Федор Иванович Карпов - политическийи общественный мыслитель начала XVI века
1. Ведение…………………………………….3
2. Историография…………………………..5
3. Биография дипломата………………….7
4. Переписка с Максимом Греком и иноком Филофеем………………………….10
5. Послание митрополиту Даниилу…..15
6. Приложение. Карпов и Аристотель.21
7. Заключение………………………………24
8. Библиография…………………………..26
Религия без власти погибнет, а власть без религии перестанет действовать.
Ас-Самарканди
Истина и справедливость – вот единственное, чему я поклоняюсь на земле.
Жан Поль Марат
Введение
Конец XV в., начало XVI в. многие историки определяют как переход от Средневековья к Новому времени. Достаточно вспомнить, что в 1453 г. пала Византийская империя. В 1492 г. Колумб открыл Америку. Были совершены Великие географические открытия. В странах Западной Европы в это время наблюдается скачок в развитии производительных сил. Это время в мировой истории получило название Эпохи Возрождения.
Но толчки и колебания в социально-политической жизни Европы практически не затронули России. В это время здесь завершается процесс централизации власти, сопровождающийся рождением целой плеяды сильных монархов – Иван III, Василий III, позже Иван IV.
За Иваном III установилась слава расчётливого и удачливого, осторожного и дальновидного политика. Это одна из ключевых фигур нашей истории. Он первым принял титул «Государя всея Руси». При нём двуглавый орёл стал гербом нашего государства. При нём был возведён сохранившийся до наших дней красный кирпичный Московский Кремль. Ивану III, опираясь на мощь Москвы, удалось практически бескровно завершить объединение северо-восточной Руси. В 1468 году было присоединено Ярославское княжество. В 1472 началось присоединение Перми Великой. В 1474 году Иван III приобрёл оставшуюся часть Ростовского княжества, не купленную его отцом – Василием II. А в 1485 г. Тверь, окружённая московскими землями, перешла к Москве.
В 1489 г. в состав государства вошла Вятская земля, важная в промысловом отношении. В 1503 г. многие князья западных русских областей (Вяземские, Одоевские, Воротынские, Черниговские, Новгород-Северские) перешли от Литвы к Московскому князю. При нём же в 1478 году была лишена независимости Новгородская республика после увоза в Москву вечевого колокола.
Кроме того, в 1480 г. было окончательно свергнуто монголо-татарское иго. Это произошло после столкновения московских и монголо-татарских войск на реке Угре, закончившееся отступлением последних и, как следствие, окончательным прекращением уплаты дани Золотой Орде.
Сын Ивана III и византийской царевны Софьи Палеолог Василий III продолжал дело отца. Он продолжал борьбу за отмену системы уделов. Воспользовавшись нападением крымских татар на Литву, в 1510 году присоединил Псков. В 1514 был отвоёван Смоленск. Наконец, в 1521 г. в состав России вошла Рязанская земля.
Образовалась крупнейшая в Европе держава, которая с конца XV в. стала называться Россией.
Западноевропейские государства уже не могли не считаться с интересами новой мощной державы. Внешняя политика России всё больше волнует их, поэтому они начинают расширять международные связи. В Россию отправляются торговцы, врачи, ремесленники, архитекторы, офицеры-наёмники, дипломатические миссии и простые авантюристы, которые донесли часть взрывной волны ренессансного толчка до некоторых влиятельных людей, стоящих у власти в государстве. Всё это вылилось в появление большого количества церковных ересей (ересь стригольников, ересь жидовствующих), неофициальный раскол церкви – на иосифлян и сориан-нестяжателей, распространение в среде боярства вольнодумных идей и модных оккультных течений.
Общественную мысль и идеологическое противостояние этого времени характеризуют две основные черты:
1. Мы уже встречаем здесь противоборство двух тенденций – с одной стороны, развивается ортодоксальная церковная идеология; с другой стороны, прослеживаются следы влияния идейных воззрений и в особенности культурных интересов еретиков конца XV века, - внимание к вопросам научного и общекультурного характера (грамматическим, календарно-астрономическим, связанным с исчислением пасхалии). Астрологическая литература свидетельствует об интересе к светскому знанию, содержит ряд сведений научно-астрономического характера, элементы космологии Аристотеля.
2. Это время необычайного подъёма национального самосознания, связанного с формированием русской народности (например, возникновение теории «Москва – Третий Рим» старца Филофея), с теми глубокими изменениями в социально-экономической и политической жизни страны, которые привели к образованию Русского централизованного государства. Этот подъём выразился в частности, «в ярком расцвете публицистической литературы в XVI веке. Публицистика XVI века ставит теоретические и практические вопросы, как внутреннего социального положения страны, так и места России в мировой истории и в системе международных отношений того времени».1
ториография
В советский период уделялось немало внимания проблемам, связанным с подъёмом еретических и реформационно-гуманистических движений в Древней Руси, в том числе и на рубеже XV и XVI вв. и в середине XVI века. К этому периоду относится жизнь и творчество целого ряда писателей и публицистов, внёсших существенный вклад в развитие русской религиозно-философской и политической мысли, в русскую культуры. Это Максим Грек и Фёдор Карпов, Дмитрий Герасимов и Мисюрь Мунехин, Вассиан Патрикеев, Филофей, Даниил. Советская историография, прежде всего, трудилась над построением линии «прогрессивных», вольнодумных выступлений в досоветской России, выделением ряда предшественников, «подготовивших события 17 года», и церковные ереси рассматривались не как болезни общества, гибельные для целостности государства, а как явления, находящиеся в конфронтации с действовавшей властью, поэтому позитивные. Большинство монографий этого времени имеют исключительно одностороннюю направленность, как, например сочинение Е.Н. Кимеевой2. В общественных деятелях видели только «борцов», но не личности.
Творчество Ф.И. Карпова относится к периоду, который наступил после инквизиционных костров 1504 г., знаменовавших разгром новгородско-московской ереси и восстановления авторитета господствующей церкви, и предшествовал новому подъёму еретических движений в середине XVI века (Матфей Башкин, Феодосий Косой).
Бесспорно, Ф.И. Карпов занимает среди писателей особое место, так как он – единственный известный нам светский публицист этого времени. Его сочинения правомернее назвать объективными и отстраненными, чем сочинения духовных лиц. И мне хотелось бы, в первую очередь, оценить его не как представителя того или иного класса, о чём исследователи полемизировали на протяжении советского периода, но как историческую личность с неординарными для своего времени образованием, способностями и качествами.
