5rik.ru

В 1858 г. 30-летний Чернышевский написал для “Современника” рецензию на книгу С. Муравьева о Тюрго. Вместо рецензии получилась блестящая работа о Тюрго, физиократии и основных направлениях в европейской политической экономии. Сам того не зная, Чернышевский был удивительно близок к взглядам Маркса, которые формировались в эти же годы: в 1859 г. вышла книга “К критике политической экономии”.

Чернышевский показал, что прогрессивные у Кенэ и Тюрго идеи экономической свободы и капиталистического прогресса превращаются в руках “школы Сэя” в прославление капитала и защиту эксплуатации рабочих. Маркс характеризовал “школу Сэя” как важнейшее направление вульгарной политической экономии.

Что касается Тюрго, то Чернышевский объяснил характер его деятельности и причины неудачи этого министра-реформатора в условиях предреволюционной Франции: Тюрго пытался реформами поправить то, что могла “поправить” уже только революция. Чернышевский отнюдь не стремился прославить Тюрго. Наоборот, в противовес восторженным излияниям “школы Сэя”, которая видела в Тюрго пророка царства капитала, он пишет подчеркнуто суховато, слегка даже иронизируя по поводу его несбыточных надежд и их неизбежного крушения.

В Тюрго было что-то от Дон-Кихота, и это подметил Чернышевский. Впрочем, он был скорее Дон-Кихотом не по характеру, а по воле обстоятельств: иногда донкихотством оказываются самые разумные идеи и целесообразные действия. Но это сравнение уместно еще в одном отношении: лично Тюрго был человеком большого душевного благородства, безусловной принципиальности и редкого бескорыстия. Эти качества были при дворе Людовиков XV и XVI столь же странными и неуместными, как в мире, созданном воображением Сервантеса.

Мыслитель

Анн Робер Жак Тюрго барон дель Ольн считался выдающимся человеком уже при жизни. Талант ученого и писателя соединялся в нем с мудростью государственного деятеля, вера в человеческий разум и прогресс — с большим гражданским мужеством. Его любили и ценили такие разные, но равнозамечательные люди, как Вольтер и д'Аламбер, Франклин и Адам Смит. И было за что!

Тюрго родился в 1727 г. в Париже, он происходил из старинной нормандской дворянской семьи, имевшей вековые традиции государственной службы. Его отец занимал в Париже должность, соответствующую современной должности префекта или мэра. Он был третьим сыном, и согласно традиции семья предназначала его для церкви. Благодаря этому Тюрго получил лучшее образование, какое было возможно в то время. Окончив с блеском семинарию и готовясь в Сорбонне к ученому званию лиценциата богословия, 23-летний аббат, гордость Сорбонны и восходящая звезда католицизма, неожиданно оставил духовную карьеру.

Это — решение зрелого и мыслящего человека. Много занимаясь в эти годы философией, изучая английских мыслителей, Тюрго склоняется к материализму и деизму. Молодой Тюрго пишет ряд философских работ, направленных против субъективного идеализма, который объявлял весь внешний мир порождением сознания человека. Способности Тюрго с юных лет поражали учителей и товарищей. Он хорошо знал шесть языков, изучал множество разных наук, обладал феноменальной памятью. Его соученик и друг аббат Морелле рассказывает, что он мог со второго и даже первого чтения запомнить 160 стихотворных строк. Разумеется, это был не главный его талант.

Если Кенэ начал заниматься политической экономией в 60 лет, то Тюрго в 22 года пишет замечательную по глубине мысли работу о бумажных деньгах, анализирует систему Ло и ее пороки. Но это пока исключение. В основном экономические вопросы занимают Тюрго лишь в рамках широких философско-исторических проблем, которыми он в эти годы увлекается.

