Б.Н. Ельцин как публицист
Излагая взгляды любого известного политика, а тем более пытаясь анализировать его собственный стиль, проявляющийся как в письменных, так и в устных выступлениях и заявлениях, никогда не следует забывать о том, что, как правило, создание всякого рода публицистичесих документов такими людьми преследует опеределенные цели, а не достижение художественной ценности. Кроме того, чем более высокое кресло занимает такой "публицист", тем большее число людей в конечном итоге подключается к созданию биографических и публицистических материалов, и тем грамотнее сказывается в этих произведениях работа имиджмейкеров.
Все вышесказанное вдвойне верно по отношению к Президенту России Борису Николаевичу Ельцину. Поэтому скорее имеет смысл обращаться к его ранним работам, таким как автобиографическая и разошедшаяся по всему миру огромным тиражом "Исповедь на заданную тему", написаннная в 1990 году, когда Ельцин находился на гребне своей популярности: все опросы общественного мнения давали примерно одну и ту же картину к примеру, журнал "Собеседник", на вопрос "Какому политику Вы доверяете больше всего?" приводил такое распределение: Ельцин 1420 голосов, ныне позабытый Собчак -350 голосов, Гавриил Попов, известность которого давно перекрыта славой Лужкова 215 голосов, а замыкал список теряющий популярность Михаил Горбачев 115 голосов (причем 1535 респондентов назвали его самым разочаровавшим политиком).
Конечно же, эта книга также преследовала основную цель любого крупного демократического деятеля поддержание собственной популярности в ответственный момент конкуренции за выборный пост. Выход "Исповеди на заданную тему" приурочен к изматывающей борьбе за пост председателя российского Верховного Совета через последовательные стадии выборов во всесоюзные народные депутаты, потом в союзный Верховный Совет, а потом и в Верховный Совет России. Ельцин политический деятель харизматического типа (подобно Фиделю Кастро на Кубе), к тому же склонный сохранять власть любой ценой, известный своими популистскими действиями. Поэтому не странно, что в этой книге он старается подать себя как выходца из народа, откровенно противопоставляя свою автобиографию "бунтаря и революционера" сухим жизнеописаниям советских партократов
Родившийся в 1931 году в маленьком уральском селе Бутка в 250 километрах к востоку от Свердловска и проживший десять лет в захолустном городишке Березники Ельцин о своем детстве и юности пишет многословно, описывая свою жизнь в "длинном, дощатом, продуваемом насвозь бараке калийног комбината, про одну сторону общий коридор, по другую до двадцати небольших комнатушек, в каждой из которых ютилась целая семья", рассказывая, как работал на приработках, уезжая с матерью летом в ближайший колхоз и заготавливая сено, как они купили козу, которая своим жирным молоком спасала их от голода во время войны, как отец регулярно порол его вплоть до пятнадцатилетия, называя это воспитанием. Длинные пассажи о тяжелом детстве находили свой отклик в сердцах людей с подобной судьбой (а кто из простых россиян не найдет в своей биографии столь же трудных моментов?), уставших от бесконечной болтовни партократов, бесконечно далеких от народа.
Однако, предусмотрительный Ельцин все же не пишет о том, почему состоялся переезд семьи в Березники, оторвавший их от привычного крестьянстования. Дело в том, что в 1935 году родной брат его отца был арестован по ложному обвинению как саботажник и осужден на длительный срок принудительных работ с отправкой в те самые Березники, куда вслед за ним и переехала семья маленького Бориса. Все же в начале 1990 года, еще до августовского путча, старые связи с коммунистами еще не были полностью порваны, не было известно, как будут развиваться события, и для обнародования таких порочащих правоверного коммуниста фактов семейной истории еще не пришло время. Кроме того, в умонастроениях людей старшего поколения (что явно показали последние выборы в Думу) оставалось сильна вера в то, что коммунистический путь развития единственно верный, так как уровень жизни граждан России начал неумолимо снижаться. Поэтому не стоило терять голоса старшего поколения, не изменившего своим взглядам. Из тех же соображений он не забывает упомянуть о том, как конспектировал в школьные годы ленинские произведения.
Он много пишет о годах своего обучения в неотягщенном идеологической нагрузкой ВУЗе строительном факультете Уральского политехнического института, о своих занятиях волейболом, подробно описывая, как, заболев ангиной и получив ревматическое осложнение на сердце, заставлял свой организм вернуться к ритму спортивной игры, подчеркивая свою работоспособность качество, необходимое для крупного руководителя, свое крепкое здоровье, свою противоположность дряхлым Генеральным Секретарям прошлого.