Наука XIX знала о Ф.И. Карпове очень мало. Заслуга «открытия» публициста принадлежит Дружинину В.Г., который обнаружил и опубликовал основной источник для анализа политических взглядов Карпова – «Послание митрополиту Даниилу»3. Позднее были издана переписка Карпова с Максимом Греком4, а единственное послание к старцу Филофею было найдено примерно в это же время, но опубликовано значительно позже5. Полное их собрание было сделано в 1984 году в серии Памятники Литературы Древней Руси6.
Таким образом, нам известно только четыре основных произведения Фёдора Карпова, но, без сомнения, существовали другие, написанные не только в эпистолярном жанре, и при характеристике его литературной деятельности следует учитывать, что многие сочинения писателя не сохранились. О них мы узнаём из ответных посланий Максима Грека.
В.Ф. Ржига7 дал первую глубокую характеристику Ф.И. Карпова. С полемикой против В.Ф. Ржиги, сосредоточившего внимание на чертах нового в мировоззрении Карпова, выступил А.И. Никифоров, доказывавший, наоборот, что Карпов «находится в традиции»8. Его работа была написана, по-видимому, в 1915 и 1918 гг.
Если в работах В.Ф. Ржиги представление о Ф.И. Карпове как о «боярине-западнике» не сочеталось с оценкой его публицистики как реакционной, то Е.Н. Кимеева9 считала его боярским реакционным оппозиционером. Эту точку зрения «убедительно опроверг А.А. Зимин, который считает Ф.И. Карпова прогрессивным дворянским публицистом, гуманистом»10.
Историографический этап общего исследования завершает диссертационное исследование Н.В. Синицыной11, которая, опираясь на предыдущие сочинения, ставит своей целью выявление классовой принадлежности публициста, благодаря которой можно было бы правильно истолковать отправную точку его взглядов в свете марксистско-ленинской теории. «Идеал Ф. Карпова классово обусловлен», - к такому выводу она приходит.
Кроме перечисленных исследователей, к творчеству этого своеобразного представителя русской культуры обращались также Д.С. Лихачёва, Я.С. Лурье, И.У. Будовниц и другие историки, и историки литературы. Из последних трудов, написанных на эту тему, необходимо отметить работу А.И. Клибанова12, который делает очень существенные замечания, сопоставляя «Послание митрополиту Даниилу» Карпова и труды Аристотеля, находя в первом почти точные цитаты, лишь адаптированные под систему понятий той эпохи, из сочинений последнего.
Биография дипломата
Биографические сведения о Карпове очень скудны. Фёдор Карпов происходит из семьи тверского боярина Ивана Карповича старинного рода князей Фоминских. Известен также дед дипломата – Карп Фёдорович. «А у Ивана Карповича дети: Федор; у царя и Великаго князя Ивана Васильевича окольничей, Да Никита; а былъ у Великаго князя Василия Ивановича оружейничей, бездетенъ, Да Семенъ, Да Иванъ. А у Федора Ивановича дети: Иванъ большой, бездетенъ, Да Долматъ, Да Иванъ меньшой, бездетенъ, Да Василей, бездетенъ. А были Долмать и Иванъ меньшой у царя и Великаго князя въ окольничихъ»13.
Не только точная дата, но и даже примерное время его рождения неизвестны. Первое упоминание о Карпове относится к 1495 г., когда он был «постельничим» Ивана III во время поездки великого князя в Новгород в связи с русско-шведской войной, при этом, известно, что в 1545 году Карпова уже не было в живых, следовательно, его деятельность приходится на конец XV – первую половину XVI века.
С 1508 по 1539 (исходя из источников Посольского приказа14) Карпов обосновывается на дипломатическом поприще в Москве, являясь «довольно значительным дипломатом на востоке, если не самым значительным»15 (взаимоотношения с Крымом, Турцией, Ногайской Ордой, Казанским ханством).
Одной из важных задач внешней политики России в первой половине XVI в. была борьба за Поволжье, а с ней была тесно связана проблема взаимоотношений с Турцией и, в особенности, с Крымом (Крымское и Казанское ханства находились в вассальной зависимости от Турции). Набеги и походы крымских и казанских татар почти не прекращались в этот период. Русским дипломатам (среди них и Ф.И. Карпову) приходилось применять гибкую и разнообразную тактику.
С сентября 1508 г. Карпов с другим боярином и дьяком принимает Ак-Доблета, сына ногайского царевича, приехавшего к нам для переговоров вместе с послами от Ногайской Орды. В этом же году 24 октября Карпов встречает послов от Крымского царя Менгли-Гирея и берёт с них и бывшего царя Абдыл-Летифа шертные записи, что царь этот будет верно служить великому князю.
В 1514 г. Карпов участвует в торжественной встрече посла от турецкого султана Селима I – Камала и вместе с другими боярами ведёт переговоры. В 1515-1519 гг. мы снова видим Карпова за Крымскими делами. «Крымцы хорошо знали его и учитывали его роль в политике, о чём говорят неоднократные приписки в грамотах от крымского хана с просьбой к Фёдору Ивановичу Карпову о ходатайстве перед великим князем», - замечает В.Ф. Ржига16. Его имя постоянно встречается в крымских посольских книгах того времени
С 1525 по 1539 гг. известен ряд упоминаний о переговорах Карпова с крымскими послами.
Уже после 1519 г. Ф. Карпов не только участвует в дипломатических делах, но ведёт все сношения с Крымом и вообще восточными народами. Он непременно участвует в комиссиях, ведущих переговоры с турецким послом Скиндером, неоднократно посещавшим Русское государство в 1522, 1523, 1524, 1529 гг. Он играет руководящую роль в делах с ногайскими послами; известия об этом встречаем под 1534, 1536, 1537, 1538 гг.
Казань тоже знала Карпова. В 1531 г. ему поручено говорить с казанским послом Табаем, в 1533 – с послами казанского царя Сафа-Гирея. Результатом этих переговоров было низложение враждебного России Сафа-Гирея и провозглашение Казанским ханом касимовского царевича Джан-Али (Еналея), связанного с московским правительством. Главную роль в этих событиях играло не войско, а дипломатия.
Таким образом, если итогом восточной политики Российского государства в первой половине XVI века была подготовка присоединения Поволжья, осуществлённая Иваном IV, то и Фёдору Карпову принадлежит значительная заслуга в дипломатической стороне этой подготовки.
