От кризиса к стабилизации. Дальнейшая судьба реформ в России.
В каждой стране складывается определенная система взаимоотношений государства И индивидуума, законодательно закрепленная в разделении роли и функций государственных и общественных институтов. Наиболее выраженными являются тоталитарная, патерналистская и либерально-консервативная модели. В основе каждой из этих моделей лежит свое представление о благе человека, народа, основанное на общественно признанном понимании идеи справедливости.
При тоталитарной модели государство осуществляет полный (тотальный) контроль за всеми сферами экономики и самой жизнью каждого человека. Справедливость здесь означает принудительное равенство людей V: заведомо неравными способностями посредством низведения уровня жизни подавляющего большинства членов общества до минимального. Это достигается посредством монополии государства на рынке социальных услуг.
Патернализм основан на определенных обязательствах перед гражданами, взятых на себя государством в результате общественного договора с гражданами и представляющими их общественными институтами. В экономике государство регулирует и финансирует наиболее общественно значимые секторы, преимущественно в социальной сфере. Принцип справедливости при такой системе основан на обеспечении достойного существования каждого члена общества.
Либерализм в чистом виде предполагает ответственность индивидуума лишь перед законом. Контроль государства над экономикой ограничен до минимального общественно необходимого уровня.
В чистом виде первая модель существует, пожалуй, лишь в Северной Корее и на Кубе, вторая — в Швеции и ФРГ, третья — в США. Однако в большинстве национальных систем, как правило, присутствуют элементы различных моделей, опосредованные уровнем экономического развития страны, политической зрелостью и индивидуальными склонностями населения. Поэтому говорят о существовании «японской» или «азиатской», «латиноамериканской», «китайской», «африканской» и других моделей развития, составленных, по сути, из «кирпичиков» первых трех названных. Страны, в которых преобладают черты патерналистской и либеральной моделей, принято называть демократическими.
Цивилизованная смена общественной системы — болезненный и длительный реформаторский процесс, в ряде случаев сопровождающийся революциями и гражданскими войнами. «Плавность» его проведения зависит от готовности общества к реформам, решимости и последовательности реформаторов, продуманности шагов реформы, благоприятного внешнего окружения, а еще лучше — поддержки реформ извне. Как показал послевоенный мировой опыт, этап успешного реформирования тоталитарных систем проходили практически все страны, потерпевшие военные поражения (ФРГ, Италия, Япония), пережившие гражданские войны или глубокие внутренние кризисы (Испания, Южная Корея, Чили). Реформы в этих странах, проводимые при поддержке ведущих демократических держав мира, позволили не только избежать рецидивов тоталитаризма и провести необходимые преобразования для последующего вхождения национальных экономик в мировое хозяйство, но и укрепить демократические институты в обществе, создать правовое государство. К нашему сожалению, для воссоздания нормального стабильного демократического общества этим странам понадобилось от 15 до 30 лет.
Среди бывших социалистических стран Польша и Венгрия уже подходят к первому из этих временных рубежей, однако социально-экономическая стабилизация в них пока не наступила, сохраняется опасность возврата к тоталитарным (пусть и не в самом жестоком виде) формам правления. Что же говорить о России, где, учитывая ее исторический опыт и недавнее прошлое, все приходится реформировать буквально «на ощупь»!
Реформы в России, даже проводившиеся «во благо» народа (например, отмена крепостного права), всегда насаждались властью, принуждавшей не только народ, но и чиновничий аппарат к их проведению. И чем глубже и масштабнее были реформы «сверху», тем к более противоречивым результатам они в конечном счете приводили.
Современные реформы не стали исключением. По глубине преобразований общества и методам осуществления их можно сравнить разве что лишь с реформами Петра 1 и послереволюционными переменами в России.
