил он, поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть их. Вирджиния тоже повернулась узнать, что случилось.

Женщина в распахнутом холодным ветром пальто добежала до машины и постучала в окно. Собака радостно залаяла, а ребенок, держащий ее, с трудом переводил дух. Палмер опустил стекло.

— Вы не могли бы подтолкнуть меня? — тяжело дыша, спросила женщина.

— Я? Гм. Это ведь легкая машина.

— У меня «фольксваген». Пожалуйста. То есть я думала, вы могли бы...— Ее голос сделался тише, и она замолчала, тяжело дыша. Собака встала на задние лапы и оперлась передними о ее пальто.— Это всего полквартала отсюда. Видите?

Палмер обернулся и увидел маленькую машину во втором ряду от тротуара.

— Ладно,— ответил он. Переключив скорость, он повел машину задним ходом. Молодая женщина, собака и ребенок — кажется, девочка лет семи — следовали за его «корветом». Женщина держала руку на крыле машины, как бы направляя ее.

— Никто не хотел остановиться,— произнесла она.— С вашей стороны это очень любезно.

— Что случилось с вашей машиной? — спросил Палмер, сделав вид, что не слышал ее слов; ведь на самом деле он остановился не для нее.

— Аккумулятор.

— Вы знаете, что надо делать? Поставить на вторую скорость, включить зажигание и выжать сцепление.

— О да, я знаю.

— И после того, как я наберу скорость, вы медленно отпустите сцепление,— продолжал он.— Медленно.

— Я знаю. Аккумулятор уже выходил из строя.

Палмер осторожно объехал «фольксваген». Женщина все еще следовала за ним.

— Садитесь в машину, вы оба,— велела она ребенку и собаке.

— Еще раз спасибо,— обратилась она к Палмеру.— Вы не знаете, что делать с этим аккумулятором?

— Здесь в районе есть ночные гаражи. Там его зарядят за доллар или два.

— А какой-нибудь другой способ?

— Ехать довольно долго, чтобы он зарядился от генератора. Но это может не выйти. Вы рискуете получить короткое замыкание. Лучше обратиться в гараж.

— Слишком дорого. Я на мели. Осталось 30 центов до конца недели.

— Что?

Она улыбнулась и кивнула головой. Потом села в машину. Палмер уткнул «корвет» носом в «фольксваген» и включил малую скорость. Он медленно повел машину вперед, постепенно набирая скорость. Раздался слабый лязг амортизаторов, и «фольксваген» рванулся с места. Женщина резко просигналила четыре раза и на красный свет завернула за угол на Вторую авеню. Когда Палмер доехал до угла, «фольксваген» уже скрылся.

— Ты слышала? — спросил он.

Вирджиния кивнула.

— Они с ребенком, очевидно, собираются спать в машине, если найдут место на стоянке.

— Но сейчас холодно.

— Может быть, чек придет в понедельник утром.

— Какой чек?

— Алименты или помощь.

— Откуда ты зн...

— Хватит об этом,— прервала она, ее голос звучал скучно и ровно.— У нее кризис. Она молода. В худшем случае она может продать машину, конечно, если она ее собственная.

— Но она производит очень приятное впечатление.

— О боже, Вудс, замолчи.

Палмер повернул на восток по Сорок восьмой улице, сдал машину, отказался от предложения служащего отвезти их домой и пошел с Вирджинией к Первой авеню.

— Почему ты отказался? Мы можем не найти такси,—сказала она.

— Он знает мое имя. Он отвезет нас в два разных места. Здравый смысл подсказывает мне, что этого нельзя делать.— Палмер окликнул проезжавшее такси, которое не остановилось, хотя и было свободно.

— Понимаю. Извини.

— Вирджиния, послушай,— начал Палмер, пытаясь не выдать раздражения.— Не думай, что я какой-нибудь тупица. Я понимаю, что было сказано и чего это тебе стоило. Но я надеюсь, ты понимаешь, почему я сейчас не отвечаю.

— Если вообще когда-либо ответишь.

— Звучит трафаретно и фальшиво.