Время от времени Карпов выступает и в дипломатических сношениях с Западом. В 1517 во время приезда посла императора Максимилиана I, Сигизмунда Герберштейна в Москву, в великокняжеском дворце «встретили его Михаила Юрьевич Захарьин и Федор Иванович Карпов…»17, но здесь его миссия была невелика, он лишь следовал в свите великого князя и не участвовал в переговорах, где речь шла о посредничестве императора при заключении перемирия между Россией и Польшей.
В марте 1518 года римский папа объявил крестовый поход против турок; значительное место в планах римской курии занимало Русское государство, причём папа не просто стремился вовлечь его в союз, но и использовать этот союз как средство привлечения России к религиозной унии, подчинения русской церкви римскому престолу.
В следующем 1518 г., в июле – повторное посольство от Максимилиана, на котором было выдвинуто предложение о присоединении России к антитурецкой коалиции, в этот раз Карпов был привлечён к участию в переговорах в качестве своеобразного «консультанта» по турецким делам. На предложение посольства он ответил самым общим и неопределённым образом, что означало фактический отказ, этого требовали интересы крымской и казанской политики Русского государства.
В сентябре 1518 г. Ф.И. Карпов принимал участие в приёмах посольства Альбрехта Бранденбургского, прусского магистра и посланцев германского императора, извещавших московское правительство о миссии папского легата Николая Шамберга, имевшего целью привлечение России не только к крестовому походу против турок, но также к соединению православной и католической церквей на условиях флорентийской унии.
К этому же времени, к 1518-1519 гг. относятся пространные полемические послания Максима Грека Фёдору Карпову против пропаганды соединения церквей: поэтому, очевидно, что одной из причин, вызвавших интерес Ф.И. Карпова к католической пропаганде Николая Булева (Немчина), была его служебная деятельность.18 Таким образом, идеологическая борьба внутри Русского государства, возникновение ересей и вольнодумных течений оказываются тесно связанными с событиями международного масштаба, политическими интригами, «с борьбой Московской Руси на политической арене»19, о чём уже говорилось во введении.
В 1526 г. проходили переговоры с послами папы, императора и польского короля о заключении мира с Польшей. В 1529 г. – переговоры с Польшей о возобновлении перемирия. В 1537 г. – приём польских послов, после которого Карпов назначен окольничим, а затем оружейничим. Он был активным участником всех этих переговоров. Иногда он, по-видимому, выдвигался даже в основные представители великого князя из рядов бояр и дьяков.
Помимо внешней политики, Ф.И. Карпов принимает участие во внутреполитических делах. В 1527 г. он выступил как поручитель за князя М.Л. Глинского, который был освобождён из заточения. В 1537 г. Ф.И. Карпов участвовал в событиях, связанных с подавлением мятежа удельного князя Андрея Старицкого против центральной власти. Ему поручили следить за двухлетним сыном старицкого князя после «поимания» последнего. Следовательно, Ф.И. Карпов был связан с правительственными кругами, проводившими политику государственной централизации.
При Елене Глинской Ф.И. Карпов продолжает дипломатическую карьеру, выполняя ряд приказаний свыше. Последнее упоминание о нём в посольских источниках – октябрь 1539 г.
Подводя итог политической деятельности Ф.И. Карпова можно процитировать отзыв БСЭ о нём20: «Один из руководителей внешней политики при Василии III Ивановиче, способствовал выработке правил русской дипломатической службы, которым следовали вплоть до конца XVII века».
Переписка с Максимом Греком и иноком Филофеем
Карпов – один из наиболее оригинальных и образованных русских публицистов своего времени. Общаясь с иностранцами, Карпов получил европейское образование. По роду своих занятий он знал восточные языки, знаком был с греческим и латинским. Ему были известны в подлинниках или извлечениях произведения Аристотеля, Гомера, «Метаморфозы» Овидия, цитаты из которых он включал в свои письма. Карпов находился в переписке с умнейшими людьми того времени – Максимом Греком, старцем Филофеем, Николаем Немчиным, митрополитом Даниилом и др.
В «Послании иноку Филофею», Карпов хвалит письмо старца, которое получил ранее: «Омировым (гомеровым) бо словомъ и риторским разумом пригодне сложени, не варварски же, ни невежески, но грамотически уметельне сложена»21. Из этого следует, что Карпов умел ценить возможности хорошего слога и к нему обращались за оценкой качества стиха. Кроме того, стиль его общения со старцем говорит о том, что они были в близких дружеских отношениях: «Похваляю, яко разум божественных и человеческих умеюща»22.
Максим Грек называет Карпова «премудрым», «премудрейшим», «пречестнейшим» «многим разумом украшенным» и даже «праведником», и князь Курбский, который знал Карпова, по всей вероятности, лишь по сочинениям – «разумным мужем».
Не смотря на то, что нам известны только четыре послания Карпова, круг его интересов поражает своей широтой. Его волновали и естественные науки (астрономия, медицина), о чём мы узнаём из посланий Максима Грека, адресованных Карпову, и политические учения, и классическая поэзия. Особо его волновало богословие. Задумывался Карпов и над вопросами о происхождении Земли и жизни на ней. Он пытался постичь «законы естества».
Некоторые материалы о взглядах Карпова мы черпаем из пяти посланий к нему Максима Грека. Два из них посвящены опровержению взглядов Николая Немчина и датируются 1518-1519 гг., ещё два посвящены критике астрологических воззрений Карпова, были написаны в 1523-1524 гг. Последнее является ответом на недоумения Карпова относительно критики Максимом Греком взглядов Николая Немчина.
«В переписке Фёдора Карпова с Максимом Греком отразилась накалённая атмосфера Москвы первой четверти XVI в., когда шла ожесточённая полемика между «нестяжателями» и сторонниками монастырского землевладения».23
Карпов родился и рос в Твери, а Тверь была очагом еретического вольномыслия. По мнению А.А. Зимина это не могло не отразиться на мировоззрении молодого Фёдора24. Скорее всего, общение с еретиками поколебало его в догматах церкви, потому что изначально он получил, по всей вероятности, патриархальное образование. Помимо этого, он в течение тридцати лет вращался в самой разнообразной среде, соприкасался с людьми разных национальностей, в частности, с представителями европейской культуры.