Реформы Петра 1, проведенные в начале XVIII века, неоднозначно оцениваются как его современниками, так и потомками. Во-первых, они проводились спонтанно, хаотично, бессистемно, часто не доводились до конца. Так, ни одна из трех попыток реформы местного самоуправления не была реализована. Во-вторых, несмотря на безусловную результативность реформ Петра в беспрецедентно быстром превращении России из рядовой страны, находившейся на задворках Европы, в одну из мировых держав, отмечается обнищание населения. К концу царствования каждый крестьянин и горожанин платили в казну в три раза больше, чем в начале.
В результате, по данным П. Н. Милюкова, с 1680-го по 1710 год население России в тех же границах уменьшилось на 20%. Множество людей бежало в леса, на Дон, за Волгу, скрываясь от властей. Помимо известного Стрелецкого бунта 1698 года, в течение всего периода царствования Петра в стране неоднократно вспыхивали восстания. Хотя Петр дал России толчок к развитию, импульс которого угас лишь спустя примерно 150 лет, абсолютистский характер его реформ привел к углублению пропасти между государством и народом, преодоление которой демократическим путем стало невозможно и привело к социальным потрясениям нашего века.
Идеологизированное реформирование коммунистами всех сторон жизни общества после 1917 года привело к созданию неестественной по экономическим отношениям, воспроизводственной структуре территориальной организации экономики, требовавшей для поступательного развития постоянного контроля со стороны все разбухавшего государственного бюрократического аппарата. Любые изменения в такой системе могли осуществляться только путем все тех же принудительных реформ «сверху». Более того, каждый новый коммунистический лидер страны, приходя к власти, считал своим долгом провозгласить свою реформаторскую политику «новой метлы». '
С точки зрения объективных возможностей в наиболее «благоприятном» положении был Сталин при проведении коллективизации и индустриализации. В его распоряжении были все четыре основных фактора, позволявших проводить перманентную реформаторскую деятельность: тотальная система репрессий и контроля, огромные и еще не истощенные запасы природных ресурсов, относительно нетребовательная дешевая рабочая сила, иностранная помощь, которые позволяли не взирать на внутреннее сопротивление общества и неестественность предпринимаемых экономических мер. В этот период «каток» коммунистического реформаторства прошелся не только по экономике, но и по всему государственному устройству, по каждой нации и по каждой семье.
В дальнейшем возможности для осуществления реформаторских изменений общества у каждого последующего лидера все больше сужались. После нескольких «операций» по привлечению иностранной помощи и последующем ее присвоении (экспроприация иностранной собственности после революции, разрыв концессионных договоров в тридцатых годах, невыплата долгов по ленд-лизу) действие этого фактора надолго прекратилось..
Хрущевская «оттепель» подорвала репрессивный фактор реформаторства, а данное ему в этот период название «волюнтаризм», пожалуй, наиболее точно отражает сущность феномена реформаторства «сверху».
Пожалуй, единственная со времен нэпа попытка придать реформаторству экономическое обоснование и мотивацию, совпавшая, по-видимому, с готовностью общества к реформам, была предпринята в середине 60-х годов. Начиная с середины 70-х годов реформы были свернуты и началось нарастание неустойчивости экономики за счет сверхэксплуатации природных ресурсов (нефть, газ, золото). Что касается реформаторства политической системы и государственного строя в этот период, то оно носило декоративный характер. Настоящие реформы отторгались статичной системой, а для насильственного реформаторства уже не было необходимого потенциала.
Последняя попытка повышения эффективности социалистической экономики в традиционном русле насильственного реформаторства «сверху» просматривалась в действиях Ю. Андропова.
На этапе перестройки был окончательно разрушен механизм реформаторства по сталинскому образцу. Политика гласности и демократизации открыла людям глаза на существующую систему сверхэксплуатации рабочей силы. Реформирование партии в погоне за популярностью ослабило влияние КПСС в обществе как основного проводника экономической реформаторской политики. После того как был упущен благоприятный момент готовности общества для реформ (1986—1989 годы), наступил период сокращения добычи истощающихся природных ресурсов. Была разбазарена и вновь появившаяся западная помощь.