По окончании института Ельцин поставил себе цель за год освоить 12 строительных профессиий, чтобы "чувствовать себя вправе компетентно и требовательно руководить стройкой и людьми". В описаниях своей работы на многочисленных строительных должностях Ельцин всегда подчеркивает свою огромный трудовой напор и организаторские способности, вообще вся первая часть книги воспоминаний выставляет Ельцина в очень выгодном свете именно перед стреднестатистическим избирателем образца 1990 года рабочим человеком, консервативным в личной жизни, но уставшим от коммунистической идеологии в общественной.
В книге о себе Ельцин как-то обошелся без личной жизни. В его мемуарах жена и две дочери отдельно, личностно, не обнаруживаются, он пытается настигнуть памятью моменты ранних лет его брака, рождение дочерей, но описания его работы на стройках выглядят значительно ярче, чем портреты близких. Он показывает их сквозь мелодраматический флер расхожего представления о семейном счастье. В этом проявляется его индифферентное отношение к индивидуальной судьбе
Перейдя, по казенному выражению самого Ельцина, "с хозяйственной на партийную работу", он в течение девяти лет оставался на посту первого секретаря Свердловского обкома. Установленные им с самого начала служебные отношения с обкомовскими партаппаратчиками описываются скорее как авторитарные, а не демократические. Поставивший чуть ли не основным пунктом своей оппозиционной программы отмену элитарности в обществе, он описывает как "ликвидировал в Свердловске все спецмагазины и спецпайки. Спецбольница, правда, еще оставалась, но там лечились и пенсионеры, ветераны партии. Подходили уже к тому, что надо и от этого отказываться"
Вообще-то по своему индивидуальному типу Ельцин скорее диалогист, в отличие от монологиста Горбачева, вопросы-ответы его излюбленный жанр того времени. Поэтому он подробно описывает свое "личное нововведение" регулярные встречи с народом, устраивавшиеся по инициативе самого Ельцина. Именно в них выработался тот спонтанный, динамичный стиль неформального общения с массами, который через несколько лет так поразил московскую аудиторию, позволив сформировать образ харизматичного лидера.
Горбачев сам вызвал Ельцина из Свердловска и дал ему высший московский партийный пост. Вступив в новую должность, он стал ездить в общественном транспорте, неожиданно появлялся на предприятиях и в магазинах, устраивал многочасовые пресс-конференции, отвечая на сотни вопросов. Ответы были откровенными, неподготовленными и наивными их широко обсуждали, над некоторыми посмеивались. Как-то у него спросили о режиме дня, и он ответил: "Работаю с 6 утра до 12 ночи. Сплю 4 часа. С 6 до 8 утра работа над собой." Над этой "работой над собой" москвичи-интеллигенты еще долго потешались. Провинциализма своего он не скрывал, скоре, выставлял напоказ, бравировал им, рисовался. Сквозь его простоту сквозило лукавство. Откровенность, открытость, прямота были не хитростью, но стилем, а может быть и тактикой, кто знает. В Москве появился совершенно новый человек, среди кремлевских коолег, да и аппаратчиков рангом пониже, Ельцин выглядел белой вороной, но это его как-то не очень и волновало если он и делал карьеру, то не в партийный кулуарах, но на московских улицах, за что и был вскоре обвинен в популизме. Обвинение было вполне справедливым, но выигрыш от этой тактики огромным. В настоящее время за ним след в след идет Юрий Лужков, воплощающий в жизнь тот же образ знающего все обо всех подведомственных раскладах хозяина.
Выступая перед московскими пропагандистами весной 1986 года на напоминание о том, что через три года придется отчитываться и отвечать за те авансы, которые он надавал, он отвечает открыто и прямо: "Я к этому готовлюсь и намерен эти годы полностью отдать борьбе".
Никаких трех лет в запасе у Ельцина не было, а было только 18 месяцев, по истечении которых он из всесильного, самоуверенного и напористого хозяина столицы превратился в отверженного аутсайдера. Однако все это время он посвятил работе над собственным имиджем и повышению популярности. Отвечая на тысяячи вопросов на одной только встрече в Доме политпросвещения Ельцин ответил на триста, он не только оттачивал свое красноречие, но еще и непрерывно "упражнялся в демократии, потому что не уходил ни от одного вопроса, каким бы трудным и оскорбительным для него он ни был. Разумеется, в давних его ответах легко обнаружить рудименты коммунистической ортодоксии, партийной демагогии и административного активизма, пропагандистские штампы, устаревшие лозунги, ено впоследствии, уже после известного скандального пленума, он коренным образом изменил традиционную партийно-политическую лексику, и в его речах замелькали такие крамольные слова, как "оппозиция", "раскол", "плюрализм", "многопартийная система", "партийное инакомыслие", "тоталитарный социализм", "фракционная борьба" и слово-табу, от которого шарахалась партийная номенклатура "департизация"
В этом, собственно, и состоит так называемый феномен Ельцина в полной мере обладая политической интуицией, он понял, что правила игры изменились, что коммунистическое государство насквозь прогнило и трещит по швам, а Горбачев продолжает вести свои кремлевские игры, и из реформатора превращается в ретрограда. Поняв все это, Ельцин и начал соответственно действовать. В результате он коренным образом и необратимо изменил политическую раскладку в стране.