В 1752 г. Тюрго получает судебную должность в парижском парламенте, а в следующем покупает на свою скромную долю наследства место докладчика судебной палаты. Служба не мешает ему усиленно заниматься науками и вместе с тем посещать салоны, где концентрируется умственная жизнь Парижа. Как в светских, так и в философских салонах молодой Тюрго скоро становится одним из лучших украшений. Он сближается с Дидро, д'Аламбером и их помощниками по “Энциклопедии”. Тюрго пишет для “Энциклопедии” несколько статей — философских и экономических.

Важнейшую роль в жизни Тюрго сыграл видный прогрессивный чиновник Венсан Гурнэ, ставший в области экономики его наставником. Гурнэ, в отличие от физиократов, считал промышленность и торговлю важнейшими источниками процветания страны. Однако вместе с ними он выступал против цеховых ограничений ремесла, за свободу конкуренции. Как уже говорилось, ему иногда приписывают знаменитый принцип laissez faire, laissez passer. В 1755—1756 гг. Тюрго совершил вместе с Гурнэ, занимавшим пост интенданта торговли, ряд поездок по провинциям с целью инспектирования торговли и промышленности. Когда по возвращении в Париж Тюрго стал вместе с Гурнэ бывать в “антресольном клубе” ,Кенэ, он был уже закален против крайностей физиократии. Хотя Тюрго был согласен с некоторыми основными идеями Кенэ и относился к нему лично с большим уважением, он во многом шел в науке своим путем. Гурнэ умер в 1759 г. В “Похвальном слове Венсану де Гурнэ”, написанном сразу после его смерти, Тюрго не только дал характеристику взглядов своего покойного друга, но и впервые систематически изложил свои собственные экономические идеи.

Научная и литературная деятельность Тюрго была прервана в 1761 г. назначением на должность интенданта глухой Лиможской провинции. В Лиможе Тюрго провел 13 лет, периодически наезжая в Париж и живя там в зимние месяцы. Интендант, как главный представитель центральной власти, ведал всеми хозяйственными вопросами в провинции. Но главная его обязанность состояла в сборе налогов для короля.

Очутившись в этой глуши, Тюрго, очевидно, первое время ощущал нечто вроде того, что испытывают молодые, исполненные добрых намерений помещики у Льва Толстого, столкнувшись с жестокой действительностью, с невежеством и косностью забитых крестьян. Тюрго писал: “Почти нет крестьян, умеющих читать и писать, и очень мало таких, на ум или честность которых можно рассчитывать; это упрямая раса людей, которые сопротивляются даже таким переменам, которые направлены на улучшение их жизни”.

Но у Тюрго не опустились руки. Человек энергичный, даже самоуверенный и властный, он, вопреки всем трудностям, начинает проводить в своей провинции известные реформы. Он стремится упростить систему взимания налогов; заменяет ненавистную для крестьян дорожную повинность вольнонаемным трудом и строит хорошие дороги; организует борьбу с эпидемиями скота и вредителями посевов; внедряет среди населения картофель и, подавая пример, приказывает повару ежедневно готовить к обеду для себя и гостей картофельное блюдо.

Ему пришлось столкнуться с неурожаем и голодом. Действуя в борьбе с бедствиями смело и разумно, он по необходимости отступал от своих теоретических принципов, требовавших все предоставить частной инициативе, свободной конкуренции и естественному ходу событий. Тюрго действовал как прогрессивный и гуманный администратор. Но в общем о его деятельности в Лиможе можно сказать то же, что Чернышевский сказал о его министерстве: он был хорошим интендантом, но напрасно был он интендантом. В условиях монархии Людовика XV он мог сделать страшно мало, и он делал лишь то, что в некоторых провинциях делали другие просвещенные и здравомыслящие интенданты.

Из своего Лиможа и во время поездок в Париж Тюрго следит за успехами физиократии. Он сближается с Дюпоном, знакомится с приехавшим в Париж Адамом Смитом. Однако его основная продукция в эти годы — бесконечные доклады, отчеты, служебные записки и циркуляры. Лишь в редкие свободные часы, урывками, может он заниматься наукой. Так, почти случайно, пишет Тюрго в 1766 г. свою главную экономическую работу — “Размышления о создании и распределении богатств”: основные идеи давно сложились у него в голове и фрагментами были уже изложены на бумаге, в том числе в официальных документах.