В сложившихся после распада СССР условиях проведение реформаторской политики по традиционному сценарию «сверху» окончательно стало бесперспективным вследствие отсутствия обеспечивавших ее факторов. Это наглядно показал опыт российских реформ 1992—1995 годов.
Нет смысла приводить многочисленные примеры, иллюстрирующие социально-экономическую ситуацию, которая наступила в России после пореформенного четырехлетия. Суммарный спад промышленного производства в 1991—1995 годах оказался глубже, чем в 1940—1942 годы. Сельские хозяйство натурализуется, не выдерживая конкуренции с импортом низкокачественного продовольствия.
В ряде регионов России экономический спад приобрел обвальный характер. Например, на Урале еще в конце 80-х годов спад промышленного производства достигал 15—20% от максимального уровня, а в последние годы этот процесс усилился. Большинство наиболее промышленно развитых уральских регионов, по результатам за 1991—1995 годы, отличались наибольшим уровнем спада и усилением его темпов в 1994—1995 годах. «Депрессивная волна» в 1994 году достигла машиностроения и легкой промышленности региона: величина падения физического объема производства в машиностроении и металлообработке составила от 36% (в Тюменской области) до 59% (в Удмуртской Республике), а в легкой промышленности — от 31% (в Свердловской области) до 69% (в Оренбургской области). В 1995 году — глубокий кризис сельского хозяйства и пищевой промышленности, признаки которого наметились ранее. А ведь еще в начале 1993 года глава администрации Свердловской области Э. Россель с надеждой говорил о прекращении спада и начале стабилизации в промышленности области.
Продолжается стремительное падение реальных доходов населения России. Хотя объем промышленного производства за девять месяцев 1995 года по сравнению с тем же периодом прошлого года уменьшился всего на 3%, реальные доходы населения вновь, как и в прошлые годы, сократились еще на 12%. Во многих регионах люди не получают зарплату по три-четыре месяца. Так называемая «ваучерная приватизация» и акционирование не привели ни к увеличению производства, ни к сокращению безработицы, ни к крупным инвестициям, ни к появлению новых источников дохода у широких слоев россиян.
Российский экспорт в этом году вырос более чем на треть, в основном за счет увеличения поставок нефти и газа. В то время как в некоторых районах Ростовской, Волгоградской, Саратовской и других областей давление газа в коммунальных сетях упало настолько, что люди уже не в состоянии готовить себе пищу, европейские страны, в течение десятилетий получая российский неочищенный газ, использовали его в качестве сырья для химической промышленности и получали прибыль, в несколько раз превышающую затраты на покупку и транспортировку газа.
Ежегодный объем иностранных инвестиций в российскую экономику не превышает 1 млрд. долларов, в то время как от 10 до 30 млрд. долларов, принадлежащих российским компаниям и частным лицам, остаются в зарубежных банках. Общая же сумма российской валюты, находящейся в зарубежных банках, составляет, по различным оценкам, от 100 до 200 млрд. долларов при том, что сумма внешнего государственного долга приближается к 130 млрд.
В итоге по объему валового внутреннего продукта (ВВП) Россия оказалась на десятом месте в мире после Бразилии, а достичь душевых показателей производства ВВП ведущих стран мира можно будет только упорным трудом нескольких поколений россиян. И тут уже не до «мытья сапог» в Индийском океане...
Попытка же консолидировать общество и отвлечь народ от насущных жизненных проблем традиционным путем поиска (вернее, создания) «врага внутреннего» в Чечне лишь показала экономическую и военную слабость государства и политическую самонадеянность тех, кто стоит у его руля.
Выдающийся мыслитель русского зарубежья И. Ильин писал в конце 40-х годов, предрекая скорый крах большевизма, о том, что Россия после большевиков возродится как демократическое государство и еще более окрепнет экономически буквально в считанные годы. Но вот большевизм начал десять лет назад расшатываться, разваливаться и наконец рухнул, приведя к результатам, пока прямо противоположным предсказаниям И. Ильина.
