Пример 5. Священник, 36 лет

Пример 5. Священник, 36 лет

Я манипулятор.

Чтобы признаться в этом, я призвал всю свою честность. Обычно исповедь – дело прихожанина, а не пастыря. Чтобы признать слабость, сомнения, заблуждения, а более всего нравственные ошибки, нужно снять нимб, которым по недоразумению увенчана голова священнослужителя.

Поэтому, хотя это совершенно мне не свойственно, я признаю, что я не более чем человеческое существо. И будучи человеком, я страдаю от одной из вечных человеческих – проблемы манипуляции. Мои отношения с другими людьми зачастую отмечены ложью, неосознанностью, контролем и цинизмом. Это происходит не всегда намеренно и, разумеется, не по хитроумному расчету; в большинстве случаев я манипулирую другими бессознательно.

Манипуляции так естественны. Слово "совершенство", хотя оно и не произносилось, было лейтмотивом обращения ко мне как священников, так и мирян. Я был горд собой, полагая, что сломал церковные стереотипы: одевался не так, как обычно одевались священники, ездил не на таких машинах, как они, встречался не с такими девушками, как они, и женился не на такой, на каких женятся они (знаете, такие типичные жены проповедников). Оказалось, однако, что от главного стереотипа я так и не освободился. Я все еще пытаюсь играть роль нравственного авторитета и Судьи.

У меня это неплохо получалось, по крайней мере я так считал. Работа, которую я выполнял в приходах, неизменно положительно оценивалась "вышестоящими инстанциями", да и прихожане были мной весьма довольны. Но в успехе этом я терял самого себя. Лишь последние два-три года до меня стало доходить, что одиночество, тревога, пустота и отчаяние, которые я видел в других, были отражением моих собственных переживаний. Осознание этого приходило ко мне постепенно и доставило много страданий. Тому, кого считают духовно совершенным примером и наставником, нелегко расстаться с этой приятной иллюзией. Моя ревностная и неукротимая преданность пастырской миссии позволяла мне не замечать мою вопиющую зависимость от других.

Мои отношения с женой были (и в какой-то мере до сих пор остаются) манипулятивными. Она воспринимает меня как Великого Диктатора, а не тюфяка, как следовало бы, и я поддерживал в ней эту иллюзию. В моей жизни было много сфер, куда я ее не пускал, совершая тем самым две огромные ошибки. Во-первых, я не желал раскрывать перед ней свою душу и признавать свою слабость. Во-вторых, я отрицал за ней право быть собой, так как воспринимал ее как существо, которое нуждается в моей защите. В качестве Защитника я сделал ее сверхзависимой и тем самым имел возможность держать под контролем. Хотя она обладает способностью к чрезвычайно глубоким чувствам, я уверен, что притупил ее чувствительность. Она, со своей стороны, чтобы ублажить меня, нередко притворялась такой, какой она не была и не могла быть. Изо всех сил пытаясь защитить ее, я причинил ей большой вред.

Церковь стала для меня местом бегства. Я упорно выдерживал моральные стандарты в ущерб личности, и испытывал ужас пред возможностью признания своих искушений и двусмысленных чувств. "Бог" стал моей профессией. Изо дня в день я приносил ему жертвы, прикрываясь которым мог отдыхать от семьи, реального мира и самого себя.

Я родился в бедной, необразованной семье, и на почве этого "культурно ограниченного" прошлого во мне взросли и окрепли профессиональные амбиции. Недостаточное образование, не отмеченное двумя желанными академическими степенями, понукало меня показать себя. В результате я стал страдать от чувства вины за свои "честолюбивые помыслы". Когда я пытался примирить в себе стремление к истинному пастырскому служению и продвижению по служебной лестнице, вина эта нередко доводила меня до отчаяния.

Постепенно я начинаю принимать противоположные качества своей личности. Во мне есть гордыня, но во мне есть и смирение. Я эгоист и альтруист. Я настойчив и зависим. Я люблю и ненавижу. Я восхищаюсь и презираю. Я слабый и сильный. Я доверяю себе и пытаюсь доказать свое превосходство. Как часто мне приходилось испытывать чувство вины оттого, что какая-то одна неосознаваемая моя часть осуждала амбиции другой! Как много радости от своих успехов я недополучил из-за того, что всякий успех ассоциировался у меня со вкладом в осуществление самодовлеющей программы профессионального роста.

Но теперь процесс участия в игре жизни стал для меня важнее. Более того, на первое место вышла моя вера в себя, понимание потребности в самовыражении, радость от общения с людьми, зависимость от других. Иногда возобладает желание победить в этой игре, и тогда я срываюсь на жене, детях и прихожанах. Но постепенно важность успеха в традиционно профессиональном смысле для меня снижается, а важность быть человеком, мужем и отцом, – и лишь затем священником – растет.

Я – загадка и тайна, манипулятор и актуализатор. Долгое время я пытался быть кем-то: Священником Джоном К. Теперь же меня вдохновляют слова Бубера: "В грядущей жизни меня не спросят, почему я не был Моисеем. Меня спросят: "Почему ты не был Мартином Бубером?"" Так и меня не спросят: "Джон К., почему ты не был священником?", – меня спросят: "Джон К., почему ты не был?"