История этой работы необычна. Тюрго написал ее по просьбе друзей в качестве учебника или руководства для двух молодых -китайцев, привезенных иезуитами-миссионерами для обучения во Францию. Дюпон опубликовал ее в 1769 — 1770 гг. По своему обычаю, он “причесал” Тюрго под физиократа, в результате чего между ними возник острый конфликт. В 1776 г. Тюрго сам выпустил отдельное издание.

“Размышления” написаны с блестящим лаконизмом, напоминающим лучшие страницы Петти. Это 100 сжатых тезисов, своего рода экономических теорем (кое-что, правда, принимается в качестве аксиом) . Теоремы Тюрго четко делятся на три части.

До теоремы 31 включительно Тюрго — физиократ, ученик Кенэ. Но теории чистого продукта он придает оттенок, который заставляет Маркса заметить: “У Тюрго физиократическая система приняла наиболее развитый вид”. Развитый не в смысле развития ее ошибочных исходных положений, а в смысле наиболее научного толкования действительности в рамках физиократии. Тюрго приближается к пониманию прибавочной стоимости, незаметно переходя от “чистого дара природы” к создаваемому трудом земледельца излишку продукта, который присваивает собственник главного средства производства — земли.

Следующие 17 теорем посвящены стоимости, ценам, деньгам. На этих страницах Тюрго, а также в некоторых других его сочинениях буржуазные экономисты через 100 лет обнаружили первые зачатки субъективных теорий, которые расцвели пышным цветом к концу XIX в. Как и вся французская политическая экономия, Тюрго оказался не способен даже приблизиться к научной трудовой теории стоимости. По Тюрго, меновая стоимость и цена товара определяются соотношением потребностей, интенсивностью желаний вступающих в обмен лиц, продавца и покупателя. Но эти мысли у Тюрго мало связаны с костяком его учения.

Право на одно из самых почетных мест в истории экономической мысли дают Тюрго в основном последние 52 теоремы.

Уже говорилось, что общество в системе физиократов состоит из трех классов: производительного (земледельцы), собственников земли и бесплодного (все прочие). Тюрго делает замечательное дополнение к этой схеме. Последний класс у него “распадается, так сказать, на два разряда: на предпринимателей-мануфактуристов, хозяев-фабрикантов; все они являются обладателями больших капиталов, которые они употребляют для получения прибыли, давая работу за счет своих авансов. Второй разряд состоит из простых ремесленников, которые не имеют ничего, кроме своих рук, которые авансируют предпринимателям только свой ежедневный труд и прибыль которых сводится к получению заработной платы”. О том, что заработная плата этих пролетариев сводится к минимуму средств существования, Тюрго говорит в другом месте. Совершенно аналогично “класс земледельцев, как и класс фабрикантов, распадается на два разряда людей: на предпринимателей, или капиталистов, дающих авансы, и на простых рабочих, получающих заработную плату”.

Эта модель общества, состоящего из пяти классов, несравненно ближе к действительности, чем модель Кенэ, делящего общество на три класса. Она как бы представляет собой мост между физиократами и английскими классиками, которые четко выделили три главных класса с точки зрения их отношения к средствам производства: землевладельцев, капиталистов и наемных рабочих. Они избавились от принципиального разграничения промышленности и сельского хозяйства, на что еще не может решиться Тюрго.

Другим его замечательным достижением был анализ капитала, значительно более глубокий и плодотворный, чем у Кенэ. Последний толковал капитал в основном лишь как сумму авансов в различной натуральной форме (сырье, оплата труда и т. п.), поэтому капитал у него недостаточно связан с проблемой распределения продукта между классами общества. В системе Кенэ не было места прибыли; капиталист у него, так сказать, “сидел на зарплате”, и Кенэ не исследовал, какими законами определяется эта “зарплата”.

