Максимилиан Александрович Волошин
Отца Волошин не помнил. Отец жил от семьи отдельно и умер, когда мальчику шёл пятый год. Воспитывала его мать, верная участница его жизни. Елена Оттобальновна была обрусевшая немка. Её экстравагантная внешность обращала на себя внимание и в Париже, куда она приезжала к сыну, и в Коктебеле, где она имела клочок земли, ставший в последствии своеобразной Меккой для многих поколений писателей.
Детство Волошина, по его словам, проходило в кругу взрослых людей, домашних животных, книг. В пять лет он уже бегло читал, а ещё раньше помнил многое наизусть из русской классики. Учась в гимназии и университете, переводил из Гейне, Ленау, Фрейлиграта. На его развитие влияли и французские писатели, особенно Верлен и Малларме. Позже Волошин назовёт Париж своей духовной родиной. С детства он бредит стихами и даже “молится о том, чтобы стать поэтом”. В ранних поэтических чувствах заметно подражание Брюсову.
Гимназию он закончил в Феодосии, провинциальном городке, вдали от родительского дома. В нём рано проявилась самостоятельность. Ничему путному, как ему казалось, он в гимназии не научился, равно как и в Московском Университете, куда поступил в 1897 году на юридический факультет.
На втором курсе, за участие в студенческих беспорядках, его исключают из университета. С этого времени начались годы странствий. Ссылка – сначала в Феодосию, затем в Ташкент. Правда перед границей он успел побывать за границей, подышать воздухом настоящей свободы.
Полгода, проведённые в туркестанской пустыне, обострили в нём жажду знаний, и он видит «всю европейскую культуру ретроспективно – с высоты азиатских плоскогорий». Здесь он открывает для себя таких философов, как Ницше и Владимир Соловьёв, и здесь же приходит к убеждению, что Париж –«альма матер» современной культуры. «Отсюда,- вспоминает он позже,- пути ведут меня на запад – в Париж, на много лет учиться: художественной форме у Франции, чувству красок у Парижа, логике – у готических соборов, средневековой латыни – у Гастона Париса, строю мысли у Бергсона, скептицизму – у Анатолия Франса, стиху – у Готье и у Эридиа…»
Семилетие, с 1905 по 1912 год, Волошин определит для себя, как время блужданий духа. Он ищет религиозные и философские основы жизни, без чего, как он понимает, не мыслимо творчество.
Его интересуют эзотерические и оккультные учения, буддизм и магия, католичество, теософия, штейнерианство. Рудольф Штейнер, немецкий философ-мистик, основал антропософское общество, куда вошли и русские – писатели, художники. Оно предполагало объеденить нации и религии. Волошин участвовал в строительстве общего храма, заложенного в живописном местечке Швейцарии. Построенный храм в первую же ночь сгорел – от поджога.
Антропософия повлияла на русскую, да и на мировую культуру в конце прошлого и начале нынешнего столетия – в одну из кризисных эпох, которое когда-либо испытывало христианство. Современники говорили, что штейнерианство было настоящим откровением для Волошина. Оно питало его тайную природу, затрагивало область мистики. Позиция антропософов была близка христианской, уповающей на неистребимую ценность личности, что дало ему ключ к пониманию современных событий, а главное – СВОЁ поведение в их устрашающей путанице. Правда, ему больше близки размытые формы христианства, лишённые ортодоксальной церковной традиции. Свою дань этому интересу он выражает в стихах: «Кровь», «Сатурн»; цикле « Руанский собор», венке сонетов “Corona astralis” и др.
Также он путешествует по Испании, Италии, Балеарским островам (где пишет стихи «В вагоне», «Кастаньеты», «Венеция») пребывание в Европе обогатило поэта не только теософскими познаниями. Он берёт уроки живописи у Е.С. Кругликовой. Посещает лекции в Лувре, Сорбонне, бывает в театрах, не пропускает ни одного вернисажа. В Париже он знакомится со своей будущей женой, художницей М.В. Сабашниковой, брак с которой, однако, оказался недолгим.