Отсюда проистекает его свободомыслие, беспокойный и ищущий ум: «Кажется мне, отче, что не следует непонимающему стыдиться того, чего он не понимает, но рассказывать о незнании своем знающим людям. Ибо я не вижу ничего предосудительного или противного разуму в том, чтобы более мудрых спрашивать, чтобы они мне добрый совет дали, и незнание в знание обратили, и томящуюся мысль вполне успокоили»25, - таким пространным рассуждением Карпов начинает своё «Послание Максиму Греку о Третьей книге Ездры». Он переживает по поводу того, что его мысли и умозаключения в богословской области26 противоречат книжным христианским истинам. «Жажда познания сопровождалась у него сознанием собственного несовершенства»27. В такие моменты он обращался к Максиму Греку28, чтобы он успокоил его «томящуюся мысль»: «Аз же ныне изнемогаю умом, во глубину впад сомнения, прошу и мил ся дею, да мне некая целебнаа присыплеши и мысль мою упокоиши»29. Тут же он даёт мудрую аллегорию: «Сице бо и врачеве творятъ о болезни неспящаго и многомыслие о смерти имеюща, некоторым зелиемъ успеваютъ и многмыслие смертное соотъемлютъ».
Неуверенность боярина проистекала от противоречия между патриархальностью его православного воспитания, которому он был предан с детства и вольнодумством, зарождающимся в Европе, с которым он сталкивался во время общения с такими людьми, как, например, Николай Немчин (Булев), уроженец города Любека. Последний являлся весьма образованным для своего времени человеком, немцем, выучившим русский в совершенстве и вошедшим в доверие к Великому Князю.30 Несколько лет он работал придворным врачом при Великом Князе.
Немчин пропагандировал в русском обществе униатские идеи и новомодные течения – астрологию, астрономию и т.п. Ещё в 1520 г. в Германии Иоанном Штоффлером был издан Альманах, в котором тот предсказывал, что в 1524 г. произойдёт всемирный потоп и гибель мира. Николай Булев перевёл этот Альманах на русский язык. Помимо этого, он высказывал идею соединения церквей в период русско-турецких войн. О Н. Булеве, как о «профессоре медицины и астрологии и всех наук основательнейшем»31 отзывается Франциск-де-Колло, посол императора Максимилиана, о котором уже говорилось выше. Этот отзыв мог знать Ф. Карпов, так как встречал посла во время его приезда.
В любом случае, Фёдор Карпов попал под влияние его «искусно и мудро» составленных сочинений и написал Булеву послание с вопросом относительно различий между православной и католической церквями. В ответе Карпову тот, очевидно, утверждал, что сколько-нибудь серьёзных различий между ними нет. За разъяснениями Карпов обращается к Максиму Греку и становится участником, посредником в полемике, ведомой Максимом Греком и Николаем Немчиным.
Но, если в канонических богословских вопросах греческий монах32 бог дать ответ и хороший совет, то в увлечении Карпова астрологией, тот уже не являлся для него авторитетом.33 «Идеи, пришедшие к нам с Запада, временно отвлекли Карпова от старого русла нашей культуры, но не оторвали окончательно. Чувствуя себя между двумя течениями, он стремился одно примерить с другим и поэтому со всеми возникавшими недоумениями обращался к такому авторитету византийской образованности, каким был Максим».34
Своё послание Максим Грек начинает словами: «Я прочёл твоё послание ко мне». Он ругает Карпова за то, что тот далёк от «понимания церкви», обличает его в невежестве. Но, «выступая против заблуждений Карпова, Грек остаётся высокого мнения о его уме и способностях».35 Это видно по тону его посланий: он пишет, что астрологические взгляды не достойны «благочестию и разуму твоему», называет Ф. Карпова «честнейшим Фёдором», «мудрейшим Фёдором», и т.д. Это свидетельствует о том, что между Ф. Карповым и Максимом Греком существовали не только внешние, но и глубокие дружеские связи.36
В другом послании, Максим Грек, узнав, что одно из его сочинений, адресованных Николаю Немчину, вызывает неблагоприятные толки, в том числе и со стороны Ф. Карпова, гневно упрекает последнего: «вы достигли такого возраста и столь искушены в божественных писаниях, такая догма ускользнула от вас…».37 Догма, высказанная Греком, гласила, что «бог Отец безначален и беспричинен». Этим он, по-видимому, спорил с гностицистическими высказываниями немца. В ответ Крапов написал, что Максим Грек слишком скоро судит и руководствуется слухами. На самом деле, один из священников церкви, которую он посещал за несколько дней до этого, обратился к нему со своими сомнениями по поводу основательности этой догмы, описанной Греком. Заканчивает Карпов свой ответ философским замечанием, в укор Максиму: «Не всё, - говорят, - делаем, что можем, и не всему верим, что слышим, и не всё говорим, что узнаём».38
На это письмо Максим ответил примирительным посланием, принося извинения за необдуманную резкость: «Прости же меня по-дружески за то, что я как человек погрешил и будущем смело пиши мне и требуй то, что тебе нужно. Я буду тебя слушать во всём… А священника того исправить не ленись».39 Возможно, именно в ответ на это предложение, Карпов написал «Послание о Третьей книге Ездры».
«Пишет Ездра в Третьей своей книге: «В третий день, - говорит он, - повелел Господь водам собраться на седьмой части земли, а шесть частей осушил». Первый мой вопрос: божественное Писание о бесчисленных водах говорит под землёй в безднах и на земле, в морях, и озёрах, и реках, также и на тверди небесной. Так ли об этом следует нам понимать?»40. Карпова удивляет, что в этой книге41 имеются несоответствия с другими библейскими текстами, он не делает из этого никаких нигилистических выводов, но просит Максима Грека дать своё толкование этого вопроса: «о воде, и о земле, и о Енохе, и о Левиафане».42
Усомнившись в чём-то один раз, Карпов уже не мог не ставить под сомнение остальные, прежде бесспорные истины.