Кажущаяся простота и ожидаемая легкость реформ «сверху» обернулись необходимостью проведения глубоких государственных и экономических преобразований общества. Еще в начале реформ правительству пеняли лишь на неправильную очередность мероприятий сначала разгосударствление и приватизация, а затем уж либерализация цен. Теперь же стало ясно, что практически заново нужно создавать Российское государство.
В экономике речь уже не идет о превращении негибкой и неустойчивой государственной экономики в рыночную — динамичную, способную к саморазвитию и самоадаптации. Задача гораздо скромней и трагичней — сохранить на восстанавливаемом уровне материальную и технологическую основу экономики. Необходимо обеспечить людей работой, своевременно выплачивать зарплату, предотвратить обнищание основной массы населения.
Почему же И. Ильин, обычно точный в своих оценках и суждениях, ошибся и вопреки его ожиданиям кризис, переживаемый сейчас Россией, оказался глубже и продолжительнее? Ведь те же самые процессы реформирования в большинстве восточноевропейских стран да и в странах Балтии уже начали приносить реальные результаты, выражающиеся в росте производства и постепенном повышении жизненного уровня населения? В чем же причина неудачи. Только ли в реформаторах, а может быть, и в некоторой степени в самих реформируемых?
Сразу же напрашивается ответ, что дело тут в степени деформированности производственных отношений. Дескать, в Польше, например, оставалась частная собственность на землю, в ГДР и Венгрии были частная торговля и домовладения и так далее. И это верно, но лишь отчасти. Однако если, как говорится, копнуть поглубже, то за быстрой результативностью реформ там стоит также и высокая степень психологической готовности населения к преобразованиям.
Авторы последней попытки реформаторства «сверху» объясняли поспешность действий желанием использовать сложившуюся после путча благоприятную политическую ситуацию. Но они неожиданно натолкнулись на принципиальную неготовность большинства населения к реформам либерального толка. В чем причина такой неготовности? Ведь большинство народа хотело перемен, поддерживало реформаторов!
При реализации так называемой либеральной концепции преобразований, включающей той или иной степени тяжести «шоковую терапию», человек становится подобен брошенному в воду и не умеющему плавать. Но мало просто бросить человека в воду, чтобы он сам научился плавать. Большинству же надо показать правильные движения и ближайшую «землю», цель, куда плыть. Этого реформаторы не учли.
Кроме того, психологическая готовность населения к рыночным реформам, к возврату к «нормальной жизни» в странах с нарушением «естественного хода истории» происходит тем легче, чем меньше был период «ненормального» развития и чем больше доля людей, обладающих хоть в небольшой мере «старыми» культурными навыками.
Каждой социально-экономической системе присущи свои культурные отличия в жизненных принципах, привычках в быту, общении людей, отношении их к труду, профессиональных навыках, в правилах поведения в обществе и трудовом коллективе и т. п. Эти черты формируются в людях тем сильнее, чем дольше они находятся в данной среде, и частично передаются следующему поколению в процессе его воспитания. Именно эти устойчивые черты и являются в значительной степени основой так называемого «консерватизма».
В каждый момент времени такими навыками (или их отголосками) владеют как минимум два поколения: те, кто сам жил при «нормальной жизни», и уже в значительно меньшей степени их дети, воспитанные родителями на собственном опыте. Уже для третьего поколения все эти рассказы о жизни «при Николае» (Бенеше, Пилсудском, Ульманисе и др.) становятся лишь историческими легендами.
По нашим подсчетам, к началу 50-х годов в России после 30-лет господства социализма еще около половины составляло население, практически не нуждавшееся в психологической адаптации к рыночной экономике, в восточноевропейских странах конца 80-х — начала 90-х годов после 45—50 лет «народной демократии» — более трети, а в России 1992 года после 75 лет его практически не осталось. Включая самих реформаторов. В такой ситуации и нельзя было ожидать постоянного, поступательного хода реформ. Откаты, возвраты, переделки уже сделанного и изменение курса реформ, по-видимому, неизбежны. Так и получилось.