Отсюда он посылает в Россию регулярные отчёты о культурной жизни во Франции. Его печатают в изданиях «Весы», «Биржевые ведомости», «Русь», «Аполлон», «Утро России», «Перевал», «Золотое руно». Он одним из первых поддерживает творчество молодых С.М. Городецкого, М.А. Кузьмина, А.М. Ремизова, М.И. Цветаевой. В 1908 году Волошин знакомится с А.Н. Толстым. Многочисленные статьи об изобразительном искусстве, театре, французской и российской литературе составили бы несколько томов… Первый и единственный такой том, «Лики творчества», вышел в 1914 году в Петербурге. Этой книге предшествовала в 1910 году поэтическая: «Стихотворения 1900-1910». Первую книгу поэта заметили и положительно отозвались о ней столичные литераторы – Михаил Кузьмин, Вячеслав Иванов.
Эстетика Волошина определилась уже в первой книге и несла в себе черты символизма, которые сохраняются и в более позднем реалистическом письме. Ибо, по его словам: «Символизм неизбежно зиждется на реализме». «Быть символистом… значит в обыденном явлении жизни провидеть вечное, провидеть одно из проявлений музыкальной гармонии мира». Своеобразие Волошина заключалось в стремлении представить каждого творца, как неповторимую личность в синтезе его творческих и человеческих качеств. Свободной ассоциативностью мышления Волошин близок в своих статьях французским эссеистам. В то же время «лирический» подход к объекту заключается у него со строго документальными записями бесед и высказываний.
Война застала его в Швейцарии. Он отвечает на неё книгой пацифистских стихотворений «Anno mundis ardentis 1915» («В год пылающего мира 1915»). Протест против мировой бойни был выражен и в цикле статей «Париж и война», печатавшихся в «Биржевых ведомостях» в 1915-1916 годах. В 1916 году пишет одобрительную статью о молодом И.Г. Эренбурге, позднее о С.Я. Парнок и О.Э. Мандельштаме. А в 1917 году он пишет из Коктебеля: «Моё отношение к войне не изменилось, но появилось новое чувство: чувство личной ответственности за поведение России. Всё невыносимо и тревожно: никто не знает ни смысла, ни объёма тех сил, что призваны к действию… Хорошее время для тех, кому надо бежать от самого себя».
Уединившись в Коктебеле, и теперь уже окончательно, Волошин ни от чего не бежит. Да и можно назвать уединённым место, где находит убежище всякий, кому угрожает террор!
И красный вождь, и белый офицер,
Фанатики непримиримых вер,
Искали здесь, под кровлею поэта,
Убежища, защиты и совета.
На протяжении многих лет Коктебель был настоящим культурным центром. Сюда к Волошину приезжали поэты, художники, литераторы обеих столиц. Гостеприимный хозяин и его мать не брали за постой никакой оплаты. Теперь же нравы изменились. Местные власти взирали на домовладельца подозрительно. Бескорыстие своего странноприимства надо было бы доказать…
Мягкость и даже «плавность» натуры поэта хорошо сочеталась с его внешностью – грузной, приземистой. Внешне он совсем не походил на интеллектуала, скорее на извозчика или купца из пьесы Островского. Только проницательный взгляд за стёклышками пенсне выдавал в нём человека глубокого ума. При своём весе он был удивительно лёгок. В походке, в быстрых точных движениях, не ощущалось излишества тела, полнота которого явилась следствием врождённой болезни. В Коктебеле он носил простую одежду – балахон, сандалии; буйные волосы, зачёсанные со лба, подвязывал жгутиком полыни или ремешком. В руке – посох. Неутомимый ходок – по горам, по родной киммерийской пустыне, он изучил этот край с дотошностью учёного. К нему за советом обращались и геологи, и археологи, и этнографы. По его плану была сфотографирована с аэроплана та часть моря, под которой как он полагал, находятся остатки древнегреческого города Каллиеры.
Обширные знания и мощный интеллект поэта не принижал собеседников, допускал общения на любом уровне. Давно замечено – чем значительнее человек, тем проще он держится.
В доме принимали всякого, кто просился на ночлег, однако Волошин один раз отказал в такой просьбе, ссылаясь на свои чувства, и они его не обманули – тот приезжий оказался убийцей.
