Александр I и идеи либерализации общества

Появление в Петербурге 13-летнего племянника Марии Федоровны, Евгения Вюртембергского, любовь, которую проявлял к нему Павел, породили слух о намерении Павла объявить его своим наследником. Недоверие к старшим детям сказалось в том, что незадолго до катастрофы Александр и Константин были вторично приведены к присяге. Исполнение давно задуманного плана привело к катастрофе 11 марта 1801 года.
событие омрачило все царствование Александра; от душевной раны, нанесенной ему в эту ночь, он не мог оправиться до конца жизни. Он чувствовал себя виновным в том, что уклонился от активной роли, предоставил другим выполнение плана, вследствие чего государственное дело обратилось в ночное предприятие; он не мог не сознавать, что более решительное и активное его поведение спасло бы отца.
Большой отрадой в последние годы жизни Павла была для Александра дружба с "просвещенными людьми" - Новосильцевым, графом Строгановым, князем Чарторыйским, несколько позже с В. П. Кочубеем. Боясь ответственности перед отцом за неисправное состояние воинских частей, коими он командовал, Александр все больше привязывался к Аракчееву, который был руководителем его в делах этого рода и исполнял за него черную работу, подтягивая вверенные Александру части. Одни писали для Александра конституцию, другой подготовлял войска. После катастрофы Аракчеев, непричастный к перевороту, Аракчеев, в верности которого покойному императору сомнений быть не могло, стал еще ближе душе Александра; восторг других и шумная радость народа оскорбляли сыновние чувства Александра.
Он искал опоры вокруг себя и не находил. Во главе правительства стояли лица, самое присутствие которых было неприятно для Александра. Александр, однако, не потерялся: целым рядом гуманных мер он залечил раны прошлого, удалил из Петербурга лиц, причастных к катастрофе, предоставил матери определенный круг дел, окружил ее сыновним почтением. Казалось, для России наступает золотой век. Идя навстречу обществу, он решился произвести коренную реформу. [1]
Заметное распространение либеральных идей имело место во время царствования Александра I. Происходит вызревание либерального сознания в высших, наиболее образованных сферах дворянского общества, и связано оно с такими именами, как Н. С. Мордвинов, М.М. Сперанский. Н.С. Мордвинов, например, выступал за предоставление гражданских прав лицам недворянского происхождения. Результатом распространения таких мыслей и предложений был известный Указ 1801г. о разрешении покупать земли купцам, мещанам и государственным крестьянам. Мордвинов решительно защищал право частной собственности так, чтобы, никто, даже император, не мог лишить ее человека. Будучи сторонником постепенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, Н. С. Мордвинов считал, что этому должно предшествовать создание статуса свободного человека и гражданина, что возможно лишь при переходе к конституционным формам государственного управления.
Более подробно, конкретно и четко либеральные идеи изложены у М. М. Сперанского в его “Введении к уложению Государственных законов” (1809 г.).
перанский считал необходимым законодательное закрепление гражданских свобод, установление прочной конституционно-правовой основы государственной власти и создание правового государства, которое обеспечивает безопасность жизни и имущества человека. Политическими правами Сперанский готов был наделить только собственников. Большую роль он отводил нравственности (совесть основа нравственного порядка), которая должна основываться на религии и “общежительном законодательстве”, изданном властью. М.М. Сперанский не покушался на абсолютизм, но считал, что и над императором должен стоять закон. [2]
ичность Александра действительно становится нам понятна лишь тогда, когда мы вдумываемся в обстоятельства его воспитания и в его семейную обстановку. Судьба поставила его между бабкой и отцом как предмет ревности и спора. Когда Александр родился, Екатерина взяла его у родителей на свое собственное попечение и сама его воспитывала. Выросши бабушкиным внуком, Александр не мог, уйти и от влияния родителей и понял, какая бездна разделяет большой двор Екатерины и гатчинский круг его отца. Чувствуя на себе любовь и бабки, и Павла, Александр привык делать светлое лицо и там, и здесь. Неизбежная привычка к двуличию и притворству была последствием этого трудного положения. Но умение менять по произволу свое настроение и прятать свои мысли и чувства могло бы стать для Александра удобной привычкой общежития, если бы эта привычка выработалась не в столь тяжких условиях.
последнее десятилетие своей жизни Екатерина пришла к мысли о необходимости отстранить Павла от престола и воспользоваться законом 1722 г. для того, чтобы передать престол мимо Павла Александру.
В 1796 г. она пыталась посвятить в это дело самого Александра. На сообщение Екатерины Александр ответил ей ласковой благодарностью за доверие и благоволение; в то же время в письме к отцу именовал его пока не принадлежавшим ему титулом “величества”, а за спинами их обоих говорил, что сумеет уклониться от передачи ему власти.