Российскую политическую жизнь последнего пятилетия можно разделить на три основных этапа, в зависимости от смены доминанты общественных настроений и поведения правящей элиты.
Победы на президентских выборах 1990 года, а затем в ходе августовского путча были одержаны Б. Н. Ельциным под флагом демократических перемен в обществе, необходимости его реформирования. Эти же настроения преобладали и в основной массе населения, что обеспечило молчаливую поддержу президенту в развале СССР и на первых этапах экономической реформы.
К парламентским выборам 1993 года произошла смена общественного настроения, на первый план выдвинулся вопрос государственности России, который не решался вследствие слабости и некомпетентности государственной власти. В наибольшей степени эти настроения удалось выразить В. Жириновскому, что и обеспечило его партии относительную победу на выборах в Госдуму. Однако былую экономическую и военную мощь Россия восстановить не смогла, что показала война в Чечне. Претензии же ее на роль мировой державы были перечеркнуты независимыми действиями ООН и НАТО во время боснийского кризиса. Тем не менее за двухлетний период угроза распада России по образцу СССР была значительно смягчена.
Наиболее популярным лозунгом, начертанным на знаменах практически всех избирательных объединений и партий на парламентских выборах 1995 года, стала стабильность. При всех различиях в ее понимании разными политическими течениями однозначно можно утверждать о начале «консервативного поворота» в умах людей, на который откликнулись политики. Произошла вторая смена доминанты общественного развития России, суть которой заключается в необходимости обращения основных усилий государства и общества на решение внутренних, повседневных социально-экономических и политических проблем.
Судя по всему, наиболее разрушительный период крупномасштабных реформ завершился. Переживаемый сейчас Россией момент можно назвать очередной сменой стратегии преобразования тоталитарного общества в демократическое. И эта смена обусловлена не столько экономическими, сколько социально-политическими причинами.
Обещавшаяся сначала реформаторами, а теперь и провозглашенная правительством Черномырдина стабилизация представляет на деле не что иное, как остановку в нижней точке кризиса. Надолго ли? Похоже, что ниже уже России не упасть, но есть ли силы и, главное, умение подняться? На что может рассчитывать Россия? В каком направлении реформировать общество дальше и какими методами? Какой путь с большей вероятностью приведет к долгожданной стабилизации и подъему? Эти вопросы вновь, как и четыре года назад, выдвинулись на первый план.
В каждой стране в конце концов складывается определенная система взаимоотношений государства и индивидуума, законодательно закрепленная в разделении роли и функций государственных и общественных институтов. Смысл любой реформы государства, общества и экономики как раз и заключается в нахождении достаточно устойчивой системы для данного государства и данного времени.
Нам кажется, что в нынешней ситуации дискуссия о путях дальнейшего развития и реформирования России может вестись вокруг четырех основных моделей общества: державной (или державно-монархической), тоталитарно-коммунистической, либерально-демократической, социал-демократической. Кроме того, традиционно упоминается также некий «свой путь». Соответственно политические силы, выступающие приверженцами различных моделей, имеют свои стратегии дальнейшего реформирования.
Возрождение прошлого, похожего на дореволюционное, общества с великорусской державной государственностью, царствующей династией Романовых, сословной иерархией, доминирующей ролью православной церкви в духовной жизни в нынешних условиях нереальна не только из-за отсутствия «исторической памяти». Из дореволюционных государственных, общественных и политических институтов более-менее сохранилась лишь церковь. Все остальные институты, носящие дореволюционные имена (Дума, губернаторство, дворянство, земство, казачество),— это, как говорят в архитектуре, «новоделы», т. е. копии, сделанные из новых материалов и по новой технологии и не имеющие ничего общего с оригиналом, кроме внешнего вида. Типичный пример такого «новодела» — строящийся Храм Христа Спасителя. Тем не менее прошедшие выборы в Государственную Думу показали сохранение определенного уровня популярности у национал-патриотического «новодела» — ЛДПР. Модель реформирования «по Жириновскому» хорошо всем известна: ликвидация национальных республик, контроль государства над экономикой, введение распределительного механизма в сфере потребления, агрессивная внешняя политика, И все это предусматривается проводить чисто силовыми методами.