Природа наделила Волошина ещё одним даром – ясновидением. Известны его способности хироманта. Читая чей-нибудь характер по ладони, он никогда не заглядывал в будущее. Не предсказывал того, что зависит от свободного выбора. Как современные экстрасенсы, о умел лечить пассами, снимал головную боль.
В этих «семи пудах мужской красоты», как он с улыбкой говорил о себе, прятался зачинщик всяческих забав – неугомонный ребёнок. Мистификациям в Коктебеле не было конца. Всякий раз он ставил хитроумные ловушки, чего стоит история с Черубиной, окончившаяся, правда, дуэлью Волошина и Гумилёва.
Ирония и философская сентенция, весёлость и сосредоточенность не исключали друг друга. Но иногда он был серьёзен настолько, что окружающие не могли понять его… Так случилось, когда он нашёл забытую кем-то на берегу реки, книгу из своей библиотеки. После этого случая он строго запретил выносить книги на пляж, предлагая читать только в доме. Он относился к книге, как к человеку.
1917 год лишил Волошина дара речи. Он почти не писал. А между тем только в стихах полагал он выразить свои мысли и впечатления о свершившемся. Тем не менее он подписывает заявление об охране памятников искусства, выступает на вечерах и литературных концертах. Также он работает над составлением своих избранных стихов «Иверни» и сборником переводов из Э. Верхарна. Уже в 1918 году пишет книгу стихотворений о революции «Демоны глухонемые», которая вскоре будет издана в Харькове.
Блестящий эссеист, литературовед и исследователь искусств уступает место художнику и поэту.
Когда-то во Франции он взялся за кисти для того, чтобы полнее разобраться в современной живописи, чтобы ему, теоретеку, досконально понять творческий процесс. Теперь он не расстаётся с красками и часто день начинает с этюдов, бесконечно варьируя киммерийские пейзажи. Это были его утренние медитации, своеобразная молитва философа, настраивающая душу на миролюбивый лад.
Киммерия – священный отпрыск Эллады. Изо дня в день, наблюдая величественную землю, Волошин мог сравнить её былую славу с событиями текущего момента. Кто-то называл его пейзажи «метагеологическими». В них прочитывается не сходство, а судьба земли, то, что и хотел запечатлеть художник, некогда написавший в статье: «Великие портретисты передают не сходство, а судьбу…».
В Крыму он оказался не над схваткой и не вне её, а внутри, в самой смертоносной гуще. И причиной тому была не география, а выстраданная позиция христианина: в братоубийственной войне разделить участь всех жертв.
В письмах девятнадцатого года он пишет: «Какое страшное время, и какое счастье, что мы до него дожили…» «Мои стихи одинаково нравятся большевикам и добровольцам…» «Я… относясь ко всем партиям с глубоким снисхождением, как к отдельным видам коллективного безумия, ни к одной из них не питаю враждебности: человек мне важнее его убеждений. Поэтому единственная форма активной деятельности, которую я себе позволил,- это мешать людям расстреливать друг друга».
На его счету много спасённых жизней, в их числе – Осип Мандельштам, Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, Кузьмина-Караваева, известная позднее под имени матери Марии. Людей от казни приходилось отбивать и доблестью и хитростью.
Он не изменял своей вере, не сомневаясь, что в человеческой душе, подверженной многим влияниям, теплится нетленный жар, тот начаток истинного человека, за которого и умер Христос. Его позиция, конечно была уязвима с обеих сторон. В толпе непримиримых врагов миротворцу должно доставаться ото всюду. Но он таким ударам не придавал значения, ввиду той миссии которую он избрал. Волошин проводил знак равенства между противниками, соотнося «буржуазию и пролетариат, белых и красных, как антиномические явления единой сущности…»
Он не сидит на месте. Его встречают и в Керчи, и в Севастополе, и в Одессе. Он то читает лекции в Народном университете, то ездит, как заведующий охраной памятников искусства и науки, открывает свою выставку акварелей, устраивает авторский вечер. Пафос в его поэзии – в сострадании к враждующим.
А я стою один меж них,
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
В братоубийственной распре он не берёт сторону одного из братьев, он – с Матерью, с Россией, которая должна одинаково жалеть своих сыновей. Это была мужественная и редкая по тем временам позиция.
