Неофункционализм и споры о дифференциации
.Неофункционализм и споры о дифференциации
В 80-х годах начались серьезные теоретические дискуссии вокруг утверждения эволюционизма о том, что социальная эволюция следует в направлении растущей структурной и функциональной дифференциации. Эта идея уже фигурировала в «законе эволюции» Герберта Спенсера (см. гл. 7), но наиболее полно ее разработал Эмиль Дюркгейм в своей первой большой книге «О разделении общественного труда» (99). Взяв один аспект дифференциации — разделение труда, Дюркгейм. вывел общую закономерность, согласно которой оно на протяжении человеческой истории регулярно совершенствуется (99; 223). Полярная типология «механической солидарности» и «органической солидарности» (см. рис. 7.2) является просто дальнейшей разработкой этой идеи. Формулировка Дюркгейма оказалась наиболее влиятельной во всех позднейших дискуссиях. «Начало современной теории, рассматривающей социальные изменения как проявление дифференциации, положил Дюркгейм» (10; 51).
Концепция разделения труда относится прежде всего к сфере производства и к специализации занятий или профессий. По определению Нейла Дж. Смелзера, «структурная дифференциация — это процесс, в котором одна социальная роль или организация ... подразделяются на две или более роли или организации... Новые социальные единицы структурно отличаются друг от друга, но если взять их в совокупности, то они будут эквивалентны исходной» (359; 2). Разделение труда — пример именно такой дифференциации. Дитрих Рюшмейер объясняет это следующим образом.
Структурная дифференциация включает в себя разделение труда, но, в отличие от старой концепции, не ограничивается сферой экономики, а охватывает политические, экономические, культурные и другие социальные роли. Более того, дифференциация распространяется на специализацию организаций и институтов в той же мере, как и на специализацию ролей (347; 141).
Очевидно, что идея дифференциации соответственно включает в себя «общие контуры мировой истории» (10; 49), а также общие черты современной эпохи, когда этот феномен достигает беспрецедентного масштаба. Но данная теория оказалась ограниченной в двух отношениях: во-первых, она не объясняет причинного механизма распространения всепроникающей тенденции к дифференциации (то, что Дюркгейм доказывал с помощью таких аргументов, как «демографическое давление» или «удельный вес морали», которые вряд ли можно считать удовлетворительными), и, во-вторых, она не позволяет дать исторически обоснованный анализ последствий, побочных эффектов и напряженностей, возникающих в результате дифференциации в различные эпохи, а также весьма многочисленных случаев отступлений, структурных слияний, объединений и т.д. Александер называет это «проблемой Дюркгейма». Сначала ее пытались решить представители первого поколения структурных функционалистов: Талкотт Парсонс (323; 325), Нейл Смелзер (359), Шмуэль Айзенштадт (102), а позднее, в 80-х годах, к ним присоединились теоретики так называемой школы «неофункционализма» (9; 347; 10; 15; 412).
В качестве иллюстрации к тому, что можно назвать теорией неодифференциации, я бы назвал работу Дитриха Рюшмейера «Власть и разделение труда» (347). Автор стремится ответить на оба вопроса, упущенных Дюркгеймом: он старается показать причинный механизм и «привязать» общую тенденцию к отдельным ограниченным фактам, допуская исключения и отступления от общего направления. Предполагая, как и Дюркгейм, что «разделение труда и социальная дифференциация являются такими социальными процессами, которые лежат в основе сдвигов к более сложным социальным структурам» (347; 1), он сосредоточивает внимание на власти — том существенном факторе, который вносит свой заметный вклад в процесс дифференциацию. Факторы большей эффективности, производительности и адаптивности, выдвигаемые другими авторами, только вызывали вопросы: эффективность для кого (по чьему критерию)? продуктивность для кого (согласно «предпочтительным» — для кого? «структурам»)? адаптивность для кого (для удовлетворения чьих потребностей)? Рюш-мейер доказывает, что власть имущие всегда могут добиться разделения труда в соответствии с собственными частными интересами или заблокировать дифференциацию, если она вдруг будет противоречить им. В книге приводится множество документальных свидетельств того, что «именно те, кто обладает наибольшей властью, в наибольшей степени определяют и критерий эффективности различных форм разделения труда, и частные формы социального производства и воспроизводства» (347; 171).
Обращаясь за доказательствами к конкретным историческим ситуациям, Рюшмейер смело решает и вторую проблему Дюркгейма, стараясь не игнорировать исключения из правила, тем более, что таких исключений немало. Во-первых, для многочисленных аграрных обществ, весьма распространенных в человеческой истории, достаточно типично состояние стагнации. Во-вторых, можно привести целый ряд примеров, когда после периода совершенствования разделения труда этот процесс свертывался (падение Римской и Византийской империй, упадок Древнего Египта и Персии и т.д.). В-третьих, нередко в социальных структурах, находящихся на различных уровнях, наблюдаются противоположные тенденции: централизация и углубление разделения труда на правительственном уровне и совершенно иное положение дел на местном — в селах, городах, регионах, где люди зарабатывают себе на жизнь более простыми способами (347; 150). В-четвертых, в современном обществе возникают любопытные ситуации, когда граждане объединяются для выполнения какой-либо общей, объединительной роли, которая оказывается выше и важнее, чем все социальные разделения или индивидуальные предпочтения в области морали и религии (например, протестантизм заимствует значительную часть религиозных воззрений у специализированных институтов церкви). В качестве причинных факторов торможения и блокирования процесса дифференциации, приводящих к отклонениям от общей тенденции, могут выступать и ограниченные групповые интересы власть имущих.
Работа Рюшмейера является лишь одним из последних, свежих примеров того, как «проблема Дюркгейма» и подобные, более поздние исследовательские программы влияют на теоретические дискуссии, продолжающиеся вот уже почти сто лет.