Карпов всерьёз стал заниматься звёздами и астрология, «причудливо соединявшая в себе точное знание, мистические чаяния и суеверный предрассудок»43, двумя своими сторонами привлекали его: убеждением о зависимости жизни людей от светил, исходя их которого, он вывел необходимость этой науки царям и правителям для управления своими подданными44, и астрономическими наблюдениями, вызывавшими у него удивление и восхищение. Фёдора Карпова привлекала гармония природы, красота мира, о которых он писал, используя сочинение Григория Богослова45, где отразилось влияние на него античной философии.46
Н.В. Синицына провела сопоставление всех произведений Максима Грека с конкретно адресованными к Фёдору Карпову: «Если первое послание Максима Грека, - пишет она, - написано в духе остальных его сочинений, то второе содержит указание на то, что первое послание не убедило адресата, и он отправил Максиму ответное послание, в котором «востал… на церковное мудрование». Аргументация второго письма значительно отличается от аргументации других сочинений автора на эту тему и характеризует интерес Фёдора Карпова к астрологии как принадлежащей «внешним наукам» (семь «свободных светских искусств» средневековья) и содержащей практические сведения по астрономии, а не только предсказания по звёздам»47
Карпов не прекратил изучение светил даже после специального Послания Максима Грека, где тот советовал Карпову «не мудрствовати тако о поспешествах и утверждении царей, яко глаголати: Не мощно кроме астрологии споспешествовати тем…». «Карпов стремился изучать астрологию, чтобы помочь укреплению самодержавия».48
Та же картина вырисовывается и в отношении к науке – не только астрономии, но и медицине, философии. Карпов упрекает Максима за то, что он враждебно относился к науке вообще. На это Максим отвечал, что наука не должна отделяться от религии, что она должна помогать людям жить согласно религии.
Здесь уместно заметить, что ещё не ставшая актуальной на Руси, но уже вполне расхожая в Европе «теория двух Истин» Абеляра, вполне могла бы стать выходом в вопросах, терзавших Карпова.
Итак, и Максим, и Фёдор Карпов ценили науку. Но оценка их имела различный смысл: Максим ставил её на путь служения евангельской истине, у Карпова, наоборот, сопоставлял и возносил науку над христианскими догмами, как более фундаментальное знание. Отсюда и его гуманистический интерес к науке. И не странно, что у него возникали недоумения при чтении священного писания.
Несправедливость, допущенная в отношении одного человека, является угрозой всем.
Шарль Луи Монтескье
Терпение – прекрасное качество, но жизнь слишком коротка, чтобы долго терпеть.
Абу-ль-Фарадж
Послание митрополиту Даниилу
Пытливость Карпова выразительно проявлялась в его посланиях. Не мог не заметить этого и Максим Грек. Об одном из не дошедших до нас посланий Фёдора Карпова он писал: «Как мёд, по словам врачей, вместе с естественной сладостью соединяет острую и очистительную силу, так и епистолия Карпова, упитанная духовной сладостью, не только услаждает разум, но тайно волнует и как-то остро возбуждает ум к просветлению».49
«До нас дошли жалкие осколки сочинений Карпова. По изяществу изложения, сжатости и выразительности слога, отсутствию традиционных длинных цитат, по образности языка и смелости мысли произведения Карпова могут считаться шедевром русской публицистики XVI века».50
Лучшее и наиболее объёмное из них – послание митрополиту Даниилу. Дата его написания неизвестна. В нём Карпов разворачивает философскую дискуссию о смысле «терпения» и касается очень сложной проблемы – проблемы управления государством. Форму произведения следует признать достойной ума и эстетического чувства Карпова.
Государственным катехизисом того времени была идея божественного происхождения власти, доставшаяся в наследство от павшей Византии. Её трактовали по разному. Одна из крайних концепций – митрополита Даниила, известного писателя XVI века, воинствующего иосифлянина – провозглашала безусловное повиновение власти. Он написал Слово под заглавием: «Яко подобает къ властемъ послушанiе имети и честь имъ вездати и еже на врагы божiа», в котором говорил, что власти установлены богом: «въ отмщенiе злодеемъ, въ похвалу же благотворящим, чтобы люди, боясь земных начальстве не поглотили друг друга, как рыбы».51
Он обратился с проповедью терпения в области гражданских отношений к Фёдору Карпову52, когда тот подвергся опале. Е.Н. Кимеева делает верное замечание, что в тексте нет прямого указания на то, что Карпов в это время находился в опале, лишь некоторые косвенные: «Увы, сейчас время, не подходящее для написания посланий, но время для рыдания», «Своими словами ты призываешь меня быть до конца стойким в терпении, в печалях и несчастьях моих…».53 Кимеева54, отсекая принятые ранее всеми исследователями причины «рыдания» - служебные неудачи или опалу, делает предположение, что событием, возмутившим боярина настолько, что он, «пренебрегая последствиями, высказался открыто», могло явиться осуждение и заточение Максима Грека под стражу, которое он считал несправедливым. В таком случае, Кимеева полагает, что Послание можно датировать 1526 годом, так как собор, осудивший Максима, состоялся в 1525 г.
Диаметрально противоположную позицию отстаивает А.И. Клибанов. Он утверждает, что, так как оба переписывающихся не были друзьями и единомышленниками, то есть основания предположить, что доверительность слога Послания указывает на факт общения двух впавших в немилость представителей общественных кругов. Такой вывод может способствовать определению времени переписки55 и характеристике политической борьбы того периода.
По мнению А.А. Зимина, невооружённым взглядом видно, что все факты Кимеевой притянуты к единственному тезису её работы – доказательству, того что Карпов находился в агрессивной, подпольной оппозиции центральной власти. Клибанов же старается подтвердить наличие скрытого подтекста в Послании и его связь с сочинениями Аристотеля. Несомненными являются лишь нижеследующие утверждения:
* Послание Карпова – ответ на «епистолию» митрополита Даниила.
* Автор Послания был «великими скорбъми одержим».
* В своём Послании митрополит Даниил был расположен к Карпову: «славиши мя честию, ей же убо не достоин есмь; везде о мне проповедаеши, и, писании твоими угоднейшими мене чествуа, поздравляеши»56
По моему мнению, уместнее предположить, что Карпов нашёл повод вступить в полемику с митрополитом и высказать ему давно терзавшие его философские идеи. «Послание к Даниилу не только политический трактат…, но письмо человека, ярко отражающее его настроение».57
Я хотел бы схематично дать логическую цепь рассуждений Карпова, чтобы объективно оценить его взгляды.