— Вудс,— некоторое время она молчала, не в силах продолжать,— мои слова не были фальшивыми. Так иногда звучит грубый реализм. Я подразумевала, что ты можешь не отвечать. Я уже слышала достаточно таких ответов.

— Ладно. Просто я ненавижу, когда меня считают неотзывчивым. Это слишком близко к истине, чтобы к этому можно было отнестись спокойно.

— О боже! — Она отошла от него на несколько шагов и выдохнула струю пара в холодный воздух.— Некоторые люди тупы. Ты нет. Некоторые люди слепы. Ты видишь. Просто у тебя замечательная способность все видеть и понимать, но ничего не делать. Эта женщина...

Он ждал, когда она закончит свою мысль. Потом сказал:

— Какая женщина?

— Молодая женщина с ребенком, собакой и «фольксвагеном», с севшим аккумулятором и с тридцатью центами до конца недели. Разве не странно, что машина завелась так быстро?

— Я не...

— Конечно, ты понял. Аккумулятор был в полном порядке. А если бы что-то и случилось и если она сказала правду, что это уже не в первый раз, то вопрос «что делать?» просто подводил разговор к тому, что у нее нет денег. Вудс, пожалуйста, не говори, что не понял. Она слишком горда, чтобы просить деньги. По крайней мере при своем ребенке.

— Но она не...

— Конечно, нет. Она не получила ответной реакции и моментально прекратила разговор.

— Я уверен, что ты...

— Нет. Она высказалась довольно ясно. Вон такси.

Палмер машинально поднял руку и помахал. Такси остановилось, и они сели. Вирджиния дала шоферу свой адрес, добавив:

— Этот джентльмен поедет дальше.

Машина постояла в ожидании зеленого света. Они молчали. Когда машина тронулась, Вирджиния, повернувшись к Палмеру, сказала:

— Пожалуйста, прими мои извинения за все.

Он посмотрел на нее, пытаясь ее понять. Тон, каким она просила прощения, ничего не выражал — торопливый, почти грубый тон человека, выполняющего неприятную обязанность. Но глаза ее, заметил он, говорили больше. В них он прочел что-то вроде стыда и что-то похожее на страх. Он взял ее руку.

— Понимаю,— сказал он,— пожалуйста, прими мои.

— Сегодня вечером всего слишком много,— сказала она так же быстро и невыразительно.— И этой женщины с ребенком — тоже слишком много. Она играла...— Вирджиния пожала плечами, не в состоянии закончить мысль.

— Говори.

— Кошмар. Это случается с каждой одинокой женщиной. Я не хочу говорить об этом.— Она выглянула из такси.— Мы наконец приехали, кажется.

— Да.

— Мне нельзя пригласить тебя наверх. Ты понимаешь?

— Да.

— Ты понимаешь, что я хочу это сделать?

— Да.

Она глубоко вздохнула и тряхнула головой:

— Я прижимаю тебя к себе. Змею к своей груди. Зная, что должна бы отбросить ее.

— Вирджиния...

— Боже, как бы я хотела прекратить эту болтовню.— Она прикусила нижнюю губу и уставилась в переднее стекло машины.— У этого угла, водитель. Не поворачивайте. Отсюда я пойду пешком. Спокойной ночи.

— Позволь мне...

— Спокойной ночи,— повторила Вирджиния, открывая дверцу не со стороны тротуара.

— Леди,— начал шофер,— разве вы не знаете...

— Иди ты, Джек,— ответила она уже на улице.— Спокойной ночи.— Она захлопнула дверцу и перебежала перед машиной на тротуар, высокие черные каблуки ее туфель отражали блики света от уличных фонарей над головой. Добежав до угла, она пошла медленнее. Палмер наблюдал, как движутся ее бедра, пока она не скрылась из виду. Шофер такси издал короткий влажный звук, высасывая что-то из зубов.

— Куда теперь? — холодно спросил он.

Палмер вздохнул и немного подумал. Потом:

— У моего друга стала машина. Это «фольксваген», он во втором ряду где-то между Первой и Третьей авеню, в районе Шестидесятых улиц. Давайте его поищем?