Здесь Тюрго делает большой шаг вперед. Он уже не может обойтись без прибыли и даже, руководимый верным чутьем, начинает ее рассмотрение с промышленного капиталиста: здесь происхождение прибыли, действительно, видно яснее, так как глаза не закрывает физиократический предрассудок о том, что “весь избыток происходит из земли”.

Тюрго-физиократ, далее, забавным образом извиняется за то, что он “несколько нарушил естественный порядок” и лишь во вторую очередь обращается к земледелию. Но он напрасно извиняется. Напротив, он рассуждает очень верно: фермер-капиталист, использующий наемный труд, должен иметь по меньшей мере такую же прибыль на свой капитал, как и фабрикант, плюс некоторый избыток, который он должен отдать землевладельцу в качестве ренты.

Пожалуй, самая удивительная теорема — 62-я. Вложенный в производство капитал обладает способностью самовозрастания. Чем определяется степень, пропорция этого самовозрастания?

Тюрго пытается объяснить, из чего состоит стоимость продукта, создаваемого капиталом (в действительности трудом, который эксплуатируется данным капиталом). Прежде всего, в стоимости продукта возмещается затрата капитала, в том числе заработная плата рабочих. Остальная часть (в сущности, прибавочная стоимость) распадается на три части.

Первая — прибыль, равная доходу, который капиталист может получить “без всякого труда”, как собственник денежного капитала. Это часть прибыли, соответствующая ссудному проценту. Вторая часть прибыли оплачивает “труд, риск и искусство” капиталиста, который решается вложить свои деньги в фабрику или ферму. Это предпринимательский доход. Таким образом, Тюрго наметил распадение промышленной прибыли, ее деление между ссудным и функционирующим капиталистом. Третья часть — земельная рента. Она существует только для капиталов, занятых в земледелии. Безусловно, этот анализ был новым словом в экономической науке.

Но тут же Тюрго сворачивает на иной путь. Он отходит от правильной точки зрения, что прибыль — основная, обобщающая форма прибавочной стоимости, из которой вытекают и процент и рента. Сначала он сводит прибыль к проценту: это тот минимум, на который имеет право всякий капиталист. А если он, вместо того чтобы спокойно сидеть за своей конторкой, лезет в дым и гарь фабрики или жарится на солнце, следя за батраками, то ему полагается некоторая надбавка — особого рода зарплата. Далее, процент в свою очередь сводится к земельной ренте: ведь самое простое, что можно сделать с капиталом,— это купить участок земли и без хлопот сдавать его в аренду. Теперь основной формой прибавочной стоимости оказывается земельная рента, а остальные — производные от нее. Опять все общество “сидит на зарплате”, которую производит только земля. Тюрго возвращается в лоно физиократии.

Как известно, даже ошибки больших мыслителей плодотворны и важны. Это можно сказать и о Тюрго. Рассматривая различные формы приложения капитала, он ставит важнейшие вопросы о конкуренции капиталов, о естественном уравнивании нормы прибыли благодаря возможностям их перелива из одной сферы приложения в другую. Следующий важный шаг в решении этих проблем, в сущности сделал уже Рикардо. Эти поиски французской и английской классической экономии постепенно подводят к решению, которое дал Маркс в 3-м томе “Капитала” теорией прибыли и цены производства, теорией ссудного капитала и процента и теорией земельной ренты.

Министр

Короли Бурбоны оставляли потомству афоризмы. Генрих IV, согласно легенде, сказал, что Париж стоит мессы. Людовик XIV выразил суть абсолютной монархии в знаменитой формуле: “Государство —это я”. Людовик XV произнес не менее знаменитую фразу: “После нас —хоть потоп”. Людовик XVI не оставил афоризма, может быть, потому, что ему скоро отрубили голову, а может быть, потому, что был просто слишком незначителен. Как говорил Мирабо (сын маркиза-физиократа), в королевской семье Людовика XVI единственным мужчиной была королева Мария Антуанетта.