I) Начинается Послание панегириком, витиеватой похвалой митрополиту Даниилу. Этой теме уделена значительная часть Послания. Ф.И. Карпов не скупится на хвалы, говорит о совершенстве митрополита, о его широкой образованности, однако, самый преувеличенный, лестный тон этих похвал, контрастирующий со всем произведением вообще, наводит на мысль об ироническом отношении к адресату: «Поэтому не истощится в сердце моём любовь, и голос мой не устанет от похвалы, и помыслы мои от почитания величия твоего… Более пространное и полное, хорошее слово, приличествующее тебе и твоим добродетелям, мы в другое время составим… Не усомнюсь и звездой светлой назвать тебя, от которой лучи дурные не исходят. Ты светильник горящий, который не омрачается; ты благовонный цветок добродетели, который смрада клеветы гнушается…»58 и т.п. С помощью тонкой иронии, Карпов издевается над митрополитом, который, к своему несчастью, отважился посочувствовать опальному боярину. Не остались не затронутыми даже гастрономические вкусы митрополита Даниила: «Ведь я желаю, чтобы сочиненьице это неучёное для твоих учёных ушей столь же приятно было бы, как для уст моих была приятна твоя рыбица, даром мне данная».59
II) Основная часть
1) В начале основной части Карпов широко и независимо поставил затронутый вопрос, перелагая мысль митрополита: «Для устойчивости дела народного,60 или царства, или власти важнее правда или терпение?»61
a) Допустим, что нужно терпение. Если так, если все должны руководствоваться принципом терпения, «тогда воотще сложены суть законы. Тогда обычаи святые и благые уставы разърушени и въ царствехъ, в начальствех, во градехъ, сожительство человекъ живеть безъ чину»62. «…Тогда несть треба царьству или владычьству правители и князи; престанет убо начальство, владычьство и господьство, и живется безъ чину; с молвою силный погнетет безсилнаго, да трепение имать. Ниже треба будетъ судей въ царстве имети, иже коемуждо правду учинят, зане трепение вся исполнитъ». «Дело народное въ градехъ и царствехъ погибнет длъгодушьствомъ трепениа, долготрепение в людехъ безъ правды и закона общества добро разърушает и дело народное ни во что низводитъ, злыа нравы в царствехъ вводит и творитъ людей государемъ непослушныхъ за нищету», - показывает автор. Нельзя отрицать, что Карпов оценивает терпение и со своей позиции, позиции состоятельного боярина, который при подобной государственной политике может потерять всё своё имущество и лишиться атрибутов своего высокого происхождения. Если он тоже будет обязан терпеть, то «оставится от отечьства, изгонится от службы честны, причтется нищъ ко службе непотребне и не како по его отечьству». Обобщая, можно сказать, что по Карпову терпение вводит анархию, дурные нравы и беззаконие, рушащие общество и государство. Терпение без закона – скрытая взрывная сила, которая в любой момент может вылиться в неподчинение людей своим государям.
b) Если не терпение63, то правда важнее для государства. Карпов прибегает к авторитету Аристотеля: «Сего ради всякъ градъ и всяко царьство, по Аристотелю, управлятися имать от начальникъ въ правде и известными законы праведными, а не трепениемъ». Причину необходимости закона Карпов видит в том, что «человечьский род немощенъ есть и паче похотению последуеть чювственому, неже правому словества суду». Всю историю он делит на три периода с тремя законами: «во вся времяна под законы жити: первое, въ время естества, под закономъ естественымъ; второе, во время закона, под закономъ Моисейским; третьее, и ныне, во время благодати, под законом Христовым». Историческая цепь законодательств и преступлений («от пръваго зла Каинова дажъ до последняго злачеловеци в сем смертном мире всегда будуть злии меж добрыхъ смешны») обосновывают необходимость закона: «Закономъ быти нужа бъ, да техъ страхом человеческая дерзость запретится». Для народа необходимы начальники, которые восстановят справедливость. Идеал такого начальника – библейский «гуслей игрец Давид», который из разнообразных струн извлекает единый аккорд, согласие, гармонию. Так же и «начальникъ всякого самодръжства блудящихъ и врежающихъ грешникъ понудити имать на согласие благых грозою закона и правды, а добрыхъ подвластныхъ беречи своимъ жалованием и уроженною милостью и раздражати къ добродетелемъ…, злых же казньми полутшати…, ненасыщаемыхъ же и злых… отнюдь истребити».
2) Мы установили, что Карпов был сторонником монархии. Какими же качествами должен был обладать этот монарх, помимо честности и организационных способностей?
a) Он должен пресекать, не игнорировать насилие над тем же терпением и творить справедливый, равный для всех суд, потому что это его религиозная обязанность и если « не сотворит ниже прилеженъ въ попечении своихъ подвластных будеть, но неповинных от силныхъ погнестися попустит, тогда грехи и насильства погнетающих своа творитъ и за тая ответъ въздати велиему Судыи…».
b) При том закон нужен ещё и для того, чтобы правитель не злоупотреблял своим положением: «Того ради даны законы, да не кто силне вся възможетъ».64
3) Необходимо отметить, что Карпов не отрицает терпение полностью: «Всемъ бо христовернымъ имеемо есть терпение такоже под заповедию и евангельскимъ советомъ – овемъ боле, овемъ менши по разчинию лицъ, и дела, и времени». Это личное дело каждого человека, христианский опыт нравственного совершенствования65, подвига, поэтому «ин есть судъ въ духовныхъ лицехъ, а инъ въ мирьском начальстве». Терпение не должно быть всеобщим гражданским законом. Это удел праведников, который не должен давать повод для проповеди мазохизма. «Иже убо возжелает въистину терпелив быти, треба есть ему мысль горделивую оставити, Христу последовати и от мира сего плыти ко пристанищу пустынному; а иже в въ буряхъ и волненияхъ сего мира съблюсти возможеть, далече блаженнее будеть».
4) Терпение Карпов понимает ещё в одном аспекте: как милость, снисходительность к преступникам. «Если «правда» у Карпова – это справедливое управление государством, то закон – нормы человеческого общежития, понимаемые сквозь призму христианства»66. Милость же – это неотъемлемая часть государственного управления. Она сглаживает строгость закона и правды, делает их приложимыми к каждому конкретному случаю. Фёдор Карпов даёт очень мудрую формулировку: «Милость бо безъ справды малодушьство есть, а правда безъ милости мучительство есть… милость правдою подстрекаема, а правда милостью укрощаема сохраняють царя царство въ многоденьстве». За милость подвластные любят своих правителей: «ради милости бо предстатель и князь от подвластных велми любится».
III) Так заканчивается основная часть, в которой Карпов излагал свою концепцию. В заключительной части он снова начинает диалог с Митрополитом. Намекая, что начинает новую тему («сиа предрекши, некая тебе новая составлю»), он, в то же время, продолжает уже о практике своей теории.