Воспитанные семьей двойственность и двуличие остались навсегда свойством Александра; он отлично входил во всякую роль, какую хотел играть, и никогда не внушал уверенности, что он в данную минуту искренен и прям. Сперанский назвал Александра “сущим прельстителем” за умение овладеть собеседником; но именно Сперанский на себе мог познать, как неожиданно исчезало благоволение прельстителя и как призрачно бывало его расположение.
Но если жизнь рано вытравила в характере Александра искренность и непосредственность и сделала его двуличным, то умственное его воспитание сообщило двойственность его мировоззрению.
катерина стремилась поставить воспитание Александра на высоту современных ей педагогических требований и желала вести внука в уровень с умственным движением века. Поэтому она и вверила его “передовому” воспитателю, швейцарскому гражданину Лагарпу. В умственной обстановке, созданной Лагарпом, Александр действительно шел в уровень с веком и стал как бы жертвой того великого перелома, который произошел в духовной жизни человечества на рубеже XVIII и XIX столетий. Переход от рационализма к ранним фазам романтизма сказался в Александре сменой настроений.
его молодых письмах находим следы политических мечтаний крайнего оттенка: он желает свободных учреждений для страны и даже отмены династического преемства власти; свою задачу он видит в том, чтобы привести государство к идеальному порядку силой законной власти и затем от этой власти отказаться добровольно. Мечтая о таком “лучшем образце революции”, Александр обличает в себе последователя рационалистических утопий XVIII столетия. Когда же он предполагает по отказе от власти уйти в сентиментальное счастье частной жизни “на берегах Рейна” или меланхолически говорит о том, что он не создан для придворной жизни, — перед нами человек новых веяний, идущий от рассудочности к жизни чувства, от политики к исканию личного счастья.
Влияние двух мировоззрений чувствуется уже в раннюю пору на личности Александра и лишает ее определенности и внутренней цельности.
Человек переходной поры, Александр не успел приобрести твердых убеждений и определенного миросозерцания и по житейской привычке приноравливался к различным людям и положениям, легко приноравливался к совершенно различным порядкам идей и чувств.
онимание основного свойства натуры Александра (его внутренней раздвоенности) и его господствующей манеры (склонности и способности носить личину) дает ключ к пониманию тех резких и частых перемен в системе и личном поведении Александра, какие удивляли современников и исследователей и заслужили Александру название сфинкса.
Застигнутый врасплох известием о кончине отца, Александр растерялся. Известные слова гр. Палена: “Хватит изображать ребенка, идите царствовать!” заставили его совладать с горем и смущением, но пока не сделали хозяином положения. Можно думать, что первые шаги нового правительства, именно манифест 12 марта и группировка вокруг Александра дельцов “бабушкина века”, произошли без его деятельного участия. Но скоро Александр осмотрелся: со свойственной ему мягкостью и благовоспитанностью он успел удалить гр. Палена, считавшего себя временщиком, и собрал вокруг себя близких себе людей.
Верный мечтаниям юности, он дал ряд распоряжений либерального характера, даровав свободу и прощение заключенным и сосланным во время императора Павла, отменив разного рода ограничения и запрещения, восстановив действие грамот 1785 г. и т. п. Эти распоряжения и личное поведение Александра, чарующее и ласкающее, доставили ему удивительную популярность. Но Александр не ослеплялся достоинствами екатерининской политики и ее дельцов. Он жестоко и насмешливо критиковал екатерининский двор и презирал ее придворных. Не подражать старому и ветхому он хотел, а повернуть дела по-своему.
Отсюда его отношения к делам и людям. Текущую практику управления предоставляет он опытным чиновникам, выбирая их из старших поколений, из людей “бабушкина века”. С ними он ласков, хотя иногда и не стесняется в отзывах о них за глаза (о гр. П. В. Завадовском: “Он ничтожен, настоящий баран”).
Общие же принципы и задачи управления Александр пытается установить не с этими старыми чиновниками, а с личными своими друзьями, и не в первенствующих учреждениях империи, а в дружеском кружке. В состав этого интимного комитета входят четыре лица: Н. Н. Новосильцев, граф В. П. Кочубей, граф П. А. Строганов и князь Адам Чарторыжский — все четыре малоприкосновенные к служебным делам и все четыре настолько не старые, что заслужили от стариков презрительное наименование “молодых наперсников Александровых”. Влияние этого интимного комитета на дела было настолько ощутительно, что раздражало не принадлежащих к составу комитета сановников и вызывало с их стороны осуждение и даже брань. Однако это не мешало Александру несколько лет управлять с одними, а советоваться с другими лицами. Это и составляло особенность первых лет правления Александра. [3]
Конституционные идеи имели достаточное распространение в дворянской среде начала XIX в. Конституционализм правительственный определился в первые годы царствования Александра в результате обсуждения принципов реформ в кружке “молодых друзей” императора. Исходной теоретической посылкой его стало признание монарха носителем государственного суверенитета. Сам конституционный строй понимался как система правовых и политических гарантий существовавшего порядка от потрясений как сверху, так и снизу. Инициатором, активной силой и гарантом введения конституции должна при этом являться исключительно власть государя. Привлечение общественных сил, их политическая самодеятельность не предусматривались. В последнем прослеживается родство царского конституционализма начала XIX в, с политикой “просвещенного абсолютизма”.