Людовик XV умер от оспы в мае 1774 г. Последние годы его жизни, были отмечены жестокой реакцией и кризисом финансов. Смерть деспота обычно несет после себя какие-то либеральные веяния, даже если на пороге власти стоит новый деспот. Так было после смерти Людовика XIV, а в России — после смерти Павла I и Николая I. Смерть старого короля вызвала во всей Франции вздох облегчения. Философы надеялись, что 20-летний король, человек мягкий и податливый, откроет наконец “эру разума”, осуществит их идеи. Новую пищу этим надеждам дало высокое назначение Тюрго, который стал сначала морским министром, а через несколько недель занял пост генерального контролера финансов и взял па себя руководство фактически всеми внутренними делами страны.

Много раз писали, что Тюрго попал в министры случайно: его друг аббат Бери шепнул графине Морена, последняя нажала на своего супруга, фаворита нового короля, и т. д. Это верно лишь отчасти. Действительно, назначение Тюрго было результатом интриг. Старая придворная лиса Морепа рассчитывал использовать в своих интересах его популярность и хорошо известную честность. До идей и проектов Тюрго ему было мало дела.

Но это не вся история. Как никогда ранее, в стране ощущалась необходимость каких-то перемен. Это понимала даже феодально-аристократическая верхушка. Нужен был свежий человек, не связанный с придворной камарильей, не запятнанный казнокрадством. Такой человек нашелся — это был Тюрго. Беря на себя расчистку авгиевых конюшен финансов и хозяйства страны, Тюрго отнюдь не льстил себя иллюзией, что это легкая задача. Но он рассчитывал на поддержку короля и получил обещание поддержки. Выходя 24 августа 1774 г. из кабинета короля, Тюрго попросил разрешения изложить для нега на бумаге основные принципы, которые он намерен проводить в жизнь.

Написанное в тот же день письмо Тюрго королю — замечательный документ. Хотя в нем, в сущности, излагаются только простые и разумные принципы управления финансами, Тюрго заключает: “В то же время я понимаю все опасности, которым я себя подвергаю. Я предвижу, что мне придется одному бороться против злоупотреблений всякого рода; против усилий тех, кто извлекает пользу из этих злоупотреблений; против многих людей, наполненных предрассудками, которые противятся любым реформам и которые являются сильным орудием в руках тех, кто заинтересован в увековечении существующего беспорядка. Я должен буду бороться даже против естественной доброты, против великодушия вашего величества и самых дорогих для вас лиц. Меня будет бояться и даже ненавидеть подавляющая часть двора, все те, кто добивается милостей. Все отказы они будут приписывать мне; меня будут изображать жестоким человеком, потому что я советую вашему величеству не обогащать за счет благосостояния народа даже тех, кого вы любите. А этот народ, ради которого я пожертвую собой, так легко обмануть, что, может быть, я вызову его ненависть именно теми мерами, которые я предприму, чтобы избавить его от притеснений. На меня будут клеветать, и, возможно, эта клевета будет достаточно правдоподобной, чтобы лишить меня доверия вашего величества”.

Не слишком ли это напыщенно? Пожалуй, нет! Ведь Тюрго здесь удивительно точно предсказал ход событий. Он с полным сознанием взял на плечи ношу и понес ее, не сгибаясь под ней. Его путь был путь смелых буржуазных реформ, которые в глазах Тюрго были необходимы с точки зрения общечеловеческого разума и прогресса.

Маркс писал: “Тюрго был великим человеком, ибо он соответствовал своему времени...”. И в другой работе: “Он был одним из интеллектуальных героев, свергнувших старый режим...”.

Что же сделал Тюрго, будучи министром? Невероятно много, если учесть короткий срок его деятельности и огромные трудности, на которые он наталкивался. Очень мало, если судить по конечным, долговременным результатам. Однако именно неудача Тюрго имела революционное значение. Если такой человек, как Тюрго, не смог провести реформы, значит, реформы были невозможны. Поэтому от реформ Тюрго прямая дорога ведет к взятию Бастилии в 1789 г. и к штурму дворца Тюильри в 1792-м.