1) Боярин характеризует современное ему время так: «По апостолу «яко дние злие суть» мню, конци векъ достигоша». В.Ф. Ржига обнаружил в послании, в этой части Послания буквальный перевод двух стихов из «Метаморфоз» Овидия, которыми Карпов старается подтвердить свои слова:67
Златыа веки суть въистинну ныне: много златомъ
Приходит санъ, златомъ съветуется любовь.
Въ цене цена ныне есть, деть кенсон саны,
Кенсон68 дружбы, убогий везде лежитъ празденъ.69
Ныне живут от похищениа; несть гостиникъ от гостя
безъ боязни.
Несть тесть от зятя; и братская убо любовь редка есть.
Д. Фрейданк указал в том же послании ещё на две цитаты из Овидия («Искусство любви», «Фасты»).70
Карпов восклицает, что «такъже и Петръ, апостольский началникъ, днесь аще съ теологиею и разныхъ силъ с чюдесы приидеть, аще ничего не принесетъ, дверемъ затвореннымъ, извержется вонъ». Это фрагмент безусловно также является реминисценцией из Овидия («Искусство любви»), только Гомер Овидия заменён на апостола Петра.
«Никоторый порокъ не скуденъ и грехъ похотный, от него же дело опщее человеческое падаеть71. Много ныне в мире в наши времяна льстей и лукавьствы…», - далее идёт перечисление пороков72. Сразу бросается в глаза, что Карпова больше тревожит нравственное растление народа. Своей тирадой Карпов хочет продемонстрировать митрополиту, к каким результатам приводит человечество, в том числе и в моральном отношении, отказ от следования его истинной государственной модели, что ясно показывает заключительная реплика: «От сихъ бо цело уразумелъ еси, коль вредными и неугодными стезями хромыми ногами, слепыма очима она земная власть и все естество человечьское ходить ныне».
2) В заключительном абзаце Карпов прощается с митрополитом и уже искренно желает ему обрести путь к христианскому спасению и Царствие небесное73, аллегорическое описание которого он даёт. Этот путь для Карпова – в истинном служении Отечеству.
Всякий человек, обладающий властью склонен злоупотреблять ею.
Шарль Луи Монтескье
Плохие законы – худший вид тирании.
Эдмунд Бёрк
Справедливость – это истина в действии. Справедливость без силы и сила без справедливости – обе ужасны.
Жозеф Жубер
Приложение. Карпов и Аристотель. 74
Для составления более полной картины мировоззрения русского публициста, необходимо привлечь сочинение А.И. Клибанова, которое, по моему мнению, представляет собой наизамечательнейшее рассуждение на эту тему, хотя по некоторым пунктам принять его довольно трудно.
Главная мысль А.И. Клибанова в том, что если карьера боярина не была стабильной и он писал митрополиту Даниилу, отдавая себе отчёт в политической «неблагонамеренности» своих идей, то следует искать подтекст в Послании.
Интересна также гипотеза о том, что Карпов поёт дифирамб Даниилу, воспевает его достоинства, уповая на лояльность митрополита: как на то, что митрополит не станет распускать слухов по поводу мыслей, высказываемых ему в послании, так и на то, что не будет доверять слухам, враждебным Карпову. Но Даниил не разделял мыслей боярина, почему же тот доверился митрополиту в своей полемике? Об это уже говорилось выше – они могли одновременно впасть в немилость.
Подтекст «епистолии» связан с Аристотелевской «Политикой», а не только с «Этикой к Никомаху», о которой пишет Карпов. А.И. Клибанов утверждает, что слишком много совпадений между учением Аристотеля об идеальном государстве и произведением Карпова. Вот они:
* Первый – довольно мутный довод о том, что библейского «игреца Давида» возможно отождествить с упоминанием в книге Аристотеля необходимости «музыкального обучения и воспитания граждан».
* Карпов разрабатывает утопию Аристотеля, причём в некоторых местах почти дословно его перелагая: «…законодатели должны привлекать к добродетели и побуждать граждан к прекрасному (У Карпова: «…раздражати къ добродетелемъ и добрымъ деломъ»), в предположении, что те послушаются нравственности (У Карпова: «на согласие благыхъ»), а на непослушных и недаровитых от природы должно налагать наказания (У Карпова: «…злых же казньми полутшати»)»75.
* Далее у Аристотеля: «совершенно же неизлечимых (У Карпова: «…иже лечьбы полутшениа приняти не хотятъ») должно удалять их из пределов городов («…не исцельных же весьма от среды благых возьмут»).
* Карпов знал не одну десятую книгу «Никомаховой этики» Аристотеля. Рассмотрим узловые понятия, которыми пользуется Карпов в своём Послании. Во-первых, это понятие «закона», которое он противопоставляет понятию «терпения». Рядом с «законом» у Карпова везде фигурирует «правда», как абсолютно справедливый закон. Аналогичная мысль присутствует в пятой книге Аристотеля. Иными словами, категория закона и правды разнится тем, что последняя является индивидуализацией законной нормы, применятся в конкретном случае: «правда есть потребна во всякомъ градскомъ деле и царстве… поне же единому комоуждо еже свое воздается…». Карпов пользуется и понятием Милость, которое тоже есть у Аристотеля, а именно в шестой книге «Этики к Никомаху»: «Правда есть правильное суждение о должном, требующего снисходительно отношения к людям»76. Итак, Карпов использует в своём сочинении 5,6 и 10 книги «Никомаховой этики», но только ли?
* Политический пафос Послания Карпова в противопоставлении «правды», «закона», «милости» - «терпению», «долгодушству терпения». А идеал государственного строя – монархия. Что же пишет на это счёт Аристотель? Интересно то, что он тоже говорит о монархии, как наилучшей государственной форме и решительно противопоставляет ей извращённую форму, а именно тиранию. Критерием различия у него являлось то, что монарх преследует как высшую цель общественную пользу, тогда как тиран – личные цели, используя свою силу (вспомним «сильных» у Карпова). Тирания превращает свободных граждан в раба, а единственная «добродетель» раба – терпение. Все эти вопросы Аристотель рассматривает не в «Никомаховой этике», а в «Политике».