Трижды приступали к решению даровать России конституцию: впервые в 1801—1804 гг.; затем после Тильзитского мира с Наполеоном, в 1808—-1811 гг.; наконец, в 1815— 1821 гг., когда полная и окончательная победа над Наполеоном в Европе уже состоялась.
В годы первого приступа к реформам основную роль в разработке содержания и очередности преобразований играл “интимный” круг друзей Александра, приверженных тем же политическим идеалам, что и император: П.Строганов, П.Новосильцов, А.Чарторыйский, В.Кочубей.
В своих обоснованиях они исходили не из сложившейся в России социальной и политической ситуации, а из теоретических представлений о должном ходе дел в стране.
Порядок преобразований предполагали следующий. Сначала реформировать центральную администрацию, которая рассматривалась как инструмент в руках монарха-реформатора. Затем составить свод законов, который установил бы всю систему правоотношений в обществе. И лишь венцом этих усилий должно стать дарование конституции, подготовленной сравнительным изучением всех уже существовавших “Основных законов”. Очертания преобразований определились как грандиозная утопия, что вскоре осознали и сами ее творцы.
Из всего запланированного была проведена лишь реформа центрального ведомственного управления. Она заключалась в замене коллегий министерствами и способствовала дальнейшей централизации бюрократического аппарата.
Впрочем, в первые годы царствования Александра I произошла заметная либерализация общества. Был принят новый цензурный устав, ослабели преследования сектантов (духоборов и молокан), расширилась черта еврейской оседлости; право собственности на землю даровано всем свободным сословиям. Одной из значимых стала реформа школьного дела, в ходе которой сложилась довольно стройная система образовательных учреждений разного уровня. Указом о вольных хлебопашцах (1803) дворяне получили право отпускать своих крепостных на волю за выкуп. Однако главная задача — дарование России конституции — не была реализована.
Это огорчало императора, попытавшегося переключиться на проблемы большой европейской политики и успехами в этой сфере компенсировать разочарования первых лет реформ. Впрочем, виновниками неудач он полагал своих ближайших сподвижников, на которых была возложена основная тяжесть работы над проектами.
В годы второго приступа к реформам (1808—1811) общественная ситуация значительно отличалась от первых лет царствования Александра I. В политической элите, в широких кругах дворянства уже складывалась оппозиция. Она отчетливо проявилась после заключения в Тильзите не только мира, но и союза с Наполеоном. Во главе этой оппозиции стояла сама вдовствующая императрица. Более широкие слои дворянства выражали недовольство в связи с материальными потерями в результате присоединения России к континентальной блокаде Англии.
Нарастание взаимного недоверия и открытой оппозиции создавало атмосферу, малоблагоприятную для преобразований. Задача разработки нового проекта конституции, тем не менее, была поручена императором М.Сперанскому. Александр сформулировал и основную идею плана. Проект “Введения к Уложению государственных законов” (1809) предусматривал разделение власти на три ветви в центральном и в местном управлении; введение европейских норм судопроизводства; расширение политических прав среднего сословия; ликвидацию крепостного состояния путем постепенного уравнения крестьян в правах с прочими сословиями.
Предложенный М.Сперанским комплекс реформ был и вполне последователен, и достаточно умозрителен. Он ориентировался на введение устоев политической и социальной жизни современной ему Европы, для которых в России начала XIX в. вряд ли созрели условия.
Отличительная черта политики Александра I во время второго тура реформ — отчетливо определившееся стремление сочетать несочетаемое. Одновременно с возвышением Сперанского в том же 1808 г. в политической элите империи вновь появилась уже достаточно одиозная фигура Аракчеева. Граф был назначен военным министром, и Александр не скрывал, что возвышает его, будучи недоволен генералитетом русских армий в кампаниях 1805—1807 гг. Но это был и ответ императора оппозиционному обществу. Если раньше Аракчеев спасал его от гнева непредсказуемого отца, то теперь, очевидно, хотелось заслониться им от недовольства двора, бюрократии, более широких слоев дворянства.
Либеральные проекты Сперанского вызывали растущую оппозицию в правящей элите. К тому же с его именем связывали императорские указы 1809 г. Согласно одному из них придворное звание стало рассматриваться как почетное отличие, а не должность с соответствующим жалованьем. Другим устанавливалось, что чины коллежского асессора и статского советника и выше могли получать либо обладатели университетских дипломов, либо лица, сдавшие особый квалификационный экзамен.