В основе консервативной стратегии лежит полный или частичный возврат в милые сердцу значительного числа россиян коммунистические 70-е годы. Милые, потому что людям свойственно помнить хорошее и забывать плохое, а именно — отсутствие гласности, права выбора и других гражданских свобод. Мы уже забыли, что в тоталитарном государстве, каким был СССР, существовал полный (тотальный) контроль за всеми сферами экономики и самой жизнью каждого человека, «равенство в нищете». Наиболее привлекательная черта этой модели — наличие минимальных бесплатных социальных гарантий для каждого человека со стороны государства, а также отсутствие открытых межнациональных конфликтов. И большинство отдавших свои голоса за коммунистов на выборах 1995 года надеялись именно на возвращение таких гарантий. Стабилизация по-коммунистически предполагает «правильное» распределение всего и вся, но отнюдь не поиск путей увеличения объема распределяемого «пирога». При этом за бесплатные и низкокачественные услуги приходится платить отсутствием демократии, личных свобод и крайне неэффективной экономикой. В конечном итоге опять тупик.
Бесперспективность такого подхода понимают лидеры коммунистических партий во многих постсоциалистических странах, и их партии эволюционируют в сторону либерал- или социал-демократии. Тем не менее, по данным ВЦИОМ, «возрождение социализма» поддерживает 30% населения России (МК от 21 декабря 1995 г.).
В качестве ориентиров Подражательной реформаторской стратегии наиболее привлекательными являются демократические страны с социально-ориентированной рыночной и либеральной экономиками.
В России пока мало кто понимает, что это такое — социально-ориентированная рыночная модель, поскольку ничего подобного у нас никогда не было. Да, по правде говоря, нет и предпосылок для обеспечения людям «равенства в достатке» — нет для этого экономических возможностей и опять-таки не создана соответствующая законодательная база. Слабость социал-демократических партий и блоков, ни один из которых не преодолел пятипроцентный барьер на выборах в Госдуму, наглядно это иллюстрирует.
Главная черта «демократических» моделей — наличие развитой экономики и правового государства, определяющего рамки реформирования. Поэтому попытки прямого копирования этих моделей в России вряд ли окажутся удачными. Так случилось и с либеральной моделью.
Либерализм, свобода, воля — это очень понятно российскому человеку, это значит делай, что хочешь. Но в условиях отсутствия правового государства либеральные реформы выродились в беззаконие. Это уже «либерально-криминальная» модель, близкая к латиноамериканской, которая и продолжает пускать корни в российском обществе.
Неужели существующее положение дел в России и является пресловутым «собственным путем»?
Каким же образом можно обезопасить общество от реставрации тоталитаризма, выйти из его нынешнего «либерально-криминального» состояния и перейти на путь действительно демократического развития общества и создания рыночной экономики? Какова должна быть при этом роль государства? И что вообще подразумевать под стабилизацией и стабилизационной политикой? В принципе все возможные состояния экономики и общества можно свести к. четырем известным: кризис, стагнация, стабилизация и прогрессивное (поступательное) развитие. И корректно говорить о том, какое именно состояние переживают экономика и общество данного государства или региона, нужно, только имея на руках беспристрастные оценки основных социально-экономических параметров: темпы роста (падения) объема производства, уровень безработицы (либо темпы ее роста), темпы инфляции, соотношение темпов роста доходов населения и индекса потребительских цен (реальных доходов населения).
Описывается каждое из этих состояний заранее подобранной системой индикативных показателей, имеющих «точки перелома»,— перехода системы по данному параметру из одного состояния в другое. Так, например, специалистами признается критическим среднемесячный уровень инфляции более 10—12% («гиперинфляция»); от 7—8% до 10—12% — очень высоким; от 3—5% до 7—8% — опасным и ниже 3—5% — это «нормальный», или «естественный», уровень. Критическим считается также, например, среднегодовое падение уровня реальных доходов населения (соотношение совокупных денежных доходов и индекса потребительских цен) более чем на 30%, падение объемов промышленного производства более чем на 20%, и т. д.