* Картина общественного состояния нравов, продуцированная «терпением», весь строй жизни «под терпением» характеризуется Карповым так: «Много ныне в мире в наши времяна льстей и лукавствы… ныне умъ строптивы злыхъ не поучается ползу чинити (основной критерий тиранической власти по Аристотелю)… Ныне брани везде…». Лесть человеконенавистничество, взаимная вражда. В «Политике» Аристотель пишет: «Тирану следует возбуждать среди сограждан взаимную борьбу и ссоры, вооружать друзей против друзей, простой народ против знати, богачей против богачей. В виды тирана входит также разорять своих подданных». Сказано и о лести: «…тираны любят всё дурное в людях, когда им льстят, они этому и рады: а льстить разве станет какой-либо свободомыслящий человек?».77 Сказано и о том, как пользует тиран то, что названо у Карпова «долгодушием терпения»: «…тиран стремится к проведению трёх целей: 1. вселить малодушное настроение в своих подданных… 2. поселить в среде своих подданных взаимное… 3. лишить подданных политической энергии».
Как утверждает А.И. Клибанов, Карпов даёт описание пороков общества с намерением характеристики государственной власти, так как боится говорить об этом прями. Умолчания Карпова относились к возможностям более широкого и острого использования античной философии, на что содержится указание в самом послании: «Зане убо сиа доволна видится, и аще реку множайша, тогда нечто тая язычская и чюжа быти речеши…». Мы приходим к выводу, что Карпов знал не одну «Этику к Никомаху», но и «Политику» Аристотеля. Всё Послание Карпова проникнуто духом античной философии, социологии, вообще античной культуры, косвенные доказательства чего приведены выше. Можно сказать даже более грубо – Послание является переложением мыслей Аристотеля, усвоенных Карповым.
Каков же положительный идеал Карпова? Это монархия, управляемая законом общей пользы, на страже которого стоит монарх, его правители и судьи. Идеальный монарх – «игрец Давид», соединяющий в гармонию все отрасли государственного управления. Программы социальных преобразований Карпов не даёт, но здесь возможны развёрнутые умозаключения.
Карпов порицает условия «тяжкой работы», жестокие условия жизни «подвластных» игу «терпения», которое делают невозможным их участие в «общей пользе». Они обречены следовать «похотению чувственному», а не «правому словества суду», то есть побуждениям к поступкам на низком, чувственном уровне, а не продиктованным «словесной» частью души, свободным разумом и высоким помыслом. Но может ли общество быть обществом «опщего дела», если оно обрекает подвластных следовать «похотению чувственному»? В «идеальном государстве» Карпова каждому обеспечено право быть защищённым законом, как и каждый ответственен за следование ему. Из «опщего дела» не исключён никто. Государство Карпова, будучи по форме правления монархическим и сохраняющим социальную иерархию, есть в то же время гражданское государство. В конечном счёте, противопоставление «правды» - «терпению» оказывается противопоставлением «гражаньства» - деспотии, а правового государства – тираническому, - вот формулировка недосказанных, междустрочных мыслей Карпова, сделанная Клибановым.
По Клибанову сочинение Карпова представляется нам политической утопией русского гуманиста. Исследователь выстраивает сложную систему взглядов Ф. Карпова, сопоставляя их с идеями Аристотеля. Более того, он утверждает, что всё недосказанное Карповым надо искать в произведениях древнего философа. С таким смелым предположением трудно согласиться, так как помимо некоторых «подогнанных» совпадений, у Аристотеля слишком много таких параграфов, какие Карпов никогда бы не принял.
Само по себе рассуждение Клибанова очень интересно, но вряд ли достоверно. Его работа основана на радикальных исследованиях, проводившихся до него, и утрированных в подобную форму78. Нельзя настолько преувеличивать значение «епистолии». Гипотеза Клибанова останется гипотезой, так как более широкие выводы, чем то, что Карпов был знаком с сочинениями Аристотеля, из неё невозможны.
Милосердие предпочтительнее справедливости.
Люк де Клапье Вовенарг
Заключение
Карпов – сложная и неоднозначная личность, поэтому его нельзя столь уверенно относить именно к группировке противников действовавшей власти или церкви. Временная опала могла вызвать у него отрицательные, пессимистические эмоции, навести на мрачные мысли.… По поводу послания митрополита Даниила, спровоцировавшего излитие этих мыслей можно предположить два варианта:
1. Митрополит в своём послании говорил Карпову о личном, христианском терпении, это не отрицает наличие закона и гражданского общества, а Карпов, благодаря своей эмоциональности перевёл тему дискуссии в более широкую плоскость – терпение в глобальном, государственном масштабе. «Фёдор Карпов ставит вопрос шире, чем Даниил, переводит его из личной плоскости в общественную. Если для Даниила «терпение», делающее человека сопричастным страданиям Христа – имеет религиозный смысл, он даёт личный совет Карпову, то тот придаёт теме светский, общественно-политический характер».79
2. Митрополит действительно считал, что терпение – основа государственности. Здесь он мог провести параллель между Русью и Ветхозаветной Иудеей, которая управлялась теократически. В таком случае совершенно справедливо «теории теократического самодержавия, Карпов противопоставляет идеал правового государства, зарождавшийся в европейской политической мысли XVI в.».80. «Выступление против одной из основных догм православной церкви – христианского терпения – было одним из проявлений нового гуманистического мировоззрения»81.
Так же хочется отметить позитивные стороны модели Карпова. Карпов очень чётко понимал превосходство монархического правления. Требуя наличия законов, как условия существования государства, он осознавал, что без присутствия «милости», без учёта «человеческого фактора», который может осуществлять только единая личность у власти, государственный аппарат превращается в бесчувственную, безжизненную машину. Ещё древнекитайский философ Мэн-цзы (372-289 гг. до Р.Х.) – ученик Кун Фу-цзы говорил о том, что отношения между членами государства должны строится по принципу отношений в семье между родителем и детьми: «Почитая старших, распространяйте [это почитание] и на старших других людей. Любите своих детей, распространяйте [эту любовь] и на чужих детей, тогда легко будет управлять Поднебесной».82
Понятие «правды», как справедливого общественного строя у Ф. Карпова только декларируется, но не раскрывается. «Он был только критиком и обличителем, в этом плане. В 20-30-х годах XVI в. не были ещё ясны те пути переустройства, которые определятся только в середине XVI в.»83 после боярского правления, московского переворота 1547 г. и реформ Ивана Грозного. «Политическая теория, развивавшаяся Фёдором Карповым, имела своими истоками не только учение Аристотеля, но и идеи русских реформаторов конца XV в.».84
«Мы близко познакомились с Ф.И. Карповым и должны признать, что в этой своеобразной фигуре просвещённого боярина и политического идеолога в новом духе, в этом русском писателе, стоящем между греком с одной стороны и немчином, с другой, есть много типичного и символичного для своего века».85