Рост влияния Аракчеева также вызывал озлобление сановных вельмож. Может быть, ему способствовал факт созыва (еще до подписания мира) финского сейма. Александр подтвердил сейму сохранение традиционных прав и привилегий и даровал новым подданным достаточно либеральную конституцию.
Из всех предложенных Сперанским преобразований государственного управления реализовалось только одно. В 1810 г. был учрежден Государственный совет — законосовещательный орган из лиц, назначаемых царем пожизненно. Это придало законотворчеству черты единения монарха и представителей дворян. От идеи даровать стране конституцию Александр вновь отказался.
Новое возвращение к планам преобразования России относится времени, когда эпоха войн с Наполеоном оказалась позади. Этот приступ отчетливо свидетельствует о том, что желание освободить Россию, как это понималось самим царем, было не сиюминутным капризом, не формой демагогии, а вполне определенным политическим курсом, который возобновлялся всякий раз, когда вызов империи извне несколько ослабевал.
Реформаторский импульс очевиден в даровании конституции царству Польскому, в последовавшем в 1816—1818 гг. безземельном освобождении крепостных в прибалтийских губерниях. В 1818 г. Александр I почти одновременно поручает разработать проект конституции П. Новосильцову и проект освобождения крестьян — Аракчееву. О том, что император продолжал лелеять давние свои планы, косвенно свидетельствует объявленное им в 1819 г. великому князю Николаю Павловичу решение передать тому престол еще при жизни, самому же удалиться от государственных дел через несколько лет, очевидно, после дарования свободы стране.
Годы последнего приступа Александра I к реформированию были одновременно и периодом небывалого влияния Аракчеева, теперь единственного любимца и доверенного лица императора, временем быстрого увеличения военных поселений, в которых (к 1826 г.) оказалась помещена треть армии. Они ознаменовались отступлением от прежних принципов в развитии образования, прекращением поисков самим царем универсального христианства и тяготением его к мистицизму преимущественно православного толка.
Внутренняя противоречивость курса стимулировала дальнейший рост оппозиционности в обществе. У одних вызывала страх информация о готовящихся проектах освобождения крестьян и о введении конституции, у других — усиление охранительства в действиях правительства, всевластие “единственного вельможи” Аракчеева.
Современный исследователь С.Мироненко считает, что в 1820 г. Александр I был весьма близок к реальному введению в России очень ограниченной конституции. П.Новосильцев подготовил к этому времени проект “Уставной грамоты”, предполагавший введение представительного строя, федеративных принципов административно-территориального устройства, разделение властей в пределах суверенитета императорской власти. Им же был написан и текст царского манифеста о превращении царства Польского в одно из наместничеств России, который должен быть обнародован вместе с утвержденной императором конституцией. Александр I колебался. Революционные потрясения в Европе, раздраженная критика его действий в русской дворянской среде усиливали типичную для него нерешительность. Дошедшая до него информация о тайных обществах, преследующих цели освобождения крепостных и введения конституции, отнюдь не стимулировала его решимость реализовать уже готовые проекты реформ.
Император не устранился в последние годы жизни от повседневных проблем управления, ревизовал многочисленные военные поселения, проводил смотры войск, много ездил по российской провинции и т. п. Но отказ от реформаторства определился окончательно. Видимо, Александр I осознавал, что курс, который он стремился, хоть и непоследовательно, проводить в течение двух десятилетий, оказался несостоятельным. Политические иллюзии развеялись, а реалии не внушали ни радости, ни оптимизма. Благородные цели, во имя реализации которых он некогда дал согласие на устранение от власти Павла I, оказались утопичными. Разочарование усиливали никогда не исчезавшие нравственные терзания по поводу насильственной смерти отца. [4]
Примерно с 1820 г. Александром стала овладевать странная апатия. Он снова заговорил о том, что снимет корону и уйдет в частную жизнь. Все дела постепенно сосредоточивались в руках Аракчеева. Подобострастный перед царем, он был груб со всеми, кого не боялся, кто не мог с ним посчитаться. Всеобщую ненависть к себе он сносил охотно и не без самодовольства. Доверившись Аракчееву, Александр погубил себя в общественном мнении.
Александр жил сложной и непонятной для окружающих внутренней жизнью. Он был словно весь соткан из противоречий. В нем уживались склонность к религиозному мистицизму и любовь к шагистике, откровенная леность к занятиям и всегда неутоленная жажда путешествий, заставившая его исколесить половину Европы и половину России. Во время путешествий по России он заходил и в крестьянские избы. “Сфинкс, не разгаданный до гроба” — так сказал о нем П. А. Вяземский.