Самой насущной задачей, за которую с первого дня взялся Тюрго, было оздоровление финансов государства. Он имел долгосрочную программу, включавшую такие радикальные реформы, как ликвидация системы налоговых откупов и обложение доходов от земельной собственности. Эту программу Тюрго не стремился оглашать, хорошо понимая, как будут на нее реагировать заинтересованные круги. Пока же он с большой настойчивостью проводил многочисленные частные меры, устраняя самые вопиющие нелепости и несправедливости в налоговой системе, облегчая бремя налогов для промышленности и торговли, прижимая налоговых откупщиков. С другой стороны, Тюрго попытался ограничить расходы бюджета, из которых главным было содержание двора. Здесь его воля скоро столкнулась с капризной и злой волей расточительной Марии Антуанетты. Тюрго удалось добиться некоторого улучшения в бюджете и восстановления кредита государства. Но зато число врагов министра быстро увеличивалось, а их активность возрастала.

Важным экономическим мероприятием Тюрго было введение свободной торговли зерном и мукой и ликвидация монополии, которую захватили при поддержке прежнего министра ловкие проходимцы. Эта в принципе прогрессивная мера создала, однако, для него большие осложнения. Урожай 1774 г. был небогатый, и следующей весной цены на хлеб заметно поднялись. В нескольких городах, особенно в Париже, произошли народные волнения. Хотя доказать это никому не удалось, есть основания полагать, что волнения были в большой мере спровоцированы и организованы врагами Тюрго с целью подорвать его положение. Министр твердой рукой подавил беспорядки. Возможно, он полагал, что народ не понял собственного интереса и ему надо объяснить этот интерес любыми средствами. Все это было использовано против Тюрго его недругами, в число которых тайно перешел и Морена: чем дальше, тем больше он опасался Тюрго и завидовал ему.

А Тюрго, не оглядываясь, шел дальше. В начале 1776 г. он добился одобрения королем знаменитых шести эдиктов, которые более, чем все принятые ранее меры, подрывали феодализм. Важнейшими из них были два: об отмене дорожной повинности крестьян и об упразднении ремесленных цехов и гильдий. Второй эдикт Тюрго не без оснований рассматривал как необходимое условие быстрого роста промышленности и сословия капиталистических предпринимателей. Эдикты натолкнулись на ожесточенное сопротивление, центром которого стал парижский парламент,— они могли стать законами лишь после так называемой регистрации парламентом. Борьба продолжалась более двух месяцев. Лишь 12 марта Тюрго добился регистрации, и законы вступили в силу.

Это была его последняя, в сущности пиррова, победа. Все силы старого порядка теперь сплотились против министра-реформатора: придворная камарилья, высшее духовенство, дворянство, судейское сословие и цеховая буржуазия.

Народ в какой-то степени понимал демократический смысл реформ Тюрго. Крестьяне радовались избавлению от ненавистной барщины на королевских дорогах, по едва ли слышали его имя. Более грамотные парижские подмастерья и ученики ликовали и славили Тюрго в куплетах. Но народ был далеко внизу, а враги — рядом и наверху. Веселые куплеты подмастерьев вместе с дельными статьями физиократов тонули в мутном потоке злобных памфлетов, издевательских стишков и карикатур, который захлестнул Париж. Пасквилянты изображали Тюрго то злым гением Франции, то беспомощным и непрактичным философом, то марионеткой в руках “секты экономистов”. Только на неподкупную честность Тюрго они не посягали: таким обвинениям никто бы не поверил.

Вся эта кампания направлялась и финансировалась придворной кликой. Другие министры составляли заговоры против Тюрго. Королева истерично требовала от Людовика отправить его в Бастилию. Брат короля выпустил один из самых ядовитых пасквилей.

В этом содоме непреклонно твердый, гордый и одинокий Тюрго поистине представлял величественную и трагическую фигуру.