Проведенный анализ предложенных параметров показал, что в целом развитие России в 1992-м и 1994 годах было кризисным по всем параметрам, в 1993-м и 1995-м наблюдалась стагнация, но ни один показатель в целом не достиг уровня стабилизации. Лишь в последние два-три месяца 1995 года, по словам правительства, уровень инфляции снизился до «естественного» фона (менее 3% в месяц).
В регионах картина более противоречива. Если в 1992—1993 годах экономика большинства регионов находилась в состоянии перехода от стагнации к кризису, то в 1994—1995 годах доля «стагнирующих» регионов существенно выросла и даже выделилась группа регионов, экономика которых находится в состоянии перехода к стабилизации. Но все-таки в большинстве регионов России продолжается спад производства, устойчиво растут уровень безработицы и темпы инфляции, темпы роста цен на потребительские товары и услуги опережают темпы роста доходов населения.
Правительство пока только объявило курс на стабилизацию, но процесс этот еще не начался, нет даже четкой и эффективной программы стабилизации (а процесс это сложный и длительный).
Не надеется же правительство обеспечить стабилизацию с помощью проводимого им налогового выжимания соков из производителей! Ведь дело дошло до того, что при рассмотрении проекта бюджета на 1996 год в согласительной комиссии высказывались предложения о лишении малых предприятий налоговых льгот, что может привести не только к дальнейшей криминализации малого бизнеса, но и к исчезновению его как экономического института, развитию которого во всем «нормальном» мире придается первостепенное значение. Это естественно. Как и вообще создание благоприятного предпринимательского климата — основа стабилизации.
Неудачи последних лет показали, что по единому сценарию без учета местных условий и особенностей регионов реформировать Россию невозможно.
Очевидно, что процесс стабилизации тоже надо начинать с регионального уровня.
В каждом регионе реформаторская экономическая политика имеет разное содержание, в зависимости от местных особенностей. Еще с самого начала реформ опасность возникновения массовых протестов населения объективно вынудила региональные и муниципальные власти уделять первостепенное внимание сглаживанию негативных тенденций в социальной сфере. Это проявлялось в сдерживании роста цен на потребительские товары, услуги транспорта за счет дотаций из местных бюджетов, более высокого роста заработной платы работникам бюджетных организаций, активизации создания различного рода социально-ориентированных местных внебюджетных фондов. Помимо этого, для предотвращения безработицы региональными властями предпринимались различные меры против остановки производства.
Таким образом, если на макроуровне действовала либеральная модель реформирования, то на региональном уровне ей противостояла, ее компенсировала, демпфировала практически другая модель, более адекватно учитывавшая реалии и медленно эволюционировавшая от тоталитарного к патерналистскому типу.