Но он не только защищал, но и защищался. Общественному обвинителю В.Талю, заподозрившему его в монархизме, отвечает: «Ваши домыслы о моём «монархизме» не больше, чем прокурорская подтасовка». И правда, ни о каких политических пристрастиях не могло быть и речи, ведь его идеалом был Град Божий. Грабители ни разу не позарились на его имущество, которое в основном состояло из книг.
Жили Волошины крайне бедно, хотя дом по прежнему полон гостей в летние месяцы. Позже он отдаст свои пенаты – и тем самым сохранит их – под бесплатный дом отдыха для писателей. Луначарский выхлопотал ему пенсию, но получал он её недолго.
Революционные мировые события Волошин воспринимал в контексте всей мировой истории, не только русской. И различал в них национально-религиозные симптомы. Его и раньше притягивала загадочная двойственность русской души. Судьба России открывалась ему сейчас с провиденциальной ясностью. Он безбоязненно смотрит в её раскалённые недра. «И тут внезапно и до ужаса отчётливо стало понятно, что это только начало, что Русская Революция будет долгой, безумной, кровавой, что мы стоим на пороге новой Великой Разрухи Русской Земли, нового Смутного времени».
Послереволюционная поэзия Волошина пронизана профетическим духом – неуёмная страстность пророка заключена в классическую форму. Но поэту стал как будто тесен порядок благозвучной ритмической речи. Жизнь казалась настолько дисгармоничной, что искусству приходилось искать новые адекватные формы. Мастер изысканной, изощрённой техники, создавший два венка сонетов, вдруг пишет большие вещи разложенными стихами. Предпочитает всё чаще нерифмованный белый стих. Но и здесь мастер не отказывается от филигранной отделки, от прозрачной и тем не менее полновесной поэтической формы. Его творчество 20-х годов – это летопись, прозаически грубая и честная без прикрас.
Белыми стихами написана поэма «Путями Каина», имеющая подзаголовок «Трагедия материальной культуры», начало которой было связано с братоубийством. Эта поэма является как бы развёрнутой версией к 4-й главе книги Бытия, написанная в безупречной художественной форме.
В искусстве Волошин оставил монументальные фрески, собрание ликов и личин (один цикл так и называется «Личины»), дал целую галерею: «Красногвардеец», «Матрос», «Большевик», «Спекулянт» и т.д. Эти портреты интересны всё тем же: не только типологичностью моделей, а их очевидной судьбоноснотью. Некоторые стихи «Усобицы» можно было назвать документами, потому что в них очень сильна конкретика, не занимавшая ранее в них столь сильного места. Сам Волошин не делил своё творчество на до и после революционное.
Профетизм Волошинского духа хочется сравнить с библейским. Поэтика этого периода, да и содержание наполнены религиозным смыслом. О чём можно судить даже по названиям стихотворений: «Демоны глухонемые», «Неопалимая купина», «Видение Иезекииля», «Ангел времён», «Из бездны»: мотив 129-го псалма, мужественная обнадёживающая нота:
Для разума нет исхода
Но дух, ему вопреки,
И в бездне чует ростки
Неведомого всхода.
Вообще вне библейской и христианской символики невозможно понять волошинское творчество этого периода и, тем более, оценить его жертвенную жизнь. Невозможно вне этой символики понять русскую идею, прорастающую сквозь историческую почву в таких программных поэмах и стихотворений, как «Протопоп Аввакум», «Сказание об иноке Епифании», «Россия», «Дикое поле», «Стенькин суд», «Китеж», «Владимирская Богоматерь», и многих других.
Скончался Волошин 11 августа 1932 года в Коктебеле. Похоронен там же, на вершине горы, откуда, как и из его мастерской, виден простор Киммерии, наследницы многих культур – скифской, эллинской, римской, готской, византийской, русской…
Список используемой литературы:
Максимилиан Волошин «Пути России»
Александр Зорин «Пророк в своём творчестве»
Ланн Е. «Писательская судьба М.Волошина»
Куприянов И.Т. «Судьба поэта»
Купченко В.П. «Остров Коктебель»