Его падение стало неизбежным. Людовик XVI наконец уступил нажиму, которому он давно подвергался с разных сторон. Король не решился в глаза сказать своему министру об отставке: приказание сдать дела принес Тюрго королевский посланец. Это произошло 12 мая 1776 г. Большинство проведенных им мер, в частности указанные выше эдикты, были вскоре полностью или частично отменены. Почти все пошло по-прежнему. Единомышленники и помощники Тюрго, которых он привлек к работе в государственном аппарате, ушли вместе с ним, а некоторые были высланы из Парижа. Надежды физиократов и энциклопедистов рухнули. 82-летний Вольтер писал в Париж из своего добровольного изгнания: “О, какую новость я слышу! Франция могла бы быть счастлива. Что с нами будет? Я потрясен. После того, как Тюрго покинул свой пост, я ничего не вижу для себя впереди, кроме смерти. Этот удар грома поразил меня в голову и в сердце”.

Человек

Хотя Тюрго еще не было 50 лет, здоровье его было сильно расстроено. Особенно мучили его приступы подагры. Из 20 месяцев, которые он был министром, он семь месяцев провел в постели. Тем не менее его работа не прерывалась ни на один день: он диктовал проекты законов, доклады и письма, принимал чиновников, инструктировал помощников. В кабинет короля его иногда носили в портшезе.

Он и далее презирал болезнь, хотя она упорно преследовала его. Часто он мог ходить только па костылях, которые с мрачным юмором называл “мои лапы”. Впрочем, умер он от болезни печени. Это случилось в мае 1781 г., ровно через пять лет после отставки.

Друзей поражало спокойствие духа, с которым Тюрго переносил свою опалу и крах его реформ. Он мог шутить даже по поводу вскрытия цензорами его писем. Казалось, он удалился в частную жизнь с удовольствием: в течение 15 лет, пока он был интендантом и министром, ему не хватало времени на книги, научные занятия и общение с друзьями. Теперь он получил это время.

В июне 1776 г. он пишет своему секретарю и другу Кайяру: “Досуг и полная свобода представляют собой главный чистый продукт двух лет, которые я провел в министерстве. Я постараюсь использовать их (досуг и свободу) с приятностью и пользой”.

В письмах Тюрго последних лет множество упоминаний о его библиотеке, которую он за несколько месяцев до смерти разместил в купленном им новом дома. Во многих письмах он обсуждает вопросы литературы и музыки, говорит о своих занятиях физикой и астрономией.

В 1778 г. в качестве годичного президента Академии надписей и изящной словесности он торжественно вводит в число академиков своего нового друга — Франклина. Для Франклина, как посла восставших американских колоний, он пишет свое последнее экономическое сочинение— “Мемуар о налогах”. Американские дела в эти годы сильно волнуют его, как и все французское общество. С всегда свойственным ему оптимизмом он надеется, что заокеанская республика избегнет ошибок и пороков дряхлой феодальной Европы.

Тюрго — постоянный гость в салонах своего старого друга герцогини д'Анвиль и вдовы философа мадам Гельвеции, где собираются самые свободомыслящие и просвещенные люди. Разум великого поклонника человеческого разума оставался острым и ясным до последнего дня.

Тюрго был в жизни несколько суровым и суховатым человеком. Недостаток гибкости, излишнюю прямолинейность ему порой ставили в упрек. Это, видимо, затрудняло иногда даже близких к нему людей и отпугивало людей мало знакомых.

Особенно его раздражали в людях лицемерие, легкомыслие, непоследовательность. Придворных манер Тюрго не имел и не усвоил. Версальских шаркунов, пишет его биограф Д. Дании, смущала и пугала одна его внешность — “пронизывающие темные глаза, массивный лоб, величественные черты, сама посадка головы и достоинство, как у римской статуи”.

В Версале он пришелся в буквальном смысле не ко двору. Обладая многими талантами, он не имел того дара, о котором говорил Талейран: использовать язык не для того, чтобы изъяснять свои мысли, а чтобы скрывать их.