На региональном уровне более или менее успешное противостояние кризису обеспечивалось как минимум четырьмя различными стратегиями:
— консервативной, характерной для аграрных регионов с прокоммунистическим руководством, когда рыночные отношения вводятся очень дозированно и осторожно, с постоянными откатами («шаг вперед, два шага назад»). Основные элементы этой стратегии: сдерживание внутренних потребительских цен (особенно на товары, которыми регион самообеспечен) и ограничение темпов роста заработной платы, сохранение в той или иной форме коллективной собственности в аграрном секторе и государственной — в промышленности. Характерные примеры: Ульяновская, Кировская область, области ЦЧЭР;
— радикально-сепаратистской, характерной для Татарстана, Башкортостана, Якутии и других республик и части русских регионов, разыгрывающих или пытающихся разыграть национальную или сепаратистскую «карту». Главные составляющие такой стратегии: особые отношения с федеральным бюджетом, перераспределение в пользу регионов налогов, прав собственности на природные ресурсы, на управление крупными акционированными предприятиями, а также самостоятельность в сфере исполнительной власти;
— лоббистско-патерналистской, характерной в первую очередь для топливно-сырьевых (Коми, Кемеровская, Тюменская области и др.) и части стратегически значимых (Сахалинская область, Приморский край и др.) регионов. Сюда примыкает также и часть регионов оборонной промышленности. В сущности, это разновидность радикально-сепаратистской стратегии, но более «экономически обоснованная», подкрепляемая как министрами-лоббистами, так и угрозой забастовочного движения в самих регионах. В основном борьба здесь идет за инвестиции, субвенции, перераспределение средств в приоритетные для этих регионов отрасли сразу на федеральном уровне, экспортные квоты. Если в предыдущей группе регионов местные лидеры для поддержки своего авторитета вынуждены считаться с населением и предпринимать определенные меры по его социальной защите, то большинство руководителей регионов данной группы являются просто достаточно значимыми звеньями региональных и общегосударственных «технологических» и «финансовых» цепочек;
— либерально-рыночной, характерной для отдельных регионов с наиболее демократически ориентированным руководством (Нижегородская, Калининградская, Челябинская, Самарская области. Алтайский, Краснодарский края, Санкт-Петербург и др.). Здесь действительно пытаются «честно адаптироваться» к социально-экономической ситуации, но не хватает стратегического видения на региональном уровне и отсутствия целых звеньев долгосрочной государственной политики (оборонной, структурной, финансовой и др.).
Кроме того, ряд региональных лидеров с тем или иным успехом пытается сочетать перечисленные стратегии. Характерный пример — Москва.
Все эти особенности и социально-экономический опыт регионов необходимо учесть при составлении общей программы стабилизации. Хотя каждый регион или группа соседствующих регионов обладают уникальной совокупностью факторов производства, могущих стать предпосылками выхода из кризиса, стабилизации экономики, все же можно найти общие ключевые звенья таких программ.
Естественно, что не все регионы смогут сразу и самостоятельно выйти из кризиса — это следствие неизбежной неравномерности регионального развития. Поэтому при выборе ключевых регионов для реализации региональных стабилизационных программ можно предложить два основных подхода, которые условно можно назвать: «опорные точки» и «макрорегионы». Что имеется в виду?
В результате реформы еще более усилилась дифференциация социально-экономического положения регионов, выделились свои лидеры и аутсайдеры, наметились регионы — «полюсы роста»: Москва и Санкт-Петербург, Воронеж, Ростов-на-Дону, Самара, Екатеринбург, Казань, Новосибирск, Красноярск, Иркутск, Хабаровск и др. Именно в них и для них необходима первоочередная разработка таких программ.
Второй подход основан на согласованности реформ в территориально смежных регионах — «протоземлях» России. В его основу может быть положена тенденция межрегиональной экономической интеграции. Большинство региональных ассоциаций экономического взаимодействия становятся существенным фактором экономической и политической жизни государства, с которым начали считаться и органы федеральной власти.
Основное содержание стабилизационной программы на региональном уровне должно состоять прежде всего в создании устойчивой экономической базы, построенной на состязательности форм собственности, опоре на местные ресурсы, разнообразии видов деятельности, создании дополнительных льгот для малого предпринимательства, и т. д.
В данной статье автор лишь попытался показать опасность игнорирования политики целенаправленной стабилизации, а также опасность и трудности, подстерегающие нас на пути к возрождению. Ведь и новый состав Федерального собрания, новый президент и правительство, региональные лидеры никуда не уйдут от решения задачи выработки и проведения стабилизационной политики. Но, видимо, начинать ее надо именно с местного и регионального уровней, с нужд и чаяния людей. Только тогда реформы в России будут проводиться не как обычно, над народом, а для народа.
Литература:
Журнал “Октябрь”1996-1 Марченко Г. “От кризиса к стабилизации. Дальнейшая судьба реформ в России”
6
1