Однако вернемся к событиям 21 октября 18 ноября 1987 года, когда произошел беспрецедентный бунт Ельцина, который явился полной неожиданностью для обитателей партийного Олимпа. Различные версии текста его речи на октябрьском пленуме широко публиковались как в российском самиздате, так и ведущих изданиях западной прессы, таких как "U.S.News and World Report" и "Observer". Стенограмма была опубликована в "Известиях ЦК КПСС" только весной 1989 года, и когда Ельцин впервые прочел свое экспромтное выступление, то, как сам он пишет в воспоминаниях, очень сильно удивился тогда, на пленуме, ему казалось, что он выступал гораздо ярче и острее. Неоднократно высказывалось мнение, что публикаторы причесали его выступление, опустив личные выпады и смягчив отдельные формулировки. Сейчас этого уже невозможно проверить. Засекречивание речи Ельцина немало способствовало мифологизации образа, и в какой-то степени сыграло ему на руку.
Но партийный этикет требовал от жертвы еще и покаяния, вытащенный из больницы (где он находился с сердечным приступом на фоне нервного истощения), затравленный и деморализованный Ельцин смог произнести свое оправдание только нечто бессвязное и маловразумительное. Телезрители, смотревшие трансляцию этого выступления, могли видеть одутловатое, отекшее лицо, слышать глухой голос и прерывистую речь он часто останавливался, чтобы перевести дыхание. Говорил рассеянно, терял мысль, путался, перескакивая с одного на другое.
Вот объяснение самого Ельцина, которое не кажется исчерпывающим: "Я был очень тяжело болен и прикован к постели. Мне было приказано через полтора часа быть на пленуме. Что в меня вливали, я не знаю до сих пор. Но, говоря откровенно, я был просто "отключен" (...) Физически я не был в состоянии бороться."
После этого партийного аутодафе Ельцин был снят со всех постов и отправлен на тихую, бюрократическую работу в Госстрой, где, однако, при нормальной продолжительности рабочего дня и относительно бесскандальной жизни, он смог восстановить свое здоровье и работоспособность, и через какое-то время вновь начать подъем как политик. Первым после публичной экзекуции его выступлением была речь со "взятой штурмом" трибуны на XIX Всесоюзной Партконференции, которое было необычайно смелым, радикальным. Собственно, к тому времени Ельцину уже нечего было терять, а выигрыш мог бы быть огромен. Его выступление было резко антиноменклатурным. Однако, по настоящему сенсационным оно стало благодаря его последним фразам несомненно, Ельцин продумал все заранее, до мелочей, это было подобно театральной постановке, он просто вынудил аудиторию предоставить ему дополнительное время для просьбы о своей политической реабилитации, в которой ему было отказано. Обращаясь с этой просьбой, Ельцин реально ни на какую реабилитацию не рассчитывал, он оправдывался не за мнимые грехи, а за свое постыдное покаяние. Но апеллировал он не к народным массам, а все еще к партийной аристократии.
Однако уже через полгода после этого выступления он стал открыто задирать Горбачева в своих пресс-конференциях. На данном этапе он больше рисковал, чем выигрывал все дальнейшие препоны на пути Ельцина были связаны именно с этим преждевременным вызовом. Во время выборов народных депутатов, на которые была выставлена кандидатура Ельцина, и не где-нибудь, а в Москве, Ельцин проявил себя как истинно народный вождь в противовес Горбачеву, вождю номенклатурному. Он много выступал, и чем больше совершалось нападок на него, тем больше появлялось сторонников. Ажиотаж вокруг кандидатуры Ельцина достиг своего апогея любое обвинение отскакивало от него как от стенки горох. Публика была настолько экзальтированна, что не позволяла на предвыборных митингах никакой критики в адрес своего любимца
Но времена меняются! Прошло всего шесть лет, и на последних президентских выборах Ельцин уже не смог повторить свой прежний бешеный успех, хотя и был избран.