— Давайте поищем.— Шофер включил скорость, и такси устремилось вперед, едва успев проскочить мимо светофора.— Эта молодая леди,— сказал он,— должна бы знать, с какой стороны положено выходить.

Палмер молчал, ошибочно предполагая, что этим прекратит беседу.

— Ведь вот что удивительно,— заговорил шофер через некоторое время.— Люди как будто и не думают, что делают. А ведь образованные.

Палмер закурил сигарету и начал высматривать «фольксваген».

— Да и чего другого можно ждать нынче от образованных. Плата растет, растет и растет. А какое образование вы получаете за эту плату?

Палмер наклонился вперед.

— Сверните здесь и поезжайте зигзагами.

— Хорошо. У меня сын. Ему 15 лет. Через два года ему надо будет идти в колледж. Вы грязь, пока не получите эту степень. Называется: «Бакалавр искусств». Без нее вы не имеете ничего. Ну, он способный мальчик. Не гений. Просто обыкновенный способный парень. Мог бы получить среднюю оценку. Вы знаете, среднюю оценку, которую им нужно получить для поступления в колледж города Нью-Йорка. Обычно было вполне достаточно средней. Теперь совершенно неожиданно стало нужно 87 [100-балльная система.]. Для моего парня это гроб. Для любого нормального парня. Ну мой-то достаточно умен, чтобы порыскать вокруг себя. Никто не хочет быть аптекарем. Человек, имеющий склонность к медицине, считает, что должен быть доктором. Но мой парень умен. Он рассчитывает устроиться в фармакологии, пока там хорошо платят. Такси выехало на Третью авеню, а затем снова повернуло на восток, в боковую улицу. Палмер посмотрел вдоль улицы, но «фольксвагена» не увидел.

— Беда,— продолжал шофер,— заключается в школах, в школьном преподавании. Они не дают ребятам то, что им нужно. Боже мой, они начинают с идиотского пещерного человека, греков, египтян и еще черт знает кого. Разве ребятам это нужно, я вас спрашиваю? Что это такое в конце концов? А книги, которые они читают! Разве им нужны эти книги? Поэзия? Шекспир? Книги, о которых вы никогда не слышали, написанные людьми, о которых вы тоже никогда не слышали? Разве это помогает парню научиться делать деньги? Разве это готовит его к жизни?

Такси пересекло Вторую авеню и поехало по направлению к реке.

— Выбросьте, ради Христа, все это,— говорил шофер,— дайте ребятам вздохнуть. Зачем, черт возьми, они ходят в школу? Как отец я говорю. Ребята имеют право на хорошее преподавание. Они имеют право на...

— Езжайте медленнее,— перебил его Палмер, он увидел «фольксваген» на стоянке в конце Первой авеню.— Очень медленно.— Он вытащил бумажник и вырвал из записной книжки листок. Положил на него все свои десятидолларовые бумажки — всего три — и свернул маленький пакетик.

— Теперь подъезжайте к «фольку»,— приказал он. Женщина и ребенок сидели в машине, когда такси остановилось, Ребенок спал, держа на коленях спящую собаку, но женщина смотрела на такси. Когда Палмер открыл ближнюю к ней дверцу такси, она вышла из своей машины.

— Мне кажется, это уронили вы,— обратился к ней Палмер.

— Я, нет, не... Ах, мужчина с «корвета».

— Мне кажется, это уронили вы,— повторил он, протягивая ей сверток.

Она взяла.

— Это не похоже на...

Палмер захлопнул дверцу.

— Поезжайте, водитель.

Шофер включил мотор и поехал на зеленый свет к Первой авеню. Он повернул на север и замедлил скорость.— Что это было?

— Теперь отвезите меня, гм... к «Плаза».

— Обязательно.— Такси повернуло на запад.— Вы живете там, шеф?

— Нет.

— Хотите выпить что-нибудь, да?

— Нет.

— Встречаете кого-нибудь?

— Нет.— Палмер замолчал, и по какой-то причине всю дорогу до отеля «Плаза» молчал и шофер. Заплатив ему, Палмер сказал: — Просто в это время ночи здесь легче найти такси.